ГЛАВА 3

Судопроизводство в Ниакрохе развивалось по-разному и везде имело ярко выраженные национальные особенности.

Лучше всего дела обстояли у диких народов и в слаборазвитых странах вроде Юсы, Ниспа или Желвацинии. То есть там, где до сих пор существовали по принципу «око за око, зуб за зуб», где прав всегда был сильнейший, а самые запутанные дела решались в ритуальном поединке между истцом и ответчиком, с возможным вмешательством свидетелей с обеих сторон. Очень популярны были здесь прогрессивные способы расследования вроде хождения обвиняемого по раскаленным углям, гадания по совиным крикам — если сова не замыкалась в упорном молчании, толкования снов и погодных явлений, прыжков с отвесных скал и игры в кости. Доказательством вины могли служить кривая улыбка наглой соседской собаки, внезапное облысение никому неведомой девы, вожжа, попавшая под хвост, или забродившее вино.

Все то же самое могло стать и причиной для оправдания.

Во всяком случае, никто не морочил голову участникам судебного процесса такими сложными понятиями, как присяжные заседатели, обвинитель, защитник или опротестование. Решения вождя (старейшины или капитана пиратского судна), какими бы диковинными они ни были, не пересматривались и обжалованию не подлежали.

Командир сказал «хорек», и никаких сусликов.

Армейская мудрость

Возможно, время от времени случались недовольные подобным пониманием правосудия, но узнать их мнение мог только кассарийский некромант с его нестандартной способностью общаться с усопшими.

В странах же цивилизованных отправление правосудия становилось жуткой головной болью для всех участников означенного процесса.

В самом деле: хорошо быть честным и неподкупным судьей, если ты принимаешь в производство дело о хищении козы. Или тяжбу горожан о том, кто должен заплатить за разбитый в драке кувшин — тот, кто бил; тот, о чью голову кувшин разбили; или хозяин харчевни, подающий вино в столь некачественных сосудах — бьешь, бьешь им, а противнику хоть бы хны. Можно обязать ответчика жениться на соблазненной им девице, коли та предоставит достаточно доказательств, как то: любовные письма, компрометирующие предметы, свидетелей процесса. Можно даже решить проблему наследования и в случае со спорным завещанием, и в случае, когда оного в помине нет.

Все можно сделать по закону и справедливости, но при том лишь условии, что ты имеешь не формальную, а реальную власть, чтобы судить.

В Ниакрохе же все было сложнее и запутаннее, чем кажется на первый взгляд.

Кто согласится решать спор между оборотнем и циклопом? Кто посмеет выступить обвинителем против опытного мага, славного своим неуживчивым и склочным характером? Кто посмеет сообщить дракону, что он, дракон, не прав, а потому обязан компенсировать мирным поселянам потерю трех быков и десятка овец? Кто посмеет во всеуслышание заявить вампиру, что он должен сочетаться священными узами брака с мумией, ибо та две тысячи лет хранит его папирусы с пылкими признаниями, писанные в юности, и теперь желает выйти замуж за возлюбленного. Вспомнила наконец имя и фамилию!

Кто установит пределы самозащиты для василиска?

Одни проглатывают обиду. Другие — обидчика.

С. Крытый

Кто сумеет разобраться в деле о торговле мертвыми душами к вящему удовольствию пострадавшей стороны?

И кому присудить замок, если потомки считают, что он их по праву, а усопший владелец еженощно является к судье и не дает ему спать, гремя цепями и шурша саваном?

Опасно быть судьей на этом свете, господа.

В Аздаке, Лешвеке, Таркее, Лягубле и славной Тифантии, как могли, боролись с возникшими трудностями, всяко пытаясь соблюдать законность. Приглашали в качестве судей существ бессмертных. Особо приветствовали призраков, которым сложнее всего нанести непоправимый вред. Однако призраки, в силу своей призрачной, легковесной сущности, вовсе не торопились поступать на государственную службу, которая многим из них и при жизни надоела хуже горькой редьки. Опять же, далеко не все привидения добросовестно исполняли возложенные на них обязанности, а никаких особых рычагов контроля и управления ими у правительства не обнаружилось.

Как-то выходили из положения при помощи странствующих рыцарей и романтических героев. Они отважны, честны и неподкупны, но непоседливы до ужаса. Их манит ветер странствий. К тому же им привычнее решать споры с мечом в руке, а перекладывать пыльные бумажки — смерти подобно. И их, бессребреников, даже не заманишь высоким жалованьем. Звон монет не трогает их душу.

В Тиронге обо всех этих проблемах давным-давно забыли.

С тех пор как братья Гахагуны, воин и чародей, покорили эту страну и стали править ею вдвоем, судебные разбирательства людей и безобидных существ иного происхождения вели люди. Всех иных судил сам король-некромант, могущество которого было столь велико, что ни один дракон, вампир, чародей или оборотень не рискнул бы против него выступить. А если и случались время от времени попытки восстать против его воли, он пресекал их так свирепо и безжалостно, что отбил охоту к неповиновению даже у самых отъявленных безумцев.

Тайная Служба Тиронги считалась лучшей в мире, и прочие государи присылали своих специалистов поучиться у булли-толлийских коллег.

А Кассария сама служила лучшей защитой своему повелителю: в ее пределах он был почти что всемогущ. И поскольку верховный судья королевства никогда не испытывал страха перед теми, кто являлся выслушать его волю и закон, то и суд его прозвали в народе Бесстрашным.

* * *

— Вот же у тебя закладка лежит, с пометкой: «Совершенно секретно, внимательно прочитать», — ворчал дедуля. — Я для кого эти записки притащил на собственном старческом горбу? Для тараканов-зомби? Подробный отчет о проведении дня Бесстрашного Суда в восемь тысяч сто двадцать третьем году от Сотворения Ниакроха. Свежайшие новости, актуальный опыт! — возопил он, начисто игнорируя тот факт, что на дворе стоял год одиннадцать тысяч двухсот третий все от того же сотворения и актуальность текста слегка подрастерялась за истекший период.

— Я думал, это уже история, какие-то древние манускрипты, — слабо защищался Зелг. — Решил изучить на досуге, как-нибудь позже. — Тут он вспомнил, что лучший способ защиты — нападение, и продолжил укоризненно: — Это же какой толщины фолиант — я его в одиночку и поднять не в состоянии. Мне в голову не пришло, что это на самом деле кто-то должен читать.

Небывалая толщина этого отчета надежно защищала его от опасности быть прочитанным.

Уинстон Черчилль

Он лежал на кровати с мокрым полотенцем на голове. Время от времени доктор Дотт дул на это полотенце, и оно становилось ледяным.

Князь Мадарьяга сочувственно вздыхал в кресле. Думгар возвышался в изголовье кровати своего господина. Рядом, на маленькой табуреточке, сидел Карлюза и восторженно глядел на Узандафа, готовясь записать в тетрадку полезные наставления молодым некромантам.

— Вот, — сказала мумия, — бери пример с троглодита. Сидит зубрит, конспекты пишет. Книг не взвешивает, сразу читает. И вообще, никак в толк не возьму — что тебя так взволновало?! Ну, посидишь посреди двора на парадном троне, попринимаешь прошения. Пару раз стукнешь скипетром для большей убедительности. Глазом свирепо зыркнешь.

Тут дедушка критическим оком посмотрел на несчастного Зелга и сам себе возразил:

— Да, зыркать ты еще не потянешь, ну да не беда. Вот и Мадарьяга тут, и Думгар. Такангора посадим по правую руку, а я встану сзади. Надо будет прожечь кого гневным взглядом — я ему так аккуратненько за хвост просигнализирую — он всех испепелит. В случае крайней необходимости напустим на посетителей Кехертуса или этого… хе-хе-хе… энтузиаста — Мардамона. Он им живо пыл поумерит. А ты сиди, брови сдвигай да хмурься. В чем трудности?

Карлюза, высунув от усердия кончик языка, записал в конспекте: «Свирепо глазить на людь, схмуриваться и бровить, стукотеть скипетром и производить прочую грозительность и свирепие для полного взаимопонимания и сердечной близости с подсудимыми».

— Это же такая огромная ответственность, — пояснил некромант. — Все должно быть по закону и по справедливости, а законы я знаю не очень хорошо, в пределах университетского курса. Причем юриспруденция не была моей специальностью — я ходил на лекции вольнослушателем. Вы улавливаете разницу?

— Дружок, — вкрадчиво сказал вампир, — ты не будешь судить людей. Завтра к тебе толпой явятся скелеты, тролли, циклопы, вампиры — как твой покорный слуга, зомби и прочая милая нелюдь. Им закон не писан. Улавливаешь разницу?

— Еще этот демон! Откуда у нас демон? Я никогда и ничего не слышал о демоне! — сердито буркнул Зелг.

— Тебя же берегли от лишних потрясений. Он у нас на полставки, — пояснил дедуля. — Его еще Барбелла нанял. Жуткий крючкотвор был твой пращур, мог с одной овцы семь шкур содрать, — а Бедерхем и его уел. Вот Барбелла и решил, что лучшего коллеги и напарника для дней Бесстрашного Суда ему не сыскать ни на этом, ни на том свете. С одной стороны, демон из самых могущественных и почитаемых — ему никто перечить не решится. С другой, очень уж он любит это дело — судить. Потому жалованье просит не слишком высокое, ибо работает из любви к искусству. А еще он заядлый охотник, запомни это и обязательно спроси его, каков нынешний сезон, успешен ли. Усвоил?

— Конечно, — послушно кивнул герцог. — Сколько я помню, сейчас как раз стреляют уткохвостов. Как по мне, варварство какое-то. Прыгаешь себе в зарослях, кувыкаешь перед дамами, мечтаешь закусить ряской, тихо покрякать в заводи, а тут — бац! И только пух и перья!

— Это ты о чем? — осторожно спросил Мадарьяга.

— Об охоте.

— Прости, я потерял нить разговора, — сказал вампир. — При чем тут уткохвосты?

— Уткохвосты, кому ж еще, — туманно ответил Зелг. — А на кого он, по-твоему, охотится? — И переложил полотенце на затылок. — Хорошо, — сказал он. — Только мокро.

— Сложно предугадать, как ты к этому отнесешься, — дипломатично начал Узандаф, — но утаивать правду нет смысла. Один из титулов Бедерхема — Гончая Князя Тьмы. Он охотится на беглых демонов, опальных сородичей и прочих могущественных созданий. В свое время он долго гонялся за прадедом Люкумболем. Тот вспоминал об этой охоте со слезами умиления на глазах. А тренируется демон в Желвацинии. На борзых козлятах. Говорят, жутко шустрые твари. Я когда-то слышал, что один гоблин бегал за таким козленком дюжину или более лет. Пока наконец тот не сдох от старости, и гоблин его успешно добыл. Прославился на всю Желвацинию и окрестности.

— Вы страшно удивитесь, — язвительно сказал молодой некромант, елозя на полотенце, — но я почему-то испытываю странное предубеждение против демонов. Меня воспитали в духе некоторого недоверия к исчадиям Тьмы и выходцам из Преисподней.

— Ты еще скажи, что и в саму Преисподнюю веришь с трудом, — буркнул Мадарьяга.

— Представьте себе, князь, — отвечал Зелг, недовольство которого было столь велико, что его не могли умерить даже пиетет и уважение к вампиру.

— Представь себе, что и я в некотором роде — демон, — сухо сказал Мадарьяга.

— О чем спор? — изумился Дотт. — Вы же и сами…

— Не надо, я все равно не слушаю, — быстро сказал Зелг.

Недолгий, но уже богатый опыт подсказывал ему, что обширный список сюрпризов вот-вот пополнится еще одним пунктом, и внезапно пробудившийся инстинкт самосохранения мешал ему ознакомиться с его содержанием.

Но Дотта это, как водится, не смутило.

— …демон, ваше королевское высочество. В какой-то степени, — безжалостно закончил он.

— В какой? — прошептал несчастный герцог.

— Ну, вы даете! — весело изумился доктор, славный своей непочтительностью к высоким особам. — Я, конечно, противник старческого занудства…

— При чем тут возраст? — вспыхнул Узандаф.

— …но вы и до этого места семейных хроник не дошли. Ваше высочество, при всем моем уважении, — кто будет внимательно изучать семейные хроники: вы или Бумся-Хрюмся? — не унимался Дотт. — Подобное неведение может нанести серьезный, боюсь, даже непоправимый вред вашему здоровью. И не говорите мне, что все болезни проистекают от ваших истрепанных нервов. Лекарь тут я, и я ответственно заявляю: бывают и другие причины.

— Дедушка?! — простонал Зелг.

— Почему чуть что — и сразу «дедушка»? — возмутился тот. — Твоя прапрабабка и моя обожаемая супруга вела свой род от каноррских оборотней и к демонам имела весьма отдаленное отношение. Так что с меня взятки гладки. И не надо таращить на дедушку трагические глазки — на меня, знаешь ли, такие глаза таращили, что тебе в страшном сне не привидится. И ничего, я неизменно сохранял стойкость и железную выдержку. В связи с этим интересуюсь: где твоя наследственная непоколебимость, прославившая Кассаров на полях сражений?

— Дедушка!!!

— Вот Барбелла, — заявила мумия, недовольно морщась, — тот был женат на чистокровной демонице — повелительнице Островов Забвения; и папуля мой драгоценный, твой пра — и так далее — дедушка Вахан Ламавак да Кассар сочетался браком с герцогиней Фаберграсс, владычицей Западных пределов Преисподней, маркизой Снов. Так что сам я демон наполовину — потому, кстати, и относительно пережил нападение Генсена в свое время. Не говоря уже о том, что Корсо, мой непутевый внук и отец твоего отца, сбежал из дому в день своего совершеннолетия, чтобы жениться на любимой женщине. Он разумно предполагал, что ни мы, ни ее родственники согласия на сей брак не дадут.

— На ком он женился? — одними губами спросил Зелг.

Мумия скорее угадала вопрос, нежели услышала его.

— Как писали тогда в газетах, Корсо Илдика да Кассар принес священную клятву верности Шокосунне Любезной. Мало того что она была старше его на полторы тысячи лет, так еще славилась вздорным характером.

— Не зря ее прозвали Любезной, — вмешался Мадарьяга. — По материнской линии мы состоим в родстве. Мать Шокосунны — знатная вампирша. А вот отец — чистопородный демон из самых древних. Здоровый такой, упертый, морда — нездешняя. По-моему, даже спал в боевом облачении. В общем, внешностью Шокосунна пошла в мать, тут ее боги миловали, но нравом вся в папочку. Чуть что не по ней — сразу норовит вцепиться в горло.

— Да, да, — покивал головой старый герцог. — Истинная правда. Если ты, внучек, рассчитывал на то, что ты человек, то оставь эти беспочвенные надежды. Даже у твоей матушки — рьяной поборницы чистых кровей — не так все просто с происхождением. Иначе бы твой родитель за ней не приударил. И знаешь, что именно меня беспокоит?

Зелг отчаянно замотал головой. Ледяное полотенце больше не спасало положения, и ему казалось — он проваливается в огненную бездну.

— Меня беспокоит, что ты относишься к занятиям спустя рукава. Этот вот культурный шок случился только потому, что некоторые били баклуши и почивали на лаврах. Хотя все баклуши я предусмотрительно приказал вынести из дома еще пару месяцев назад.

— Так точно, милорд, — солидно кивнул Думгар.

— Что вы говорите, господа? Это такое иносказательное выражение, — слабо заметил адепт науки, сползая вниз по подушкам. — Я не видел в жизни ни одной баклуши.

— А все почему? Все потому, что ты до сих пор не сделал ревизию своему наследству, которое твои предки в поте лица копили в грабежах и походах, — окончательно разозлилась мумия. — Семь шикарных, новеньких, прекрасно исполненных приглашенными специалистами, ярко раскрашенных баклуш до недавнего времени лежали в кладовке, и хоть кто-то пришел на них посмотреть?! Нет!!! Он вздыхал при луне и бормотал рифмы. И вот результат — он не знает даже имен своих славных предков. Он даже не знает, какие меры безопасности должен соблюдать при общении с почтенным судьей Бедерхемом! И все это он собирается уяснить за один вечер!

— Не собираюсь, — возразил Зелг.

— Еще как собираешься, — утешил его князь Мадарьяга. — Иначе тут такое начнется! Ну а тебе и вовсе крышка.

— Уже началось, — скорбно молвил некромант. — Уже крышка.

— У-ти, какой оптимист, — хмыкнула мумия. — Я уже успел забыть про такие неприятности, которых ты еще не видел. А какие еще будут!

Не отчаивайся. Худшее еще впереди.

Ф. Ч. Джонсон

— Спасибо за утешение, — насупился внук.

— Мое невеликое сердце полно нетроглодитского почтения и толики зависти, — признал внезапно Карлюза, скромно скрипевший перышком все это время. — Состоять кровнородственным с Фаберграссами — восторг и упоение. Менял бы стремительно свою грибиную плантацию и наследство в лабиринтах Сэнгерая на бабушку-демоницу высокого происхождения.

«Троглодит, что с него возьмешь?» — подумал Зелг.

Он молчал, внимательно вглядываясь в зеркало, пытаясь и одновременно страшась увидеть в нем мрачного демона. Впрочем, зеркало сочувственно отражало изумленного и взъерошенного молодого человека с глазами как плошки и торчащей во все стороны шевелюрой. Человек был мил, привлекателен и вовсе не страшен. Может, он немного и смахивал на безумца — но пусть тот из нас, кто может похвастаться абсолютной адекватностью, первым запишется на прием к доктору Дотту.

* * *

Зло, как и добро, имеет своих героев.

Франсуа Ларошфуко

«Год от Сотворения Ниакроха девять тысяч шестьсот пятьдесят третий. Замок Кассария. Ночь полнолуния. Великий праздник бракосочетания мессира Барбеллы да Кассара, владетельного князя Плактура, принца Гахагуна, и Моубрай Яростной, маркизы Сартейн, повелительницы Островов Забвения и Полей Тьмы.

Во время великой войны случилась любовь герцога да Кассара и бесстрашной демоницы Моубрай, что командовала в битве легионами черных демонов ярости. Очевидцы говорят, что сошлись они в поединке, дабы сберечь свои войска, и длился сей бой пять дней и пять ночей. И все это время армии прославляли своих великих героев.

— Как жаль, великолепная, что битва разделяет нас, ибо не встречал я дамы прекрасней. И сердце мое, которым до сей минуты владел безраздельно, теперь принадлежит не мне, а вам. И кабы дело касалось меня одного, то бросил бы я к вашим ногам оружие, снял доспехи и позволил вырвать мне сердце, ибо не представлял бы себе лучшей для него хозяйки. Но есть еще долг перед моими подданными, и с болью в душе я выйду на бой, и предупреждаю, что коли хватит мне умения и сил, то убью вас. А после — стану оплакивать и тосковать вечно, — вот как сказал Барбелла да Кассар.

— О прекрасный рыцарь! — отвечала на то маркиза Моубрай. — Ни в мире наземном, ни в мире подземном, ни в огненной Преисподней не встречала я того, кто тронул бы мое черное сердце. Ледяным оставалось оно даже в яростном пламени Ада. Одинокой была я все долгие века от сотворения Ниакроха, одинокой полагала и кануть в реку вечности. Но неразумно лукавить перед боем, который может стать последним для одного из нас: если бы не война между демонами и некромантами, то лучшего супруга и отца моих детей я не желала бы. Клянусь вам всеми демонами Преисподней, что если убью вас сегодня, то вечный холод скует мое сердце и никогда моя рука не будет принадлежать другому.

А потом сошлись они на поле, и зазвенели клинки.

И сломала маркиза меч Адского Пламени о броню Барбеллы, ибо была та броня сделана из золотой шкуры неистребимой жабы Юцапфы, созданной болотными богами Жаниваша. И раскололся на три части клинок самого Барбеллы, ибо крепче были крылья Моубрай Яростной, закаленные в огне Преисподней.

Подняли они тогда копья и направили их друг против друга. Криками приветствовали их войска: легионы мертвых, пришедшие защищать свои земли, и подданные Князя Тьмы, жаждавшие утвердить свою власть в новых пределах. Грозно кричали демоны и высекали искры ударами когтей о когти; а скелеты били мечами о щиты.

И живые союзники некроманта: гномы, кобольды, мороки, бестии, сфинксы, василиски и прочие твари, сколько их ни есть во владениях кассарийцев, — возопили от радости, видя, что не уступает господин их Барбелла адской воительнице.

Ударилось копье Моубрай в щит Барбеллы, расписанный колдунами Сэнгерая, и треснуло оно. Тогда направил некромант свое копье в сердце противницы, но в последний момент отвратил его острие и вонзил его в землю. А потом заключил в объятия демоницу, и хоть сопротивлялась она ему и хлопала своими серебряными крыльями, но очевидцы молвят, что скоро сдалась и сама прильнула к губам избранника в страстном поцелуе.

Немало смущены были сим происшествием обе стороны. Долгую думу думал отец Моубрай, демон Гнева и Скорби Каванах Шестиглавый. Но непреклонной оказалась его прекрасная дочь и настойчив Барбелла, презревший некогда волю жанивашских богов. Пришлось адскому племени согласиться на брак Моубрай и нашего славного повелителя.

Грандиозный праздник затеял Барбелла в своем замке. Повсюду горят разноцветные огни — то духи озер и болот освещают своему повелителю мрак ночи. Гремят фанфары, и сладкоголосое пение услаждает слух. Даже грозные демоны внемлют сим дивным звукам. То русалки и тритоны славят свою новую госпожу и ее великих родичей. А явившийся из тьмы веков дух знаменитого прорицателя Лура посулил молодым долгие лета счастливой и славной жизни.

Полные серебряные котлы золота и самоцветов прислали в Кассарию владыки Сэнгерая и Юсы; лучшее в мире оружие привезли аздакские послы; бочонки с мугагским вином пришли из Таркеи с благопожеланиями от ее повелителя. Бесценные дары везли со всех сторон Ниакроха — из Желвацинии, Тифантии, Ниспа, Канорры, Жаниваша, Лягубля и Гриома, славного своими шелковыми тканями и изделиями из них.

Орки Пальп подарили Барбелле свое самое древнее кладбище, где были погребены лучшие их воины. Тролли открыли старинные пещеры с потерянными сокровищами. Драконы поднесли броню, сделанную из шкур величайших предков.

И прочий мир радовался вместе с Кассаром и его подданными.

Даже сам ужасный владыка Преисподней благословил союз Барбеллы и прекрасной Моубрай и почтил свадебный пир своим присутствием.

А когда празднество было в разгаре, пронесся по всему замку голос Цигры — рока кассарийцев.

И возвестило Цигра непреклонную волю судьбы: могущественны и прекрасны будут дети и потомки демонов и некромантов. Великие и славные деяния суждены им. Многие народы запомнят их имена. Многие будут благословлять. Многие же и содрогнутся. Ничего не должны бояться потомки гордых родов — повелителей Преисподней и повелителей смерти. Однако пусть помнят они, что даже всемогущей судьбе неизвестно, что станет, если ледяная кровь истинною демона смешается с горячей кровью потомка Барбеллы и Моубрай. Суждено ли ему внезапная и страшная кончина либо вечное Ничто; невиданное могущество, которого не прощают боги, либо полный крах, которому ужаснется и ничтожнейший, — в любом случае, только это навсегда может изменить существо, в жилах которого течет кровь Кассаров и Каванаха Шестиглавого, великого маршала Тьмы…»


— Ну а уж после того как папуля, следуя хорошей семейной традиции, женился на мамуле, все окончательно запуталось, — заключил Узандаф.

Вызванный в спальню Зелга библиотечный эльф аккуратно упаковал старинную рукопись в широкую костяную тубу и плотно закрыл резной крышкой.

— И что теперь? — тревожно спросил Зелг.

— Теперь тебе, как и всем нам, впрочем, придется соблюдать меры предосторожности, только-то и всего. Ничего сложного, даже для тебя, — не удержался Узандаф от упрека. — В сущности, опасность угрожает нам лишь в том случае, если демон нас укусит и впрыснет в рану яд либо если ранит до крови и намеренно смешает свою кровь с нашей. То есть в пророчестве речь идет исключительно о физическом смешивании: как, например, рялямсы с молоком. Жениться не воспрещается. Это я к тому, вдруг тебе понравится какая-нибудь демонесса…

Из уважения к чувствам дедушки — все-таки его мать относилась к упомянутым особам — Зелг умолчал о том, в какой ситуации он согласится связать свою судьбу с обитательницей Преисподней. Следовало перевести разговор на другую тему, и такая тема нашлась.

— Да, кстати, — заметил дотошный молодой человек, — ты же говорил, что жаба Юцапфа стоит у нас в подвале, на подставке, покрытая лаком. Как же тогда броня дедушки Барбеллы могла быть сделана из ее шкуры?

— Тоже мне — пухнямский тарантас, — пожала плечами мумия. — Я тебе битый час твержу, что твой пращур мог содрать семь шкур с одной несчастной овцы, не то что с волшебной жабы. У меня до сих пор есть куртка из ее кожи, досталась по наследству — приталенная такая, с широкими отворотами и золотым позументом по воротнику. Хочешь, подарю? Я все равно никуда не выхожу, а куртка мировецкая. В твоем парадном плаще вставка, думаешь, откуда? И в музее хранится образец. А еще одну шкуру он подарил тестю, в знак почтения и сыновней любви. Нашел чему удивляться. Лучше бы опыт перенимал, а то разоримся вконец.

— Уму непостижимо. Я — демон! Что сказала бы матушка Ласика?

— А что бы она сказала?

— Что я окончательно помешался из-за своих бесконечных занятий, раз всерьез рассуждаю о такой чепухе… Стоп! Отчего это мы вдруг разоримся? Думгар отчет показывал — у нас денег куча.

— Куча денег не бывает чрезмерной, — заметил Думгар в присущей ему сдержанной, слегка архаичной манере.

— Как отчего?! — вскричал Узандаф. — Я давно предлагаю продавать автографы по два серебряных пульцигроша. И людям приятно, и нам доход. А ты велел штамповать их безвозмездно. Ладно ты пацифист — хотя бы о детях подумай!

— Каких детях?!

— И не будет никаких детей! Потому что какая уважающая себя барышня пойдет замуж за такого недотепу?

— Если милорд позволит, то я сказал бы, что два серебряных пульцигроша — умеренная и справедливая плата за автограф героев великой войны с Бэхитехвальдом, — кашлянул Думгар. — Если же милорду трудно смириться с подобной мыслью, то для облегчения его душевных мук мы могли бы делать разумные отчисления в пользу Военной академии Рыцарства и Джентльменства или, скажем, Госпиталя Принудительного Милосердия. Весьма известное заведение, и все ваши предки являлись его почетными попечителями. Дотт, не сиди сложа рукава: накапай мессиру Зелгу успокоительного.

— А нам плесни по чашечке эфирчика, — предложила мумия. — Оказывается, это ужасно трудно — воспитывать подрастающее поколение в духе славных традиций предков.

Зелгу было что возразить, но он не успел.

В окно робко побарабанили.

Точнее, это присутствующие знали, что робко. На самом деле стекла звенели и тряслись, как при настоящем землетрясении, и тяжелая серебряная люстра заходила ходуном. Запрыгали стаканы на ночном столике. А знаменитое герцогское зеркало попросту отказалось отражать окружающий мир и обиженно подернулось дымкой.

— Землетрясительство? — уточнил маленький Карлюза, не увидевший источника переполоха из-за мощной фигуры Думгара.

Его стульчик в испуге выскочил из-под него и забился в угол.

Землетрясение — это когда недвижимость приходит в движение.

Житель Калифорнии

— Зачем же — землетрясение? — сказал Кехертус, заглядывая в комнату двумя большими глазами. — Пауки прекрасно чувствуют приближающиеся катаклизмы. Уж я бы предупредил. Я извиняюсь. Мессир Зелг, поговорить бы надо. По личному вопросу.

* * *

Спустя два часа король Юлейн поинтересовался у взволнованного домового, что происходит в замке, и услышал несколько ошеломительных новостей.

Во-первых, выяснилось, что его высочеству Зелгу необходимо пройти ускоренный курс молодого Бесстрашного Судьи, так как он манкировал своими прямыми обязанностями и не прочитал поучительные и полезные заметки предков по данному вопросу.

Разумеется, сам домовой слова «манкировать» не употреблял и изложил эти факты иносказательно, проявив максимум почтительности к своему повелителю.

Во-вторых, по ходу дела стало известно, что мессир да Кассар состоит в родстве с демонами. Правда, кроме самого мессира, в Кассарии этим никого не удивишь. Но никто в Кассарии уже не удивляется тому, какими пустяками можно удивить и обескуражить мессира.

Король оценил каламбур, но на всякий случай попросил повторить помедленнее.

В-третьих и главных, в замке ожидают скорого прибытия важного гостя — величайшего паука всех времен и народов, главного героя светских хроник, печатающихся во «Всемирной сети» и «Многоногом сплетнике», — Гигапонта, дядю Кехертуса. Дядя прославился многими подвигами, и дело чести для всех подданных Зелга — принять его с подобающими почестями и окружить вниманием и заботой.

Собственно, это и был тот самый личный вопрос, из-за которого Кехертус позволил себе побеспокоить Зелга в его покоях.

Накануне вечером Думгар деликатно, но твердо спросил, где их славный товарищ предпочитает проводить ночи, ибо ему, голему, доподлинно известно, что в пределах поместья он отсутствует.

Смущенно теребя лапами шелковистую паутину, которую он выпускал всякий раз, когда обстоятельства принуждали его долгое время сидеть на одном месте, Кехертус пояснил, что дело заключается как раз в ней — паутине. Он способен быстро и качественно запаковать любой предмет, и господин Крифиан составил ему протекцию в местном почтовом отделении, где заведующим вот уж лет триста — племянник его сослуживца. И теперь он, Кехертус, работает в ночную смену на почте: пакует бандерольки и посылки и иногда плетет на заказ дарственные шелковые кисеты с милыми узорчиками, кальсоны, постельное белье, перчатки и варежки. С одной стороны, пояснил паук, это занятие несколько охлаждает его охотничий пыл; а с другой — помогает заработать.

Полученные деньги он отсылает в самый старый и солидный банк Тиронги — «Надежные пещеры», открытый кобольдами в Булли-Толли чуть ли не во времена правления Козимы Второго Бережливого.

Пока суть да дело, рассуждал он, пока милорд Зелг отправится в странствие, на поиски Хранителя, а после и Неразрушимых врат, ведущих в Бэхитехвальд, — других источников дохода не предвидится. Кехертус же, как и все пауки, был свято уверен в том, что однажды обязательно наступит «черный день». И этот день нужно встретить во всеоружии — то есть здоровым и очень богатым.

Эти слова нашли отклик в каменном сердце его собеседника. Он полностью поддержал здравую мысль и даже развил ее, посоветовав Кехертусу выторговать у кобольдов разрешение на льготный вклад в обмен на участие в рекламной кампании банка. Паук нашел идею интересной и заслуживающей одобрения.

А потом поведал голему, что, работая нынешней ночью в почтовом отделении, он и обнаружил адресованное ему лично письмо. Послание пришло от любимого дяди, который собирался завернуть в Кассарию по дороге в Нисп. Дядя Гигапонт хотел посмотреть на племянника, которого не видел долгих шесть или семь лет, поговорить о том о сем, вспомнить прошлое.

— После смерти папы и мамы дядя остался главой семейства. Уже только по этой причине я обязан принять его по высшему разряду. К тому же я его люблю и очень по нему соскучился.

— Мессир Зелг, равно как и все его подданные, будет счастлив познакомиться с господином Гигапонтом, — торжественно молвил Думгар. — Я уже распорядился насчет оркестра, красной ковровой дорожки, фейерверков и увеселительных мероприятий. Знамена обновили; столовое золото надраено; парадные доспехи выставлены в пиршественном зале. Само собой, — тут голем окинул Кехертуса таким взглядом, будто собирался шить ему костюм, — к завтрашнему утру мы снимем ворота, дабы ничем не затруднить прибытие вашего дяди.

Паук растроганно покачался из стороны в сторону и, не имея слов, чтобы выразить свою благодарность, вручил голему только что сплетенный носовой платок с монограммой.

* * *

— Эх, опять непредвиденные обстоятельства, — пожаловался Такангор, припадая к животворящей струе из высокого кувшина. — Снова неотложные дела задерживают нас в замке. Скоро я порасту мхом и покроюсь пылью. Если бы маменька знали, в каком бездействии находится папенькин боевой топорик, они бы из меня ляпики сделали. Под клюквенным, разумеется, соусом.

— Всего лишь неделя, — откликнулся Нунамикус Пу, щелкая костяшками счетов, — и вы можете спокойно отправляться в путь. Иные воины только мечтают о неделе отдыха.

— Мессир Зелг не слишком хочет покидать Кассарию, — сокрушенно покачал головой минотавр. — Боюсь, он и впоследствии изыщет причину, чтобы задержаться. Ссылается на неопытность и необходимость ежедневных занятий. Однако же опыт приходит во время питья. Я хотел сказать, сражений.

— Ему придется выступить в этот поход, даже если он не желает того. Предназначение — жестокая и непреклонная штука, — сказал скелет. — Правда, дружище Фафетус?

— Правда, — согласился кобольд, протирая тряпочкой очередной шедевр горгоны Ианиды — какого-то чересчур назойливого торговца, пытавшегося всучить ей волшебную мазь от старческих морщин.

Восхищенный затейливой позой и редким выражением лица, Фафетус выпросил временно потерявшего трудоспособность торговца у смущенного Альгерса. Кузнец частенько раздавал друзьям окаменевших бедолаг, имевших несчастье разозлить его супругу, горгону. Правда, она, как могла, старалась сдерживать себя, и потому жертвы ее всегда (или почти всегда) приходили в чувство. А пока действие взгляда не прошло, они, сами того не ведая, служили забавными украшениями различных интерьеров.

Фафетус втиснул в одну холодную руку расписную глиняную кружку, а в другую — плакатик «Всегда свежая бульбякса собственного приготовления. На рассвете — гибкая система скидок. Постоянным клиентам — порция за счет заведения». Отступил на шаг и полюбовался своей работой.

— Красавец! — сказал он довольно. — Такой процентов на двадцать повысит нашу прибыль на этой неделе. А то и более. Я бы и сам пришел на него посмотреть. Это ж надо иметь мозги, чтобы соваться к молодой даме с предложением избавиться от старческих морщин. Его счастье, что он не подкатился со своими грандиозными идейками к мадам Мумезе.

— Ветер судьбы подхватит мессира и сам понесет в нужном направлении, — задумчиво молвил скелет, продолжая прерванный разговор. — Так что, милорд Такангор, наслаждайтесь вашими любимыми напитками в вашем, смею надеяться, любимом баре, пока есть такая возможность.

— Ох, — молвил кобольд, устало падая на высокий стул за барной стойкой, — ох-ох! Сил нет, как уработался. А это только начало: что здесь будет завтра…

— Представляю себе этот наплыв пилигримов. Сколько лет не было настоящего, полноценного Бесстрашного Суда — сюда толпы хлынут, — подтвердил Нунамикус.

— Странно, что сегодня здесь тишина и покой, — хмыкнул Такангор.

— Закон строго воспрещает посетителям появляться в пределах Кассарии хотя бы на день раньше.

— Разумное решение, — согласился минотавр.

— Иоффу сюда калачом не заманишь — ему сейчас нужно осуществлять общее руководство и готовить Виззл к приему приезжих. Они с сыновьями просто с ног сбились: деревню и украсить надо, и обезопасить. Ибо разные бывали случаи. Альгерс все никак в себя не придет после пятницы. Что-то он уж чересчур повеселился, а Ианида эти дни не в настроении…

— Заметно. — И минотавр указал рогами на торговца с плакатом.

— Вот-вот. Явился он, значит, домой — правда, кружным путем добирался, болото как-то захватил, но все-таки честно дополз до супружеского гнезда, а она очами повела… Словом, убытку мне рупезы на три в день. Альгерс обычно вкушал горячительных напитков на три рупезы. — И скелет что-то записал в своем гроссбухе. — Отвращение у него к питию. И раньше такое замечали, но на следующий день проходило. А тут уж скоро неделя, как трезвость блюдет.

— Да. — Такангор сочувственно поморгал. — За душу берет. Ну что, Фафетус, давай я поправлю ваше финансовое положение. Сооруди-ка мне две порции «Марш скелетов», один кувшинчик старого доброго «Дыхания дракона» и похвастайся своим новым коктейлем. Гописса мне все уши прожужжал.

— «Подвиг Гописсы», — сказал польщенный кобольд, — это удивительно бодрящий, вдохновляющий на благородные деяния, освежающий напиток. Правда, вам, милорд Такангор, есть смысл заказывать его сразу бочонком. Он чересчур легкий, чтобы всколыхнуть такую основательную душу, как ваша. Его крепость рассчитана на библиотекарей, трактирщиков, почтальонов и прочих работников умственного труда. Не исключено, впрочем, что он придется вам по вкусу.

— Придется, придется, — заверил его добрый минотавр. — А для верности я пригублю вон то серебряное ведерко «Гнева Мунемеи». Кстати, ты когда-то собирался мне рассказать, откуда такое название, но не успел.

— С удовольствием, — сказал кобольд, колдуя за стойкой. Он что-то встряхивал, смешивал, нюхал, смотрел на свет, брызгал, крошил, снова перемешивал и снова подносил к глазам…

Такангор отдыхал душой, глядя на все эти манипуляции. Это истинный мастер своего дела. Не какой-нибудь Кашхаза из таверны «Рыбья голова».

— История названия этого особенно дорогого для меня напитка уходит в далекое прошлое и весьма занимательна…

Что-то не так было с названием «Гнев Мунемеи». Явно не так. Сглазил его кто-то, что ли? Но и в этот раз Фафетусу не удалось продвинуться дальше вступительного слова.

— Приветствую вас, братья и други! — донеслось от дверей. — Какую прекрасную жертву выставили вы у входа в этот храм утоления и возлияния. Может ли странствующий жрец промочить здесь горло и обратиться к вам с речью?

И в дверном проеме нарисовался Мардамон, чье внезапное и весьма шумное появление уже второй день горячо обсуждалось в Виззле и его окрестностях.

Жрец с восторгом огляделся по сторонам.

Мрачное очарование грота, в котором расположился бар «Расторопные телеги», явно пришлось ему по вкусу. Он оценил стертые каменные ступени, корявое дерево с филином, бассейн с водопадиком и странное существо, водившееся в бассейне и время от времени кричавшее дурным голосом на нерасторопных официантов. Его не могли оставить равнодушным каменные столы и тяжелые табуреты, сделанные из старых пней.

Мардамон прошелся по бару кавалерийским шагом, трепетно провел рукой по тяжеленной столешнице из черного гранита, заглянул под стол, проверил его устойчивость.

— Какой прекрасный стол, — сказал он горячо. — Наверное, на нем чудесно совершать жертвоприношения.

— Никогда не рассматривал его с этой точки зрения, — пожал плечами скелет.

— И напрасно.

— По первому вопросу — никаких возражений, — заявил кобольд, пресекая дальнейшие попытки жреца обсудить назначение стола. — Изучайте карту напитков и пейте сколько войдет. Что же до речей, то речи здесь произносят только по поводу пития.

— Тоже достойная тема, — обрадовался Мардамон. — А могу ли я узнать, какие жертвы вы приносите богам виноделия, виночерпия и винопития?

— А что — есть бог винопития? — изумился Такангор. — В жизни не слышал ничего подобного.

— Должен быть, — убежденно молвил жрец. — Если бы я был Тотис и населял Ниакрох младшими божествами, то обязательно создал бы специального бога, ответственного за сам процесс. Иначе кому нам приносить жертвы во время жестокого похмелья? Кого просить о помощи?

— Бармена, разумеется, — сказал Фафетус. — Это любой кентавр знает.

— А если бармена нет поблизости? Вот вы что делаете?

И Мардамон выжидательно уставился на минотавра.

— Вы обратились не по адресу, — сдержанно ответил за Такангора Нунамикус Пу. — Милорд не делает ничего. Милорд незнаком с неприятным явлением «похмелье».

Жрец хотел сказать, что его надувают самым бессовестным образом, но взглянул на батарею сосудов, выставленных перед генералом Топотаном, и погрузился в размышления. Вероятно, он думал о том, что боги несправедливы. Верные знают, что такое похмелье, а неверные — ведать не ведают.

— Что-то здесь не так. — Мардамон принял из рук кобольда огромную оловянную кружку с бульбяксой и задумался. — Что-то здесь определенно не так. Кстати, у вас тут шныряет огромная рыжая крыса.

— Это Муфларий, младший официант.

— Давно?

— Лет семьдесят-восемьдесят, — пожал плечами кобольд. — А что?

— Давненько, — не унимался жрец. — Значит, надежд не подает. А другие официанты есть?

— Само собой.

— Раз есть кому работать, неплохо было бы им пожертвовать — для пущего процветания, увеличения доходов, прироста постоянных клиентов и прочего благополучия. Могу быстро и качественно провести ритуал.

Муфларий обиженно взвизгнул и скрылся в темной норе, в самом дальнем углу бара. Филин, принимавший заказы на дереве за стойкой, неодобрительно покосился на грубияна.

Мышь, у которой одна нора, живет недолго.

Джордж Герберт

Такангор с интересом уставился на Мардамона. Он еще не знал, какую пользу тот может принести в войсках, но гениальное чутье, делавшее минотавра лучшим полководцем современности, подсказывало, что польза от него будет.

— Дикость какая-то, — сказал жрец в пространство. — Полное невежество по части жертвоприношений. Предвижу грандиозные трудности, с которыми столкнусь при окультуривании местного населения, но я не отступлю. Лично я полон энтузиазма. Налейте-ка мне еще кружечку.

* * *

Пришла полночь. Украсила ночное небо по своему вкусу — крохотными сверкающими камешками звезд и апельсиновой долькой молодой луны.

Семеро замковых призраков увлеченно украшали подворье гирляндами свежевяленых тушек, призванных усладить взор и обоняние дяди Гигапонта. У дверей господского дома спали Бумсик и Хрюмсик, и, судя по выражению их морд, хрякам снилось что-то прекрасное.

Староста Иоффа вышел прогуляться по ночным полям. До полнолуния было еще далеко, но грядущая неделя Бесстрашного Суда требовала от него всех сил, нервов, терпения и рассудительности, какими он обладал. И он разумно решил встряхнуться и запастись положительными эмоциями.

Огромный оборотень посвятил свою ночную прогулку посещению памятных мест: полянки, где впервые поцеловал будущую жену; опушки, где впервые услышал, что станет отцом; лесного озера, в котором однажды хотел утопиться после очередного приезда драгоценной тещи. Он бродил по окрестностям Виззла, и благостный покой изливался на его душу.

Темная громада замка четко выделялась на фоне ясного неба цвета аметиста. В двух крайних окнах на втором этаже господского дома все еще горел свет, да светился огонек в окне спальни самого Зелга.

То, что молодой некромант не спал этой прекрасной ночью, вполне объяснимо. А вот граф да Унара и главный бурмасингер бодрствовали по совершенно иным причинам.

В отличие от герцога они не так переживали грядущее мероприятие. Скорее, им было интересно: мало кто может похвалиться тем, что присутствовал на Бесстрашном Суде. И угрызения совести, которые часто становятся причиной бессонницы, их тоже не терзали. И беспричинная тревога не мучила.

Они работали. Как привыкли работать в своем кабинете в здании Королевской Тайной Службы на площади Жертв Восстания в Булли-Толли — и не могли вдруг, с бухты-барахты, изменить привычкам, выработанным годами.

Полночь. Самый разгар рабочего дня.

— Как интересно живут люди! — поразился граф да Унара, пробегая глазами очередное прошение. — Оказывается, мы с вами, дорогой Фафут, не посвящены и в десятую долю проблем наших добрых подданных. Какой, однако, щелчок по носу: я-то, болван, мнил себя существом осведомленным.

— Мир перевернулся, — откликнулся главный бурмасингер откуда-то из-под стола, где последние полчаса отлавливал шустрого, аки мышь, домового, умыкнувшего его именную походную чернильницу, отлитую из чистого золота.

Духу было скучно, чернильницы как таковой он не алкал, просто хотел поиграть в догонялки. Но господину Фафуту претила сама мысль о том, что прямо под его носом совершена кража. Что уж тогда говорить о событиях, сокрытых от начальственного взора. С такими темпами могут разжаловать в простые стражники и поставить с алебардой на пустынном перекрестке — охранять дорожный указатель.

Наконец главному бурмасингеру надоело скакать на четвереньках по кабинету, и он прибег к крайним мерам.

— Придется, видимо, сказать милорду Думгару, что его подчиненные совершенно отбились от рук, — мечтательно произнес он в пространство между портретом какого-то вампира, хорошего друга семьи да Кассаров, и раритетным фарфоровым блюдечком, из которого любил кушать варенье еще Валтасей Тоюмеф.

Дух охнул, ахнул от такой человеческой несправедливости, решительно водрузил чернильницу на макушку бедняги Фафута и вылетел в каминную трубу.

— Как бы и мне добиться такого авторитета? — вздохнул бурмасингер.

— Риторический вопрос, — сказал граф. — Станьте каменным исполином с неподвижной физиономией, сотрясайте замок шагами, сокрушайте крепостные стены ударом кулака — и люди к вам сразу потянутся.

Не могу успокоиться: я был уверен, что вижу насквозь любого гражданина и читаю каждую его нехитрую мыслишку. И что обнаруживается после двадцати лет беспорочной службы? Что наш народ неустанно борется вовсе не с налоговой службой маркиза Гизонги, как я наивно полагал, и не с нами даже — у них совсем другие проблемы! У грифонов свои горести, у призраков — свои; кентавры жалуются на дендроидов, а те, в свою очередь, на людей, которые вырубают леса. Циклопы и горные великаны находятся в постоянной конфронтации, а происходит все это на спорной территории, на которую претендуют тролли. Обычные оборотни испытывают сильнейшие притеснения от оборотней каноррских. Бангасойские демоны никак не могут добиться, чтобы их признали равноправными в Нижнем Мире.

— Где?

— В Преисподней, — любезно пояснил граф.

— С ума сойти!

— Не нужно. Вот дело о краже вавилобстеров в особо крупных размерах. Откладывалось несколько десятков раз из-за неявки ответчика — некоего Хупелги, гоблина. Ударился в бега еще в позапрошлом веке, до сих пор не могут отыскать. Семья на все запросы отвечает, что он охотится в Пальпах на борзых козлят.

— Кто ж охотится на борзых козлят? — вскричал бурмасингер.

Да Унара пожал плечами.

— Вот, прошу, полюбуйтесь, у этого господина утащили душу в прошлый четверг, и он просит ее вернуть. Кстати, Фафут, вы не знаете, что может произойти с человеком, у которого похитили душу?

— Понятия не имею, ваше сиятельство. Но могу проконсультироваться у Дотта.

— Разве это медицинская проблема?

— Послушать его — все проблемы медицинские.

— Ему виднее, с того света.

— Не уверен, — замялся главный бурмасингер. — Слишком уж он озабочен земными проблемами. В нем неистребим дух плоти, если можно так выразиться.

— Изящная мысль, друг мой, — усмехнулся да Унара. — О, а вам чего, милейший?

Сей вопрос был адресован симпатичной ушастой голове с приплюснутым носом и чрезвычайно большими, в кулак, красными глазами. Голова шевелила ушами, вращала глазами, дружелюбно подмигивала, крутила пятаком и старалась протиснуться в приоткрытое по случаю жары окно. Влезала только нижняя часть своеобразного лица, и, чтобы говорить, существу приходилось вытягивать губы дудочкой.

— Мне бы автограф, — робко пискнула «дудочка».

— Чей?

— Мессира Зелга, милорда Думгара, генерала Топотана, конечно. Славного Гописсы и его хлебопекарной роты поименно и поголовно, мадам Ианиды, мадам Мумезы… Вот, у меня тут списочек, в алфавитном порядке.

— Существует отдельная очередь, по записи, — заученно забубнил Фафут. — У парковой калитки спросите ундину, которая сидит на третьем дубе слева от входа. Она работает с девяти утра ежедневно. По спорным вопросам можете обращаться к утоплику, в колодец на заднем дворе.

— Я там уже был, — запротестовала голова. — Он меня к вам направил. Сказал, это не в его кон… конпе…

— Компетенции, — любезно подсказал граф.

— Вот-вот.

— Бездельник, — рассердился бурмасингер. — Ну, в чем дело?

— В списочке, — печально поведал любитель автографов.

— Давайте посмотрю.

— Окно откройте, пожалуйста.

— А вы в щель просуньте.

— Нет, — окончательно опечалилась голова. — В щель списочек не пролезет.

И посетитель помахал в воздухе толстенной кипой листов, в каждый из которых можно было завернуть средних размеров троглодита. Как он удерживал их на весу, оставалось загадкой.

— Что это? — тихо спросил граф.

— Я же объяснял: прошение и список лиц, у которых бабушка желала бы получить автографы. Она у меня коллекционирует автографы знаменитостей, — пояснил ночной пришелец с невыразимой тоской во взоре. — Круглый год мотаюсь по стране по ее поручениям. Она у меня старенькая, но еще сильная. За двери выставит, и без автографа, говорит, не возвращайся!

— Вы на небо смотрели, милейший? — поинтересовался Фафут.

— Я по нему пролетал.

— Молодой месяц видели?

Посетитель с готовностью закивал головой.

— Это вам о чем-нибудь говорит?

— Надо ему деньги показывать. Звенеть рупезами. Чтоб всегда водились. Есть время копить казну, а есть время тратить казну, — поделился собиратель автографов.

— Понятно, — обреченно молвил главный бурмасингер и вытянул из-под стола большой ящик с факсимильными печатями героев войны.

* * *

«Дорогая мама, здравствуйте!»


Такангор подпер кулаком мохнатую щеку и мечтательно уставился в окно, в ту сторону, где он упорно предполагал местонахождение Малых Пегасиков. Ему взгрустнулось. Он вспомнил дом, братьев и сестер, добрых соседей, крылатых кобыл и даже рыжего сатира. Иногда ему хотелось оставить карьеру полководца и вернуться туда. Собственно, однажды он вернется. Просто еще не пришло время.

Он снова обмакнул перо в чернила и застрочил.


«Дорогая маменька! Ужасно по всем вам соскучился и часто вспоминаю на досуге, коего у меня, к сожалению, пока многовато.

Его высочество Зелг хоть и собирается выступать в поход, но делает это крайне медленно. Чем заставляет припомнить ваше мудрое изречение о том, что сборы — это самая долгая часть пути.

Вчера получил жалованье и положил на ваше имя в банке Надежные пещеры сколько-то денежек, чтобы вы всегда имели под рукой дополнительные средства для непредвиденных растрат, а также поощрительных подарков братьям и сестричкам. Кланяйтесь им от меня и передавайте строгие наставления слушаться вас. Потому что ежели слушаться вас, то легко можно выйти в знатные и широко известные минотавры, чего я им искренне желаю.

Обеспокоен больным крылом мадам Горгароги. Посылаю с нарочным скляночку лечебной смолы от доктора Дотта. Он утверждает, что не следует волноваться, что она (смола) дымится и шипит: пошипит и перестанет. А крыло начисто пройдет. Уж не знаю, как это понимать. Но Дотт — доктор опытный, а пациенты его все сплошь знатные и при жизни были им довольны. В связи с чем вспоминается мне еще одно мудрое изречение, которое я никак не могу сейчас припомнить.

Репутацию врачу создают знаменитости, умершие под его наблюдением.

Бернард Шоу

Питаюсь я по-прежнему хорошо и даже лучше, так как здешние повара прониклись ко мне добрыми чувствами, что сказывается как на ассортименте, так и на размере порций. Вы знаете, что, когда я волнуюсь, мне нужно дополнительно что-то скушать, а сейчас я немного волнуюсь из-за отсрочки похода. Так что витамины получаю регулярно.

Зато я стану третьим судьей на Бесстрашном Суде. И хотя должность эта не более чем почетная, а судить приглашен знатный демон Бедерхем, вы можете быть мною довольны. А также вам есть что назидать братьям и сестрам — кланяйтесь им от меня еще раз и обнимите их крепко.

Знаете ли вы, что мессир Зелг оказался демоном по крови — на какую-то часть? Почему-то мне кажется, что знаете. И чем больше я живу вдали от Малых Пегасиков, тем больше удивляюсь вашей всегдашней осведомленности. Ну да не хотите — не говорите, откуда вам известно столько разных тайн. Но сообщу, что, сославшись на вас, сильно изумил давеча графа да Унара, вся Тайная Служба которою долго билась над одной историей, о которой вы мне как-то толковали. И теперь он мечтает встретиться с вами и поговорить о разных вещах. Мужчина он вежливый, этикет и манеры знает, за столом не чавкает, в общественных местах не чешется, и воротничок у него всегда белый. Потому я не вижу в его желании ничего предосудительного, о чем ему и сказал. Так что встретите его у лабиринта — не удивляйтесь.

А сейчас я пойду начищу папенькин боевой топорик, расчешу кисточку на хвосте — и спать. Завтра хлопотный день. Прибывает дядя Кехертуса, о котором я вам писал неоднократно, и я должен соответствовать, чтобы не уронить честь фамилии Топотанов, как вы мне строго, но ласково приказывали.

Остаюсь всегда ваш послушный сын, Такангор».

* * *

Вдоволь напрыгавшись по ветвям своего раскидистого генеалогического древа, Зелг наконец обрел одиночество, которое так необходимо, когда перевариваешь плотную трапезу или неприятные новости.

Свободное время он провел на редкость полезно.

Немного посидел за столом в своем кабинете, раскачиваясь из стороны в сторону, будто взволнованный пудинг. Слегка пострадал в тишине. Скушал несколько сладостей. Успешно поборол желание эмигрировать куда глаза глядят, как папа Мардамона, и с головой погрузился в изучение семейных хроник. Подробные и обстоятельные, они, однако, не давали ответа на вопрос вопросов: что и как ему делать завтра.

Мнения окружающих по данному поводу разошлись. Думгар советовал поступать по чести и справедливости; Узандаф — обратиться к полезному опыту предков; Карлюза — брать пример с судьи Бедерхема; доктор Дотт — наплевать и забыть, тоже мне, подумаешь, проблема!

Компанию герцогу составлял полный комплект драконов и девственниц, что как-то не слишком способствовало усвоению важного материала.

Зеркальный двойник из солидарности тоже не ложился спать, но время проводил с большей пользой: развалился в кресле и попивал мугагское, довольно жмурясь, как сытый гном.

Поэтому, когда в двери осторожно постучали, молодой некромант даже обрадовался позднему посетителю. Во всяком случае, он мог с чистой совестью прервать чтение, бесспорно, поучительного, но слишком уж подробного рассказа о нраве и привычках бабушки Фаберграсс, которые человеку, далекому от медицины, показались бы чересчур экстравагантными.

Он открыл, но никого не увидел.

Зелг обиженно пожал плечами и собирался вернуться к прерванному занятию, как вдруг в воздухе что-то заискрилось, зазвенело и его изумленному взору предстало дивное явление.

Явление более всего напоминало дыньку с прозрачными крылышками и в мини-юбке. Затем герцог разглядел круглое личико под лихим чубчиком, темные усики над верхней губой и дымящуюся трубку.

— Добрый вечер, э-э-э… — произнес он, не зная, как объяснить нежданному посетителю, что затрудняется определить его пол.

— Какой, в бульбяксу, вечер — ночь уже давно, — басом поведало явление, утверждая его в мысли о том, что это все-таки мужская особь. — Я принесла вам важные известия.

Хоть что-то прояснилось. Не имея привычки огорчать дам, Зелг сделал заинтересованное лицо.

Странное создание попрыгало у него перед глазами и рявкнуло:

— Здравствуйте! Я — ваша фея!

Загрузка...