Вторжение, которого не было

Ганс Ешоннек, начальник штаба ВВС Германии, 30 июня встретился с Кессельрингом на командном пункте Второго воздушного флота, расположенном среди утесов Виссанта. На эту встречу был приглашен и Шперле, командующий Третьим воздушным флотом.

Наблюдая Ла-Манш и бушевавшее вдали сражение, высшие командиры “Люфтваффе” обсуждали текущую ситуацию и проблемы подготовки ВВС к вторжению. К их удивлению, Кессельрингу было почти нечего им продемонстрировать. Колонна английских судов ночью пересекла пролив, но утренняя разведка показала, что корабли избегали Па-де-Кале и отплывали в другие воды. Над Хайтом немецкие самолеты попали под удар английских истребителей и понесли потери, причем англичане показали абсолютное нежелание преследовать “мессершмиттты” до дома, что раньше было их привычкой. В результате этого боевого столкновения немецкие истребители прекратили “свободную охоту”.

Радиопеленгационная наблюдательная служба генерала Г.Мартини перехватила сообщение диспетчеров RAF, которые приказывали своим летчикам прерывать сражения.[209]

— Необходимо, — заявил Кессельринг, — обнаружить новые цели, которые враг будет вынужден защищать.

С этим никто не спорил, однако Ешоннек опасался, что слишком явное давление встревожит англичан и демаскирует подготовку вторжения. Конечно, рано или поздно все раскроется, — буквально через пару дней к западным портам двинется колонна транспортных кораблей. Но пока следовало приложить все силы для обеспечения секретности.

Руководители ВВС Германии проанализировали баланс сил в воздушной войне. Более всего их сейчас интересовали английские радарные установки дальнего обнаружения (которые были лучше германских) и эффективные способы наземного управления истребителями RAF. Вообще говоря, штаб Геринга недооценивал эффективность системы наведения, считая, что ее возможности ограниченны и что она, отнюдь, не является необходимым элементом централизованного использования авиации. Немцы осознавали, что их превзошли в данном аспекте техники, но не придавали этому большого значения: они знали о существенных неполадках в английской системе раннего оповещения. Во-первых, германские низко летавшие самолеты часто преодолевали зону обнаружения незамеченными. Во-вторых, искусные маневры самолетов “Люфтваффе” вызывали замешательство наземных диспетчеров, которые начинали посылать английским истребителям безумные приказы и контрприказы.

Немцы знали, что несмотря на относительно тяжелые потери среди своих бомбардировщиков, баланс сражения истребителей оставался в их пользу и что в бою германские пилоты всегда могли рассчитывать если не на внезапность, то на численное превосходство. “Свободная охота” продемонстрировала высокую эффективность, хотя и вызвала недовольство среди командования бомбардировочной авиации. Следовали регулярные обращения к Герингу с требованием ограничить “охоту” и вернуться к эскортной тактике[210]. Иногда рейхсмаршал соглашался с этим.

Все сходились во мнении, что следует вовлечь Королевские ВВС в сражение еще до общей атаки на аэродромы, запланированной[211] на 9 июля. Предложение Шперле немедленно приступить к уничтожению взлетно-посадочных полос на Островах было отклонено, как слишком агрессивное и демаскирующее оперативные планы. Ешоннек, при поддержке Кессельринга, выступил с предложением усилить давление на английский флот, начав бомбардировку военно-морских портов, в особенности — Девонпорта, Портленда, Портсмута, Ширнесса, где, как было известно немцам, находились дневные якорные стоянки миноносцев. Эта инициатива привела к серьезным изменениям тактики “Люфтваффе” в последующие дни.

Даудинг не сразу понял, что начался новый этап воздушного наступления врага, хотя уже первого июля он увидел, что на сей раз противник сильнее, чем когда-либо. Сначала речь шла как будто об обычном построении “Люфтваффе” для полета над Па-де-Кале, но некоторое время спустя точки на экранах радаров покрыли всю территорию от мыса Лизард до Кингстоуна. Вспыхнуло самое большое с начала кампании сражение в воздухе: небольшие группы немецких бомбардировщиков атаковали военно-морские верфи, в то время как сильные эскадрильи истребителей не давали “спитфайрам” и “харрикейнам” набрать высоту и занять удобные позиции для воздушного боя. Диспетчерская служба “потеряла картинку”, запутавшись в беспорядочно двигающихся отметках от целей; командование Истребительной авиации утратило контроль над ходом сражения. И хотя баланс потерь и в этой атаке, и в тех, которые следовали за ней, оставался таким же, как и в предыдущий день, в отчаяние приводило то, что вражеские бомбардировщики на сей раз успешно поразили свои цели. Были потоплены или повреждены эскортные корабли в Гулле, Харвиче, Девонпорте, миноносец в Ширнессе. В Портсмуте серьезный урон был нанесен верфям, пострадали и близлежащие городские кварталы. Ширнесс избежал налета, зато соединение He.111 разбомбило базу ВВС в Хорнчерче.

Из воздушного сражения 1 июля англичане сделали вывод, что центр тяжести атак сместился из Па-де-Кале к Восточной Англии. Это усилило их убеждение, что именно там произойдет главное вторжение. Немецкая минная постановка в эстуарии Темзы (той же ночью) и атака торпедными катерами колонны транспортных судов в Ла-Манше усилили[212] спор между сторонниками “северо-восточной” и “юго-восточной” версий вторжения. Этот спор принял особенно острую форму, когда самолеты берегового командования возвратились из патрулирования между голландским Хуком и Остенде, чтобы сообщить, что они видели несколько лодок, входящих в устье реки Маас.

К этому времени завершилась разработка немецких планов. Командование флотом по-прежнему не испытывало особой уверенности в успехе вторжения, но, поскольку энтузиазм других родов войск нарастал, а Гитлер оставался непоколебим, Редеру пришлось исполнять свои обязанности по сбору пестрой коллекции барж, дрифтеров, буксировщиков, траулеров и других малоразмерных судов. В ночь с 1 на 2 июля начался сбор флота вторжения в базовых портах. Прежде всего, сосредоточивались минные тралыцики и конвойные корабли, такие как катерные тральщики типа “R”, вооруженные тральщики и миноносцы. Роттердам и Антверпен были первыми портами, укрывшими флот, затем то же самое успешно сделали Остенде, Дюнкерк и Кале и, в последнюю очередь, 10 июля Булонь. Поэтому сложившееся у англичан впечатление, что западные области и юго-восточное побережье не находятся под серьезной угрозой, лишь укоренилось.

Выделенные для операции “Морской лев” соединения флота Германии были разделены на два крыла. Западное крыло включало в себя 15 подводных лодок и 10 эскадренных миноносцев. Задача этих кораблей ограничивалась охраной западного фланга вторжения. Восточное крыло было более сильным: оно включало не только шесть подводных лодок, но и все боеспособные надводные корабли, которым было предписано сопровождать флот вторжения, задержать эскадры Королевского флота в Северном море и, кроме того, содействовать высадке сухопутных войск своей артиллерией. С самого начала это выглядело невероятным приказом, так как враг многократно превосходил немецкую эскадру по всем классам кораблей. Само существование надводного флота было под угрозой с момента выхода из бельгийских территориальных вод. Единственным утешением “Кригсмарине” была возможность читать около 30 процентов английских шифровок, что[213] в достаточной степени ориентировало немецкое руководство в намерениях Королевского флота.

Много беспокойства вызвал вопрос обеспечения огневой поддержки во время высадки. Действительно, в этот максимально опасный момент даже слабый, но не обстреливаемый враг мог нанести большой вред высаживаемой армии. Батареи Ла-Манша могли подавить английскую артиллерию или, по крайней мере, отвлечь на себя ее огонь, однако их возможности с точки зрения непосредственной поддержки десантируюшейся пехоты оставляли желать лучшего. Немецкий флот мог организовать необходимую поддержку, введя в действие 280-мм орудия старых линкоров “Шлезиен” и “Шлезвиг Гольштейн”. Лютьенс предложил посадить эти корабли на мель, чтобы они действовали как стационарные батареи. При некотором везении таким способом удалось бы достичь двух целей: прикрыть войска во время высадки и задержать вражеские корабли, приближающиеся с севера. Конечно, такое решение вопроса было несколько импровизированным.

Предполагалось также использовать орудия армии и флота, установленные на баржах и других мелководных дрейфующих каботажных судах, и 88-милиметровые “универсальные” орудия “Люфтваффе”, размещенные на паромах “Зибель”[214]. Сразу же после высадки эти огневые средства предполагалось разместить у вражеского берега. Практика показала невозможность осмысленного обстрела точечных целей с малых кораблей, но среди немецкого командования существовала жизнерадостная идея о том, что грохот выстрелов одновременно напугает врага и воодушевит войска вторжения, а производимые снарядами разрушения будут дополнительной наградой наступающей группировке.

Военные деятели Германии отлично понимали, что такое английская воля к победе. Наученные опытом, командующий и штаб[215] группы армий “А” (несущие ответственность за действия сухопутных войск на английской территории) рассчитывали на жестокое сопротивление со стороны врага. Они осознавали, что простым запугиванием, даже сильно подкрепленным огнем артиллерии, сражения не выиграть.

Бомбардировщики же, особенно пикирующие, способные нанести наибольший урон врагу, были очень уязвимы для английских истребителей. Поэтому Рунштедт настаивал на том, что к моменту высадки воздушное пространство над плацдармами должно быть полностью очищено от истребителей RAF.

Операции “Люфтваффе” проводились по расписанию, учитывавшему смену дня и ночи и погодные условия. 1 июля “День Звезды” оставался назначенным на 13-е число месяца, и поэтому начало всеобщего наступления на аэродромы RAF (“День S” минус 5) было запланировано на 8 июля. Предполагалось, что к тому времени английские истребители будут достаточно измотаны, чтобы пропустить первый удар по радарным установкам и аэродромам. Ожидалось сравнительно слабое сопротивление.

После уничтожения передовой линии обороны нужно было вывести из строя внутренние аэродромы, таким образом к 12 июля подрубив корни ВВС Великобритании. Тогда англичане уже не смогут оказать серьезного сопротивления, по крайней мере в зоне побережья. За сутки до “Дня S” предполагалось начать новую фазу операций: пока истребители RAF будут заняты защитой своих аэродромов, бомбардировщики “Люфтваффе” атакуют отдельные районы побережья (между Дувром и Димчерчем), находящиеся вне зоны досягаемости немецких дальнобойных орудий. Другой целью бомбардировщиков будут аэродромы Мэнстона, Лимпна и Хоукинга.

Головные эшелоны пятисот транспортных самолетов, перевозящих дивизии воздушно-десантных войск к местам высадки, должны были присоединиться к буксируемым планерам DFS230, которые секретно подтягивались на аэродромы во Франции. Одновременно происходила посадка[216] войск на 150 монопланов “шторх” на аэродроме недалеко от Лилля[217].

От ВДВ зависело завоевание плацдармов. Их главными задачами были захват берегового пространства, граничащего с зонами морского вторжения, уничтожение береговых батарей, овладение полями, которые могли быть использованы в качестве взлетно-посадочных полос для транспортных самолетов. Памятуя о потерях, понесенных во время вторжения в Голландию, генерал-майор Патцер (главнокомандующий ВДВ Германии) решил производить высадку, кроме особых “coup de main”, не прямо на взлетно-посадочные полосы, а рядом с ними, чтобы затем захватить аэродромы обычной пехотной атакой. Он учитывал также возможность распыления сил при попытке одновременного захвата слишком большого количества объектов. Во избежание этого, Патцер решил сконцентрироваться на двух секторах, используя для этой цели два воздушно-десантных полка (третий полк будет подготовлен к десантированию, но на первом этапе операции останется в резерве). Планеродесантная пехота и саперы попытаются повторить подвиг 10 мая, когда они захватили бельгийские укрепления Эбан-Эмаэль. Они должны будут высадиться на вершине Лэнгдона, захватить батареи Цитадели и разместиться так, чтобы контролировать побережье. Девятнадцатый парашютный полк будет выброшен на широком открытом пространстве между Вест-Хугемом и Хоукингом и оттуда двинется помогать планерным войскам атаковать Хоукинг и организовать взлетно-посадочные полосы для Ju.52. Двадцатый парашютный полк произведет высадку рядом с Хайтом (“треугольник” Ньюингтон, Син-Гольф-Корс и станция Сэндлинг) и займет горный хребет, возвышающийся над участком побережья между Сандгейтом и Хайтом, чтобы с тыла атаковать защитников побережья. Затем этот полк пересечет с запада главную дорогу А20 и попытается напасть на аэродром Лимпна. После этого 21-й парашютный полк переместится в любое из этих мест, а 22-я воздушно-десантная дивизия (которая[218] будет по частям прибывать из Франции в окрестности Хоукинга} займет горный хребет Элхам. Дальнейшими ее целями будет продвижение на север в направлении Кентербери и захват Постинга.

Будет сделано все возможное для того, чтобы привести врага в замешатедьство. Парашютисты-диверсанты высадятся на осажденной территории, а отряды пехотного полка “Великая Германия”, пройдя через Сторчез, захватят центры связи и дезорганизуют движение вражеских резервов. Особенное беспокойство у этой группы вызывала задача немедленного уничтожения орудий ПВО — главной зшциты аэродрома Хоукинга.

План, предусматривавший введение специальных групп для предотвращения потопления кораблей, которые блокировали бы вход в гавань Дувра, был отклонен, — англичане уже начали свою работу.

Немцы понимали, что плохие погодные условия могут помешать вторжению с моря. Управлять громоздкими десантными судами было трудно при любой погоде. А если eще учесть степень подготовленности штурманов и рулевых, то перспективы хаоса и беспорядка были очевидны. Выживание морского десанта зависело от самих солдат, — при высадке им придется объединяться в небольшие импровизированные группы и в их составе сражаться. Каждая новая ударная волна будет отвоевывать пространство для следующей. Руге верил, что его идея о жизнеспособности оперативиого построения “свиное стадо” воплотится в жизнь.

Наилучшие приливные условия в субботу, 13-го, должны были наблюдаться в 4:59, приблизительно через 2 часа после рассвета. В свете этого, правильным было назначение времени S (высадки морского десанта на берег) на 4:30. При этом у артиллерии и бомбардировщиков после восхода солнца останется 1,5 часа “свободного” времени, а после высадки парашютно-десантных войск (3:15; S минус 75 минут) — примерно час. Такое распределение времени позволит морским транспортным колоннам пересечь Па-де-Кале по предварительно очищенным маршрутам в сравнительной тишине. Можно было даже спокойно отсрочить операцию, появись такая необходимость. Колонны немецких[219] кораблей, возглавляемые минными тральщиками и конвоируемые миноносцами, сторожевыми и каботажными судами, проплывут менее 2-х миль до места назначения. Там они построятся для окончательного наступления. Шестая горнострелковая дивизия (генерал-майор Фердинанд Шернер) на правом фланге и 17-я пехотная дивизия (генерал-майор Герберт Лок) на левом планировали составить фронт из 2-х полков. Впереди каждого из них шла атакующая цепь из 650 человек, которые подплывали к берегу на рыбацких лодках, а потом пересаживались на быстрые резиновые штурмовые моторные лодки. Следом за ними шла еще одна атакующая цепь, но уже на моторных баржах. В этой второй цепи, наряду с обычными каботажными судами и паромами “Зибель”, шли также особые баржи с грузовыми аппарелями. Груз последних состоял из плавающих танков, которые будут прикрывать высаживавшуюся пехоту.

Выживание немцев на вражеском берегу зависело от того, как быстро и продуманно укрепят они свои плацдармы. Эти места должны были быть защищены от вражеского обстрела и наблюдения, в них должны свободно доставляться продовольствие и боеприпасы. Часто повторялся лозунг: “Очистим берег и небо от неприятеля, дальше — дело авиадесантных войск”. Но не менее важным был захват портов. Это позволило бы задержать возможные контратаки и пополнить запасы продовольствия.

Фон Фитингоф, с согласия генерала Буша, приказал 6-му горнострелковому полку начать передвижение сразу после высадки. Это позволило бы без промедления окружить и захватить Дувр и взять под контроль главную дорогу А2. Семнадцатая пехотная дивизия, после присоединения к парашютно-десантным войскам, нападет на Лимпнский аэродром. Она же должна завершить захват Фолкстоуна, одновременно удерживая позиции у Элхема и Лайминга, где предполагалось разместить противотанковые орудия.

Второй эшелон каждой дивизии предназначался для укрепления плацдармов. Этому должно было способствовать прибытие 9-й бронетанковой дивизии (S плюс один день) и подвоз продовольствия через оккупированные порты. Следующим шагом стало бы проведение маневренных операций для захвата Восточного Кента (S плюс 2 дня — 15 июля).[220]

Но одно особенно волновало немецких планировщиков — погода. Геринг говорил, что ему понадобятся четыре дня хорошей погоды: только в этом случае можно будет провести удачное воздушное наступление. Приемлемыми условиями для него были легкий бриз и довольно хорошая видимость. Для Редера и фон Браухича важным было спокойное море. В этом случае их войска имели бы шанс целыми добраться до вражеского берега[221]. Но немецкие метеорологи не имели достаточного количества исходных данных для составления точного прогноза: погода в Атлантике перемещается, как правило, с запада на восток. Летом погоду определяли атлантические циклоны, приходящие неожиданно и заставлявшие радикально изменять планы операций буквально в последние минуты перед их началом. Особенно это касалось ВВС Германии, необходимым условием работы которых была хорошая видимость.

До начала войны, в сентябре 1939 года, в намерения немцев не входила серьезная схватка с Великобританией. Поэтому Германия не уделяла должного внимания тому, что на туманном Альбионе идет сбор разведывательной информации и проходят подготовку специальные агенты. Германские военные примерно знали численность истребителей RAF, но количество пилотов было неизвестно. Из самолетов врага ценились только бомбардировщики, слабая точность наведения которых была признана немцами “досадной ценностью”. Однако “она не может решить всех наших проблем”. Считалось, что в целом “„Люфтваффе” заметно превосходит RAF по силе, маневренности, командованию и удачному расположению баз”. И все-таки немецкая разведка многого не знала о своем противнике. Например, не было четкого понимания функций отдельных аэродромов, обнаруженных ВВС и разведкой. Возможно, самым существенным пробелом оставалось[222] полное непонимание сущности и эффективности английской системы централизованного управления истребителями[223].

Сухопутная оборона англичан оставалась тайной для германской разведки. Однако немцам было известно о расположении централизованных резервов противника и о значительной нехватке оружия в рядах армии метрополии. Поэтому они решили, что захват побережья окажется совсем легким, — британцы будут связывать свои надежды с большой контратакой, которая состоится после высадки армии вторжения, но до консолидации плацдармов.

Авиаразведка выявила места, где активно ведутся работы по созданию пехотных позиций и зенитных батарей. Правда, четверо шпионов, засланных в тыл, были пойманы до того, как смогли передать какую-либо информацию.

Самые свежие данные поступали главным образом от иностранных журналистов, которым министерство информации Великобритании дало разрешение на фотографирование “берега вторжения” (к возмущению некоторых британских журналистов, туда[224] не допущенных). Именно из этих фотоснимков немецкое командование уяснило, что нападение узким фронтом, которое они готовили, может и не кончиться провалом, — если, конечно, ситуация в море сложится благоприятно.

Германии были хорошо известны намерения Королевского ВМФ. Редер планировал привести свои крейсеры и карманный линкор “Адмирал Шеер” из Балтийского моря в Вильгельмсхафен за двое суток до дня “S”. Это позволило бы оказать сопротивление морским силам англичан уже в первой фазе сражения. Если бы удалось вовремя починить “Гнейзенау”, он также вошел бы в состав восточного крыла флота и принял бы участие в сражении. “Теперь, — мрачно заявлял Редер Шнивинду, — все в руках Божьих, но я бы не надеялся увидеть все наши корабли вернувшимися домой, если британские линкоры покинут Шотландию. Ситуация могла быть иной, если бы "Шарнхорст" и "Гнейзенау" были готовы”. Поэтому Редер стал передавать ложные радиосообшения, в которых говорилось, что оба линейных крейсера отремонтированы и будут непреодолимой преградой для входа английских кораблей в Па-де-Кале[225].{6}

Высшее руководство “Кригсмарине” радовалось очевидным преимуществам нападения узким фронтом. Проблемы минирования, охраны большого водного пространства и использования огромного количества техники исчезали; это позволяло не использовать буксируемые баржи; в экипажи кораблей включалось меньше неопытных моряков. Руге становился все более уверенным в том, что он справится со своей задачей, если только подготовительные операции начнутся хотя бы за 8 суток до “дня S” (фактически они начались даже раньше). Без буксируемой техники неповоротливый флот мог легче проходить через шлюзы каналов и выходы из гаваней. Действительно, средняя скорость немецких[226] кораблей в море возросла с 3–4 до 5 узлов. В результате, десантные подразделения пересекали Ла-Манш на самом длинном отрезке пути (от Остенде до Дувра) всего за 14 часов — теперь посадку можно было проводить в день S минус 1, чтобы отплыть в полдень и высадиться в Великобритании на рассвете следующего дня[227].

Англичане долгое время почти ничего не знали о планах Германии. Их воздушная разведка была слишком слаба, чтобы предоставить полезную информацию, скудные данные добывались огромной ценой, — немцы усилили свою противовоздушную оборону. Несколько агентов были внедрены в Германию и успешно работали там. Английские военные прослушивали многочисленные радиопереговоры между немецкими самолетами, выявляя содержание оперативных приказов. Но все это позволило Даудингу составить лишь самую поверхностную картину того, что готовилось в Германии. Волей-неволей его контрмеры носили весьма общий характер. Что касается конкретных распоряжений — их было немного, хотя вряд ли Даудинг знал, что немецкое командование на местах имело обыкновение вносить тактические изменения в принятый план вплоть до самого последнего момента. Эти изменения не могли предвидеть даже те, кто отдавал первоначальные приказы; сплошь и рядом они ничего не знали о них. В любом случае, прослушивая радиоволны, можно было услышать только обрывки планов, потому что главные решения принимались[228] на совещаниях. Затем приказы передавались нужным лицам в устной форме, письменно (из рук в руки) или по наземным каналам связи. Английская разведка с сожалением констатировала тот факт, что до появления первых кораблей, приближавшихся к Дюнкерку (в ночь на 1 июля), она не подозревала о надвигающемся вторжении. Но даже после этого никто из командующих не предпринял ничего разумного.

Английская разведка была уверена, что более 60 процентов флота вторжения выйдет из немецких портов. На самом же деле флотилии отправились в путь из тех гаваней, на которые англичанами было “выделено” лишь 25 процентов. В последующие дни первый отдел Генерального штаба неоднократно высказывал свое убеждение в том, что главная часть флота вторжения выйдет из портов Балтийского моря. Одиннадцатого июля он объявил, что “участившееся передвижение кораблей в Роттердаме и Амстердаме усиливает потенциальную угрозу побережью севернее Темзы. Это также может означать, что опасность, ожидавшаяся со стороны Балтийского моря, теперь исходит из этих портов”. По словам премьер-министра, “врагу будет очень сложно разместить большие отряды войск на восточном побережье Англии... но еще невероятнее выглядит нападение на южное побережье”. Главнокомандующие сходились во мнениях, что выделение одной трети доступных дивизий на защиту южного побережья было чрезмерной предосторожностью. Поэтому, когда в подкомитет предупреждения вторжения (созданный 31 мая Комитетом разведки вооруженных сил) прибыли сообщения о подозрительном движении кораблей и барж, он не удостоил их пристальным вниманием. Это оживление приписывалось началу возобновления каботажной торговли в зоне, оккупированной Германией. Штаб вице-адмирала Рамсея в Дувре предположил, что корабли направлялись в Испанию или Португалию. А 1 июля подкомитет предупреждения вторжения снова не придал значения сообщению о прекращении всех отпусков в немецких вооруженных силах[229]. И даже[230] если бы управление разведки было менее оптимистичным, недопонимание смысла происходящих событий Комитетом вооруженных сил уже само по себе имело гибельные последствия. В первых числах июля командующие отсрочили перераспределение целей бомбардировочной авиации с промышленных предприятий — на связанные с предупреждением вторжения.

Чтобы добавить новые силы к 11-й авиагруппе, Даудингу пришлось подвергнуть риску жизненно важные индустриальные предприятия в средней Англии, забрав часть истребителей из 10-й, 12-й и 13-й авиагрупп. Теперь враг располагал авиабазами, с которых он “дотягивался” до любых пунктов южного и восточного побережья. Разведка предупреждала, что наиболее опасным с точки зрения вторжения является не юго-восточная, а восточная Англия.

Возможно, Даудингу нужно было и не распылять свои эскадрильи, и не сосредоточивать их во второстепенном секторе. На тот момент шансы победы RAF были ничтожно малы, — задача Даудинга сводилась к нанесению потерь противнику, при условии сохранения своих истребителей. Только в решающий день, день вторжения, надлежало атаковать всеми силами и “по-английски” сделать все возможное.

Даудинг придерживался тактики использования эскадрилий по две, вместо больших групп по четыре эскадрильи в каждой, которые были развернуты над Дюнкерком. В результате противник в воздушных сражениях почти всегда превосходил силы RAF числом. Между 5 и 7 июля английские ВВС лишились более чем двухсот самолетов, в то время как у “Люфтваффе” потери составили 125 самолетов. Соотношение потерь истребителей было 95:73 в пользу “Люфтваффе”. Это надо было прекращать, потому что потери RAF превосходили производство самолетов в Англии.

7 июля главнокомандующие согласились с “вероятной неизбежностью”[231] вторжения и отдали приказы о бомбардировке обнаруженных[232] в портах Ла-Манша вражеских кораблей. На самом же деле, это было лишь официальным одобрением событий предыдущей ночи, когда “хэмпдены” и “бленхеймы” под командованием маршала военно-воздушных сил сэра Чарльза Портала атаковали Дюнкерк и Кале. Простые граждане и репортеры, стоя на утесах Дувра, могли видеть вражеский берег, освещенный поисковыми прожекторами, отблесками выстрелов орудий и взрывами бомб. Статьи, которые были опубликованы на следующий день, полностью изменили отношение людей к “интенсивным ударам, наносимым по портам Вторжения” (под таким названием общественности были известны гавани противоположного берега Ла-Манша). Ни у кого из наблюдателей не возникало сомнения, что теперь-то и началась настоящая “битва за Великобританию”. Внезапно простой народ ощутил, что вторжение находится “на расстоянии вытянутой руки”.

На следующий день было объявлено, что большая часть бомбардировщиков, включая наиболее мощные “веллингтоны” и “уитли”, присоединилась к сражению. Бомбили не только гавани, но и вражеские аэродромы. Однако эти атаки были не слишком результативными, о чем, естественно, в прессе умалчивалось. Хотя некоторые бомбардировщики вышли на цель и потопили или повредили не менее 30 барж и лодок, результаты не стоили затраченных усилий. Удары по аэродромам вообще не имели успеха. За последний месяц потери при таких рейдах составили 30 бомбардировщиков, а вражеских самолетов было уничтожено всего четыре.

Страшным предзнаменованием — причем для обеих сторон — явилось вмешательство Королевского ВМФ. Несколько крейсеров и три миноносца вышли из Ширнесса в ночь с 7 на 8 июля, атаковали Остенде и Дюнкерк и, под прикрытием темноты, спокойно возвратились в порт. “Кригсмарине” немедленно отреагировал на агрессию со стороны англичан. Не имея возможности пересечь Па-де-Кале ночью, флот вторжения вышел в море днем. Англичане же продолжали укреплять береговые батареи и наращивать мощь ВВС.

1 июля воздушные сражения над Ла-Маншем достигли максимального размаха. В этот день король Георг VI посетил Фолкстоун[233] и Хоукинг. Он хотел увидеть, как строятся оборонные сооружения, как самолеты отправляются на очередное задание, как его любят и чествуют граждане, верные своей стране и своему долгу. Короля сопровождал Лиардет, который ночью собирался проверить боеспособность 1-й лондонской дивизии.

3 июля начальник штаба дивизии был снят с должности. Преемнику пришлось изучать части и их задачи во время передвижения штаба на новую позицию. В это же время 135-я бригада, прикрывавшая Димчерч, взяла на себя координацию действий 45-й дивизии.

Перегруппировка была совершена в целях лучшего использования будущих подкреплений. Во 2-й лондонской бригаде тоже происходили изменения: 5 июля 1-я Королевская Вестминстерская дивизия передала 1-му батальону лондонской стрелковой бригады (1-я лондонская сбр) контроль над аэродромами Хоукинга и Лимпна. Сама же дивизия направилась к Шепердсвеллу, к северу от Дувра. Первая лондонская сбр послала роту к Арпингу (чуть западнее Хоукинга), а штаб бригады предложил “переместить оставшиеся црйска из Гортон-Парка в Сибтон-Парк и Лайминг”. Десятого числа прибыла 35-я пехотная бригада. Она была отправлена на остров Шиппи, усилив тем самым позиции 1-й лондонской бригады. Но 35-я бригада была недостаточно боеспособной, после того как в мае попала под обстрел танков Гудериана в Аббевилле, где прокладывала линии связи. Она была плохо вооружена тогда (и еще хуже — сейчас). Двенадцатый учебный батальон Ирландских войск отправился в Цитадель у Дувра, для обороны Вест-Даунс. Большинство солдат были хорошо подготовлены и экипированы, но прибытие на фронт столь незначительных сил не могло сыграть большой роли.

В результате произведенных перестановок Кент оказался без прикрытия, а оборона Фолкстоуна была серьезно ослаблена. Когда Черчилль посетил этот район 11 июля, он заметил “бедственное положение, до которого мы опустились”. Позже он напишет в своих воспоминаниях: “Бригадный генерал[234] сообщил мне, что в его распоряжении находятся всего 3 противотанковых орудия, прикрывающие побережье. Он заявил, что у него имеется только 6 снарядов на каждое орудие, и спросил меня, с вызывающим видом, будет ли ему разрешено “позволить своим людям выстрелить один раз из каждого орудия для практики,[235] чтобы они могли хотя бы ознакомиться с боевой установкой”. Я ответил, что мы не можем позволить себе тратить снаряды даже для практики и что огонь нужно открывать в самый последний момент на ближайшем расстоянии”.

Может быть, вспоминая эту поездку, Черчилль 13-го числа заметил сэру Эдварду Бриджу: “От разных людей я слышу, что еще не настал день молитв и унижений. Не соизволите ли вы узнать мнение архиепископа на сей счет?”

На бытовом уровне премьер-министр был шокирован очевидной пустой тратой усилий. “Я сомневаюсь в правильности использования большого количества солдат в строительстве оборонных сооружений, — писал он Идену. — Я думаю, сейчас они должны заниматься тренировками и обучением, как минимум 8 часов в день, включая большой парад каждое утро”. Но уже в момент написания этих строк было ясно: времени для подготовки больше нет. В любой день на суше могло начаться сражение, которое по своей жестокости превзойдет воздушную битву.

За три дня до того, как Черчилль посетил юго-восточный район Англии, в Берлине состоялось совещание на высшем уровне. На нем руководство ОКБ заявило о готовности осуществить операцию “Морской лев”, причем была определена дата начала решающего воздушного наступления. Всю предыдущую неделю Гитлера одолевали сомнения и надежды. На совещании он, однако, несмотря на огромное напряжение и тревожную ситуацию, твердо отстаивал свою цель. Адмиралы и генералы должны были согласиться с решением фюрера взять Великобританию штурмом. В результате конференция превратилась в формальное выслушивание заверений в готовности к наступлению.

Меньше всего проблем, как и ожидалось, оказалось у Браухича. Армия имела достаточно людей и снаряжения, ее степень готовности к операции не оставляла желать лучшего. “Мы возлагаем наши надежды на “Люфтваффе” и “Кригсмарине”, — нам надо только целыми и невредимыми добраться до места назначения”, — заявил главнокомандующий. А рядом с ним находились те, кто знал, что может поплатиться жизнью за провал операции[236] и создание помех для армии. Как ни были офицеры благодарны фюреру за то, что он вернул им чувство собственного достоинства впервые после разгрома в 1918-м, некоторые из них недолюбливали “выскочку-капрала” и осуждали любое рискованное дело, за которое он принимался.

Редер, к всеобщему удивлению, источал абсолютную уверенность. Двумя неделями раньше он пренебрежительно говорил одному из своих капитанов: “Ну и как — вы действительно рассчитываете добраться до Англии?”. В тот момент вторжение казалось почти невозможным даже таким оптимистам, как Руге и Лютьенс. Но отступление английского флота из Ла-Манша и повреждения, нанесенные пикировщиками английским кораблям, вселили в него явную и определенную надежду.

В целом доклад Редера производил положительное впечатление. Однако гросс-адмирал упомянул о том, что тоннаж, выделенный для вторжения, совершенно недостаточен. Не было нужного количества моторных барж. Не хватало крупных кораблей, способных сдерживать Королевский флот. Впрочем, имелось достаточно обычных барж и шаланд, так что далее потери при бомбардировке гаваней до некоторой степени могли быть возмещены. “Я бы сказал: вперед!” — заключил Редер. Кейтель и Йодль издали почти слышимый вздох облегчения.

С сияющими глазами Гитлер обратился к Герингу: “Что скажут ВВС?”

“Фюрер, — начал главнокомандующий, — “Люфтваффе” находится в полной боевой готовности. Развитие событий в воздухе за последние три недели указывает, что враг находится на грани поражения. Я могу заверить вас, что все начатое будет завершено, если, конечно, в течение четырех дней продержится хорошая погода. Когда начнется высадка авиадесантных дивизий, истребители противника будут не в состоянии вмешаться каким бы то ни было образом”. Фельдмаршал поднял общее настроение своей твердой уверенностью. То, что он сказал, хотели услышать все.

Геринг заговорил снова: “Только одну вещь осталось уточнить, мой фюрер, — дату “Дня Орла”. Что могут сказать по этому поводу метеорологи? Можем ли мы рассчитывать на хорошую летную погоду в течение 4-х или 5-и дней?”

“И, кстати, что можно сказать о погоде на море на протяжении нескольких последующих дней?” — вставил замечание Редер.[237]

Йодль вслух прочитал последний прогноз. Он был довольно оптимистичным, если не считать незначительных областей низкого давления, приближавшихся с запада. Ожидались солнечные дни, но пока над Ла-Маншем лил дождь, хотя и не достаточно сильный, чтобы помешать полетам.

“Тогда и я даю добро: вперед! действуйте!” — воскликнул фюрер, который еще до совещания выяснил, что почти все (по крайней мере, — минимальные) заявки командующих родов войск были удовлетворены. “Пусть “День Орла” настанет завтра, 9, а днем S для операции “Морской лев” я объявляю субботу, 13 июля”. Затем, как будто желая подчеркнуть свою солидарность с ответственными командирами и понимание их трудностей, он произнес слова, которые будут включены в его Особое обращение к нации и вермахту:

“Для выполнения того решающего предприятия, которое мы начали и от которого зависит судьба Европы, Германии и, возможно, всего мира, придется пойти на риск и, может быть, принести серьезные жертвы. Наши исторические разногласия с Англией должны быть разрешены в споре лицом к лицу”.[238]