Всего лишь любовь

Глава 14. Костя

Жизнь лишила всего. Виталя ушла, забрала с собой Капустина. Работы нет, Тоха в лагере. Майка звонила, просила деньжат! Почему все звонят только с просьбой пополнить копилку. А просто так, уточнить, жив ли я? Как живу? Впрочем, оно и к лучшему. У меня уйма свободного времени.

Сегодня всецело себя посвятил разным, очень полезным вещам. Чтобы мозги не закисли, послушал подкасты. И даже поспорил с учёными вслух! Сделал заметки, как будто готовлюсь к работе. Нужно держать себя в тонусе, вдруг я ещё пригожусь? Поделал гимнастику. Ведь ещё Антон Павлович Чехов сказал, что в человеке всё должно быть прекрасно: и лицо, и одежда, и душа и мысли.

Помылся и выпрямил волосы. Захотелось увидеть себя молодым! Эксперимент оказался так себе. На меня из зеркала смотрел усталый «парнишка», лет сорока пяти. Захотелось обратно завиться. Побрился. Помолодел? Возможно! На годик, не больше.

Я твёрдо решил, глядя в глаза своему отражению. Что сегодня пойду к ней! Скажу всё, что так долго хотел. Впрочем, я ей уже говорил. Что люблю! Что тоскую. Что прощения прошу. Что ещё? Скажу ещё раз, но только другими словами.

Долго ищу, что надеть. Перерыл гардероб. Кажется, нет той футболочки с надписью «Teacher». Её мне Виталя дарила! Ей было бы лестно, что я буду в ней. Впрочем, она многое мне подарила. К примеру, любимого сына. И двадцать лет счастья! Неужели, вот это всё стоит одной лишь оплошности? Совершённой, к слову сказать, в нетрезвом уме и в нетвёрдой памяти. Вот об этом я ей и скажу! В тот момент я плохо себя контролировал, к тому же, был зол на неё. Может, зря?

Выбираю под тонкие тёмные джинсы с прорехами футболку под цвет. Надпись на ткани гласит: «You are my everything». И это — чистейшая правда! Пускай за меня ей всё скажет футболка. Витка же знает английский. И то, что она для меня — целый мир!

В цветочном ларьке покупаю букетик ирисов. Вперемешку с какими-то белыми нежными цветами, смотрится здорово. Думаю, торт будет лишним? Витка опять проведёт параллели с Миланой. Лучше куплю ей конфеты с орехом. Она у меня, как бельчонок-грызун. Обожает фундук!

Ну, вот! Упакован. В довесок взял Сангрию, испанский коктейль из вина. Может быть, память сработает? Вспомнит, как пили на крыше, когда отмечали мой красный диплом…

Приезжаю пораньше. И весь такой при делах, захожу вслед за тётей в подъезд. Это не та ли гусыня, которая так упрекающее зыркала в прошлый раз из соседней двери? Лифта в её доме нет. К сожалению! Здесь вообще каждый угол пропитан дремучестью. Того и гляди, отпадёт штукатурка, или пол под ногами провалится. Года три назад началась реставрация здания, да так и не кончилась, по сей день. И никогда не закончится. Проще снести эту рухлядь и построить новое. Но нельзя! Это ж памятник.

Я дожидаюсь на первом, пока женщина в белом платке поднимается. Поднимается долго. На пятый этаж. Однозначно, она! Будет снова коситься? Ну, а я постою, подожду на шестом. Взбегаю наверх. И, зависнув между этажами, ставлю пакетик с провизией к стеночке. Букет продолжаю держать. Репетирую. Вот Виталина откроет мне дверь.

Скажет:

— Чего ты тут делаешь?

А я такой из-за спины ей букет:

— Я мириться пришёл!

Может и дверь перед носом закрыть. Лучше так! Сделать глаза, как у котика в «Шреке», и жалобно выдавить:

— Пустишь?

Вот тогда точно пустит! А там уж, как выйдет. Цветы ей, конечно, понравятся. Вита любит ирисы! От вина и конфет не откажется. Но что говорить? Повиниться? Винился! На колени вставал. Умолял, заклинал и просил.

Скажу попросту:

— Я не могу без тебя, Виталин.

А она мне:

— А я без тебя очень даже! Прижимаюсь щекой к грязной глади стекла, что выходит во двор. Там Фольксваген Витали. Фиолетовый цвет выделяет его среди прочих машин. Такой маленький яркий жучок посреди колымаг цвета серого неба. Время восемь. Она уже дома. Точнее… Она уже здесь! Её дом там, со мной. А это — всего лишь приют, где она отдыхает.

Неожиданно вижу, как внутрь двора проникает большой тёмный джип. Он медленно движется, ближе и ближе ко входу. Я не чувствую, как сильно сжимается сердце. И начинает нормально стучать лишь в момент, когда задняя дверца авто выпускает наружу того, кто так смутно знаком. У него в руках розы. Огромные, красные.

«Вот же придурок», — насмешливо думаю я. Он что, не в курсе, что Вита не любит роз? Считает их красоту слишком вычурной! Или… С ним она любит всё то, что не любит со мной?

Домофон приглушённо пищит. Она слышит? Сейчас дверь откроется, и Вита возникнет в проёме, в той самой зазывной ночнушке, которую я подарил…

Но она не спешит открывать. Может, спит? Или какает? Вот же умора! Он что, заявился сюда, как и я, не спросив?

Богачёв поднимается вверх постепенно, вальяжно. Такие, как он не взбегают по лестнице. Странно, что он вообще соизволил сам подниматься. Мог бы своего водителя попросить, чтобы тот дотащил до двери…

Я стою, затаившись в пролёте. Сквозь резные перилла могу наблюдать мельтешение роз. Сколько штук? Даже страшно представить себе! Вот, ублюдок! Наверное, будет крошить их на простынь, прежде чем бросить туда Виталину.

Я вижу, как он достигает последней ступени. Вот-вот и нажмёт на звонок…

Выхожу из укрытия. Руки дрожат и дыхание сбивчиво. Мой букет — не чета его венику! Зато мой — он от чистого сердца.

— Бог помощь! — говорю, словно в мультике. Только хрипотцы не хватает в голосе.

Богачёв, весь с иголочки. Впервые я вижу его так детально с тех пор. Постарел. Но не выдохся! Борода ему очень к лицу. Точнее, она закрывает его половину, давая простор для фантазии. И только глаза неизменны. Всё тот же пронзительный взгляд достаёт до глубин.

— Ваше лицо мне знакомо, — произносит с достоинством, опустив розы так, чтобы те не светили бутонами.

— Напрягите извилины, — хмыкаю я, — Надеюсь, что возрастные изменения ещё не затронули мозг?

Его брови взлетают на лоб:

— Н-да, Константин! В юности вы были более сдержанным.

— Константин Борисович, — вношу я поправку.

Он манерно кивает:

— Учту!

— Хотелось бы знать, что вы здесь забыли? — чеканю слова.

Он ведёт взглядом вниз, достигает букета в моей правой руке, и, усмехнувшись, бросает:

— Наверное, то же, что и вы?

— Вы пришли к замужней женщине! С какой, позвольте узнать, целью? — опускаюсь на пару ступеней, становясь вровень с ним.

Так он выглядит куда более мощно. Или просто одет основательно. Галстук, рубашка, пиджак. Как на свадьбу собрался!

Он подносит ладонь, чешет нос. Этот жест говорит о его нежелании чем-то делиться.

— Мне кажется, я не обязан держать перед вами ответ. Зачем я пришёл, это сугубо моё дело. Я же не интересуюсь, зачем пришли вы?

Вторая его рука занята. И букет, очевидно, мешает его «непричастности».

— Я пришёл к жене! А вы к кому заявились? — я встаю от него метрах в двух. И чувствую силу его нежелания двигаться с места. Да уж, надеяться, что Богачёв добровольно уйдёт, не приходится! Ну, не уйдёт сам, я ему помогу…

— Ну, скажем так, я не заявился, а тоже пришёл. Я пришёл к Виталине Михайловне обсудить кое-какие вопросы касаемо бизнеса, — щурит глаз на меня.

Я чуть не прыскаю со смеху. Бизнесмен, твою мать!

— Да не бзди! — вырывается дерзко. Я, не успев удержать эту фразу в себе, ещё крепче сжимаю букет.

— Что, извините? — говорит спустя паузу.

— Ты с букетом пришёл обсуждать деловые вопросы? Так я и поверил тебе! — усмехаюсь его церемонности.

Богачёв шумно тянет ноздрями в себя затхлый воздух подъезда. Ну, давай же, ответь что-нибудь!

— Да, я пришёл к ней с намерением. И тебя посвящать в свои намерения не собираюсь, — вкрадчиво делится он.

Ах, вот как? Меня просто трясёт от бессилия. Я не думал, что он вот так сразу же сдастся. Но, увидев меня, её мужа, хотя бы почувствует стыд? Да, какой там! Богачёв, отвернувшись к двери, снова тянет руку к звонку. Я теряю контроль над собой и толкаю его. Да так сильно, что он, завалившись на стену, роняет букет алых роз. Те падают на пол и остаются лежать на резиновом коврике с надписью «Welcome».

— Ах ты, щенок! — ощетинившись, он демонстрирует мне свою истину, свой настоящий удел.

— Пошёл вон! — выдыхаю, за долю секунды до выпада. Не упасть помогают перилла, за которые я ухватился в последний момент. Ответный толчок был не менее сильным. Но я даже букета не выронил! Я был готов.

— Ты ей это собрался дарить? — усмехается он, бросив взгляд на цветы.

— Она розы не любит, говнюк! — вырывается.

Ревность к нему нарастает во мне, словно магма. И мой мирно спящий вулкан, пробудившись спустя столько лет, отчаянно требует жертв. Тем же самым букетом, который он так «высоко» оценил, я залепляю ему по лицу. Богачёв, не успев отшатнуться, получает цветком прямо в глаз.

Лицо, которое вижу, когда опускаю букет, преисполнено злобы. Наверное, то же самое чувствую я? И сил нет держать это чувство в себе! Я бросаю букет и вцепляюсь в пиджак у него на груди.

— Отвали, лучше сам отвали, и не приходи сюда больше, — цежу я сквозь зубы.

И наши глаза глядят друг на друга в упор. Теперь мы с ним вровень по росту. Но по крепости он превосходит меня. Навалившись, вдавив меня в стену, он берёт превосходство. И локтем грозит придушить…

— У тебя не спросил, что мне делать, — рычит сквозь растительность. С бородой он похож на актёра. Не помню, как звать! Вита, насколько я помню, не любит бород. Или со мной не любила? Врала…

Я нахожу его слабое место внезапно. Ударив ступнёй по ноге. Богачёв отступает, но в тот же момент налетает с удвоенной силой. И мы вместе падаем на пол, позабыв о цветах, об одежде, о том, что за створкой дверей — Виталина. Наш общий, такой беззаветно желанный, заманчивый плод.

— Признавайся, ты спал с ней? — напираю я, будучи сверху.

— Конечно, я спал! У нас общая дочь, — огрызается он.

Мы не дерёмся, не бьём по лицу. Просто катаемся по полу, каждый стремится подмять под себя. Как будто такая позиция даст превосходство, не только в борьбе, но в любви.

Наша схватка продлилась бы дольше…

— Ах ты, скотина, — вцепляюсь в рукав пиджака, тот трещит.

Он в отместку рвёт ворот моей «говорящей» футболки. И в этот момент открываются двери одной из квартир.