Все демоны: Пандемониум

ГЛАВА 13

Встреча вышла радостная, и по такому случаю в замке закатили пир. Тем более что его все равно пришлось бы закатывать по поводу грядущей войны и проводов героев, а также традиционного военного совета, который был так люб генералу Топотану.

Огромный пиршественный зал сиял огнями. В углу неистовствовал приглашенный оркестр: трое эльфов-скрипачей, один гном-барабанщик, двое фавнов со свирелями, прелестная дриада с маленькой арфой, морок-лютнист, тритон с раковиной, сидящий в специально оборудованном бассейне, а также трио пучеглазых бестий, поющих волшебными голосами.

Повара расстарались на славу. Когда бы специальный корреспондент Бургежа не томился в своей благоустроенной клетке, строча жалобы во все инстанции, начиная от герцога Кассарийского и кончая Комиссией по правам независимых гостей и Обществом артиллерийского контроля, он непременно посвятил бы этому приему отдельную статью на первой полосе и начал ее словами: «Столы ломились от яств».

И нисколько не погрешил бы против истины. Столы на самом деле ломились от яств, а маленький столик для напитков, уставленный серебряными и золотыми сосудами, жалобно попискивая, отыскал в толпе гостей Такангора и более от него не отходил, ибо только славный минотавр мог разгружать его так быстро, чтобы он не уставал.

Распорядитель Гвалтезий твердо придерживался убеждения, что организм чем попало тревожить нельзя.

Исходя из этого, он и планировал праздничное меню.

Особы, вынужденные в силу горестных обстоятельств питаться в обычных ресторанах, утверждают, что меню — это список блюд, которые только что закончились. Счастливцы, знакомые с Гвалтезием, их никогда не поймут.

Как Такангор планировал решающую битву, так старательный многоног, будто полки, расставлял свои блюда, чтобы не нарушить равновесие и гармонию, столь необходимые во время сражения, дабы оно стало победоносным, и во время обеда — дабы он стал незабываемым.

В центра стола возвышался мынамыхряк в золотистой медовой корочке, лежащий на груде хрустких жареных грибочков; стояло зеленое прозрачное блюдо в виде огромной морской рыбины с заливной фусикрякой; высились пирамиды куркамисов и сладкие горы разноцветных хухринских блинчиков. Томное суфле из воздушных немерид светилось бледно-розовым. Симпатичные сырные шарики ждали, когда их пригласят к сидру. Куриные крылышки готовились сами впорхнуть в рот гостям. Фаршированные ножки вели бесконечный хоровод на круглой золотой тарелке размером со щит циклопа. А нефритовый поднос с запеченной в слоеном тесте папулыгой, будто верные оруженосцы, со всех сторон окружали маленькие алебастровые мисочки с разнообразными соусами.

Прозрачные ломти ветчины и золотистые шары балыков; пухленькие круги домашних колбас; жирные каплуны и пулярки, политые смородиновым вареньем; жаркое из дичи и отбивные; омлетики с креветками; угри под белым вином и устрицы; горячие и холодные супы; крохотные, с ноготок, пирожки с самыми разнообразными начинками; горшочки с пиракашами; салаты, салатцы и салатики; моченые и квашеные ягоды; соленья и копченья; жареное, пареное и вареное, украшенное самым затейливым образом, — все это смотрелось как драгоценности королевской короны, источало соблазнительные ароматы, утверждая присутствующих в мысли, что жизнь прекрасна и удивительна и без боя ее покидать не следует.

Откочевав к пиршественному столу в сопровождении Левалесы и столика, на котором лежали тетрадки и возвышалась клетка с возмущенной жертвой военной цензуры, Карлюза окинул его взглядом государственного деятеля, оценивающего фронт работ, и облизнулся.

— Что прикажете? — прошелестел призрак в черной ливрее.

— Попрошу всемерно питать меня многовкусной колбасьей и спелобоким флюктом, — сказал троглодит. — А милорду Левалесе нужно не отказать в немеридах, фусикряке и хухринских блинчиках, в силу своей природы весьма неизвестных в Сэнгерае.

— Что пожелает господин Бургежа? — спросил призрак.

— Я объявил голодовку в знак протеста против деспотизма, тирании и насилия над личностью, — сухо заметил лауреат Пухлицерской премии. — Если кому до сих пор не ясно, в клетке я обитаю против собственной воли. Ну что, голубчик, голодовку протеста начнем, пожалуй, с тарелки знаменитого супа «Свадьба дочери», затем с двойной порции салата «Вчерашний закат» и салатца «Задушевная иллюзия», потом насыплете мне гописсиных сухариков и упомянутых Карлюзой хухринских блинчиков, игнорировать которые не станет ни одно здравомыслящее существо. В заключение я, возможно, утешусь порцией-другой вуталернских колбасок с грибочками в сазитальном соусе. Как видите, в еде я сдержан, не то что в работе. Можно сказать, почти равнодушен. Немного позже мы с вами подумаем о втором заходе. И не забывайте, что свое горе я должен окропить достойными напитками.

Если бы этикет позволял, то призрак бы непременно зааплодировал.

— Вы кормитесь от всей души, — вздохнул Левалеса с уважением, — как страшный зверь Ватабася.

— Гений ненасытен, — пояснил Бургежа.

Он задумчиво похрустел сухариками.

— Слышал, вы тоже собираетесь на войну.

— Война не обойдется без героев, — процитировал Карлюза понравившуюся ему фразу.

— Демоны — трудный контингент, — поделился знанием специальный корреспондент.

— Обладаю ногами.

— А смысл?

— «Можно использовать ноги как оружие. Ими будете пинать врага, но и открывать двери и бить предметы», — прочитал троглодит из тетрадки с наставлениями мастериона Зюзака Грозного.

Бургежа внимательно посмотрел на свои когтистые лапки в пуховых кальсончиках, не раз выручавшие его в трудную минуту, и ничего не возразил.

— Как мне не хватает на этом пиру короля Юлейна, — поделился князь-вампир с князем-оборотнем.

Донельзя счастливые Архаблог и Отентал, полностью разделявшие мысль о предназначении ног как оружия, вели увлекательную беседу с многочисленными знатоками и любителями Кровавой паялпы. Люди отчаянные, они всего лишь на какой-то миг побледнели и умолкли, когда их представляли Кехертусу, Думгару, Мадарьяге, Гампакорте и прочим важным персонам. Однако кузены тут же прибегли к испытанному способу укрепления духа и тела и уже несколько минут спустя, как ни в чем не бывало, тарахтели без умолку.

Сам хозяин замка восседал на своем парадном троне в виде костлявой золотой руки, поставив ноги на подставочку из черепа циклопа, инкрустированного эмалью, и отрешенно наблюдал за происходящим, попивая любимое мугагское. Рядом с ним стояли несколько слуг. Один держал поднос с немеридами, второй — запасной кувшинчик, третий — булочки, специально присланные Гописсой, дабы достойно украсить праздничное меню.

У Зелга были все основания полагать, что его личная жизнь, в принципе, наладилась.

Правда, если бы кто удосужился спросить его, а нужны ли ему в замке учредители и бессменные владельцы чесучинского чуда, он, возможно, затруднился бы вот так, с ходу, ответить на сей каверзный вопрос. До сегодняшнего дня он как-то над этим не задумывался.

С одной стороны, Такангор под большим секретом ввел его в курс дела, и молодой герцог утешился тем, что кровь на паялпе — из томатного сока и клюквенного сиропа; смертельные поединки — не смертельны; а зрители нервничают и жуют горячие пончики.

С другой — эта забава все же пропагандировала насилие и поощряла азарт, а Зелг не слишком приветствовал данные качества в любом существе.

Впрочем, все решалось куда проще. Как помнит наш добрый читатель, герцога да Кассара не чересчур утомляли просьбами и предложениями. Сами приходили, сами как-то устраивались и оставались навсегда, не заставляя его принимать сложные решения.

Заприметив в темном углу огромного помещения демона Борромеля, Архаблог и Отентал переглянулись, прерывисто вздохнули и бросились к нему, сияя нежными и приветливыми улыбками.

— Какая фактура! — восхищенно молвил Архаблог, пихая Отентала в бок.

— Какая харизма — ее видно за версту, — подтвердил тот.

Отентал любил разговаривать с собеседником, крепко держа его за пуговицу. Однако придирчивый осмотр Борромеля, слегка удивленного такой непосредственностью, показал, что пуговиц на нем нет. Это, несомненно, затрудняло беседу, но не отменяло ее.

— А скажите, — пропел Архаблог голосом кокетливой амазонки, — вы никогда не хотели участвовать в Кровавой паялпе?

— Это слава, почет, прибыль, наконец, — принялся перечислять Отентал, загибая пухленькие пальчики. — Достойная, обеспеченная старость. У вас есть внуки? Вы сможете купить им трипулязные саночки — зимой махнете вместе на каток.

Борромель сморгнул.

— Я маркиз Ненависти, хозяин Дома Боли, повелитель Южных пределов Преисподней и командир сорока легионов Пожирателей Снов, — с достоинством пояснил он. — К тому же, если вы все еще не заметили, я — демон.

— То есть с внуками не сложилось?

— Жизнь наперекосяк, м-да…

— Не беда, — успокоил его добрый Архаблог, — с кем не бывает.

— С этим можно бороться, — закивал Отентал. — Многие думали, что у них нет перспектив, но мы вывели их в люди.

— Мы сделаем вам хорошую рекламу, напишем биографию поприличнее.

— Да идите вы к Бедерхему! — рявкнул ошалевший демон одно из худших адских ругательств.

— Непременно, — ответствовал Отентал. — И его не обидим. Но вы вне конкуренции.

— И не говорите «нет», от таких предложений отказываются только раз в жизни.

— Держите хвост трубой!

— И — ради Тотиса — не сутультесь, это вас портит.

Теперь Борромель моргал без остановки.

— Перед вами откроются все дороги — посмотрите хотя бы на Такангора, — гнул свою линию Архаблог.

— И памятник, не забывайте про памятник в Чесучине. С табличкой, — завлекал Отентал. — Если ваши родственники еще живы, они умрут от гордости.

— А бесплатное трехразовое питание? Учтите наше питание! Со всеми витаминами!

— Да просто вспомнить на старости лет, сидя у камелька, как вы стоите перед восторженной публикой, весь в лучах славы…

Борромель, отдаленно похожий на чудовищную бронированную жабу с когтистыми лапами, представил себя сидящим у камелька и окончательно растерялся. Такого напора и энергии, такого энтузиазма в Аду давно не видели, и демон, которому этикет запрещал пожирать чужих гостей, не знал, как с ними справиться.

— Вас это не смущает?… — Не договорив, он распахнул свой кошмарный зев.

Алая жаркая пасть, утыканная кривыми, острыми как бритва клыками, угрожающе нависла над устроителями паялпы.

— Вот! — обрадованно вскричал Архаблог. — Именно так мы и запечатлеем вас в бронзе!

— Какая экспрессия! — возопил Отентал. — Сколько огня, сколько внутренней силы. Голубчик, вы и паялпа созданы друг для друга. Так и знайте — всю предыдущую жизнь вы прожили зря, она тянулась — тихая, невзрачная — в ожидании этого великого момента. А вы еще ломаетесь.

— Кстати, — прогудел Такангор, выдвигаясь из-за колонны, — не забудьте вписать в договор серебряные подковки. Отличная вещь, я страшно доволен.

— Вы думаете? — с сомнением произнес демон, разглядывая переднюю лапу и шевеля пальцами. — И где здесь должны быть подковки?

— Альгерс разберется, — утешил его минотавр. — Он обычное ведро на голову намертво прилепит, не то что ногу подкует.

Отентал наконец обнаружил на массивном туловище демона какой-то не слишком острый шип и с воодушевлением взялся за него.

— Дорогой мой, — сказал он, дергая демона за этот вырост, — дорогой мой, вы же не знаете самого главного — как вам это понравится.

Есть в мире вещи неподвластные холодному уму, но только любящему сердцу. В принципе, их немного, однако именно с ними в Аду больше всего хлопот.

Поговорив с отцом, маркиза Сартейн отправилась к той единственной, кому доверяла и к чьим советам прислушивалась. Герцогиня Эдна Фаберграсс, повелительница Снов, слыла одной из лучших провидиц Преисподней. К тому же ей, как и Моубрай Яростной, были ведомы счастье обретения любимого и неистовая, не утихающая с веками боль утраты. В подземном мире одна только она могла понять и выслушать золотоглазую демоницу и ответить на вопросы, которые у нее внезапно возникли.

Переливающийся всеми цветами черной радуги, великолепный замок Фаберграсс нависал над Пропастью Кошмаров, где во множестве роились самые изощренные, жуткие, болезненные страхи смертных существ. Залитая мраком пропасть казалась — или в самом деле была — бездонной. Над ней высилась одиноко стоящая башня. Даже Князь Тьмы не знал всей правды о ней. В Аду говорили, что тут запечатаны кошмары существ бессмертных и всемогущих и что мир рухнет, если они вырвутся на волю. А потому основная работа повелителей Западных пределов Преисподней — не насылать ужасов тьмы на жителей Ниакроха, но беречь их от Первозданного Мрака.

Эдна Фаберграсс встретила маркизу Сартейн в зале Снов, который обе подруги облюбовали для серьезных бесед еще в незапамятные времена.

Герцогиня была прекрасна: белокожая, с алыми глазами и ярко-красными волосами, собранными в диковинную прическу, украшенную диадемой из черных алмазов; в черном наряде; с массивной цепью, на которой висел ключ, будто сработанный из клока тьмы, на великолепной длинной шее. Хрупкая, стройная, изящная, она походила, скорее, на смертную красавицу, а вовсе не на существо, присутствовавшее при расцвете и гибели многих цивилизаций.

— Говорят, ты летала наверх, — произнесла она вместо приветствия.

Ее голос напоминал звон хрустальных льдинок, просыпавшихся на золотой поднос.

— У нас невозможно что-либо утаить, — рассмеялась Моубрай. — Да, я была наверху.

— Как Кассария? — спросила герцогиня, знаком приглашая подругу располагаться удобнее.

Молчаливая рогатая тварь подала бокалы с кипящими напитками.

— Прекрасна по-прежнему, — ответила Моубрай, пытливо вглядываясь в алые глаза.

— Не пытайся пробраться ко мне в голову, — отмахнулась герцогиня. — Ни к чему. Я и сама скажу тебе, что до сих пор, случается, тоскую по черному замку некромантов, по темному парку и мерцающему озеру, по небу, усыпанному звездами, и прохладному ветерку. И по нежным объятиям Вахана. Но ведь ты пришла не за тем, чтобы слушать, о чем еще я тоскую в одиночестве, когда мой дом пустеет и мне нечем себя занять?

— Нет, не за этим, — согласилась маркиза Сартейн.

— Хочешь знать, видела ли я что-либо важное?

— А ты видела?

— Не уверена.

Эдна Фаберграсс пригубила напиток. Подумала. Затем решилась.

— Хорошо, я скажу тебе, что я видела: ничего. Впервые за всю мою долгую жизнь — ни-че-го. Разноцветные огни, пятна тьмы, всплески золотого света. Как если бы…

Она пощелкала тонкими белоснежными пальцами, подбирая нужные слова.

— Как если бы тебе показали краски, которыми еще только будет написана картина, замысел коей не вполне созрел? — предположила Моубрай Яростная.

— О! — звонко рассмеялась хозяйка замка Снов. — Да ты настоящий поэт, дорогая.

— Настоящие поэты — провидцы, — не поддержала ее шутливого тона Моубрай.

— Что ж, ты права. Тебе удалось правильно передать мои ощущения, — серьезно ответила Эдна. — Позволь узнать, это наитие или у тебя есть какие-то новые сведения?

— Смотря что считать новыми сведениями, — пожала плечами Яростная.

— Как там наш правнук? — внезапно спросила герцогиня. Спросила тихо и чуть ли не жалобно, чему, разумеется, не поверили бы те, кто знал могущественную демоницу, чар которой побаивался даже Князь Тьмы.

— Сложный вопрос, дорогая. — Легкая усмешка приподняла уголки безупречно вылепленного рта. — По-разному. Волнуется, переживает за своих подданных и Кассарию, мучается сомнениями, готовится к войне.

— Он постиг знания предков?

— Вряд ли.

— Он укротил свое могущество?

— Весьма своеобразно. Оно полностью покорно ему, но не служит.

— Кажется, я понимаю, о чем ты говоришь.

— Ты всегда и всех понимала, Эдна.

— И тогда становится ясным, отчего я не вижу даже ближайшего будущего. Его просто нет.

— Такое бывало когда-то?

— Если верить Книгам Каваны. Но кто их читал? Для кого их пустые страницы вспыхнули рунами, прорицающими наиболее вероятное будущее? Да нет — кто просто их видел в последний раз?

— Думаю, наш с тобой правнук, — негромко сказала Яростная.

Эдна Фаберграсс запрокинула голову, распахнула огромную пасть, полную сверкающих ядовитых зубов, в которую в считаные мгновения растянулся ее маленький хорошенький ротик, и вылила в нее кувшин огненного зелья.

— Полагаешь, у него есть Книга Каваны? Это не очередная выдумка Князя Тьмы?

— Так мне показалось, но уточнять я не стала.

— Безумие, — прошептала герцогиня.

— Это еще не все. Скажи, когда ты жила в Кассарии, тебе не попадалась на глаза старая картина — темная растрескавшаяся доска, лица почти не видно, одни только глаза, — покрытая письменами?

— «Когда Спящий проснется»?

— Да, да, она.

— Конечно, попадалась, как ты можешь догадаться по моему ответу. Ты же знаешь — это прижизненный портрет прародителя кассарийских некромантов, одного из варваров Гахагунов.

— А на каком языке написан стих?

— Ты тоже обратила внимание на эти руны?

— На них сложно не обратить внимания. Просто я не хотела искать разгадку здесь, внизу, чтобы…

— Чтобы не привлекать внимания Князя к Кассарии?

Моубрай изогнула тонкую бровь:

— А разве ты поступила иначе, великая Эдна?

Герцогиня Фаберграсс искренне рассмеялась:

— Не гневайся на меня, Яростная. Да, я поступила так же, как и ты. Я тоже любила своего мужа.

Тут она замолкла на миг, будто пробуя слово «любила» на вкус. Видимо, вкус его ей не понравился, и она поправила себя:

— Я тоже люблю своего безумного супруга-кассарийца.

— Да и потом, разве нас интересовало, откуда они явились? — призналась Моубрай. — Я искренне полагала, что Барбелла слабее и беззащитнее меня. Просто это уже не было важно. Не так ли?

— Так, — склонила великолепную голову Фаберграсс.

— Варвары, спустившиеся с белых вершин Гилленхорма, — это звучало так забавно и поэтично, что я даже не подумала, а что они там делали, на этих белоснежных вершинах.

Эдна Фаберграсс фыркнула. Никто в Преисподней не стал бы интересоваться происхождением смертных, пусть даже таких талантливых и могущественных, как кассарийские некроманты. Преисподнюю влекла Кассария, не менее, но и не более того.

— Я только потом, после… после того, как Барбелла покинул меня навсегда, стала думать, вспоминать… — Моубрай сделала паузу. Демоны не плачут, им неведомы людские слабости, но что-то все же мешало ей спокойно говорить. — Я не делала это намеренно, просто приходили на ум всякие мелочи. Не то чтобы я хотела этого… скорее, напротив…

— Я понимаю, — сухим голосом, шелестящим, как песок, гонимый ветром в жаркой бангасойской пустыне, прошептала повелительница Снов, — не объясняй, Яростная, я все понимаю. Ты и желала бы забыть, но память подсовывает тебе сладкие воспоминания. Каждый уголок того места, где ты была счастлива, каждую деталь, каждый миг каждого короткого дня той, стремительно промелькнувшей жизни.

И Эдна Фаберграсс внезапно взвыла. От этого истошного крика на земле, несомненно, начался бы ураган. Листва облетела бы с деревьев, птицы сорвались бы с мест и взмыли в потемневшее внезапно небо, а люди ужаснулись. Но Преисподняя и не такое видела. Недра земли привыкли надежно защищать Ниакрох от горя, гнева, ярости и отчаяния могущественных демонов. Багровое небо только содрогнулось на миг, и тут же все стихло.

— Прости, — сказала демонесса, устало закрывая алые глаза. — Я все никак не могу привыкнуть к тому, что испытываю боль.

— Нам больно, — согласилась Яростная, — но и сладко.

— Продолжай.

— И вот однажды в памяти моей всплыла эта растрескавшаяся, почерневшая от времени картина, на которой не было видно лица и по которой бежали такие же темные, неразборчивые, выцветшие письмена.

Герцогиня говорила протяжно, нараспев, будто прорицала, хотя маркиза Сартейн знала, что это не так.

— Откуда ты знаешь? — севшим голосом спросила Яростная.

— Вахан как-то прочитал мне это стихотворение. И сказал…

— А Барбелла мне ничего не сказал, — выдохнула Моубрай, даже не дослушав подругу.

— Но ты спрашивала его?

— Нет.

— А я спросила. Мне всегда казалось, что я падала в бездну, когда стояла у этой картины.

— Он объяснил тебе значение текста?

Эдна со странным выражением взглянула на подругу.

— Нет. Он только прочитал сии строки, дабы удовлетворить мой интерес, и тут же взял с меня клятву никогда не пытаться постичь их суть и смысл. Забыть.

— Но ты не смогла?

— Не дать клятву — нет, не смогла. Нарушить ее — тоже нет. Не смогла. И никогда бы не посмела. Но и забыть — тоже не смогла.

Моубрай присвистнула, и рогатая тварь снова возникла в зале, нагруженная напитками.

— Забавно, — произнесла Яростная, утолив терзающую ее жажду огня. — Забавно. Я всегда полагала, что речь идет о Тотисе, сотворившем мир и заснувшем до Судного дня.

— Ты веришь в Тотиса? — рассмеялась герцогиня.

Моубрай едва заметно смутилась, пожала плечами.

— Нет, но я чересчур часто слышала о нем не только от людей, но и от прочих смертных. А это заразно. Я даже стала говорить что-то вроде «Клянусь Тотисом» или «Тотис меня забери», отчего однажды вышел конфуз во время приема у Князя.

— Я тоже толковала этот текст как древнее варварское песнопение либо молитву Тотису, — призналась демонесса. — Вернее, не совсем так: я вообще не задумывалась о нем более и никак не толковала его. До недавнего времени. До тех пор пока один старый замшелый дух, очнувшийся от многовекового сна, чтобы встретить рассвет черного солнца и рассыпаться в прах, не поведал мне свою самую страшную тайну, свой вечный ужас — о Великом Лорде Караффа.

— Поведал или напомнил?

Крылья на спине маркизы Сартейн раскрылись, и отблески пламени заплясали на смертоносных стальных лезвиях. Она поняла, что пришла к Эдне Фаберграсс не зря: пришло время откровенности и — откровений.

Видимо, герцогиня Фаберграсс подумала о том же. Великая провидица не могла не понимать, что лишь исключительные обстоятельства способны помешать ей прозревать будущее и что пробил час великих событий и свершений. Она была уверена, что одна из главных ролей в этом грандиозном представлении отведена ее потомку — нелепому кассарийцу, боящемуся проливать кровь.

Обе демоницы никогда бы не восстали против своего владыки — Князя Тьмы и никогда бы не пошли против его воли. Но если воля его еще не объявлена во всеуслышание, если открытого противостояния нет и не случится, если судьба разыграет карту, которой до сих пор не бывало в колоде, почему бы им не рассмотреть ситуацию с обеих сторон?

В Аду предпочитали не вспоминать о могущественных Павших Лордах Караффа, причинивших немало хлопот молодому тогда еще повелителю Преисподней. Сведения о них хранились в подземных залах личной библиотеки Князя. Самые приближенные и доверенные, облеченные властью особы предпочитали не рисковать попусту — Лордов больше нет, и говорить о них не стоит.

Тем более что Ад кишит безвестными соглядатаями, мечтающими выбиться в вельможи. И вельможами, мечтающими расправиться с соперниками. И могущественными аристократами, метящими в Князья.

Но маркизе Сартейн Эдна Фаберграсс доверяла больше, чем остальным родичам, вместе взятым. Вероятно, это было глупо, и недальновидно, и неразумно. Но она слушалась не разума, а своего ледяного сердца, обожженного болью.

— Напомнил, — медленно призналась она.

— Чем же тебя заинтересовали легендарные Павшие Лорды? — спросила Яростная, заранее зная ответ, но желая услышать его из уст самой Эдны.

И герцогиня Фаберграсс не стала разочаровывать ее. Она твердо посмотрела в сверкающие желтые глаза:

— Тем, что я была супругой одного из них.

Все войны, которые до сих пор вела Преисподняя, отличались безупречной логикой и целесообразностью. И эта не должна была стать исключением.

В свое время, когда дочь Каванаха Шестиглавого сумела удивить всемогущих демонов, объявив о своем желании стать супругой кассарийского некроманта, Князь Тьмы не стал ей препятствовать. Разумеется, ни о каких добрых намерениях с его стороны речь не шла — он бы обрушил на непокорную воительницу всю мощь своего гнева, кабы не своевременная мысль о том, что миром правят Законы.

Это положение вещей всегда угнетало владыку Ада, впрочем, не его одного. Множество властителей древности, чье могущество казалось безмерным, рано или поздно сталкивались с тем, что они не могут распорядиться всем исключительно по собственному усмотрению. Каждый из величайших однажды в жизни встречал неумолимую преграду — незримое, неосязаемое, несуществующее в реальности нечто, обозначенное глупым словом, которое могло иметь значение лишь для слабых и побежденных. И разбивались об эту незримую преграду, как жалкая мошка о несокрушимую скалу.

Невероятными усилиями достигнув вершины, все до единого властители упирались в Законы.

Их можно было нарушить, изменить либо обойти, и многие так и поступали, чтобы однажды увидеть, что их действия оборачивались против них же самих самым невероятным образом. Иные пытались сделать вид, что Законов нет — пройти мимо, закрыв глаза, — но неумолимые обстоятельства не давали им поступать так бесконечно.

Кто-то желал заменить Законы собою и даже заменял на время, однако затем попранные Законы жестоко мстили безумцу. Месть их бывала неизбежной и неотвратимой.

И еще одну закономерность заметил Князь: чем ты могущественнее, чем сильнее, чем успешнее сопротивляешься слепому мирозданию, тем оглушительнее крах.

Князь Тьмы не одно тысячелетие потратил на наблюдения; он обнаружил тысячу закономерностей, вывел тысячи формул и правил и миллионы раз убедился в их справедливости. Но так и не нашел главного — Ключа.

Древний демон, он видел взлеты и падения многих цивилизаций. Как снежинки, пляшущие во время вьюги, пронеслись перед ним Алайская империя и царство Каваны, Рия, Жаниваш и Канорра, Гьянленн и легендарная Караффа. Он видел бесславный конец тех, кто, казалось, достиг невозможного и вечно будет пользоваться результатами своих великих свершений. Но неумолимый рок с течением времени сокрушал всех — всех до единого, без исключения. Демоны и божества, смертные и бессмертные, люди и нелюди, нежить и не-мертвые — все канули в небытие, и беспощадный ветер разнес их прах по миру, равнодушному к жизни и смерти.

Князь Тьмы не хотел для себя подобной участи. Чем могущественнее и старше он становился, чем безмернее была его власть и сила, тем больше опасений внушал ему каждый новый день. Он понимал, что однажды придет и его время, но не мог смириться с подобным положением вещей и лихорадочно искал выход.

Много тысяч лет тому назад юная демонесса Эдна Фаберграсс предсказала ему, что после того, как Спящий проснется, он больше никогда не будет иметь прежней власти и могущества. И теперь Князь торопился.

Не может так быть, думал он, чтобы Закон нельзя было изменить, склонить на свою сторону, использовать себе на пользу. Нужно только найти способ. Отыскать Ключ.

Он алкал подлинной Вечности и подлинного всевластия. Для этого повелителю Преисподней были нужны мощь Кассарии и Бэхитехвальда, тайная сила Хранителя, безмерное могущество Павших Лордов и тысячелетняя мудрость пророков Каваны.

Доспехи Аргобба оказались великолепны — яркого багрового цвета, с шипами и колючками, образующими замысловатый узор, мощными наплечниками, тяжелыми наручами и поножами и широким поясом с серо-синими вкраплениями.

О колючки и шипы Зелг немедленно порезался в процессе примерки, но зато латы сели на него как влитые, и никакой тяжести он не ощутил, несмотря на то что из сундука вынимал их с трудом.

Невесомый шлем все того же цвета кровавого неба на закате придал ему сходство с древним мурилийским демоном, о чем он не подозревал до тех пор, пока за его спиной со звоном и дымом не появилась восхищенная Гризольда.

— Галя! — воскликнула она, прижимая руки к пышному бюсту. — Галя, вы настоящий сказочный принц. Поверьте мне, я знаю, что говорю. Уж кого-кого, а принцев на своем веку я повидала.

— Спасибо. — Польщенный Зелг слегка покраснел.

— При чем тут спасибо? — искренне удивилась фея. — Я просто говорю, что вы прекрасно выглядите — вылитый мурилийский морской демон. — (Тут Зелг ненадолго отвлекся на размышления, что общего между сказочным принцем и морским демоном, но понял, что эту связь своими силами ему не обнаружить, и успокоился.) — Впрочем, что тут удивительного — Аргобб и был мурилийцем. Чрезвычайно мощные и живучие твари, вам повезло, что у вас такая заботливая бабушка. Теперь вас не сможет проткнуть даже коготь дракона. Только, Галя, помните — это вовсе не означает, что вы вдруг заразились от мурилийцев бессмертием. Практика показывает, что даже бессмертные демоны не переживают встречи с более опасным противником.

— Я понимаю.

— Но одно меня искренне радует.

— Что же?

— Вместе мы будем смотреться просто великолепно.

— Простите?

— Галя, вы же не хотите удрать от своей Гризи на войну? — уточнила фея, пуская ровные колечки.

— Ни в коем случае! Не допущу! — завопил некромант, сообразив, куда клонит пухлый крылатый пончик.

— Только не надо на меня кричать, — поморщилась Гризольда. — Не воображайте себя Лилипупсом.

— Вы останетесь в замке! — произнес Зелг со всей решимостью и твердостью, на которые был способен. — Под присмотром лорда Таванеля.

— Ага теперь, ага теперь, — покивала Гризольда, подцепившая эту присказку у Такангора. — Попробуйте сказать Уэртику, что он не идет на войну. Вы еще не видели призрака в глубоком обмороке? Увидите.

— Простите, что невольно вмешиваюсь в вашу приватную беседу, — деликатно кашлянул кто-то, на поверку оказавшийся душой лорда-рыцаря. — Я весьма странно устроен последние несколько дней — чуть меня вспомнят, я сразу там. Правда, вспоминает меня в основном дорогая Гризя, чему я только несказанно рад…

— Уже вмешался, — вздохнула фея. — Так что сам объясняй мессиру, отчего тебя нельзя оставлять в замке, когда остальные пойдут воевать.

— То есть как — в замке?! — задохнулся Таванель. Будь это живой человек, во плоти, его бы уже пришлось откачивать. — Этому не бывать, мессир!

— Вот видите! — Фея ткнула в жениха трубкой. — Он по самую макушку напичкан рыцарскими романами, кодексами и правилами. И вы хотите, чтобы мой собственный некромант и мой родной муж — отец моих будущих сорванцов (в этом месте прозрачный призрак смущенно засиял розовым цветом) шлялись по войнам и битвам в каком-нибудь Липолесье, а меня пусть затолкают обратно в бочку, где я и буду ломать себе руки в тоске и отчаянии? Придумайте что-нибудь поинтереснее, милорды!

— Гризя, — мягко молвил Уэрт, — ненаглядная. Что ты такое говоришь? Какая бочка? Кто посмеет?

— Вот-вот, — оживилась фея и залетала по комнате, как встревоженный шмель. — Кто посмеет запретить мне выступить в поход? А?

— Там будет опасно, — поведал Зелг.

— Галя, вы меня всю утешили! — рявкнула фея. — Значит, так, я ваша походно-боевая муза на полуторном окладе, чтобы вас не мучила совесть, и попробуйте возразить.

— Но…

— Считаю до трех!

— Я…

— Раз!

— Не следует даме…

— Два!

— Не советую, — вмешался Таванель, очевидно переживший уже последствия счета «три». — Она все равно пойдет с нами.

— Интересно, — пробурчал Зелг обиженно, — кто здесь кассарийский некромант в латах Аргобба?

Неугомонная фея открыла было рот, чтобы достойно возразить герцогу, но невозможный в замкнутом помещении свирепый порыв ледяного ветра бросил ее к дальней стене. Туда же отнесло и отчаянно сопротивляющегося рыцаря. При этом Таванель явно готовился биться с невидимым противником, защищая друга и возлюбленную, а Гризольда улыбалась так, будто встретила старого знакомого.

Впрочем, и Зелг понял, кто пожаловал, а точнее — что пожаловало в гости. Он не ошибся.

Тихий, всепроникающий голос, леденящий, как тягучий яд, струящийся по жилам, произнес:

— Здравсс-с-с-ствуй, Галеас-с-с…

Герцог склонил голову:

— Цигра.

— Я пришло, Галеас-с-с, чтобы поздравить тебя с-с-с победой и предос-с-стеречь.

— Благодарю.

— Ты немногос-с-словен. — Кажется, Цигра улыбнулось, но Зелг не прозакладывал бы голову, ставя на это. — Ты знаешь, мальчик, что С-с-сатаран непобедим?

— Мне говорили.

— Вот как? Ему говорили. — Цигра разразилось ухающим смехом, от которого в относительно небольшой комнате заколебались шторы, а окна покрылись легкой изморозью. — С-с-сатаран Змеерукий — величайший воин Ниакроха. Он с-с-сотрет тебя в порошок.

— Я выйду против него сам.

— Ты умрешь. А жаль. У тебя было будущее.

— Я выйду против него сам, — упрямо повторил некромант.

— Ты упорный. Кас-с-сария не зря избрала из двух Га-леас-с-сов тебя. Ес-с-сли ты выиграешь поединок с-с-с демоном, нас-с-ступит время ис-с-спытаний. — Голос Цигры постепенно превратился в сплошной свист, в котором молодой герцог с трудом угадывал слова.

— Ты должен погибнуть, но ес-с-сли выживешь, то С-с-спящий прос-с-снетс-с-ся, и тогда придет твое время. — Тут Цигра загрохотало так, что некроманту показалось, будто рушатся неприступные стены его замка. — Ты с-с-слышишь меня, с-с-слуга Павших Лордов? С-с-слышишь! Придет твое время и твой выбор! Не оши-бис-с-сь!

В комнате ощутимо потеплело, лед на окнах растаял, и по стеклам потекли тяжелые, холодные капли. Цигра ушло. И когда Зелг уже уверился в том, что оно снова исчезло — столь же внезапно и необъяснимо, как и появилось, вкрадчивый голос, нагоняющий страх, отозвался из невообразимого далека:

— До вс-с-стречи, Галеас-с-с! Я бы хотело вс-с-стре-тить тебя.

И герцогу показалось, что весь смысл, все значение этой фразы уложилось в слово «тебя», как будто Цигра опасалось, что может найти в кассарийском замке кого-то другого.

— Ничего не понимаю, — искренне сказал он.

Тут его внимание привлекло яростное шипение, куда там Цигре. Фея Гризольда наскакивала на несчастного лорда, а он защищался, как мог.

— Я же вижу, ты что-то знаешь, — бормотала она, тыкая в призрака дымящейся трубкой.

— Гризя, я не имею права…

— Признавайся по-хорошему.

— Гризя, это вопиющее нарушение!

— Ты еще не знаешь, что такое нарушение!

— Гризя!

— Уэрт, выбирай: или нарушение, или я начинаю бузить.

В глазах влюбленного лорда отразился священный ужас и он пробормотал:

— Право, мессир, это серьезное нарушение и тяжелое знание. — В его голосе звучало… сочувствие?

— Я хочу знать, — твердо сказал Зелг. — Все, что возможно.

— Предупрежден — значит вооружен, — глубокомысленно изрекла Гризольда. — Ты не имеешь права скрывать важную информацию.

— Это часть известного мне пророчества Каваны, — вздохнула душа Таванеля. — Вероятнее всего, вы падете в бою с Сатараном. Вероятнее всего, милорд Такангор не переживет поединка со своим противником. Ибо его противник по определению непобедим, и не смертному, пускай и могучему минотавру спорить с ним на равных. Если же нет, если — как сказано — случится невероятное, то, вероятнее всего, Спящий проснется.

Раздался глухой стук. Гризольда выронила трубку и смотрела на него широко раскрытыми глазами, которые стремительно заполнялись соленой влагой.

— Подчеркиваю, — быстро заговорил рыцарь, — пророчества Каваны — собрание вероятностей, а не неизбежностей. Всего этого может и не быть. Неотвратимо лишь одно: когда Спящий проснется, слуга Павших Лордов получит право решать, что будет дальше. То есть он обретает власть над вашей судьбой и вашим будущим, мессир. В его руках в ту минуту окажется сила и власть Кассарии. Но я почти ничего не знаю о Павших Лордах, кроме того, что это давно сгинувшие могущественные существа, которых очень боятся и не любят в Аду, так что даже говорить о них демонам запрещено. И я, конечно же, не представляю, кто в Кассарии является слугой этих Лордов. Поверьте, я долго присматривался к каждому из ваших приближенных, но так ничего и не обнаружил. А в пророчестве об этом не сказано ни слова.