Вторжение, которого не было

Итак, утром 14 июля для Англии наступил критический момент. Немедленно требовался хоть какой-то план действий, а высшее командование все никак не могло его разработать. Однако эта заторможенность имела некое объяснение: штаб фактически не располагал информацией. Тогда ведь, как известно, основным инструментом связи была телефонная служба — весьма ненадежное и, следовательно, малоэффективное орудие управления войсками. Бомбежки и обстрелы выводили линии связи из строя, ремонтировать их не успевали. Средства радиосвязи имелись в частях и соединениях в недостаточном количестве. Впрочем, эта система также не отличалась надежностью и была к тому же небезопасна.

Уже наступил полдень, когда Лиардет, штаб которого находился в Эшфорде, получил, наконец, полную информацию о масштабах немецкого присутствия в окрестностях Дувра. Только к 13.15 эти сведения поступили в Толбридж-Уэллс к Торну.

В распоряжении Лиардета находились четыре пехотные бригады, но командующий задействовал лишь одну, 2-ю лондонскую, находящуюся на подступах к Фолкстоуну. Он все еще не до конца осознавал грозящую его войскам опасность.[313]

Торн же никак не мог решить, следует ли уже начать запланированное отступление из прибрежной зоны. Альтернативой могла стать немедленная контратака, поддержанная Королевским флотом.

В Лондоне также шли бесконечные переговоры. Генерал Джон Дилл и Черчилль изо всех сил давили на Айронсайда, пытаясь заставить его принимать “силовые” решения. Айронсайд же еще не располагал полным объемом данных. Он беспрерывно требовал свежих донесений от своих подчиненных и всякого рода служб и считал, что единственная разумная позиция — выжидать. Между тем Рамсей, командующий обороной Дувра, сообщил по радио о боях в районе порта[314].

В 13.15 Лиардет связался по телефону с Торном и сообщил ему, что немцы определенно захватили все позиции между Хайтом и Дувром. Он сказал также, что Фолкстоун долго не продержится, поскольку передовые укрепления (так называемый “восточный занавес”) немцы уже обошли с флангов. Торн, который уже давно утратил всякую надежду, что его корпус остановит противника, принял поспешное решение начать отступление к[315] “Линии Генерального штаба”. Его переговоры с Айронсайдом были прерваны поломкой на линии, а когда после вынужденной паузы разговор возобновился, Торну удалось убедить главнокомандующего в правильности свой позиции. Генерал Дилл разделял их мнение. Черчилль же “рвал и метал”. В последнее время премьер был вообще недоволен действиями своего командования. Теперь же это неслыханное решение — отдать английскую территорию без боя. Никогда! Такого просто не может быть![316] Логические доводы насчет того, что существующий план приведет лишь к еще большей неуверенности и неразберихе, не возымели действия. Премьер-министр Великобритании не желал ничего слышать. Он настаивал и требовал. Первая бронетанковая дивизия немедленно должна быть отправлена в контратаку против немцев! Немедленно! “Дивизия прекрасно оснащена и имеет опыт участия в боевых действиях”. Дилл возражал: солдатам придется действовать на неизученной территории и в одиночку[317].

“Танки должны ворваться на побережье и разбить противника. Нельзя дать немцам продвинуться хотя бы на ярд”, — заявил премьер. И Диллу пришлось уступить.

У каждой медали, как известно, две стороны. Затянувшаяся полемика в Уайтхолле дала Торну и Лиардету столь необходимое им время[318]. К 18.30 генералам удалось согласовать свои позиции. Торн нехотя уступил требованию Лиардета поручить 1-й бригаде оттеснить немцев к северу от Дувра. Он также дал “добро” на участие в обороне королевским морским пехотинцам, базирующимся в Диле. Им предстояло сдерживать восточный фланг немецкого наступления. Торн согласился и на передислокацию 6-го сомерсетского батальона легкой пехоты из состава 45-й дивизии, сомерсетский батальон должен был соединиться со 2-й лондонской бригадой и помешать прорыву немцев на Эшфорд.[319]

В течение оставшихся часов 14 июля Торн сделает все от него зависящее, чтобы ограничить наступление противника во всех стратегически важных направлениях. Не дать немцам развить успех! К ночи он принимает неожиданное решение — уничтожить противника — и приказывает 45-й дивизии сосредоточить усилия на фолкстоунском направлении. Торн, разумеется, был в курсе, что боеспособность дивизии практически равнялась нулю. Он отдает распоряжение 1-й бронетанковой дивизии в течение ночи передислоцироваться и утром нанести удар на дуврском направлении.

Трудно сказать, подходила ли акция англичан под термин “контрнаступление”, но выбора у них уже не было. Боевые действия британских войск вокруг плацдарма развивались стихийно. Они не являлись результатом динамичного и целенаправленного планирования. Что же происходило? Торн на скорую руку соединил элементы разрозненных наступательных акций. Он полагал, что вся схема заработает на рассвете 15-го июля. Задачей Лиардета было сымпровизировать хоть какую-то поддержку танков пехотными войсками и артиллерией. Подвижным соединениям предстояло передвигаться по незнакомой местности. Рекогносцировка была минимальной, а иногда и вовсе отсутствовала. Все делалось в спешке. Безумные темпы сводили на нет какую-либо подготовку войск. О нормальном функционировании связи и речи не было.

Пока командиры на местах занимались организацией “контрнаступления”, командование в Лондоне пыталось разработать скоординированный план действий на море и в воздухе. Их целью было посеять беспокойство среди немецких командующих и расстроить их систему связи и управления. В ночь с 14 на 15 июля Адмиралтейство, наконец, приказало кораблям войти в Дуврский пролив. Предполагалось организовать атаку с двух направлений — из Нора и Портсмута. Военно-воздушным силам предстояло оказать всемерную помощь ВМФ. Им было приказано, во-первых, не жалеть истребители и, во-вторых, произвести ночной налет на порты вторжения. Немецкие суда и транспортные самолеты над проливами также не должны были остаться без внимания. Однако весь этот план остался на бумаге: RAF находились в глубоком шоке и действовали неадекватно.

Премьер-министр был в ярости. Невилл поддержал Даудинга в вопросе эвакуации беззащитных аэродромов в Мэнстоне, Хоукинге и Лимпне. Это решение расходилось с патриотической позицией[320] Черчилля — стоять до последнего, но против реальности, как известно, не пойдешь. Ни при каких обстоятельствах аэродромы не могли более функционировать. Квалифицированный персонал было рациональнее привлечь для работы на других участках. В одном вопросе все были едины: Королевский флот должен получить максимальную поддержку, но — 1) на расстоянии и 2) не за счет армии, для которой не жалели никаких средств.

14 июля немцам везло. Они продвигались, почти не встречая сопротивления. Контрудара со стороны англичан не последовало. К ночи вермахт можно было поздравить — все поставленные цели достигнуты, потери минимальны. Хайт прочно находился в их руках. Немцам даже удалось пресечь попытку англичан продвинуться к Лимпну. Высоты, расположенные полукругом между Постингом и Олкхемом, включая аэродром в Хоукинге[321], находились под их контролем. Правда, рассеянные английские группировки то здесь, то там давали о себе знать.

Фолкстоун пал на закате после жестоких боев в центре города — там, где находились отели. Трудно немцам пришлось и на территории порта: на помощь английским солдатам пришли докеры. Подкреплений не было, но защитники стояли до последнего. Отвод парашютистов в район расположения 6-й горнострелковой дивизии в Айклиффе не нарушил общей картины[322] победоносного наступления вермахта. Остаткам дивизии, вместе с присоединившимися к ним парашютно-десантными войсками, удалось к вечеру захватить Цитадель, после чего немцы проникли в жилые районы Тауэр-Хамметса и Бакленда.

Но Дувр все еще не был взят. С наступлением ночи началась атака укреплений Дуврского замка. Солдаты 6-й дивизии вступили в жестокий бой с ирландскими гвардейцами на подступах к порту.

Буш и Кессельринг были очень довольны. Еще бы: движение транспортных судов и грузовых самолетов проходило почти беспрепятственно. Число доставленных танков уже достигло пятидесяти, и ночью ожидались подкрепления.

Немцы оборудовали посадочные площадки в районе Вест-Хугема и Хоукинга. Полным ходом шла доставка на плацдарм продовольствия и боеприпасов. В разгаре был процесс переброски двух полков 22-й воздушно-десантной дивизии. А всего к ночи на плацдарм было перевезено достаточно людей, чтобы сформировать из них три полноценные дивизии. На данном участке было достигнуто неоспоримое численное превосходство над англичанами.

Наступало утро нового дня. Минные заградители не преминули воспользоваться дневным освещением, которое гарантировало защиту с воздуха. Им удалось расширить и уплотнить заграждения на флангах немецких морских маршрутов следования в Англию.

На побережье шла активная подготовка к появлению английских кораблей в проливах. У немцев была прекрасно поставлена служба перехвата информации. Сведения о готовящейся операции они получали непосредственно из Адмиралтейства.

Орудия на английском берегу Ла-Манша разворачивались к морю. По большей части эти пушки были захвачены у англичан, лишь некоторые были доставлены морем на паромах.

Район Проливов представлял крайнюю опасность для английских кораблей. Чего хорошего можно было ожидать, когда каждый метр находился под контролем немецких ВВС? Внезапность исключалась полностью.[323]

Тем не менее, во исполнение приказа Адмиралтейства, эскадра адмирала Дракса (2 крейсера и 16 эсминцев) вышла из Нора. Одновременно адмирал Джеймс вывел из Портсмута свои 8 эсминцев. Немецкие самолеты бомбили корабли с момента их появления в Проливах.

Командование RAF могло выделить для прикрытия военных кораблей с воздуха лишь две эскадрильи истребителей. Адмиралам приходилось учитывать еще и то обстоятельство, что над Проливами будет господствовать немецкая авиация.

Невзирая на все усилия Кессельринга и Шперле, обеим английским эскадрам удалось пробиться к цели, хотя задолго до входа в Проливы они лишились крейсера и двух эсминцев, которые получили серьезные повреждения и с трудом добрались до ближайшего порта. Теперь флоту предстояло форсировать минные поля. Это была не самая простая задача. Тральщикам, находящимся под постоянным огнем с воздуха, не удавалось очистить фарватеры. В довершение всего, заграждения охраняли немецкие эсминцы и две подводные лодки. Они напоминали сторожевых псов, защищающих от волков вверенную им отару — конвои, которые, увидев противника, поспешно ретировались в относительно безопасную зону.

Первые попытки остановить вторжение на море все-таки нельзя назвать неудачными[324]. Тем не менее, оба адмирала были недовольны сложившимся положением. Вся эта операция по установлению английского “присутствия” в Проливах была им не по душе. Их не вдохновляла даже надежда, что английские корабли сравнительно благополучно достигнут цели.

Опыт подсказывал, как трудно маневрировать в узких проливах. А тут еще мины. Мины, подстерегающие на каждом шагу, а еще кругом — останки затонувших и полузатонувших судов. Эти опасения были не напрасны. Около Норт-Фоленда, откуда ни возьмись, появилась немецкая подводная лодка и потопила эсминец из эскадры адмирала Дракса. Пришлось[325] развернуть соединение в противолодочный ордер[326] и брать с боем каждую милю пути. Когда, наконец, англичане вышли в район вторжения, легкие немецкие суда отошли под прикрытие тяжёлых орудий линкоров[327]. Подключились дальнобойные орудия, находящиеся на побережье. Все это происходило при слабом свете луны и взлетающих ракет. Зловещая картина напоминала сошедший на море ад. Огонь не отличался точностью, но люди находились в состоянии постоянного нервного напряжения. Моряки обеих сторон были сильно измотаны.

Нескольким паромам, буксирам и дрифтерам не повезло — англичане нашли их и уничтожили. Это заставило другие подобные суда попрятаться по обе стороны Ла-Манша. Немцы надеялись, что опасность минует. Так думал и Лютьенс, но на английских кораблях рассуждали иначе. Драке и Джеймс повернули к Дувру, надеясь отыскать там новые мишени. Здесь, однако, им не повезло: один эсминцев наскочил на мину, за ним последовал флагманский крейсер “Манчестер”.

Это положило конец преследованию — отныне английские корабли просто “присутствовали” в проливе.

Сложилась благоприятная обстановка для действий подводных лодок. Ликование на английских кораблях вызвало сообщение, что субмарина Н-49 торпедировала “Шлезиен” и отправила его на дно[328].

Вскоре один из эсминцев адмирала Джеймса также был торпедирован подводной лодкой в районе Селси Билла. Другой бросился в погоню за вражеской подводкой и потопил ее.

Третий эсминец попал в переделку в районе Бичи-Хед. На него напали немецкие миноносцы и подводная лодка. уклоняясь от атаки, английский корабль попал на минное поле. Четвертому эсминцу досталось от береговых орудий.[329]

Когда движение немцев через Проливы было фактически остановлено, адмирал Драке решил отступить. Узнав об этом, Джеймс также предпочел не лезть на рожон. Его эскадра медленно отошла, продолжая ленивую перестрелку с противником.

Итак, какова же была обстановка в Проливах утром 15 июля ? К восходу солнца англичанам удалось перерезать часть немецких коммуникаций и в то же время уклониться от сражения в опасной узкой части Ла-Манша. Такое сражение было бы чрезвычайно рискованно из-за обилия мин. Но, стремясь действовать наверняка, англичане потеряли темп операции; с восходом же солнца их корабли превратились в беззащитные мишени для пикирующих бомбардировщиков Кессельринга.

Сложившаяся ситуация вполне устраивала Лютьенса. Англичане блокированы с воздуха и находятся под огнем береговой артиллерии. Дальнейшее продвижение по Проливам для них равносильно самоубийству. Следовательно, можно спокойно возобновлять движение судов через Ла-Манш.

Все утро видимость была отвратительной, что не помешало немецким пилотам и артиллеристам нанести англичанам весомый ущерб. И это при том, что количество боеприпасов на береговых батареях было ограничено.

“Юнкерсы восемьдесят семь” поставили английский флот в безвыходное положение. Истребители RAF ожесточенно атаковали противника, уже не заботясь о собственной безопасности. Они делали все возможное и невозможное, чтобы облегчить положение своего флота. Но теперь наземные службы связи были частично разрушены: летчики не могли своевременно получать информацию, что обесценивало их работу.

В 11 часов утра адмирал Дракс получил сведения, что противник возобновил движение конвоев через Проливы. На это надо было как-то реагировать, и Дракс отправил вперед один из своих эсминцев, подняв на нем свой адмиральский флаг, снятый с “Манчестера”. Увы, эти усилия не увенчались успехом: почти сразу в эсминец попала бомба и повредила его орудийную башню[330]. В довершение очередной корабль адмирала Джеймса налетел на мину.[331]

Эскадры Дракса и Джеймса были предоставлены сами себе и беззащитны перед вражеской авиацией. Потери, конечно, были очень велики. Но дело было даже не в них: на английских кораблях подходили к концу боеприпасы (из 200–250 снарядов на орудие, которые имелись на кораблях, было израсходовано больше 150 — преимущественно безрезультатно). Экипажи нуждались в передышке.

К середине дня необходимость возвращения в порт стала очевидной, но что ожидало корабли там? Доки постоянно обстреливались. Промежутки между налетами были очень краткими. Часть техники вышла из строя. Докеры прекращали работу при появлении вражеских самолетов.

Итак, Королевские ВМФ потерпели поражение, причем понесли потери, компенсировать которые представлялось едва ли возможным. После этой операции командование пришло к выводу, что блокировать проливы они не в силах. Действительно, если англичане могут активно действовать лишь под прикрытием темноты, если днем они совершенно беспомощны, то большую часть суток немцы будут чувствовать себя хозяевами в проливах. В течение ночи, однако, невозможно предпринять решительные шаги.

Пока в проливах шли жестокие сражения, вступили в дело английские бомбардировщики. Они бомбили порты, через которые проходило вторжение и где наблюдались скопления судов. Одновременно силы “Люфтваффе” атаковали укрепления противника в районе Дувра.

А на немецких плацдармах шла методичная работа по наведению порядка в армии. Процесс высадки внес определенную дисгармонию, некоторые части и соединения “рассыпались”, их надо было “собирать” и переформировывать. На фронт выдвигались наиболее боеспособные соединения, которым предстояло удерживать позиции до прихода подкреплений. Мобильные силы сосредоточивались для броска в северном направлении (то есть от Хоукинга к Бархему) и на восток — к Дилу.

Дувр все еще не был взят. Там, среди руин порта и Дуврского замка, продолжались тяжелые бои. Постепенно 1-я лондонская дивизия теряла силы. Артиллерийское прикрытие отсутствовало, боеприпасы были на исходе. Солдаты не имели боевого опыта.[332] Выбор у них был весьма невелик: сражаться до последнего и умереть, обратиться в бегство или сдаться, когда закончатся боеприпасы. Лейтенант Макс Тренер из 6-й горнострелковой дивизии вспоминает взятие одного из последних оплотов обороны на территории порта. С оттенком сожаления он пишет о последних минутах взвода солдат Ирландской гвардии:

“Когда мы ворвались на этот участок, было ясно, что противник уже повержен. Их боеприпасы почти закончились. Мы предложили парням сдаться, но в ответ услышали брань и два-три ружейных выстрела. Нам ничего не оставалось, как открыть огонь. И далее после этого, еле живые, они все еще продолжали сопротивляться. Мы убили их всех. Война есть война. Но мы не могли не испытывать уважения к этим солдатам”.

Дуврский замок пал на рассвете. Последние донесения Рамсея сообщали только о героизме и решимости защитников; когда генерал разговаривал по телефону с Торном, голос его прерывали звуки сражения.

Порт был разрушен почти полностью. На месте оставались лишь блокшивы да краны. Очень пострадали верфи. В распоряжении немцев не было ни специалистов, ни рабочей силы, чтобы быстро навести порядок и восстановить нормальное функционирование гавани. В городе, однако, захватчики нашли кое-какие годные к употреблению запасы и средства передвижения. Некоторые машины были все еще на ходу, хотя владельцы и получили распоряжение вывести их из строя. В порту и на прилегающих территориях обнаружилось 27.800 литров бензина. Это было очень хорошим подарком для немцев: армия могла какое-то время продержаться, пока не будут восстановлены коммуникации. Войска имели директиву ориентироваться по обстоятельствам и использовать местные ресурсы. Немцы были весьма довольны таким распоряжением. Ведь им приходилось видеть, как полыхают на море транспортные суда, — пусть это случалось и не очень часто. В немецкой армии осознавали необходимость экономии и даже поощряли мародерство как средство выживания.[333]

Импровизированные решения Торна и Лиардета имели свои опасные стороны. Прежде всего, они ставили под угрозу контратаку 1-й бронетанковой дивизии, которой командовал генерал-майор Р.Эванс. Трепка, полученная дивизией во Франции, не прошла бесследно. Число единиц бронетехники и колесных средств передвижения значительно сократилось. Выполнение боевых задач становилось сложным, если вообще реальным. Каждая из двух бригад располагала сейчас всего двумя полками вместо трех положенных. Все подразделения были укомплектованы по сокращенным штатам. Не хватало крейсерских и даже легких танков. Тем не менее, возможности дивизии нельзя было недооценивать. В 3-й бригаде под командованием бригадного генерала Дж. Крокера имелось 70 быстроходных крейсерских танков с опытными экипажами. 1-я бригада Д.Х. Пратта была укомплектована более тихоходными, но лучше бронированными машинами и пехотными танками. Последние очень напугали немцев при Аррасе. 8-й, еще не обстрелянный танковый полк, располагал пятьюдесятью такими танками, а в опытном 4-м полку их насчитывалось тридцать два. Правда, этот полк получил свои боевые машины (переданные из 7-го полка) лишь 13 июля, за день до вторжения, поэтому работы у личного состава было невпроворот. Двадцатая бронетанковая бригада под командованием генерала Э.Д. Фаншоу была оснащена разномастными легкими танками, бронемашинами и грузовиками. Она могла лишь выполнять разведывательные функции да, может быть, иногда поддерживать пехоту.

В состав 1-й бртд входили также самоходные 94-мм орудия 3-го Королевского конноартиллерийского дивизиона. Этот достаточно мощный источник огневой поддержки был, однако, распределен по разным бригадам. Управление дивизией осложнялось плохим состоянием средств связи и отсутствием соответствующего оборудования[334].[335]

В рамках первоначального плана дивизии предстояло оборонять аэродромы и другие важные стратегические объекты в районе между Темзой и Хорли в Суррее. Теперь ее надо было срочно перебросить в район боевых действий. Проще всего было сделать это по железной дороге, однако рельсовые пути на юге сильно пострадали от авианалетов 13 июля. Эванс изложил свои соображения Торну: если дивизии предстоит участие в боевых действиях под Дувром 15 июля, необходимо осуществить передислокацию в ночь с 14-е на 15-е. Двигаясь днем, невозможно избежать налетов “Люфтваффе”. По мнению Эванса, пользоваться можно было только шоссейными дорогами.

“Нам повезет, — сказал генерал, — если войска вообще достигнут цели, даже если они не встретят никаких препятствий на пути следования. И будет верхом удачи, если к полудню следующего дня все будет готово к атаке”.

Торн был гораздо лучше Эванса осведомлен о степени загруженности шоссейных дорог. Он, однако, предпочел воздержаться от комментариев и молчаливо согласился с командующим дивизией, но не преминул подчеркнуть, что “наступление должно развиваться с минимальной задержкой”[336].

Было принято решение использовать два маршрута. 3-я танковая бригада берет влево (в сторону Кентербери) и затем поворачивает на юго-восток к Дувру через Бархем. В это время 1-я танковая бригада концентрирует свои силы в лесу около Лимпинга и начинает движение по линии Элхем-Лимпинг-Постлинг. Затем она штурмует аэродром в Хоукинге и высоту Вест-Хугем. Артиллерия 1-й лондонской дивизии при всей ее недостаточности должна была оказывать посильную помощь в наступлении. Пехоте Лиардета предстояло закрепить за собой освобожденную территорию.

Крейсерские танки могли делать 20 километров в час, а танки поддержки пехоты всего тринадцать. Скорее всего, однако, скорость будет еще меньше, учитывая загруженность дорог и многочисленные объезды разбомбленных участков. А если иметь в виду остановки для заправки и профилактики машин 1-й бронетанковой дивизии...

Многочисленные беженцы на дорогах вызывали сочувствие солдат. С одной стороны, военные горели нетерпением поскорее[337] разделаться с немцами, с другой — им очень не хотелось проявлять грубость к своим соотечественникам, сталкивая их с дороги. А здесь еще колонны грузовиков и личного транспорта, велосипедов и телег. Несчастные, в спешке покинувшие свои дома, часто были так трогательно доброжелательны к своим защитникам. Они бурно выражали солдатам поддержку.

В ночь с 14 на 15 июля проблема беженцев стояла как никогда остро. Полиция выбивалась из сил, пытаясь освободить проезжую часть дороги для армии. “Бобби” использовали все возможные средства убеждения и принуждения. К счастью, миграция пошла на убыль: до людей, наконец, стало доходить, что если немцам удастся оккупировать страну, бежать будет некуда[338]. Паника начала спадать, и вместе с тем возрастала воля к победе.

14 июля, Черчилль выступил с обращением к народу. Речь его вызвала новый подъем национального духа.

Премьер использовал самые возвышенные выражения и обороты. Звучали такие слова, как национальный долг, дело свободы, славные традиции прошлого. “Армия и флот, — говорил Черчилль, — ведут героическую борьбу с захватчиками. Страшные беды и страдания обрушились на ни в чем не повинных мирных жителей”.

Потомок герцога Мальборо превозносил до небес жертвенный героизм летчиков Королевских военно-воздушных сил. “Они изгоняют вражеские бомбардировщики с английского неба, — говорил он, — они ведут беззаветную самоотверженную борьбу за выживание нации”.

“Скоро мы услышим жестокие новости, — снова и снова повторял премьер-министр, — многих ждут тяжелые удары, горе и страдания, навлеченные на нашу прекрасную и любимую страну. Но мы выстоим. Мы выстоим, как бы тяжело нам ни пришлось. Мы победим и вышвырнем незваных гостей назад, в море, откуда они пришли. Теперь же пусть каждый мужчина и каждая женщина внесет свою лепту в борьбу. Вооружайтесь для отпора врагу и забудьте об отдыхе. Радости жизни подождут, пока наша земля не будет очищена от гнусных захватчиков. Да благословит вас Бог в вашем священном деле”.[339]

Но этот тонкий и хитрый политик прекрасно понимал, что его ораторское искусство, скорее всего, уже не имеет смысла. Флоту не удалось блокировать Проливы. Дувр и Фолкстоун у немцев. Бомбардировщики RAF явно не могли переломить ход сражения. Истребители проигрывали схватку с противником.

14 июля в 19 часов Даудинг встретился с Черчиллем и Невиллом. Он поставил их в известность, что последние истребители из резерва уже отправлены в эскадрильи. Но они восстановят боеспособность авиагрупп максимум до 65 процентов от нормы.

Даудинг предавался теоретическим рассуждениям, а дамоклов меч уже висел над Англией. В полдень 14 июля первая группа офицеров немецких ВВС высадилась в Хоукинге. Их целью было подготовить аэродром для приема “мессершмиттов”. Внутри одноэтажного здания, где находился центр управления полетами, их ожидал приятный сюрприз — диаграммы и документы, которые в спешке забыли уничтожить. Одного взгляда на эти замечательные трофеи было достаточно, чтобы составить четкое представление об английской системе наземного управления истребителями. Эти ценнейшие сведения были немедленно направлены Кессельрингу, руководившему сражением со своей “Священной Горы” с видом на Кале. Иными словами, в два часа дня на столе Кессельринга лежал ключ к обороне Южной Англии[340].

Командующий бегло просмотрел схему. “Эти аэродромы, — приказал он, — завтра бомбить в первую очередь. Они должны быть немедленно уничтожены. Флот может обойтись минимальным прикрытием, то же самое касается армии. Если мы уничтожим ключевые позиции английской противовоздушной обороны, исход сражения предрешен”.

Весь день 14 июля ставка Гитлера получала плохие вести с фронта. Фюреру и наиболее пессимистически настроенным лицам из его окружения стало казаться, что положение хуже некуда. Сведения об опасности, нависшей над левофланговыми соединениями 7-й дивизии, сводили на нет сообщения с весьма[341] благополучного правого фланга. Тут еще поступила информация, что орудия в скалах и в Лангдоне выведены из строя, затем последовало сообщение о катастрофе в Айклиффе и о затянувшемся наступлении на подступах к Сандгейту и Хайту. Никто уже не прислушивался к оценке Буша, который считал, что удачная высадка авиадесанта компенсировала неудачи на побережье. Более всего Гитлер и Редер опасались английского флота в Ла-Манше. Действия RAF также были непредсказуемы.

В полдень Гитлер устроил сцену Герингу. Командующий “Люфтваффе”, конечно, возразил, что появление в воздухе отдельных самолетов противника не помешало боевым действиям армии и флота и, как бы там ни было, англичане все-таки сдавали позиции. Ни Гитлера, ни Редера его заявление не удовлетворило. Оба придавали решающее значение абсолютному превосходству в воздухе, считая его гарантией успеха в целом. А тут еще Лютьенс сообщил, что судоходное сообщение между Англией и Францией приостановлено и многие суда уничтожены. Он, конечно же, сгущал краски, но воображение фюрера и его окружения разыгралось. Они вообразили, что приближается катастрофа невиданных масштабов.

Геринг отнесся к заявлениям Лютьенса критически, а Браухич вместе с Йодлем лезли из кожи вон, пытаясь отговорить Гитлера от принятия скоропалительных решений. Оба они очень опасались за исход вторжения. Кейтель от дискуссии уклонился. Впоследствии Йодль писал:

“Командование вермахта сохранило замечательное самоообладание, когда Гитлер разразился громогласной проповедью, а Геринг ударился в демагогию. Стоит вспомнить, каким тоном фюрер разговаривал с Браухичем раньше. Конечно, последнему потребовалось мужество, чтобы представить Гитлеру свои холодные взвешенные аргументы, не забыв при этом осветить и политическую сторону проблемы. По мнению Браухича, остановка военных действий могла привести к катастрофическим последствиям. “Моральный дух вермахта будет подорван, — сказал он, — и это может вызвать самые невероятные, невиданные по своим отдаленным последствиям результаты”. Мне кажется, Гитлер сразу уяснил внутриполитическую сторону дела: он все еще панически боялся мятежа в армии. Без особого энтузиазма фюрер согласился отложить принятие решения, пока не поступит более полная информация.[342]

Я попросил тридцать шесть часов, чтобы проанализировать целесообразность прекращения операции и вероятные последствия отступления. Фюрер согласился на отсрочку лишь до полудня 15 июля. Он надеялся, что к этому времени снизится активность RAF и военно-морского флота противника. Это было все, чего мы добились”.

В течение дня поступали новые и новые сообщения. На море противник отступал — это воодушевляло. Однако напряжение в воздухе сохранялось. Попавшие к Кессельрингу сведения об организации английских ВВС еще не превратились в оперативные решения.

Гитлер и командование вермахта внимательно следили за развитием событий в ночь с 14 на 15 июля. Вновь активно и весьма бурно обсуждалась проблема эвакуации войск, уже находящихся в Англии. Генералы опасались, что фюрер окончательно впадет в истерику.

Редер не сомневался, что Королевский флот быстро восстановит свои силы, и всем говорил об этом. Геринг не преминул выразить сомнение относительно дееспособности Кессельринга. Он без конца связывался по телефону с командующим Вторым воздушным флотом и надоедал ему разговорами. Он то льстил Кессельрингу, то угрожал ему. Браухич же проводил непрерывные консультации с вечно озабоченным командующим группой армий “А” фон Рунштедтом и в разговоре остерегался делать какие-либо прогнозы насчет исхода предполагаемой контратаки сухопутных войск противника.

Итак, на исходе “дня S” командующие операцией “Морской лев” видели перед собой исключительно мрачную картину[343].