Вторая жена

ГЛАВА 12

Одна неделя сменялась другой, и, когда летние каникулы достигли своего апогея, Фелисити почувствовала, что у нее больше нет сил. Она начала жадно мечтать о двух днях в Лондоне, хотя и не говорила этого Тони. Эти дни были оазисом мира и спокойствия, где она подзаряжалась для того, чтобы прожить остальные пять дней в деревне, с семьей.

Мать часто шутила, что другие люди сбегают за город, а Фелисити делает все наоборот, сбегая в Лондон.

Если бы на свете была справедливость, мои нервы были бы видны издалека, однажды утром подумала Фелисити. В тот день у нее было особенно скверное настроение. Эти нервы свисали бы с меня, как оборки с платья двадцатых годов. Когда она проходила мимо кухонного стола, ей в лодыжку вцепился котенок. Фелисити наклонилась и подняла его.

— Впрочем, это хорошо, что мои нервы не торчат наружу, — сурово сказала она ему, — иначе ты, твои братья и сестры карабкались бы по ним. — Она отпустила котенка, и тот юркнул под стол, к остальным. Все семейство продолжало увлекаться альпинизмом и с наслаждением рвало в клочья Самантины шторы с цветным узором и рюшами.

— Все равно они никогда мне не нравились, — сказала Фелисити, когда Тони начал жаловаться. Они являлись лишним напоминанием о Саманте. Если бы Фелисити могла себе это позволить, она сама порвала бы в клочья все напоминания о том, что до нее у Тони была другая жена. Но это было невозможно, и дом оставался прежним. Так что котята просто выполняли за Фелисити ее работу.

У Тони нервы были крепче, но он — надо отдать ему должное — ни разу не намекнул Фелисити, что догадывается о ее ненависти к следам присутствия Саманты. С него было достаточно, что Саманта ушла. Ушла, и слава Богу. Теперь, когда дом был полон, Тони находился в своей стихии.

— Именно об этом я всегда мечтал, — говорил он Фелисити. — Об очень большой и очень счастливой семье.

Фелисити вздыхала. Иногда ей казалось, что они с Тони обитают на разных планетах.

— Насчет очень большой я с тобой согласна, — говорила она. — Но насчет очень счастливой — вряд ли.

Тони не обращал внимания на ее мрачный тон, сам он лучился весельем и дружелюбием.

— Перестань, — говорил он. — Выше нос! Все в полном порядке. — Он брал сумку и уходил к себе в кабинет до того, как к завтраку спускались остальные члены семейства. — До свидания, милая, — говорил он и целовал Фелисити.

Фелисити отвечала на его поцелуи. Слава Богу, они завтракали одни. За это следовало благодарить небеса. Но насчет «полного порядка» Тони сильно ошибался.

— Видел бы ты, как они ссорятся друг с другом.

— Пустяки. Не волнуйся. — Тони взял ее за кончик носа и поцеловал снова. — Это нормально, — сказал он.

— Может быть, но я все равно волнуюсь. И это не пустяки. Во всяком случае, для меня. Ты ничему не придаешь значения, потому что всю свою заботу отдаешь пациентам, в то время как она позарез нужна здесь. — Она знала, что несправедлива. Но виной тому была усталость. Фелисити держалась из последних сил.

— Забота о пациентах — мой долг. Более того, это мой кусок хлеба с маслом, — серьезно ответил Тони. — Она окупается.

— Знаю, — виновато сказала Фелисити, чувствовавшая себя мегерой.

— Извини, милая, но мне пора. — Он еще раз чмокнул ее. — До свидания, милая. До свидания, Трейси.

Трейси не ответила. В то утро она привезла с собой Джейкоба. Судя по выражению ее лица, настроение у нее было хуже некуда.

Этого только не хватало! — в сердцах подумала Фелисити. Сегодня она не собиралась выслушивать жалобы Трейси, потому что сама была не в духе. Кроме того, она была по горло сыта бесконечными ссорами несносных детей.

Трейси начала убирать остатки завтрака и готовить стол для очередного нашествия.

— Если хотите знать мое мнение, — проворчала она, — по-настоящему счастливые семьи существуют только на почтовых открытках.

— Не в бровь, а в глаз, — согласилась Фелисити.

Беседу прервал хруст гравия под колесами. Трейси отодвинула плеть вьющейся жимолости, закрывавшую край окна, и выглянула наружу.

— О нет! Старая миссис Эпплби, вечно сующая нос не в свое дело! — Она вынула Джейкоба из манежа. — Уберете со стола сами. Я ухожу.

Они никогда не говорили об этом, но Фелисити часто думала, правда ли, что Джейкоб действительно маленький Эпплби. Не поэтому ли Трейси не хочет видеть Алису? Она с любопытством покосилась на Трейси, но мрачное лицо юной матери-одиночки было непроницаемым.

— К чему такая спешка?

— Не задавай вопросов, если не хочешь, чтобы тебе лгали, — дерзко ответила Трейси. Она посадила Джейкоба на бедро и начала собирать тряпки для стирания пыли и полировки мебели. — Сегодня я начну сверху. Это выкурит ваших лентяев из кроватей.

Она добралась до дверей в тот момент, когда на кухню вплыла Алиса Эпплби. Как всегда, без стука.

— Привет, Фелисити… Ах! — Она увидела Джейкоба. — Привет, Трейси. Какой чудесный малыш. Сразу видно, что умница. Можно его подержать?

— Нет, — ответила Трейси и вышла в коридор, хлопнув за собой дверью.

В тот день Тони вернулся рано и после ланча уселся смотреть крикет по телевизору. Фелисити слегка повеселела, потому что утро прошло без особых ссор между детьми. Случай был редкий.

— Я думаю, ты прав. Между Эпплби и Трейси определенно что-то есть. — Она рассказала о визите Алисы.

— Да. Это что-то — Джейкоб. — Тони прибавил звук. — Кстати, а зачем приходила Алиса?

— За тортом с заварным кремом и фруктовой прослойкой! — крикнула Фелисити, стараясь перекрыть возбужденный голос комментатора. — Я согласилась испечь два для церковного праздника. Точнее, это сделала Трейси. Я нарочно не стала говорить ей, что это для Алисы. Кстати, Сэм Эпплби вернулся в деревню. Ты думаешь, что Трейси действительно имела с ним дело?

— Да, — сказал Тони. Судя по тону, он не обращал на ее слова ни малейшего внимания. Его последние слова подтвердили это. — Этот новый гемпширский боулер настоящий динамит! Глянь-ка! Фелисити посмотрела на экран. Она видела только одно: человека, быстро бегущего вперед, а потом бросающего мяч. После этого начиналась неразбериха. Все окружающие вскидывали руки, кричали что-то неразборчивое, после чего возвращались на свои места и начинали все сначала. Это было очень скучно, но Тони нравилось.

По аллее, как обычно, с ревом гоняли Филип и Петер. Разница была лишь в том, что сегодня они ездили быстрее, а дистанция была длиннее. Сначала по аллее, потом до дальнего конца паддока и обратно. Маршрут был в виде восьмерки. От этого зрелища волосы вставали дыбом.

Фелисити забыла о Трейси и Эпплби и забеспокоилась.

— А разве четырнадцатилетним подросткам можно водить мотоцикл?

Тони, поглощенный телевизором, рассеянно фыркнул в ответ. — Тони! Ты меня слышишь? — Возбужденная Фелисити схватила пульт дистанционного управления, выключила телевизор и повторила вопрос.

Тони едва не взвыл от досады.

— Фелисити, как ты могла? Смитсон едва не забил еще один гол!

— Я говорю о безопасности твоих сыновей. Они имеют право носиться на мотоциклах как угорелые?

Тони схватил пульт и снова включил телевизор.

— На шоссе нет, — ответил он, — но здесь можно. Ты только посмотри, что делает этот судья! Не было никакого гола!

Отчаявшись привлечь его внимание, Фелисити встала перед экраном.

— В сегодняшней газете опубликована статья о новых правилах заключения брачного контракта в Америке, — небрежно сказала она. — Между прочим, они предусматривают полчаса вдень на беседу супругов о важных вещах.

— Угу… — ответил Тони.

По лицу мужа было видно, что важными вещами он считает только голы и очки. Поэтому Фелисити сказала:

— Они слишком быстро ездят. Я имею в виду мальчиков.

Тони слегка сдвинул кресло, чтобы видеть игру.

— Ерунда. Пусть погоняют вдоволь, пока не доросли до шоссе. Может быть, к тому времени успокоятся. Такова моя теория.

— Но они не умеют управлять. Вчера меня чуть не сбили. Гоняли по аллее, и Филип затормозил прямо рядом со мной.

— Это доказывает, что он умеет пользоваться тормозами. — Тони отклонился в другую сторону и снова уставился на экран. — Слушай, этот малый умеет бить по мячу. Уже четвертый прием с начала матча. Гемпширцам нужно быть повнимательнее.

— Я думаю, он сделал это нарочно. — Раньше Фелисити не жаловалась, чувствуя, что не следует становиться между Тони и его детьми. Но то, что Тони не отрывался от телевизора, действовало на нее как красная тряпка на быка. — Точнее, я в этом уверена.

— Угу, — протянул Тони. — В холодильнике есть пиво?

Фелисити ощетинилась. Ей хотелось топнуть ногой, но это было бы слишком по-детски. Как может женщина привлечь внимание мужа?

— Тебе все равно, что твои сыновья пытались убить меня?

Она привлекла внимание Тони, но только на мгновение.

— Милая, у тебя мания преследования, — мягко сказал он. — Я знаю, иногда с ними бывает трудновато, но они не убийцы.

Однако Фелисити не собиралась сдаваться. Тем более что у нее были серьезные основания не соглашаться с Тони.

— Не поручусь, что это не так, — упрямо сказала она. — И «трудновато» — это явное преуменьшение. Я все время чувствую себя как на войне. — Неужели Тони не может ее понять? Вот Трейси понимает, что дети трудные. Не исключая Аннабел, которая ведет себя немногим лучше и то вспыхивает, то угрюмо молчит. Почему же этого не видит Тони?

— Именно это я и называю манией преследования, — сказал Тони, подтверждая худшие опасения Фелисити. — Успокойся, милая, будь лапочкой и принеси мне две бутылки пива. А потом сядь рядом и посмотри со мной крикет.

— Я ненавижу крикет!

Фелисити вылетела из кухни, ворвалась в столовую, нацепила на кончик носа очки для чтения и попыталась заняться корректурой. Но все было тщетно. Она не могла сосредоточиться. Как всегда в теплые дни, окна были распахнуты настежь. Пока не началось нашествие детей, она любила окинуть взглядом освещенные солнцем зеленые просторы, которые тянулись до самого леса. На краю их владений стоял огромный бук, величественно раскинувший ветви над поляной. Весь день в его кроне с криками шныряли деревенские ласточки, пытавшиеся накормить вечно голодных отпрысков. Это зрелище всегда успокаивало ее, но теперь вечно голодные отпрыски Тони с ревом гоняли взад и вперед, нарушая покой и делая невозможной любую попытку связно мыслить.

Надеюсь, что когда-нибудь они свернут себе шеи, мстительно подумала Фелисити. Это научит Тони употреблять власть, когда это необходимо, вместо того чтобы смотреть телевизор. Тут раздался треск, а потом бешеный рев мотора. Фелисити, которую мгновенно охватило чувство вины за мысли, недостойные хорошей мачехи, вскочила и высунулась в окно как раз вовремя, чтобы увидеть, как очень мрачный Филип спрыгнул с заднего сиденья и показал Питеру большой палец.

— Маленькие гаденыши, — с чувством сказала она, захлопнула окно и снова попыталась сосредоточиться на работе.

Тут открылась дверь, и вошла Хилари.

— Я хочу доехать на Белых Носочках до самого Брокенхерстского разлива и обратно, и мне нужно взять с собой что-нибудь перекусить.

— Возьми сама, — резко сказала Фелисити. Эти дети привыкли к постоянной опеке: еще одно наследие Саманты.

— Вы сами сказали, чтобы я ничего не брала из холодильника, — ханжеским тоном ответила Хилари.

Фелисити вздохнула. Конечно, Хилари права. Нельзя позволять нарушать правила, установленные ею самой. Запрет последовал после того, как три дня назад перед ужином обнаружилось, что холодильник практически пуст. Она встала.

— Пойдем. Сейчас я дам тебе что-нибудь. Где Аннабел?

— Пошла к Дженни. Которая была моей лучшей подругой. Так что я совсем одна. — Хилари понуро стояла на пороге с видом трагической королевы.

Фелисити выводила из себя жестокость Аннабел, но в то же время ей хотелось напомнить Хилари, что она легко поладила бы с Аннабел и Дженни, если бы поменьше дулась. Однако она промолчала, сочтя, что лучше не вмешиваться.

— Шпинат и печенье с сыром, — сказала она, вынув очередное изделие Трейси. Этой женщине следовало бы держать ресторан, а не убирать дома, подумала она.

— Видеть не могу этот шпинат, — проворчала Хилари.

— Не плюй в колодец, — возразила Фелисити. — У нас в саду растет уйма шпината, и этим нужно пользоваться. Он полезен. В нем много железа.

— Я не хочу железа.

Фелисити мечтательно поду мала о дыбе, плетке-девятихвостке и зажимах для пальцев, описывающихся в романе из средневековой жизни, который она сейчас редактировала. Жаль, что все эти вещи вышли из моды и объявлены вне закона. В данный момент она с удовольствием испробовала бы их на падчерице.

— Беда в том, Хилари, — сказала она, — что ты никогда ничего не хочешь.

— Неправда, хочу. Я хочу, чтобы все было по-прежнему. Хочу, чтобы здесь была моя мама, а не вы.

То был крик раненой души. Отчаянная тоска, прозвучавшая в голосе Хилари, потрясла Фелисити. Она привыкла к собственному гневу, к обиде, к тому, что ее брак с Тони оказался совсем не таким, как ей хотелось. Но теперь она почувствовала себя виноватой, и это чувство усугублялось сознанием собственного бессилия. Внезапно ей захотелось помочь стоявшей рядом девочке, но помочь было нечем. Во всяком случае, она ничего не могла придумать.

— Мне очень жаль, Хилари, — наконец сказала она. — Но по-прежнему уже не будет. Никогда. Твоя мама сюда не вернется. Но ты вернешься к ней, когда она снова прилетит в Лондон. Месяц уже прошел. Осталось одиннадцать. Это не так много.

— Но папа и вы здесь, вместе… — Хилари запнулась, а потом сказала: — Вы не она.

Ответить на это было нечего. Фелисити стояла и смотрела вслед Хилари, которая шаркая выходила из кухни. Девочка едва не плакала; о ее чувствах можно было только догадываться.

«О, что за паутину мы плетем…» — прозвучали в ее мозгу слова Вальтера Скотта. В самую точку.

Айрин Хоббит смотрела на Венецию и вздыхала. Ее привязанность к эксцентричной старой леди становилась крепче с каждой неделей. Если бы кто-нибудь сказал, что она является зеркальным отражением Венеции, только на двадцать лет моложе, и в этом все дело, Айрин бы не поверила. Но их духовное родство она признавала. Обе были стойкими бойцами, специалистами по выживанию, приспосабливавшимися ко всем изменениям современного мира. Она знала, что Венеция тревожится за Саманту, несмотря на напускное безразличие. Но еще больше старуха переживала за детей. А сама Айрин переживала из-за Фелисити, которой приходилось заботиться об увеличившейся семье, и из-за Тони, который не слишком интересовался тем, что, честно говоря, было его проблемой. Она переживала и из-за Аннабел, которая становилась все более мрачной и враждебной. Почему с приближением старости молодежь начинает казаться чужой? Когда сочувствие и понимание сменяются полным неумением понять поведение других? Этот вопрос не давал покоя им обеим.

В последнее время Айрин казалось, что Венеция очень устает. Кроме того, она заметила, что старуха уже две субботы подряд не надевает яркую косынку, которая отличала ее от всех киоскеров Портобелло-роуд. И вот после неоднократных напоминаний Айрин сегодня утром Венеция наконец пошла к врачу.

— Ну, — спросила Айрин, — что вам сказал врач? — Она вынула из-под прилавка табуретку и усадила старуху.

Венеция села.

— О, ничего особенного, — туманно ответила она. — Сделал анализ крови, послушал сердце, измерил давление и что-то буркнул о старости, от которой нет лекарства.

— Какой наглец! — возмутилась Айрин. — В один прекрасный день он сам состарится. Думаю, к тому времени лекарство изобретут. Мы все страдаем одним и тем же.

Венецию насмешила вспыльчивость подруги.

— Это естественно, — сказала она. — Я имею в виду старость. — Она порылась в большой поношенной сумке и вынула оттуда пакет из коричневой бумаги. — Вот. Я купила это на обратном пути от врача. Подумала, что это заменит нам традиционные сандвичи. — Внутри лежали два бифштекса, два пирога с мясом и почками и баночка с маринованным луком.

Айрин достала две тарелки, ножи и вилки, лежавшие в ящике под прилавком. Женщины уселись рядом и принялись закусывать. Посетителей не было, и они могли спокойно поесть.

— А что он сказал еще?

Венеция тщательно разрезала большую маринованную луковицу на четыре части — в последнее время искусственные челюсти причиняли ей большие неудобства — и ответила:

— Сказал, что я не должна волноваться. Что нужно больше отдыхать. — Она саркастически фыркнула. — В жизни не слышала такой глупости! Получается, что я должна сидеть и ждать смерти.

— Свежий воздух, — решительно сказала Айрин. — Вот что вам требуется. Я попрошу Фелисити пригласить вас в Черри-Триз. — На секунду она ощутила угрызения совести за то, что взваливает на Фелисити еще одну обузу, но успокоила себя тем, что та молодая и сильная. Венеция не чета трудным подросткам. Она не обидит дочь. — Неделя в деревне, — продолжила она, — пойдет вам на пользу. Заодно и с правнуками увидитесь.

— Фелисити и без того слишком занята, — возразила Венеция. — Есть и еще кое-что. Должна признаться, тот уик-энд доставил мне удовольствие, но не думаю, что я хочу его повторить.

Не успела старуха закончить фразу, как Айрин заметила ее тоскливый взгляд. Венеция хочет этого. Раз так, решено. Она поедет в Черри-Триз.

Фелисити положила трубку и уставилась на телефон. Всегда только плохие новости, ни одной хорошей! Хитрая Айрин сначала поговорила с Тони, заставила его пожалеть Венецию и буркнуть «да, конечно», после чего Фелисити не могла ей отказать.

Она посмотрела на Тони.

— О'кей, она приедет. Но, скажи на милость, где она будет спать? Мансарда забита барахлом.

— Ничего страшного. — Тони поднялся и выключил телевизор. Крикет кончился, дождь прошел, теперь можно было обратить внимание и на жену. — Я давным-давно собирался очистить и отделать ее.

Очистить! Отделать! На все это нужно время. Фелисити пришла в ужас.

— Но она приедет через четыре дня, а два из них я проведу в Лондоне.

— Не беспокойся. К твоему возвращению все будет готово. Я попрошу прийти Джерри Фокса. Ему всегда нужна работа, а декоратор он неплохой. Барахло перетащим на чердак конюшни, а позже разберем, когда появится время. Когда у них появится время! Фелисити сильно сомневалась, что этот день когда-нибудь наступит. Сколько раз она мечтала быть хорошей хозяйкой, способной справиться со всем, несмотря на постоянные отвлечения? Сосчитать невозможно. Она пыталась сохранять спокойствие, соблюдать распорядок дня и неизменно терпела неудачу. Когда все шло вкривь и вкось, она говорила Тони и детям, что лучшее враг хорошего и что ее это не волнует. Но вся беда в том, что это ее волновало. Ее целью был не идеал, а тот душевный покой, который должен был неминуемо наступить после достижения идеала. Она была в этом уверена.

Тони сдержал слово: комната была закончена в срок. Стены выкрасили в бледно-розовый цвет и в тон к ним подобрали ковер, а поскольку окна выходили на север, их прикрывали большие темные бархатные шторы цвета раздавленной садовой земляники. Фелисити посетила аукцион в Лаймингтоне, где купила хороший шкаф из светлой сосны и такой же комод, а Джерри Фокс вспомнил, что он еще и краснодеревщик, и смастерил сосновый туалетный столик, который замечательно вписался в маленькую нишу у окна. Все было готово к прибытию Венеции.

В день приезда Тони встретил ее в Брокенхерсте и к ланчу доставил в Черри-Триз.

Только тут Фелисити поняла тревогу и настойчивость матери. Венеция казалась очень хрупкой, хотя раньше производила впечатление крепкой старухи. Теперь ее кожа приобрела восковой оттенок, и Фелисити скорее чувствовала, чем понимала, что с Венецией что-то не так.

— Спасибо за прием, дорогая, — сказала ей Венеция.

— Мы всегда вам рады, — солгала Фелисити, но тут же поняла, что, как ни странно, не кривит душой. — Дети не могли дождаться вашего приезда. — А это уже было истинной правдой. Она взяла сумку Венеции и начала подниматься по лестнице. — Как поживает Саманта?

— Думаю, что хорошо, — с еле заметной горечью ответила Венеция. — Судя по тому, что я давно о ней ничего не слышала. — Увидев испуганное лицо Фелисити, она криво усмехнулась. — Я прекрасно ее знаю. Она обращается ко мне только тогда, когда ей плохо. Может быть, она регулярно пишет детям?

Фелисити остановилась на середине лестницы. Ее кольнуло знакомое чувство вины за отсутствие настоящего внимания к детям.

— Теперь, когда вы сказали об этом, я вспомнила, что в последнее время писем было немного. — Тут она встревожилась. Не потому ли с детьми стало особенно трудно, что мать не удосуживается им писать? Но Тони молчал. Может быть, она ошиблась? Фелисити попыталась переубедить и себя, и Венецию.

— Письма могли прийти в те дни, когда я была в Лондоне.

Но Венеция на это не клюнула.

— А могли и не прийти, — лаконично бросила она.

Венеция была права. Позже Фелисити после деликатных расспросов, продолжавшихся полчаса, выведала у Питера, что никто из них не получал вестей от матери больше трех недель.

— Только не говорите папе, — сказал он. — Почему?

— Я… мы… — Питер замялся, а потом выпалил: — Мы не хотим, чтобы он плохо думал о маме. Я уверен, что это не ее вина. Наверно, этот мерзкий Пирс не разрешает ей писать нам.

— Может быть, — деланно равнодушным тоном ответила Фелисити.

Преданность Питера матери пробудила в ней стыд и печаль одновременно. С этого все и начинается, подумала она в порыве самоуничижения. С того, что мы притворяемся, будто люди не такие, какие они есть на самом деле, потому что не хотим смотреть в лицо фактам. Кто виноват? Тот, кто чего-то ждет, или тот, кто должен был, но не смог оправдать эти ожидания? Ответа она не знала, но была уверена, что Пирс здесь ни при чем.

Вечером, готовя на ужин огромную лазанью, она все рассказала Тони, не интересуясь его мнением о Саманте. Впрочем, как неохотно признавалась себе Фелисити, в глубине души она действительно надеялась опорочить Саманту в глазах Тони. Разрушит ли это остатки ревности, которые она питала к его бывшей жене, или она всегда будет жить в ее подсознании?

— Я позвоню Саманте, — сказал Тони. — Взгрею ее как следует. Какая у нас с ними разница во времени?

— Кажется, часов восемь. Если немножко подождешь, поймаешь ее за завтраком. — Фелисити осторожно положила на противень последние куски лазаньи и залила их соусом бешамель. — Надеюсь, этого будет достаточно. — Фелисити с сомнением посмотрела на противень, думая, правильно ли она поступила, заставив Тони позвонить Саманте. — Как ты думаешь, почему она не пишет?

— Понятия не имею.

Тони явно не было до этого дела, и Фелисити слегка успокоилась. Значит, он не думает о бывшей жене. Но она не могла побороть любопытство.

— Думаешь, дети все еще тоскуют по ней? Тони искренне удивился.

— Слава Богу, нет, — с нажимом сказал он. — Дети совершенно освоились. Сомневаюсь, что они вообще скучают по ней. По-моему, они уже привыкли к тебе.

Фелисити вздохнула. Блажен, кто верует. Неужели он действительно не видит, что происходит?

— Не сказала бы. Они по-прежнему шарахаются от меня как от прокаженной. Тони улыбнулся.

— Может быть, привязать тебе колокольчик? — И тут он увидел лицо Фелисити. — Извини, милая. Я сказал, что они привыкли к тебе, но не говорил, что полюбили. Будь реалисткой. Нельзя ждать, что они будут обмирать по тебе. Ты все еще для них чужая. На преодоление этого нужно время.

Все еще чужая! Если бы Тони знал, какую боль причинил Фелисити, он никогда бы не сказал этого. Но почему ей так больно? Потому что это правда. Она действительно оставалась чужой и для Тони, и для детей. Они с Аннабел не стали членами этой семьи. Она всегда будет второй женой, мачехой, а Аннабел — падчерицей и сводной сестрой.

— Я не хочу, чтобы они обмирали по мне, — упрямо ответила она. — Мне нужно только одно: чтобы они смирились с тем, что я останусь здесь, и не отпускали ядовитые реплики о том, как все прекрасно было при их матери.

— Так и будет, милая. Так и будет, — ответил Тони, оставаясь возмутительно спокойным.

Пять дней, проведенных Венецией в Черри-Триз, неожиданно оказались замечательными. На это время Фелисити взяла отпуск, так что не было звонков ни от Джоан Шримптон или Оливера, ни авралов, ни рукописей, которые требовалось срочно прочитать. Фелисити, привыкшая думать, что она и дня не сможет прожить без книг и авралов, с удивлением обнаружила, что рада возможности приготовить что-нибудь на ужин или поколесить с Венецией по округе, выискивая пивную, в которой можно было бы вкусно пообедать. Когда не поджимало время, было приятно даже толкать перед собой тележку в супермаркете.

В субботу Фелисити решила свозить Венецию и всех детей (включая очень не хотевшую этого Аннабел) на лаймингтонский рынок.

День обещал быть чудесным: об этом говорили обильная роса и слабый туман, лежавший лоскутами сырого шелка в низинах, недоступных для солнца. Лиственные деревья затеняли ландшафт, и Фелисити чувствовала себя спокойной и счастливой. Это было тем более удивительно, что в задней части «лендровера» сидела вся орава. Они выехали рано. Фелисити знала, что рынок пользуется популярностью как у местных жителей, так и у туристов. Летом в Нью-Форесте было полно отдыхающих.

— Бездельники, — презрительно сказал сидевший позади Филип. — Они заполонили все.

— Да. — Фелисити удивилась, услышав, что Аннабел согласилась с Филипом. — Они настоящее бедствие. Нью-Форест — наш дом. — Тут у Фелисити просто отвисла челюсть. Кажется, ее дочь в конце концов смягчилась. — Нам не нужны чужаки, которые путаются под ногами.

— Очень эгоистичная позиция, — бросила Венеция. — Чем бы здешние жители зарабатывали себе на жизнь, если бы не туристы? Они привозят сюда деньги.

— Какие деньги? — спросила Хилари.

— Подумай сама, — ответила Венеция.

Последовало молчание. Дети переваривали эту реплику.

Поразительно, думала Фелисити. Старуха не повышает голоса, не пытается подольститься или подкупить их, как я, а они все равно слушают ее, не грубят и не огрызаются в ответ.

— Я думаю, — медленно промолвил Питер, — ты говоришь про людей, которые работают в мотелях и магазинах. Им нужно как можно больше туристов.

— А еще есть палаточные лагеря и рынки, — добавила Хилари.

Венеция, сидевшая впереди, рядом с Фелисити, одобрительно кивнула.

— Вот именно. От этих бездельников, как вы их называете, зависит множество людей. Не каждый живет в красивом доме с пони, мотоциклами и всем прочим.

— Хочешь сказать, что мы богатые? — хмуро откликнулся Филип. Фелисити улыбнулась. Мальчик терпеть не может, когда его осуждают. В этом отношении он копия своего отца.

— Во всяком случае, не бедные, — отрезала Венеция.

Уж не считает ли она, что детей слишком балуют? — ломала себе голову Фелисити. Она и сама думала так же, но ни за что не сказала бы этого Тони: Не уверенная в том, что ей удастся найти общий язык с детьми, Фелисити боялась и думать о том, что Тони тоже далеко не совершенство. И что он балует детей, потому что чувствует себя виноватым и пытается исправить причиненное им зло. Думает ли он об этом? Кто знает?

Сказать, что лаймингтонский рынок был переполнен, значило не сказать ничего. Он трещал по швам. Казалось, что весь мир встал пораньше, чтобы порыться в старье, в кучах обрызганных, водой овощей или купить домашний сыр и ветчину. Но первую остановку Хьюзы сделали у фургончика с чуррос.

— Не могу, — сказала Фелисити, пытаясь не вдыхать в себя аромат горячих полосок из ванильного теста, сильно обжаренных в масле и обсыпанных корицей. — Я и так толстая.

— Глупости, — ответила Венеция, копаясь в своей огромной сумке. — Вы не толстая. В самый раз. — Она вынула кошелек и помахала им. — Я угощаю всю семью. По пакетику каждому?

— Да, Венеция, пожалуйста! — ответили дети. Венеция посмотрела на Аннабел.

— А ты что молчишь? Не любишь чуррос? Аннабел уставилась в пол.

— Люблю, но… Я не…

Она не закончила, но все было и так ясно. Она не ощущала себя членом семьи.

— Когда я говорила про семью, то имела в виду и тебя, так что не делай вид, будто это к тебе не относится, моя дорогая. Ты ее неотъемлемая часть, нравится тебе это или нет, — спокойно, но очень решительно сказала Венеция.

— Тогда держи, — сказал Питер и дружески подтолкнул девочку.

Аннабел улыбнулась и взяла пакетик. Все утро они делали покупки. Питер и Филип взяли на себя приобретение овощей и доставку их в «лендровер». Тем временем Венеция и Фелисити обходили киоски, торговавшие антиквариатом.

— Выходной водителя автобуса, — уронила счастливая Венеция.

Девочки решили улизнуть и порыться в лавочках, заваленных подержанной одеждой. Фелисити слышала, как Аннабел сказала Хилари:

— Если повезет, здесь можно найти потрясающий прикид. Я как-то купила на таком рынке обалденную мини-юбку шестидесятых годов. Ядовито-оранжевого цвета.

Так вот откуда взялась та злосчастная оранжевая юбка! При ее виде у Фелисити всегда вставали волосы дыбом. Юбка была короче некуда, но она боялась и слово сказать, лишь бы не обидеть Аннабел.

Айрин в этом отношении была более практичной.

— Скажи спасибо за то, что она, кажется, оправляется от меланхолии, — сказала она, увидев внучку.

Венеция уехала в понедельник. Она провела в Черри-Триз пять дней, и, казалось, перемена обстановки пошла ей на пользу.

— Вы стали лучше выглядеть, — сказала ей Фелисити в понедельник за завтраком.

— Я и чувствую себя лучше. Спасибо за прием.

— Мы всегда рады вам. — Это была правда. Они действительно радовались ее приезду. При Венеции дети успокаивались. Это заметил даже Тони. — Тони просил передать вам привет и извинения за то, что ему пришлось рано уехать.

— Спасибо, дорогая. — Венеция немного помолчала, рассматривая свои руки. Старинные напольные часы, поставленные в холле Самантой, пробили девять раз. Это словно подстегнуло Венецию. Она посмотрела на Фелисити и промолвила: — Должна сказать, что вы совершили чудо. Дети по-настоящему счастливы. Я на это и не надеялась.

Фелисити передвинула стул так, чтобы оказаться как раз напротив.

— Это не так, — ответила она. — Они все еще хотят, чтобы на моем месте была их мать.

— Да, — кивнула Венеция. — Знаю. Но когда они станут старше, то будут вспоминать это время как самое счастливое. И скажут вам за это спасибо.

Фелисити хотела бы, чтобы это оказалось правдой, но продолжала сомневаться.

— Я в этом не уверена, — сказала она. Венеция улыбнулась и ответила:

— Лучше разбудите всех своих детей, если они хотят проводить меня на станцию.

Всех моих детей, думала Фелисити, поднимаясь по лестнице. Эта мысль была для нее новой. И, как ни странно, не такой уж неприятной. Она взглянула в зеркало, висевшее на лестничной площадке. На нее смотрело загорелое лицо. Голубое хлопковое платье и сандалии, покрытые загаром руки и ноги. Она дышала здоровьем и казалась слишком молодой для того, чтобы быть матерью четверых детей. Фелисити прекрасно чувствовала себя. Отдых пошел на пользу и ей.

В открытую дверь конюшни врывались солнечные лучи, рассеивая полумрак. В центре светового пятна сидел Питер в старом халате, который был ему слишком велик. Мальчик тщательно протирал и смазывал части мотоциклетного мотора.

— Эй, держи! — В дверном проеме мелькнул силуэт Филипа. Он вошел и протянул Питеру пакетик с хворостом.

— Угу… Фелисити дала?

— Нет. Я их спер. Один для Хилари. Кстати, где она?

— Украл? — Питер встревожился. — Зря ты это сделал.

— Почему это? Они наши. Продукты покупаются на деньги отца. Мы не обязаны ни о чем просить Фелисити. — Фигурально выражаясь, Питер и Хилари сделали несколько шагов навстречу мачехе, но Филип по-прежнему держался враждебно.

— Она заботится о нас. — Питер хотел, чтобы Филип был объективным.

— Только по обязанности. И лишь потому, что трахается с отцом.

— Они женаты, так что это не траханье, — напомнил Питер, стремившийся восстановить справедливость. — Отец женился на ней. Это навсегда. — Но с нашей матерью случилось по-другому, а они тоже были когда-то женаты, — возразил Филип. — Взрослым нельзя доверять.

Питер на мгновение задумался, а потом ответил:

— А я им доверяю.

— И напрасно! — обозлился Филип. — Вспомни, что случилось после твоих молитв! Они тебе что-нибудь дали? Ничего!

— Помолчи. — Втайне от Филипа Питер продолжал молиться. Поскольку своего алтаря у него уже не было, он делал это в ванной. Там можно было запереться, чтобы никто не мешал. Брат Том говорил, что Господу безразлично, где ты находишься. Лишь бы ты молился и верил в слова, которые произносишь. Так что край ванны для этого вполне годился. Но брат Том говорил, что нехорошо просить у Бога чего-то конкретного. Ты должен сам заработать это. И Питер пытался зарабатывать. Пытайся воплотить в жизнь свою мечту о крепкой и дружной семье. Он отложил пакетик с хворостом в сторону. — Я не буду его есть. Положу обратно в кладовку.

— Подлый святоша! — крикнул разъярившийся Филип.

Тут Питер тоже разозлился.

— Неправда! — Он бросил смазанную маслом деталь, нырнул Филипу в ноги и провел регбийный захват.

Филип начал вырываться, и они покатились по грязному полу, кряхтя, ругаясь, колотя и пиная друг друга.

Тем временем Хилари и Аннабел шли к паддоку. Девочки еще не стали подругами, но начинали терпеть друг друга. Хилари учила Аннабел ездить верхом, а Аннабел в ответ давала ей уроки игры на гитаре. Они услышали шум, доносившийся из старой конюшни в конце двора.

— Противные мальчишки, — сказала Хилари. — Они дерутся. — Девочка побежала к конюшне. — Прекратите сейчас же! — крикнула она с порога.

Аннабел, остановившаяся рядом, с изумлением смотрела на них.

— И правда дерутся, — сказала она. Поскольку ни братьев, ни сестер у Аннабел не было, она не только ни с кем не дралась, но и не видела ничего подобного. Мальчишки кусались, лягались и катались по полу. — Прямо как по телевизору, — восхищенно добавила она.

Но Хилари и глазом не моргнула. Все это она уже видела.

— Дураки, — сказала она, пиная обоих. — Из-за чего вы подрались?

Пинки возымели действие. Братья расцепились и мрачно уселись на полу.

— Ни из-за чего, — одновременно сказали они, не желая ябедничать.

— Я принес тебе хворост. — Филип пополз по полу и протянул ей помятый пакетик.

— Нет, спасибо. Я на диете, — сказала Хилари.

— Зачем? Ты в полном порядке. — Они все были толстыми, Филип понимал это, но не желал признавать.

— Потому что я слишком тяжелая для Белых Носочков. Он начинает жаловаться, если я долго на нем езжу, — ответила Хилари.

— Тогда возьми лошадь побольше, — издевательски посоветовал Филип. — А Белые Носочки отошли на бойню. Он только на мыло и годится.

Эти слова заставили Хилари испуганно ахнуть. — Ты противный, противный мальчишка! — крикнула Аннабел. — Мы любим этого пони. На нем очень хорошо кататься!

— А зачем ты разрешаешь ей кататься? — спросил Филип, кивнув в сторону Аннабел. — Она дочь Фелисити, а обе они здесь только временно.

— Филип, иногда я думаю, что ты набитый дурак! — гневно ответила Аннабел. — Мне до чертиков надоело, что ты расстраиваешь мою мать. Ради нас она выбивается из сил. Хочет, чтобы мы стали настоящей семьей!

— Может не стараться. Я знаю, что такое настоящая семья. В такой семье твоей матери делать нечего. — Филип сунул в рот остатки хвороста и начал жевать их.

Аннабел бросилась вперед и вырвала у него пакетик.

— Где ты это взял? — Филип состроил гримасу, и Аннабел зло уставилась на него. — Можешь не говорить. Сама знаю. Из кладовки. Мама говорила, что хворост и бисквиты все время исчезают, и теперь я знаю почему. Это ты крадешь их!

— Не твое дело, ябеда, — пробормотал Филип, почувствовав вину и неуверенность в будущем. Эта неуверенность разозлила его еще сильнее.

Все это время Питер сидел молча, опустив голову на колени. Но тут он поднял грязное, заплаканное лицо.

— Да, это он, — подтвердил мальчик.

Это была последняя капля. Предательство. Филип вспыхнул.

— Ублюдок! — Он ткнул брата кулаком в висок. Питер упал и ударился головой о деталь мотора.

На долю секунды все умолкли. В полутемной конюшне настала такая тишина, что ее можно было пощупать. По прохудившейся крыше бегала какая-то птичка и стучала когтями, как будто забивала гвозди в подошву ботинка. Питер не двигался, из уголка его рта вытекала струйка крови.

— Ты убил его… — прошептала Хилари.

Филип не говорил ничего. Только кричал. Кричал и кричал.

Фелисити посмотрела на часы. Питера увезли в палату неотложной помощи всего пятнадцать минут назад, но эти минуты показались ей часами. Скорее бы вышел Тони!

— Папа скоро будет здесь, — сказала она, пытаясь говорить спокойно. На самом деле она этого не знала. Первый раз в жизни она попыталась позвонить мужу по мобильному телефону, но эта проклятая штука оказалась отключенной.

Филип начал плакать.

— Он умрет?

— Конечно нет. — Фелисити протянула руку, и мальчик, сидевший рядом, вцепился в нее. Его волосы пахли пылью и машинным маслом. — Может быть, расскажешь, что случилось?

— Мы подрались…

— Филип не виноват. Он не нарочно, — прервала брата Хилари.

— Да, мама, это правда, — сказала Аннабел. — Это вышло случайно. Он стукнул Питера не сильно, а тот упал и ударился головой о деталь старого мотора.

— Ради Бога, из-за чего вы подрались? — Фелисити смутно надеялась, что, если они разберутся в случившемся, все станет на свои места. — Из-за вас, — еле слышно сказал Филип.

— Из-за меня?

— Да. Питер защищал вас, а я не хотел, чтобы вы были нашей мачехой. Тогда Питер сказал, что расскажет про хворост. И я его стукнул.

— Хворост? — Про мачеху было понятно, но при чем тут хворост?

Филип понурился и глухо пробормотал:

— Хворост, который я крал из кладовки. Теперь вы знаете, почему он исчезал.

Фелисити смотрела на его грязную, всклокоченную голову и улыбалась.

— Я и так все знала, — мягко сказала она. — Но ждала, пока ты перерастешь эту привычку.

— Значит, если бы Питер рассказал вам, ничего не было бы?

— Нет.

— Выходит, я стукнул его ни за что?

— Выходит. — Фелисити сжала его руку. — Но дело не в этом. Просто запомни одно правило: когда ты в следующий раз с кем-нибудь поссоришься, не обязательно с Питером, — прежде чем что-нибудь сказать или сделать, сосчитай до десяти. Потому что сделанного не воротишь.

— Если Питер поправится, я больше никогда ни с кем не поссорюсь.

— Он непременно поправится, — решительно сказала Фелисити, хотя боялась иного. Но этот мучительный страх следовало держать при себе. Почему никто не выходит и не говорит, что будет дальше? Как сыграть роль уверенной в себе матери, успокаивающей других, если на самом деле она ни в чем не уверена?

Тут дверь распахнулась настежь, и в приемную вышел Тони.

— Что вы тут делаете?

— Как Питер? — хором спросили все четверо.

— Нормально. Ну, почти нормально. Сидит в кровати и бормочет, что Филип не виноват и что он сам начал драку. — Тони сурово посмотрел на сына. — Значит, вы подрались?

Филип повесил голову еще ниже.

— Да.

Но Тони по-прежнему смотрел на него сурово.

— Из-за чего?

Фелисити посмотрела на мрачное, виноватое лицо пасынка. Только отцовского нагоняя ему сейчас и не хватает.

— Не будем разбираться, — быстро сказала она. — Это неважно. Мальчишки всегда дерутся. Куда важнее другое: когда мы сможем отвезти Питера домой?

Тони переводил взгляд с жены на сына. Филип цеплялся за Фелисити так, словно от нее зависела его жизнь, а Фелисити обнимала его, как спасительница.

— Не сегодня, — немного смягчившись, сказал он. — Пока с него хватит. Он должен немного полежать, отдохнуть и успокоиться.

— Папа… — Филип чуть не плакал. — Я хочу его увидеть. И попросить прощения.

— Я тоже ссорилась с ним, — сказала Хилари.

— И я, — присоединилась Аннабел.

— Не сегодня, — твердо ответил Тони.

— Я передам Питеру, что вы все просите у него прощения, — сказала Фелисити. Едва Тони открыл рот, как она гневно воззрилась на мужа. — Мне можно. Я его мачеха.

— Ушам своим не верю, — пробормотал Тони, оторвал ее от Филипа и взял за руку. — Всем остальным сидеть здесь, пока мы не вернемся. — Когда они вышли из приемного покоя, он остановился. — Твои отношения с детьми внезапно улучшились или это мне только кажется?

— Ты никогда не видел, как я с ними воевала.

— Еще как видел, — спокойно ответил Тони. — Но не было смысла делать из мухи слона. — Он помолчал, а потом повернулся к жене. — Ну что? Действительно стало лучше?

Фелисити улыбнулась, вспомнив, как за нее цеплялся Филип. Конечно, тому виной был несчастный случай, но то, что в минуту опасности мальчик бросился именно к ней, грело ей душу. Значит, она поступала правильно.

— Нет, тебе не кажется, — сказала она. — Может быть, впереди у нас много битв, но думаю, что Рубикон перейден.

Тони ответил ей улыбкой.

— Насчет битв не волнуйся, — промолвил он. — Где громко ссорятся, там быстро мирятся. Волноваться следует только за те семьи, где люди молчат.

Когда они вернулись из больницы, было уже поздно. Время обеда прошло. Плита еще горела. Испуганная Фелисити понеслась в больницу, забыв про все на свете. Цыплячьи грудки, которые должны были плавать в сливочно-чесночном соусе, превратились в угли.

— О Боже… — Фелисити с ужасом смотрела на бурое месиво. — Придется придумать что-нибудь другое.

Все изучили содержимое противня, сочувственно покивали и отправились заниматься своими делами. Все, кроме Филипа. Он остался с Фелисити.

— Можно приготовить рыбу с чипсами, — сказал он. А потом добавил: — Я хотел поблагодарить вас.

Интересно, что будет дальше, подумала Фелисити.

— За что?

— За то, что вы не сказали отцу, из-за чего была драка.

— Не волнуйся. Думаю, Питер хотел бы того же.

Филип смущенно улыбнулся, и у Фелисити сжалось сердце. Мальчик улыбнулся ей впервые. И эта улыбка совершенно преобразила его лицо.

— Если хотите, я съезжу в магазин на велосипеде, — сказал он. Фелисити дала ему денег. Филип пошел за велосипедом, но через три минуты вернулся. — Я только что вспомнил. Сегодня понедельник, а по понедельникам магазин закрыт.

Фелисити застонала.

— Нужно покопаться в морозилке. — Именно покопаться. Она не размораживала морозильную камеру несколько месяцев.

— Можно сделать пасту и салат. У нас горы салата, а я умею делать пасту с сыром и томатным соусом, — сказал Филип.

Еще один сюрприз.

— Ты? — только и спросила она.

— Ага. Я люблю готовить. Когда кончу школу, стану поваром.

Фелисити впервые об этом слышала. Интересно, что скажет Тони, мелькнуло у нее в голове.

Я помню этот рецепт наизусть, — продолжал мальчик. — Когда в прошлом году мы с Питером ездили в лагерь, я готовил пасту почти каждый день.

— Раз так, давай, — ответила Фелисити. — А я посмотрю. Если это действительно так просто как ты говоришь, то запомню рецепт.

Филип широко улыбнулся.

— Проще некуда, — сказал он. — Только дайте мне банку с томатным соусом.

Это начало, ликующе подумала Фелисити Только начало.