Встретимся в Загсе или на небесах

Глава 21. Возвращение

«Она стоит на пустых подмостках, такая хрупкая посреди огромной сцены.

Скрипачка…

Жгуче-чёрные волосы, сплетаясь с алым шёлком, струятся по тоненькой одинокой фигурке.

Ресницы опущены, а упрямый подбородок страстно прижат к верхней деке маленькой скрипки.

Движение руки — и музыка впивается в виски, взрывая сознание. А память мученически пытается понять: что это?

Точно Реквием. Но чей? Верди?.. Лист?.. Моцарт?.. Что-то до боли знакомое и в то же время неузнаваемое в её каком-то остервенелом исполнении.

Хорошо. Пусть будет Реквием… по мечте. Неизвестного композитора. Какая, чёрт, разница, когда такая музыка!

Сердце то замирает — пауза… Не только у меня — в зале гробовая тишина. То подскакивает и неистово колотится где-то в горле, не давая вздохнуть.

Стою в проходе, прижавшись к стене и, опасаясь потерять сознание, цепляюсь за портьеру на двери выхода. Сесть негде — аншлаг! Да и зачем?! Если умру, то только с последним аккордом…

За спиной скрипачки вздымается парусом большое белое полотно, уходящее вверх под купол. Какая потрясающая находка!

Оно колышется огромным живым монстром, и на его фоне — тоненькая фигурка с изящным инструментом… — летящая к звёздам песчинка…

Боже, как красиво… И музыка! Белая… чёрная… красная… она закручивается в тугую спираль и уносится ввысь.

Всё, сейчас упаду! Финальная часть. Чувствую…

Вытянулась в струну, вырванным нервом взмах смычка, и… опустила скрипку.

Минута абсолютного безмолвия. Секунда, другая… вечность. И вдруг взрыв симфонического оркестра! И парус взметнулся пламенем!

Огонь! Только огонь! Жгучий… яркий… Стихия!

В горле пересохло, не могу дышать. Нестерпимо хочется пить… Воды! Побелевшие костяшки пальцев свело судорогой.

Почему никто не паникует?! Она же сейчас сгорит!

Хором капелла. Рваные голоса, вспыхнувший шлейф. Струна звенит на самой высокой ноте и… рвётся, рассекая лицо. Это конец».

Я подскочила в кровати. Сердце бешенно колотилось, дыхание перехватывало, в глазах продолжали стоять пылающие подмостки.

Никакие Сашкины таблетки не помогли…

«Да сколько же будет преследовать меня этот сон? Неделю? Месяц? Год? А может, всю жизнь?!»

Первый раз он приснился мне очень давно, а сейчас взялся повторяться каждую ночь. Тяжёлый, осязаемый, и в то же время прекрасный кошмар.

Я никому не рассказывала о нём, слишком он личный, сокровенный, что ли, но сейчас вдруг решила рассказать. Женьке.

— Рит, ну чего ты себя обманываешь, всё ты прекрасно понимаешь! — Мне было хорошо слышно, как его голос расцветает улыбкой, но признаваться, почему я позвонила именно ему, действительно не хотелось. Даже себе. — Деточка моя, пора возвращаться на сцену.

— Жень, я не могу. Правда.

— Глупости, можешь.

— Я всё забыла, я ленивая, я старая и бездарная…

— Ну это-то не тебе судить, — засмеялся он. — Ты была моей любимицей, и ты это прекрасно знаешь.

Ударение на «ты». В самом деле, никогда не говорил, но я знала, и все знали. И завидовали, и ревновали, а некоторые, может быть, даже ненавидели. Актёры — народ эмоциональный. Это только я — рыба замороженная… пока не на сцене. Все эти годы будто спящая в мутных глубинах.

— Мне некогда… я замуж выхожу…

— Ну и выходи себе на здоровье! Одно другому не мешает. Насколько я помню, ты всегда была замужем, — он уже не смеялся, а откровенно ржал.

— Не всегда, — возразила я. — Но ты этот период пропустил.

— Жаль.

Почему жаль? Неужели предложил бы руку и сердце? Ведь всегда был капельку влюблён. Это так часто бывает — режиссёр влюблён в свою приму. Хорошо, что умный, и не случилось.

— Поверь мне, по-другому ты от этой напасти не избавишься, — вздохнул он. — Дальше будет хуже. Эта жажда никогда не отпускает. Я-то знаю.

— Ну почему?! Был период, когда она меня почти не тревожила. Совсем недавно, кстати.

— Серьёзно? Это пока ты свою рок-оперу, что ли, ваяла? — насмешливо. — Говорю тебе, возвращайся! Иначе сойдёшь с ума.

Я не хотела сходить с ума, да мне и некуда, и так сумасшедшая. Но дело было не в этом.

— Жень, но ведь никакой личной жизни не будет, — продолжала вяло сопротивляться.

— Личная жизнь актрисы — это её театр, — уже тоном, не допускающим нелепые возражения.

— Да, а потом кто-то уезжает, и она рушится! — Вот мы и добрались до главной причины. — Сам сказал: если и в этот раз не получится…

— Если ты будешь с нами, получится, — твёрдо, уверенно. — Рита, ну блин! Чего я тебя, как маленькую, уговариваю?! Будто ты сама не понимаешь! Мы и так потеряли столько времени! Десять лет! Десять! Вдумайся в эту цифру! Я еле отыскал Сергачёва.

— Ты нашёл его?! — сердце радостно подпрыгнуло. — Где?!

Пауза, усмешка.

— Я знал, что ты вернёшься.

Конечно знал! На то он и режиссёр, чтобы знать.

Это правда, в своё время он изучил нас как облупленных. Каждого. Как духовнику мы несли ему всё, что угнетало и терзало. С радостью реже, но тоже бывало.

Женя был старше нас, как и Влад Сергачёв — звезда нашего театра. Ненамного, но тогда разница в пять — семь лет представлялась огромной, и они, давно преодолевшие четвертьвековой рубеж, казались нам очень взрослыми.

Влад — самородок, актёр от бога, такой, что я и рядом не стояла, почему-то тоже был обо мне на удивление высокого мнения.

Он, женатый и уже имеющий на тот момент двоих подрощенных детей, никогда не появлялся на репетициях, в которых не был занят, и так вышло, что некоторое время мы не пересекались. Но однажды, случайно заскочив в театр, попал на прогон спектакля, где я исполняла одну из главных ролей.

Помню, на меня тогда напал какой-то нездоровый кураж, и я отыграла свои сцены с небывалым ажиотажем, неся полную отсебятину и ахинею.

Ахинея Жене понравилась, более того, после репетиции он сказал мне, что Сергачёв досмотрел до конца, хотя и не собирался оставаться, а потом спросил: «Где ты откопал такое чудо?»

«А ты, действительно, была сегодня в ударе», — от себя добавил режиссёр, с улыбкой похлопав меня по плечу.

Так и не поняла, за что я тогда удостоилась похвалы наших «мэтров», но с того дня мы с Владом крепко подружились, а Женя даже вздумал специально под нас ставить одну из пьес Радзинского. Но не сложилось. Жаль. Уверена, получилось бы весьма оригинальное действо, Женька всегда выдавал в высшей степени неординарные постановки.

Например, моно-спектакль «Записки сумасшедшего» в исполнении Влада я смотрела раз тридцать, и каждый раз, от первого до последнего слова — почти не дыша. И режиссёрская и актёрская работы в нём были потрясающи.

Женя уехал, и, естественно, всё распалось. Театр не может жить без души, а душой нашего был именно Женька.

Некоторое время мы ещё перезванивались с Сергачёвым, а потом как-то в один миг потерялись.

И вот теперь судьба неожиданно предоставила нам шанс вернуться в нашу буйную артистическую молодость.

— Завтра в двенадцать. И постарайся… А, всё равно ведь опоздаешь! — радостно, будто это очень весёлое занятие — считать мои опоздания, сказал лучший в мире режиссёр и повесил трубку.

Я уже знала, что сейчас он арендует малую сцену и несколько помещений в местном драмтеатре, плюс параллельно перестраивает тот самый заброшенный дом культуры, где мы впервые столкнулись с Иваном.

К открытию новой театральной площадки Женя собирался успеть выпустить премьеру и силами старого состава восстановить четыре пьесы из прежнего репертуара, одна из которых была новогодней сказкой.

Получилось, что я занята в четырёх постановках из пяти, причём, в премьерной было всего два действующих лица, а роль — идеально подходила для бенефиса. Посему так и порешили: все сборы от первого спектакля отдать в фонд развития театра.

Женя милостиво предложил мне уступить кому-нибудь одну из старых ролей, чтобы не загружать сверх меры, но расстаться с любым из когда-то выстраданных образов было выше моих сил, и я отказалась.

— Ну не потянешь же! — возмущался Женька.

— Потяну.

— Отдай!

— Нет.

— Роль большая, времени в обрез…

— Ни за что!

Мы сидели в соседнем с театром баре, куда заглянули после репетиции.

— Рит…

Я упрямо сжала губы и отрицательно помотала головой.

Женя посмотрел на меня чуть иронично, вспомнив, вероятно, как я упиралась и не хотела возвращаться, а вот теперь рублюсь за каждую роль, и, вздохнув, уступил.

— Ладно. Но увижу, что выматываешься, сниму без разговоров. Согласна?

Я кивнула и заверила, что девушка я выносливая, и такая нагрузка для меня — сущий пустяк.

Но это было неправдой. Морально я была уже достаточно измотана. И дело не только в смерти Саввы и долгом отсутствии Виктора.

В одну из встреч Добромир огорошил меня новым известием.

Мы встретились в кафе на набережной в перерыве между репетициями.

— Маргарита Николаевна, скажите, а вам такое имя — Фалеев Станислав Игоревич — знакомо?

Ну нашёл что спросить! У меня вообще с этими именами беда…

Я порылась в памяти.

— Нет, Добромир Петрович, впервые слышу. А это кто?

— Убийца… — со вздохом сказал он.

— Саввы? — вздрогнула я.

— Нет, вашей Кати… — он полез в папку, но ещё до того, как передо мной легла фотография, в моём мозгу что-то щёлкнуло, и я практически за секунду до этого сдавленно произнесла:

— Кличка Фал?..

Фото опустилось на стол — на меня смотрел знакомый мордоворот.

— Да, я его знаю. Пойдёмте сходим к морю, Добромир Петрович… — мне стало резко нехорошо, горло сдавило спазмом, будто его схватили невидимой рукой, в голове одна за другой проносились картины.

У меня был повод застрелить этого ублюдка![3] Был! И тогда Катя осталась бы жива… На какое-то мгновение весы судьбы оказались в моей руке, только я этого не знала. И теперь корила себя заново.

Второй мой знакомец, Валентин, приятель Фала, встречаясь с сестрой Кати, по случаю познакомил их обеих с Фалеевым, и тот попытался приударить за девушкой. Но получил резкий отказ. Какое-то время он её буквально преследовал, а потом плотно присел на наркоту и на время забылся. А недавно случайно увидел нас с Катей, выходящих из офиса. В деградированном мозгу со страшной силой всколыхнулась обида — стычка со мной тоже ещё не забылась. Услышав от друзей про маньяка, урод решил закосить под него и поквитаться если уж не с обеими, то хотя бы с одной из «этих зазнавшихся сук»…

Собственно, от Валентина, проверяя контакты девушки, Кондратенко и узнал об этом отморозке.

Холодный ветер привёл меня в чувство, но на эмоциях я совсем не ощущала холода. Смотрела на серое море и думала, как примирить себя с этой ужасной действительностью.

— Добромир Петрович, я не знаю, как правильно… Я не хотела стрелять в этого подонка… но не знаю, чего в этом было больше — страха, что меня привлекут за превышение мер самообороны, или принципиального нежелания становиться убийцей…

— Я очень хорошо вас понимаю, Маргарита Николаевна… — следователь взял меня под руку и повёл обратно. — Пойдёмте, а то простудитесь. Нормальным людям сложно принять, что в мире давно идёт невидимая война. Когда перед тобой открытый враг — всё намного проще. А вот так, когда враг неявный — всегда хочется надеяться, что человек ещё не до конца потерян… И тут никто вам не скажет, какой поступок будет правильней. Не корите себя, идеалистам и без того здесь несладко приходится.

Легко сказать — не корите… А как? Если тебя наизнанку выворачивает…

Время неумолимо приближалось к свадьбе, но мне было откровенно не до неё. Приезд жениха по-прежнему откладывался, а сама я не вылезала из театра. И если б не Галка, которая, глядя на всё это, занялась организацией мероприятия, у меня бы, наверное, даже свадебного платья не было.

Хорошо, хоть проблемы со сном прекратились. Вымотавшись за день, я мгновенно засыпала, спала без сновидений и, кажется, даже просыпалась в той же позе, в которой, уткнувшись в текст очередной пьесы, уснула накануне.

[3] Эпизод, описанный во второй книге цикла «Маргарита».