Второе сердце

РОДИТЕЛЬСКИЙ ДЕНЬ

Главное — поскорей проскочить муравейник воскресного вокзала: в неподатливую стеклянную дверь… под прозрачным куполом кассового зала… снова в стеклянную дверь… и по перрону — до электрички… Прыжок на последнюю площадку последнего вагона через чей-то гигантский рюкзак и — финиш! Шумно смыкаются за спиной железные створки, электричка негромко тутукает. Можно отдышаться, ненастырно потеснить плечом одного соседа, прикурить у другого, глубоко затянуться.

Когда Сергей, докурив, протиснулся в вагон, он наткнулся на невидимый барьер запахов, густой их смеси, в которой преобладали съестные, и тут же вспомнил о недоеденном дома бутерброде. Капризный все-таки у них будильник: то минут на пятнадцать раньше заданного времени зазвонит — недоспишь, то без всякой видимой причины запоздает — пропадают сыры-колбасы, впустую отцветает, остывая, чай. Надо будет сдать в ремонт…

В середине вагона над головами сидящих взметнулась косынка — махала Светлана. Вчера по телефону они договорились встретиться в последнем вагоне. Она махала ему, привстав с сиденья и одновременно похлопывая свободной рукой по объемистой хозяйственной сумке, стоящей рядом на скамейке. Сергей узнал эту косынку, год назад, незадолго до их окончательного разрыва, купленную впопыхах — абы что — на Светланин день рождения. А сумка — новая, при нем у нее такой не было… Он попытался двинуться по забитому людьми и вещами проходу, но, поняв, каких это будет стоить усилий, безнадежно привалился сбоку к ближайшей спинке сидений. Светлана поставила сумку в ноги, и на освободившееся место тяжело плюхнулась немолодая дама с лицом, покрытым розовыми пятнами, давно, видимо, негодовавшая по поводу «манеры занимать для кого-то…». Светлана хмуро отвернулась к тусклому окну, и за всю долгую дорогу он ни разу не встретился с нею взглядом.

На каком-то затяжном перегоне Сергей вновь пережил не часто, но случавшееся с ним и ранее, ни на что не похожее ощущение повторности. Вдруг показалось, что он уже ехал когда-то в этом вагоне этой самой электрички, стоял на этом самом месте, привалившись сбоку к спинке сидений. Вот сейчас тот парень в желтой кепочке подхватит под лямку рюкзак и… Парень подхватил рюкзак тем самым, предвиденным Сергеем движеньем, поднялся и направился к выходу. Сейчас он поправит сползающую с плеча лямку… так… сейчас отодвинет локтем половинку дверей… все точно — отодвинул и именно так, как уже отодвигал… И носки у него под кедами серые, шерстяные, и заплата на левой штанине спортивного костюма — неаккуратная, не женскими руками пришитая. И позы пассажиров, и мелькающие за окнами строения при этом — повторное. Еще секунда — и ощущение это пропадет, все снова станет внове… Пропало! Кануло…

Сергей всегда недоумевал — откуда такое является: из бывшей ли яви, из сна ли? Какое тут может быть объяснение, да и есть ли оно? О своих странных наблюдениях рассказывал он иногда знакомым, и некоторые понимали его, оживлялись: оказывалось, и с ними нечто подобное происходит! Но пояснить более или менее толково, в чем все же дело, никто не мог.

Бог весть, сколько приходилось ездить ему в электричках, и сколько раз, к примеру, с той же целью, что сегодня!.. Вспомнилось, как восемь лет назад, еще в студентах, они со Светланой впервые отправили Степку на лето за город с яслями. Отправили и в ближайшее воскресенье помчались посмотреть, как он там без них. Плохо ему, непременно плохо, казалось им, потому, наверное, казалось, что самим без него было — хуже некуда. И вот, несмотря на категорические предупреждения заведующей яслями не появляться до назначенного родительского дня, несмотря на долгие убеждения и просьбы к мамам и папам не травмировать детей, прикатили… Когда подошли к двухэтажному дому яслей, почти невидимому за окружавшими его соснами, сразу обнаружили, что неодиноки в своем душевном смятении. Перед зеленым штакетником в позах пулеметчиков лежали родители Степкиных сотоварищей по яслям, по этому благоухающему, солнечному заточению. Папаши и мамаши лежали молча, хоронясь от глаз ребятишек, сосредоточенно наблюдая, высматривая — каждый своего. Они со Светланой тоже залегли, и Сергей, прижавшись лбом к доскам, сначала никак не мог отыскать сына: все как один — в белых панамках, белых рубашках и черных трусиках, дети на расстоянии были совершенно похожи друг на друга. Но потом, по каким-то неуловимым, для одних родителей заметным и неповторимым особенностям движений, поворотов головы, походке, выделил его из массы и, облегченно вздохнув, почувствовал боль от врезавшихся в надбровье занозистых досок… Степан возился с большим красно-синим мячом: тщетно старался обхватить его, необъятный, и поднять, ложился на мяч животом и грузно съезжал с непослушного на землю. Наконец стукнул по нему ногой, и мяч покатился в сторону забора. Степан заковылял вперевалочку следом, догнал, снова стукнул и снова двинулся вслед.

— Степочка… Степочка… — услышал Сергей шепот справа и оглянулся на Светлану. Она привстала на колени, уткнулась лицом в забор, губы ее подрагивали, из напряженно остановившихся глаз катились и падали на траву, не успев растечься по щекам, слезы.

Нянечка, настороженно поглядывавшая в сторону забора, быстро подошла к отбившемуся от коллектива Степану, откинула ногой мяч обратно на площадку, где играли все, и оттащила парнишку за руку туда же.

Через полчаса детей увели обедать, и родители начали подниматься с земли, смущенно поглядывая друг на друга. Мамаши прятали носовые платки.

На их остановке вагон электрички наполовину опустел. Толпа хлынула к стоящему в отдалении автобусу, и на быстро обезлюдевшей платформе Сергей подошел к Светлане, вышедшей в другие двери, поздоровался.

Автобус, к которому торопились приехавшие, подкидывал до пионерского лагеря — километра три по тряской и пыльной дороге через огромное поле и едва виднеющийся за ним перелесок.

— Подождем следующего рейса, Сережа!

— Может, пешком лучше? Пока он туда-обратно да снова туда — на месте будем. Я в прошлое воскресенье уже в лагерь вошел, а он только отправлялся за второй очередью.

— Жарко! И сумка у меня тяжеленная. Подождем все же… Ты вон тоже портфель набил — по швам трещит!

Нынешним летом они впервые приехали к Степану вместе; до этого ездили поочередно — одно воскресенье он, другое — она. А в прошлые годы — всегда вместе и реже, по родительским дням, справедливо считая, что нечего излишне докучать парню, отвлекать от важных мальчишечьих дел, уводить от товарищей, тянуть, в общем-то, занудно-одинаковые, надоевшие, наверное, сыну разговоры…

Автобус тронулся, обдав пахнущей бензином пылью, и, недовольно урча, словно сердясь за перегрузку, пополз на пригорок.

Они сели чуть поодаль на груду отслуживших свой срок шпал, поставив на траву портфель и сумку рядом — так, чтобы не опрокинулись. С уходом автобуса стало тихо. Немногочисленные родители, тоже оставшиеся дожидаться второго рейса, грелись на утреннем солнышке. Светлана сорвала листок подорожника, послюнила его и, прилепив на нос, запрокинула лицо.

Сидели — молчали… После ухода его из семьи единственным предметом их разговоров при нечастых встречах и по телефону был сын: как здоровье… как учится… ботинки износились… А сегодня и спросить Светлану не о чем: если что и произошло у Степана за последнюю неделю, знать она не могла.

Степан — типичный общественный ребенок: как отнесли они его в ясли — трехмесячного, закутанного в одеяло с кружевным уголком, — так и началось приобщение сына к коллективу. Посчитать — полжизни на людях! Никаких тебе бабушек-дедушек. С отцом-матерью — только по вечерам, выходным дням да во время их отпуска. Позапрошлым летом закончил парень ясельно-детсадовский курс образования, получил в подарок на прощальной линейке портфель с азбукой и пеналом и тут же — в школу, на продленный день, в новый коллектив. А летом — пионерлагерь. Как же выделить в воспитании сына родительскую долю? Каким бы он был, находись при них постоянно? Неизвестно и сопоставить не с чем: один у них ребенок, одна судьба перед глазами. Примеры других, чужих детей для сравнения не годятся. Можно было бы сравнить с другим — своим, да и то, как говорится, ради спортивного интереса, без выводов: индивидуум индивидууму — рознь… К лучшему ли, что нет у них второго? Так ли все сложилось бы?..

Когда на дороге показался возвращающийся автобус, листок подорожника на Светланином носу еще не увял.

Выбравшись из автобуса, они прошли в толпе других родителей через распахнутые ворота с выцветшим на солнце и дожде «Добро пожаловать» на территорию лагеря. Толпа растянулась, по сосновой аллее шли парами, и Сергей усмехнулся: оставалось лишь взяться за руки — обстановка настраивала.

В одиночку, как раз перед ними, шла лишь невзрачная женщина с потрепанным рюкзачком на спине. К ней-то первой и бросилась из-за дерева худенькая, почти не загоревшая девочка с заплаканными глазами, сияющими за стеклами очков:

— Мамочка! Мамочка! Что ж ты так поздно?! Мамочка… — Она обнимала женщину за шею и целовала, целовала — в щеки, в губы, в лоб.

Теперь впереди, уверенно попирая землю каблуками добротных босоножек, шагала дородная ширококостная пара. За соснами слева открылась волейбольная площадка.

— Витька! — крикнул мужчина, и плотный — сын своих родителей — подросток, только что красиво срезавший над сеткой мяч, обернулся. С площадки он уходил усталой походкой спортсмена экстракласса.

…Степан играл в пинг-понг. Возле вкопанного в землю стола несколько мальчишек и девчонок «болели» в ожидании своей очереди.

Сергей со Светланой сели невдалеке на скамейку. Похоже, сын выигрывал: получалось у него чуть ловчее, напористей… Верно — выиграл; не спеша перешел на другую сторону стола. Светлана хотела было встать, но Сергей удержал ее:

— Пусть еще одну сыграет.

Партия началась, и он сразу понял — Степану придется туго. Соперник его, вернее — соперница, высокая, стройная, не играла, а царила. Начиная с манеры держать ракетку особым способом («Китайский, что ли?.. Или японский?..» — вспоминал Сергей, бывший в пинг-понге абсолютным дилетантом), начиная с азиатского этого способа и кончая тем, как она поднимала с земли шарик даже после потерянного очка, все в ней было непринужденно-величественным. Загнанный, мечущийся на своем краю стола из стороны в сторону, Степан едва успевал смахивать со лба безнадежный пот. Дело длилось не более пяти минут. Полный разгром!.. Что-то напутавшие в очередности, сразу двое претендентов выхватили из рук проигравшего ракетку и тянули ее — каждый к себе. Степан отошел к сосне, снял с сучка рубашку и галстук и, поостыв, посмотрел наконец вокруг себя. И увидел родителей. На его лице всего на мгновенье вспыхнула радость. Он тут же насупился, опустил голову и медленно направился к ним. Светлана не поняла, видимо, в чем дело: выраженье ее лица стало расстроенным и обиженным. Эх, женщины! Сергей нутром чувствовал состояние сына и ругал себя последними словами за то, что удержал Светлану после его победной партии.

— Здравствуйте… — Сын поочередно поцеловал их, сперва — мать.

— Здравствуй, Степочка!

— Как поживаешь, парень?

Они пошли к центру лагеря.

— Дай сумку, мама!

Сергей вдруг спохватился, что по дороге от автобуса ему и в голову не пришло помочь Светлане… Дела!

— Тяжелая… не донести тебе!

— Давай, давай!

— Ну, вместе тогда! Бери за ту ручку.

Светлана нарочно не посмотрела на Сергея, но на ее лице было отчетливо написано: вот так!

— А ты, брат, быстро научился шарик гонять! В прошлом году еще и ракетку в руки не брал… Ничего получается. Потренируешься — и «принцессе» вашей несдобровать будет!

— У нее разряд, хочешь знать!

— Не все сразу, сын. И ты заработаешь!

— Ну что, мужчины, может, прямо на озеро махнем?

— Мне сейчас нельзя — скоро торжественная линейка, сегодня же День авиации. А после линейки — куда хотите: можно и на озеро. Конечно — на озеро!.. Горн, горн уже! Я побежал строиться!

Озеро, хорошо видное с крутого берега, по форме напоминало ущербный месяц. Вода чисто отражала уже перевалившее зенит солнце.

На траве расположились пришедшие раньше, расстелив разноцветные подстилки, разложив всевозможную еду, расставив банки с ягодами и вареньем, бутылки лимонада, фруктового сока… Непросто оказалось найти удобное место: Степан тянул то в одну, то в другую сторону, и они послушно следовали за ним, обходя голые ноги, кучи одежды, разбросанную обувь. Сергей едва не наступил на рюкзачок невзрачной женщины, утром шедшей с автобуса впереди них. Девочка в очках сидела тесно прижавшись к матери, обняв ее за шею, — казалось, с момента их встречи ни на минуту своих объятий не разомкнув.

— Ну, хватит, Степа! Вот где стоим, тут, давай, и сядем! Ничего лучшего не отыщешь. — Светлана решительно поставила сумку и скинула туфли.

Степан мгновенно остался в одних плавках и — «Я — купаться!» — побежал к воде. У воды, на песчаной отмели, «принцесса пинг-понга» демонстрировала собравшимся возле нее ребятишкам гимнастические упражнения: вставала на мостик, ходила на руках, крутилась колесом.

Сергей стаскивал брюки. Раз глянув, он старался не смотреть на раздевающуюся Светлану. Впрочем, можно было зря не стараться: он и так все хорошо представлял, помнил…

«У каждого человека за спиной — озеро его памяти. Побольше и поглубже, пожалуй, чем вот это — лежащее перед тобой…»

А у воды уже пели. Пел тот дородный папаша — сейчас в трусах до колен, пела супруга папаши, то и дело лениво поправляя сползающие с плеч лямки черного бюстгальтера… Пели!

Сергею вспомнились забавные стихи своего приятеля Виктора о родительском дне в пионерском лагере:

Слышал он их много раз и всегда от души смеялся. Сейчас ему было грустно.

Он без энтузиазма смотрел, как Светлана раскладывает на бумажные салфетки хлеб, огурцы, редиску, как, развернув фольгу, выворачивает из обильно сочащейся курицы ножки. А есть уже хотелось основательно… Спохватившись, вытащил он из портфеля бутерброды, с в о и огурцы, с в о ю редиску.

Передав ему кусок курицы, Светлана отвинтила крышку термоса, наполнила ее до краев.

— Зеленый чай! Меня… одни мои знакомые приучили… Они — из Средней Азии. Погостить приезжали, останавливались у меня… В Средней Азии все пьют зеленый чай. И в жару! Да, да!.. Попробуй!

Взяв обжигающий пальцы стаканчик, он сделал несколько глотков.

«Знакомые… Сколько же времени должны были прожить у нее эти знакомые, чтобы приучить пить т а к о й чай?..»

Прибежал Степан. Мокрые волосы слиплись и висели сосульками, тело покрылось мурашками, отчего казалось до жалости худым.

— Вытри голову и хорошенько разотрись! Полотенце в сумке!

Он поспешно и небрежно вытерся и хотел наброситься на клубнику, но Светлана успела перехватить банку и подсунуть взамен куриную ножку.

— Сперва — курицу!

Когда сын вторично убежал купаться, Сергей разгрузил портфель, сложив привезенные гостинцы в общую груду.

«Зачем вы, девочки, красивых любите?..» — доносилось с озера, из воды…

…Стихотворение Виктора кончалось так: возмущенный поэт обращается к родителям со всякими укоризненными словами, на что те отвечают ему соответственно: чего-де ты, парень, мораль нам читаешь? Мы кто — родители? Родители! А день сегодняшний как называется? Родительский называется! Чей, значит, день? Понял, деревня?..

Светлана поднялась:

— Искупаемся?

— Не хочется. Мне не жарко: зеленый чай…

Она пошла, недослушав. Мужчины смотрели ей вслед. Правда, с осторожностью — рядом собственные жены… Ну что ж, наверное, она все так же красива. Наверное… Красива ли? Он никогда не задумывался над этим, даже впервые увидев ее и познакомившись. Это разумелось само собой, сразу стало привычным, обыденным… Не задумывался он и над тем, что за жизнью она живет теперь — без него, после него. Есть ли кто у нее. «Как дела?» — спрашивал, встречая. «Нормально!» — слышал обычно в ответ. Ушел из семьи он. Ушел к любимой женщине, которая вот сейчас ждет его, наверняка уже ждет, хотя он и не сказал, в котором часу будет.

Светлана вернулась, ведя за руку синего Степана.

— Вода — чудесная! Прекрасно освежает… Но нельзя же «освежаться» до такого состояния! — Она сунула Степану полотенце.

С обтиранием сына все повторилось, но закончилось не «сперва курица», а сразу клубникой. На берегу тут и там начали подниматься.

— Мне пора. К полднику просили собраться… — грустно сказал Степан и, пока Светлана упаковывала ему в полиэтиленовые мешки гостинцы, все более грустнел. Когда они наконец пошли, сын был весь уже там, в своем отряде, мысленно распрощавшись с родителями. Так Сергею думалось, потому что он сам переживал подобное не раз — в свои пионерские годы.

С автобусом им опять не повезло: полупустой, он отошел от лагеря перед самым их носом — они даже пробежались, пытаясь и чувствуя всю тщетность своей попытки догнать его.

— Пешком так пешком!

Шли по тропе, параллельной дороге. Солнце висело впереди, низко над гребнем дальнего леса. Сергей тащил отощавший портфель и опустевшую сумку. На узких участках тропы Светлана касалась иногда нагретым за день плечом его плеча…

— Степана жаль было оставлять — ты не представляешь как! Вторую смену подряд — надоело, поди, парню! Каждый наш, родительский, приезд выбивает все же ребят из колеи!

— Ты что-то совсем раскисла.

У него самого кошки скребли на душе, но разговора этого поддерживать не хотелось. Он хорошо представлял, как будет сегодня сын до отбоя грустить, места себе не находить… Ничего, ничего! Утром, с сигналом подъема — оживет, войдет, как ни в чем не бывало, в привычный ритм лагерной жизни, закрутится в ней.

— Грустно… Грустно — и все тут! — Светлана опустила голову и шла, старательно глядя себе под ноги.

…В свои пионерские — послевоенные — ле́та, когда так же вот по воскресеньям уезжала его печальная мама (он никогда — со дня получения похоронки на отца — не помнил ее улыбающейся…), весь остаток дня Сергей играл в шахматы. С лобастым парнишкой из соседнего отряда Витькой Пеговым — Пегасом, к которому никто никогда не приезжал, они садились в углу пионерской комнаты, расставляли, тихонько посвистывая, фигуры, разыгрывали поле и начинали партию — спокойно, без азарта. Рядом с доской Сергей высыпал оставленные матерью конфеты — хватало их обычно партий на пять-шесть. Силы у него с Витькой были примерно равные, но в такие дни Сергей проигрывал чаще…

Тропа слилась с дорогой, дорога свернула в березовый перелесок, что утром виднелся с железнодорожной станции.

— Отдохнем немного, Сережа! Голова разламывается — напекло, наверное… — Светлана взяла его под руку. — Посидим в тени — может, полегчает… — И потянула в сторону.

Они сошли с обочины, выбирая, где бы устроиться.

Когда сели в березняке на раскинутую Светланой подстилку, дорогу стало не видно, солнце — тоже.

— Чай еще остался — не хочешь?

Он покачал головой.

— Может, пожуешь чего-нибудь?

Он снова покачал головой.

— А я попью…

Она налила себе, отпила чуть-чуть, выплеснула остатки в траву. Завинтив термос, убрала в сумку, щелкнула никелированными замками.

Потом вдруг посмотрела как-то отчаянно и засмеялась:

— Посидеть хоть на коленях у бывшего любимого мужа своего!

Приподнялась и села, продолжая смеяться, на вытянутые его ноги.

— Бывшего… любимого… своего…

А по щекам ее катились слезы. «Это и называется: смех сквозь слезы…» — отрешенно подумал Сергей.

— Эх, Сережа, Сережа!..

«Смех сквозь слезы — называется…» — повторил он про себя, не пытаясь уже сдержать свои заторопившиеся, ничего не забывшие руки…

В почти пустом вагоне электрички они выбрали места у окна друг против друга, закинули сумку и портфель на полку и так ехали — посматривая на одни и те же мелькавшие за стеклами детали пейзажа, наплывавшие, останавливавшиеся и тут же отплывавшие платформы. Потом Светлана, скрестив на груди руки, привалилась головой к стенке и заснула. Сергей смотрел на ее лицо и в первый раз за сегодняшний день по-настоящему его видел и разглядел. Спящее лицо беззащитно, на спящем — все отчетливее. Крутили, крутили ленту, мелькали, мелькали кадры, и вдруг — стоп!.. Постарела… Он снова смотрел за окно и снова — на лицо. Не очень, но постарела…

Давно как-то, еще до рождения Степана, в одно из воскресений (воскресений — потому что было позднее утро, а они только собирались вставать) она сказала ему: «Давай условимся, Сережа: если ты меня бросишь… ну, если мы перестанем быть мужем и женой и даже если у тебя будет другая жена, а у меня другой муж… давай иногда бывать любовниками! Ладно? Ведь мы будем иметь на это право — мы ведь раньше были друг с другом, чем с ними…» Что же он тогда ей ответил?..

От станции к станции вагон наполнялся, сесть было уже негде. После очередной остановки появились стоящие. Сергея клонило ко сну, но засыпать не хотелось: он знал, каким неприятным бывает пробуждение за несколько минут до подхода электрички к городу, как угнетает полусонная, ознобная очумелость в суматохе выходящих.

В проходе вагона возникли знакомые штаны — те, утренние: спортивные, с заплатой на левой штанине. Снится, что ли, уже?.. Нет, не снится. Тот самый парень, рюкзак тот же. Но это… это — просто совпадение: две встречи с одним и тем же человеком в один день. Бывает!

Он все же задремал и проснулся, когда поезд был в черте города, проносясь мимо все теснее сжимавших железную дорогу домов. Светлана проснулась раньше: она как раз закрывала пудреницу.

— Ну, как спалось? Что во сне видел?

— Ничего вроде…

— А я — Степана.

— Ну тебя, честное слово! Сколько можно?!.

Стараясь не потеряться на перроне, они дошли до табачных киосков, возле которых быстро вырастали очереди прокурившихся за выходные мужчин.

— Ты прямо домой, Сережа?

— Домой.

— Будь здоров!

— Ты — тоже…

Он постоял, провожая ее взглядом, и направился к зданию вокзала: пройти через зал, нырнуть в метро… две остановки, пересадка, еще четыре остановки… Но в зал не вошел, а сел на скамейку у входа и закурил. Представил квартиру, в которой жил с любимой женщиной, включенный телевизор, подогретый ужин, привычный порядок расположения предметов быта — щеток, швабры, электробритвы… Глаза — всегда словно о чем-то спрашивающие…

«К Пегасу съездить, что ли? Давно я его не видел, очень давно! Пожалуй, как ушел от Светланы. Витька ее любил…»

…Наигравшись в шахматы, они уходили на речку, сидели до отбоя на берегу и молчали. Не для них в такие вечера были лагерные забавы, шумные и тихие игры с участием девчонок: в фанты (теперь и не играют, наверное), в жмурки… Не для них… Однажды они попытались покурить, найдя на лужайке оброненную чьим-то родителем пачку «Беломора». И хотя из этой затеи ничего не получилось — Витька бросил папиросу, закашлявшись после первой же затяжки, а Сергей героически сумел курнуть целых три раза, — вечер тот остался в памяти как особенный, не похожий на другие, проведенный истинно по-мужски…

Сергей сидел, дымя сигаретой, глядел, ни на ком не останавливая взгляда, на толпу людей, торопящихся по домам в быстро опускающихся сумерках, и слушал, как ровно шумит за спиной, набегая волнами на береговой песок, осоку и камыши, озеро его памяти.

Его родительский день еще не кончился.