Вторжение

ГЛАВА 4

В армейском автомобиле было светло, тепло, но не очень чисто, хотя на лужи, что образовались под ногами, кроме нас с Петькой, мало кто внимания обращал. Остальных нарушителей, непонятно чего, аккуратно рассадили по лавкам, стоящим вдоль зелёной, фанерной стены, а нам, наверное, как самым отличившимся при задержании, места там не нашлось и нас уложили прямо на пол, предварительно, крепко связав руки за спиной. Помимо верёвок, я был удостоен нескольких ударов ногами по рёбрам, а один раз мне попали прикладом по голове, но это не шло ни в какое сравнение с Петькиной рожей, на которой не расписался, пожалуй, только самый ленивый, из тех семи человек, что кинулись на нас словно злобные собаки, защищавшие корпоративный интерес.

Сколько ехали, не знаю. Мне показалось, что примерно час, но, на самом деле, времени до следующей остановки, военные затратили, наверняка, намного меньше. Разница в восприятии действительности, у нас, очень велика. Я ворочаюсь по полу, в попытке пристроить на него не бритое, местами обшарпанное лицо, а они сидят и с беспристрастными физиономиями наблюдают, как оно всё время натыкается, на ставший грязью, белый снег, занесённый сюда солдатскими сапогами и прочей гражданской обувью, произведённой исключительно в нашей стране. Мне ничего бы не стоило усыпить бдительность двух военных, с чистыми погонами на плечах и грозными карабинами на коленях, а потом выпрыгнуть из машины, нисколько не заботясь о собственном здоровье, так как иногда она передвигается чуть ли не «пешком», если бы не Пётр, за всё время поездки, так и не пришедший в сознание. Своих я не бросаю, а значит придётся ждать, пока знакомый не очнётся. Он может и не очень тяжёлый, но далеко, с ним на руках, я всё равно не уйду. Догонят.

Негостеприимный транспорт покидал предпоследним, последним выволокли Петра, чьё бесчувственное тело, вызывало у меня не только жалость, но и муки, внезапно обнажившейся почти до нага, совести. Я же его в это странное дело втянул, стало быть я за всё и в ответе. Встать на ноги мне не дали, попытку приподняться над лавкой, грубо пресёк чумазый, солдатский сапог. Ну что ж, я не гордый, могу и на чужих руках покинуть, изрядно протёртый мной, кузов военного автомобиля. Наивный. Никто и не собирался меня выносить. Охранники поступили намного проще. Одним движением выкинули меня за борт, нисколько не заботясь о мягкой посадке и всё, на этом вся любезность их и закончилась. Хорошо, что успел сгруппироваться, иначе точно чего нибудь себе переломал. Подымаясь, пару раз скрипнул зубами, от собственной беспомощности и бесцеремонности советских, чтоб им пусто было, солдат. Но на этом, все мои проявления ненависти к ним и закончились. Грязь на лице ещё не повод, чтобы терять самообладание, когда речь идёт о собственной голове. Что то нехорошее в этом, невзрачном городке происходит и пока не разберусь, что конкретно, буду помалкивать в тряпочку и внимательно всё изучать. Дай бог Петька, не сегодня, завтра оклемается, а там мы посмотрим, кто из нас окажется сильней. Тоже мне, защитнички. Где это видано, безоружных граждан страны Советов, ногами пинать. Суки! Я, конечно, могу понять их реакцию, всё таки не каждый день видишь, как падают почти замертво, пять вооружённых человек. Но я же их даже пальцем не тронул, за что же меня так?

Нашу группу, состоявшую примерно из двадцати взрослых мужчин, высадили немного в стороне от основных построек, равномерно стоявших вдоль узкой, метров в триста, длинной дороги, идеально очищенной от снега и обрамлённой металлическими стендами, из солдатского фольклора, по бокам. Рядом были только высокие, зелёные ворота, возле которых, как раз и остановился кунг. Пока я барахтался, со связанными руками за спиной, из машины вытащили Петруху и словно подразумевая, что мы с ним вдвоём, оставили его на моё попечение. Идиоты. Я что его, зубами потащу.

— Эй бойцы! Вы мне хотя бы руки развяжите, если хотите, чтобы я его забрал — предложил я одному из конвоиров.

Солдат, без лишних слов, подошёл и так же, молча, освободил мои запястья от грязной верёвки. Странно, а сам он не мог до этого догадаться? Получив чуть больше свободы, я принялся тормошить Петю, а когда он приоткрыл свои заплывшие глаза, приподнял его, поставил на ноги и поволок в конец очереди, стихийно или нет, не знаю, но явно, совсем недавно образовавшейся у закрытых ворот. Ему срочно нужна медицинская помощь и надеюсь, что за забором ему хотя бы что нибудь лечебное дадут.

— Слышь, парень? — обращаясь к впереди стоящим, спросил я одного из них: — Ты, чего нибудь понимаешь? Что тут у них творится? Тебя вот, к примеру, за что сюда приволокли?

— А вас? — повернув в мою сторону лишь голову, тихо поинтересовался он у меня и я понял, что немного погорячился, по поводу «парня». Мужчине, даже на первый взгляд, было далеко за тридцать.

— Нас — усмехнулся я. — Нас вроде ни за что, но они так не считают.

— Тут у всех такая история — ещё тише ответили мне. — Я, к примеру, по трассе ехал тихо, когда махнули сразу встал, но всё равно забрали. И, где тут логика?

— Так это ж неприкрытый беспредел! — взорвался я, от такой постановки вопроса.

— Сам вижу. А чего им скажешь? Вы, я так понимаю, попробовали возмутиться. И что получили взамен?

Наш содержательный разговор прервало скромное шевеление за зелёными воротами. Там, сначала, чего то звякнуло, потом зашуршало и вскоре одна из створок их, медленно поехала назад, предоставив нам возможность увидеть человека сделавшего это, а заодно и оценить обстановку за высоким, кирпичным забором, усиленным сверху ржавой колючкой, хитро намотанной, аж в три ряда. Ничего эдакого там, я не увидел. Три здания, одно из которых напоминало общественный туалет, как то виденный мной на вокзале, а два других, с трудом, но всё же походили на жилые постройки. Хотя у того, что обосновалось справа от меня, стёкла блестели почти под самым потолком и окна, с внешней их стороны, были аккуратно усиленны металлической решёткой.

— Это что, тюрьма? — спросил я, всё того же мужчину.

— Почти — скромно ответил он. — Про гауптвахту слышал?

— Нет.

— Что, долг отдать, ещё не получилось?

— Кому? — не понял я вопроса.

— Родине, стране или, на худой конец, народу.

— А-а, вы армию имеете ввиду — дошёл до меня его неприкрытый сарказм. — Нет. Не довелось. Учусь в университете.

— Ну, считай тогда, что повезло. Начнёшь осваивать воинскую науку, с самой неприглядной её стороны.

Безропотно стоявшие люди, вдруг зашевелились и очередь нехотя дёрнулась вперёд. Я поправил побитого Петю, так и висевшего на моей грязной, мускулистой руке, и тоже двинулся за остальными.

В камеру, с одним окошком вверху, где стояло всего четыре, деревянных кровати, конвоиры умудрились затолкать почти пятнадцать человек, если Петьку считать за половину, но даже в таких, скотских условиях, люди всё таки оставались людьми и узнать это у меня получилось очень скоро.

— Мужики, у меня на руках избитый. Он еле стоит на ногах. Подвиньтесь, я его хотя бы на лавку положу — попросил я, стоящих рядом мужчин.

Мне никто не ответил, но парня тут же подхватили два незнакомых мне человека и сделав три шага, мягко опустили на свободную кровать, скучающую, должно быть, без подушки и матраца.

— Спасибо — поблагодарил я их и вынув помятый, не очень чистый платок, попробовал и себя привести в порядок.

Пока занимался личной гигиеной, самые расторопные заняли сидячие места, а кому их не хватило, выбрали те, что были попроще, оккупировав проплешины на грязных, бетонных стенах, прижавшись к ним поникшими плечами. Так что к концу моего, не очень качественного умывания, середина камеры оказалась почти полностью пустой и чтобы она являлась действительно таковой, мне пришлось потеснить лежачего Петруху.

— Товарищи! — громко выкрикнул, интеллигентного вида мужчина, убедившись, что для общения с народом ему никто не мешает. — У кого, какие мнения будут, по поводу происходящего с нами?

— А, какие тут могут быть мнения — ответил ему один из тех, что стоял у стены. — В данном случае, двух мнений быть не может. В страну снова вернулся тридцать седьмой год.

— Почему вы так решили? — спросил его, ранее выступавший гражданин, самой большой страны в мире.

— Почему, почему? А у кого нибудь из вас права изъяли? А паспорт требовали показать? Или, может, кому то талон испортили?

— Нет — ответили ему сразу несколько человек, выступив почти хором.

— Ну вот, видите. О чём тогда можно вести речь? Вы, сами посудите, граждане дорогие. Милиционеры остановили нас на дороге, где ограничения скорости нет. Ничего толком не объяснив запихали в военную машину, а потом, под конвоем обычных солдат, привезли в воинскую часть. Это, по вашему, законно? Причём заметьте, взяли они одних мужиков и только тех, кто в самом востребованном для экономики, возрасте. Со мной отец ехал, ему через месяц будет шестьдесят девять, так на него никто внимания не обратил. Он так и остался сидеть в моей машине. Теперь ума не приложу, как он обратно добираться будет.

— А у меня в машине дочка осталась. Она в девятом учится. Ей тоже ничего не сказали. Сидит, наверное и ждёт, когда папаша придёт. А я тут, с вами загораю — посетовал на неординарную ситуацию, ещё один мужчина.

— У меня там тоже, сын остался! А у меня жена! А я вообще за рулём не сидел! — в голос заорали, озабоченные мужчины.

— Ну и что, по вашему, это значит? При чём здесь тридцать седьмой год и арест дееспособных мужчин — дождавшись, когда всё стихнет, задал свой вопрос тот, что начал разговор первым.

— Неужели непонятно? — спросил его, основной оппонент.

— Непонятно — холодно ответили ему.

— Да они, как и раньше, пытаются выбить самых сильных и опытных, чтобы потом было проще остальными управлять.

— Бред! — откликнулся на его выпад, низкорослый мужчина, стоявший рядом со мной. — На хрена им это надо? Кто тогда работать будет? Сами что ли, в поле пойдут?

Не прошло и пяти минут, как камерный монолит окончательно рухнул. Люди разбились на две неравные группы и с разной громкостью доказывали друг другу свою правоту, оставив в покое лишь меня, с лежачим Петрухой и ещё двух парней, сразу зашедших на нейтральную полосу. Лично мне глотку рвать, изначально не хотелось, не видел смысла спорить про тридцать седьмой год. Откуда мне знать, чего там на самом деле происходило. Я скромно сидел в сторонке, пристроившись в ногах у Петра и прикидывал в голове варианты, как с ним дальше быть. Время идёт, а помощи ему никто оказывать так и не собирается. Если дело с лечением не сдвинется с мёртвой точки, ну хотя бы до утра, тогда придётся самому браться за восстановление изрядно покалеченного парня. Сомневаюсь правда, что сумею убрать синяки, образовавшиеся на его избитой физиономии, но бодрость в теле вернуть железно смогу. А там, глядишь, нас и подкормят, и мой несчастный водитель станет ещё на шаг ближе, к своему обычному состоянию. Сегодня никаких активных действий предпринимать не буду, даже несмотря на лежащий в кармане пистолет. Тоже мне умники, обыскать и то не удосужились. А завтра поглядим, как карта ляжет. Главное, чтобы Петька встал на ноги и рядом не шаталось слишком много военных, а остальное ерунда, и не таких обламывать доводилось.

Ужин на гаупвахте так и не состоялся, хотя надеялись мы на него, до самого конца. Что там ужин, к нам следователь или кто нибудь из тюремной обслуги и те не пришли, хотя мы и пытались до них достучаться. Обидно и странно, но народ не отчаивался. Решили, что утро вечера мудренее. Завтра будем биться за справедливость, прямо с раннего утра, а сегодня пришла пора разыгрывать время сна и свободные кровати. Спать на голодный желудок может и не очень приятно, но для здоровья точно, полезно. Меня, как охраняющего покой больного, из списка претендентов сразу удалили, справедливо решив, что всю ночь провести в положении сидя, уже привилегия. Что сказать, правильно поступили, хотя, если бы моим мнением поинтересовались, я бы лучше два часа лёжа поспал, чем все восемь дремать, прислонившись плечом к холодной стенке.

Ночь прошла ужасно. Петька всё время стонал, ворочался, иногда вскакивал и спрашивал меня, который час. Когда он засыпал, на время забываясь, шептались те, кто бодрствовал. Так что подремать у меня получилось не больше положенных двух часов, да ещё и сидя. Рассвет встретил с жутким настроением, хотелось всё сразу: жрать, облегчиться и набить морду виновному, в отсутствии возможности, поиметь то и другое. Поэтому, когда двери в камеру открылись, я первый заорал:

— Вы чё сукины дети, совсем охренели!

Остальные слова мной были сказаны с неменьшим напором, но их так никто и не услышал. Тринадцать глоток, словно полноводная река, затянули мой голос в своё бурлящее русло, сделав из фраз, неразборчивый фарш.

— Выстроились и по одному медленно на выход — терпеливо дождавшись тишины, приказал нам солдат, на чьём лице, за время нашего психоза, не дёрнулся ни один мускул.

Предполагая, что нас выведут в туалет, а потом сразу доставят на завтрак, мы дружно подчинились. Нам с Петькой снова достались последние места и соответственно удовлетворить, одно из своих желаний, у меня получилось не скоро. Перед этим пришлось ещё и товарищу помогать, держа его рукой за спину. Ноги парня, по прежнему, слушались плохо и я опасался, как бы он не упал в помещении, абсолютно не пригодном, для лежания в нём. Справились. Повеселев морально и физически, я, небезосновательно, надеялся на кашу, про которую ещё в камере, заикались знающие люди. Так оно, поначалу и получилось. Из ворот нас вывели на дорогу и под прицелом двух стволов, прямиком повели в солдатскую столовую, выделяющуюся среди остальных бараков, высокой, обильно дымящейся, кирпичной трубой. Однако, возле стандартного, непомерно длинного дома, числившегося по правой стороне третьим и имевшим ярко красную надпись на стене, нас резко развернули и стало ясно, что первоначально колонну заведут в штаб — мозг любой, воинской части, где, по всей видимости и будет допрос. Остановили толпу возле входа, а того, что шёл во главе, охранник молча взял за руку и не сказав ни слова, потащил за собой.

— Ну вот, а вы боялись — радостно пропел мужчина, что громче всех, вчера, орал про родную, Советскую власть. — Сейчас опросят. Снимут показания. Составят протокол и по домам.

— Посмотрим — возразил ему, товарищ по несчастью. — Старушка, тоже зарекалась…

— Следущий. За мной! — заткнул его голос, давешний боец.

Следущий пошёл, а остальные дружно зашептали: — Чего, так быстро? А, куда того девали?

— Куда, куда — сразу на расстрел — ответил им, самый «оптимистичный».

О чём ещё говорили я не слышал. Петька, и так державшийся на честном слове, и моей правой руке, тихо забормотал:

— Антоха, попроси чтобы меня без очереди забрали. Стоять, сил больше нет.

— Давай, пролезем. Раньше бы скакзал, пошёл бы первым. Ты только там держись и сильно не буянь. Скажи, что ничего не видел. А если что, вали всё на меня.

— Чего валить, когда менты все психи. Я же видел, ты к ним только подошёл. Кто ж виноват что….

— Следующий! — выкрикнул солдат и Петька сразу замолчал.

— Слышь друг! Ты погоди! — остановил я окриком, очередного. — Давай приятеля, отправим на допрос. Ему в больницу надо. Пусть он пойдёт.

— Пускай. Мне всё равно — ответил парень, занявший, в вечернем диспуте, нейтралитет. — Помочь?

— Нет, не надо. Справлюсь — ответил я, пытаясь вместе с Петей, зайти в проём дверей.

— Назад. По одному — толкнул меня рукой солдат и я остановился.

— Петька, сам дойдёшь? — спросил я товарища, отпуская его руку.

— Доковыляю. Не боись.

В штаб заходил последним, поэтому знал, что никто из тех, кто уже в нём побывал, так и не вернулся обратно, и это меня немного напрягало. Не скажу, что паниковал, но кем то, в шутку, оброненная фраза про расстрел, обрела в мозгу более чёткие очертания. Ментов я никогда не любил, но думать о том, что они без суда и следствия способны расстрелять простого, советского человека… Действительно — бред. Если бы не одно «но». Сейчас мы не в отделении милиции, а в воинской части и какие тут порядки, не знает никто. Даже мне, человеку со странной биографией и то известно, что такое трибунал.

— Совсем что ли сбрендил? — мысленно успокоил себя я. — Какой на хрен трибунал. Мы же не на фронте.

Это всё от недоедания. Говорил мне Палыч, надо было больше жрать перед отъездом, не думал бы сегодня о плохом. Да, надо было. Но кто же знал, что так получится. Я же надеялся, что максимум через пару часов приеду в Грязи, а там, если ничего странного не увижу, поем в ресторане. Не в поезде, так на вокзале.

— Заходи — прервал мои мысли стойкий, сильно похожий на оловянного, солдатик.

— Ну, с богом — сделав шаг, тихо прошептал я и зашагал вперёд.

Двери кабинета, куда меня привели, были четвёртыми по счёту, находились слевой стороны тёмного и непомерно длинного, коридора, и почти ничем не отличались от остальных. Если бы не надпись под стеклом, прикреплённым маленькими зажимами к прямоугольной табличке, я бы на неё и вовсе внимания не обратил. Но мало знакомое слово — «подполковник», перед обычной, русской фамилией — Катуков, заставило меня на миг остановиться.

— Проходим — легонько толкнув мою спину, скомандовал солдат и я ему тут же подчинился.

Шаг, второй. Открываю двери и снова останавливаюсь, почти у самого порога просторного кабинета, не обращая внимания на жиденький голосок за спиной. У единственного окна, усиливающего слабое, искусственное освещение помещения, ярким, утренним светом, наблюдаю мужчину, стоящего вполоборота ко мне и остолбеваю. Впечатление жуткое, а ощущение такое, будто я увидел собственное отражение, в грязном стекле. Нет, лицо у него другое, здесь без дураков. Зато всё остальное. Тот же рост, те же плечи, та же осанка и ноги он ставит почти так же, как и я. Двери сзади тихо закрыли, мужик повернулся лицом и в ту же самую секунду замер, должно быть по той же причине, что и я. Глаза его странно сверкнули, видимо при повороте головы, так свет на них упал. Он их прикрыл рукой и сделал шаг назад. Момент пролетел быстро и по его окончанию, сильно похожий на меня гражданин, уже осматривал меня с явным интересом, а ещё через какое то время он смело пошагал ко мне, чуть наклонив вперёд свой мощный торс. Я тоже сделал шаг вперёд, затем попытался совершить ещё один, но когда захотел притянуть левую ногу к правой, то не сумел завершить процесс. В башке вдруг раздался страшный гул, по телу пробежала дрожь, в ушах чего то резко завизжало, а затем… Затем я услышал шёпот, больше похожий на скрип не смазанного колеса.

— Цх-кх-жч-шт-щм-тх-капт — глядя на бледное лицо, стоявшего напротив меня человека, слышал я голос, в своей одуревшей голове.

— Тх-цп-шх-чф-хг-щл-кысл — непонимая, что творю, ответил я ему, почти такими же словами и тоже мысленно.

Чтобы не свалиться на пол, от перехлёстывавшего через край напряжения, внезапно охватившего всё моё существо, я всё же сумел закончить начатое ранее движение, а затем схватил правой рукой стоявший сбоку стул, крутнул его, не заботясь о сохранности предмета, поставил рядом, резко рухнул на сидение и тихо выдохнул. Мужчину перекосило не меньше и он тоже старался не упасть лицом в грязь. Медленно вытерев выступившую на лбу испарину, одетый в военную форму человек, снова шагнул назад. Там упёрся спиной о стену, закрыл глаза и не сдержавшись, громко закашлял, подавившись собственной слюной.

— Не надо так волноваться — прохрипел я, делая вид, что абсолютно спокоен.

Получилось не плохо, хотя говорил я, больше для себя. Даже в сидячем положении, у меня дрожали пальцы, ходила ходуном левая нога и нервно дёргалось веко правого глаза. Надо было хоть что то делать, чтобы успокоиться. Вот и выступил. А теперь что? Головой о стену биться? Что это вообще за «хы-цы-фы» такое и как оно сумело пробраться в мою ошарашенную башку? А я, тоже хорош. Откуда знаю, про эти странные, шипящие звуки? И почему с такой лёгкостью проговариваю их?

Первым взял себя в руки, владелец кабинета. Он оторвался от стены, шаркающей походкой добрался до стула, сел на него, посидел почти не шевелясь, минуты полторы, потом снова встал и ровным голосом отчеканил:

— Периметр восемь. Сектор четыре. Координатор — девять тысяч тридцать шесть. Дата заброски двадцать восьмого двенадцатого. Осуществляю отбор кандидатов, согласно инструкции двадцать три дробь пятнадцать. Первая отгрузка через сорок шесть часов семнадцать минут двадцать четыре секунды. Плановое количество: пятьсот особей мужского пола. В наличии: семьдесят семь.

Кто бы сказал, какая собака меня дёрнула и, что за петух клюнул в то место, на котором я только что сидел, но я тоже вскочил со стула и со знанием дела, почти скороговоркой, очень внятно проговорил:

— Группа контроля центрального блока, агент триста сорок один. Плановая проверка замкнутого периметра. Окончание проверки через одинадцать часов тридцать одну минуту пятьдесят семь секунд.

Внимательно выслушав меня, координатор протянул мне правую руку. Я, не стесняясь, подошёл к нему, крепко пожал его огромную ладонь и вдобавок, непонятно зачем, коротко кивнул головой. Потом, окончательно перестав волноваться, сел на стул, стоявший рядом и только после этого задумался, чего я такого, вот прямо сейчас, тут намолотил. Какой такой агент — триста сорок один? Что за «едрёна кочерышка», эта самая группа — контроля центрального блока и с чем её едят. Тем временем мужчина, имевший на двери кабинета табличку: «подполковник Катуков», быстрым шагом подошёл к карте, висевшей слева, на стене, взял в руки деревянную указку и начал монотонно докладывать о действиях, проведённых им в зоне его ответственности, а именно: в секторе четыре, периметра номер восемь. Я его практически не слушал, понимая, что голова запомнит всё сама, без дополнительного внимания к процессу, разделив свой, достаточно серьёзный и важный орган, как бы на две неравные части. Первую: как и прежде, принадлежащую лично мне и в данный момент лихорадочно ищущую вход, или выход, кто сейчас разберёт, из ситуации, в которую нас загнала та: вторая половина, в это же самое время, спокойно записывающая информацию, предоставляемую странным подполковником. Мысленно прижавшись к стенкам черепной коробки и озираясь оттуда загнанным волком, я из раза в раз задавался одним и тем же вопросом: — «Кто я?», изредка разбавляя его сумасшедшим ответом, впрочем, тоже больше похожим на вопрос: — «Это, что же получается, мы с этим Катуковым инопланетяне?».

— Итак: подвожу черту! — громче обычного сказал «коллега». — На данный момент я имею в распоряжении отдельный батальон связи, полк ГАИ и сто пятьдесят гражданских помощников, прирученных мной из числа населения, проживающего в секторе моей ответственности и не подходящих по возрасту для переброски, указанному в пункте два, инструкции двадцать три дробь пятнадцать. Данными силами я уверенно держу под контролем сектор четыре, провожу в нём подготовку, для начала утилизации местного населения, приступил к сбору предметов, указанных в пункте пять, инструкции двадцать три дробь пятнадцать и планово пополняю количественный состав. Доклад закончил.

— Доклад принял — словно многолетний аппаратчик, уверенно ответил я. — В данный момент, замечаний не имею.

— Будут пожелания? — спросил меня подполковник.

— Помыться, поесть и распорядиться по поводу шофёра. Сюда его, вторым по счёту завели.

— Того, что на посту избили?

— Да. Менять прикрытие не вижу смысла — попав в струю, импровизировал я на ходу.

— Я сожалею. Он не подошёл и я его отправил в карцер — виновато, сообщил Катуков.

— Так дай приказ вернуть обратно! — злобно рявкнул я.

— Не могу. В карцере стоит утилизатор и его уже…

Хорошо, что я так и продолжал сидеть на стуле. От последних слов у меня круги поплыли перед глазами. Как же так? Петьку, что я, ещё десять минут назад таскал на себе, словно младенца, расстреляли? Моя правая рука самостоятельно залезла в карман верхней одежды, нащупала там пистолет, крепко сжала его рукоять и хладнокровно ждала отмашки. И, что мне прикажите делать? Пристрелить этого гада и самому застрелиться, так ничего не поняв и ни в чём не разобравшись?

— Я могу дать команду и вам подберут новую особь, из тех, что мы задерживаем на постах. Более качественную и такую же, как и предыдущая, ещё никем не прирученную.

— Не надо — скрипнул я зубами. — Сам разберусь. Давай баню, пожрать и машину, на которой я ехал, сюда пригони.

Если уж меня здесь считают за центрового, то буду себя соответственно званию и вести. Эх Петя, Петя. Прости меня, за всё. Мало довелось с тобой общаться, но парень ты видно, был не плохой.

Расположение части покидал ближе к ночи, а мог же спокойно, в казарме переночевать. И кто меня за язык дёрнул сказать, что окончание проверки через одиннадцать с половиной часов. Хотя, если всё подробно припомнить, то вроде, как и говорил совсем не я. Ладно, с этим разберусь чуть позже, будет время покопаться в голове и поиздеваться над собственными нервами. А сейчас надо загрузить продукты, взять патроны, автомат и наконец то переодеться. Роль трёкнутого пассажира, из убежавшего поезда, мне больше не к лицу.

— Хочу спросить, не возражаешь? — открывая цинк, спросил меня координатор, девять тысяч тридцать шесть.

Подполковник Катуков, совсем им не являлся. Человек, говоривший со мной, всего лишь занял кабинет командира части, после обработки первого лица подразделения.

— Спрашивай — позволил я, надевая полушерстяную гимнастёрку.

— Метку центрального блока, отчего у тебя, почти не видно?

Хороший вопрос, а главное требующий прямого ответа. Здесь не отвертишься и не прикроишься, якобы секретной инструкцией, того самого — центрального блока.

— Хм. Такие вопросы, обычно, агентам центра не задают. А если задают, то сразу попадают на утилизацию — постращал я, слишком любопытного клона.

Псевдо подполковник побледнел и попытался оправдаться, но я его остановил, сделав недвусмысленный жест, правой рукой.

— Тебе отвечу, как любимому сыну лейтенанта Шмидта — блеснул я «глубокими» познаниями в области современной литературы. — Но ты, мой ответ, лучше сразу забудь. Жить проще будет. Так вот… Агенты, из группы контроля, выполняют свои обязанности в обстановке строгой секретности. Вот поэтому, нам такие «особые» метки и ставят, чтобы никто из проверяемых не заподозрил о его проверке. Это у нас с тобой вышло небольшое недоразумение. Я, можно сказать, был вынужден открыться, чтобы ты случайно «дров не наломал» — сделав неимоверно строгое лицо сказал я и машинально провёл рукой по собственному лбу.

Про метку, от девять тысяч тридцать шесть, я уже слышал, но так и не понял, где она у меня может стоять? Сколько после бани в зеркало не смотрелся, так её нигде и не нашёл. Уж не разыгрывает ли меня эта сволочь? У него я, почему то, тоже никакой метки не вижу.

— Понятно. Извини за любопытство. Я уже всё позабыл.

— Нормально. Считаем, что и я тебе ничего не рассказывал.

Надевая галифе, подобранное по росту, я раздумывал, спросить или нет. Вроде бы, мы уже обо всём, что меня интересовало, более менее поговорили, но этот вопрос я боялся подымать. Ладно, спрошу, под видом проверки знания инструкций.

— А теперь ты мне ответь — нагнувшись за сапогами, начал я говорить. — Почему твои люди, падали на посту, когда я их обрабатывал?

— Инструкция сто пятьдесят…

— Не надо. Ты не по инструкци. Расскажи так, своими словами — перебил я пособника чужого разума, на планете Земля.

— Своими — задумался он. — Если своими, то…

Да, а мозги то ему основательно промыли, без инструкции и шага не может ступить.

— Ладно, говори уж, как написано — сжалился я.

— Согласно инструкции сто пятьдесят семь, пункт восемь, перепрограммирование прирученных особей может осуществляться только представителями центрального блока. В случае попыток перепрограммировать особь, сторонним координатором или некорректным перепрограммированием представителем центрального блока, особь теряет контроль за собственным поведением. Полное восстановление её, происходит через сорок восемь часов, по земному времени. Ценные объекты подлежат изолированию, прочие утилизации. Утилизация производится путём…

— Хватит — остановил я говорившего. — Вижу, подготовка у тебя на высоте.

Как тут у них проходит утилизация знаю и даже успел насмотреться на её результаты. Петьку хотел похоронить, так эти скоты приговорённых сжигают, при помощи крохотного прибора, который точно изобрели не на матушке Земле. А по поводу штатного перепрограммирования, что то такое в моей голове маячит и при необходимости, я почти уверен в этом, данное «заклинание» сработает на автомате, после того, как я узнал о нём. Будет ещё возможность потренироваться.

Форму мне собирали везде, где только могли. «ПэШа» с офицерского склада, оттуда же портянки и сапоги. Шапку и лётную куртку, сняли с зав склада, уж больно тёплые они, да и смотрятся классно. Так что в данный момент я, может быть и выгляжу военным, но не понятно из какого рода войск. Опять же автомат. В части, у солдат, одни карабины, у офицеров пистолеты, а у меня вот он — «калаш», новейшая разработка. Сборку-разборку его, мне показали. Патроны, как пихать в рожок, сам подсмотрел. Стрельнул разок на стрельбище, в ста метрах от казармы, и всё, бери говорят и пользуйся. Если бы не местный босс, рассказавший, что дальше будет ещё хуже, для аборигенов, так бы и уехал с одним пистолетом на руках. Но координатор позаботился, доходчиво объяснил, что страна у нас большая и на всю площадь периметров не хватит, а через сорок шесть часов, нет вру, уже почти через тридцать восемь, начнётся «наше», открытое вторжение на территорию СССР и там не зевай или, как у нас на море говорят: «рот не открывай». Дар у меня есть, конечно и, как я понял, выдан он мне на постоянной основе, но ствол в руках, тоже стимул не из последних, особенно, когда местное население окончательно потеряет берега. Поразмыслив, всё же решил взять с собой ещё одно оружие, хотя по сравнению с пистолетом, оно тяжелей и просто так его не потаскаешь. Не отказался и от коробок с тушёнкой, рыбой и консервированной кашей. «Грязи», в ближайшей перспективе, отменяются. Конечным пунктом моей поездки, будет Москва, а какой из меня водитель, мне ещё предстоит узнать. Может добираться до неё буду неделю, да там ещё не понятно сколько колесить. Связи нет, а мне по любому надо увидеться с Лилей и к Аркаше заехать — о жизни поговорить. Ну, а дальше видно будет, чем стану заниматься. Служить пришельцам, точно не хочу. Они, что же думают, если каким то непонятным образом, поставили мне на задницу своё долбанное клеймо, так я всё, на задних лапках перед ними бегать буду? А вот это вы, видели! Хрен вам собачий, а не служба!