Всего лишь любовь

Глава 28. Костя

Мои связи пока ещё действуют. Благодаря им я нашёл Немова. В учёной среде его знают. Работал в издательстве, много лет редактировал чужие рукописи. Правил чужие романы, и ни одного из своих не издал! А есть ли они у него? В интернете нашёл только две небольшие книжонки. Не художественных. Скорее, поучительных! О том, «как писать книги».

Странное противоречие. Человек, не написавший ни единой книги, учит тому, как писать? Ну, видимо, он — теоретик. Такой же, как я. А ещё — критикан! Его «лестные отзывы» о чужих литературных трудах, словно стрелы Амура, пронзают насквозь. Если уж мне так обидно, то, каково же им, авторам этих творений?

К примеру:

«Нельзя не чувствовать, что автор хотел тут сказать что-то очень важное, вот только ошибся в выборе предметов, и в форме, и в способах их описания».

«До убожества ограничен диапазон творческих изысканий, сужен до масштабов одной комнаты, где, судя по слогу, томится несчастная Муза».

«Мелодраматическая дребедень, в духе старых французских романов, расточительство фраз, таких же пустых и надменных, как и канделябр, стоящий в прихожей советской хрущёвки. Зачем он там? Кто-то забыл, не иначе?»

В общем, тот ещё фрукт! А точнее, фрукт — это моя дочь. Причём, запретный! А он — просто гусеница-плодожорка. Вредитель. Которого нужно прогнать.

Назначил «свидание» там, где нас не увидят. Подальше от центра, от института, от дома. Думал, он удивится! Но, нет. Согласился безропотно. Со временем, с местом. Со всем.

Я восседаю на летней площадке. Занял крайний из столиков, тот, что в тени. Долго думал, пока ехал сюда, что скажу ему. Пытался представить себе Майку со взрослым мужчиной. Таким же, как я. Становилось так тошно! Омерзительно тошно. И разум блокировал все эти мысли. Замыливал сцены их близости с ним. Как в фильмах цензурой рисуют пятно, если курит герой.

Что скажу ему? Чем пригрожу? Тем, что добьюсь исключения? Я и сам скоро вылечу! Мы наравне. Только я не повинен ни в чём. А его вина официально доказана. Правда, Майя… Мой младшенький рыжик. Уж если она полюбила… То мне не простит.

Поднимаю глаза. Замечаю его. Узнаю моментально! Походка достаточно скована. Волосы тёмного цвета. Курчавые, как у меня. Диоптрии в тонкой оправе добавляют ему элегантности. Как и рубашка, в которую он нарядился. Для встречи со мной.

Не вставая, машу ему. Немов кивает, увидев. Снимает очки. Торопливо подходит. Он выше меня. Ненамного, но выше! Констатирую это, когда вынуждает подняться. Стоит и глядит на меня. Ждёт, что подам ему руку? Едва ли такое уместно сейчас.

— Можете бить, я готов! — говорит, закрывает глаза. Подставляет лицо для удара.

— Э… Бить? — негодующе хмурюсь.

— Да, я предвидел, потому отпросился на завтра с работы, — кивает, открыв один глаз, — Думаю, с фингалом мне появляться перед студентами будет не комильфо.

Солнце, пытаясь проникнуть под тень живописного клёна, шевелит листву ветерком…

— Комильфо, — говорю я задумчиво, — Есть такие конфеты.

— Что… простите? — теряется он.

— Почему вы считаете, что я должен вас бить? — возвращаюсь я к теме.

Он пожимает плечами:

— Ну, вы же отец! Я бы поступил именно так.

— Вы любите бить по лицу? — усмехаюсь.

— Что? Люблю? Нет! — возражает филолог, — Никогда в жизни не делал этого. И, надеюсь, что не предвидится.

Я, невзирая на сцену, сажусь на согретый мною стул. Смотрю на него снизу вверх. И что-то знакомое теплится в памяти… Богачёв, Никита Георгиевич. Он сидит за столом, я стою. Он — хозяин, я — раб! Он щёлкнет пальцем, и я полечу, как букашка, по жизни…

— Я хотел пообщаться, узнать вас получше, — пытаюсь быть вежливым, и добавляю, подумав, — Понять, с кем встречается дочь.

Он всё же решается сесть. И теперь мы на равных. Глядим друг на друга, сквозь стёкла его вновь надетых очков.

— Что ж, благодарен вам! — отзывается Немов.

Я знаю всё про него, но решаю спросить:

— Итак, вы преподаватель в её институте. Живёте один?

Он кивает. Заметно, как сильно волнуется. По тому, как избыточно часто поправляет очки на носу. Он красив по-мужски. Наверное. Я в мужиках не особо силён! Он высок и опрятен. Лёгкий контур щетины на бледном лице…

Вспоминаю минувшую ночь. Виталину. Как она упрекала меня в промежутках любовных утех:

— Ты колючий! Ну, Кось! Прекрати! — когда щекотал её шею, животик с «весёленьким шрамом». Когда так неспешно любил…

— Я разведён, — произносит Борис Давыдович. Так зовут его.

Вдруг понимаю… «Н.Б.», — это подпись на той самой открытке с Майкиного дня рождения. НБ — это Немов Борис! Не Никита…

Тем временем Немов продолжает меня посвящать в перипетии своей личной жизни:

— Жена увезла мою дочь за границу. Теперь мы с ней видимся редко. В лучшем случае, раз в год. Так что я отдаю себя работе.

— Почему она? — задаю я короткий вопрос.

— Что? — прерывается он, и вновь поправляет очки.

— Почему Майя? — формулирую мысль, — Или это не первый раз, когда вы совмещаете работу и личную жизнь.

Сейчас я похож на Пескова, из соцотдела. Может быть, применить к нему тактику анкетирования: «Отвечайте только да, или нет». Но мне нужно услышать как можно больше о том, почему?

— Что? — Немов снова терзает очки, — Нет! Смею заверить вас, в первый! Я и сам, признаться, был в шоке. Просто накрыло. Понимаете? Даже не знаю, как это сказать. Ведь я же не мальчик! Мне уже сорок семь, недавно исполнилось. А тогда было сорок пять, когда я впервые увидел её…

Эта длинная речь обессилила его настолько, что профессор снимает очки, протирает ладонью лицо, будто хочет утешить себя. И опять надевает их на нос.

— Продолжайте, — бросаю. И жду.

Он вздыхает, глядит на столешницу, словно там перед ним открываются кадры из жизни:

— Увидел и сразу… влюбился. Но! Вы поймите, я же не сразу вот так взял и в лоб сообщил. Я долго думал, боялся, отвергнет, — он усмехается с горечью, — Я — взрослый дядя, профессор. Старик! Для неё. А она… Майя, она — просто уникум!

Странную смесь ощущений рождает подобная фраза. Смущение, стыд и… отцовскую гордость. Хочется выдать что-нибудь вроде: «Да, моя дочь!». И одновременно хочется опровергнуть.

— В каком смысле слова? — решаю спросить.

— Во всех! — открывает глаза широко, — Вы знаете, она книгу пишет?

Я удивлённо смотрю на него:

— Да что вы? Не знал.

Немов кусает губу, выпускает её изо рта, облизнув:

— Майя, она очень скрытная. Всё, что касается творчества, прячет. Даже мне не даёт почитать. Но я выкрал!

Лицо его вмиг оживает, становится каким-то по-мальчишески дерзким, насмешливым.

— Что выкрали? — непонимающе хмурю я брови.

— Рукопись выкрал! — парирует он, — Рассказы. Там сборник рассказов. Фантастика, фэнтези. Нечто такое… Меня унесло! У неё, понимаете, видение, тонкость сознания, язык, столь живой, многообразный. Я на своём веку столько книг прочитал, что не счесть! Знаю, о чём говорю.

Я пытаюсь припомнить, говорила мне Майя о чём-нибудь, вроде этого. Пишет книгу? Обидно даже. А ведь я раньше читал всё, что она писала. Все статьи, сочинения, даже частушки для детского конкурса! А когда перестал? Когда доченька выросла…

— Вы ей об этом сказали? — пытаюсь отвлечься, — Ну, что прочитали и что вам понравилось.

— Нет, что вы! — смеётся Борис, — Она же немедленно бросит!

— Почему? — удивляюсь.

Он смущается, рука машинально трогает дужку очков. Поправляет её:

— Ну, я как бы её замарал своим вниманием. Нельзя демонстрировать текст никому, пока он не дописан. Это Майкина убеждённость. Одна из её убеждённостей.

Поразительно! Чувство, что мы говорим не о Майе. О какой-то другой Майе. Которую я знаю хуже, чем он.

— Возможно, и мне посчастливится когда-нибудь его прочитать, — отвечаю, и чувствую… ревность.

— Это уж, как Майя сочтёт. Я же со своей стороны буду настаивать, чтобы она отдала эту рукопись в издательство. Но только Майе решать! Относительно творчества. Как и относительно всего, что касается нас.

Сказав это «нас», замолкает. Опять начинает «жевать» свою нижнюю губу. Та изрядно обкусана. Да, уж! Нас. Есть они, и есть я. И я уже, как бы, отдельно от Майи. Как давно я отдельно? Сначала её блудный папа решил объявиться. Теперь этот Немов Борис…

— Вы так говорите, как будто для вас отношения с Майей — всего лишь приятная мелочь, — цежу. И жалею теперь, что не врезал.

— Нет! Что вы! — спешит разуверить, — Я просто… Я просто очень боюсь. Понимаю, что это случится. И очень боюсь. И готовлюсь.

— К чему? — говорю.

В голове, словно вспышка, «невинная» мысль. Неужели Майка беременна?

— К тому, что она меня бросит, — вздыхает профессор. Отводит глаза.

Я смотрю на его выступающий нос, на кадык, подбородок, щетину. Не хочу представлять, но невольно себе представляю… Что он целовал мою дочь. Он касался её, трогал всячески. Был с ней… в постели. О, Господи! Это так непривычно и жутко, что даже мурашки бегут по спине.

— С чего вы так уверены в этом? — бросаю ему.

— Понимаете, — хмурится Немов и вновь поправляет очки, — Майя такой человек. Ей сейчас хорошо, в этом моменте, со мной. Ей кажется, это навсегда. Но время пройдёт, ей нужны будут совершенно другие эмоции. И я не смогу ей этого дать. Сможет кто-то другой! И я, как человек её любящий, должен буду её отпустить. Будет больно! Но… любви не бывает без боли, ведь так?

Наверное, так рассуждал Богачёв, когда отпускал Виталину… Эта мысль настигает внезапно. А следом приходит та самая боль. Нестерпимая, жгучая…

— Да уж… Тут я с вами согласен, — шепчу.

— Так что смею заверить вас, наши с ней отношения не продлятся долго. Через год с небольшим, Майя остынет ко мне, обратит свой девичий взор на другого. Я же за это время постараюсь ей дать максимально, всё, что смогу. Задействую все свои связи, возможности. В плане писательства, в плане учёбы, — стремится меня убедить.

— То есть вы, заранее зная, что разлука неизбежна, всё равно ступили на этот путь? — я смотрю на него теперь как-то иначе. Не знаю даже, что стало причиной тому…

— Да, ступил! Даже день, проведённый с ней рядышком, стоит того, — улыбается Немов.

Я должен его ненавидеть. Но внутри почему-то безмерная жалость к нему… Или к себе самому? Ведь и я знал заранее, что обрекаю себя. Быть мужем, не значит — любимым. Быть другом, не значит, всегда…

— Что ж, я планировал как-то наехать на вас, призвать вас к ответственности, поставить условия. Не знаю, что ещё? Пригрозить! Но теперь…, - развожу я руками.

Немов смотрит с опаской, опять поправляет очки:

— Что теперь?

— А теперь вы меня обезоружили! — произношу это с лёгкой усмешкой. И словно камень упал с моих плеч.

— Майя именно так говорила о вас! — улыбается Немов.

— Обо мне? — я хватаюсь за фразу.

— Да! Она говорит, что вы человек понимающий, — цитирует он мою дочь.

— Надо же, — хмыкаю я с теплотой, — Моя жена, Вита, могла бы с этим поспорить.

Немов вздыхает и вновь поправляет очки:

— Я произвёл на неё не самое лучшее впечатление. Увы, но первое впечатление нельзя произвести дважды. А жаль!

— Ничего, — говорю, — Если, как вы сказали, ваши с Майей отношения продлятся недолго. То и Вита не слишком расстроится. Она, как и всякая мать, хочет выдать дочь замуж, хочет внуков понянчить. Ну, вы понимаете…

— Я понимаю! — кивает с готовностью, — И если бы Майя пошла за меня…

Мой взгляд прерывает поток красноречий. Говоря ему: «Стоп». Вот здесь стоп! Я не намерен с тобой обсуждать вашу с дочерью мнимую свадьбу.

— Я имею ввиду… Ведь не грех помечтать? — усмехается он, поджимает губу. Словно знает, что эти мечты никогда не найдут воплощения.

— Скажите? — желая сменить тему, решаю припомнить один из прочитанных отзывов, — Я наткнулся на отзыв в сети. Ваш отзыв на книгу. Одну из историй Липскерова Дмитрия. Я в своё время перечитал все его произведения. Начинал с «Пространство Готлиба».

Немов, чуть вскинув лицо, подаётся вперёд. Опираясь о стол, он вздыхает:

— И как вам?

— Потрясающая фантасмагория! — весело хмыкаю я, — Я бы сказал, фантазия на грани эпатажа.

— Да, его нередко сравнивают с Пелевиным, — произносит «знаток», — Но Пелевин более социально-ориентирован. Романы Липскерова оторваны от жизни, политики. Абсолют в мире фантазий!

— У него нет новых книг? — интересуюсь, — Я бы прочёл.

— Последний прочитанный мною роман назывался «О нём и о бабочках», — отвечает Борис.

— О, да! Я читал, — вспоминаю историю. Странную! Впрочем, как все у известного автора. В этой конкретной истории член главгероя, сперва перестав функционировать, ожил. Точнее, исчез! Воплотился в живом человеке. Который и стал выполнять его функцию, спать с его юной женой…

— Наверное, в нём воплотились все страхи мужчины за сорок, — стыдясь, произносит Борис.

Мы молчим, усмехаясь. Каждый — своим собственным мыслям. В этот момент к нам решает приблизиться одна из официанток. Очевидно, что наш разговор не желали прервать. А теперь пришло время заказывать что-нибудь. Или… уйти.

— Эспрессо, пожалуйста, — говорю я, не глядя в меню, — И круассан.

— Мне тоже, — кивает Борис.

— Больше ничего? — с лёгкой досадой бросает девчонка, одетая в тёмный костюм.

— Пепельницу, если можно? — произносит профессор, — Вы курите? — этот вопрос адресует уже мне.

— Давно не курил, — говорю, — Но с недавних пор начал.

Вернувшись к приятной ему теме книг, он опять вопрошает:

— А вы читали Анну Борисову?

Не найдя это имя в своих закромах, я пожимаю плечами:

— А кто это?

— Это, — поправив очки, произносит Борис, — Альтер-эго Акунина! Того, что описал Эраста Фандорина. Знаете?

— Да, конечно! — я радуюсь, что не попал впросак, — Каюсь, правда, смотрел, не читал.

— Мне в женском обличии он нравится больше. Если можно так выразиться, — примяв прядь волос надо лбом, говорит пресловутый эксперт, — Книга «Времена года» весьма впечатлила меня.

— Секундочку, я запишу, — вынимаю смартфон.

— Только поторопитесь! — бросает вдогонку.

— Почему? — говорю.

— Так изъяли уже из продажи.

— А…, - догадавшись в чём смысл его слов, не берусь уточнять, — Хорошо, что я не писатель, и моё мнение мало кому интересно.

— Да, — соглашается Немов, — Быть публичным человеком в наше время непросто.

Нам приносят заказ. Ставят пепельницу рядом с двумя чашками кофе.

— Спасибо! — киваем почти одновременной той официантке, что его принесла.

Немов, достав сигаретную пачку, кладёт со своей стороны. Удивлённо смотрю на неё:

— Ну, надо же! Я думал, кроме меня, их уже никто не курит, — и вынимаю свою. «Пётр Первый».

Немов тоже слегка удивлён. Поправляет очки, достаёт зажигалку:

— Я с юности к ним пристрастился. Знаете, это как что-то попробуешь, и это уже не просто вкус сигарет, а вкус тех годов твоей жизни. Наверное, так.

— Есть такое, — держу сигарету, никак не могу закурить.

Вспоминаю, когда начинал, то курение было попыткой уйти от проблем и расслабиться. Я страдал! Я не думал тогда, что Виталя когда-нибудь станет моей. Что мы будем семьёй, настоящей семьёй. Я и представить не мог, что желание сбудется! А теперь… Не могу осознать, что просрал это всё. Ведь мой приз предназначен другому.