Второе сердце

В КОМАНДИРОВКУ

Самолет отлетал в девять вечера, но уже с момента пробуждения ощущение предстоящих перемен вносило в отлаженный годами распорядок субботнего выходного беспокойство, невольную торопливость, неуют.

— Жена! Дай мне спокойно добриться! Посмотри, ради бога, что там Димка вытворяет с моим чемоданом. Опять потом чего-нибудь не окажется… нужного!

— Я твои носовые платки доглаживаю… Дима, иди сюда!

Стоя в ванной перед зеркалом, Сергей соскабливал с лица намыленную щетину, и, когда в комнате грохнулся на пол стянутый сыном с дивана чемодан, под торчащим из пены поплавком носа заалело.

— Димка! Я тебе уши оторву! — На белой маске в зеркале разверзлась изломанная щель рта.

«Ну и физиономия у тебя сейчас! Закостенелый злодей в личине клоуна!»

Жена поспела к месту преступления минутой раньше, чему неторопившийся и понимавший, что специально не торопится, Сергей был, как всегда, рад, поскольку не мог себе представить, каким же образом станет однажды отрывать эти большие красивые уши от большой и такой родной головы.

Чемодан был уже на прежнем месте и в полном порядке, жена причесывала у окна сына.

«Затишье на шахматной доске! Ферзь прикрыл единственную пешку… Ничейное окончание…»

До отлета необходимо было сходить на почту. После обеда тянуло вздремнуть, но Сергей переборол себя, начал собираться и тут обнаружил, что приготовленная им к отправке бандероль сплошь исчеркана цветными карандашами.

— Дима! Ну-ка — живо ко мне!

Видимо, что-то в его голосе побудило жену появиться вслед за сыном, бросив кухонные дела.

— Дмитрий! Сколько раз я тебе говорил: не смей совать нос в мой письменный стол! Сколько раз?! Чья это работа? — Он потряс перед лицом сына размалеванным пакетом. — Я вижу, слова на тебя не действуют. Тебе скоро исполнится четыре года, ты уже взрослый парень, и мое упущение, что до сих пор я не познакомил тебя с ремнем. Сегодня свое упущение я хочу исправить… Чему ты улыбаешься?! Прекрати улыбаться!.. И хныкать не смей! Хныкать будешь потом, когда я вернусь с почты!

— Сережа!

— Не суйся, мать! Скажи спасибо, что я его не сейчас же пороть стану! Сам понимаю — остыть надо… А ты, художник, марш в спальню! Будь готов, дорогой, отец свои обещания выполняет!

— Право, Сережа…

Молча глянув на жену, он вышел в коридор, оделся, Схватил бандероль и, хлопнув дверью, побежал по ступенькам вниз.

«Чем только я его драть буду: ремня порядочного в доме нет, одни подтяжки?!.»

Вторая половина февраля — это уже, считай, весна, так же, впрочем, как вторая половина ноября — уже зима. Календарь календарем, а природа правит по-своему…

Необходимость командировки возникла неожиданно, вчера после обеденного перерыва, и поэтому ему пришлось срочно заканчивать — без него будет некому — последние годовые отчеты, задержаться на службе допоздна, взять часть бумаг домой, а теперь вот самому отправлять их в министерство. Хорошо, хоть о билете начальство побеспокоилось — сгоняло курьера.

Задание и удостоверение ему выписали на две недели.

Дней за десять, однако, вполне можно будет управиться, если постараться и если не случится ничего непредвиденного. Правда, День Советской Армии придется все-таки отмечать вне дома. Но ничего, за «днем мужчины» недалеко и Женский день… Наверстаем!

В помещении почты было многолюдно, к нужному ему окну тянулась унылая очередь — человек десять. Кресло за стеклянной перегородкой пустовало, покинутое, видимо, не сию минуту: женщина с коробкой в руках, ответив Сергею со вздохом: «Да я, я — последняя!» — выразительно покачала головой.

Дождавшись следующего за собой, он отошел в угол зала, распаковал, разноцветно перемазав пальцы рук, бандероль, бросил в урну хрустящий комок бумаги.

— Девушки! Нельзя ли там нашу хозяйку позвать? Сколько же мы ждать должны?! — не выдержала женщина с коробкой и села на освободившийся в этот момент диванчик у стены — в тщетном ожидании какого-либо ответа. Обратилась она к девушкам вообще, и потому ни одна из них головы не подняла, сделав вид, что просьба конкретно к ней не относится.

Сергей неторопливо вернулся в очередь. Почти сразу же из дверей задней комнаты служебного помещения появилась хозяйка их окошка: кресла, стола, весов, рулона упаковочной бумаги, банки с клеем, банки с постоянно подогреваемым на электроплитке сургучом. Выражение лица хозяйки было неприятно-вызывающим: «Вот уж — и в туалет нельзя сходить!»

Очередь облегченно вздохнула и оживилась. Довольная собой, женщина с коробкой осталась сидеть на диванчике, и Сергей стоял теперь за не замеченной им ранее девочкой лет двенадцати, с некрасивым лицом, симпатичным в то же время своей серьезной задумчивостью, отрешенностью от происходящего вокруг.

Ранец-портфель на ее спине был неумело зашит по шву тонкими нитками; шапка и пальто казались поблекшими — вероятно, после неоднократных химчисток. Сергею вдруг подумалось, что так же неказисто выглядел лет двадцать пять назад он сам, в донашиваемых после старшего брата брюках, куртках, ковбойках. Двадцать пять лет — вечность целая!.. За последние годы он привык видеть детей, как правило, хорошо, словно чуть-чуть празднично одетыми, отчего сейчас и смутился, глядя на девочку. Нет, на ней были не обноски, все — свое, для нее покупавшееся, только самое, пожалуй, дешевое, из ассортимента магазина уцененных товаров.

Солидный мужчина, стоявший впереди девочки, протянул приемщице объемистый пакет:

— Авиа… заказная!

Женщина с коробкой, поднявшись с диванчика, втиснулась перед Сергеем: освобождая ей пространство, неловко тесня своего заднего, он понял, почему не заметил девочку раньше — этот тонкий саженец между двух могучих дерев.

Отвалившись от окошка, мужчина тщательно изучил полученную квитанцию, спрятал в бумажник и направился к выходу.

— Мне, пожалуйста, открытку… вон ту, с орденом… к празднику Советской Армии… — Девочка, привстав на цыпочки, протянула в окошко пятнадцатикопеечную монету.

— Что ж ты из-за одной… — начала было приемщица, но, осекшись, молча подала открытку и сдачу.

Пока оформляли коробку женщины, пока упаковывали его бумаги, Сергей непроизвольно продолжал наблюдать за девочкой. Она сняла ранец-портфель, выждала, когда освободится стул, аккуратно села, достала авторучку и, подложив один из разбросанных по столу бланков телеграмм под открытку, начала писать — медленно, не отвлекаясь по сторонам, время от времени останавливаясь в раздумье и шевеля обветренными губами. Отойдя на минуту из очереди — заполнить адресный бланк для бандероли, он постеснялся взглянуть, что она там выводит… Выходя на улицу, оглянулся в последний раз: девочка опускала открытку в громоздкий почтовый ящик, в щель для иногородних писем.

Ослепленный солнцем, он остановился закурить. Попавшаяся сигарета оказалась порванной, он полез достать новую и услышал за спиной хрипловатый голос:

— А ты что здесь делаешь, Марина?

Обращались, конечно, к е г о девочке.

— Я… я на почту заходила… Я только взглянуть…

— На что там смотреть, не знаю?!

Женщина лет тридцати пяти протирала перчаткой стекла очков. Желтые от курева пальцы… довольно свежий маникюр… Девочка переминалась с ноги на ногу, теребя варежку. При взгляде на них — обеих сразу — было ясно, откуда у девочки этот нос «уточкой», опущенные углы большого рта, бесформенно-округлый подбородок.

— Я… открытки к Восьмому марта… Наш председатель отряда Востриков дал мне задание найти — где можно покрасивее купить… для учительниц и для девочек.

— Так ведь рано еще — к Восьмому…

— Востриков говорит: потом не найдешь хороших!

— Во кавалеры пошли! Ты бы сказала своему Вострикову, что будущим мужчинам полагается самим такие дела делать, а не вас, дурех, заставлять!

Рассматривая женщину, Сергей старался угадать, чем она занимается, где работает, но ничего определенного сказать себе не мог. Женщина хорошо, например, «вписывалась» в интерьер приемной его генерального директора, ее вполне можно было представить за столом бухгалтерии или в вечной суете и неразберихе их отдела снабжения. И в тишине библиотеки — в окружении картотечных ящиков, стеллажей с подвешенными к ним цветочными горшочками — она была бы на месте…

— Так и передай от меня Вострикову!

— Ладно, мама, передам…

— А сейчас подожди тут — я забегу узнать, почему нам вчера опять «Вечерку» не принесли. Вместе домой пойдем.

— Ты бы мне утром сказала — я узнала бы.

— Чудик ты, Марина! Станут они с тобой разговаривать?! Я уж сама!..

Девочка отошла к стене дома. Достав носовой платок, промокнула лоб, смахнула бисер пота, выступивший над верхней губой.

«Да, нелегко в ее возрасте дается э т о… На все опыт нужен!» — подумал Сергей и, поеживаясь на похолодавшем ветру, отправился восвояси.

Дома было тихо — радио и телевизор выключены.

— Димка спит… — сказала, по одному взгляду привычно поняв его, никогда не ожидающая лишних вопросов жена. Она собирала шваброй с пола остатки мусора; собрав, стряхнула в унитаз, спустила воду. — А я тебя смогу проводить, Сережа, до самого аэродрома! Я попросила приехать маму — через час она будет. Пускай заодно и переночует у нас.

— Пускай, конечно.

Он потоптался в коридоре, пытаясь вспомнить что-то, постоял над телефонным аппаратом, внимательно рассмотрел в зеркале свой утренний порез под носом, еще потоптался…

— Поставь чайник — пить смертельно хочется!

С такси они связываться не стали: безнадежность — относительно быстро дозвониться до диспетчера, заказать машину на нужное время, дождаться ее без нервотрепки — в субботу-то! — исключала комфортабельный вариант первых километров командировочного маршрута. Посидев, как положено, перед дорогой, вышли они из дому за два часа до времени вылета.

Отойдя от парадной несколько шагов, Сергей остановился:

— Забыл все-таки что-то… точно — что-то забыл!

— Ну, подумай.

Он и правда минуту подумал, поставив на панель чемодан, потом, махнув рукой, снова подхватил его.

— Ладно! Все равно — не возвращаться же! Пути не будет.

Дошли до станции метро, без толкотни спустились на платформу, сели в вагон.

— Нет, что же я все-таки мог забыть — не то в чемодан сунуть, не то сделать? Ума не приложу!

— Электробритву взял?

— Взял.

— Платки я тебе сама положила — с левой стороны.

Так… Так… Почитать взял… Дорожные шахматы… Аллохол… Мыло, зубная щетка, паста… Документы… Всё вроде на месте… Позвонил… позвонил… За квартиру уплачено…

— Может, ты «Вечерку» хотел с собой прихватить? Ту, с шахматными задачками?

— Без меня решай задачки, с мамочкой! Досыта наговоритесь — глядишь, можно будет и головой поработать, языкам отдых дать.

— Он же что-то забыл — он же еще и злится!

— Да не злюсь я. Не люблю неясностей…

Он подумал вдруг о девочке, отправлявшей днем поздравительную открытку. Вспомнил оставленный им тогда, на почте, без внимания взгляд женщины с коробкой — как она смотрела на заштопанные чулки и стоптанные башмаки девочки. Вздыхала… Нет, не только он присматривался, не только он наблюдал! Теплится еще в людях чувство причастности к чужому неустройству, к чужой нужде. Слава богу, что теплится…

— Кстати, а вчера нам «Вечерку» приносили? Я что-то не видел.

— Принесли вчера «Вечерку», на твоем столе лежала «Вечерка»!

— Ага. Значит, внимания не обратил…

На кольце автобуса, подбрасывавшего от метро в аэропорт, пришлось ожидать. И отправился автобус не сразу, так что, когда они оказались наконец в огромном зале ожидания, регистрация на их рейс заканчивалась.

— Праздник на носу… — не глядя на Сергея, сказала жена.

— Ничего себе — на носу! Больше чем полмесяца еще. И я же сказал: успею вернуться!

— Речь не о нашем, празднике — я про двадцать третье февраля. Ты там не особо празднуй-то!

— Ну вот! Последний, как говорится, инструктаж! Интересно, все жены так же своих мужиков напутствуют? Потолкуй с приятельницами, разузнай: вернусь — расскажешь! Хоть на пятом году супружества знать буду: у меня одного жена такая или и другим не легче!

— Многие семьи с командировок разных, с рыбалок да поездок на охоту разваливаться начинают. Где вино, где веселье, там и… женщины… Далеко за примерами ходить не надо: ты, когда от первой жены уходил да со мной женихался, не просыхал, помню…

— Хватит! Тебе не кажется, что пластинка несколько заезжена?

— Ничего, ничего, потерпи!

— Тише! Погоди… Посадку объявили!

Они спустились этажом ниже, влились в толпу отлетающих-провожающих, целующихся и обнимающихся на подступах к эскалатору.

— Никак все же не могу успокоиться: что забыл? чего не сделал?

— Рыбой я тебя редко кормлю! — засмеялась жена.

— Тебе все хаханьки! Никакого сочувствия! Рот до ушей — неловко даже: мужа провожает — всплакнуть хотя бы для приличия полагается, а она веселится! — Сергей извлек из кармана паспорт, билет, посадочный талон. — Самое смешное будет, когда я вернусь: вот увидишь — вернусь и сразу же вспомню, что забыл!

— Вот это непременно! Это уж — как пить дать! — засмеялась жена совсем откровенно и несколько раз быстро поцеловала его в одну и другую щеку.

— Смеется?! — Он удивленно поднял плечи, встал на ребристую ступеньку эскалатора и так, с поднятыми плечами и склоненной набок головой, полого поплыл вверх — на досмотр ручной клади и к выходу на летное поле.