ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Живая связь времен
Роман «Секретарь обкома» был опубликован незадолго до волнующего события в жизни В. А. Кочетова: в 1962 году в связи с пятидесятилетием писателя партия и правительство отметили его заслуги перед советской литературой орденом Ленина[162]. Высокая награда, поток сердечных приветственных писем читателей и общественных организаций в адрес популярного художника слова, публикация объективных критических статей, посвященных его творчеству, — все это воодушевляло В. Кочетова не только как писателя, но и как руководителя одного из старейших литературно-художественных журналов страны — «Октября».
В. Кочетов достойно продолжал традиции журнала, у колыбели которого стояли Д. Фурманов и А. Серафимович, которому отдали немало сил А. Фадеев и Ф. Панферов. В беседах с коллективом редакции и творческим активом журнала В. Кочетов постоянно подчеркивал необходимость стойко держаться на партийных, классовых позициях, всегда помнить о том, что «успехи советской литературы определялись и определяются неутомимой работой Коммунистической партии, которая ни на час не забывала об основном, главном ленинском требовании к литературе, о том, что литература должна быть частью общепролетарского дела, частью того дела, которое творят наши рабочие, наши крестьяне»[163].
Этот критерий и был для В. Кочетова решающим при оценке явлений современной литературы и отборе рукописей для публикации в журнале. Целеустремленный партийный художник и редактор, твердо стоявший на четких и ясных творческих позициях, он был нетерпим к идейным шатаниям и колебаниям, к неопределенности и расплывчатости мировоззрения, ко всякому отступничеству от коренных принципов социалистического искусства. Но послушали бы иные критики, высокомерно и грубо поучавшие его азбучным истинам искусства, с каким тактом и пониманием «тайн» и «секретов» мастерства сам учил он молодых, да и не только молодых, авторов идейности и художественности, как покоряюще мягко, ненавязчиво, но убежденно выводил заблуждающегося писателя, поэта, публициста на верный путь.
Люди, близко знавшие В. Кочетова, ничуть не преувеличивают, когда с удивлением вспоминают: «Поражали эрудиция, энциклопедизм знаний Всеволода Анисимовича. Он был человеком, по-горьковски неустанно, всю жизнь пополнявшим запас своих и без того обширнейших познаний в разных областях жизни»[164]. Да, именно таким видели В. Кочетова и мы, члены редколлегии и сотрудники редакции «Октября».
Как главный редактор журнала В. Кочетов постоянно представал перед нами во всей многогранности своей незаурядной личности: то ясно и точно мыслящим марксистом-философом и политиком, то историком, экономистом и социологом, то общественным деятелем, широко осведомленным в проблемах развития нашего народного хозяйства, и всегда — авторитетным руководителем, умевшим четко, оперативно преломлять решения партии и правительства в конкретные литературно-художественные и публицистические планы редакции и добиваться их выполнения.
Рабочий день В. Кочетова в редакции был до предела насыщен встречами с авторами, заседаниями редколлегии, «планерками» и «летучками», беседами с редакторами о повседневных творческих делах, чтением писем читателей и ответами на них, дополнительным просмотром версток и сверок и массой других забот и хлопот, без чего не обходится ни одна редакция. Ничто не проходило мимо нашего главного.
Тщетно доказывали мы Всеволоду Анисимовичу, что нет никакой необходимости в его ежедневных бдениях в редакции, что для нас важна его направляющая мысль, а со всей этой текучкой мы справимся и без него, что его основное призвание в жизни — писать «кочетовские романы». Бесполезные разговоры: он неизменно выходил на свою «вахту». И не потому что не доверял нам, своим помощникам, просто он не умел перекладывать на плечи других ничего из того, что считал своими обязанностями по долгу и положению лица, ответственного перед партией за порученное ему дело. И действительно, всю полноту ответственности за журнал брал на себя. В трудных обстоятельствах не прикрывался даже авторитетом редколлегии, хотя относился к ней с большим уважением и привлекал ее к решению всех важных вопросов.
Для главного редактора «толстого» литературного журнала — как правило, профессионального писателя, которому положено прежде всего писать (вспомним знаменитые слова Л. Соболева: «Писатель должен писать!»), — может быть, и не обязательно читать рукописи, достаточно добросовестного чтения версток. Насколько мне известно, некоторые из главных так и поступают.
В. Кочетов последовательно проводил в общих направлениях — годовое и продуманное до деталей — квартальное планирование содержания журнала; план очередного номера лишь уточнялся накануне подготовки и сдачи его в набор. При этом в ходе обсуждения не только квартальных, но и годового плана выяснялось, что все основные романы и повести, намеченные к публикации, уже известны главному. Внимательно наблюдая за работой отделов редакции, он сам руководил отбором рукописей, а для этого надо было прочитать их не один десяток. Когда он успевал все это делать — остается загадкой. Верстку каждого номера не «просматривал», а с карандашом в руках пристально прочитывал от первой до последней страницы. Это не имело значения, где он в данный момент находится: в Ташкенте или Владивостоке, в санатории или в больнице — верстку выходящего номера ему непременно подай. Посылали самолетами и за рубеж.
В общем, привычная для нас картина: входит, бывало, в редакцию с охапкой прочитанных рукописей и версток и уходит в конце рабочего дня с не меньшей. Читал он рукописи крайне тщательно, по ходу чтения внося в текст стилистическую правку, делая на полях свои пометки и замечания, обогащая мысль автора конструктивными советами и предложениями — и все это с тонким пониманием своеобразия каждого произведения, с должным тактом, не ущемляя самолюбия писателя, чего требовал и от нас, сотрудников редакции. И в абсолютном большинстве случаев не только молодые, но и опытные писатели внимательно прислушивались к замечаниям и советам Всеволода Кочетова. Его слово опытнейшего редактора подкреплялось его авторитетом крупного художника, глубоко постигшего особенности творческого труда.
Некоторые писатели, поэты, критики и публицисты, входившие в литературу через широко открытые двери главного редактора «Октября», ныне говорят о «кочетовской школе» редакторского искусства[165]. Верно, была такая школа, и ее традиции, надеюсь, не растеряны в деятельности учеников Всеволода Анисимовича.
В. Кочетов любил журнал и уделял ему такое место в своей жизни, что времени на собственное творчество у него, казалось бы, уже и не оставалось; тем удивительней, что не иссякало и оно. Громадная работоспособность этого человека служила многим из нас, близко знавшим его, и примером и укором — тут сравняться с ним было просто невозможно.
На поверхностный взгляд может показаться, что с романом «Секретарь обкома» В. Кочетов исчерпал свои возможности в художественном исследовании современности. Однако этот взгляд именно поверхностный и ошибочный. До последних дней своей жизни В. Кочетов не знал никаких творческих кризисов и метаний, оставались неисчерпаемы и его возможности в художественной «разведке» современности. Просто для писателя наступил период, когда необходимо было оглянуться на пройденный путь и высказать то, что оставалось невысказанным много лет, в частности как свидетеля и участника Великой Отечественной войны. Так в середине 60-х годов появилась книга В. Кочетова «Улицы и траншеи. Записи военных лет».
Сама история создания и публикации «Записей» служит одним из многих примеров, разрушающих сложившееся кое у кого представление о «спешке» В. Кочетова в работе над своими произведениями, о «недостаточной» требовательности к себе и т. п. А вместе с тем вся эта история — свидетельство страстной преданности писателя современности и ее «горячим» проблемам.
В беседе со студентами и преподавателями Литературного института имени А. М. Горького весной 1960 года В. Кочетов рассказывал: «Во время Отечественной войны я задумал и начал писать книгу об обороне Ленинграда. Блокадные условия не очень способствовали такому труду, но я писал, писал ночами, написал довольно много. А показать кому-либо написанное так и не решался, работу временно оставил. Я утопал в обширнейшем материале, который еще требовал большого обдумывания и самого тщательного отбора, чтобы вместо романа не получился беллетризованный военный репортаж типа «день да ночь — сутки прочь».
Главы этой книги лежали в столе, а я тем временем писал повести о людях колхозного труда, после них роман о сельской интеллигенции, военные и «мирные» рассказы — писал то, что уже было выношено и обдумано.
Работая над этими вещами, я не терял, конечно, из виду и книгу о Ленинграде, о его героической борьбе в кольце вражеской осады, и, в конце концов, рукопись ее вновь была вытащена из стола.
Но и на этот раз дело еще не пошло. Факты, дневниковые записи, правда летописная заслоняли собою правду вымысла, не оставляли места для художественного переосмысливания подлинной жизни»[166] (курсив мой. — П. С.).
Из сказанного ясно, что еще в блокадные ленинградские дни, задолго до «Профессора Майбородова» и «Невоозера», а также «Товарища агронома» был начат и во многом написан роман об обороне Ленинграда. Однако работа над этой книгой была приостановлена ввиду «сопротивления» жизненного материала. Хотя еще и недостаточно опытный, писатель понимал, что роман требует художественного обобщения, типизации, «правды вымысла», а его захлестывали факты, документальная конкретность дневниковых записей. «Правда летописная» сковывала «правду вымысла».
«Писал «Журбиных», — продолжает В. Кочетов. — Работа над романом о рабочей семье дала определенный опыт организации материала. После «Журбиных» за военную книгу взялся уже с большей энергией, и возможно, что через какое-то время и завершил бы ее. Но «помешала» современность»[167]. Современность, «помешавшая» завершить военную книгу — вторжение в творческие планы писателя проблем, поднятых в романе «Молодость с нами».
«После «Молодости с нами», — говорил в заключение В. Кочетов, — я снова засел за роман об обороне Ленинграда. Писал его до 1956 года»[168], но тут возник замысел романа «Братья Ершовы», «во имя которого снова отложил на время свой «ленинградский роман». И, наконец: «После «Ершовых» я опять сел за работу над романом об обороне Ленинграда. Главы из него были опубликованы весной 1959 года в журнале «Огонек»[169] (курсив мой. — П. С.).
Однако и на этот раз современность отвлечет писателя от завершения многолетнего труда — начнется работа над романом «Секретарь обкома».
Заметим, что к концу своего выступления в Литературном институте В. Кочетов все чаще говорит не просто о книге, посвященной обороне Ленинграда, а именно о романе: «военный роман», «ленинградский роман», «роман об обороне Ленинграда». Так что же это за роман, работа над которым затянулась по меньшей мере на пятнадцать лет и отдельные главы которого были опубликованы в весенних номерах «Огонька» за 1959 год? Листаем комплекты журнала за указанный год и обнаруживаем в одном из номеров по-своему завершенное произведение «Гром в апреле»[170], которое под тем же названием впоследствии неоднократно перепечатывалось в ряду других рассказов В. Кочетова.
Сюжетная основа рассказа — исторически достоверная. Известно, что накануне праздника Октября 1943 г. А. А. Жданов попросил командующего Ленинградским фронтом Л. А. Говорова подумать над тем, как бы избавить измученных ленинградцев от артиллерийских обстрелов врага хотя бы в этот светлый, праздничный день. Командующий обещал подумать. А утром 7 ноября жители великого города проснулись под обвальный грохот нашей тяжелой артиллерии, обрушившей на артиллерийские позиции немцев сокрушительный удар. Опамятовавшись от неожиданности, гитлеровцы повели ответный огонь. Артиллерийская дуэль продолжалась несколько часов. Советские артиллеристы, вызвав огонь на себя, достигли того, что в этот день ни один немецкий снаряд не разорвался в жилых кварталах города[171].
В рассказе В. Кочетова это событие несколько трансформировано: по заданию командования фронта наши артиллеристы начинают канонаду для того, чтобы, вызвав огонь на себя, дать возможность партийному активу одного из крупных промышленных районов Ленинграда провести пленум райкома партии по вопросу о восстановлении предприятий района, то есть сюжет «Грома в апреле» содержит элементы художнического вымысла, что вполне допустимо для романа, но совершенно исключено для документальных «Записей военных лет».
В архивах писателя пока не обнаружено каких-либо других материалов, которые можно было бы отнести к «ленинградскому роману». Вдова писателя В. А. Кочетова, хорошо осведомленная в творческих делах мужа и располагающая его архивом, утверждает, что все достоверные факты «романа» вошли в «Записи военных лет».
Ряд недоуменных вопросов по поводу «ленинградского романа» снимает сам В. Кочетов. «Когда собираешься что-то писать, — говорит он в «Записях», — очень важно не ошибиться в выборе жанра. Нельзя затевать роман, когда достаточно простой докладной записки. Нельзя раздувать многотомную эпопею, если у тебя есть только материал для «заметок военного корреспондента» и то с весьма ограниченного, узкого участка какого-то фронта. Накатаешь том, два, три, их поиздают, попереиздают, и они отправятся на дальние залежные полки библиотек, потому что всегда из них будут торчать не совместимые с жанром романа «корреспондентские заметки». Ошибка в выборе жанра — непоправимая, пагубная ошибка».
Однако это суждение относится не к тем далеким блокадным дням, когда начинался «роман», и даже не к 1960 году, когда состоялась беседа в Литературном институте и В. Кочетов еще был убежден, что пишет роман. Суждение это более позднего происхождения. Оно выстрадано собственным горьким опытом, когда В. Кочетов окончательно утвердился в мысли, что ошибся в выборе жанра, что на имеющемся у него жизненном материале надо писать не роман, а «корреспондентские заметки».
В заметках «Фронтовые блокноты рассказывают...» (1965) писатель досказал историю своего несостоявшегося романа:
«Случилось так, что в годы войны у меня погибло все, кроме фронтовых блокнотов. Их много, ими был набит полный портфель.
Материал оказался таким интересным, что я при некоторой самонадеянности вполне мог бы полагать, будто бы смогу когда-либо извлечь из этих записей целую серию романов, отражающих и всю войну, и нашу ленинградскую эпопею, нашу блокаду в частности. Но это заблуждение, это именно самонадеянность. Военные романы по фронтовым блокнотам не пишутся. Или если и пишутся, то получаются в итоге не романы, а длинные репортажи о войне, об ее эпизодах. Я решил не морочить головы читателям и корреспондентские заметки за романы не выдавать. В журнале «Октябрь» появились мои «Записи военных лет»[172].
В этом высказывании нельзя, пожалуй, согласиться с излишней категоричностью суждения: не исключено, что кто-то уже написал, а кто-то еще напишет неплохой роман и по фронтовым блокнотам. В литературе никакие пути не заказаны, кроме заведомо ложных. Опора же при создании реалистического романа на достоверные свидетельства, добытые собственным трудом и потом, а порой и кровью, — вполне надежный путь. Весь вопрос в том, что «романная форма мышления», о которой все чаще начинает говорить наша литературная наука, требует и соответствующего жизненного материала. И если такой опытный романист, каким уже был В. Кочетов к началу 60-х годов, в конце концов отказался от жанра военного романа и решил уложить накопленный материал в другую форму, то это, безусловно, продиктовано как характером и особенностью самого материала, так и своеобразием его индивидуального осмысления. Кстати сказать, «Записи военных лет» тоже не просто «корреспондентские заметки», а цельное, хронологически последовательное документально-художественное повествование, состоящее из пяти больших глав, которые при желании можно рассматривать как «роман-репортаж» — иногда литературоведы выделяют и такую форму романа.
«Записи военных лет», по существу, и есть развернутый репортаж, охватывающий первый год войны, но разумеется, не всю «ленинградскую эпопею», а только то, что видел, что пережил и о чем писал в газетах военный корреспондент В. Кочетов в этот невероятно трудный, грозный год. Документальная основа «Записей» — фронтовые дневники, репортерские заметки, записи бесед с людьми, а также корреспонденции, зарисовки, очерки, опубликованные журналистом В. Кочетовым в то время. Эти материалы обусловили не только характер содержания, но во многом и стилевой строй повествования.
Конечно, дело не ограничилось расшифровкой и «реконструкцией» фронтовых записей, сделанных чаще всего второпях, в полевых условиях, в солдатских землянках, а то и прямо в окопе под огнем. В. Кочетов не особенно заботился о скрупулезной неприкосновенности своих дневниковых и репортерских записей. Его интересовали главным образом факты, события, мысли, чувства и настроения людей, запечатленные во фронтовых блокнотах. При том изобилии рукописного материала, о котором говорил сам писатель, естественно, шел тщательный отбор: отсеивалось все временное, случайное, несущественное и бралось только то, что характеризовало дух эпохи и народ, поднявшийся на священную освободительную войну.
Публикации того времени, иногда написанные В. Кочетовым в содружестве с коллегами по редакции М. Михалевым и В. Горбылевой (В. Кочетовой) и использованные в «Записях», — это описания боевых эпизодов, зарисовки и очерки о героях сражений, рассказы отличившихся бойцов и командиров, охотно передававших через газету свой воинский опыт и мастерство. Вместе с фронтовыми блокнотами эти публикации, также подвергшиеся отбору и сокращению, дали фактический материал для повествования о массовом героизме при защите Ленинграда.
Конечно, «Записи военных лет» созданы не только на основе фронтовых блокнотов, дневников и кочетовских публикаций времен войны. Нередко этот материал дополняется свидетельствами наблюдательной и завидной памяти писателя. В этом отношении «Записи» сближаются с мемуарной литературой. И все же это не мемуары в их привычной, традиционной форме. Мемуары рассказывают о том, что было и происходило когда-то; «Записи» рассказывают о том, что есть и происходит сейчас, то есть давно прошедшее предстает перед нами как настоящее, сиюминутное. Не случайно в тексте произведения часто встречаются такие временны́е координаты: «...кое-кто стал возвращаться, и возвращаются еще и сейчас»; «а сегодня я отправился один, по старой памяти, в район, где когда-то работал агрономом...»; «нынешним вечером... мы пишем вторую нашу корреспонденцию из действующей армии»; «назавтра», то есть вчера, начался этот тяжелый, кровавый бой...».
И это не какой-то литературный прием перевода повествования из прошлого в настоящее. Это вторжение самого времени, когда производились записи и когда перо порой бессильно было передать темпы стремительно развивающегося драматического действия: «Я записываю довольно длинно. Произошло же все за несколько коротких минут. Может быть, и за одну или за две».
Не особенно заботясь о «первородной» неприкосновенности своих фронтовых записей, в целом В. Кочетов стремится сохранить их репортажный характер как заметок, сделанных в ходе или по горячим следам событий, что и придает им особую свежесть и непосредственность в освещении этих событий.
И еще одна существенная черта отличает «Записи военных лет» от мемуарной литературы. Как правило, мемуарист ведет свое повествование о прошлом с позиций человека, уже отошедшего от этого прошлого на значительную временну́ю дистанцию, рассматривает его как бы со стороны. Он волен давать оценки людям, фактам, событиям давних лет с высоты тех позиций и того понимания жизни, которых достиг, приступая к писанию своих воспоминаний. С той же высоты он волен корректировать и свои собственные мысли и чувства, поиски и заблуждения в минувшие времена. Автор «Записей» решительно отверг этот путь вторжения в повествование своего позднейшего «я». Он сознательно избегает соблазна как-то корректировать факты и события, мысли и чувства людей, в том числе и свои, авторские, в духе тех знаний и представлений об Отечественной войне, каких достигли мы к началу 60-х годов, когда шла подготовка «Записей» к печати. Никаких подправок и модернизации, никаких «предвосхищений» и «пророческих» предвидений задним числом, пусть люди и факты той героической эпохи сами говорят за себя — таково правило, которого придерживается автор от начала до конца повествования.
Как результат многолетнего труда, начатого еще в дни войны по живым впечатлениям и продолженного на основе фронтовых блокнотов и собственных газетных корреспонденций того времени, а также личных воспоминаний, «Записи» — произведение, стоящее на «стыках» дневниковой, газетно-очерковой, мемуарной и художественно-повествовательной литературы, слитых воедино, а в целом получилась оригинальная, своеобразная книга, жанр которой не так-то легко определить — явление нередкое в истории русской литературы.
В соответствии с этими особенностями находятся язык и стиль «Записей»: сжатая дневниковая фиксация только что увиденного и пережитого корреспондентом сменяется, скажем, записью беседы с отличившимися в бою воинами, информация о сложившейся ситуации на том или ином участке фронта — авторским экскурсом в историю русского народа, безыскусный рассказ рядового солдата — четким, оперативно-строгим языком командира какого-то соединения, описание очередного боя — зарисовками повседневного военного быта, портретами людей и т. д.
При всей многослойности стилевых потоков язык произведения в основном лаконичен, ясен и прост. Вот характерный образец этого языка: «Вокруг города уже стало тесно: бои приближаются к его окраинам. На приневских равнинах повсюду фронт. На них повсюду копают и строят. Копают рвы, траншеи, ходы сообщения, строят дзоты и мощные доты из железобетона, из несокрушимых броневых плит. С точным расчетом перекрестного огня расставляются орудия, вокруг которых складываются земляные валы».
В. Кочетов последовательно выдерживает изначальный дух и строй своих фронтовых дневников, что еще больше повышает ценность «Записей» как прямых документальных свидетельств очевидца многих событий первого года ожесточенных сражений за Ленинград. Все это вполне правомерно обернулось боевой актуальностью и современностью произведения.
Известно, что, начиная со второй половины 50-х годов, в нашей печати стали появляться статьи, воспоминания, различные «исторические» публикации и «изыскания», наконец, художественные произведения, в которых первый период Отечественной войны изображался как период всеобщей неразберихи, хаоса и растерянности, сплошных неудач и поражений наших армий, будто бы пребывавших в состоянии полной дезорганизации. Игнорируя реальные исторические причины и факторы, сказавшиеся на первом этапе войны, авторы таких сочинений взваливали всю ответственность за наши неудачи на политическое и военное руководство страны, на «бездарное» командование и «неповоротливые» штабы. Они не замечали или не хотели замечать бессмертного подвига Красной Армии, которая уже на том этапе в жестоких оборонительных сражениях сорвала гитлеровские планы «молниеносной» войны, изматывала и обескровливала могущественного врага, ограбившего чуть ли не всю Европу, и тем самым подготавливала условия для грядущих победоносных сражений.
Отвечая тем, кто такое вот исторически верное ви́дение первых месяцев войны пренебрежительно именовал «лакировкой», В. Кочетов еще в 1957 году в статье «Город-богатырь», посвященной Ленинграду, писал: «Но что же делать тем, кто видел, как на рубежах Советской Литвы и Советской Латвии, по-львиному противостоя железным полчищам, ринувшимся из Восточной Пруссии, дрались и умирали наши пограничники? Что делать тем, кто видел сотни боев, которые на каждом сколько-нибудь подходящем рубеже давали наши армии врагу, отходя к Ленинграду? Что делать тем, кто видел, как сорок дней нещадно били ленинградцы гитлеровцев, застрявших на рубеже Луги — маленького городка Ленинградской области? Как же бы это так случилось при паническом бегстве, что тысячи голов колхозного и совхозного скота были из области отогнаны к Ленинграду?
Да, было и паническое бегство. Видели мы и такое. Плескались стихийные, беспорядочные ручейки рядом с волнами большого отлива, происходившего в жесточайших и непрерывных кровавых боях. Так что же, вопреки правде считать эти ручейки за океан и это называть правдой?
Почему гитлеровские полчища не вошли в Ленинград? Не захотели? Нет, они очень этого хотели. Но они были измотаны, истрепаны еще на путях к городу. Весь этот путь их били, били и били ленинградцы, обороняясь. Их били кадровые части Красной Армии, их били курсанты военных школ, их били ополченцы — рабочие, служащие и интеллигенты Ленинграда, их били партизаны — колхозники и колхозницы области. Вместе со стариками, делавшими революцию, в одном строю, плечом к плечу сражалась молодежь. Вместе несли они — отцы и дети — свое славное революционное знамя»[173].
«Записи военных лет» и являются документально-художественным подтверждением справедливости этих слов. В полемически заостренном вступительном слове к «Записям», выдержанном в том же духе, что и приведенное высказывание, В. Кочетов дает понять: вот свидетельства очевидца, который уже в силу своего служебного и гражданского долга обязан был находиться там, где решались судьбы если не всей страны, то по меньшей мере города Ленина; здесь, на этих страницах, вобравших в себя «старые дневниковые записи» и корреспондентские блокноты, нет ничего выдуманного, подправленного, «откорректированного» под воздействием разных веяний времени; здесь факты, люди, их думы и чувства представлены так, как они проявлялись и как виделись тогда одним из рядовых представителей честного и мужественного отряда советских военных журналистов.
В «Записях» нет ни одного вымышленного персонажа — все они реальные лица. И вообще нет «романной» системы образов, развивающихся во времени. Есть только один «сквозной» персонаж — сам военный корреспондент, также выступающий под своим реальным именем. Его неугомонными корреспондентскими маршрутами и определяется хронологически последовательное повествование, иногда прерываемое авторскими отступлениями в духе тех времен. Трудными военными дорогами кочует журналист по разным участкам Ленинградского фронта, пробирается из части в часть, из одного рода войск в другой и каждый раз знакомит нас с новыми драматическими событиями и фактами, с новыми людьми и их подвигами. Скромно рассказав лично о своих делах и с восхищением о боевых делах своих товарищей по оружию, люди эти исчезают из нашего поля зрения, а на смену им появляются другие. Автор не претендует на мастерство индивидуализации и глубокое раскрытие психологии своих многочисленных героев, по существу, эпизодических лиц — да это и невозможно было сделать на основе фронтовых заметок и зарисовок с «натуры». Но из всей этой панорамы событий, фактов, человеческих свершений и подвигов начинает отчетливо вырисовываться главный герой «Записей» — народ, вступивший в смертельную схватку с иноземными захватчиками во имя свободы и независимости Родины.
На множестве живых, достоверных примеров в «Записях военных лет» показан массовый героизм советских воинов, их мужество и отвага в бою, неисчерпаемость их нравственных, духовных и физических сил. В этом отношений поистине символична фигура старого солдата, встреченного корреспондентами на одной из военных дорог в июльский день сорок первого года.
Весь в крови, шел солдат трудным, усталым шагом. Но нес винтовку, нес вещевой мешок, весь казенный скарб, который был выдан ему в роте. Журналисты подбросили его на своей машине в медсанбат на перевязку.
«Когда полчаса спустя к нам подходит военный врач, мы бросаемся к нему:
— Ну как, жить будет?
Врач говорит:
— По законам биологии, по нашим медицинским установлениям он уже давно мертв. Почти все центры, от которых зависит жизнь человека, у него поражены. И вдобавок колоссальная потеря крови. Тридцать две осколочные раны! Вы представляете себе это?
— А кто он, не удалось выяснить?
— Кто? Боец. Красноармеец. Из Ленинграда».
На прощание врач в растерянности сказал: «Все это за пределами моего понимания, товарищи, за пределами...»
В. Кочетов показывает войну как тяжелый, смертельно опасный повседневный труд по завоеванию победы. В недрах этой героической повседневности ежедневно, ежечасно рождались подвиги невиданной красоты и силы. На берегу Луги более двух недель за каждым шагом противника, до которого — рукой подать, день и ночь из своего блиндажа следили никогда не смыкавшиеся «глаза батальона» — горстки бойцов-наблюдателей, корректировавших огонь нашей артиллерии. Взбешенные фашисты делали все, чтобы сокрушить ненавистный им блиндаж, а «глаза батальона» жили, сражались и исполняли свой долг в условиях, казалось бы, совершенно невозможных для человека. Вчерашние «обыкновенные» люди капитан Голышев и старший политрук Гуппалов, окруженные немцами, до конца обороняли свой дот, а в критическую минуту взорвали себя вместе с ним. Воспитанник комсомола молодой летчик Алексей Севостьянов, расстреляв в ночном бою под Ленинградом все патроны, ринулся на таран и сбил бомбардировщик матерого гитлеровского аса, увешанного крестами за погромы с воздуха десятков городов Европы.
Кочуя со своим блокнотом по фронту, от пехотинцев к артиллеристам, от них к морякам, от моряков к летчикам или танкистам, корреспондент «Ленинградской правды» с радостью и гордостью замечал все более яростное сопротивление врагу, утверждение железной дисциплины и организованности в наших полках и дивизиях, растущее воинское мастерство бойцов, командиров и политработников Красной Армии.
В отличие от некоторых писателей, пытавшихся в своих произведениях снизить, а то и просто скомпрометировать овеянный славой образ армейского политического вожака, В. Кочетов посвятил комиссарам и политрукам проникновенные, волнующие страницы. На примере героической жизни и смерти политрука Михаила Литовко он создал обобщенный образ человека, представляющего в армии нашу партию. Образ политработника дан в восприятии тупого, автоматически исполнительного гитлеровского вояки — некоего Ганса, тоже несущего в себе черты обобщения.
...Ганс, если он жив, никогда не забудет студеного октябрьского утра под Ленинградом. Он стрелял. Он бил и бил, давя на гашетку. Казалось, русским никогда не пройти, перед ними прострелен каждый метр. «Но Ганс увидел в тот день, что есть вещи, которых не учли, не предусмотрели ни имперское командование, ни сам премудрый фюрер. Немец увидел, как над цепью, намертво прижатой к земле, вдруг поднялся человек в серой шинели, поправил ремень портупеи, вскинул штык винтовки и побежал под огонь, вперед. Человек не сказал ни слова, но цепь поднялась тоже.
В этом бою Гансу повезло, он пока избежал смерти. Но в каждую клетку его тела вошел и прочно угнездился там страх. Тот страх, который захватил его душонку перед молчаливым человеком, вставшим в рост среди поля, которое звенело от пуль».
Ганс подумал, что это командир. Но тогда почему он не орет, как орут в его роте все офицеры перед атакой? Почему не ругается? Почему только молча встал — и за ним пошли? Немецкий солдат не знал, что этот человек, пробираясь под пулями от одного бойца к другому, в то утро исползал всю передовую в своем подразделении и поговорил без малого с каждым. О чем? О том, что русские называют «поговорить по душам». «И когда настал час атаки, говорить уже было незачем».
«Идущие впереди», как называли в те годы комиссаров и политработников, показаны не только в бою и в общении с бойцами. С большой симпатией в «Записях» рассказывается об умном, глубоко мыслящем бригадном комиссаре, подвергшем в беседе с корреспондентами убийственной критике «теоретические» построения тех, кто, начитавшись трудов Клаузевица, начал приспосабливать его идеи к современной войне и утешать себя и других разговорами о том, что с углублением на нашу территорию немец, дескать, слабеет. С невеселой усмешкой над собой автор пишет, что он тоже отдал известную дань этому заблуждению, правда, вскоре же изжитому благодаря военно-стратегическому уроку бригадного комиссара.
В. Кочетов крайне далек от какого-либо приукрашивания суровой действительности того времени. С тяжелым сердцем пишет он о разочаровании советских людей, привыкших верить, что враг будет бит и разгромлен на его собственной территории, но лицом к лицу столкнувшихся с другой реальностью, смертельно опасной для Советского государства. Пишет и о наших разбитых войсках, потерявших управление и беспорядочно отступавших под натиском превосходящих сил противника. Рассказывает и о первых безуспешных попытках контрнаступления под Ленинградом, которые повлекли за собой лишь новые, ничем не оправданные жертвы. Сам переживший блокадные дни и ночи, писатель дал ряд таких драматически насыщенных картин, по которым нетрудно представить масштабы неслыханных бедствий, обрушившихся на трудящихся Ленинграда. Но он же поведал и о том, с какой непреклонностью, стойкостью духа и верой в победу ленинградцы сражались у стен родного города, крепили его оборонную мощь и сутками, под артиллерийским огнем, не выходили из полуразрушенных цехов, поставляя фронту оружие.
Однако драматические картины и эпизоды, которых немало в этой книге, не могут заглушить главного — героико-оптимистического звучания «Записей». Общий пафос произведения выразил сам автор во вступительном слове — кстати, единственном месте, где он позволил себе дать оценку минувшему с высоты современности. «Для тех, кто вступил в войну с первых ее грозных дней, — пишет В. Кочетов, — она была предельным испытанием сил и всего нашего общества и отдельного человека, была вереницей нежданных и потому особенно горьких поражений, отступлений, разочарований, крушений. Но зато явилась и тем огнем, в котором прошла закалку сталь, в конечном счете принесшая всеискупающую радость великой победы. Эта радость оказалась тем большей, чем труднее был путь до нее».
Место и значение «Записей военных лет» в нашей теперь уже довольно обширной документально-художественной литературе об Отечественной войне без особых претензий тоже, в сущности, определено самим автором в связи с одной исторической параллелью.
Поздней осенью 1941 года, находясь в Усть-Ижоре, в местах, где Александр Невский наголову разбил шведов, военный корреспондент В. Кочетов вспоминает, что в мальчишеские годы его, новгородца, восхищал летописный рассказ о подвиге одного из участников битвы, потопившего со своим отрядом три шведских корабля. Летопись ласково называет этого предводителя небольшого отряда просто Мишей. Так и остался он навечно в памяти народной Мишей. Вспомнив о нем и поиронизировав над своими «военно-стратегическими» идеями, корреспондент заключает: «Я не знаком с теми, кто находится сейчас на постах, в старину занимавшихся военачальниками, по рангам близким к рангу Александра Невского; я с ними не встречался, может быть, и не встречусь: они слишком далеко и высоко; как такие командуют, как и какие принимают решения, не знаю. Но как дрались и дерутся бойцы, как командовали и командуют своими подразделениями и частями лейтенанты, капитаны, полковники, то есть нынешние Миши, я видел и вижу ежедневно, вижу, восхищаюсь и никогда не перестану восхищаться их мужеством, патриотизмом, идейностью».
Достоинство «Записей» и состоит в том, что военный корреспондент, обладавший зорким и ясным ви́дением событий, правдиво, с искренним восхищением запечатлел подвиги многих и многих реальных героев, которых принято называть «рядовыми» участниками великих сражений. Это произведение является одним из достоверных свидетельств мужества, стойкости и выдержки советских людей в самые трудные и грозные недели и месяцы Великой Отечественной войны.
В биографическом плане «Записи» дают отчетливое представление о личных качествах В. Кочетова — человека, журналиста, в недалеком будущем широко известного писателя. Правдиво освещая факты и события, с радостным удивлением описывая героические подвиги и свершения защитников города Ленина, сам военный корреспондент неизменно остается в тени, пишет о себе только по необходимости, с покоряющей скромностью и простотой, порой с усмешкой над своими злоключениями и неизменно — с доброй улыбкой над различными происшествиями в среде никогда не унывающих собратьев по перу, готовых по заданию редакции в любую минуту отправиться хоть в самый ад. Но независимо от субъективных устремлений и скромности автора «Записей», по справедливому замечанию В. Чалмаева, «за всеми картинами поездок, встреч, бесед в записях раскрывается обаятельный образ фронтового корреспондента, разделявшего все, без исключения, фронтовые тяготы бойцов»[174].
В годы войны прошли проверку и закалились такие качества В. Кочетова, как горячий патриотизм, мужество, твердая воля, стремление всегда быть на передовой линии борьбы. А вместе с тем журналист-аграрник все больше накапливал знаний в области военного искусства. Бывший редактор газеты Ленинградского фронта «На страже Родины» М. Гордон вспоминает, что однажды в разговоре с ним командующий фронтом генерал Л. А. Говоров отметил: «Сегодня у вас в номере помещена статья из боевого опыта... Очень умная статья, должно быть, писал се хорошо подготовленный в военном отношении, тактически грамотный человек.
Леонид Александрович был удивлен, когда я сказал ему, что автор статьи В. А. Кочетов до войны работал корреспондентом «Ленинградской правды» по вопросам сельского хозяйства, что и образование у него сельскохозяйственное, никаких военных училищ он не кончал.
— А вот статья хорошая, умная, — в раздумье проговорил командующий»[175].
Личный опыт военного корреспондента «Ленинградской правды», потом начальника отдела боевой подготовки фронтовой газеты «На страже Родины» капитана В. Кочетова впоследствии пригодился писателю В. Кочетову при создании не только ранних военных повестей и книги «Улицы и траншеи», но и историко-революционного романа «Угол падения». Чтобы писать о войне, надо знать ее и мыслить по-военному.
Прочитав перед публикацией в «Октябре» рукопись «Угла падения» (1967), я, удивленный широтой охвата, глубиной анализа и детальным знанием исторических событий, связанных с обороной красного Петрограда в 1919 году, спросил Всеволода Анисимовича, сколько же времени он писал этот роман. «Писал не так уж и долго, — уклончиво ответил он, — а вот собирал, изучал и обдумывал материал лет двадцать».
О том, как и какими путями шел В. Кочетов к замыслу этого произведения, отчасти можно судить по «Записям военных лет». На одной из страниц этих записей автор рассказывает, что еще до войны ему, корреспонденту областной «Крестьянской правды», было дано задание написать очерк к очередной годовщине разгрома белых под Петроградом. Я объездил, вспоминает В. Кочетов, точнее, обошел пешком район Красногвардейска, Красного Села, Пулкова, Александровской, Детского Села (Пушкино), многих сел и деревень; стоял перед намогильными столбиками, разбросанными вдоль пригородных дорог, шел путями разных полков и эскадронов Юденича и Родзянки, отыскивал отметины тех далеких и героических времен...
А вот две странички о том, как в первые недели войны в городе Ямбурге (Кингисеппе) в руках военкора «Ленинградской правды» В. Кочетова случайно оказались кем-то пущенные на подклейку обоев пожелтевшие листы книги А. П. Родзянко «Воспоминания о Северо-Западной армии». «Я читал, — говорится в «Записях», — подробное описание того, как белая армия, руководимая Юденичем и автором этой книжки — генералом Родзянко, рвалась к Питеру, и удивительно, насколько же пути ее продвижения совпадали с теми путями, по которым рвались сегодня к Ленинграду армии Гитлера».
Совсем еще недавно мирный сотрудник сельскохозяйственного отдела своей газеты, а теперь ее военный корреспондент совершенно справедливо предположил, что немцы тоже листали всяческие мемуары русских белогвардейцев, в большинстве своем издававшихся в Берлине, и что маршруты их наступления планировались в немецких штабах не без участия этих жестоко битых вояк, выступавших с оружием против своего народа.
Есть в «Записях» и такой эпизод, связанный с тем путем, по которому от Нарвы до Гатчины катался пульмановский вагон-салон Юденича и по которому пробивались к Ленинграду гитлеровские полчища. Туда вагончик бесславного русского генерала бежал не спеша, в нем чины юденичевско-лианозовского «северо-западного правительства», попивая из чашечек кофе, составляли планы расправы с защитниками красного Питера. «Вешать, вешать, вешать!» — стучали решительно колеса. «Вешать, вешать, вешать!» — записывалось в план. Обратно вагончик несло уже куда быстрее. «Повесят, повесят, повесят!» — гремело под колесами». Символический вагончик и для судеб гитлеровских генералов!
В «Записях военных лет» немало таких исторических параллелей между обороной Петрограда в 1919 году и обороной города Ленина в минувшей войне. Но, отмечая эти параллели, я вовсе не хочу сказать, что уже тогда, в годы Отечественной войны у В. Кочетова зародился замысел романа «Угол падения». С уверенностью можно сказать только то, что в ходе работы над трудно продвигавшимся «ленинградским романом» мысль писателя все чаще обращалась к той эпохе, откуда все началось, — к эпохе социалистической революции, породившей могучее государство, которое оказалось способным не только выстоять под ударом «непобедимых» фашистских армий, подмявших под себя почти всю Европу, но и разгромить их до полной и безоговорочной капитуляции.
Судя по приведенным выше словам писателя, а также другим свидетельствам, замысел романа об обороне Петрограда в общих чертах оформился лет через пять после окончания Отечественной войны. С этого времени и начался систематический сбор и изучение материалов.
В. Кочетов очень любил творчество А. Н. Толстого, не раз писал о нем с глубочайшим уважением и преклонением перед его могучим талантом[176]. А этот безусловный авторитет в художественном исследовании и дальней и ближней истории Отечества говорил: «Революцию одним «нутром» не понять и не охватить. Время начать изучать революцию — художнику стать историком и мыслителем»[177].
Задумав роман из времен гражданской войны, В. Кочетов запомнил это наставление. Множество книг по истории нашей партии, Октябрьской революции и гражданской войны, различная документальная и мемуарная литература с пометками В. Кочетова, хранящиеся в его домашней библиотеке; конспекты, записные книжки, объемистые тетради с выписками из газет и журналов дооктябрьского и послеоктябрьского периодов и другие архивные материалы красноречиво свидетельствуют о том, как внимательно, глубоко, в течение долгих и долгих лет изучал он историю рождения, первых лет развития и героической самообороны Советского государства.
«Угол падения» опубликован к 50-летию Великого Октября[178]. Уже после смерти В. Кочетова журнал «Москва» напечатал первую книгу его последнего, неоконченного романа «Молнии бьют по вершинам». Затем журнал «Молодая гвардия» ознакомил читателей с самой ранней повестью В. Кочетова «Начало песни»[179] (1936) — о большевиках одного из северо-западных городов России (судя по всему, Новгорода), провозгласивших у себя Советскую власть сразу же после октябрьского восстания в Петрограде и с оружием в руках подавивших офицерский и эсеровско-анархистский мятеж против новой власти.
После публикации всех этих произведений стало особенно ясно, что художнический интерес В. Кочетова к эпохе рождения и становления первого в мире государства рабочих и крестьян — интерес давний, устойчивый и глубокий. Там, в эпохе Великого Октября, ищет писатель и находит ответ на многие вопросы современности.
В нашей критике конца 50-х — начала 60-х годов были отдельные выступления, в которых писатели, разрабатывающие историческую тематику, упрекались в «уходе от современности». В. Кочетов не соглашался с такой постановкой вопроса. В статье «Чернила и кровь» (1960) он говорил: «Так ведь давно известно, что они, эти произведения на темы истории — дальней и ближней, для того и пишутся, чтобы через исторические лица, через события прошлого, через приметы минувшего — путем невидимых параллелей и аналогий, тончайших сопоставлений — сказать о ней же, о современности»[180].
Если кому-нибудь захотелось бы истолковать эти слова как призыв к «модернизации» истории, напомним, что А. Н. Толстой, у которого многому учился В. Кочетов, утверждал, что «Петр I» — это подход к современности с ее глубокого тыла»[181].
Следуя лучшим традициям советских писателей, заложивших основы историко-революционного романа, В. Кочетов в книге об обороне красного Питера показал себя не только художником, но и глубоким, пытливым историком и мыслителем. Он до деталей изучил все этапы и перипетии борьбы за революционный Петроград и отразил эту борьбу с документальной достоверностью, ярко и образно. Так была заполнена еще одна важная страница художественной летописи гражданской войны, которую пишет наша литература.
«Угол падения» отражает крайнюю напряженность и кровопролитность борьбы за Петроград, развернувшейся в грозовом 1919 году. Майско-июньское, а затем октябрьское наступление Юденича, поддержанного Антантой, наличие глубокого контрреволюционного подполья в самом городе, предательство многих «военспецов», находившихся в рядах Красной Армии, наконец, капитулянтская позиция Троцкого и Зиновьева, казалось бы, с неотвратимостью вели к падению Петрограда. Но волей большевиков, чекистов, рабочих и сознательных солдат революции, воодушевленных Лениным, город был превращен в несокрушимую крепость, о которую разбились мутные волны контрреволюции.
В романе нет ни одной сцены, в которой Ленин выступал бы непосредственно в качестве действующего лица, но дух его незримо витает в произведении. Писатель сумел показать, что к вождю революции тянутся нити всех событий, происходящих на фронтах зажатой в огненное кольцо блокады молодой Советской республики. От Ленина идут все важнейшие указания и распоряжения по ее обороне, поражавшие не только соратников, но и врагов своей ясностью, прозорливостью, тактической и стратегической мудростью. С документальной достоверностью В. Кочетов показывает, что непосредственное вмешательство Ленина и Центрального Комитета партии в дела обороны Петрограда не только много раз спасало положение, но в конечном счете обеспечило полную победу и на этом фронте, имевшем первостепенное политическое и военно-стратегическое значение.
Подлинный историзм художественного произведения состоит не только в правдивом воссоздании исторических фактов и событий, но прежде всего в глубоком проникновении в смысл и дух изображаемой эпохи, в достоверности характеров, представляющих различные классы и общественные силы. В романе В. Кочетова грозовая атмосфера эпохи передана с большим драматизмом, характеры привлекают многогранностью социального и психологического анализа. Среди них встречаются как личности, известные истории, так и вымышленные по законам художественного творчества.
Вслед за Э. Казакевичем с его «Синей тетрадью» В. Кочетов смело, психологически убедительно рисует Зиновьева, самомнение и вождистские устремления которого, сочетающиеся с идейной неустойчивостью, обидчивостью и завистливостью, не раз ставили дело обороны города перед катастрофой. В этом ему способствовал Троцкий, который в дни октябрьского наступления Юденича разработал авантюрно-опасный план, согласно коему предполагалось сдать Петроград, якобы для того, чтобы, «заманив» в него противника, превратить город в «большую западню для белых».
Исторически достоверны и образы матерых врагов революции, например, генерала от инфантерии Юденича, которого его же подчиненные за тупоумие прозвали «кирпичом». И этот «кирпичный» строй души незадачливого главкома «Северо-Западной армии», мечтавшего даже о короне русского самодержца, передан в романе превосходно. В ином духе, но тоже сатирически изображен атаман Войска Донского, «галантный кавалер» и беллетрист Краснов — фигура прямо-таки водевильная. В дни похода под «белым крестом» на Петроград быстро вспыхивает и еще быстрей закатывается звезда скороспелого генерала Родзянки — племянника бывшего председателя Государственной думы. Жутковат в своих кровавых расправах с псковитянами, но и смешон в своих «демократических» кривляниях перебежчик, авантюрист и проходимец «батька» Булак-Балахович, к финалу бесславного похода ободравший бывшего главкома на несколько миллионов фунтов стерлингов, финских и эстонских марок.
Все это «бывшие» люди, дошедшие в борьбе против народа и революции до крайней степени политического, духовного и нравственного падения. Еще не растерявший до конца представления о чести и достоинстве русского офицера белогвардеец Горчилич в минуту откровенности говорит Ирине Благовидовой: «...мы все за два послефевральских года до омерзения опустились в нашей морали. Мы готовы целоваться с жабой, лишь бы жаба тоже боролась против большевиков». Таков крутой «угол падения» юденичей, красновых, родзянок, люндеквистов, лианозовых, савинковых и им подобных. И потому неудивительно, что роман, проникнутый духом историзма и реалистической достоверности, вместе с тем сатиричен.
Однако не все враги революции изображаются сатирическими красками. Один из вожаков контрреволюционного подполья полковник Незнамов показан как умный, убежденный, беспощадно жестокий враг. Далеко не глуп, хотя и предельно низок и подл, жандармский офицер Кубанцев. Но контрреволюцию не могли спасти ни «кирпичи»-юденичи, ни изворотливые, как ужи, кубанцевы, ни умные и жестокие палачи незнамовы.
В соответствии с исторической правдой, а также с учетом индивидуальных судеб людей В. Кочетов показывает, что наиболее честные и преданные Родине представители господствующих классов и привилегированных социальных слоев и групп так или иначе находят дорогу в стан революции. Пришел в Красную Армию, верно служил ей и погиб смертью героя генерал Николаев — лицо историческое. Покинули армию белых карателей подполковник Ларионов и штабс-капитан Снегирев. С воодушевлением трудится на Советскую власть инженер Илья Благовидов. Контрреволюция беспощадно мстит таким людям, но ей не по силам остановить или хотя бы на время задержать просветление умов.
В эпохи великих социальных потрясений всякое стремление встать над схваткой, отсидеться в затишье, в замкнутом мирке личных интересов неизбежно заканчивается крахом. Таков трагический путь красивой, изящной Ирины Благовидовой, поневоле втянутой в водоворот событий и оказавшейся вместе с теми, кого история обрекла на жалкое положение изгоев-эмигрантов. Утрата Родины — самое тяжкое последствие социального и нравственного «угла падения».
Хотя в романе большое место занимают судьбы людей, путь которых символически выражен в заглавии, подлинным героем произведения является революционный народ. Эта бурлящая, взрывчатая сила вопреки всем невзгодам, лишениям и бедствиям преисполнена энергии, веры в святость своего дела и воли к победе. Здесь каждое действующее лицо наделено своим характером, своими неповторимыми чертами.
До конца последовательным, убежденным большевиком-ленинцем выступает Павел Благовидов, который, несмотря на молодость, уже завоевал заслуженный авторитет видного партийного и военного работника, мужественно вступающего в полемику по сложнейшим вопросам обороны города даже с «всемогущими», не терпящими возражений Троцким и Зиновьевым. Привлекает душевной открытостью, доверчивостью к друзьям и вообще к «простому люду», а к врагам непримиримостью молодой чекист из рабочих Костя Осокин — одаренный ученик и продолжатель дела неусыпного стража завоеваний революции Яна Карловича. Высокой героикой овеян образ комиссара красной бригады Александра Ракова, в одиночку сражавшегося в кольце разъяренных врагов до последнего патрона, оставленного для себя. Запоминаются образы рядовых красноармейцев Козлова и Озерова, спасших незнакомого им Костю Осокина от смертельной опасности, рискуя собственной жизнью. А какая самоотверженность, какое бесстрашие потребовались от недавно еще забитой, неграмотной деревенской девушки Сани, оказавшей неоценимую услугу чекистам в разоблачении и ликвидации группы главарей контрреволюционного подполья!
Сражающиеся насмерть коммунисты и комсомольцы, комиссары, командиры, красноармейцы, чекисты, сутками не выходящие из цехов рабочие и работницы, кующие оружие для фронта, — вся эта многоликая народная масса изображена в романе как великая сила, превратившая Петроград в несокрушимую крепость революции. Именно этот широко и многоцветно воссозданный народный план дает основание рассматривать «Угол падения» в ряду значительных завоеваний той части нашей литературы, которую мы называем эпосом революции.
Литературная критика, привыкшая видеть в Кочетове писателя, с исключительной последовательностью разрабатывающего остросовременные проблемы, заинтересованно отнеслась к его историко-революционному произведению. Первые же рецензии на роман были проникнуты уважением к серьезному труду художника, проявившего незаурядное дарование историка-исследователя[182]. Однако этим рецензиям, как якобы «односторонним», немедленно был противопоставлен «аналитический взгляд» критика В. Оскоцкого, который в обширной статье «Замысел и его воплощение»[183], по существу, отказал «Углу падения» и в историзме, и в художественности. Но предвзятость и субъективизм «аналитического взгляда» были настолько очевидны, что выступление В. Оскоцкого встретило решительный отпор со стороны многих критиков и читателей, а среди последних в печати выступили и военачальники[184].
Подлинно аналитическая, объективная критика тогда же отмечала, что при всех особенностях «Угла падения» как художественного произведения историко-революционного жанра очевидна его связь с предшествующим творчеством В. Кочетова, последовательно утверждавшего идею непобедимости советского народа в любых испытаниях истории. «Угол падения» по-настоящему историчен и вместе с тем современен. Позже, в связи с выпуском шеститомного Собрания сочинений писателя, журнал «Москва» опубликовал обзорную статью, автор которой, рассмотрев современные романы В. Кочетова, верно заметила, что и в том случае, когда он обратился к истории, «мы видим стремление найти в минувшем подтверждение нашей сегодняшней идейной правоты, философски осмыслить внутреннюю связь истории Советов с нашей идеологической борьбой, а следовательно, и жанрово слить современный идеологический, публицистический роман с историческим романом»[185].
Произведение, посвященное героической обороне Петрограда в 1919 году, явилось еще одним исторически и художественно убедительным ответом нашим идейным противникам, которые не устают твердить о «случайности» русской революции. Всей логикой своего повествования писатель показывает закономерность Октябрьской революции и неизбежность разгрома любых контрреволюционных заговоров и походов против истинно народного, социалистического государства, созданного Лениным и его партией.
Уроки истории таковы, что в эпоху величайших классовых битв нельзя оставаться в стороне, так или иначе надо определяться: с кем ты, по какую сторону баррикад? Этот вопрос, поднятый в романе В. Кочетова на судьбах ряда героев, остается в полной силе и в наши дни, когда борьба за мир и социальный прогресс стала формой борьбы не только за свободу и счастье народов, но и за само существование жизни на Земле.
«Угол падения» освещен внутренним светом пролетарской идеологии, которая все шире и глубже завоевывает умы и сердца людей. А вместе с тем роман показывает, что всякое отступление от ленинизма, всякое заигрывание с революцией во имя личных, корыстных и карьеристских устремлений неизбежно ведет к социалпредательству, к измене делу рабочего класса.
Осмысливая историю Советского государства с высоты современности и рассматривая современность в свете завоеваний Великого Октября, В. Кочетов вдумчиво вглядывался в сегодняшний день Родины и мира, о чем свидетельствуют не только его публицистика, но и последний роман, опубликованный при жизни писателя, — «Чего же ты хочешь?» (1969).
У этого романа необычная судьба. Он вызвал исключительный интерес и такие споры, которых, пожалуй, не вызывал ни один из романов В. Кочетова. Редакция «Октября», опубликовавшая «Чего же ты хочешь?»[186], получила сотни читательских писем и откликов, притом абсолютное большинство из них — проникнутых признательностью и благодарностью автору за то, что он поставил в этом произведении целый ряд актуальнейших идеологических и нравственных. проблем. В печати же дело свелось к публикации нескольких рецензий, преимущественно в «периферийных» газетах. А вскоре разговор об этом произведении вообще был как бы «закрыт» статьей Ю. Андреева «О романе Всеволода Кочетова «Чего же ты хочешь?»[187], словно из уст этого критика прозвучала истина в последней инстанции. И только через десяток лет в книге Б. Леонова «Всеволод Кочетов»[188] впервые снова удалось прочитать несколько страничек, посвященных роману. Помнится, в одной из дискуссий Л. Якименко определил «Чего же ты хочешь?» как «роман-предупреждение». Действительно, роман В. Кочетова явился серьезным предупреждением об опасности новых идеологических диверсий со стороны империализма, который в канун разрядки международной напряженности 70-х годов наряду с другими способами «демонтажа коммунизма» разработал и планы «наведения мостов» с целью изнутри разложить оплот мира и социализма — Советский Союз. Сущность «наведения мостов» в романе излагает продажная журналистка, агент ЦРУ Порция Браун в беседе со своим «непросвещенным», засидевшимся в глуши небольшого итальянского городка господином Карадонной. Мы, разглагольствует эта «строительница» пресловутых «мостов», идем по трем линиям. Первая — старшее поколение советских людей. На них воздействуем религией: к концу жизни человек невольно задумывается, что его ждет там — на небеси? Вторая — среднее поколение. За последние годы благодаря усилиям своего правительства люди этого поколения стали неплохо зарабатывать. Через все имеющиеся у нас каналы, продолжает Браун, имея в виду буржуазное радио, обменные иллюстрированные издания, кинофильмы, мы должны пробудить у этих людей тягу к комфорту, к приобретательству, культ вещей. И наконец, третья и самая главная линия «демонтажа» — воздействие на молодежь, которую надо освободить от каких-либо обязанностей перед обществом, увести ее в сугубо личный, альковный мир, в тьму животных, сексуальных страстей. А уж там-де пойдет перерождение коммунизма в наш свободный мир, — размечталась мисс Браун.
Такова программа «демонтажа» советского общества и других стран социалистического содружества.
Идейно-художественное значение романа В. Кочетова в том и состоит, что он показал иллюзорность всех этих «мостов», которые нетрудно было воздвигнуть в воспаленном воображении их прожектеров, но которые оказалось невозможно осуществить на деле. Идеологическая диверсия натолкнулась на нерушимое идейно-политическое и нравственное единство всех поколений советских людей. Вот если подходить к роману В. Кочетова с этих, объективных, позиций, а также с пониманием своеобразия его художественных принципов, то очень многие претензии к нему отпадают сами собой.
Не буду останавливаться на этих претензиях, достаточно рассмотреть главную. «Удивительно, — изумлялся Ю. Андреев, — но в социальном романе В. Кочетова, посвященном советской действительности, ничего не говорится о ведущей и организующей роли партии в жизни нашего общества!»
Роман, разумеется, социальный, но идейно-творческая задача писателя в данном случае была совсем другая, нежели, к примеру, в «Секретаре обкома».
Вспомним основную сюжетную линию романа «Чего же ты хочешь?». Согласно договору о культурных связях под флагом ЮНЕСКО в комфортабельно оборудованном автофургоне по некоторым городам нашей страны разъезжают агент ЦРУ Порция Браун, военный преступник и неофашист Уве Клауберг, выродок-«энтэсовец» Юджин Росс и сын бывшего русского сановника-белоэмигранта Сабуров. Разъезжают они в целях фотографирования произведений древнерусской иконописной живописи для богато иллюстрированного альбома, задуманного одним из лондонских издательств. Но кроме Сабурова — действительно знатока древнерусской живописи — трое остальных профаны в этой области и имеют совсем другое задание.
Чем-то этот роман В. Кочетова, пусть и отдаленно, напоминает «Мертвые души» Гоголя. Чичиков в своей бричке объезжает помещичьи усадьбы, чтобы скупать мертвые души крестьян. Порция Браун и К° разъезжает, чтобы развращать живые души. (Художественная условность избранной В. Кочетовым формы путешествий очевидна.)
Да, Браун, которая получала визу в нашу страну не раз, нашла несколько молодых, но уже подгнивших интеллигентиков, внимавших этой распутнице. Ей даже удалось устроить небольшую вакханалию со стриптизом. Юджин Росс тоже собрал группку лоботрясов, позарившихся на его батарею крепких заграничных напитков. Но, как известно по роману, в свой последний приезд Браун с бешенством констатировала, что от нее тихо разбегаются даже те, кто некогда внимал ее провокационным речам и делил с ней постель. А за организацию небольшой оргии со стриптизом ее просто выставили из нашей страны. После этого скандала призатих и Юджин Росс, тоже не стяжавший лавров у своих хозяев на поприще растления юных советских душ. Вплоть до завершения работ по фотографированию русских икон Юджин перешел преимущественно на индивидуальное собеседование с бутылками виски.
Потерпел фиаско и Клауберг, которому было дано задание проверить, на местах ли засланные в свое время резиденты. Обошел бывший эсэсовец, а ныне ярый неофашист все адреса — нет таковых: то ли повымерли, то ли пребывают в местах не столь отдаленных. Обнаружил только одного негодяя, готового ради долларов на все. Что ж, в семье не без урода, а тут семья-то вон какая громадная!
Так позорно провалилась описанная в романе операция по «наведению мостов». О чем все это говорит? О том самом, в чем Ю. Андреев отказал роману. О великой организующей роли партии в жизни нашего общества, о том, что она сплотила народ в монолитную семью, безгранично преданную делу и заветам великого Ленина. Наконец, о том, что она воспитала такую чудесную молодежь, как инженер Феликс Самарин, историк Лера Васильева, лингвист Ия Паладьина. Выходит на верный творческий путь и одаренный художник Антонин Свешников, на которого пыталась делать ставку Порция Браун. А за спиной названных молодых людей стоят старые большевики Самарин, Васильев, Булатов.
Вопрос: «Чего же ты хочешь?», вынесенный в заглавие романа, обращен к таким молодым людям, как Генка Зародов, который и действительно не может ответить на этот вопрос. Живет бездумно, безответственно, хотя давно уже вышел из того возраста, который называют ранней юностью. Возможно, спорным остается то, кто задает этот вопрос. Конечно, проще всего было бы поручить его, например, секретарю райкома комсомола. Но В. Кочетов остается верен своему принципу заострения. Жизненно важный вопрос перепоручается Сабурову.
А кто такой Сабуров? Как уже говорилось, сын сановника, увезенный в эмиграцию в мальчишеском возрасте. В молодости это посредственный писатель, сочинявший свои небылицы о революционной России под псевдонимом Серафима Распятова. Одно время по завету отца даже вступил в охрану гитлеровских главарей. В годы войны хотя и не стрелял в соотечественников, но сидел под Ленинградом в ожидании взятия города, чтобы отбирать художественные ценности для своих немецких хозяев. После войны скрывался, сменил фамилию и стал синьором Карадонной — владельцем небольшого пансионата в приморском итальянском городке. Но Родины никогда не забывал, хотя представлял ее себе смутно, по воспоминаниям детства.
Биография, как видим, не из тех, чтобы поучать молодых советских недоумков чувству патриотизма. И все же, разве мало было таких людей из семей эмигрантов, которые любовь к Родине всосали с молоком матери? Но, пожалуй, слишком мало времени было у Сабурова, чтобы понять и принять дорогое ему Отечество как советское, социалистическое государство. Из того года, в течение которого происходит действие романа, полгода Сабуров просидел в лондонских библиотеках, читая о Советской России самую противоречивую литературу. Приехав в нашу страну, добросовестно занимался выполнением задания по отбору и фотографированию иконописной живописи, а значит, не так уж много видел и слышал из живой жизни. Стало быть, с психологически убедительным обоснованием решительного перелома, происшедшего в сознании Сабурова, что-то недодумано.
А вообще-то надо особо подчеркнуть, что лирический образ Родины проходит через весь роман — Родины именно советской, социалистической, унаследовавшей все лучшее из многовековой истории России и ныне идущей в авангарде борьбы за мир и счастье трудового человечества.
«В начале 20-х годов, — вспоминал В. Кочетов, — я приехал в Ленинград. Это был совсем не тот город, каким мы знаем его сегодня. На многих улицах стояли пустые коробки или лежали развалины сгоревших в дни революции и гражданской войны зданий. С ними соседствовали шумные заведения, вроде игорных клубов «Казино» и «Трокадеро». На Александровском рынке можно было купить из-под полы все, что угодно, — от сорочки тончайшего полотна, которую, «вот вам крест святой, гражданин», носил сам Николай II, до маузера в деревянной кобуре, с кавказской насечкой. На Лиговке, на Пушкинской улице, на площади Покрова, как ныне в Париже на улице Пигаль, бродили толпы голодных женщин в поисках ночного заработка. Были сложные годы нэпа»[189].
Этому периоду и посвящен неоконченный роман В. Кочетова «Молнии бьют по вершинам» (1972), впервые опубликованный уже после смерти автора в журнале «Москва» (1979, № 9), а затем вышедший отдельной книгой[190].
Емкая память писателя во всей свежести и непосредственности сохранила воспоминания о многих явлениях и событиях времен его отрочества и юности. Несомненно, личные впечатления были существенным подспорьем при создании романа. Они помогли воспроизвести колорит эпохи, обогатить произведение множеством конкретных жизненных примет и деталей. Однако такой роман, как «Молнии...» с его ярко выраженной социально-политической и идеологической направленностью, не напишешь на основе только юношеских впечатлений и воспоминаний о прошлом. Эта книга — итог пытливого изучения описанного в ней сложного и противоречивого периода. В ходе работы над романом В. Кочетов постоянно обращался к трудам Ленина, к решениям съездов нашей партии и постановлениям ее Центрального Комитета, привлекал архивные документы, перечитал немало работ по истории становления и утверждения нашей Родины как первого в мире социалистического государства. С интересом листал я хранящиеся в доме писателя его объемистые тетради с многочисленными выписками из книг, журналов, газет и других, порой странных, причудливых изданий того времени, так или иначе характеризующих общественную жизнь, быт и нравы эпохи.
Когда журнал «Москва» опубликовал роман В. Кочетова, наша литературная критика словно бы и не заметила его. Зато профессиональные историки по достоинству оценили идейное содержание произведения, его историзм и реализм в отражении действительности, отдаленной от нас целым шестидесятилетием. Отметив, что «здесь художник предстает и как ученый-историк», доктор исторических наук С. Мурашов писал: «Роман «Молнии бьют по вершинам» захватывает читателя с первых страниц драматизмом событий, резким столкновением противоположных идей, взглядов, характеров представителей старого, отживающего мира и нового, рождающегося в борьбе не на жизнь, а на смерть. Вопрос о судьбах социализма, о построении социалистического общества в 1924 году, когда развертываются события романа, были главными не только теоретическими, а прежде всего практическими»[191].
К несчастью для нашей партии и народа в самый разгар этой непримиримой борьбы черная молния ударила по величайшей вершине революции: умер Ленин. Сдержанно, немногословно, но с неизбывной болью и горечью говорится в романе об этом бедствии. Однако, несмотря на тяжкую утрату, советские люди не растерялись, не опустили рук, а, сплотивши свои ряды вокруг Коммунистической партии, уверенно продолжали движение по пути, завещанному гением пролетарской революции.
Рисуя правдивые картины разрухи народного хозяйства, безработицы, обнищания масс, доставшиеся Советской власти в наследие от пагубной политики царского самодержавия, от первой мировой и гражданской войн, от интервенции капиталистических держав, вместе с тем В. Кочетов показывает, как уже в то время начинает набираться сил и возрождаться наша Родина. Через всю книгу автор проводит мысль, что в сложившихся исторических условиях новая экономическая политика, разработанная Лениным, была единственно правильной политикой. Да, конечно, в городе несколько разжирел нэпман, а на селе ожил и заворошился кулак, но зато эта политика помогла накормить, обогреть, худо-бедно приодеть смертельно уставший от войн, разрухи, голода и холода великий народ, непоколебимый в своей верности завоеваниям Октября. Нэп способствовал возрождению промышленности, транспорта, сельского хозяйства, торговли.
Хотя русские коммунисты открыто заявляли, что нэп всего лишь временное отступление для того, чтобы получить передышку, перестроить ряды и перейти в новое наступление, буржуазный мир не придавал серьезного значения этим заявлениям, по привычке считая их «красной пропагандой». Замену продразверстки продналогом, допуск свободной торговли и частного капитала в некоторых отраслях промышленности (при сохранении командных высот в индустрии за государством), передачу отдельных предприятий в концессии и ряд других мер, составлявших суть нэпа, идеологи буржуазии расценили как начало «перерождения» большевистской России и реставрации старых порядков. А бывшие «хозяева» страны в своем эмигрантском далеке́ уже потирали руки, предвкушая возвращение экспроприированных у них фабрик и заводов, шахт и рудников, нефтепромыслов и земельных угодий и делали все зависящее от них, чтобы ускорить этот процесс.
В годы гражданской войны денежные воротилы, ушедшие в эмиграцию, спешно сколачивали разные «комитеты», «общества» и «союзы» по «спасению» России от большевиков. В «Молниях...» рассказано о деятельности одного из таких «комитетов» — «Торгпрома», в который входили крупнейшие магнаты дооктябрьских лет: Нобель, Рябушинский, Манташев, Демидов, Гукасов и другие. Сохранив громадные капиталы, предусмотрительно переправленные в банки буржуазного Запада, «торгпромовцы» щедро поддерживали Юденича, Деникина, Колчака. На бесславное воинство этих разгромленных генералов, на всякие контрреволюционные подполья в Советской России непрошенные «радетели» отечества израсходовали десятки, сотни миллионов рублей золотом.
И в годы нэпа они не скупились на вклады в исторически обреченное дело. Один из «героев» романа В. Кочетова матерый белогвардеец, боевик-авантюрист барон Лаубе, ловко вырядившийся в этакое «неотесанное дитя трудового народа», безусловно от них, от закордонных «спасителей» России получает толстые пачки кредиток и валюту для своей подпольной организации, ориентированной на убийства, диверсии и другие преступления. Зловещий образ барона Лаубе и его бездушных, безнравственных сестриц Анны и Марии, готовых на все во исполнение «заветов» отца — злейшего врага Советской власти и приказов своего беспощадно жестокого брата, написаны с незаурядной художественной силой.
Однако иллюзии некоронованных королей бывшей Российской империи, уповавших на реставрацию капитализма в СССР, так и остались иллюзиями. Партия уверенно взяла курс на восстановление народного хозяйства и строительство социализма. Трудящиеся массы с воодушевлением приняли генеральную линию партии и, преодолевая неслыханные трудности, горячо взялись за работу.
Но тут пособниками империализма и «новой» буржуазии, народившейся в годы нэпа, выступили троцкисты. Сам Троцкий как реальная фигура истории не появляется на страницах романа В. Кочетова, но его фракционная, антипартийная деятельность, многие черты его предательского облика ясно вырисовываются в ходе борьбы с троцкизмом, которую ведут последовательные большевики.
Как известно, суть пресловутой «теории перманентной революции» Троцкого состояла в отрицании возможности победы социалистической революции в одной стране, если она не будет поддержана пролетарскими революциями в ряде других, притом высокоразвитых стран. Великий Октябрь отправил эту «теорию» на свалку истории. Однако после смерти Ленина, спекулируя на трудностях нэповских лет, Троцкий снова вытащил на свет божий свою «теорию». Теперь он доказывал невозможность победы социализма в одной, отдельно взятой стране, предрекал неизбежность столкновения рабочего класса с крестьянской «стихией», пророчил победу нэповского капитала над государственным, социалистическим сектором. Троцкий обвинял партию в термидорианском «перерождении», вечный фракционер, он требовал полной свободы фракций и группировок внутри партии. Троцкисты пытались посеять в массах чувство бесперспективности, пессимизма, неверия в осуществление наших идеалов.
Партия дала решительный отпор капитулянтской позиции Троцкого и его сообщников.
Кто-то может сказать: «Но все это известно из книг по истории нашей партии и Родины». Бесспорно. Надо, однако, помнить, что в жизни идет смена поколений, а значит, забота об идейном воспитании новых поколений, о росте их познаний была и остается первостепенной по своему значению.
Кстати сказать, из «Молний...» мы черпаем и не так уж широко известное. Скажем, даже старшеклассник знает о штрейкбрехерстве Каменева и Зиновьева, выдавших через меньшевистскую газету «Новая жизнь» ленинский план октябрьского вооруженного восстания. Но что это штрейкбрехерство было далеко не случайно, а подготовлено всей предшествующей идейной «платформой» упомянутых «деятелей» революции, — об этом не всегда прочтешь и в серьезных работах по истории Октября. На основе авторитетных исторических документов В. Кочетов тщательно прослеживает «механику предательства» Каменева и Зиновьева. Вот «этапы» этого предательства:
VI съезд партии принимает решение о вооруженном восстании. 10 октября на заседании ЦК Ленин потребовал всю деятельность партии решительно направить на подготовку восстания. Все были за и только Зиновьев с Каменевым выступили против. А 11 октября они сочинили обращение к крупнейшим партийным организациям, в котором писали: «Мы глубочайше убеждены, что объявлять сейчас вооруженное восстание — значит ставить на карту не только судьбу нашей партии, но и судьбу русской и международной революции». Вот ведь как: ни больше ни меньше, как судьбу всей мировой пролетарской революции!
Зиновьев и Каменев уповали на учредительное собрание, настаивали на том, что (в условиях перешедшей в наступление контрреволюции!) большевики должны «ограничиться оборонительной позицией». И в том же обращении утверждали: «...только рост революции в Европе сделал бы для нас обязательным, без всяких колебаний, немедленно взять власть в свои руки». Цитируя эти слова, писатель справедливо замечает: какая же тут разница между позицией Троцкого — с одной стороны, Зиновьева и Каменева — с другой? Вот вам и «перманентная революция»!
На заседании ЦК 16 октября Ленин снова настаивает на быстрых и решительных действиях. Зиновьев же опять распространяется о спасительной роли учредительного собрания, а Каменев истошно завопил: «...назначение восстания есть авантюризм!» и обвинил ленинцев в заговоре. Знакомая песня: и поныне апологеты капитализма сочиняют небылицы об Октябре как о «случайности», порожденной решительными действиями группы «заговорщиков».
И наконец, 18 октября Каменев от своего имени и от имени Зиновьева на страницах «Новой жизни» заявил, что вооруженное восстание «в настоящий момент... независимо и за несколько дней до съезда Советов (а II съезд Советов был назначен на 24 октября. — П. С.) было бы недопустимым, гибельным для пролетариата и революции шагом». Так во всеуслышание было выдано секретнейшее решение Центрального Комитета нашей партии, даже указан срок восстания: на этой же, октябрьской неделе! «Вот это «один из вождей Октября», — гневно замечает большевик Самсонов в адрес Зиновьева. Именно так, «одним из вождей Октября», величали Зиновьева его приспешники и разные подхалимы.
И в дальнейшем Зиновьев был недалек от Троцкого. До поры до времени они идут порознь, иногда грызутся между собой, предают друг друга, но, как показывает автор «Молний...», они весьма близки по взглядам и позициям, по своей предательской тактике. Троцкистско-зиновьевский блок еще не сложился, но налицо все предпосылки для этого беспринципного антипартийного блока.
Страстно ведут борьбу с троцкизмом и зиновьевщиной большевики ленинской гвардии. Это Николай Павлович Комаров — коренной питерский пролетарий-металлист, прошедший тяжелую «школу» царских тюрем и ссылок, в дни Октября активный деятель Военно-революционного комитета, затем сподвижник Дзержинского. Это большевик-историк Лузгин-Самсонов, член партии с 1902 года, написавший боевую книгу, в которой разоблачалась многолетняя борьба Троцкого против Ленина и его партии. Плечом к плечу со старшими товарищами идет Константин Федотов — в юности рабочий судоверфи, один из бойцов Октября и гражданской войны, а теперь молодой партийный работник.
Решительно отражая идеологические диверсии троцкистов, коммунисты и комсомольцы мобилизуют массы на восстановление народного хозяйства и строительство социализма. Яркими красками обрисован в романе «красный директор» возрождающейся судоверфи Чугурин — сормовский рабочий, участник всех трех русских революций, слушатель ленинской школы в Лонжюмо, вручивший Владимиру Ильичу на Финляндском вокзале партийный билет. Герои романа с радостью отмечают, как один за другим вступают в строй петроградские заводы, верфи, порт. Жизнь улучшается, хотя, по словам «нейтрального» инженера Игнатьева, большевики и руководимые ими массы от нужды и разрухи все еще «бьются как рыба об лед».
Коммунисты делают все, что в их силах, чтобы привлечь к активному участию в строительстве новой жизни кадры старой интеллигенции. В. Кочетов правдив, историчен в изображении разлома, происходившего в те годы в рядах технической интеллигенции. Некий представитель «Торгпрома» в общем верно характеризует этот разлом, именуя его «разбродом» среди русских инженеров: одни продолжают изживший себя саботаж, другие сидят и охраняют хозяйское добро в надежде на возвращение старых порядков, третьи пошли за большевиками и служат им верой и правдой. Последнее особенно «тревожит» торгпромовцев.
Типичным саботажником выступает в романе инженер Росляков. Польстившись на «шикарную» жизнь нэпманов и своих продажных коллег, работающих на хозяев-эмигрантов, Росляков попадает в цепкие руки крупного дельца, расхитителя государственной собственности Линберга, а потом становится жалким орудием главаря подпольной контрреволюционной организации барона Лаубе. Это уже совершенно разложившийся тип. Бывшая жена Рослякова Ника думает о нем: «Страшный, страшный, угасший человек. С ним рядом и другие гаснут».
В сцене встречи нового, 1924 года на квартире одного из «благоденствующих» инженеров, живущего на широкую ногу, показана группка тех, кто остался на своих предприятиях и при Советах, но только для того, чтобы стеречь добро своих хозяев. За это они получают даяния «твердой золотой, европейской валютой, не подверженной никаким случайностям». Эти «патриоты», как они громко именуют себя, по существу, внутренние эмигранты. Они спят и видят во сне возвращение России «в семью демократических европейских стран».
Но лучшая часть интеллигенции, не порвавшая корней с Родиной и народом, откликнулась на призыв партии. Например, инженер-кораблестроитель Дмитрий Игнатьев после долгого прозябания на «нейтральных» позициях под влиянием коммунистов отрекается от своего скептицизма и индивидуализма, от «мелкого по любому поводу критиканства» и идет на судоверфь, чтобы строить первые советские корабли. Хорошо работает, с огоньком, с вдохновением. На Всероссийском съезде инженеров именно Игнатьев дает отпор саботажникам, упомянутым «патриотам», а также проповедникам «технократических» идеек. Речь Игнатьева взбудоражила съезд, вызвала «противоречивый шум», многие аплодировали. Чувствовалось, что в сознании технической интеллигенции происходит перелом. По словам инженера-коммуниста Соколова, «идет великий процесс просветления непросветленных и убеждения неубежденных».
Как и во всех кочетовских романах, в «Молниях...» большое внимание уделяется молодежи. Демагогически заигрывая с ней, Троцкий подбросил провокационный лозунг: «Молодежь — барометр партии». Смысл этого демарша состоял в том, чтобы противопоставить молодое поколение — старшему, натравить молодежь на руководящее ядро партии, на ленинскую гвардию большевиков, вставших несокрушимой стеной на пути троцкистского политиканства и авантюризма. Опасная провокация! Все мы хорошо помним, какой трагедией обернулась подобная демагогия для целой великой нации, пережившей бесславную «культурную революцию» с избиением заслуженных, закаленных в борьбе партийных кадров.
Но в нашей стране троцкистская тактика стравливания поколений потерпела полный крах. Комсомол и молодежь, прошедшие под руководством партии огненный путь революции и гражданской войны, остались верны ей до конца. Роман В. Кочетова убедительно показывает единство революционных поколений. Так, в жаркой дискуссии на петроградском Пролетарском заводе вожак комсомольцев завода, давая отповедь зарвавшемуся троцкисту, в сущности, от имени всей советской молодежи сказал: «Нам льстивых формул не надо, мы не признаем искусственного деления на молодых и старых. Наша заводская молодежь идет и должна идти по стопам ленинизма, по стопам партии».
Терпит одно поражение за другим и белоэмигрант Старцев-Шумов, нелегально вернувшийся в революционную Россию по заданию обосновавшегося в Париже «Союза христианской молодежи». Шумов заявился в Петроград с тщательно разработанной «инструкцией», в которой были предусмотрены формы и способы «обработки» молодых умов: всячески использовать религиозное одурманивание молодежи, организовывать с виду невинные кружки и «общества» — танцев, пения, рисования, а затем постепенно прибирать участников этих кружков к рукам: читать им «соответствующие» лекции, распространять среди них антисоветскую литературу, растлевать юношей и девушек духовно и нравственно. Знакомые приемы! Они и поныне на вооружении у тех, кто занят идеологической диверсией в странах социализма.
Следуя духу и букве «инструкции», Шумов, однако, скоро убеждается, что молодое поколение страны Советов утратило «христианские традиции» и не собирается к ним возвращаться. С помощью сестер Лаубе организовал Шумов кружок с танцами, песнопениями и чтением «лекций» антисоветского пошиба, но ни одного молодого рабочего или работницу залучить в этот кружок не смог. На «занятия» кружка являлись какие-то мещаночки и расхристанные юнцы, охотнее всего расползавшиеся по темным уголкам бывшего особняка баронов Лаубе для более интимных «занятий».
Внедрившись в одну из школ в качестве преподавателя обществоведения, Шумов, конечно, по-своему перетолковывает историю. Например, рассказывая ребятам о Парижской Коммуне, он настойчиво внушает, что все жертвы коммунаров, вся их героическая борьба — «все это было, к сожалению, напрасным». И тонко дает понять, что пути русской революции тоже опасны: не исключено, что придут, даже непременно придут свои версальцы, а если не они, как пруссаки любой национальности, скорее же всего — и те и другие вместе. Юный Шурка Снарский, прослушав этот урок, тревожно задумался, а потом спрашивает Федотова, прав ли учитель. Нет, отвечает Федотов, «они, парижские коммунары, начали, мы продолжаем. Их кровь даром не прошла, нет...
— И уже все?
— Что все?
— Обратного хода не будет, как было в Париже?
— Нет, дружище, не будет. Только вперед!»
Разоблачая и нейтрализуя идеологические диверсии троцкистов и засланных из-за кордона шумовых, большевики воспитывают молодежь в духе коммунистической идейности, классового самосознания и революционной бдительности, в духе мужества и отваги в борьбе за наши идеалы. Правдивые рассказы и воспоминания участников Октябрьской революции и гражданской войны вызывали у того же Шурки Снарского восхищение, гордость от сознания того, что он близко знаком с этими героями, что они запросто беседуют с ним как с равным. В них юноше виделась «какая-то огромная сила» — сила борцов «за правое дело». Хорошая школа для юноши.
Роман «Молнии бьют по вершинам», по сути, историко-революционный, но прочно связан с современностью. Характерно, что именно ученые чутко уловили «живую связь времен», вообще присущую произведениям В. Кочетова. «За какую бы тему ни брался Всеволод Кочетов, — писал доктор исторических наук Б. Морозов, — какой бы исторический период ни рассматривал, ему никогда не изменял его бойцовский темперамент. Работая над последним романом, В. Кочетов в первую очередь стремился осмыслить минувшее в свете сегодняшних и — самое главное! — завтрашних забот и целей нашего общества. Мы видим, как в горниле ожесточенных классовых боев проходит наша партия революционную закалку, какие объективные закономерности общественного развития выдвинули ее в авангард международного коммунистического движения»[192].
Роман остался незавершенным, написана только первая книга, но и она дошла до нас в рукописи, которую, по свидетельству редакции журнала «Москва», прочитать было не так-то легко, ряд мест вообще разобрать не удалось. Обычно, закончив работу над рукописью и перепечатав ее на машинке, В. Кочетов вносил в текст такую правку, что множество страниц, а то и все произведение приходилось перепечатывать заново — и не раз, поскольку автор опять и опять начинал дописывать, переписывать, править. Эту работу неизлечимо больной писатель произвести над своим последним детищем не успел, поэтому к «Молниям...» нельзя подходить с критериями, предъявляемыми завершенному произведению. Но и в том виде, в каком опубликован роман, он представляет большой интерес.
Июньский (1983) пленум ЦК КПСС подчеркнул необходимость «улучшить пропаганду марксизма-ленинизма, истории и политики партии, опыта ее деятельности на различных этапах борьбы за социализм»[193]. Эту задачу, но, разумеется своими, специфическими художественными средствами, призвана решать и наша литература.
В романе «Молнии бьют по вершинам» В. Кочетов изображает один из сложнейших этапов борьбы партии и народа за социализм. Даже в своем незавершенном виде этот суровый, правдивый роман, проникнутый духом непримиримой борьбы с врагами социализма и коммунизма, будет жить наряду с другими произведениями писателя.
Творческий облик Всеволода Кочетова останется недорисованным, если не сказать хотя бы коротко о его публицистике. Убежденный в том, что публицистика предоставляет писателю возможность держать руку «на пульсе народной жизни», В. Кочетов часто выступал с очерками и статьями, поднимающими важные вопросы развития нашей общественной жизни и социалистической культуры. В книге «Кому отдано сердце» он с воодушевлением пишет о нашем героическом рабочем классе, крестьянстве и интеллигенции, о советском народе как первопроходце, пролагающем новые пути, о ленинской партии как организаторе и вдохновителе всех наших побед. «Стареет человек, — говорил В. Кочетов, — но партия не стареет. Вбирая в себя весь опыт, всю мудрость поколений старших, партия всегда молода молодостью новых поколений. И она, не ведающая усталости, в любой час готовая к бою, удивительная, победоносная, ведет, всегда указывает путь, указывает цели и учит умению их достичь»[194].
Публицистика В. Кочетова проникнута непримиримостью к буржуазной идеологии. В литературе и искусстве он последовательно отстаивал принципы партийности, народности и реализма, горячо поддерживал и развивал горьковскую мысль о том, что социалистический реализм должен изображать бытие как деяние, как творчество, что величие человека раскрывается прежде всего в труде. Он настойчиво утверждал, что современность — главный источник вдохновения для советского художника. В этом отношении слово Всеволода Кочетова вполне авторитетно: оно подкреплено всей его художественной практикой, прочно связанной с жизнью и борьбой советского народа. Он и к истории обращался во имя современности.
Часто выезжавший за пределы нашей Родины, достойно представлявший за границей советскую культуру, В. Кочетов создал цикл зарубежных очерков, которые привлекают глубиной выраженных в них чувств патриотизма и интернационализма, уважением к другим народам и странам, горячим сочувствием угнетенным нациям, борющимся за свободу и независимость. Своеобразные по видению жизни и художественному мастерству, эти очерки примечательны и той эрудицией, которую проявляет автор. Издавая их отдельной книгой под общим названием «Новые адреса»[195], В. Кочетов предпослал ей эпиграф из Леонардо да Винчи: «Познание минувших времен и познание стран мира — украшение и пища человеческих умов». Эпиграф этот подтвержден содержанием книги.
Будь то «Итальянские страницы», или «Остров бурь», или очерк «Там, где родился и похоронен один великий англичанин» — это же документально-художественные произведения. Писатель свободно входит в жизнь стран и народов, о которых ведет речь, сообщает массу интересных и полезных сведений об их историческом пути, о вкладе, внесенном ими в развитие мировой культуры. Но при всем уважении к героическому прошлому и настоящему этих народов, при всем преклонении перед их творческим гением В. Кочетов крайне далек от объективистского описательства с «общечеловеческих», абстрактно-гуманистических позиций. И здесь он остается принципиальным советским художником, оценивающим прошлое и настоящее страны, явления ее культуры и искусства с партийных, классовых позиций. Историзм в его зарубежных «Рассказах о людях и странах», как он сам назвал эти очерки, сочетается с ясным пониманием перспектив развития всех народов мира по пути прогресса, демократии и социализма.
Центральный Комитет КПСС учит творческих работников умению сосредоточить свое внимание и усилия на коренных вопросах нашей внутренней и внешней политики, на решающих направлениях социально-экономического развития страны. Вместе с тем указывается, что художественное слово «всегда было острейшим оружием в борьбе за торжество марксизма-ленинизма, в идеологическом противоборстве двух мировых систем. Партия высоко ценит международную деятельность писателей, их умение вести наступательную полемику с идейным противником, активную роль в борьбе с антикоммунизмом»[196].
В. Кочетов шел в рядах того славного отряда советских художников слова, которые в главном удовлетворяли и удовлетворяют этим высоким требованиям. Книги писателя-коммуниста отличались актуальностью и глубиной содержания, они проникнуты пафосом борьбы и созидания, безграничной верой в неисчерпаемые силы советского народа, непримиримостью к нашим идейным противникам. Боевое, страстное творчество Всеволода Кочетова и ныне сохраняет свое познавательное, воспитательное и эстетическое значение. Этот мастер работал в литературе горячо, вдохновенно — по-журбински. Вместе с партией и народом он неутомимо шел вперед. Шел вровень с веком.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги