Вторая жена

ГЛАВА 15

День похорон Венеции выдался пасмурным и дождливым. Фелисити долго лежала без сна и видела, как рассвет неохотно боролся с ночными тенями. Тусклый свет, пробивавшийся сквозь шторы и заполнявший спальню, был под стать ее настроению. Венеция не была ее родственницей, но Фелисити, знавшая, что больше никогда ее не увидит, вновь ощущала пустоту. Более того, теперь она поняла, что ее мать тоже смертна. Мысль о том, какой станет ее жизнь без матери, была нестерпимой. С кем она будет ссориться, кому жаловаться?

Лежавший рядом Тони крепко спал. Фелисити беззвучно выбралась из постели, не желая будить мужа. Он всю ночь дежурил, то и дело ездил на вызовы и совершенно выбился из сил. Фелисити бережно прикрыла одеялом его голое плечо. Жаль, что ему пришлось дежурить именно в эту ночь, но только так он мог выкроить время для похорон Венеции.

Выйдя из спальни, она босиком спустилась по лестнице. Пруденс несколько раз стукнула хозяйку хвостом в знак приветствия, а потом потребовала, чтобы ее выпустили в сад. Затем к Фелисити подбежали Афродита и котята. Они суетились, мяукали и просили, чтобы завтрак был подан немедленно. Фелисити сунула им несколько сухих бисквитов, шуганула на улицу, впустила Пруденс и поставила на плиту кофейник. Потом она села за стол, сделала несколько осторожных глотков (желудок все еще бунтовал и мог не удержать съеденного) и подумала о Венеции.

Ей хотелось, чтобы старуха приезжала в Черри-Триз почаще. Она говорила об этом Тони, но муж отвечал, что ей не в чем себя упрекать. В конце концов, Венеция не была ей родственницей. Но Фелисити продолжала мучить совесть. Венеция была старая и больная. В последний визит Фелисити заметила, что она плоха, но забыла об этом, когда Венеция уехала в Лондон. Ей нужно было понять — да и всем остальным тоже, — что дни восьмидесятисемилетней Венеции сочтены. Но все ее внимание было отдано детям, которых нужно было подготовить к школе. Сделать это могла только она, хотя и приходилась им мачехой. Честно говоря, это была обязанность Саманты, но Саманты не было в Англии. Мать, мачеха… Какая разница? В наше время мать — это та, кто заботится о детях. Саманта не хотела делать этого. Интересно, что она думает теперь. Заговорила ли в ней совесть?

Фелисити помимо своей воли вспомнила события недельной давности, когда дети, уехавшие на уик-энд в Лондон, вернулись из магазина и застали Венецию мертвой. Конечно, Саманта с этим справиться не смогла. Всем пришлось заниматься Фелисити. Получив страшное известие, она тут же приехала в Лондон и сделала все, что было в ее силах. Аннабел поехала с ней. Сначала Фелисити не хотела ее брать, но девочка настояла на своем. Когда они добрались до ломика в Ноттинг-Хилле, Фелисити была рада, что дочь оказалась рядом. Аннабел ничего не усложняла и смотрела на происходящее как подруга, а не родственница. Она не вешала носа, не испытывала чувства вины, не расстраивалась и жалела лишь о том, что симпатичной старой леди больше нет на свете.

— Почему она не могла умереть в больнице, как все остальные? — рыдала Хилари.

— Не все умирают в больнице. Твой отец посещает множество людей, которые умирают в собственной постели. — Аннабел сочувствовала ей, но говорила деловито. Ее зрелость удивила Фелисити. — А Венеция была очень старая, — добавила девочка.

Филип и Питер не плакали, но были чрезвычайно подавлены. Саманта была подавлена еще сильнее и, как казалось Фелисити, выглядела совершенно больной. Хотя Саманта, как всегда, была одета элегантно и макияж ее был безупречен, он не мог скрыть ее нездоровую бледность. Фелисити спросила, как она себя чувствует.

— Нормально, — сказала Саманта и добавила так тихо, что ее услышала только Фелисити: — Просто очень устала. Наверно, потому что еще не оправилась после выскабливания.

— Наверно, — ответила Фелисити, которая и сама чувствовала себя уставшей. Желудок был пуст, и ее слегка подташнивало. В последние дни ей приходилось есть часто, но понемногу. — Пойду делать сандвичи. Я умираю с голоду. Похоже, вам тоже не мешало бы что-нибудь съесть.

Сандвичи с сыром и томатом — единственное, что нашлось в холодильнике, — они ели на кухне. Фелисити сразу почувствовала себя лучше и встрепенулась, но Саманта, с внезапно прорезавшимся аппетитом съевшая три солидных сандвича и выпившая две чашки кофе, по окончании трапезы выглядела так же скверно, как и до ее начала. Это шок, решила Фелисити. Шок, чувство вины и угрызения совести.

— Послезавтра я собиралась вернуться в Штаты, — дрогнувшим голосом сказала Саманта. — Но теперь мне придется остаться на похороны. Я позвонила Пирсу и предупредила его. Он не слишком обрадовался.

— Можешь не оставаться, если не хочешь, — гневно и враждебно сказал Филип.

— Филип! — прикрикнула на него Фелисити. Она обернулась к Саманте, но та оставалась безмятежной, как будто ничего не слышала. — Делать здесь больше нечего, — сказала она. — Думаю, будет лучше, если я увезу всех в Гемпшир. Чтобы они не путались у вас под ногами.

— Да.

Фелисити обвела взглядом крошечную кухню, все еще заполненную вещами Венеции. Казалось, хозяйка вышла на минутку и скоро вернется. На крючке шкафа висели бумажки с напоминаниями, что нужно сделать. На полке лежал пакетик с печеньем и запечатанные конверты из коричневой бумаги с надписями: «Молочнику», «Почтальону», «Электричество» и «Газ». Венеция была педантична, как большинство стариков, и прекрасно знала, кому и сколько она должна. Это отличалось от ее собственного метода ведения домашнего хозяйства как небо от земли. Фелисити снова посмотрела на Саманту. — Вы уверены, что все будет в порядке?

— Надеюсь.

Саманта была такой странной, что Фелисити почувствовала неловкость. Можно ли оставить ее одну? Она отправила детей собирать вещи и велела им все нести в «лендровер».

— Ты будешь старшей, — сказала она Аннабел. — Проследи, чтобы они ничего не забыли.

— Не волнуйся, ма. Все будет в порядке, — сказала довольная Аннабел.

Фелисити вернулась к Саманте.

— Как быть с похоронами? Может быть, я смогу чем-нибудь помочь?

Саманта покачала головой и вынула из сумочки длинный и тонкий коричневый конверт.

— Все здесь, — сказала она. — Янашла его в комоде. В верхнем ящике. Тут все расписано до мелочей. Даже то, у кого заказать продукты для поминок. Венеция ничего не упустила. — Последовала пауза, а затем Саманта горько сказала: — Кажется, она не верила, что я все сделаю правильно, или сомневалась, что я вообще буду заниматься этим. Наверно, поэтому она поставила условие, чтобы меня к похоронам не привлекали. Все указания по их организации она оставила своим поверенным.

Фелисити инстинктивно протянула Саманте руку. Та была в отчаянии. Хотелось утешить ее и найти нужные слова.

— Я уверена, что она сделала это, зная, как вы заняты, — наконец сказала она. — Хотела облегчить вам бремя.

— Я никогда ей не нравилась, — пробормотала Саманта. — Мы никогда не говорили с ней честно и откровенно. И дети тоже меня не любят. Я не умею разговаривать с ними, не могу до них достучаться. А иногда я думаю, что Пирс тоже устал от меня. Я уверена, что он с кем-то встречается. — Она спохватилась и зажала ладонью рот. — О Боже, я не собиралась этого говорить! Наверно, это все мое воображение.

— Вы просто переволновались, — быстро сказала Фелисити, встревоженная тем направлением, которое приняла их беседа, и по горло сытая трудностями Саманты. — Возвращайтесь в Сент-Джонс-Вуд и примите таблетку снотворного. Выспитесь как следует. Утром вам станет легче. — Это было не слишком утешительно, но ничего другого она придумать не могла.

Вечером, когда Тони и Фелисити остались наедине, она передала ему слова Саманты, касавшиеся Венеции и детей, умолчав лишь о реальной или мнимой неверности Пирса.

— Возможно, она впервые в жизни была честна с самой собой, — задумчиво сказал Тони. — Честно говоря, теперь я понимаю, что и сам ни разу не поговорил с нею по душам. И жалею об этом. — Он быстро покосился на Фелисити. — Ты не обиделась, нет? Не станешь ревновать?

Фелисити подумала о припадках ревности, которые часто омрачали ее жизнь с Тони, и внезапно поняла, что это больше не имеет значения.

— Кажется, я тоже ее жалею, — сказала Фелисити. Эта мысль доставила ей глубокое удовлетворение. Я не хвастаюсь, сказала себе она. Хвастаться тут нечем. Но я довольна тем, что есть. Даже если я всего лишь вторая жена. Как ни странно, это все еще угнетало ее. Впрочем, наверно, так будет всегда.

Теперь, в день похорон Венеции, она услышала, что кошки дружно скребутся в дверь кухни. Карие глаза стоявшей рядом Пруденс умоляли: завтрак, завтрак, завтрак! Она допила кофе и посмотрела на часы. Пора кормить животных, а потом будить всю семью.

Наверху зазвонил мобильный телефон. Тони проснулся, спустился по лестнице и сонным голосом сказал:

— Да, няня Хендерсон. Да, я приеду и осмотрю ее. Да, сейчас. Да, я все знаю о проблемах миссис Мерриуэзер. Не волнуйтесь, я буду через двадцать минут. Нет, нетрудно.

Фелисити снова посмотрела на часы.

— Что ты говоришь? Как нетрудно? А если ты опоздаешь? Не забудь, тебе придется вести микроавтобус! — Они решили в день похорон взять напрокат микроавтобус, чтобы было легче отвезти туда и обратно всю семью, включая Айрин. — Неужели ты не мог отправить эту больную к кому-нибудь другому?

Тони вылил себе в чашку остатки кофе.

— Нет, — сказал он. — Миссис Мерриуэзер — моя пациентка. И я должен ее осмотреть. Но не волнуйся. Я не опоздаю и ничего не забуду.

Фелисити приступила к ритуалу открывания банок с собачьей и кошачьей едой и раскладывания ее по мискам.

— Кстати, что там с этой миссис Мерриуэзер?

— Возраст, — сказал Тони, поискав в холодильнике то, что можно съесть на скорую руку, и обнаружив сыр. Он сунул сыр в рот и шепеляво пробормотал: — Вылечить ее я не могу. Думаю, она устала жить на этом свете и хочет уйти. Поэтому мне лучше быть там, на всякий случай. — Он поцеловал Фелисити. — Не беспокойся, я буду вовремя. Проследи, чтобы дети были готовы и соответственно одеты. Мы должны устроить Венеции хорошие проводы.

Звери были накормлены. Тони уехал к миссис Мерриуэзер. Пора будить остальных. Фелисити постучала в двери спален, выслушала сонные ответы и прошла в ванную, пока не началась суматоха. Тут она снова почувствовала тошноту, села на край ванны и задумалась. Месячные месячными, но вдруг она действительно беременна? Или нет? Необходимо считаться с такой возможностью, мрачно сказала себе Фелисити. Любая определенность лучше неопределенности. Следовательно, нужно пройти тест. А что потом? Конечно, придется обо всем сказать Тони. Но что сказать? Либо это беременность, либо что-то куда менее приятное. Ни то ни другое радости не внушало. Ее вырвало в раковину. Конечно, надо было встать и подойти к унитазу, но она слишком скверно себя чувствовала.

Она наконец вышла из ванной и у двери обнаружила дожидавшегося своей очереди Питера.

— Как ты думаешь, Венеция умерла счастливой? — небрежно спросил он. — Думаешь, она хотела умереть? — А потом вдруг стал очень серьезным. — Ты знаешь, что такое смерть?

Фелисити оперлась о косяк, втянула в себя воздух и часто заморгала. Только в таком состоянии и отвечать на философские вопросы. Почему ни в одной книге нет ответов, как быть в таких случаях? Тот, кто бродит в тумане и не понимает смысла жизни, рано или поздно неизбежно попадает впросак. Ей доводилось читать книги о сексе и наркотиках. Как правило, они были совершенно бесполезны. Но ей никогда не попадалось книг, которые говорили бы об общих проблемах бытия. Тут могла бы помочь религия, но в ней Фелисити тоже не разбиралась. За неделю, прошедшую после смерти Венеции, она не раз жалела об этом. Но теперь уже поздно. Тони изучал психологию, однако обращаться к нему не имело смысла. Если кто-то задавал ему трудный вопрос, он обычно говорил: «Спроси у Фелисити. Она много читает». Как будто это делало ее кладезем премудрости. Судя по выражению лица Питера, мальчик именно так и думал. Фелисити решила, что мнение Тони все же лучше, чем ничего.

— Папа вернулся? — с надеждой спросила она. Питер покачал головой.

— Он позвонил, когда ты была в ванной. К брату присоединился Филип.

— Он сказал: «Уходящим требуется много внимания. Скажи маме, что мне понадобится время».

— О Боже… — пробормотала Фелисити. В коридор вышла Хилари, завернутая в махровое полотенце.

— Уйдите с дороги, — надменно сказала она. — Мне нужно принять ванну и вымыть голову.

— Кто про что, а она про свою дурацкую голову, — сказал Филип и дернул за край полотенца.

— Уйди, противный мальчишка! — взвизгнула Хилари. — Я не хочу, чтобы ты смотрел на мою грудь!

— Ничего у тебя нет, — насмешливо ответил Филип. — Поэтому ты и прикрываешься.

— Нет, есть. Но ты ее не увидишь! — Изловчившись, Хилари пнула Филипа в лодыжку, и он взвыл от боли.

— Замолчи и перестань драться. — Фелисити попыталась говорить властно, но вновь почувствовала приступ тошноты.

— Да. Что бы сказала Венеция? Мы должны вести себя прилично, — сказал Питер. Спасибо тебе, Питер, ты умница, подумала Фелисити. — Что имел в виду папа, когда говорил про уходящих?

— Думаю, он хотел сказать, что старая леди, к которой его вызвали, умирает, — ответила Фелисити.

Хилари издала пронзительный крик, залилась слезами и нырнула в ванную.

— Не говорите о смерти! — громко запричитала она. — Разве мало того, что мы едем на похороны Венеции? Зачем кому-то еще понадобилось умирать?

— Я думаю, кто-то где-то умирает каждую секунду, — задумчиво сказал Питер. — Но люди не думают об этом, пока смерть не касается их близких.

— Едва ли Венеция думала о смерти, — ответил Филип. — Особенно в тот момент, когда сидела в кресле. Наверно, она думала об ужине, который я хотел приготовить. На самом деле она не собиралась умирать.

— Никто не собирается умирать, — сказала Фелисити.

— Кроме самоубийц! — крикнула плачущая Хилари из-за запертой двери. — Может быть, Венеция покончила с собой. Это случилось совершенно внезапно! — Глупости, — решительно ответила Фелисити. — Ее смерть была вызвана естественными причинами. Старостью. Просто у нее перестало биться сердце. Вот и все.

Они пришли к тому, с чего начали.

— Именно это я и хочу знать, — серьезно сказал Питер. — Ты думаешь, она была счастлива? И хотела умереть именно так?

Фелисити вспомнила слова Тони о том, что миссис Мерриуэзер устала от жизни, и сказала:

— Едва ли она думала об этом. Ей было восемьдесят семь лет, и она была стара. Вы сами говорили мне, что она очень устала. Думаю, так оно и было. Она устала, была рада уснуть и проснуться в каком-нибудь другом месте.

— В каком другом? — спросил Филип. — Почему об этом никто никогда не говорит?

— Говорит. — Фелисити поняла, что в существовании загробной жизни Питер не сомневается. Его интересует лишь то, добровольно ли Венеция покинула этот свет. — Мы отправляемся на небеса.

— Не верю я в небеса! — фыркнул Филип. — Все это выдумки. Никто там не был, а если был, то не вернулся.

— Потому что небо — это место пребывания бессмертных душ, — серьезно ответил Питер. — Если не веришь мне, загляни в словарь. Как только люди достигают его, они не хотят возвращаться.

— Откуда ты знаешь, если никто из живых там не был?

— Брат Том говорит, что мы всегда должны совершать важные путешествия сами. Каждый прибывает в этот мир один и покидает его тоже один. Но и тут и там тебя всегда кто-то ждет.

— Кто? — спросил Филип.

— Когда ты приходишь, тебя ждет мать, — осенило Фелисити. Она надеялась лишь на то, что диспут закончится прежде, чем все безнадежно запутается. — А Бог ждет тебя, когда ты уходишь.

— Все мы бессмертны, — сказал Питер. — Не забывай об этом.

— Можешь верить в это, если тебе нравится, — повернулся к брату Филип. — Но тогда небеса должны быть здорово переполнены. — Фелисити уже не раз замечала, что Филип изрядный циник.

— Я не сомневаюсь, что Венеция верила в загробную жизнь и что теперь она счастлива и спокойна, — решительно сказала она, сделав вид, что знает, о чем говорит. Ее собственные верования находились где-то между полным отрицанием Филипа и непоколебимой верой Питера. В зоне здравого смысла, где люди считали, что если ты не сделал ничего особенно плохого, значит, все будет в порядке. Но она никогда толком не знала, что означает это «в порядке». Вопросы Питера обнажили этот недостаток и заставили ее почувствовать себя весьма неуютно.

— Значит, она отправилась на небеса и сейчас сидит там? — отозвалась Хилари из ванной. Судя по всему, она уже перестала плакать. Из-за двери слышалось журчание воды.

— Да, — сказал Питер.

— Чушь зеленая! — воскликнул Филип.

— И она счастлива, — громко сказала Фелисити, жестом попросив Филипа помолчать. Детям не следует знать о ее сомнениях. Они решат этот вопрос сами, когда подрастут. Как делают все остальные. — А теперь поторопитесь, — сказала она мальчикам. — Пока Хилари в ванной, ступайте вниз и завтракайте. Потом умоетесь и начнете собираться. Пока один будет в ванной, второй спустится в раздевалку. У нас мало времени. До кладбища далеко.

— Она была счастлива, потому что ждала своей порции джамбалайи из сосисок, — пробормотал Филип, когда они спускались на кухню. — Но так и не дождалась ее. Держу пари, что она разозлилась. Потому что сосиски и все остальные продукты, которые я купил, остались у Лероя.

— Еда не имеет никакого значения, жадный ублюдок! — сказал Питер. — Ты всегда думаешь только о своем желудке и деньгах.

— Сам ты жадный ублюдок!

Филип замахнулся на брата, но Фелисити перегнулась через перила и крикнула «немедленно прекрати!», после чего мальчик виновато опустил кулак, посмотрел наверх и улыбнулся как серафим.

Тошнота вернулась, и Фелисити с тоской подумала о том, что все из рук вон плохо.

Хилари вышла из ванной, завернувшись в полотенце. Второе полотенце было у нее на голове. Гора грязного белья растет, устало подумала Фелисити. Она посмотрела на падчерицу. За несколько недель Хилари превратилась из увальня-подростка в длинноногую девушку, удручающе взрослую. Но еще больше Фелисити удручало сходство Хилари со своей матерью.

— Противные мальчишки, правда? — спросила Хилари с таким видом, словно хотела сказать: «Мы, женщины, понимаем друг друга, но вынуждены терпеть». — Ничего удивительного, что моя мать убежала от них куда глаза глядят.

— Она убежала не куда глаза глядят. Она улетела в Калифорнию, — не успев подумать, выпалила Фелисити. И бросила всех детей на меня, едва не добавила она, но удержалась. Хилари не виновата, никто из них не виноват, и она должна помнить об этом, когда дела идут скверно. Как сейчас. Впрочем, нет. Сейчас не так скверно. Просто она отвратительно себя чувствует.

— Ну, отправилась на Запад. Это то же самое, — с несокрушимой логикой ответила Хилари. Потом она поплотнее завернулась в полотенце и пошла по коридору, сексуально покачивая бедрами.

Фелисити была слишком слаба, чтобы спорить. Она стояла и смотрела вслед Хилари. Девочка действительно очень быстро похудела, и Фелисити встревожилась. Не морит ли Хилари себя голодом? Кажется, нет. Если память ее не подводит, девочка ест нормально. Так же как Аннабел и мальчики. И все же что-то случилось, потому что теперь фигура у Хилари лучше и стройнее, чем у Аннабел. Может быть, мне следует у нее поучиться? — подумала Фелисити. Несмотря на тошноту, она не теряет веса. Фелисити вернулась в ванную, тщательно осмотрела свое отражение в зеркале и с испугом увидела, что слегка располнела.

— Господи, — громко взмолилась она безымянному и непостижимому божеству, в существовании которого сомневалась, — только не это! Беременность будет для меня катастрофой. Я не справлюсь. Мы не можем позволить себе ребенка! — Но времени на раздумья о том, что Хилари похудела, а она сама поправилась, не было. Ее снова сильно затошнило и вырвало. — Фелисити, я вернулся! — крикнул с лестницы Тони. — Слава Богу, миссис Мерриуэзер стало полегче, и я оставил ее на попечение няни Хендерсон!

— Бедная старушка, — пробормотала Фелисити, держась за живот и закрыв глаза. Она несколько раз встречалась с местной сиделкой, хотя хватило бы и одного. Няня Хендерсон — властная, крупная, крепко сбитая седая женщина говорила Фелисити, что никаких препятствий для нее не существует. Фелисити нисколько в этом не сомневалась. Если няня Хендерсон решила, что миссис Мерриуэзер не умрет, то даже всемогущий Господь Бог не смел прикоснуться к ее подопечной. — Бедная старушка, — повторила она.

— Я умираю с голоду! — крикнул Тони. — Завтрак готов?

— Нет. Я принимаю ванну, — солгала Фелисити и пустила воду. Нужно действительно принять ванну. Может быть, после этого ей полегчает. — Возьми что-нибудь сам. Времени мало.

Пять секунд спустя снизу донеслось:

— Милая, я не могу найти ни джема, ни масла!

— Все на месте, — стиснув зубы, ответила Фелисити и вспомнила слова матери: «Мужчины устроены природой так, что никогда не знают, где что лежит».

После девяти месяцев жизни с Тони она начала верить в это. Как жаль, что Трейси не пришла сегодня пораньше! Однако она тут же опомнилась. Бедная Трейси не могла сделать это: у нее ребенок. А теперь, если верить слухам, что Сэм переехал к ней и Джейкобу, работы у Трейси стало выше головы. Мужчина в доме — это всегда дополнительное бремя. Впрочем, Трейси была тут ни при чем. Все обитатели Черри-Триз вполне могли позаботиться о себе сами. По крайней мере, теоретически.

— И хлеб тоже только тонко нарезанный! О Господи, какая разница? Хлеб есть хлеб, как бы он ни был нарезан.

— Сложи два куска вместе и сунь их в тостер одновременно!

Тони добродушно рассмеялся.

— За это я тебя и люблю, милая! Ты всегда придумываешь что-то новенькое!

Дверь хлопнула, и Фелисити поняла, что Тони ушел на кухню экспериментировать. Вылив в воду изрядное количество ароматического масла, Фелисити села, вытянула ноги, пошевелила пальцами с розовыми ноготками и почувствовала, что ей полегчало. Нет, она не беременна. Глупо даже думать об этом. Конечно нет. Желудочной инфекцией можно страдать неделями. Нужно будет сходить к врачу. Давно пора. Но Тони говорить об этом не следует. Зачем тревожить его попусту?

Тони постучал в дверь, прервав ее размышления, и вошел.

— Хотел проверить, не утонула ли ты, — сказал он, — а заодно напомнить, что пора ехать в Лондон на похороны.

Фелисити села.

— Раз уж ты здесь, потри мне спину. — Тони послушно взял мочалку. — Я пытаюсь представить себе, какими мы будем в старости, — сказала она, думая об умершей Венеции и бедной миссис Мерриуэзер.

— Ну, во-первых, мы потеряем гибкость. Так что едва ли ты сможешь сама залезать в ванну, — ответил Тони. — Разве что с помощью лебедки. Фелисити бросила в него губку.

— Убирайся! Я не хочу думать о негнущихся конечностях и всех остальных ужасных вещах!

— Все мы когда-нибудь состаримся.

— Знаю. Но я хочу достойной старости. Хочу быть довольной собой, а потом сгореть как свеча. Как Венеция. Кстати, почему ты не сделал благое дело и не дал старушке уйти с миром?

— Яне Господь Бог. Не мне решать. Кроме того, ее внучка постаралась не меньше, чем няня Хендерсон, и совместными усилиями они вдохнули в нее новую жизнь.

— Бедная старушка, — повторила Фелисити, думая о няне Хендерсон, которая сражалась с потусторонними силами.

Тони помедлил на пороге.

— Знаешь, мне показалось, что эта старая курица сейчас куда счастливее, чем раньше. Когда я уходил, она попросила няню Хендерсон принести ей вязанье. Если я правильно расслышал, белое и пушистое. — Фелисити посмотрела на него с недоумением, и Тони радостно улыбнулся. — У миссис Мерриуэзер должен родиться еще один правнук, и она решила его дождаться. Ничто так не укрепляет семьи, как новый малыш.

Заупокойная служба прошла в уродливой часовне из серого камня, стоявшей рядом с крематорием. Чтобы добраться до нее, нужно было ехать через кладбище. Место было угнетающее: сомкнутые ряды угрюмых серых плит, увенчанных вертикальными черными памятниками, узкие гудронные дорожки между памятниками и ни одного дерева вокруг. Даже цветы выглядели здесь испуганными, словно чувствовали неуместность своего вторжения в это одноцветное царство мертвых. Кладбище от крематория — мрачного сооружения из серого и черного мрамора позади часовни — отделяла огромная серо-оливковая стена. На этой стене за плату высекались имена кремированных, пепел которых развеивали над розарием. «Сад памяти» — значилось на стрелке, устремленной к месту, которое ничуть не напоминало сад. Казалось, у роз больше нет сил бороться с загрязненным воздухом, отсутствием ухода и нашествием гудрона. Все здесь было так запущено, словно садовника тоже кремировали, а местное начальство дожидается лишь того момента, когда опадет последний лепесток, чтобы заасфальтировать сад.

— Этим розам скверно живется, — заметила Айрин, выглядывая из окна машины. — О Господи, что заставило Венецию выбрать это место для собственных похорон?

— Наверно, потому, что это рядом, — сказал Тони. — Венеция не была религиозна. Насколько я знаю, она никогда не ходила в церковь.

— И была совершенно права, — ответила Айрин.

Но Фелисити показалось, что мать не так уверена в себе, как обычно. Может быть, ей хотелось, чтобы Венеция получила благословение Господа и упокоилась с миром.

У входа на часть кладбища, принадлежавшую крематорию, они вышли, оставили машины на автостоянке рядом с Садом памяти и пошли за катафалком к часовне. Усыпанные цветами смертные останки Венеции лежали в сверкающем гробу из красного дерева. Первыми шли Саманта и трое детей; за ними следовали Тони, Фелисити, Аннабел и Айрин.

— Насколько я понимаю, это фанеровка, — авторитетно сказала Айрин, кивком указав на гроб. — Тут нет ничего твердого. Держу пари, что Венеция заплатила за доброе дерево.

— Думаю, теперь ей все равно, — сказала Фелисити. Она была огорчена и в то же время удивлена реакцией матери. Кажется, Айрин оскорбляет, что Венецию могли надуть.

Катафалк остановился у входа в крематорий.

— Похоже на газовую камеру в концентрационном лагере, — пробормотала Айрин.

— Ба! — прошипела Аннабел, выглядевшая соответственно случаю. На ней было очень длинное черное платье и черная бархатная шляпа с опушенными полями, наверняка приобретенная в одном из киосков, торговавших подержанной одеждой.

— Да, помолчи, — сказала Фелисити. Но мать была права. Все было именно таким. Серым, запущенным и грязным. Даже погода. Внезапно она вспомнила оукфордский погост и захотела, чтобы Венеция была похоронена там. Там был бы цвет. Даже в такое туманное утро, как сегодня. Покрытые старым лишайником памятники, покосившиеся, как безумные ангелы, мягкая трава, на которой пасутся две козы священника. Никакого гудрона или асфальта; лишь одна поросшая мхом гравийная дорожка среди древних тисов, величественно опускающих ветки с таким видом, словно они принимают вассальную клятву. Там совсем другая атмосфера. Покой, тишина, сон, а не смерть. Ничего общего с этим упорядоченным, стерильным, бездушным местом.

Носильщики подняли гроб, и все медленно пошли за ним в часовню. Первым они увидели Лероя в неизменной разноцветной шапочке. Он сидел на передней скамье рядом со своей подругой Вероникой. На той было шелковое платье с яркими пурпурными цветами и огромная черная шляпа, напоминавшая мусорное ведро.

Саманта вздохнула. Конечно, она знала, что Лерой и Вероника непременно придут. Венеция хотела этого. Но Саманта предпочла бы, чтобы они сели сзади и оделись не так ярко. Стоявшая рядом Хилари шмыгнула носом и начала тщетно искать носовой платок. Не глядя на дочь, Саманта сунула ей свой. Она и сама едва не плакала, но совсем по другой причине. Теперь было слишком поздно искать взаимопонимание с Венецией. Возможность найти общий язык, которой она так и не сумела воспользоваться, исчезла навсегда. На мгновение Саманте представилось, что они с Венецией стоят в клетках собственного изготовления. И она укрепляет прутья клетки, отделявшей ее от детей. Почему? Неужели она боится, что окружающие догадаются, как она тоскует по любви? Или всему виной ее стремление остаться той самой личностью, которой она стала вопреки всему? Этого Саманта не знала. Она знала только одно: нужно как можно скорее избавиться от окружавшей ее горестной атмосферы. Это чувство было сродни клаустрофобии. Оно грозило разрушить ее психику и проникнуть в глубины души, которые она хотела сохранить нетронутыми. Она с тоской думала о Пирсе, о его аристократичной, хладнокровной, ухоженной внешности. Об их спокойном светлом доме с кондиционером и видом на Тихий океан. Скорее бы оказаться в Малибу, где так мирно и уютно. Их отношения с Пирсом потеряли прелесть новизны и стали более прохладными, но это ее вполне устраивало. Они по-прежнему занимались любовью, хотя и не так часто. Иногда Саманте казалось, что у Пирса кто-то есть, но это не имело особого значения. Она решила, что может быть счастливой и без страсти. Они сами избрали такой образ жизни. В их мир нет доступа любви, ненависти и осуждению.

Фелисити следила за Самантой и пыталась понять, о чем она думает. Та все еще выглядела больной, но сегодня ее бледность искусно скрывал грим. Саманта и трое детей стояли у гроба, который опустили на сверкающую плиту в конце часовни.

— Одно нажатие на кнопку, и занавес опустится, — непочтительно прошептала Айрин.

— Ма!

— Смех сквозь слезы. Когда будешь в моем возрасте, поймешь, что такое ждать, когда тебя с помощью электроники отправят в неизвестность.

Фелисити обернулась к Айрин, собираясь одернуть ее, и увидела, что, хотя подбородок матери вызывающе вздернут, ее глаза полны слез. Аннабел обняла ее за плечи и слегка прижала к себе. И тут до Фелисити дошло: с ее дочерью тоже произошла метаморфоза. Аннабел стала внимательной и заботливой юной женщиной. Фелисити была довольна этим, но невольно почувствовала себя старой и никому не нужной.

Священник — пожилой человек в белоснежном одеянии, хорошо сочетавшемся с его седой гривой, — поднялся на маленькую деревянную кафедру, открыл молитвенник и громко откашлялся. Орган сыграл еще несколько нот и умолк.

— Слава Богу, наконец-то, — сказала Айрин.

Священник бросил на нее суровый взгляд, и последнее путешествие Венеции началось.