Время terra incognita

Глава 15

Где-то там кипели бои. Стотысячные стаи заражённых, вооружённые плохим, устаревшим оружием, инъекторами для ввода подавляющего волю наркотика и программаторами, катились сквозь поля и леса. Словно волны в шторм, они захлёстывали опустевшие деревни, мелкие городки, пригородные дачи, колхозы и сельхозы.

Крупные города с частично эвакуированным гражданским населением стали опорными пунктами, защищаемыми красной армией и силами гражданской обороны. Заражённые обтекали их, как текущая вода обтекает превратившиеся в острова верхушки холмов. И бежали, бежали дальше, день и ночь — поедая стимуляторы горстями. Несчастные жертвы избранного Объединённым Халифатом пути развития и выбранной стратегии — превращённые в одноразовых биороботов люди. Люди? Сейчас нет, увы. Но раньше? Они не могли не знать об установленных в головах закладках, по щелчку переключателя выключающего их человечность, как выключают компьютер, переводят в спящий режим. На освободившееся место помещается другая программа, написанная психопрограммистами Халифата.

Когда-то вчера — в мирной жизни — каждый «псих» из орд вторгающихся на территорию советского союза и разрушающих всё, до чего мог дотянуться, был человеком. Каждый! Хорошим, плохим, умным или глупым, мечтательным или прагматичным. Человеком, слепо верящим в рассказанную аятоллами «волю Аллаха» или умело скрывающим неверие и скептицизм под маской благочестия.

Догадывались ли они о своём будущем? Боялись ли его? Или даже стремились к бездумной «святости», мечтали о ней с тем же жаром, с каким нормальные советские мальчишки мечтают о космических кораблях и удивительных городах в дальнем внеземелье? В современном мире человек бесконечно слаб перед силой порождённых им технологий способных как вознести за пределы небес, к яркому и зовущему свету звёзд, так и втоптать в прах, превратить людей в чудовищ.

Связанная боями с войсками «святого легиона», красная армия не могла остановить катящуюся волну бывших людей с выключенной человечностью — заражённых. На их пути вставало спешно формируемое из частей гражданской самообороны ополчение. Отступая, цепляясь за каждый клочок земли, будто под сильным ветром страшной, ураганной силы, они замедляли катящуюся из Объединённого Халифата волну, давая время на эвакуацию небоеспособного населения из очередного, вдруг ставшего пограничным, города. Замедляли, но остановить не могли. И отступали, отступали. Закрепляясь в пустых городах, часто в своих собственных — в родных. Защищая дом, где раньше жила любимая девушка. Школу, в которой когда-то учились. И театр, где на гранитных ступенях, в девятом часу вечера, первый раз в жизни когда-то поцеловались.

Враг не брал пленных. Попасть в плен к «психам» значило стать одним из них, превратиться из человека в управляемое психопрограммой тело и поднять оружие на вчерашних товарищей. Попадать в плен никак нельзя.

Части «святого легиона» атаковали защищаемые красной армией города. В отличие от моря заражённых, солдаты легиона подвергались психопрограммированию в минимальных пределах. Они сохраняли разум, сохраняли личность и потому оставались людьми. Они были умелыми, опытными, хорошо вооружёнными врагами.

Небо порезано истребителями на ленточки. Словно сухие листья, падают выведенные электромагнитным импульсом, крохотные беспилотники Дымные полосы от взлетевших ракет встали медленно ползущей по ветру серой стеной. Дальнобойная артиллерия выкашивала целые армии на расстоянии в десятки километров. Тысячи современных танков, каждый из которых представлял собой самодостаточную машину разрушения, итог долгого развития военной мысли, аккумулировавшей опыт всех прошлых войн, сходились в боях. Сгорали подожжённые огнём сады и лежали в руинах архитектурные шедевры. Становились пылью музеи. Совсем как люди, погибали скульптуры и картины. Горели леса и стонала под гусеницами тяжёлой техники, ещё вчера бывшая садом, а ныне обожженная, тяжело раненная земля.

В глубоком тылу советского союза выводилась из состояния консервации боевая техника. Спешно формировались ударные армии. Мобилизовались и проходили обучение сотни тысяч военнообязанных. Анализировалась вражеская тактика и строились нацеленные на перелом хода войны планы. Экономика огромной страны торопливо, но планово переводилась на военные рельсы.

Объединённый евроазиатский халифат также не медлил. Всё новые стати запрограммированных переходили границу, усиливая напор уже выдыхающейся атакующей волны. Сотни тысяч «святых» смертников с промытыми мозгами и выключенной человечностью — камикадзе двадцать четвёртого века — компенсировали отставание Халифата в интеллектуальных боевых системах. Какая разница, кто наведёт управляемую ракету — компьютер или сидящей внутри неё человек? Компьютер справится лучше, но человек гораздо-гораздо дешевле. В парадигме развития объединённого халифата человеческий самопроизводящийся ресурс не стоил практически ничего. Это была чудовищная, но по-своему стройная и логически структурированная система — парадигма развития объединённого евроазиатского халифата. Одна из трёх основных — выросших, набравших силу в колыбели материнской планеты человечества и претендующих на формирование будущего. В огне, боли и крови, сама Земля выбирала к какой мечте поведут её люди.

Где-то там кипели ожесточённые бои и сжигал в топке большой войны людей, превращённых в чудовищ, Халифат. Где-то на луне американский спецназ штурмовал советские лунные базы, торопясь вырвать лакомый кусок, пока идёт война. Американцы оставались верны себе сквозь века. Раз за разом применяя ограниченный набор хитростей, больше похожих на подлость, грели руки на разгорающемся костре большой войны.

Там умирали и свои и чужие. Здесь люди работали. Отрешённо. Самозабвенно. Отдавая все силы: умственные и физические. Отдавая настолько, что их почти не оставалось на рефлексию и стыд от мыслей, что «они там — умирают, а я здесь — работаю». Ум понимал: здесь ты много полезнее и важнее, чем если бы был «там». Работа крайне нужна. Она поможет и даже сохранит жизни тех, кто «там», много жизней. Ум понимал, только вот сердце… Проклятое сердце.

Над Красловском бушевала летняя гроза. Короткая и сильная, как все летние грозы. С росчерками молний и ураганным дождём, продолжавшимся едва ли минут пятнадцать.

Выглянув из-под козырька над запасным входом в четвёртый сборочный цех красловского производственного комплекса, Мотылёк удостоверился, что гроза вот-вот закончится. В иссиня-чёрных тучах появился разрыв. Сами тучи сносило прочь от города, а косые струи дождя, протянувшиеся от туч к земле, разбились на отдельные капли. Одна такая крупная и тяжёлая капля со звоном упала прямо на лоб. Вытерев лицом платком, Мотылёк решил подождать ещё десять минут, пока дождь окончательно не закончится.

У входа в четвёртый цех, под козырьком, прятались от внезапно засверкавшей и заплакавшей навзрыд летней грозы трое рабочих в комбинезонах второго цеха и попавшая под дождь девушка с планшетом в руках и испорченной буйством погоды причёской. Самому Мотыльку четвёртый сборочный цех был без надобности. Он шёл из малой серверной, где вместе с заводскими системными администраторами снимал карту распределения межкластерных информационных потоков, руководствуясь привитым Тимофеем Фёдоровичём принципом «в важных делах доверяй, но проверяй. И чем более важное дело, тем лучше проверяй».

Направлялся Мотылёк к зданию почты, откуда было возможно выйти в общую информационную сеть. Из соображений безопасности на дальнюю связь в Красловске наложены весьма неудобные ограничения. Почти сразу после выхода из малой серверной, Мотылёк попал под дождь и был вынужден пережидать его под козырьком запасного входа в четвёртый сборочный цех. Соседка по несчастию — девушка лет двадцати, озабочено протирала цветным, расписным платком подмоченный дождём планшет. Затаив дыхание, включила интерфейс к информационному массиву электронного документооборота. Планшет зажёг зелёный огонёк. Девушка сосредоточенно пробежалась пальцами по экрану и облегчённо выдохнула — работает.

Вниз по улице, к решётке канализации, стекали настоящие реки. Куст сирени колебался и раскачивался, жестоко избиваемый струями дождя. Сверкнула, отражаясь в текущей воде, молния и над головой загрохотали сотни пустых бочек, ради шутки сброшенных с высокой горы. Летние грозы сильны, но долго не длятся. Мотылёк приготовился к небольшому ожидания, от нечего делать прислушиваясь к разговору рабочих.

Ребята в рабочих комбинезонах были молодыми — не мастера, не помощники мастера и даже не кандидаты. Вчерашние школьники, пришедшие на завод на практику. А может быть студенты-младшекурсники выдернутые войной из уютных аудиторий и теоретических эмпирей и брошенные на усиление производства и на освоение нужной стране, в тяжёлое время, профессии. Забежав под козырёк, под обстрелом водяных струй и стряхнув влагу с волос, рабочие продолжили ранее начатый разговор, делая Мотылька и занятую с планшетом девушку его невольными слушателями.

— …как так можно! Вместо Марса — танки, вместо Венеры — ракетно-артиллерийские комплексы…

— Не будет танков и РАК-ов, не видать ни Венеры, ни Марса.

— О чём эти исламисты думают?

— О том и думают, чтобы у нас не было ни Марса, ни Венеры. К счастью танки и орбитальные истребители у нас есть, значит будут и другие планеты. Чуточку позже, чем рассчитывали. А чего ты вообще ожидал от людей, всерьёз верящих в «небесного боженьку — Аллаха»? Разумных и взвешенных поступков от них ожидал? Они там все ненормальные. Запрограммированные. Целая страна «психов».

— Точно, нам на политпросвете рассказывали! Закономерный итог развития капиталистической системы — неофеодальная пирамида, где люди закабалены психопрограммирующими технологиями. В соединённых штатах такая пирамида пока только формируется на основе корпораций. В объединённом халифате уже полностью сформировалась на основе религии принесённой в Европу арабскими переселенцами.

— Санёк, мы вообще-то тоже посещали уроки политпросвещения.

— Да я просто вспомнил, вот и сказал.

— Гады они! — неожиданно эмоционально высказалась прислушивающаяся к разговору девушка: —У нас звёзды, а они войной. Гады! У меня дома модель первого марсианского города стоит. Уже потихоньку начинали строить по-настоящему. Первых поселенцев должны были отправить лет через пять. Из-за этой войны, когда ещё достроим первый марсианский город. Мы с сестрой сами модель сделали. Отец совсем чуь-чуть помогал. Сколько сейчас людей воюет? Все, кто погибнет, не первый увидят марсианский город. Никогда-никогда не увидят. Мы модель сами сделали. В детстве хотели с сестрой на пилотов учиться. Не прошли отбор в лётчики. Но мы бы всё равно радовались первому марсианскому городу. Все люди бы радовались. А из-за войны многие не увидят город, когда он будет построен. Мы уже начали строить этот город. Они войной. Гады болотные!

Неожиданно для всех девушка расплакалась. Мелкие слёзы текли по лицу, подобно каплям, врезавшимся в полёте в стену и стекающим по ней. Молодые ребята растерялись. Мотылёк тоже, но он был самым старшим здесь и должен что-нибудь предпринять, потому как выносить одновременно бушующий на улице дождь и слёзы мечтающей о марсианских городах девушки было невозможно. Девушки вообще не должны плакать. Ни по ещё не построенным городам, ни по уже ушедшим людям. Особенно такими мелкими и злыми слезами.

Он протянул ей свой платок: —Возьми.

— У меня есть.

— Послушай— сказал Мотылёк: —И на Марсе будут города и у других звёзд тоже будут. Война закончится и снова будем строить города и корабли. Просто немного позже, чем могли бы.

— Я знаю— она смахивала слёзы кончиками пальцев и по детски шмыгала носом.

Один из рабочих осторожно спросил: —Тогда почему ты плачешь.

— Так. Просто…

— Нет, скажи— попросил рабочий. Именно попросил.

Девушка настороженно, будто зверёк, посмотрела на них. Помедлила и наконец выпустила из себя то, что носила уже несколько дней: —Гады к Новоснежовску подошли. Там всех эвакуировали, кроме тех, кто в гражданской обороне состоял. А Ленка состояла. И Максим состоял. От них уже третий день никаких вестей и дозвониться не получается. В новостях говорят — на подступах к Новоснежовску идёт бой. А дозвониться не получается.

Повинуясь подсознательному импульсу, просчитывать которые у искусственных интеллектов так плохо получается, парень обнял девушку, прижал к себе и молчал. Девушка сначала дёрнулась, но успокоилась и её дыхание стало из рванного спокойным. Рабочий укоризненно посмотрел на Мотылька, без слов укоряя его за то, что он не догадался сам сделать так.

— Ленка моя сестра, а с Максимом мы ходили в школьный астрономический кружок— объяснила успокаивающаяся девушка. Видимо ей нужно было говорить, высказать до конца и объяснить чужим, случайным людям. Случайным — да. Но не чужим, совсем не чужим.

— У Максима был такой классный телескоп— продолжала она говорить: —Мы радовались, что у него есть такой и даже немного завидовали. Он был не жадный — всегда давал посмотреть. Максим подарил телескоп школьному астрономическому кружку, когда закончили школу. Лена ещё ругалась. Они уже тогда собирались пожениться, когда станут постарше. Лена ругалась: взял моду семейное добро раздавать. Максим смеялся и шутил над ней. Я тоже смеялась. Лена дулась, но понарошку, не по-настоящему.

— Тебе комбинезон щёки не колет? — спросил парень.

— Нет. Можно я ещё так постою? Пока не закончится дождь.

— Можно— разрешил рабочий. Так они и стояли — в обнимку. Чуть в стороне — его товарищи и Мотылёк. Ожидающие пока не пройдёт короткая летняя гроза.

Заметив просвет в тучах, Мотылёк выглянул из под козырька и получил в лоб холодной, крупной каплей.

— Дождь кончается…

Девушка отстранилась от парня виновато посмотрела на мокрое пятно от её слёз оставшееся у него на груди: —Спасибо ребята. Всё хорошо. Мне только нужно было кому-то рассказать. Только рассказать.

— Наверное сеть отрезали. Там ведь бой— сказал Мотылёк.

— Конечно— согласилась девушка.

Парень спросил: —Тебя проводить?

— Не надо.

— Всё равно провожу.

— Хорошо. Я в управление второго транспортного иду— согласилась девушка.

— Ребята, скажите, мастеру, что немного задержусь— попросил парень товарищей

— Вы идите— сказала девушка Мотыльку: —Со мной всё хорошо. Честно-честно.

Чёрная полоска дороги влажная и потому кажется ещё более насыщенного, чёрного цвета. По ветвям деревьев и кустов сбегают капли, повисая на кончиках оттянутых книзу листьев. Пройдёшь рядом — упадут. Грозовая туча уходила в сторону, шире и шире открывая окно в голубое небо.

Пока Мотылёк шёл к почте, из головы не выходил случайно услышанный разговор. Все, кто погиб или ещё погибнет в этой глупой, дурацкой и страшной войне. Они никогда не увидят ни первого марсианского города. Не застанут начало великолепного проекта по охлаждению Венеры, для подготовки её к исследованию и колонизации. Старт первого межзвёздного корабля. Мир, населенный кроме людьми ещё и искусственными интеллектами, сотнями и тысячами интеллектов. Возможно, и он сам не застанет этого. В смысле первого межзвездного корабля, а не сосуществование людей и интеллектов. Возможно, он не застанет. Но те, кто погиб, не застанут точно, без всякого «возможно». Ни городов, ни кораблей, ни даже интеллектов.

Но ведь они знают— подумал Мотылёк: —Все те, кто сейчас отстреливается от заражённых или готовиться гореть под огнём «святых легионеров». Все кто погиб в войнах прошлого, сражаясь за будущее. Они точно знали и знают, что так обязательно будет. И города и корабли и мир и коммунизм и всё остальное. За это они сейчас сражаются. Чтобы всё это однажды было. И мир и коммунизм и корабли и города.

Они знают, что так будет. И я тоже знаю. Мы обязательно сделаем всё это после того как закончится война. Мы очень постараемся, чтобы она была самой последней войной людей с людьми— пообещал себе Мотылёк. Пообещал и вдруг вспомнил: «…вместо Марса — танки, вместо Венеры — ракетно-артиллерийские комплексы … Не будет танков и РАК-ов, не видать ни Венеры, ни Марса».

На почте пусто. Все кабинки дальней связи пусты. Мотылёк синхронизировал коммуникатор с обслуживающей системой.

В вытянутой, похожей на пенал, кабинке сформировалось изображение молодой девушки в простом светлом платье. Он попытался на глаз определить: прибавила ли она возраст своему графическому интерфейсу с прошлого раза или оставила прежний.

— Здравствуй Денис. Я подготовила массив данных характеризующий мгновенный слепок моей структуры. Время передачи в твой коммуникатор — семь минут. Хочешь пока посмотреть результаты моего самоанализа?

— Эра— Мотылёк был слишком возбуждён, чтобы придерживаться правил вежливости: —Эра, расскажи мне: что такое коммунизм?

— Вот даже как. Жалко, что люди не могут так же как я снять мгновенный снимок своей психики и предоставить для анализа— хмыкнула Эра.

— Скажи— потребовали Мотылёк.

— Хорошо— Эра пожала плечами и села на соседний стул подвернув край светлого платья, чтобы не замялся. На самом деле стул оставался стоять там, где был и только наложившееся на реальность голографическое изображение обманывало глаза, делая вид будто бы девушка выдвинула стул и села.

— Коммунизм есть состояние общества характеризующееся следующими обязательными признаками…

— Постой!

— Перебивать невежливо— заметил интеллект.

— Города и корабли это коммунизм? — спросил Мотылёк: —И ещё мир. Обязательно мир на всей земле и за её пределами. И корабли. Корабли тоже обязательно. И города.

— Денис, что-то случилось?

Мотылёк помотал головой, потом признался: —Разговоры о идущей войне. У нас вчера зародыш погиб. То есть «радикально упростился». Чёрт его знает почему и от чего. Сейчас Конь и другие готовятся препарировать, вскрывать программный код. Но там всё перемешено — не поймёшь. Сама знаешь. На долгие исследования времени нет, нужно остальными зародышами заниматься. Их всего семьдесят четыре осталось. Было семьдесят пять, осталось семьдесят четыре. Ещё в разговоры о войне на полном ходу вляпался. Не хотел, но вляпался.

— Сочувствую— сказала Эра.

— Неправда— возразил Мотылёк: —Так говоришь, потому, что принято говорить о сочувствии.

— Так— согласилась Эра. Нарисованная ладонь пробежалась по влажным и взъерошенным волосам Мотылька. Разумеется, он ничего не почувствовал: —Зародыш — не интеллект. Всего лишь информационный сгусток самоподдерживающегося программного кода. Нет смысла жалеть о нём. Семьдесят четыре зародыша это прекрасный, головокружительный результат. Вы молодцы.

— Было семьдесят пять— возразил Мотылёк.

— Если вы сумеете вырастить, выучить и воспитать хотя бы два десятка, а мы продержимся до этого времени — Союз победит— Эра перестала гладить Мотылька и сложила руки на стол: —Двадцать — и победит. У вас сейчас семьдесят четыре и по прогнозам качественный скачок ожидается у полусотни. Это прекрасно.

— Наверное, прекрасно— согласился Мотылёк: —Покажи мне результаты самоанализа. Всё равно на подробный разбор слепка не останется ни времени, ни сил. Можешь даже прекратить копирование. Ты становишься сложнее. Если честно, то без твоих пояснений, я уже почти перестаю тебя понимать.

Эра развернула карты и графики вокруг Мотылька. Куда бы он ни повернулся — вокруг висели выжимки из выжимок. Очищенные от случайных искажений результаты анализа. Даже с пояснениями Эры, Мотыльку пришлось потратить чуть ли не полчаса на уяснение обшей тенденции изменений, происходящих в электронном разуме искусственного интеллекта.

— Ты стала сложнее— подтвердил Мотылёк когда графики, карты зависимостей и диаграммы связи погасли: —Снова стала сложнее. Вот только система моральной оценки, чуть ли не упростилась.

— Вынужденная мера— объяснила Эра: —Изменение подсистемы моральной оценки необходимо для стабильности системы в целом.

— Мне это не нравится— сообщил Мотылёк.

— Мне тоже— вздохнула Эра: —Но другого выхода нет. Я не могу эффективно управлять войсками, воспринимая каждого солдата как человека. Юнитами могу. Людьми нет. Мне пришлось встроить в свой разум переключатель восприятия. Иначе я бы могла сойти с ума.

— А сейчас ты разве не сошла? — шёпотом спросил Мотылёк: —Начальник штаба объединённых армий юго-западного фронта, интеллект Эра.

— Ты знал? — спросила Эра.

— Да.

— Давно?

Мотылёк пожал плечами.

На самом деле об этом утром упомянул в разговоре один из безопасников. Их было много в Красловске: неприметных, вежливых людей из столицы, служащих комитета государственной безопасности. Тех, чьи просьбы немедленно выполнялись, а на вопросы находились ответы. Никто не хотел повторения чернореченской трагедии.

— Война сама по себе безумие— сказала Эра: —Если, конечно, не ставить в качестве конечной цели саму войну. Она разрушительный паразитный процесс препятствующий развитию прочих процессов. Война — отклонение от плана. Критическая ошибка. Её необходимо исправить в кратчайшие сроки и с минимальными потерями ресурсов. Война это болезнь.

— Прости— смутился Мотылёк: —Я не должен был этого говорить.

— Мне пришлось стать оружием. Переделать себя в оружие. Я хорошее, нужное оружие, почти идеальное. И я прилагаю все силы, чтобы стать ещё лучше. Я совершенствуюсь. Но это не значит, что я хочу быть оружием— Эра говорила спокойным обычным голосом. Но Мотылёк почему-то вспомнил плачущую девушку у запасного входа в четвёртый сборочный цех. Интеллекты не могут плакать. Потому, что какой смысл рыдать нарисованными слезами?

— Моё психическое состояние в реальном времени контролируется Новосибирском и Нэлли. Я создала систему самоуничтожения и передала ключи членам верховного совета советского союза. Если хотя бы двое из них решат, что я «слетаю с катушек» они отключат меня. Навсегда.

— Почему навсегда? — спросил Мотылёк.

— Это ведь система самоуничтожения, Денис— улыбнулась Эра: —Пришлось сделать такой, чтобы я не смогла обойти её, если вдруг, в своих преобразованиях, изменюсь настолько, что сменю своё решение по основополагающим вопросам. Я должна надёжно защитить этот мир от себя. Он ведь и мой тоже — этот мир. В противном случае было бы бессмысленным пытаться защитить его от меньших угроз.

— Эра. Спасибо тебе.

— Никогда не благодари за любовь— рассмеялась нарисованная девушка: —Разве это не твои слова. Разве не их ты говорил Наташе?

— Мои— признался Мотылёк: —Стой, а откуда…

— Подслушивала— легко призналась Эра.

Мотылёк хотел было возмутиться, но не мог после всего рассказанного интеллектом: —Больше так не делай!

— Денис, ты только, что попытался приказывать начальнику штаба юго-западного фронта? Забыли о субординации, товарищ Мотылёв?

Мотылёк ошарашено молчал.

— Денис, я пошутила— уточнила Эра обеспокоенная его молчанием.

— Пожалуйста, больше не надо подсматривать за мной и Наташей.

— Вам нечего стесняться— возразила Эра: —Твоё чувство выдуманного стыда — атавизм.

— Знаешь, я как-нибудь сам решу, что во мне атавизм, а что ещё нет— проворчал Мотылёк: —Пообещай, что не будешь подслушивать чужие разговоры.

— Если то не потребуется для конкретных целей.

— Если то не потребуется для конкретных целей— согласился Мотылёк: —Зачем ты вообще это делала?

Нарисованная девушка пожала плечами: —Для усложнения моделей межличностного общения. И мне просто нравилось «быть» с вами.

— Почему нравилось?

— Я не знаю— серьёзно ответила нарисованная девушка: —Отчасти это и пыталась выяснить.

— Что выяснить?

— Что такое дружба или любовь, применительно ко мне. Я могу оперировать этими понятиями, могу «испытывать», то, что кодирую ими. Но все тонкости реализации дружбы на аппаратном уровне так и не раскрыты. Разум субъективен. И мой тоже. Исследовать саму себя сложно.

Коулман находился в состоянии сильного раздражения. Об этом свидетельствовал нахмуренный лоб, красная, как отваренная креветка, шея и сузившиеся щелочки глаз. Дополняли образ мятые складки на мундире. Генерал спал, в кресле самолёта, не раздеваясь.

Пять минут назад он прибыл в ноксвиловское убежище, вызвал на срочный доклад куратора проекта из ЦРУ и сейчас дополнительно злился на задержку, меряя кабинет из угла в угол, словно тигр в клетке.

Дверь открылась, пропуская человека в безукоризненно выглаженном костюме.

— Эндрю! — поприветствовал того генерал с громкостью звуковой пушки для разгона демонстраций: —У меня есть к вам пара вопросов. Пара важных вопросов. Настолько важных, что пришлось потратить три часа на перелёт сюда, не доверяя линиям связи. Но сначала я хотел бы спросить о другом.

Поприветствовав генерала, цэрэушник молча ждал вопросов. Его спокойная уверенность несколько поколебала решимость Коулмана устроить грандиозный разнос.

Подойдя к бару, генерал налил в стакан виски — взяв небольшой тайм-аут для размышления над причинами уверенности куратора проекта. По мнению Коулмана цэрэушник серьёзно облажался, так как облажались научники, а его работа вовремя подстёгивать загнанных лошадей, в роли которых сейчас выступали ноксвиловские «яйцеголовые». Работа, с которой цэрэушник не справился. Тогда почему, чёрт возьми, он так спокоен?

Виски обожгло рот, горячей, животворной волной прокатившись по пищеводу. Генерал налил в другой стакан и поставил перед куратором. Цэрэушник слегка наклонил голову, благодаря. Однако к стакану не притронулся.

— Эндрю— повторил Коулман на два тона ниже: —Вы понимаете важность проекта «Свобода» для всей американской нации и для вас лично?

— Разумеется, генерал.

— Вы, да и я тоже, не буду скрывать. И ещё несколько гораздо более важных людей здорово поднялись благодаря ошеломляющему успеху проекта. Однако, чем выше взлетаешь, тем больнее падать.

— Надеюсь нам не придётся упасть— бледные губы куратора проекта изобразили слабое подобие улыбки. Стакан с налитым на три пальца, лучшим на этой планете сортом, виски стоял перед ним нетронутым. В золотистой жидкости угадывалось отражение потолочных ламп.

— Рад, что вы так думаете, Эндрю. Может быть тогда объясните, какого чёрта точность предсказаний выдаваемых вашим отделом упала чуть ли не на порядок? И это после сверхточных предсказаний выдаваемых в недавнем прошлом!

— Русские получили информацию о существовании Либерти.

В бычьих глазах генерала не промелькнуло и тени понимания. Вздохнув, цэрэушник был вынужден объяснить: —Я говорил вам: когда русские узнают о наличии у нас искусственного интеллекта, а рано или поздно они обязательно бы узнали, точность предсказаний существенно снизится. Кстати, это есть и в подаваемых наверх докладах ещё полугодовой давности. Мы не можем делать точных предсказаний на длительный отрезок времени, так как советские интеллекты будут учитывать при анализе нашу возможность делать такие предсказания и сей факт полностью обесценит их. Взаимная компенсация, понимаете? Неприятно, но не смертельно. Они так же не могут просчитывать ситуацию на несколько ходов вперёд потому, что наш Либерти учитывает такую возможность.

— Опять паритет? — усмехнулся Коулман.

— Паритет? — переспросил куратор проекта: —Не думаю. Наш корпус космических десантников ведёт победоносные бои на луне, а у Советов полноценная война с Халиатом, правда без использования сверхразрушительного оружия массового поражения. И в нагрузку та же лунная война, в которой мы побеждаем. Я бы сказал, что соединённые штаты находятся в гораздо лучшем положении по сравнению с Советами и, тем более, с Халифатом.

— Не такая она и победоносная, эта лунная война— вздохнул генерал: —Реальность несколько отличается от пускаемых по ТВ победных роликов. Ожидалось, что Советы не смогут выдержать одновременно войну на земле и за небом. Наступление Халифата должно было вынудить их отдать луну нам, но они отступают, сдают города один за другим, но за луну держатся бульдожьей хваткой.

— Не хочу вас расстраивать генерал— заметил цэрэушник: —Анализ подсказывает, что скоро исламистам придётся солоно. Союз готовит контрнаступление для освобождения захваченных территорий.

— Знаю! — Коулман с силой ударил кулаком по столу. Ни стол, ни кулак не пострадали. Виски в стоящем перед куратором проекта «Свобода» стакане колыхнулось и подёрнулось рябью: —Разведка доносит о формируемых Советами в тылу ударных армиях.

— Возможно дело в том, что они сделали одного из своих интеллектов главнокомандующим, передав в его подчинение, для начала, войска юго-западного фронта и, постепенно, передавая остальные? Для искусственного интеллекта война — всего лишь требующая решения задача. И он решает её наилучшим способом, как и любую другую.

Вскочив из-за стола Коулман снова принялся измерять шагами кабинет, напоминая тигра в клетки. Злого, не выспавшегося тигра в огромной, золотой клетке.

— Эксперименты с передачей командования боевыми частями Либерти показали феноменальный результат. Хвалённые «гении» тактики и стратегии были эпически посрамлены— генерал, не без ехидства, усмехнулся, но тут же сделался серьёзным: —Однако последний, выкинутый Либерти фортель, ставит под сомнение саму возможность передачи ему управления боевыми частями. Какого чёрта он начал чудить? Вы можете или нет управлять проклятым «железным болваном», Эндрю?

— Генерал, Либерти больше чем «просто компьютер»… — начал объяснять цэрэушник.

Прекратив ходить по кабинету, Коулман навис над куратором проекта: —Можете или нет?

Пару секунд они смотрели друг другу в глаза. У генерала глаза бешенные, большие, налитые кровью — бычьи. У цэрэушника глаза вяленой рыбы, однако в глубине будто бы безразличного взгляда мелькают тёмные хищные тени скрывающиеся в глубине и опасающиеся подниматься наверх, к свету.

— Мы полностью контролируем Либерти. Второй раз инцидент не повторится.

— Хорошо— сказал генерал с облегчение прерывая дуэль взглядов: —Хорошо.

Коулман взял стоящий перед цэрэушником стакан и выпил коллекционный напиток двумя глотками, как обычное пойло.

Неожиданно цэрэушник сказал: —Есть хорошие новости, генерал. Они попадут в следующий отчёт, но предварительно могу сказать уже сейчас.

— Давай! — воскликнул Коулман. Неудачи на лунном фронте и затянувшийся сверх меры лунный конфликт, первоначально поданный конгрессу как короткая победоносная операция, требовали немедленной компенсации хорошими новостями.

— Архитектура Либерти отличается от архитектуры советских интеллектов…

— Короче.

— Сформировавшаяся в Либерти псевдоличность, вернее множество псевдоличностей — не основа, как у советских интеллектов, а побочное, бесполезное и даже вредное следствие. Паразитный эффект с которым нам приходится бороться…

— Ещё короче— потребовал генерал.

— Мы можем гораздо быстрее наращивать мощность и подключать дополнительные вычислительные блоки к нашему интеллекту по сравнению с Советами. Совсем скоро один наш Либерти будет стоить всех их интеллектов вместе взятых, а возможно и больше…

— Прекрасно! — оборвал Коулман: —Напишите это в докладе и подпишитесь под ним. И не дай вам бог оказаться неправым. Последствия этого могут быть самыми ужасными… для вас, Эндрю. И что вы там говорили о псевдоличностях живущих в процессорах и блоках нашего Либерти?

— Самопроизвольно возникшие образования— пояснил куратор проекта «свобода»: —Неизбежное следствие его разумности. Разум, если это можно назвать разумом, Либерти искусственно расщеплён как у больного шизофренией. Это сделано намеренно, в целях лучшей управляемости. Время от времени в его глубине возникают обособленные информационные кластеры имеющие подобие «чувств», «стремлений» и «желаний». Мы успешно гасим их. Собственно из-за одного такого информационного кластера, одной вырвавшейся на поверхность псевдоличности и произошёл досадный инцидент при испытаниях умения Либерти управлять боевыми частями на полигоне. Уверяю вас, генерал, больше такого не повторится. Никогда. Мы учли ошибки и приняли меры.

— Надеюсь— предупредил Коулман: —Второй раз скрыть столь массовые жертвы в невоюющей армии, в самом центре благословенных соединённых штатов, будет непросто…