ВРЕМЯ СКАЗАНИЙ

Ринальдо, менестрель Валерия Шамарского, его герольд, преданный спутник, наперсник и почти друг, в растерянности брел по извилистым коридорам королевского замка, рассеянно поглаживая гриф своей старой мандолины.

Порою, сам того не замечая, он принимался что-то бормотать себе под нос, так что сновавшие мимо пажи и горничные принимались недоуменно оборачиваться на странного человечка, тощего, с всклокоченной рыжей бородкой и безумным взглядом, однако всем известно было, что поэты – люди не от мира сего, и от них можно ждать любых странностей, а потому поведение Ринальдо не вызывало ничего, кроме снисходительных усмешек и понимающих перемигиваний.

Однако же – вопреки их уверенности – он не был пьян… и даже не сочинял ни очередной оды во славу господина или его дамы, ни разящей сатиры, призванной осмеять его недругов. Нет, смятение маленького менестреля было вызвано куда более земными бедами.

Только что он тщетно пытался пробиться в башню, где, как поведал ему по секрету кто-то из слуг, содержался под стражей Валерий Шамарский. Нечего и говорить, что его постигла неудача. Стражники, двое угрюмых наемников со зверскими лицами, вытолкали его взашей, не пожелав слушать ни уговоров, ни угроз. Также они наотрез отказались сообщить Ринальдо хоть какие-то новости о его повелителе.

В этом, впрочем, не было ничего неожиданного. Точно так же последние два дня вели себя во дворце почти все. Настоящий заговор молчания! Порой Ринальдо казалось, что все они попросту сговорились свести его с ума!

В Алых палатах, где жил принц со свитой, царило смятение и неразбериха. Старшие слуги ходили угрюмые и лишь отмахивались в ответ на все расспросы. От зареванных горничных и вовсе ничего невозможно было добиться… С огромным трудом удалось Ринальдо понять из их причитаний, что Валерий якобы заточен в темницу – никто не мог даже толком сказать, в чем его обвиняют! – дальнейшая же его судьба никому не известна.

Оставив надежду добиться чего-то во дворце, менестрель принял решение совершить обход таверн. Там всегда можно было выведать самые свежие новости, – да к тому же без отвратительного бабьего воя и скулежа, – и кроме того, он чувствовал, что стакан-другой крепкого винца будет ему жизненно необходим, чтобы эти самые новости воспринять со всей необходимой стойкостью… Однако и в городе улов его был немногим богаче.

Первым слухом – совершенно невероятным и чудовищным – который донесли до него в кабачке певцов, была смерть короля Вилера. Кто-то, правда, утверждал, будто король не мертв, а лишь смертельно ранен, но другие называли уже и день похорон. Правда, о том, что случилось в действительности, поведать не мог никто.

Весть эта поразила Ринальдо.

Не то чтобы он слишком любил Вилера… Сведущий, как и положено хорошему певцу, в истории, он мог с уверенностью сказать, что истинная и горячая любовь подданных к своему правителю – вещь столь же редкая, как рог единорога или девственница в Квартале Утех. Но и смерть даже самого ненавистного из тиранов вызывает обычно смешанные чувства, и самое сильное из них не радость и не скорбь, но страх перед будущим. Ибо не только из истории, но и на собственной шкуре он в избытке познал, что любые изменения в земной юдоли скорби чаще всего случаются к худшему.

В общем-то, о Вилере горожане говорили мало. Покойный властитель был не столько любим ими, сколько привычен, и утрата сделается ощутимой лишь позднее, познаваясь в сравнении, когда ясно станет, как много они потеряли с его уходом. Но сейчас всех занимал иной вопрос. Кто?

Кто станет преемником Вилера Третьего на троне?

Назывались сперва три имени, – хотя глупца, который вздумал считать вероятным наследником почившего монарха его бастарда, этого пропойцу и гуляку Фельона, мигом заставили замолчать, осыпав градом насмешек и крепких ругательств. И правда, кому только в голову могло прийти, что у них может быть такой король?!

А вот каждый раз, когда – пусть даже на другом конце таверны – Ринальдо слышал имя Валерия Шамарского, его так и подмывало вскочить и объявить всем этим напыщенным пройдохам, кто он такой. Пусть попялятся да подивятся… вот он, лучший друг и верный спутник будущего короля, сидит тут с ними запросто, в этой вонючей дыре, распивает вино и ничуть не кичится своим положением и будущим величием.

Но уже очень скоро он от всего сердца вознес хвалу Пресветлому за то, что тот сдержал его не в меру длинный язык, ибо тон разговоров ощутимо переменился.

В первый момент он не мог поверить своим ушам. Он не то чтобы забыл все, что слышал во дворце о Валерии и что в слезах рассказали слуги, – но как-то умудрился выбросить дурные вести из головы, списать их то ли на наваждение, то ли на бабью неразумность. Словом, все было в порядке, по иному и быть не могло, а если и есть какие недоразумения, так они рассеются вскоре, точно ночной морок с первыми лучами рассвета, и все в жизни его вновь станет как прежде, только еще лучше, поскольку иначе и быть не может.

Но теперь прятать голову под крыло, точно испуганной курице, было никак не возможно. Он слышал это собственными ушами, да не один, а, по меньшей мере, три десятка раз, в пяти разных тавернах, куда заходил послушать сплетни и укрепить вином ослабшую душу.

Валерий Шамарский и впрямь был за решеткой. Арестован по приказанию его кузена Нумедидеса, которого теперь все без тени сомнения величали будущим правителем Аквилонии. Арестован по страшному обвинению в государственной измене и убийстве короля.

…Когда весть эта во всей своей чудовищности дошла до одурманенного ядовитым пойлом сознания менестреля, на него словно обрушилась каменная стена. Кажется, он даже лишился чувств, не в силах совладать с нахлынувшим ужасом – по крайней мере, когда он вновь пришел в себя, то обнаружил, что за грязными окнами таверны уже сочится рассвет.

Рассеянно потирая ноющие виски, он извлек свою видавшую виды мандолину из-за спины храпящего, навалившегося на него во сне собутыльника, имени которого он не мог теперь вспомнить, и, пошатываясь, удалился, тщетно пытаясь соблюсти остатки достоинства под презрительными взглядами трактирщицы, сметавшей с заплеванного пола осколки глиняных кружек и кувшинов, – печальные следы буйства прошлой ночи.

Дневной свет показался больным глазам менестреля нестерпимо резок, а собственное положение в беспощадных лучах его еще более безнадежным. Трезвый, Ринальдо не питал особых иллюзий касательно своего поэтического таланта, должно быть, именно поэтому и пил так много, и сознавал также, что отнюдь не потому, что восхищается его талантами, держит его при себе Валерий Шамарский.

Принцу пришлись по душе дерзкие сатиры Ринальдо на придворных хлыщей, где недостаток мастерства с лихвой искупался злостью. Кроме того, ему нравилось иметь при себе кого-то, на ком можно было беспрепятственно выместить дурное расположение духа, а язвительность и желчность менестреля обычно поднимали ему настроение. Но для обеспеченного будущего при дворе этого явно недостаточно.

Сейчас Ринальдо последними словами корил себя за былую неосмотрительность. Пожалуй, при дворе не было ни единого человека, кого он своими остротами и едкими эпиграммами не настроил бы против себя. Так что же ждет его теперь, если падет его единственный покровитель?

Маленький менестрель слишком ясно представлял себе все перспективы, наиболее благой из которых казалось изгнание, нищета и безвестность в какой-нибудь Митрой забытой дыре. Все, что ему останется, это петь там мадригалы свинаркам, да сочинять баллады для козопасов… Он даже застонал вслух, представив себе всю глубину той бездны, куда повергла его собственная глупость и безумие Валерия Шамарского.

Если бы еще так не раскалывалась голова после вчерашнего!.. И Ринальдо застонал еще протяжнее.

Это вернуло его к реальности, и, оглядевшись по сторонам, подслеповато щурясь на солнце, он обнаружил, что ноги вновь принесли его к королевскому замку. Несколько секунд он оценивающе вглядывался в нависшую над ним громаду, затем, сумрачно кивнув сам себе, направился к воротам.

У него екнуло сердце, когда он проходил мимо стражников. Взгляд их показался ему еще более угрюмым, чем обычно, и на миг он испугался, что им отдан приказ схватить и его тоже. Митра пресветлый!.. А ведь принц, то есть, король Нумедидес, также не раз становился жертвой разящих стрел его сатир. Наверняка он не забыл былого унижения – и теперь жаждет отомстить поэту! Как ему объяснишь, что Ринальдо делал это не по собственной воле, но лишь по наущению шамарского принца?!

Ринальдо почувствовал, как у него отнимаются ноги.

И лишь грубоватый толчок в спину вывел его из оцепенения. Он обернулся, дрожа, точно в лихорадке, готовый пасть на колени и молить о пощаде – но бородатый стражник лишь презрительно ухмылялся, оглядывая его с высоты своего гигантского роста.

– Ну, что встал столбом, рифмоплет несчастный? Иди своей дорогой, нечего тут торчать, путь загораживать!

И тупым концом короткой алебарды вновь подтолкнул его, заставляя пройти в узкие ворота, за которыми уже столпилось несколько человек лакеев, нарочито громко досадующих на всяких ослов, что, упившись, даже на ногах не способны держаться, а еще смеют являться во дворец, мозолить глаза порядочным людям.

Весь кипя от негодования, Ринальдо вылетел во внутренний двор замка, уже готовый разразиться в отпор гневной речью и облить обнаглевших челядинцев позором. Но тут же вспомнив собственное незавидное положение, разом сжался и засеменил прочь, унося под мышкой злосчастную свою мандолину. Должно быть, злой рок и впрямь ополчился против него…

…И вот теперь, несколькими поворотами клепсидры позже, ощущая в воздухе – а еще больше, в манящих ароматах кухни – приближение сумерек, а стало быть и вечерней трапезы, несчастный менестрель лишь укрепился в этом мнении.

Он испробовал все, что мог – вновь пытался проникнуть к Валерию, но охранники пригрозили намять ему бока собственной мандолиной, если он еще осмелится им досаждать. Вернулся в покои принца – но там теперь заправляла эта выскочка, дочь Тиберия Амилийского – хотел бы он знать, откуда она там взялась! – и его не пустили даже на порог, а на все просьбы дать ему хоть кусок хлеба эти наглые твари горничные только скалили зубы, пока старшая не вытолкала его взашей. И все потому, что однажды он не слишком лестно отозвался на пиру о ручках этой самой Релаты – кто же виноват, что они у нее и впрямь скорее годятся месить тесто или прясть козью шерсть, чем играть на лютне, – и, как видно, дерзкая юница не забыла насмешки. Другая бы гордилась, что вообще привлекла внимание придворного менестреля…

Э-э, да что тут говорить! Ринальдо только рукой махнул и, понурившись, двинулся прочь.

Больше, как ни пытался, он придумать ничего не мог. В животе урчало от голода, головная боль терзала, не отпуская ни на секунду, так что казалось, истерзанный мозг его вот-вот разобьется вдребезги. Он бродил бесцельно по коридорам замка, где слуги уже вставляли в стенные скобы зажженные факелы, и тщетно пытался придумать, как бы раздобыть поесть.

Построение более сложных планов, он чувствовал, находилось пока за пределами способностей его разума. Но даже это представлялось пока неразрешимой задачей. Ринальдо вспомнился кошель, набитый серебром, что вручил ему Валерий перед отъездом в Амилию – серебром, столь неразумно просаженным в кости и на сомнительных девиц – и это вызвало новый поток стенаний и проклятий. Какой-то мальчишка-паж разразился насмешливым хохотом ему вслед, и маленький менестрель почувствовал, как волны черного отчаяния захлестывают его с головой. Крупные, как горох, слезы покатились из глаз, и, не в силах сделать больше ни шагу, он привалился к стене.

Однако даже эта опора предала его. Стена под плечом неожиданно поддалась, и, потеряв равновесие, Ринальдо кубарем полетел вперед, растянувшись у чьих-то ног.

– Что за странный способ являться в гости? – раздался у него над головой ленивый голос с чуть заметным акцентом. Менестрель поднял было голову, готовый молить о прощении, ибо сообразил уже, что по глупости забрел в одну из башен, где обитали иноземные послы, как вдруг грозное рычание донеслось откуда-то сбоку, и всю жизнь панически боявшийся собак поэт лишился дара речи.

Огромная мохнатая лапа легла ему на плечо, когти царапнули гриф мандолины.

Маленький менестрель не услышал даже грозного окрика «Место, Зверь», которым хозяин отозвал пса.

Он благополучно лишился чувств.

Ведьма бесновалась в амилийском лесу.

Буйство длилось вторые сутки, и крестьяне из окрестных деревень лишь судорожно творили отвращающие демонов знаки да шептали молитвы всякий раз, как взгляд их устремлялся в ту сторону.

Небо над чащобой клокотало и бурлило, словно варево в адском котле, и день сделался темнее самой черной ночи. Сизые молнии вспарывали утробу туч, рождая потоки дождя и града. Гром грохотал не переставая. Багровые тени взмывали во тьме над деревьями и камнем падали вниз, точно ястребы, завидевшие добычу. Лес выл и стонал, дрожа единым телом, как в лихорадке, могучие дубы ломались, точно тростинки, и перепуганное зверье бежало прочь, словно от пожара.

Таков был гнев лесной колдуньи.

Вторые сутки металась она, круша все вокруг в слепой ярости, то создавала безмысленно, одной силой своей ярости, демонов, призванных смести с лица земли все живое на десятки лиг вокруг, то уничтожала их огненной силой; то оборачивалась диким зверем, с воем терзающим собственную плоть, то впадала в бездонное забытье, но и тогда стихии, порождения ее кошмаров, продолжали свой бешеный круговорот.

Казалось, ярость ее неизбывна, точно река страданий, льющаяся из разбитого кувшина, что держит богиня Дерэкто… И все же постепенно источник ее иссяк.

Улеглась буря, бушевавшая над лесом, и клубящиеся тучи, призванные волей Марны с самого Ледяного Океана, рассеялись клочьями черной пены. Впитала воду земля, успокоила вздувшиеся ручьи, и ураган перестал терзать деревья-великаны. И когда колдунья, очнувшись наконец свободной от гибельного безумия, подняла голову в маске, мир вокруг нее был тих и покоен, и лишь слабый ветерок пробежал в ветвях дерев, точно сам лес вздыхал с облегчением, приветствуя ее выздоровление.

Пошатываясь от охватившей ее слабости, ведьма поднялась на ноги и, спустившись к ручью, долго и жадно пила. Вода была холодной, с колючим привкусом – вода с небес.

Дом ее, как ни странно, не пострадал от буйства стихий и, с трудом добравшись туда, колдунья в изнеможении рухнула на подстилку из сухой травы.

Как могла она так просчитаться?!

Так уверена в себе она была! Так надменна, свысока взирая на ничтожных смертных, копошащихся под ногами, каждый из которых был лишь жалкой игрушкой в ее руках. Как она презирала их! Как смеялась над ними!..

Но в космическом поединке, где наградой была власть над миром, у нее нашлись противники куда более сильные – но ими-то она и пренебрегла. В высокомерной слепоте своей забыла, что не только ее руки тянутся править безвольными фигурками смертных; что есть и иные силы, противостоящие ей. Она играла людьми – и забыла про богов!

И вот расплата за самонадеянность, за то, что вознеслась слишком высоко, как сойка, вознамерившаяся парить рядом с орлами, и была низвергнута.

О, гордыня! Куда завела она ее!

Марна завыла вновь, дико, страшно, но не было вокруг никого, кто услышал бы ее вой.

А ведь всего два дня назад она торжествовала победу… В тот самый миг, как из-под рук Ораста брызнула кровь короля – как ликовала она тогда! Заколдованный кинжал сообщил ей полную власть над телом жреца, ибо с самого начала она подозревала, что трус этот предаст ее в решающий миг, и ей придется действовать самой. Заклятье, что нерушимой нитью, без ведома Ораста, связало его душу с душой колдуньи, полностью подчинило жреца воле Марны. В руках ее оказалось совершенное оружие.

А теперь палачи могли терзать несчастного убийцу хоть целую вечность, снять с него заживо шкуру, выломать все суставы на дыбе, распять или пытать огнем – все будет тщетно. Ни единой ниточки не сможет дать он им, что вела бы к лесной колдунье или немедийцу. Ослепший и онемевший, отныне Ораст утратил все чувства, кроме способности ощущать боль.

Однако торжество ведьмы оказалось недолгим. Она видела в дыму остролиста, как убийцу схватили и уволокли прочь стражники, как унесли жрецы умирающего короля во внутренние покои храма. Видела, как говорил он с Валерием, и ей не нужно было слышать слов, чтобы знать, о чем может поведать принцу самодержец на пороге смерти. С мстительной радостью наблюдала она за ними – как вдруг…

Все произошло слишком молниеносно.

Упоенная ликованием, она совершенно упустила из вида второго принца. И опомнилась, лишь когда приведенные им стражники вторглись в покои умирающего и окружили Валерия в кольцо, обнажив мечи. Только в этот миг поняла она, что Нумедидес вознамерился обвинить своего кузена в убийстве самодержца… Но когда это сделалось ясно ей – уже ничего нельзя было поправить.

Цернуннос перехитрил ее!

Проклятый Бог-Олень, древний валузийский демон, посмеялся над ее жалкой ворожбой!

С отчаянием затравленного зверя наблюдала она, как простер к брату руки Нумедидес-убийца. Внешне то был самый невинный жест, который можно было принять за выражение гнева или даже сожаления.

Но магическим зрением Марна видела, как вырвались из пальцев принца сполохи белого пламени, и непроницаемый энергетический купол в тот же миг накрыл фигуру Валерия. Это сам Бог-Олень окружил своего пленника незримой защитой, сделав его недосягаемым для любой магии, кроме своей собственной. Так что и Марна, и любой другой колдун, будь он хоть в тысячи раз сильнее, оказались не в силах освободить принца.

Она опоздала всего на мгновение…

Молния, посланная ведьмой, разбилась о защитное поле Цернунноса, как разбивается о камень стекло.

Она видела, как вздрогнули стоявшие рядом стражники – это их задело невидимыми осколками… Валерий же ничего не почувствовал. Она была бессильна спасти его!

И тогда Марна закричала.

Но теперь волна безумия отхлынула, оставив ее ослабевшей и разбитой, точно пловца, выброшенного на берег после кораблекрушения. Вокруг простиралась мертвая пустыня, но она знала, что если хочет выжить и спасти принца, то не вправе поддаваться отчаянию. И пусть пока Бог-Олень торжествовал победу – она не сказала еще последнего слова. И если магия оказалась бессильна, оставались другие средства. И, как ни претило ей это, но настало время прибегнуть к ним.

К обычной силе и хитрости смертных.

И первый, о ком подумала лесная колдунья, был Амальрик Торский.

Дождавшись наступления ночи, она очертила на земле перед хижиной магический круг, начертала положенные знаки, надсекла себе вену и окропила их кровью. Четыре полных глотка крови нацедила в медный потир. А затем, оборачиваясь внутри круга, пустила волос по восточному ветру, галочье перо – по южному, травинку – по западному, и плюнула в сторону севера.

И, прямая, как стрела, держа в руках сосуд с кровью, приготовилась ждать.

Ожидание было недолгим. Спустя полповорота клепсидры на густо-синем небе возник темный треугольник, заслонивший луну и звезды – точно черный провал появился в небесах. Он медленно рос, пока не затмил собою все, и непроглядная мгла опустилась на амилийский лес.

Не теряя самообладания, колдунья развела руки в стороны, а затем свела их вместе, точно собирала что-то воедино, и, повинуясь приказу, необъятная тень принялась сжиматься, съеживаться, пока наконец на поляне перед колдуньей не оказалась огромная безглавая Птица с распластанными по земле крыльями.

– Мизрах! – прошипела колдунья.

Черная птица встрепенулась, и дрожь прошла по сотканному из мрака телу.

– Помнишь ли ты нас, Мизрах?

– Помню, и готов служить тебе! – раздался ответ в ее сознании. – Желает ли госпожа, чтобы я сорвал с гор ледник и вызвал наводнение, что уничтожило бы эту страну? Или повелишь мне разметать тарантийские цитадели, словно снопы соломы? Говори, чего ты хочешь от меня! Но не забудь, к моей силе ты можешь воззвать лишь трижды… Не растрачивай мою мощь понапрасну.

Не замечая скрытой в словах демона издевки, ведьма покачала головой.

– Нет, Мизрах. Слишком дорогой ценой ты заставил нас заплатить за прошлую услугу, раздвинув воды Тайбора, чтобы спасти жизнь нам и нашему сыну! С того самого дня солнечный свет стал нашим проклятием, и лишь колдовское зрение осталось у нас.

– Зато теперь тебе открыто то, что недоступно простым смертным! – захохотал демон.

– Не тебе, посланец Тьмы, судить об этом, – прошептала ведьма. – Тебе не понять, что значат глаза для человека. Ты не знаешь, каково видеть мир лишь в багряных и лиловых красках.

– Солнцерогий покарал тебя и всю твою вотчину! – прогрохотал Мизрах. – А Великий Сет даровал тебе жизнь и помешал жалкому Митре исполнить свой замысел! Будь благодарна и тому, что ты получила, Марна! Если бы не помощь Бога Ночи, то вашими бездыханными телами давно бы уже играли легкоструйные зильхи! Но говори, чего ты хочешь от меня?

– Ты можешь одолеть Бога-Оленя?

Огромные крылья из вселенской тьмы тревожно захлопали.

– Мне не под силу сразиться с одним из Древних! Знай – он необорим! Его нельзя уничтожить. Можно лишь снова погрузить в сон, повредив его телесную оболочку!

– Так сделай это, Мизрах!

– Это может сделать лишь смертный! Тот, кто не побоится Цернунноса и поразит его чистым беспримесным золотом! Бог-Олень уязвим, как и все Древние! Так Солнцерогий сумел одолеть их, когда пришел в этот мир, поправ пятой своей вотчины Древних: Валузию, Грондор и Туле!

– Но есть ли среди смертных такие воители, Мизрах?

– Что мне до смертных, Марна? – проревел посланец из Преисподних.

От рыка его упали последние листья с деревьев.

– Говори, скорее, что ты хочешь! Мне трудно находиться в вашем мире! Но помни о цене!

Ведьма невольно коснулась грубой маски, скрывавшей ее лицо.

– Да, демон, теперь мы не столь неопытны и доверчивы, как когда-то. Тому, что мы потребуем сейчас, цена – то, что плещется в этом бокале!

Марна вскинула руку, держащую потир, и кровь задымилась в нем.

– Ах-х… – полувздохнул-полузавыл демон. – Как скупа ты стала, моя красавица! И как неблагодарна. Неужто тебе не по душе личико, которым я наградил тебя? А эта маска идет к нему лучше любой вуали…

Колдунья заскрежетала зубами.

– Ты надеешься заставить нас потерять голову, Мизрах? Тебе мало нашей красоты – ты хочешь получить и душу?!

Демон лишь захохотал в ответ.

– Безумная! На что мне твоя душа, когда скоро за нее будут драться мои собратья в преисподней! Но довольно медлить – говори, что угодно тебе от меня?

Теперь пришел черед ведьмы смеяться.

– Едва ли. Едва ли ты откажешься от крови Марны. Теплой, соленой крови…

Дразня Мизраха, она протянула ему сосуд, и тут же отдернула руку:

– Нет, ты получишь ее, когда сделаешь то, что мы велели!

– И что же это?

– Ты должен отнести нас в Тарантию до рассвета. Во дворец. В башню немедийского посланника.

В тот самый миг, когда безголовая черная птица взмыла ввысь, унося на сотканных из мрака крылах слепую колдунью, Ораст Магдебский впервые открыл глаза в своей камере.

Стояла ночь, и он не сразу понял, где находится, а увидев черное небо за решеткой, посеребренной лунным светом, поразился отнюдь не этому, но вновь обретенному зрению. Еще не в силах поверить в свершившееся чудо, жрец потер глаза, но движение рук вызвало столь невыносимую боль, что он мгновенно отказался от мысли, что стал жертвой иллюзии. Он не был помешан, и ему не чудилось, что он видит.

Зрение и впрямь вернулось к нему!

Но если глаза его исцелились, возможно ли, чтобы и дар речи… Робко, не в силах до конца уверовать в случившееся, он попытался подать голос.

– А-а, – пропел он шепотом. – Ораст.

Слезы покатились у жреца из глаз. Соленые, теплые, как кровь, слезы.

Он был уверен, что колдовство проклятой ведьмы сгубило его. Помнил ужас слепоты и немоты. Помнил мучения, что пришлось претерпеть… Но теперь из всего этого осталась лишь боль, да и та казалась не столь острой, и, осторожно ощупав свое тело там, куда дотягивались пальцы, Ораст убедился, что раны его смазаны какой-то густой мазью, а на бедре наложена повязка. По тянущему ощущению в локтях и плечах Ораст догадался, что руки его были вывихнуты, должно быть, на дыбе, но кто-то умело вправил суставы. Шевелиться было невыносимо, но он знал, что поправится…

С неведомым прежде наслаждением жрец принялся озираться по сторонам. Он и не знал прежде, какое это счастье – видеть!

Но каким образом удалось ему разрушить чары лесной ведьмы? Как освободился он от заклятья?

Жрец ничего не ведал о чарах Цернунноса, которой словно крепчайшими цепями был опутан принц Валерий; не мог знать он и о том, что когда Нумедидес приходил в башню, Бог-Олень, пользуясь послушным телом своей марионетки, обволок древней валузийской мощью все узилище.

Цернуннос ревностно оберегал своих пленников..

Теперь никакая сила не могла достичь принца, а внутри камеры всякая магия теряла власть.

Ничего этого Ораст не знал, но был достаточно сведущ в колдовстве, чтобы заподозрить неладное.

Лишь сейчас он услыхал в ночной тиши едва слышное дыхание другого человека и не поверил сперва своим ушам. Должно быть, это тьма играет с ним злые шутки… Откуда тут взяться кому-то еще? Кого могли бросить в одну темницу с цареубийцей?!

И все же он слышал дыхание. Тихое. Размеренное. Дыхание мирно спящего человека, не ведающего ночных страхов и кошмаров. Сперва Ораст не решался разбудить его, но нетерпение оказалось слишком велико.

Он не мог дожидаться утра!

– Проснитесь! Прошу вас, проснитесь! – позвал он негромко.

Незнакомец очнулся мгновенно и вскочил, напряженно вглядываясь во тьму.

Ораст понял, что сосед его, скорее всего, был воином. Только они привыкли всегда быть начеку. Но в слабом свете умирающей луны черт человека было не разглядеть. Жрецу лишь показалось, что тот довольно молод, худ и утомлен.

– Не бойтесь, – прошептал он, с трудом приподнимаясь на локтях, но тут же со стоном вновь рухнул на свою подстилку. – Я лишь хотел поговорить с вами…

– Нам не о чем говорить. Убийца! – последовал неожиданный ответ, и Ораст едва нашел в себе силы прошептать:

– Неправда! Я не убивал…

Из темноты донесся короткий смешок.

– А ты еще лжец, к тому же. Я своими глазами видел тебя, негодяй, когда ты вонзил кинжал в грудь короля!

Неизбывная боль звучала в голосе человека, и Ораст невольно поразился глубине его чувств. Неужто тот так любил Вилера?

– Простите, – прошептал он, сознавая, как нелепо это звучит, но в тот миг у него не было иных слов. – Я не хотел…

– Что?!

Человек забыл об осторожности. Он вскочил и в два прыжка очутился рядом с Орастом.

Схватив его за плечи, он принялся трясти жреца, и лишь когда тот застонал от боли, неохотно разжал пальцы.

– Подлый убийца! Я задушил бы тебя собственными руками… Гнусный негодяй!

– Отпустите меня, – только и мог прохрипеть жрец. – Вы ничего не знаете… Я не убивал!

Он знал, что ничего не теряет, сказав незнакомцу правду. Только бы тот поверил ему, иначе жрецу не дожить и до утра.

Торопливо, каждый миг опасаясь, что негодующий крик или удар не даст ему закончить, он начал говорить:

– Клянусь, я не хотел убивать короля! Я был околдован. Есть магия, способная лишить человека власти над собственным телом… и я стал ее жертвой. Кинжал был зачарован, теперь я понял это! Она наложила заклятье на кинжал. А когда поняла, что я не исполню того, что она хочет, сделала это сама – моими руками! Умоляю, поверьте! Я не хотел… Это она…

Незнакомец обмяк и сник.

– Значит, мне не померещилось. А я-то надеялся, что все это наваждение, и нет никакого колдовства, а есть лишь наемный убийца. Готовый за сотню золотых посягнуть на жизнь монарха. Боги, я никогда не слыхал о столь могущественной магии! Но если ты лжешь, и ты убил государя по собственной воле – ты заплатишь за это!

Ораст горько засмеялся.

Чем он еще может заплатить за содеянное? Только жизнью? Но судя по всему, он и так ее скоро лишится. Он и сам не слышал о подобной магии – прежде. А теперь сделался ее жертвой. Но как убедить в этом другого?

– И все же ты должен мне поверить! – воскликнул он, невольно переходя на «ты». – Ведь магия ведьмы ослепила меня и лишила речи…

– Однако сейчас ты способен и видеть, и говорить, к тому же весьма бойко, – возразил незнакомец. – Однако ты все время твердишь о какой-то ведьме… Кто же она?

А не придумал ли ты ее только что? Как и всю эту сказку, годную лишь пугать детишек вечерами?

Ораст задрожал крупной дрожью. Все это время он не мог заставить себя произнести имя колдуньи. И сейчас лишь с огромным трудом выдавил:

– Эта ведьма – Марна. Амилийская колдунья.

– Что-о?! Повтори, что ты сказал!

Он был не готов к подобной реакции. Незнакомец, забыв обо всем, вновь принялся трясти его за плечи.

– Повтори, слышишь! Как ты назвал ее?

– Марна! – произнес жрец отчетливо. – Ее имя – Марна! Ведьма с кожаной маской вместо лица. Это она заколдовала меня и заставила убить короля.

В каземате повисло молчание.

Держи язык за зубами, напомнил себе Ораст. Однажды ты уже рассказал о Скрижали Изгоев кому не следовало – и к чему это привело! Нет! О тайных своих стремлениях он не скажет ни слова.

Но теперь незнакомец, похоже, наконец поверил ему.

Неуверенным шепотом он произнес:

– Марна с маской вместо лица. Возможно ли такое? Неужто это она? Она хотела убить короля – и все это время я… – Он осекся, не договорив, и замолчал, по-видимому, погрузившись в раздумья.

Ораст не тревожил его.

Разговор утомил жреца, и он чувствовал себя опустошенным и смертельно усталым. Бесконечно хотелось спать. Завтра утром, сказал он себе. Завтра будет новый день.

И, чувствуя, как слипаются его веки и сознание камнем падает в пучину забытья, он нашел в себе силы задать лишь последний вопрос:

– Но могу ли я знать, месьор, кто вы такой? И за какие преступления оказались здесь?

Ответ не замедлил себя ждать.

– Мое имя – Валерий принц Шамарский, – неохотно отозвался из темноты незнакомец. – Похоже, меня обвиняют в том, что именно я нанял тебя убить короля. И вложил тебе в руки свой собственный кинжал. Как забавно, что мы встретились здесь…

Аой.

Загрузка...