Всего лишь любовь

Глава 35. Вита

Стыдно, конечно, но я совсем забыла о засосах на груди. Катька видела в сауне. Но промолчала. Наверное, думает теперь, что я изменяю мужу? В этом и заключается наш кризис семейный. С другой стороны, какая мне разница, что думает Катька? Она уже дважды в разводе! Вот и я скоро примкну к разведёнкам.

Шумилов не даст мне развод просто так. Заартачится. Я буду настаивать. Лучше одной жить, чем с ним! Сегодня итак придётся спать вместе. В одной постели. Я ему сразу скажу, чтобы руки не распускал. Положу между нами Капустина.

Тот сидит позади, вместе с Майкой. Она грызёт ногти и слушает музыку. Ведь девчонка ещё! И когда подросла? Я, конечно, себе представляла её кавалера не так. Майка раньше ни с кем не знакомила. И вот сразу такое…

Шумилов говорит: «Ты делаешь из мухи слона». А я отвечаю: «Бинокль разверни, и увидишь!». Хотя, что он там увидит? Он дальше собственного носа ничего не видит.

— Пристегнись, — говорит.

— С каких это пор? — отвечаю.

— С таких. На дороге облава. Я не хочу платить штраф, — изрекает Шумилов. Он сегодня побрит.

— Я заплачу, не волнуйся, — усмехаюсь в ответ.

Он как-то злобно косится. О чём, интересно, подумал? Хотя, нет! Не интересно. Совсем.

— Там было два комплекта белья, — говорит, — Один нам?

— Мне, — говорю ему.

— Нам! — повторяет Шумилов и зыркает в зеркало заднего вида.

— Да она наушники включила, не слышит! — машу я рукой, — Майя! — зову её.

Майя — ноль реакции.

— И что с того? Практикуйся, — говорит, стиснув руль.

Я смотрю на него:

— А чего такой злой с утра?

— Я волнуюсь, — бросает вполголоса.

— Было бы из-за чего, — отвечаю расплывчато.

Шумилов смотрит с презрением. Даже скулы напряг.

— За дорогой следи. Вдруг облава, а я не пристёгнута, — шлёпаю я ремнём безопасности.

Цокнув, он устремляет глаза в лобовое стекло. Долгое время мы едем в молчании. Я тоже вставляю наушники. Слушаю книгу о жизни, о пылкой любви. В какой-то момент тормозим на заправке.

Прежде, чем выйти, Шумилов бросает:

— Кто мороженку хочет?

Мы обе молчим.

— Понял, — кивает со вздохом.

Сквозь наушники слышу его. И думаю в этот момент: «Ничего мы такого не сказали при Майке?». Хотя, она не поймёт. Сейчас не до этого, видно! С профессором пишется. Решаю прервать её:

— Майя! Подушку подай.

— Чего? — вынимает наушник.

— Подушку! — киваю ей за спину.

Майка, взяв сзади валик в форме гусеницы, подаёт его мне.

— Чего же профессор не захотел с роднёй познакомиться? Постеснялся? И правильно. А то у бабули с дедулей сердце слабенькое, — не могу сдержать колкость. Копила с момента, как Майка залезла в машину.

Снимает второй наушник и держит в руке:

— Мам, не суди о людях поспешно! — произносит с упрёком.

— Неужели нет мальчиков хороших вокруг? И зачем выбирать того, кто тебе не подходит? — смотрю вбок. Вижу, как Костя выходит из здания бензозаправки с мороженым.

— Мне с мальчиками не интересно. Мне интересно с мужчинами! — выдаёт моя милая доченька. Вот, кого я воспитала!

— Как по́шло звучит, — отвечаю, скривившись.

— Каждый слышит своё, — усмехается дочь.

Я бросаю взгляд за спину. Удивлённый, растерянный взгляд:

— Это он тебя учит хамить?

— Мам, я уже не ребёнок! — взрывается Майка.

И в этот момент открывается дверца машины. Шумилов, а с ним — три рожка, проникают в салон вместе с тёплым воздухом.

— Так, Рыжики! — смотрит он на обеих по-очереди, — Вот вам рожки. Не ругаться!

— Спасибо, сам ешь, — сплетаю руки на груди. Наверное, с папой она не говорит таким тоном? Уверена, с ним дочь другая.

— Ну, как хочешь, — вздыхает Шумилов. Вскрыв упаковку, опять предлагает, — Лизни.

Уловив в его взгляде намёк, я лишь хмыкаю. «Никогда! Ни за что. Я больше не стану этого делать. И не надейся!» — отвечает мой собственный взгляд. Хотя лизнуть очень хочется. Майка сзади так чавкает! Оставив кусочек, она тянет руку к Капустину.

— Ему нельзя! — успеваю сказать.

— Капустин, прости, — отзывается Майка. У собаки она прощение просит, а у меня — никогда.

Дальше слушаем радио. Шумилов листает, пытаясь найти подходящий его настроению трек. Я прошу:

— Подожди! — слышу Катю Сипович.

А она гармонично звучит. Без напряжения, мягко. Но в то же время понятно, что речь о серьёзных вещах. В какой-то момент произносит:

— Бизнесмен Никита Богачёв, много лет владевший долей в Петербуржском нефтяном терминале, передал свои акции бывшей жене, выяснила «Фонтанка»...

Шумилов делает знаки бровями. Мол: «Ай-яй-яй, незадача!». Знал бы он, что мне всё равно. Усмехаюсь в ответ. Сама переключаю радиостанцию. На другой волне играет мелодия. Хорошая песня.

— Даааавай всё сохраним,

Кааааак первый наш фотоснимок, — поёт… Кажется, Anna Asti.

Шумилов тянется к кнопочке. Щёлкает ею. Другая радиостанция также звучит женским голосом. Вроде, Полина Гагарина. Что-то из раннего.

— Вот эту оставь, — говорю.

Шумилов пыхтит, оставляет. Пока куплет движется, он напряжён, но прослушав припев, принимается дальше листать:

— Ты же меняаа простиииил,

Сказааал: «Забууудь»,

Ты же меня впустииил

В своюуу судьбууу!

Ты же меняаа простииил,

Упааасть не дааал,

А я тееебя не прощуу никогда, — продолжаю я петь в голове.

Пока Шумилов не делает громче другую мелодию.

— Ты не ангел,

Но для меня,

Но для меня

Ты стала святой! — поёт кто-то по радио Ретро. Кто-то очень знакомый…

— Чья это песня? — интересуюсь. Но Шумилов уже пролистал. На одном из каналов реклама:

— Туалетная бумага Зева Плюс, такая мягкая, что ей можно доверить самое дорогое.

— Вот тут я согласен, — комментирует он, как будто знает, в чём разница.

Закатив глаза к потолку, я включаю наушники. Тем самым давая понять, что рекламу туалетной бумаги пусть слушает сам! Вскоре книга уносит меня в романтичные дали. Где герои находят друг друга спустя много лет. Находят для того, чтобы не разлучаться…

В родительский дом приезжаем в молчании. Каждый молчит о своём. Майка решила, наверное, что это она стала причиной раздора между мной и Шумиловым. А Шумилов решил, что я злюсь на него. Я не злюсь! Я уже перестала чувствовать что-либо. Эмоции скоро атрофируются, и станет значительно легче. Я знаю.

Вероника стоит у калитки. Сегодня на ней не спортивный костюм, а нарядное платье. На душе как-то больно и горестно. Неужели, теперь никогда… Не назвать её мамой? Не обнять. Не приехать! Беру себя в руки в последний момент: «Не вздумай рыдать, идиотка!».

— Ой, любоньки вы мои! Как соскучилась! — свекровь раскрывает объятия.

И первой в них угождает Майка.

— Бабуш! Поздравляю! — смеётся она и целует бабулины щёки.

— Мам, вы такая красивая! — делаю я комплимент, щупаю мягкую ткань, — На вискозу похожа.

— Отрыла в шкафу, представляешь? Столетней давности платье. А я в него влезла. Вот это праздник! А то, что я с дедом вашим живу столько лет — это уже давно не праздник, — произносит с улыбкой.

Сегодня она заколола все волосы, заплела их в косу. И совсем на себя не похожа! Легко угадать в этой женщине ту, какой она была в юности. Кокетливой, робкой, игривой! Когда-то я тоже мечтала, что мы с Костей будем жить долго и счастливо. И умрём в один день…

— Жалко, что Тошеньки нет, — мама грустно вздыхает.

— Не волнуйся! — утешаю её, — Приедет, отправим его к вам сюда, на месяцок. Ещё устанете!

«Хорошая мысль», — размышляю. Возможно, именно так стоит сделать? Взамен поездке на море отправить Антона к бабуле с дедулей. Вот только… жестокую правду сказать ему до, или после того?

— Вот и отлично! Как раз ягодки поспеют. Будет кушать с куста. Это ж милое дело! Не то, что сидеть в городе, — берётся Вероника развивать эту тему, пока мы идём сквозь густой виноградный навес, — Подожди! — восклицает она, — Вы ж на море хотели?

Я мешкаю:

— Вроде хотели. Пока не решили ещё! У меня там с кафе много дел, у Шумилова… тоже.

— Ой! — Вероника вздыхает, — Дела подождут. Отдыхать иногда тоже надо! Вот Антошку оставляйте нам с дедом, и поезжайте вдвоём на моря. Свои старые косточки греть!

Она, приобняв, прижимает к себе. Сквозь футболку я чувствую жар её рук.

— Похудела, кажись! — говорит.

— Да, ну, мам! Это вам кажется, — взяв её руку, спешу отодвинуться.

Майка берётся с другой стороны. И бабуля, счастливая этим присутствием, произносит:

— Мои ж вы красавицы!

— Три поколения женщин семейства Шумиловых! — слышу глубокий, слегка хрипловатый отцовский «привет».

У меня с юных лет не было папы. И Шумилова старшего я всегда воспринимала именно так, как отца. Как мужчину, который всё знает, умеет, способен помочь. А Вероника была как подруга! Чьи тёплые руки утешат, чьи слова найдут путь к пострадавшей душе. И как я смогу без всего этого жить…

— Папа, поздравляю! — тянусь к нему.

Майка прыгает деду на шею. Он высокий, с Шумилова ростом. А Майка повыше меня. Так что всеобщая убеждённость в том, что она «пошла в папу» правдива, по крайней мере, на вид.

— Вот уж с чем поздравлять? Тут сочувствовать надо, — смеётся Борис, — Сколько лет мне мозги проедает вот эта женщина. Видишь вон, облысел? — он гладит широкой ладонью свою облысевшую голову.

— А я вся седая из-за тебя, и ничего? Молчу! — мать ставит руки в бока.

Вот эти их ссоры всегда умиляют меня. Они словно кошка с собакой! Но только на вид. И тем, кто не знает, покажется, что они терпят друг друга. Но мне-то известно, какая царит в этом доме любовь. Такой никогда не случится у нас с Шумиловым.

Внутри разомлевшего под июньским солнышком дома пахнет едой. Стол накрыт. По случаю праздника мама достала нарядный сервиз. Вижу несколько мисок с салатами разных мастей. А в духовке томится жаркое.

— Мам, ну, вы, как всегда, наготовили! Мы это всё не съедим, — говорю. А живот начинает урчать от обилия запахов.

— Не съедите, с собой заберёте! — отвечает свекровь.

Она достаёт из кастрюли разноцветные перцы, набитые фаршем. На большом разукрашенном блюде лежат пирожки. Я никогда не возила свои, Вероника чужих не приемлет. Готовит сама. Всё! И даже томатную пасту.

Майка хватает один пирожок:

— Ты бы аппетит себе не портила! — упрекаю её.

— Кушай, сладик мой, кушай! — смеётся бабуля, — Небось, оголодала в своём общежитии?

— Знали бы вы, чем они там питаются, — качаю головой.

— Так отож! — Вероника вздыхает.

Мы с дочерью, встретившись взглядами, отправляем друг друга в нокаут. Она убегает наверх. Я смотрю, как Шумилов в компании папы заходит, о чём-то болтая. И тоже бросаю:

— Пойду, переоденусь!

— Ага, — отзывается мать.

Наверху, в нашей спальне. О, господи,

нашей

… Я застываю у зеркала. Кровать слишком узкая. Как для двоих. Может, спровадить Шумилова на пол? Простынет! А я виноваться потом.

Ставлю сумку у тумбочки. Из вещей вынимаю футболку, кладу на постель с его стороны. Мне чужого не надо! Своё достаю, расставляю на тумбочке. Аппликатор для шеи и крем для лица, новый роман знаменитой писательницы, наполовину прочитанный мною.

Кое-что из вещей затерялось в шкафу. Справедливо будет забрать эти вещи отсюда? Открыв дверцы шкафа, смотрю на его содержимое. Несколько платьев, которые Веронике уже «не по возрасту». Она отдавала, надеялась, буду носить! Ткань приятная к телу. Забрать, не забрать? Нахожу свои шорты, в которых любила копаться в огороде. Даже пятна от свежей черники остались.

Прижатое к краю, висит на кронштейне внутри что-то мягкое, давнее, в светлом чехле. Я снимаю чехол. А под ним… Подвенечное платье! То самое, белое, в котором венчалась свекровь. Именно венчалась, в церкви, как положено. А я? Я просто расписана с Костиком в ЗАГСе. Может быть, в этом всё дело? Мы не клялись перед Богом. А обещания данные друг другу, как оказалось теперь, ничего не стоят…

Вероника повыше меня. Так что пришлось подбирать его снизу и укорачивать рукава. Отрезать мы не стали. Свекровь говорила, что дочь может вырасти в Костю, высокой. И оказалась права! В том, что Майка высокая. Только не в Костю. Представляю её в этом платье, под ручку с профессором Немовым. И меня аж коробит от этого! Брррр!

История этого платья такая, что я ещё не родилась, а оно уже было. По словам Вероники, ещё её мама готовилась к свадьбе. В те времена особых изысков не было! Раздобыли хорошую ткань и пошили. А чтобы украсить его, она вышивала вручную. Представить себе не могу, каких трудов это стоило ей. Свекровь повторяла:

— Замуж захочешь, ещё и не то умудришься!

Шутила, конечно. Просто прабабушка очень хотела быть самой красивой невестой. Не зная, что шьет, в том числе и для нас.

Шумилов заходит внезапно. Когда я, приложив платье к телу, смотрю на себя в большом зеркале. Вспоминаю, как сильно боялась испачкать его.

— Ностальгируешь? — цедит Шумилов.

Убрав вешалку с платьем обратно в шкаф, говорю:

— Представляю себе нашу дочь, под ручку с… заслуженным членом.

Костя, хмыкнув, бросает:

— Не бойся! До свадьбы у них не дойдёт.

— Откуда ты знаешь? Это он тебе так сказал? — меня распирает от любопытства услышать их разговор во всех красках. Что эти двое могли наплести?

Но Шумилов уходит от ответа.

— О! Вот же она. А я обыскался, — берёт он с постели футболку с надписью «Teacher».

— Думал, забыл у любовницы? — язвительно хмыкаю.

— Так я у неё и забыл, — говорит, — У любовницы!

И смотрит так пристально.

— Ой, что ты несёшь? — меня кривит.

— Такую ночку провёл с одной местной чикой. Подцепил её в баре. Всю ночь кувыркались! — он выдыхает воздух, сложив губы трубочкой. Словно упарился! Гад!

— Замолчи! — говорю.

— Не то что? — удивительно дерзко парирует Костик, — Расскажешь отцу с матерью? Ну, давай! Уничтожь годовщину.

— Шантажист, — цежу я сквозь зубы.

И, выбрав свободные шорты и майку, иду одеваться подальше от бесстыжих Шумиловских глаз.