Вторая жена

ГЛАВА 14

Пока Фелисити встречалась с Самантой в Лондоне, Тони играл роль исповедника и советчика Трейси и Сэма. Они сидели на кухне. Трейси выглядела сердитой и взволнованной, а Сэм — слегка смущенным, но решительным.

— Тони, пожалуйста, дайте мне совет, — сказала Трейси, — а Сэм пусть послушает.

Но Сэм слушать не собирался; напротив, он хотел говорить сам.

— Понимаете, дело вот в чем, — начал он. — Я хочу взять на себя ответственность за Трейси и Джейкоба. В конце концов, я его отец.

— А разве не ты сбежал от них? — мягко спросил Тони. Он видел, что у Трейси эта идея не вызывает большого энтузиазма. — И как ты себе это представляешь? У тебя ведь нет работы.

— Совершенно верно. И то и другое, — сказала Трейси. — Я говорила ему, что могу справиться сама. Кстати, не понимаю, почему он так волнуется, — добавила она. — С чего Сэм взял, что он отец Джейкоба?

— Хочешь сказать, что ты спала с кем-то еще? Одновременно со мной? — Сэм вскочил. Казалось, он готов ее ударить.

Тони поднялся со стула и заставил Сэма сесть.

— Сейчас мы откроем бутылку вина и поговорим как культурные люди.

Тони достал из буфета, который они называли своим погребом, бутылку «кьянти». Мгновение он огорченно смотрел на этикетку. «Монте-пульчано» — бутылка, которую они с Фелисити приберегали для себя. Но положение обязывало. Он открыл вино и пожалел, что не было времени дать ему настояться. Оставалось надеяться, что «кьянти» заставит обоих смягчиться. Ничто так не успокаивает, как разговор за бутылкой вина и хорошей закуской. Он достал жестянку с бисквитами, испеченными Трейси только сегодня утром.

Все трое сидели за кухонным столом, ели бисквиты и пили крепкое красное вино. Сэм умял один бисквит и потянулся за вторым.

— Никогда не ел ничего подобного. Трейси слегка приосанилась.

— Это я пекла, — сказала она. — Очень просто: сверху кладется «песто» и сушеные помидоры.

— Трейси могла бы легко зарабатывать себе на жизнь кулинарией, — сказал Тони. — У нее талант от природы. Кстати, о работе. Сэм, как ты собираешься зарабатывать деньги?

Внезапно Сэм уперся.

— Я вовсе не уверен, что хочу содержать Трейси и Джейкоба, — мрачно сказал он. — Не буду этого делать, если я не его отец.

Тони, как и все остальные, был абсолютно уверен, что отцом Джейкоба является Сэм, но Трейси должна подтвердить это. Он наклонился к ней и негромко спросил:

— Ты спала с кем-нибудь, пока была с Сэмом? Думаю, тебе следует сказать об этом без обиняков.

Трейси утратила воинственное выражение, уставилась в бокал и тут же превратилась из агрессивного панка в беззащитную девочку.

— Нет, — наконец еле слышно ответила она. — Ни тогда, ни после. Я вообще ни с кем не спала, кроме Сэма.

Сэм облегченно вздохнул.

— А я никогда ни с кем не спал, кроме тебя, — сказал он.

Тони переводил взгляд с одного на другую. Двое молодых людей, у которых все впереди. Нужно только правильно распорядиться своей жизнью. Он снова наполнил бокалы.

— Послушайте, — мягко сказал он. — Я не буду говорить, что вам следует делать. Скажу только одно: как следует подумайте, прежде чем принять то или иное решение. Спросите себя вот о чем. Любите ли вы друг друга? Желаете ли счастья Джейкобу? Сумеете ли уступать друг другу? Но самое главное… — он повернулся к Сэму, — согласен ли ты бросить бродячую жизнь и начать работать? — Тони пожал плечами и улыбнулся обоим. — Можете считать меня старым занудой, но, если вы не будете работать, у вас не будет денег, а без денег жить трудно. Поверьте мне, чтобы быть счастливым, кучи денег не требуется, но их должно быть достаточно. — Никто не знает этого лучше, чем я, подумал он, глядя на лица обоих.

Сэм заговорил первым.

— Лично я намерен заняться садоводством, — сказал он. — Мать с отцом не очень довольны, потому что для этого мой диплом не нужен. Но, говоря по правде, я никогда не стремился к академической карьере. И пошел в университет только для того, чтобы сделать приятное отцу. Экзамены были для меня пыткой; студент я был никудышный.

— Сойдет и садоводство, если оно тебе действительно нравится, — сказал Тони, проклиная себя за то, что добавляет ложку дегтя в бочку меда. Однако он обязан предупредить юношу о подводных камнях. — Но если ты по каким-нибудь причинам не сможешь работать, то лишишься дохода.

— Разумнее всего было бы создать агентство, — откликнулась Трейси. — Нанять людей на неполный рабочий день. Придется только пошире раскинуть сети. Тогда если ты не сможешь сам заниматься физическим трудом, то всегда сможешь руководить.

Сэм посмотрел на нее.

— Но мне понадобится хороший надсмотрщик, — сказал он.

— Он перед тобой, — ответила Трейси.

Тони открыл еще одну бутылку. Дети один за другим просовывали головы в кухонную дверь и желали спокойной ночи, а трое взрослых сидели за столом и покрывали цифрами листы бумаги.

Когда молодые люди в конце концов собрались уходить, Тони услышал, что Трейси пришло в голову открыть не только садоводческое агентство, но и агентство по приготовлению и доставке обедов на дом. План заключался в том, чтобы наполнять холодильники людей блюдами домашнего приготовления, которые затем требуется только разогреть. Он стоял в дверях кухни и смотрел вслед фигурам, исчезавшим в осенней ночи. Воздух был прохладным, земля поскрипывала под ногами, предвещая заморозки, но у Тони было тепло внутри. Конечно, судить еще рано, однако он от всей души надеялся, что у Сэма и Трейси все пойдет на лад и что конец будет счастливым. Он готов был поздравить себя с успехом. Скорее бы рассказать обо всем Фелисити!

— Ну, милая, рассказывай. Ради Бога, зачем Саманте понадобилась эта встреча? — Айрин сидела в удобном старом кресле, положив ноги на табуретку, с всегдашним бокалом хереса в руке и стоящей на подносе полупустой бутылкой.

— Я думала, ты уже спишь. — Фелисити тяжело опустилась на стул напротив.

— Нет. Я ждала.

— Вижу. — В мозгу Фелисити было тесно от мыслей. Приятных, неприятных и тревожных. Ей хотелось только одного: спокойно посидеть, во всем разобраться, разложить по полочкам и решить, что делать дальше. Но после короткого раздумья Фелисити поняла, что выбор у нее невелик. В последнее время принятие решений было для нее роскошью, в большинстве случаев оставалось только подчиняться обстоятельствам.

— Ну? — нетерпеливо спросила мать. — Ты будешь говорить? Или предпочитаешь хранить тайну? Не молчи. Ожидание убьет меня. — Она выпрямилась, крякнув от усилия; и потянулась за бутылкой. — Мне нужно выпить.

Фелисити улыбнулась.

— Тебя убьет это. — Она показала на бутылку. — А вовсе не ожидание.

— Чушь. Оно очень слабенькое. В моем возрасте уже ничто не страшно. В холодильнике стоит бутылка хорошего «шабли». Если хочешь, налей себе.

Фелисити заставила себя встать и пройти на кухню.

— Наверно, мне следовало бы сначала поговорить с Тони, — отозвалась она. — Саманта сказала мне кое-что по секрету. Сделала меня своим духовником.

— Значит, ты отпустила ей грехи и позволила уйти с миром?

Фелисити осторожно села напротив матери, сделала глоток «шабли», подержала прохладное вино во рту и не торопясь проглотила. Что рассказать? Все или только часть?

— С миром? Едва ли, — сказала она. — Советчица из меня никудышная. Кроме того, она уже приняла решение. Думаю, ей просто требовалось одобрение. Не именно мое. Чье-нибудь. Просто я оказалась под рукой.

— О небо! — воскликнула Айрин. — Ты меня заинтриговала.

— Лично меня касается только одно: она хочет, чтобы все трое детей остались у нас с Тони. Они с Пирсом решили поселиться в Штатах навсегда. Дети в их планы не входят.

Айрин с любопытством смотрела на дочь.

— И как ты к этому отнеслась? Фелисити сделала еще один глоток, подумала и собралась с мыслями.

— Как ни странно, спокойно. Честно говоря, я даже обрадовалась. По нескольким причинам. Во-первых, из-за Тони. Он обожает детей и хочет, чтобы они были рядом. Будь по-другому, я думала бы о нем куда хуже. Любить своих детей вполне естественно.

— А во-вторых? — Тон матери был спокойным, но Фелисити уловила в нем нотку одобрения.

— Конечно, дети. Думаю, вместе им веселее, да и в Черри-Триз они счастливы. Было бы нечестно швырять их из дома в дом и заставлять жить с матерью и Пирсом, который, судя по словам Саманты, детей терпеть не может.

— А ты? — пытливо спросила Айрин. — Ты можешь?

Фелисити ответила честно.

— Не всегда. Но они мне нравятся, а я начинаю нравиться им. Не скажу, что это далось мне легко и что новых трудностей не будет. — Она подумала об уменьшении расходов, на которое рассчитывает Тони после переезда детей к Саманте. Это было реальной трудностью. Ее неприкосновенный запас не бесконечен, скоро он иссякнет. Но она не собиралась говорить с матерью о деньгах. Эта проблема касается только их с Тони. Она повернулась к Айрин и улыбнулась. — Мы справимся.

— Не сомневаюсь, — сказала Айрин. — В конце концов, Тони неплохо обеспечен. Он ведь врач. Так что из-за денег можешь не переживать.

Фелисити чуть не расхохоталась, но вовремя сдержалась и ограничилась кривой улыбкой. Тони прав: все считают, что у врачей денег куры не клюют. Впрочем, Тони действительно был бы далеко не бедным человеком, если бы ему не пришлось обеспечивать будущее Саманты и всех остальных. Разве это справедливо?

— А что еще она говорила? — прервал ее мысли голос Айрин. — Для чего ей требовалось твое одобрение?

— Она собирается сделать прерывание.

— Ты имеешь в виду аборт?

— Теперь это называется прерыванием, — сказала Фелисити.

Айрин неодобрительно фыркнула.

— Только потому, что это звучит мягче. Не так оскорбительно для слуха. Но аборт есть аборт, как его ни называй. В этом отношении я старомодна.

— Знаю. — Фелисити встала, прошла на кухню и налила себе еще один бокал. — Именно поэтому я и не хотела говорить тебе. Обещай, что ты никому не скажешь. Даже Тони.

— Конечно, не скажу. — Айрин уселась поудобнее и дождалась возвращения Фелисити. Когда та пришла, мать промолвила: — Ну, рассказывай.

— Да рассказывать особенно не о чем. Саманта беременна, но рожать не хочет. Айрин фыркнула.

— Думаю, это семя жизни посадил Пирс. — Она состроила гримасу. — Ну и имечко! Никогда такого не слышала.

Фелисити рассмеялась. Какой бы ни была ситуация, мать неизменно заставляла ее либо смеяться, либо плакать.

— Что за странное выражение?

— Именно так я выражалась, когда учила Аннабел уму-разуму.

Фелисити подняла брови.

— Ты учила Аннабел?

— Ну кто-то же должен был вправить девочке мозги после этих идиотских школьных уроков. Я не хотела, чтобы она до конца жизни оставалась мужененавистницей и противницей секса. Фелисити обдумала это, а затем сказала:

— Так вот почему Аннабел в последнее время стала более снисходительной. Честное слово, я чувствую большое облегчение из-за того, что она больше не плюется, когда проходит мимо двери нашей спальни. — Она подняла бокал. — Спасибо, мама. Ты справилась с этим лучше меня. Но я слегка удивлена. Мне всегда казалось, что ты сама склонна к мужененавистничеству.

— Ерунда. Мы с твоим отцом были очень счастливы. Но теперь, когда я сама себе хозяйка, я тоже счастлива. Но хватит об этом. Рассказывай про Саманту.

— Собственно, и рассказывать больше нечего. — Фелисити вспомнила свой обед с Самантой и то, как ее поразила беззащитность этой женщины. В Саманте было что-то незавершенное, как будто она оставалась прекрасным ребенком, которому еще только предстоит вырасти. Облик той Саманты, которую она видела, не сочетался с обликом Саманты, которую она знала. Женщины, которая бросила детей и мужа, уехала в чужую страну с другим мужчиной и готова избавиться от ребенка, потому что это неудобно. — Да, нечего, — продолжила Фелисити. — Кроме того, что она действительно беременна от Пирса. Конечно, ребенок ему не нужен. Да и ей тоже. Но…

— Но ей трудно решиться на это.

— Примерно так, — кивнула Фелисити. Несмотря на кажущуюся беззащитность, нервы у Саманты стальные. Она ведет себя как очаровательный ребенок и ради счастья с Пирсом не остановится ни перед чем. Она уже все решила, но по-прежнему нуждается в одобрении. — Думаю, ты была права насчет отпущения грехов. Именно этого она от меня и хотела. Отпущения.

— И ты дала его?

Фелисити мгновение помолчала, а потом задумчиво сказала:

— Как я могла сделать это, если считаю, что безнравственно избавляться от ребенка только потому, что он неудобен? — Она сделала паузу, а потом продолжила: — Хотя в случае Саманты это имеет смысл. Она уже бросила троих детей, едва ли стоит производить на свет младенца, которого ты рано или поздно бросишь.

— Так что же ты ей сказала?

— Сказала, что все люди разные. Что она должна сделать то, что сама считает правильным. В детали я не вдавалась, это не имело смысла. Казалось, мои слова ее удовлетворили, и завтра она пойдет в клинику. Она хочет, чтобы следующий уик-энд дети провели в Сент-Джонс-Вуде, а потом отправились в школу.

— Чтобы сказать, что она больше не собирается с ними встречаться? — пробормотала Айрин.

— Нет, — резко ответила Фелисити. — Я велела ей не говорить этого. Думаю, Тони согласится со мной, когда узнает. Не стоит взрывать эту бомбу. Дети наверняка расстроятся, так что лучше постепенно приучить их к этой мысли. Они не должны думать, что мать бросает их навсегда. Это было бы слишком жестоко.

Айрин со стуком поставила на тумбочку пустой бокал.

— Хочешь оставить себе путь к отступлению, если дело пойдет из рук вон плохо? Фелисити рассердилась, но не слишком. Она и сама думала об этом. Хотя знала, что это бессмысленно. Что бы ни случилось, Саманта никогда не заберет их. Отныне она, Фелисити, мать одного ребенка и мачеха троих.

— Дело не в этом. С твоей стороны нечестно даже предполагать такое. Просто я не хочу расстраивать детей сильнее, чем необходимо. Ужасно быть ребенком и знать, что мать тебя не любит. Честно говоря, я не думаю, что они поверят этому. Несмотря ни на что, они очень преданы Саманте.

А я ревную. Конечно, Фелисити только подумала это, но матери ничего не сказала. Она стыдилась этого чувства. Старалась вытравить его, но не могла. Иногда ей казалось, что нужно переехать в другой дом. Как и предсказывала мать, по Черри-Триз все еще бродит призрак Саманты. Фелисити до сих пор попадались старые книги с именем Саманты, аккуратно сложенные стопки белья, оставленные ею в комодах и сильно отличавшиеся от сложенных Фелисити, куда менее аккуратных; списки дел, которые надо было сделать, лежавшие в ящиках валлийского шкафа.

Находя эти списки, разгневанная Фелисити рвала их на клочки, потому что в них перечислялось именно то, что должна была сделать она, но не сделала.

— Ты сама знаешь, что Тони о ней не думает. — Айрин Хоббит насмешливо смотрела на дочь.

Фелисити допила бокал и состроила гримасу. Притворяться перед матерью не имеет смысла. Та знает все ее слабые места и непременно попадает в них.

— Иногда думает, — призналась она. — Хотя бы из-за денег. — И, не успев спохватиться, добавила: — Саманта оставила его без гроша за душой.

— Ох… — Айрин переварила эту новость, а потом сказала: — Значит, ты не слишком обеспечена.

— Мягко сказано, — ответила Фелисити. Мать фыркнула.

— Саманта из тех женщин, которые оставят без гроша любого. Но Пирс, кажется, сделан из другого теста. Похоже, она нашла себе ровню. Они прекрасно подходят друг другу. Оба холодные как рыбы. Но никто не знает, сколько продлится эта связь. Судя по тому, что я слышала от Венеции, едва ли это надолго.

Фелисити улыбнулась.

— Странно. Саманта говорила примерно то же самое.

— Но с Тони вы счастливы и без денег. Я права? Фелисити встала, взяла бокал матери и вместе со своим отнесла его на кухню.

— Да, мы действительно счастливы. Так что не волнуйся. А что касается денег… Мы справимся. На хлеб и воду хватит.

Внезапно Айрин стала серьезной.

— Но что ты будешь делать? — спросила она. — Что ты будешь делать, если забеременеешь?

Фелисити вздохнула. Она чувствовала себя измученной. День был трудный. Все утро она говорила по телефону с возбужденным автором, который сначала не мог поверить, что его труд принят, а потом не желал соглашаться, что его драгоценная рукопись нуждается в редактировании. Она готова была бросить трубку и сказать, что хоть книга неплохая, но премию Букера за нее никогда не дадут. Однако вовремя прикусила язык и попыталась говорить мягче. В конце концов это помогло. Остаток дня ушел на борьбу с другими проблемами — авралами, до которых авторам не было дела, неподходящими обложками, задержками в типографии. А затем был обед с нервной, издерганной Самантой.

Фелисити чувствовала себя выжатой как лимон. Ей хотелось спать, а не отвечать на риторические вопросы. Она громко зевнула и сказала:

— Спокойной ночи, ма. Увидимся утром.

— Не увидимся. Я уеду задолго до того, как ты проснешься. Завтра я открываю новый киоск на Брик-лейн и встану в семь часов. Поэтому отвечай сейчас. Что ты будешь делать?

Фелисити испустила тяжелый вздох и устало улыбнулась.

— Беременность в мои планы не входит, — сказала она. — И в планы Тони тоже. Мы оба считаем, что четверых детей вполне достаточно.

— Очень разумно, — сказала мать. Но Фелисити видела, что она слегка разочарована.

Венеция смотрела на детей, юная энергия которых переполняла ее маленькую гостиную, и ощущала любовь, радость, но более всего невыносимую беспомощность. Почему они так утомляют ее? Не потому ли, что она находится на противоположном от них краю жизни?

За спинами детей стояла улыбавшаяся Саманта, встревоженная, но решительная. Венеция почувствовала раздражение. Считает, я не знаю, что она хочет сплавить мне детей, сердито подумала старуха.

— Почему вы все свалились мне на голову без предупреждения? — спросила она, не желая облегчать Саманте жизнь.

— Я не сообразила, что тебе требуется предупреждение, — сказала Саманта. — Думала, ты обрадуешься.

— Людей моего возраста нужно предупреждать обо всем заранее, — бросила Венеция. — Прошли те времена, когда я могла приготовить обед за пять минут. Детям придется есть картошку из микроволновки. В холодильнике больше ничего нет.

— Мы пришли, чтобы увидеться с тобой, — широко улыбнулся Филип. Бейсболка — барометр его настроения — была надета задом наперед, и Венеция поняла, что должна благодарить небо. Прошлый опыт научил ее бояться дней, когда его шапочка была надета правильно.

— Маме нужно пройтись по магазинам, — сказала Хилари.

— Я не хотела оставлять детей в доме Пирса, чтобы они не перевернули его вверх дном. Уборщица приходит только раз в неделю.

Саманта красноречиво посмотрела на часы. К одиннадцати ей надо было успеть в парикмахерскую. Реакция Венеции удивила и обидела ее. Разве бабка не ворчала, что редко видит детей? Странно… Почему она недовольна? Почему говорит, что не справится? Раньше она справлялась. В отличие от меня, Венеция настоящий боец, думала Саманта, все еще слабая после аборта. Она хотела признаться в этом Венеции, но не смела. Саманта смотрела на бабку, но видела не старую усталую женщину, а властную, подтянутую Венецию времен своего детства. Женщину, которой она всегда немного боялась и в то же время восхищалась ее стойкостью.

— И привезла их сюда, чтобы они перевернули мой дом, — проворчала Венеция. — А уборщиц у меня нет вообще, — помедлив, сказалаона.

— Ох, бабушка, не сердись, — сказал Питер. — В последнее время мы редко тебя видим.

Венеция смягчилась. Питер был ее любимцем. Ей показалось, что мальчик слегка осунулся. И недавно плакал. Она взяла его за руку и пристально осмотрела всех троих. Выглядели они неплохо, утратили прежнюю одутловатость и загорели дочерна. Возвращение в Черри-Триз явно пошло им на пользу. Но тут было что-то другое. Вежливая отчужденность, за которой скрывались тоска и одиночество. Она присмотрелась как следует и поняла, что плакал не только Питер. Одежда на них была поношенная, а юбка, из которой Хилари за лето выросла, прикрывала так мало, что Венеция не могла этого одобрить.

— Извини, — сказала она. — Когда человеку восемьдесят семь лет, ему иногда можно сердиться. Сегодня у меня как раз такой день.

Питер грустно улыбнулся.

— А нельзя перенести его на тот день, когда нас здесь не будет? — серьезно спросил он. Венеция пообещала себе, что постарается.

— Я думала, что ты будешь им рада, — повторила Саманта, пятясь к двери. — В последнее время они редко бывают в Лондоне.

— Потому что ты в Америке, — резко ответила Венеция.

Внезапно Филип перевернул бейсболку козырьком вперед, и Саманта с Венецией вздрогнули.

— Именно там она теперь будет жить всегда, — громко сказал он. — Правда, мама?

Венеция быстро повернулась к Саманте, которая почувствовала себя очень неуютно. Она не последовала совету Фелисити и решила все рассказать детям.

— Не всегда, — пробормотала она и попятилась еще дальше, не желая смотреть Венеции в глаза. — Но я уже объяснила им, что не вернусь в Англию насовсем и что мы с Пирсом не сможем забрать их в Штаты.

— Она бросает нас, — сказала Хилари.

— Нет-нет, неправда! Венеция, я уже объяснила. Я буду часто прилетать и видеться с ними. Но забрать их всех невозможно.

— Все было бы возможно, если бы ты хотела этого, — сказала Венеция. Саманта обернулась к ней.

— Как ты можешь так говорить? Ты знаешь, что это неправда. Кроме того, ты сама говорила мне, что им лучше вернуться в Черри-Триз, к Тони и Фелисити. Что эта связь будет более крепкой.

— Да, — бросила Венеция. — Но это не давало тебе права поднять белый флаг.

— Я… ох, ты невыносима. — Саманта устремилась к двери. — Я заберу их после ужина.

Венеция и трое детей следили за тем, как она идет по длинному узкому коридору к узкой входной двери. Она не слышит то, чего не хочет слышать. Как всегда, подумала Венеция. Она знала, что удивляться и огорчаться нет смысла, но ничего не могла с собой поделать. Фиаско Саманты в роли матери было фиаско и самой Венеции. — К чему такая спешка? — крикнула она вслед. — К одиннадцати мне нужно быть у парикмахера, а потом я должна съездить на Бонд-стрит. Там открылся новый бутик, о котором мне предстоит написать статью. Вся одежда только от лучших дизайнеров. Может быть, я кое-что там куплю.

— Твоим детям нужна новая одежда. — Венеция пошла за ней.

— Венеция! Одежда от дизайнеров — это совсем другое дело, — с досадой сказала Саманта. Торопясь выйти в дверь, она чуть не опрокинула горшок с сухой геранью, стоявший на лестничной площадке. — Почему ты не уберешь его?

— Потому что я старая, усталая и не могу позволить себе нанять помощницу по хозяйству.

Саманта умолкла, почувствовав угрызения совести. Она никогда не спрашивала, есть ли у Венеции деньги. Во-первых, потому, что не хотела волноваться, а во-вторых, потому, что была уверена: бабка никогда ей этого не скажет. Саманта попыталась отогнать чувство вины и неприятные мысли, которые могли бы заставить ее что-то сделать. Венеция справится. Так было всегда. И все же она была вынуждена сделать предложение:

— Может быть, обратиться в службу социального обеспечения? Думаю, они оказывают помощь в уходе за домом по разумной цене.

— Как ты смеешь предлагать мне такое? — величественно выпрямившись, возмутилась Венеция. — Я сама занимаюсь благотворительностью, а не принимаю ее!

— Я не хотела… я только подумала… — Гневный взгляд Венеции заставил Саманту окаменеть.

— Вернемся к одежде, — бросила Венеция. — Ты собираешься покупать что-то от дизайнера, в то время как твои дети нуждаются в новой одежде. Почему бы тебе не потратить эти деньги на них?

— Потому что эти деньги мне дал Пирс, — ответила Саманта, довольная сменой темы. — Ему не понравится, если я потрачу их на детей. В конце концов, он не несет за них ответственности.

— Зато ее несешь ты. — Внезапно гнев Венеции иссяк. Ей хотелось встряхнуть Саманту, заставить понять, в чем заключаются ее обязанности, но старуха с огорчением признала, что это надо было сделать намного раньше, когда та была девочкой. А сейчас слишком поздно. Ей бы не хватило на это сил.

— Потом у меня будет ранний обед с новым редактором журнала, который Пирс редактировал в Лондоне. Но насчет ужина можешь не волноваться, — сказала Саманта. — Я дала Филипу немного денег. Можешь послать их в магазин, торгующий навынос. У метро я видела вывеску «Жареные цыплята по-кентукски», а дальше на улице есть «Макдональдс».

— Тьфу! — сказал вышедший за ними Филип. — Почему ты всегда кормишь нас всякой дрянью?

— Но тебе же нравились цыплята, чипсы и гамбургеры. — Саманта удивилась, что он не запрыгал от радости при мысли о жареном цыпленке.

— Только потому, что ты всегда нас ими пичкала! — Его голос прозвучал громко, пронзительно, и Саманта почувствовала себя очень неуютно. — Пичкала нас пищей, от которой толстеют, потому что так было проще, а сама уезжала с Пирсом и ела в шикарных ресторанах! Саманта попятилась и снова чуть не опрокинула горшок с геранью. Она открыла рот, но тут же закрыла его, потому что сказать было нечего, и уставилась на Филипа. Иметь дело с трудными детьми — это одно, а выслушивать от них правду — совсем другое. Ей это не понравилось.

Венеция невесело улыбнулась.

— «Устами младенца глаголет истина», — процитировала она.

Терпение Саманты лопнуло. Ей хотелось поскорее уйти. Уйти от этих вредных, слишком понятливых детей и от Венеции, которая сегодня казалась ей враждебной, как никогда.

— Пусть едят все, что им хочется, — сказала она, мысленно сбросив с себя огромную тяжесть, и быстро пошла по цементной дорожке, которая пересекала маленький цветник и тянулась к калитке. — У меня нет времени на споры.

На парапете перед своим домом сидел Лерой, голову которого украшала неизменная вязаная шапочка из разноцветной шерсти.

— Эй, старушка! — окликнул он Саманту, торопившуюся к станции метро. — Куда спешишь? От жизни все равно не убежать. Так что торопиться некуда, старушка. Совершенно некуда.

Саманта не ответила. Лерой только усиливал ее раздражение, к тому же он напоминал ей о не таком уж далеком прошлом, которое она всеми силами старалась забыть. Там, где теперь жили они с Пирсом, не было ни одного черного лица, если не считать горничных и шофера. Но те были слугами, а не соседями. Она решила, что ненавидит Ноттинг-Хилл, и желала бы, чтобы Венеция не жила рядом со всяким сбродом. Привести сюда Пирса было бы невозможно. Пирс не любит чернокожих, называет их черномазыми, не желая смягчать выражения, и гордится своей «политической некорректностью». Саманта знала, что он сказал бы о доме Венеции, расположенном в зоне, которую лондонская мэрия официально называла «зоной смешанных культур». Он воспользовался бы термином, который на сленге владельцев персональных компьютеров означает свалку. И был бы прав.

Филип пробежал по дорожке и сел рядом с Лероем. Он начал болтать ногами и не помахал рукой Саманте, оглянувшейся, перед тем как свернуть за угол. Как только она скрылась из виду, мальчик тяжело вздохнул и повернул бейсболку козырьком назад.

— Я нагрубил маме, — сказал он Лерою.

— Старик! — Лерой замотал головой так, что его косички вихрем закружились вокруг вязаной шапочки. — Так нельзя. Мать — это женщина, которую нужно лелеять. Да, сэр, лелеять!

— Только не мою, — сказал Филип. Он снова вздохнул, чиркнул каблуком по парапету, лениво проследил за струйкой осыпавшегося старого цемента, а потом сгреб его ногой в кучку. — Видишь ли… — начал он.

— Что, старик?

— Иногда, — очень медленно сказал Филип, — я думаю, что мачеха нравится мне больше, чем настоящая мать. По-твоему, это плохо?

Лерой хрипло расхохотался.

— Ах вот оно что! Значит, у тебя есть женщина, которую можно лелеять. Мать, мачеха, какая разница? Лишь бы она тебе нравилась и была к тебе добра. Это главное. Филип сгорбился и задумчиво посмотрел на Лероя.

— Почему не все такие, как ты? — спросил он. — Ты всегда счастлив. И ни о чем не тревожишься.

На дорожке показался Питер, подошел к ним и стал ждать, когда Лерой подвинется и освободит ему место. Лерой нагнулся и торжественно погрозил им пальцем.

— Старик, дело в том, что они не знают секрета.

— Какого секрета? — спросил Питер.

— Секрета жизни, старик, — ответил Лерой и взял щепотку мелко нарезанного табака. — Секрета жизни.

— Какого секрета? — спросил Филип.

— Не брать в голову. Принимать все так, как оно есть, и пользоваться этим. И тогда жизнь не обманет твоих надежд.

Разочарованный Питер посмотрел на Филипа. Он надеялся услышать настоящее откровение, которым можно было бы воспользоваться на практике.

— Это значит, что ты ни к чему не стремишься, — сказал он.

— Стремишься! — Лерой снова хрипло засмеялся и зажег самокрутку. Мальчики подождали, пока он не затянулся и не выдохнул дым. — Старик, — наконец сказал он, — тот, кто к чему-то стремится, наживает язву. У меня нет никаких стремлений, и я совершенно здоров. Никогда в жизни не обращался к врачу. И никогда не обращусь. Я люблю всех, и все любят меня.

Питер сомневался, что все так просто. У него были стремления, и он был уверен, что станет счастливым, когда добьется своей цели. Филип тоже слегка сомневался в правоте Лероя.

— Лерой, едва ли жизнь так проста, — сказал он.

— Для меня она проста, — улыбнулся Лерой.

— Лерой! — окликнула его стоявшая на пороге Венеция. — Не забудь выкатить на улицу мой мусорный ящик. Сегодня за ним приедут. — Лерой спрыгнул с парапета, повернулся к Венеции, поклонился ей и прикоснулся к своим длинным черным волосам, заплетенным в косички, отдавая ей насмешливый салют.

— Леди Англия, — спросил он, — разве я когда-нибудь забывал про ваш ящик?

— Да. На прошлой неделе. Пришла Вероника и сделала это за тебя.

Лерой бесстыдно хихикнул и толкнул Филипа локтем в бок.

— Она говорит правду. Но на прошлой неделе я был пьян. А когда я пьян, то забываю обо всем. Сегодня я трезв, так что схожу за ящиком.

Он перешагнул через стену, окружавшую участок Венеции, и пошел к хозяйке. Филип и Питер последовали за ним.

— Они останутся ужинать, — устало сказала Венеция, когда Лерой поравнялся с ней.

Куда девалась моя гордость и независимость? — подумала она. Почему в последнее время все требует от меня таких усилий? Что бы я делала, если бы не Лерой и его подруга Вероника? Даже Портобелло-роуд и киоск Айрин потеряли для нее свою прежнюю притягательность. На этой неделе она не пошла туда, осталась в кресле и ничего не делала. Ровным счетом ничего. Венеция смотрела на двух мальчиков, шедших за Лероем к заднему двору и проклятому ящику на колесиках. Я люблю их, думала она, но не хочу, чтобы меня тревожили. Смешно. Пишу им письма каждую неделю, переживаю из-за того, что редко их вижу, а когда они здесь, чувствую себя настолько усталой, что не в состоянии ударить для них палец о палец.

— Леди, вы устали? — спросил Лерой, кативший ящик к палисаднику. Он на мгновение остановился и обнял длинной рукой ее сутулые плечи.

— Да, — призналась Венеция. — О Господи, я не знаю, что им приготовить на ужин.

Лерой улыбнулся от уха до уха и тут же ответил:

— Нет проблем, леди. Состряпайте им мое любимое блюдо.

— Какое? — К Венеции присоединилась Хилари. Она всегда слегка побаивалась Лероя, его ярких шерстяных шапочек, черных косичек и странных ужимок. Но в момент прозрения, которое иногда бывает у подростков, она внезапно поняла, что Венеция зависит от Лероя куда сильнее, чем хочет признать. Кроме того, она поняла, что Лерой искренне любит старуху, которую насмешливо называет леди Англией.

— Оно называется джамбалайя из сосисок, старушка, — сказал Лерой, улыбаясь девочке.

— Понятия не имею, что это такое, — проворчала Венеция. — Это для меня слишком сложно.

— Мы справимся, — сказал Филип. — Я люблю готовить что-нибудь новенькое.

— Когда Филип закончит школу, он станет поваром, — сказала Хилари Венеции.

— Может быть. Но у меня нет сосисок для блюда, о котором говорит Лерой.

Венеция посмотрела на застывших в ожидании детей и на мгновение ощутила печаль. Она хотела, чтобы правнуки были здесь, и в то же время не хотела этого. Детям не хватает любви, но она ничего не может с этим поделать. Она слишком слаба. И вдруг несмотря на слабость в ней вскипел гнев. Гнев на старость, которая сделала ее ни на что не годной, и на жизнь вообще. Ни минуты покоя, вечная борьба и, если не считать собственного детства, которое тоже было не слишком приятным, всегдашние дети. Сначала дочь, потом внучка, а теперь правнуки. Все дети чего-то требуют, а ей больше нечего им дать. За долгие годы Венеция совершенно высохла, и теперь от нее осталась одна пустая раковина. Сегодня ей хотелось только одного: сидеть неподвижно и отдыхать.

Голос Лероя вернул ее к действительности. Она стояла в узком дверном проеме.

— Не бойтесь, леди, — сказал он.

— Я ничего не боюсь. Но у меня есть только то, что мне нужно. Печеные бобы, помидоры, хлеб и сыр. Мне много не нужно. И у меня наверняка нет того, что нужно для…

— Джамбалайи? — подсказал Лерой.

— Мы сходим в магазин, — сказал Филип, беря на себя инициативу. Он вынул из кармана бумажку в двадцать фунтов. — Мама дала мне это на еду. — Мальчик помахал купюрой перед носом Лероя. — Этого хватит?

Лерой так и подпрыгнул от радости.

— Я схожу с тобой в минимаркет мистера Пателя. У него есть все необходимое. А потом мы вернемся и приготовим лучшую джамбалайю по эту сторону Атлантики. Фирменное блюдо Лероя! — В подтверждение своих слов он взмахнул шерстяной шапочкой.

Венеция сидела в кресле у окна и смотрела вслед процессии, шедшей по улице. Три светлые головы рядом с радужной шапочкой Лероя. Они шли мимо домиков старожилов с висячими корзинами и стоявшими у входных дверей деревянными корытами с тщательно выращиваемыми красными и голубыми цветами. Мимо домов, принадлежавших семьям из Вест-Индии и Азии, которые было легко отличить по ярко раскрашенным дверям и окнам, в основном розовым и желтым. Остальные дома принадлежали таким же старикам, как она сама. Большинство этих домов нуждалось в ремонте; краска на них облупилась, рамы покоробились, пропуская лондонские смог и пыль. По крайней мере, мои рамы не перекошены, думала она, глядя на свои окна. Конечно, не мешало бы их покрасить, но она не могла себе этого позволить. Она делала намеки Саманте перед Рождеством, но внучка дарила ей дорогие духи, которыми Венеция почти не пользовалась. Старуха вздохнула. Она предпочла бы получить банку краски с маляром в придачу. Но надеяться на внимание Саманты не приходилось. Та никогда не обращала внимания на потребности других; для нее существуют только собственные нужды. Это моя вина, подумала Венеция. Я заставляла ее думать о материальном — деньгах, карьере. А когда Саманта вышла замуж, я не поощряла ее усилий стать хорошей женой и матерью. Впрочем, сначала она очень старалась. Нужно было учить ее любить мужа и детей и получать от этого удовлетворение. Учить, что главное в жизни — люди, а не вещи. Но я этого не делала. Я высмеивала ее усилия, потому что они не соответствовали моим идеалам. Я думала, она поймет, что именно я имела в виду, но она не поняла. Никогда не понимала и не поймет. Моя вина. В какой-то момент мы потеряли связь друг с другом и с того дня не могли найти общего языка.

Венеция откинулась на спинку кресла и прикрыла колени вязаным покрывалом. День был солнечный и для осени довольно теплый, но ей было холодно. Этот пронизывающий холод медленно поднимался к сердцу, отчего Венеция уставала еще сильнее.

Я так устала… Мысли в голове роились как пчелы. Прошлое и настоящее окончательно перепутались. Не хочется думать о грустном. Слишком поздно. Уже ничего не изменишь. Она закрыла глаза. Сквозь веки пробивайся солнечный свет. Сначала он был розовым, а потом потемнел. Слишком поздно, прозвучало где-то далеко-далеко. Слишком поздно.