Вся жизнь - экспедиция

Уголь во льдах

Двухмачтовый парусник носил грозное имя Жака Картье, «веселого корсара» начала XVI века, прославившегося плаваниями и стычками в водах, омывающих восточные берега Северной Америки. Судно принадлежало соплеменнику пирата Шарлю Бенару, который в 1908 году организовал полярную экспедицию на Новую Землю. В качестве геолога на судно был приглашен Русанов. По возвращении в Архангельск Бенар продал судно, а в сентябре 1911 года на «Жаке Картье» вышла в море русская шпицбергенская экспедиция под начальством В. Ф. Држевецкого. В ее составе находился горный инженер Самойлович.

Судно было сработано великолепно, прочная дубовая обшивка позволяла входить в плавучие льды, но льдов, как назло, не было, а вот в открытом штормовом Баренцевом море безмоторному паруснику пришлось худо. И особенно лихо пришлось горному инженеру, впервые в жизни оказавшемуся в настоящем океане. Самойлович даже привязывался к койке длинным полотенцем, чтобы не оказаться выброшенным из постели! Судно мало-помалу двигалось вдоль берегов Кольского полуострова и наконец подошло к острову Кильдин. Здесь горный инженер, не мешкая, съехал в шлюпке на берег, чтобы провести рекогносцировочные геологические наблюдения. Рудольф Лазаревич положил начало доброй традиции: где бы впоследствии ни бывал, как бы трудно ни складывалась его очередная экспедиция, при первой же возможности Самойлович сходил на берег материка, острова, полуострова для геологических и географических исследований.

Снова начался шторм, пришлось быстро покинуть Кильдин. Судно опять оказалось во власти волн, его пронесло мимо мыса Нордкап и после многодневной отчаянной трепки едва не выбросило на берег. В последний момент удалось войти в небольшую норвежскую гавань и отстояться в ней. Наступила уже середина октября, ни о каком походе на Шпицберген не могло идти речи. В архангельских газетах появились статьи на тему «Кто был виновником шпицбергенского бесславия?», начальника экспедиции отставили от должности. Для горного инженера полевой сезон пропал безвозвратно, однако полярное морское крещение он, безусловно, получил.

Интерес к Шпицбергену был, разумеется, не случайным. Официально открытый в 1596 году голландцами, но с незапамятных времен посещаемый русскими поморами и мореплавателями других стран, этот архипелаг испокон веков считался «ничьей землей» (лишь после первой мировой войны, в 1920 году, Международная конвенция признала за Норвегией право суверенитета над Шпицбергеном, однако другим государствам предоставлялась свобода поселений и промысловой деятельности на архипелаге). С самого начала XX столетия американцы, а вслед за ними английские, голландские, норвежские горные компании принялись за активную разработку главных богатств «ничьей земли» — каменноугольных месторождений. России нужно было спешить.

В 1912 году была снаряжена новая экспедиция на Шпицберген, которую возглавил Русанов. Самойлович предложил свои услуги в качестве горного инженера и собирался даже остаться на зимовку в составе небольшой группы. На одной из официальных бумаг архангельский вице-губернатор А. Ф. Шидловский, имея в виду Самойловича, сделал такую пометку: «В случае необходимости остаться там на зимовку — он согласен за вознаграждение 3000 рублей в год, что при суровых условиях пребывания на Шпицбергене и риске оттуда не возвратиться нельзя считать особенно высоким вознаграждением».

Русановскую экспедицию доставил к месту назначения «Геркулес» — обыкновенная парусно-моторная шхуна норвежской постройки водоизмещением в 63 тонны и двигателем мощностью около 20 лошадиных сил. По прибытии на Шпицберген участники экспедиции сразу же приступили к поискам, и находки не заставили себя ждать. Примерно за полтора месяца Русанов и Самойлович (двумя отрядиками) обследовали обширную территорию, проложив по ней маршруты общей протяженностью в 1000 верст, и в четырех пунктах обнаружили месторождения угля промышленного значения. На этих участках они поставили заявочные столбы, первые русские заявочные знаки.

Как провел свою первую полярную экспедицию горный инженер, какие чувства пережил? Читая записи той поры, сделанные Самойловичем, убеждаешься: в 1912 году на Шпицбергене в нем пробудился географ, исследователь с широкими научными взглядами, обладающий к тому же несомненным литературным даром. Красочны и взволнованны его описания арктической природы, в них ощущаются и неподдельное восхищение, и безграничная любознательность. «Глубокие, неведомые до того чувства испытывал я при виде этого величия. Я пережил какую-то восторженную благодарность к природе, создавшей такую красоту и давшей возможность пережить счастливые моменты единения с нею». В его дневниках можно прочесть подробное описание редчайшего для Арктики явления — полярной грозы, рассказ о морских берегах, местных животных, горных ледниках, величественных айсбергах. Рядом с «лирическими» записями — сугубо деловые. Здесь и подробные геологические характеристики района, и размышления о китобойном промысле на Шпицбергене, и рассуждения о пользе китовой муки, и описания старинных поморских могил…

О профессиональных и личных качествах горного инженера скупо, но вполне доброжелательно отозвался начальник экспедиции: «Рудольф Самойлович был приглашен в качестве горного инженера. И в таковой роли… он совместно со мной сделал исчерпывающий осмотр всех горнопромышленных предприятий острова… Вообще Самойлович оказался весьма полезным членом экспедиции, и я вручил ему самые ценные и очень обширные коллекции, собранные мной и им». А рассказывая о посещении заброшенных угольных копей, что было сопряжено с опасностью обвала, Русанов добавлял: «…я должен упомянуть о смелости моего спутника Самойловича».

Самозабвенная работа молодого инженера не осталась незамеченной. Перед расставанием (Русанов уходил на «Геркулесе» на восток, в Ледовитый океан) начальник экспедиции дал телеграмму в Петербург с ходатайством о снятии с Самойловича запрета на въезд в столицу. Рудольф Лазаревич всю жизнь берег листок бумаги с текстом этой телеграммы, последнюю сохранившуюся записку, написанную рукой Русанова на Шпицбергене.

«Геркулес» ушел на восток, Самойлович с двумя другими членами экспедиции вернулся на Большую землю, поскольку планы Русанова не предусматривали участия в этом рейсе горного инженера. Само пла-вание от Шпицбергена на восток было задумано Русановым дерзко, втайне не только от начальства, но даже от родных и близких. Видимо, Владимир Александрович понимал, что его не без оснований могут упрекнуть в легкомыслии — уж слишком плохо был приспособлен для такого тяжелого рейса слабосильный «Геркулес»…

Самойлович, при всем его ничтожно малом полярном опыте, не мог не видеть, что задуманное его старшим товарищем плавание грозит бедой. Три года спустя он писал в одной из архангельских газет: «Перед расставанием я долго беседовал с Русановым и Кучиным (капитан судна, русский моряк и океанограф, участник антарктической экспедиции Амундсена. — 3. К.) и убеждал их не рисковать зимовкой в полярных странах, указывая на неприспособленность для этого судна «Геркулес»… обращая их внимание на непригодность провианта… С моими доводами соглашались как Русанов, так и Кучин, причем последний сказал буквально: «Зарываться в лед ни в коем случае не будем и при первой грозящей нам опасности повернем обратно».

Две недели Самойлович провел в Стокгольме на пути домой. Здесь и в университетской Упсале он сделал предварительное сличение добытых ими на Шпицбергене геологических образцов с теми, что хранились в шведских коллекциях. А вернувшись в Петербург, приступил к тщательной обработке привезенных горных пород и минералов (к сожалению, часть образцов осталась на «Геркулесе» и погибла). Занимался он этим в геологическом музее Российской академии наук, получая неизменно добрые и дельные советы от академика Феодосия Николаевича Чернышева, возглавлявшего лет за десять до того русскую геодезическую экспедицию на Шпицберген.

Очень скоро горный инженер убедился в том, что обследованные Русановым и им участки чрезвычайно перспективны и все сводится теперь к тому, чтобы проявить расторопность и немедленно приступить к разработке каменноугольных богатств архипелага. «В настоящее время, — писал он в научном отчете, — Шпицберген — земля без хозяина; положение дел таково, что тот, кто хочет сохранить занятые площади за собою, должен работать на них». Словом, надо побыстрее начать добывать и возить уголь в Россию!

Ровно через год Самойлович отправился на Шпицберген во главе партии горняков-рабочих, нанятых и в Петербурге, и на Урале. Их было около 40 человек, в заливе Коал-Бей они построили дом, подняли русский флаг, а на застолбленных ранее участках начали добычу угля. Вскоре первые 5 тысяч пудов шпицбергенского каменного угля отбыли на родину на пароходе «Мария». Это многострадальное судно, построенное еще в XIX веке, не раз попадало в аварии, тонуло, несколько лет пролежало на дне морском. И сейчас не обошлось без происшествий: вместо Норвегии «Мария» почему-то оказалась у берегов Шотландии, но в итоге все-таки добралась до Кронштадта. Так в 1913 году Самойлович доставил в Петербург собственный русский полярный уголь. Эксплуатация русских шпицбергенских месторождений началась.

Вспыхнувшая в 1914 году мировая война еще больше подтвердила необходимость этих разработок для России. Ведь британский уголь доставлять в Россию сложно и опасно: немцы топят в море суда, а собственные угольные бассейны, Донецкий и Сибирский, далеки от таких крупных потребителей топлива, как Петербург, ставший Петроградом, и Архангельск. До чего же соблазнительно выглядит в такой ситуации Шпицберген!

«Открытые Русановым и мною в 1912 году, эти месторождения были в 1913–1914 гг. мною тщательно исследованы. Угленосная площадь, хранящая в себе запасы угля около 7 миллиардов пудов, простирается более чем на 70 квадратных верст» — вот что говорит Самойлович в 1915 году, после трех подряд полевых сезонов на Шпицбергене, где он с каждым разом углубляет разведку, ставя все новые и новые заявочные столбы. Он прямо-таки на глазах превращается из горняка-практика в пытливого, педантичного и дотошного экономиста, стремящегося вести самые широкие (комплексные, как сказали бы мы сегодня) природно-экономические исследования с учетом всего многообразия географических, хозяйственных, политических факторов.

Самойлович начинает с того, что составляет подробное описание угольных пластов. Их несколько, толщина варьирует от 6 до 16 вершков, анализы показывают, что уголь хорошего качества, не самовозгорающийся. Затем следуют рассуждения о преимуществах подобных разработок. Слой вечной мерзлоты консервирует влагу, и потому нет надобности постоянно откачивать воду из шахт (нет сомнений, что Самойлович. не раз мысленно возвращался к своему фрейбергскому дипломному проекту об искусственном замораживании горных пород!). Та же мерзлота позволяет избавиться от дорогого и крайне дефицитного в Арктике крепежного леса. Пласты угля во многих местах выходят на дневную поверхность, их нетрудно разрабатывать и тут же грузить уголь на пароходы — море рядом. Правда, навигация в этих суровых краях ограничена двумя-тремя месяцами, но дело поправимо: можно резко расширить ее сроки с помощью ледокола, который будет прокладывать в припайном льду канал и выводить суда-угольщики на чистую воду Гренландского и Баренцева морей.

Самойлович впервые заговорил о ледоколе, и слово это будет сопровождать его всю жизнь. И не только слово, разумеется: ледокол принесет ему мировую славу, ледокольные суда будут принимать на борт экспедиции его института. Однако в 1915 году Самойлович говорил и писал не об одних только ледоколах — он призывал увеличивать число грузовых судов, наращивать их тоннаж. И тогда, уверял он, даже в тяжелых ледовых условиях мы успеем перевезти на материк достаточное количество угля. Везти же его нужно в первую очередь на Кольский полуостров, затем по строящейся мурманской железной дороге в Петроград. А через архангельский порт каменный уголь попадет на Русский Север, оживляя этот очень перспективный край.

Горный инженер приводил убедительные экономические выкладки. Он принимал во внимание оптимальную глубину шпицбергенских шахт, стоимость оборудования, скорость проходки арктических пород, а в итоге утверждал: чистая прибыль составит 2 миллиона рублей в год, или 45 процентов на затраченный капитал, — цифра огромная. Одна из его статей заканчивалась так: «Нужно надеяться, что после войны многое пробудится и всколыхнется, и уже теперь существуют реальные основания предполагать, что поистине государственное значение Шпицбергена будет оценено в полной мере».

Война же тем временем разгоралась, плавать на Шпицберген становилось все сложнее: маленькие кораблики, зафрахтованные для рейсов на архипелаг, подвергались в открытом море смертельной опасности. Шел 1915 год, первый год мировой войны и третий с момента исчезновения экспедиции Русанова. Несколько спасательных судов, направленных на ее поиски, возвратились, не обнаружив никаких следов «Геркулеса». 6 марта 1915 года Совет министров России постановил считать экспедицию погибшей и поиски ее прекратить. Это решение вызвало взрыв негодования в среде передовой русской общественности, и одним из первых с глубоко аргументированным протестом выступил Рудольф Лазаревич Самойлович.

…Нет ничего увлекательнее, чем читать старые газеты! Взять, например, газету «Архангельск», номера 136 и 137 за 1915 год. Идет война, однако лишь на второй полосе появляются сообщения с фронтов, первая же почти целиком отдана рекламе, информации, объявлениям. Читатель наших дней не без удивления узнает о том, что почти семьдесят лет назад он имел возможность посмотреть в «синематографе» первую серию фильма «Война и мир» под названием «Наташа Ростова». Его, несомненно, не оставит равнодушным сообщение о том, что крестьянка по фамилии Неродова родила двойню с интервалом в один месяц… А рядом с этим — взволнованная статья Р. Самойловича «Жив ли Русанов и где его искать?».

«Исторические события, переживаемые нашей родиной, не могут заставить нас забыть о судьбе небольшой группы отважных людей, отправившихся в полярные области во имя новых научных завоеваний», — так начинает он статью, в которой очерчивает районы, где, по его мнению, необходимо немедленно возобновить поиски. «Геркулес», если только его не раздавили льды, мог добраться до острова Уединения — сам Русанов называл этот пункт как одну из вех по предполагаемому маршруту. Судно могло, продолжает Самойлович, попасть в дрейф и быть вынесено льдами в район Шпицбергена либо Земли Франца-Иосифа. Одним словом, нужно не сворачивать, а всемерно расширять поиск!

Как понимать этот призыв? Неужели Самойловичу, уже кое-что повидавшему и испытавшему на Севере, неясно, что три года — чрезмерно большой срок, чтобы можно было рассчитывать найти Русанова и его спутников живыми? Да и само название статьи — разве не звучит оно неоправданно смело? Можно ли хотя бы полунамеком утверждать, будто Русанов еще жив? И однако, Самойлович в этой статье показывает, что верит в спасение людей Русанова.

Да, продовольствия у них было всего на год-полтора, но ведь на «Геркулесе» имелись охотничьи припасы из расчета на два года, а по свидетельству бывалых полярных мореплавателей, даже в неуютном Карском море реально было надеяться на дичь и зверя. Самое же главное, подчеркивал Самойлович во многих своих выступлениях, — это воля Русанова, его выдающиеся личные качества. В одном из интервью, данных газете «Архангельск», Рудольф Лазаревич заявлял: «Зная, повторяю, необычайную выносливость Русанова, я на вопрос: жив ли Русанов теперь? — все же не осмелился бы сказать: нет!»

Два десятилетия спустя, еще при жизни Самойловича, на одном из островков у берегов Таймыра наши полярные гидрографы обнаружили предметы, бесспорно принадлежавшие русановской экспедиции, а на соседнем островке — деревянный столб с вырубленной надписью: «Геркулесъ, 1913 г.». Значит, кто-то из людей Русанова был еще жив в 1913 году, а может быть, и позже, значит, не столь уж неоправдан был оптимизм Самойловича?..

Он думал о пропавшей экспедиции до конца дней. Во время всех без исключения своих полярных плаваний, куда бы ни заносила его судьба, к берегам какой бы земли ни приставало его судно, он тотчас же начинал искать следы «Геркулеса». По свидетельству ученика Самойловича, известного знатока природы и истории Арктики А. Ф. Лактионова, в 20—30-х годах Рудольф Лазаревич говорил товарищам по экспедиции, что местом последнего пристанища Русанова, возможно, были берега Северной Земли, открытой в сентябре 1913 года. Самойлович не раз высказывал мысль, что Северную Землю незадолго до Вилькицкого в том же 1913 году, быть может, открыли люди Русанова, очевидно и нашедшие здесь гибель.

Призывая продолжать поиск «Геркулеса», Рудольф Лазаревич одновременно делал все, что было в его силах, для облегчения жизни осиротевших семей русановцев. Он выступал с платными публичными лекциями в пользу родственников пропавших без вести товарищей. К нему доверительно обращались за помощью престарелые родители моряков, как к человеку, «принимавшему участие в оставшихся семьях участников экспедиции»; его сердечно и трогательно благодарил в письмах малолетний Шура Русанов, сын начальника экспедиции на «Геркулесе»…

Два предреволюционных года Самойлович провел в «шпицбергенских» заботах и в полевых исследованиях в Северной Карелии. Здесь, в Олонецкой губернии, он вместе с коллегами-геологами исходил и обследовал районы Кеми, Керети, Кандалакши, обнаружив по берегам озера Лоухи крупные залежи полевого шпата и слюды-мусковита (в слюде остро нуждалась электротехническая промышленность). Одна мощная жила мусковита получила даже собственное наименование — «жила Самойловича» — лучшая награда для поисковика!