Второе рождение

Е. Михеева ЖИЗНЬ НАЧИНАЕТСЯ СНОВА

У Галины Верховых были, как и у многих, любящие родители, братья и сестры. Семи лет она научилась читать и с той поры не выпускала книги из рук. Хотелось поскорее вырасти, стать самостоятельной. Но случилось непоправимое: война унесла отца. В семью пришел отчим. Самолюбивая, горячая девочка не могла простить ему того, что он занял в семье и сердце матери место самого дорогого человека. С первых дней возненавидела она отчима, и с первых дней в доме начались нелады.

В 1945 году пятнадцатилетняя Галина убежала из родного села в Челябинск. Пожалуй, с этого необдуманного поступка все и началось.

Нелегко признаться, что тринадцать самых лучших лет, молодость отданы преступному миру! Четыре судимости — и все за одно и то же. Но простые советские люди, часто совсем незнакомые, все это время боролись за нее. Своим примером, своим участием и трудом они помогали Галине осознать ошибки. Не сразу, в мучительных сомнениях пришло моральное выздоровление, созрело решение порвать с преступным прошлым.

…В один из августовских дней 1954 года в полдень в кафе «Лето», что расположено в сквере возле Челябинского почтамта, вошла девушка. На ней было простое ситцевое платье, вылинявшая голубая косынка, на ногах — тапочки. Девушка остановилась в нерешительности у застекленной двери.

Кафе славилось горячими пельменями. В обеденные часы официантки просто сбивались с ног. А в тот день там было особенно многолюдно, но в самом конце зала, у окна, все же оставалось свободное место. Другой стул у того же столика занимал хорошо одетый мужчина. Он читал газету.

Девушка спросила:

— Здесь никто не сидит?

— Нет, пожалуйста, — мужчина окинул ее внимательным взглядом и, сунув газету в карман добротного серого пиджака, улыбнулся официантке, несшей две порции пельменей. — Наконец-то!

Девушка торопливо достала из старой хозяйственной сумки, что крепко сжимала в руках, смятую, замусоленную десятку.

— Мне тоже два раза. Две порции, — поправилась она и смутилась.

— Придется обождать, — предупредила официантка и предложила: — Если торопитесь, возьмите что-нибудь другое.

— Нет, мне пельмени, — упрямо повторила девушка, поправляя выбившийся из-под косынки завиток светлых волос.

Мужчина снова улыбнулся. Улыбка у него была располагающая, веселая.

— Возьмите у меня порцию. Я могу подождать, — он подвинул соседке одну из тарелок.

— Нет, что вы! И я могу подождать. Наши на элеватор приехали, а мне охота Челябинск посмотреть. Сроду не бывала, — смущенно сказала девушка.

Но мужчина угощал так добродушно и настойчиво, что в конце концов она уступила.

— Тогда давайте сперва ваши съедим, а потом мои…

Галина Верховых не ожидала, что сумеет так легко завязать знакомство с этим человеком, отрекомендовавшимся Алексеем Звонаревым. Он обедал в кафе, одевался с иголочки, курил дорогие папиросы. Вообще, по всей видимости, расходовать деньги не стеснялся. Жил Звонарев в гостинице, следовательно, приезжий. Здешняя воровская шайка решила его «прощупать». Однако ни одной из трех «наводчиц», подосланных к нему, не удалось ничего сделать. Алексей не обращал на женщин никакого внимания. Правда, все три заметили во внутреннем кармане его пиджака солидный бумажник. Оставался один шанс на успех — «Чайка», Галина Верховых. Обычно ее берегли для более серьезных дел: руки Галины ловко и быстро справлялись с любым замком, с любой отмычкой. Но шайка сидела на мели, а тут — деньги рядом, и риск невелик.

Целый день Верховых тщательно готовилась к роли простой деревенской девчонки, впервые попавшей в город, И, видимо, недаром. Звонарев после обеда с готовностью вызвался показать ей город и неожиданно предложил:

— Хотите, поедем в парк! Там есть на что посмотреть.

Она согласилась. Все складывалось как нельзя лучше. В такое время в парке всегда было почти безлюдно.

Весело болтая, Звонарев шел рядом с Галиной по одной из боковых аллей, стараясь приноровиться к частым, мелким шагам девушки. Их обогнали три парня. Парни остановились у киоска с мороженым, оживленно переговариваясь с продавщицей. Главарь шайки «Конопатый» повертел длинной шеей, точно вывинчивая ее из тугого воротника рубашки. Это был условный знак. Значит, все в порядке, пора осуществить задуманное.

Чуть дальше, на повороте, в тени густых акаций желтела скамья, рядом — танцплощадка и уборная. Место самое подходящее.

— Ой, и устала я! — Галина плюхнулась на скамью и засмеялась. — Совсем, как у нас в лесу, — смолой тянет… Да что вы паритесь в пиджаке?..

Звонарев с видимым удовольствием снял пиджак и положил его на спинку скамьи.

— Я же говорил, что здесь хорошо.

Его толстый кожаный бумажник был на месте. Он словно дразнил Галину. Стоило протянуть руку… Куда бы отослать этого дурака? Но ведь чего доброго, возьмет с собой и бумажник. Впрочем, попытка не пытка. Верховых мечтательно потянулась:

— Сил нет, как пить хочется.

— Пить? Сейчас устроим. — Звонарев пощупал карман брюк. — Я мигом, рядом киоск с водой, — и скрылся за густой стеной акации, окаймлявшей аллею. Сегодня Галине положительно везло!

На то, чтобы вытащить бумажник, не потребовалось и минуты. Теперь — передать его своим и уходить. У киоска не было никого. Куда они девались? Галина встала, оглянулась и в ужасе замерла: из-за скамьи, раздвинув ветки, на нее, усмехаясь, глядел Звонарев.

— Эх ты, артистка! — он обошел скамью и заставил Галину сесть.

— Видишь, приятели-то твои улизнули. Не успел я руку в карман сунуть, стрекача дали. Испугались, что стрелять буду. Долго вы за мной охотились. Ты — четвертая. А что получилось? — Он спокойно закурил и сел рядом. — Скоро вам вообще придется бросать всю эту музыку. Народ не позволит. Дай-ка бумажник, письма там. Деньги и документы с собой не ношу.

Галина опешила от его невозмутимого спокойствия и, стараясь скрыть замешательство, бросила бумажник и грубо крикнула:

— Поймал, так веди!

Сердце бешено колотилось. Трудно стало дышать. Те — скорее шкуру свою спасать. А ей опять туда, за решетку. Такой уж неписаный воровской закон: удача — деньги всем, неудача — вина на одного. И чего этот миндальничает? Вел бы уж.

Она тоскливо озиралась. Кругом ни души. Может, попытаться бежать.

— Не кричи. Я с тобой, как с человеком. Никуда я тебя не поведу. Давай лучше поговорим. — Звонарев снова заставил девушку сесть. — Как твое настоящее имя?

Понимая, что грубость дальше бесполезна. Верховых угрюмо назвала себя.

— Так-то лучше, — лицо у Звонарева было такое серьезное, будто он совсем не умел смеяться. — Посмотрела бы ты сейчас на себя. Краше в гроб кладут.

У Галины по телу прошла неприятная дрожь. Сразу вспомнился такой случай. Однажды она выполняла задание шайки. Как всегда, открыла дверь, зашла в комнату, хотела взять золотые часы, лежавшие на письменном столе, и тут же чуть не лишилась чувств. Со стены на нее глядела какая-то женщина с землистым искаженным лицом. Ее скрюченные пальцы тоже тянулись к часам. Только тут поняла Верховых, что видит собственное отражение в большом стенном зеркале. Но какое безобразное, страшное лицо! Она опрометью выбежала вон, ничего не взяв. Руки еще долго сводила судорога.

Что надо этому человеку? Зачем он будит в ней воспоминания? Ведь и так вся жизнь проходит в постоянном страхе. Приходится врать и изворачиваться на каждом шагу, даже перед своими детьми.

Звонарев затоптал окурок и вздохнул:

— Хоть бы о детях подумала, если себя не жаль.

Он словно читал мысли Галины, слова его окончательно ошеломили. «Откуда он все знает?». Но по привычке продолжала кривляться:

— Дети! Я сама дитё.

— Брось паясничать. Гляди, платье на груди от молока взмокло.

От его простого открытого лица исходила непонятная сила, которой Галина не могла противиться. Она чувствовала, что не ради простого любопытства свел с ней знакомство этот человек с седыми висками.

— Откуда вы все знаете? Ворожите, что ли? — криво усмехнулась она.

— Не ворожу, а глаза на месте имею. Мы на границе почище тебя орешки раскалывали. Враги наши вот из таких же паразитов, как ты, помощников себе вербуют. Был бы на моем месте простой рабочий парень, он доверился бы: лицо-то у тебя доброе. А ты бы его, как гадюка, исподтишка ужалила… Люди кругом жизнь-то какую строят! А ты им мешаешь, на самом дне, по гнилым углам прячешься, солнца боишься. Да что тебе говорить!

Его слова больно хлестали Галину. Она снова закипела. Ишь, умник нашелся. А где он раньше был, когда она еще девчонкой впервые споткнулась? Теперь поздно, Трижды отбывала срок. Она с ожесточением вырвала свою руку, которую Звонарев держал в своей.

— Пусти! Проповедник тоже.

— Ну, что ж, иди. Если человек в тебе еще живет, встретимся здесь завтра в три. Если ничего не поняла, прощай. — Он накинул пиджак и медленно пошел в глубь парка.

До рассвета в ту ночь не могла сомкнуть глаз Галина. Встреча с Алексеем будто пробудила ее. Она баюкала дочь, которую каждое утро носила в ясли, и пыталась разобраться в своей судьбе. Раньше она иногда спрашивала себя, что связывало ее с преступным миром? Стремление к легкой, праздной жизни? Да так ли уж ее жизнь легка? Что проку в ворованных деньгах? Тратить их приходится крадучись. Уходят они без толку. И ничего не приносят, кроме постоянного страха. Может быть, ее держит муж, отец ее детей? Он рыскает где-то по своим воровским делам, по нескольку месяцев не только не приезжает, но даже не дает о себе знать. Она для него просто вещь.

Кто-то приклеил ей звучную кличку «Чайка». А какая она чайка? Ее, Галину Верховых, люди поминают проклятиями.

Чего не хватало? Людской ласки, заботы? А разве, там, в колонии, куда впервые оступившись, пришла совсем девчонкой, советские люди не подали тебе руку помощи? Разве не там получила среднее образование и специальность? Разве твоя мать, захлестнутая горем, не воспитывает своих внучат — твоих детей?

Люди делают все, чтобы помочь вырваться из тины, которая затягивает, а она, Галина, не хочет замечать их усилий, не идет навстречу…

Так прошла вся ночь. На другой день Верховых уже без страха шла в парк. Чувствовала: добра желает ей Алексей.

Звонарев и словом не обмолвился о вчерашнем. Он, как добрый знакомый, рассказывал Галине о работе пограничников, о своей семье, советовал как можно быстрее устроиться на работу. Под конец достал из бумажника фотографию Дзержинского, которую получил в наследство от отца.

— Этот человек, знаешь, как жизнь понимал: «Быть светлым лучом для других. Вот настоящее счастье человека, какого он только может достигнуть». Да, совсем забыл, — он подал ей бумажку, аккуратно сложенную вчетверо. — Мой адрес. Будет туго, пиши. Сама взвесь «за» и «против» своей жизни. Ты ведь совсем еще молодая, и дети у тебя.

Его крепкое рукопожатие, искренние слова запали в душу. Однако Верховых не порвала тогда с преступностью. Не хватило мужества, силы воли.

Шел вьюжный, холодный февраль. Шайка следила за квартирой одного из ответственных работников. Под видом командированной из района на квартиру этого работника подослали Верховых.

Под вечер она постучала в дверь. Открыла хозяйка дома, приветливая женщина с немного усталым, добрым лицом. Она сказала, что муж придет поздно, но гостеприимно пригласила Галину в дом, накормила, напоила чаем.

— Устали, наверное, с дороги, — хозяйка положила на кушетку большую подушку и одеяло. — Полежите, я пойду на кухню, подогрею ужин.

Галина стала отговариваться. Она уже все высмотрела. Необходим предлог, чтобы уйти.

— Мне еще в гостиницу. Номер забронировать.

Хозяйка и слушать не хотела.

— Нет, нет! Я вас не пущу. Такая пурга, у нас места хватит. Скоро и муж, наверное, придет.

Волей-неволей пришлось остаться. Люди, против которых она замышляла недоброе, обезоружили ее своим доверием и приветливостью. И снова Галина не спала всю ночь. Прохладные, свежие простыни жгли тело. Неужели она предаст доверившихся ей людей? Об этом и думать не хотелось. Но как же быть с сообщниками: ведь она давно у них на подозрении. Пусть! Что будет, то и будет! Она еле дождалась утра. Сообщники встретили ее настороженным вопросом:

— Ну, как?

Галина не отвела глаз.

— Там ничего нельзя сделать, — голос у нее был неестественно тверд и спокоен.

Время летело, и жизнь запутывалась все больше и больше. Казалось, нет выхода из создавшегося положения. Порвать с прошлым? Не было еще решимости, хотя иногда и хотелось пойти к людям с повинной. Поверят ли ей после всего? Оставалось одно: забыть угрызения совести и снова кинуться в грязный омут.

Однако работники женской колонии, куда в четвертый раз попала Галина Верховых, не дали погибнуть этим росткам в сердце осужденной.

Первого января 1957 года в палату, где лежала Галина Верховых с новорожденной дочерью, вошел начальник колонии. Он поздравил молодую мать с рождением четвертого ребенка, пожелал здоровья и сил в новом году.

— Чтоб не было скучно, почитайте, — Яковлев положил на тумбочку возле кровати журналы.

Галина была благодарна. Чтение всегда успокаивало и словно очищало, приобщало к другим, хорошим и честным людям. Развернула журнал «Работница».

Это было письмо Софьи Сигизмундовны Дзержинской ко всем матерям Советского Союза. Оно произвело неизгладимое впечатление на Галину. Имеет ли она право называть себя матерью? Что дала она своим детям, кроме горя? Чему может научить их? Как очиститься от позорных пятен, заслужить доверие народа, любовь детей?

И Верховых решилась написать Софье Сигизмундовне откровенное письмо. Написать все, о чем думала, что тревожило, попросить совета.

Галина видела, что воровской мир, с которым она так долго была связана, слаб, ничтожен и должен погибнуть. Алексей Звонарев оказался прав. Теперь даже сами колонисты осуждают и презирают тех, кто по старой памяти отлынивает от работы. Иначе и не могло быть. Жизнь семимильными шагами бежит вперед. И надо работать, работать так, чтобы на руках были мозоли, чтобы люди могли простить.

Однажды днем ее вызвали к начальнику колонии и спросили о причине, побудившей написать письмо Дзержинской. Начальник сказал, что Дзержинская получила письмо и скоро ответит. Галина разволновалась и впервые за много дней расплакалась. Воспитатели не утешали ее, но за их справедливыми, суровыми словами скрывались участие и желание облегчить положение осужденной.

Душевная борьба не прошла даром. Здоровье Галины с каждым днем ухудшалось. А после опубликования в газете ее письма, в котором она отказывалась от прошлого и призывала бывших сообщников встать на трудовой путь, Галина заболела. И опять на помощь поспешили ее настоящие друзья. Они окружили больную вниманием и заботой. Вскоре пришло письмо от Софьи Сигизмундовны. У жены верного солдата революции нашлись для заключенной Галины Верховых сердечные слова дружбы и привета.

16 октября 1959 года Галина Фроловна Верховых досрочно вышла из заключения. Ей помогли устроиться помощником машиниста крана. Там внимательно встретили новую работницу, выделили ей большую, светлую комнату. Можно будет забрать к себе и мать и ребятишек.

Дальнейшее теперь зависит только от самой Галины Верховых. Пусть помнит она, что советские люди никогда не откажут ей в дружбе, а Родина — в помощи.