Второй медовый месяц

Глава 11

— А надо ли? Вы уверены? — спросил Ласло. Эди придвинула к нему сахар.

— Ну конечно.

— Но ведь это комната вашего сына…

— Или моей дочери. В последние годы у нас часто жили актеры — селились, съезжали…

— Правда?

— Конечно.

— А что говорит… — Ласло замялся, теребя пакетики с сахаром, — ваш муж?

— Его зовут Рассел.

— Помню, — кивнул Ласло, — просто мне неловко.

— Неловко?

— Я и родного-то отца стесняюсь…

— Рассел совсем не страшный. Он привык к жильцам-актерам.

— Вы уже предупредили его?

— О чем?

— Что хотите предложить комнату мне, — объяснил Ласло.

Эди смотрела, как он вскрывает пакетики и высыпает сахар в пышную молочную пену на своем кофе.

— Ласло, дорогой, мне вовсе незачем спрашивать у него разрешения.

— Я же сказал «предупредили»…

— И предупреждать ни к чему. Ему нравится, когда в доме полно народу. Он любит видеть, что комнаты не пустуют.

Ласло принялся мешать кофе.

— Честно говоря, это было бы отлично. Я сразу почувствовал бы себя… — Он помолчал и закончил: — Иначе.

— Вот и хорошо.

Он взглянул на нее и отвернулся.

— Я постараюсь… никому не мешать.

— Если и будешь мешать, я вряд ли замечу, — заверила Эди. — Мои дети, пожалуй, кроме Мэтью, то и дело отвлекали меня. А я недавно обнаружила, что без таких помех в душе что-то умирает. Жизнь становится пресной и невкусной. — Она наклонилась над столом. — В детстве я делила комнату с сестрой Вивьен, и мы постоянно ссорились и дрались: она была чистюлей, а я — неряхой, жуткой неряхой, вдобавок нарочно устраивала беспорядок, чтобы позлить ее, но когда мама наконец расселила нас по разным комнатам, я расстроилась. Устраивать беспорядок в комнате, которая принадлежит только тебе, бессмысленно. — Она заглянула в глаза Ласло и улыбнулась. — Так и живу.

— Вивьен — та самая сестра, к которой переселилась Роза?

— Да.

— Вы до сих пор ссоритесь?

— А как же, — отозвалась Эди.

— А я ни разу не ссорился с сестрой. Не решался. Так рисковать можно лишь в том случае, если у тебя большая семья.

— Фу ты, какие драматические представления о семье, — сказала Эди. — Как в русском романе. Если ты на такое рассчитываешь, у нас тебе будет скучно.

— Вряд ли.

Она протянула руку и взяла его за запястье.

— Мы все будем рады тебе. Честно.

Он покачал головой, на мгновение поднял глаза, и Эди заметила в них слезы.

— Господи, Ласло! — рассмеялась она. — Это всего лишь комната!

В вечерних газетах объявления о сдаче комнат и квартир занимали две колонки. Кроме месячной арендной платы, разброс которой достигал нескольких сотен фунтов, они различались тоном: одни звучали по-коммерчески деловито, другие — более осторожно, особенно если квартира сдавалась нескольким жильцам. Бен был убежден: даже если Наоми отважится покинуть квартиру матери, она ни за что не согласится делить новое жилье ни с кем, кроме него. Яростное усердие, с которым Наоми и ее мать не только владели имуществом, но и охраняли его, стало для Бена откровением. Мать Наоми даже о чайнике или ванне говорила только с прибавлением краткого «мой» или «моя». Бена, выросшего в доме, где общими были все вещи, за исключением предметов личного пользования и тому подобного, изумляло это домашнее размежевание.

— На мой журнальный столик ноги не класть, — объявила мать Наоми в первый же вечер после переезда Бена. — И чтоб сиденье моего унитаза всегда было опущено.

Но Бена это не раздражало. Увидев строжайший порядок на кухне и столкнувшись с категорическим требованием соблюдать его, он, к собственному изумлению, лишь исполнился почтительного трепета. В конце концов, мать Наоми обращалась с ним точно так же, как со своей дочерью, а Наоми выполнение материнских требований и правил давалось естественно, как дыхание. Потому и Бен был готов, по крайней мере отчасти, послушно подбирать брошенное на пол банное полотенце и вешать гладильную доску на специальные крючки за кухонной дверью — кстати, необходимость гладить белье поначалу его озадачила. Лишь однажды в первые несколько недель он, наблюдая, как Наоми с математической точностью делает бутерброды с сыром, спросил;

— Твоя мать всегда была такой?

Наоми даже не взглянула на него.

Тряхнув копной длинных белокурых волос, она ровным тоном ответила:

— Ей так нравится.

Даже Бен был готов согласиться: тот, у кого есть собственный дом или деньги, чтобы платить за аренду жилья, имеет полное право жить так, как ему нравится.

Сказать по правде, одной из причин ухода из дому, наряду с всепоглощающим желанием каждую ночь проводить в постели с Наоми, было отчетливое, хоть и не сформулированное понимание: предпочтительный для него образ жизни не совпадаете родительским, но поскольку дом принадлежит родителям, значит, им и устанавливать правила. Соседство с матерью Наоми, особенно поначалу, вообще не представляло проблемы — во-первых, из-за самой Наоми, а во-вторых, потому, что ее мать, при всей своей верности духу и букве собственного закона, внушала Бену почтение своим усердием и независимостью и получала его. Вдобавок, к неизменному и благодарному удивлению Бена, его присутствие в своей квартире и в постели своей дочери она воспринимала как нечто абсолютно естественное. И не издала ни единого слова или даже звука, который Бен мог бы истолковать как расспросы о его взаимоотношениях с Наоми, а тем более как осуждение.

Все это на первых порах сделало Бена настолько сговорчивым, что его мужское присутствие в тесной женской квартирке оказалось практически незаметным. Лишь со временем, постепенно, а вовсе не в результате инцидента, он вдруг понял, что за каждым его шагом следят, и испытал ощущение удушья. Поиски кофейной кружки или банки пива, некогда просто дело случая и решение методом проб и ошибок, превращались в головоломку, как и местонахождение — или даже наличие — его ботинок в узкой прихожей. Мать Наоми удосужилась исправить ошибку дочери и ее приятеля всего один раз. После этого она взяла инициативу в свои, руки и принялась за дело — молча, но в таком изощренном молчании, что Бен, к собственному изумлению, с грустью вспомнил о методах ведения домашнего хозяйства, которых придерживалась его родная мать. У него не было ни малейшего желания конфликтовать с матерью Наоми или злить ее, но до него уже начинало доходить, притом по нескольку раз на дню, что в этой игре гол ему никогда не забить, потому что мать Наоми то и дело переносит на новое место ворота. Так, сегодня утром ботинки после долгих поисков обнаружились в пластиковом пакете на вешалке, под его пальто.

Наоми о переезде он даже не заикался. С тех пор как старший брат последовал его совету, Бен обрел уверенность и решил, что лучше всего будет подыскать несколько квартир или даже комнат, осмотреть их самому, а затем показать одну-две Наоми, чтобы дать ей пищу для размышлений, а заодно и выбор. Если бы он просто сказал ей: «Может, найдем жилье и поживем отдельно?», она взглянула бы на него как на чокнутого и фыркнула: «Это еще зачем?» Но если у него будет ключ от двери, он отопрет ее и покажет, какие возможности открываются перед ними, может, ее удастся переубедить. По крайней мере, думал он, пристально вглядываясь в фотографию на экране перед ним, тогда Наоми задумается, прежде чем спросить: «Зачем?»

— Я буду томатный сок, — сказала Кейт.

Роза, шагнувшая было к стойке, замерла.

— Точно? Я же сказала — я угощаю…

— Для меня теперь «выпить» — это не про спиртное, — объяснила Кейт, — не нравится мне, как на меня глазеют, когда видят с бокалом в руках.

— А что, кто-то глазеет?

— По-моему, да.

— Ладно, — сказала Роза, — тогда томатный сок.

— Может, я сама заплачу?

— Нет.

— А ты…

— В этом месяце мне дали бонус, — сообщила Роза. — Этим летом благодаря мне Словению наводнят туристы.

Кейт заулыбалась.

— Так ты, значит, делаешь финансовые успехи!

Роза тряхнула волосами.

— Еще какие! Теперь могу заплатить проценты по процентам.

— Роза…

— Но твой томатный сок мне уже по карману.

— Я не хочу, чтобы ты…

— А я хочу, — отрезала Роза и отошла к стойке.

Кейт стащила пиджак и сбросила под столом туфли. О встрече с Розой Барни она не рассказывала, потому что тот по какой-то неведомой причине сделал вывод, что отсутствие Розы в квартире равнозначно ее отсутствию в жизни Кейт. При этом он утверждал, что его неприязнь к Розе тут ни при чем — просто Роза неподходящая подруга для его жены: слишком требовательная, по его словам, чересчур утомляющая и навязчивая. Кейт, которая на их шумной, роскошной и традиционной свадьбе сумела уклониться от клятвы повиноваться мужу, гадала, не демонстрирует ли сейчас не что иное, как повиновение. Может быть, в эмоциональных отношениях трудно различить, где любовь и великодушие, а где попытка подчинить партнера своей воле?

Вернулась Роза с двумя стаканами. В томатном соке Кейт торчала ветка сельдерея, на край стакана был насажен ломтик лимона. Кейт вынула сельдерей, с которого капал сок, и положила его в пепельницу.

— Я виделась с Рут, — сообщила она, слизывая томатный сок с пальцев.

Роза оторвалась от своего стакана.

— С какой стати?

— Случайно столкнулась. Мы обе покупали фрукты в супермаркете возле рынка «Боро».

— И что?

— Выглядит она кошмарно. Вся нервная, издерганная. По-моему, она решила, что ее все осуждают.

— Я — да, — заявила Роза.

Кейт откинулась на спинку стула и одернула тенниску на животе.

— Даже теперь?

— Угу.

— За то, что Мэтью мучается? Или за то, что она преуспела в своем деле и заработала кучу денег?

Роза удивленно раскрыла глаза.

— Конечно, за то, что она так поступила с Мэтью.

— Да ну.

— Именно.

— Не верю, — отрезала Кейт. — По-моему, ты просто не можешь простить ей амбициозность.

— Можно подумать, ты не амбициозна…

— Да, я такая, — подтвердила Кейт. — До беременности я об этом не думала, а теперь думаю постоянно и понимаю, что не просто люблю свою работу — она необходима мне.

Роза поднесла стакан к губам.

— А мне не очень…

— Может быть. И это нормально. Ненормально осуждать бедную Рут за то, что она не такая.

— Это Рут-то бедная?

— Да, — кивнула Кейт. — Рут. Она смотрела на меня так, словно без Мэтью ей жизнь не мила.

— Ну, она сама выбрала квартиру.

— Он тоже сделал выбор.

— Ему пришлось, — возразила Роза.

— Ох, Роза!..

— Или унижение, или расставание.

— Но она же никого не собиралась унижать, — возразила Кейт. — Или ты считаешь, что она должна была найти работу попроще и зарабатывать поменьше, лишь бы угодить ему? А это, по-твоему, не унизительно?

Роза закрыла глаза.

— Он мой брат.

— Но несмотря на это, ты часто отзывалась о нем грубо. Ты, конечно, можешь ему сочувствовать, но не возлагай всю вину на Рут только потому, что она выполняет работу, за которую похвалили бы любого мужчину. — Она подалась вперед и спросила: — А что говорит твоя мать?

— Она в восторге — как же, Мэтт вернулся домой.

— И все?

— А что еще надо?

— Единственная реакция твоей матери — радость от того, что Мэтт снова дома?

Роза вздохнула:

— Нет, конечно. Мать по-своему любит Рут, но не понимает ее. Сама мать так ни за что бы не поступила — семья у нее на первом месте.

— Другое поколение.

— Кейт, — продолжала Роза, — я думала, мы спокойно выпьем и порадуемся встрече, а тебе припала охота спорить.

Кейт глотнула томатного сока.

— Тебе споры только на пользу.

— Ну спасибо тебе огромное…

— Тебя просто необходимо время от времени встряхивать и приводить в чувство. Чтобы ты думала головой, а не просто плыла по течению…

— Ой, ну заткнись уже наконец!

— Роза, я твоя подруга, я…

— Благополучная, организованная, замужняя, с интересной работой, беременная и невыносимая.

Кейт взяла стебель сельдерея и ткнула его в пепельницу, словно поставила восклицательный знак.

— Когда ты в последний раз совершала решительные поступки?

— На прошлой неделе, — не глядя на нее, ответила Роза.

— И что это было?

— Я помогла, — небрежным тоном объяснила она, — найти жилье человеку, который мне неприятен.

— Да?

— Актеру. Из маминой постановки. Он будет снимать мою комнату.

— Что?

— Будет снимать мою комнату в родительском доме. Мама сама ему предложила. Так что теперь у нее заняты целых две спальни, а отец совсем скис.

Кейт уставилась на нее.

— Но это же дикость.

— Не то слово.

— И при этом ты живешь у тетки…

— Да. Так что хватит пилить меня за то, что я плыву по течению и вообще безнадежна.

Кейт оставила в покое сельдерей и попыталась взять Розу за руку.

— Извини…

— Да ладно.

— Наверное, это гормональное, — объяснила Кейт. — Всему, что бы я ни делала сейчас, находится одно объяснение: гормоны. Мне просто не терпится все разложить по полочкам.

Роза повернула ладонь, пожала руку Кейт и отстранилась.

— Будем надеяться, это заразно.

Кейт усмехнулась.

— Ну и как тебе живется у тетки?

— Куча удобств и еще больше строгостей. Смешно, но она бегает на свидания…

— Не может быть!

— Правда, всего лишь с моим дядей, с которым она рассталась несколько лет назад. Каждую субботу наряжается, встает на каблуки, надевает серьги-висюльки и смывается излома.

— По-твоему, это мило или противно?

— Пока мило, — ответила Роза. — Противно будет, если окажется, что с дядей Максом у них все серьезно.

— Она вламывается к тебе в комнату, садится на кровать и рассказывает о свиданиях во всех подробностях?

— К счастью, нет.

Кейт неловко завернула руку за спину, чтобы снять со спинки стула пиджак.

— Мне пора…

— Ужин?

— Вообще-то готовит Барни, — объяснила Кейт, — но ему нужны восхищенные зрители.

Роза села поудобнее и поднесла к губам стакан.

— Вот видишь, — удовлетворенно заключила она. — За все приходится платить.

Дверь в спальню Бена на лестничной площадке первого этажа была распахнута. Заглянув в нее, Рассел увидел гору подушек — знакомых, но неуместных здесь, сиреневого плюшевого слона, бисерный абажур. Он подошел поближе. На полу возле кровати Бена он увидел старый индийский ковер из белого войлока с аппликациями в виде стилизованных зверей и цветов — тот самый, который они с Эди подарили Розе, когда ей было пять лет, в награду за то, что она отучилась сосать палец. Присмотревшись, Рассел понял, что и подушки — индийская парча, тайские блестки, — и абажур перенесены из Розиной комнаты, как и слон, и зеркало, отделанное перламутровыми ракушками, и даже прозрачная ткань для сари, которую Роза когда-то наперекосяк прицепила к потолку над кроватью, изображая что-то вроде экзотического полога.

Рассел вышел из комнаты Бена и поднялся на верхний этаж. Дверь Мэтта была плотно закрыта, а дверь комнаты Розы по соседству — распахнута настежь, почти вызывающе, как подумалось Расселу, словно подчеркивая какую-то мысль. Он заметил, что мебель Розы осталась на прежних местах, но вид и атмосфера в комнате определенно изменились. Постель была застелена клетчатым пледом, на лампах красовались новые темно-синие абажуры, а верх комода, на котором еще недавно стояла Розина детская коллекция фарфоровых туфелек и наперстков, совершенно пуст — если не считать зеркала в черной раме, прислоненного к стене. Эди вынесла из комнаты все девчоночьи вещи, какие только смогла, и заменила их мальчишескими. И все это — ради человека, с которым Рассел был едва знаком, который выглядел неприкаянным, и, следовательно, мог застрять здесь на неопределенный срок, к тому же был почти нищ, поэтому Эди запросила с него всего сорок фунтов в неделю, чем взбесила Мэтью, своего родного сына, вынужденного платить намного больше.

Рассел вошел в комнату Розы и присел на край кровати. Поставив локти на колени и наклонившись вперед, он уставился на ковровое покрытие и новый, современный полосатый коврик, брошенный поверх него. Он уверял себя, что ему всегда нравилось неординарное свойство натуры Эди, он с удовольствием наблюдал, как она, не желая принимать какую-нибудь чушь на веру, затевает спор и бунтует. Но зрелище, приятное и даже увлекательное со стороны, оказывается малоприятным и даже почти невыносимым, если задевает за живое. По существу, ему было нечего возразить против ее желания предложить крышу над головой своему и даже чужому ребенку, у которого не ладятся дела, — просто он сомневался, что ее стремление заполонить дом молодыми мужчинами именно сейчас продиктовано альтруизмом. И чем больше он думал об этом, тем отчетливее сознавал: Эди утверждает не только свое право распоряжаться домом как ей вздумается, но и недвусмысленно дает понять: меньше всего сейчас ей хочется оставаться наедине с мужем.

Рассел тяжело поднялся. Он не помнил, когда начал мечтать о том, как они с Эди наконец останутся вдвоем, но кажется, это случилось еще давным-давно. С уходом из дома каждого из детей он испытывал явную боль, скучал по ним, иногда чуть ли не до слез. И в то же время, когда за ними закрывалась дверь, в нем вспыхивало радостное предвкушение еще одного шага назад, к тем отношениям, с которых все началось, — отношениям с невысокой жизнерадостной девчонкой в вишневом беретике. Впервые Рассел увидел ее в очереди за билетами в кино, на фильм «Высшее общество» с Бингом Кросби, Фрэнком Синатрой и Грейс Келли с шиньоном.

И если его чувства не взаимны, если Эди невыносима мысль о дальнейшей жизни с ним вдвоем, тогда он в лучшем случае страшно разочарован, а в худшем — глубоко оскорблен. Оглядывая стены, с которых исчезли все плакаты и прочее имущество Розы, Рассел чувствовал себя совершенно беспомощным. Эди твердо следует своему плану, и если он помешает ей, то лишь покажет, насколько неуживчивым и бессердечным способен быть.

Рассел со вздохом поднялся и подошел к окну. Отсюда сад казался не запушенным, а почти ухоженным. Ни Рассел, ни Эди не были заядлыми садоводами, но если тебе принадлежит сад, как-то получается, что с годами пропитываешься знаниями о садоводстве, и ежегодные ритуалы посадки, подвязки и обрезки происходят словно сами собой. Честно говоря, он позволил себе пару невинных фантазий — о том, как будущим летом они поработают в саду вместе с Эди, станут мирно подрезать ветки или потягивать вино под дырявым садовым зонтом. Рассел полагал, что эти фантазии, подобно многим другим, обязаны своим существованием только невозможности, но помечтать было приятно, особенно теперь, когда уже было ясно, что у них вряд ли выдастся свободная минутка, чтобы посидеть с бокалом вина, любуясь розами. Он покачал головой. На что он только рассчитывал, старый и жалкий болван? Когда начнутся спектакли, Эди будет некогда даже перевести дух, не то что глазеть на розы.

Он медленно двинулся в обратный путь — мимо Розиной кровати, готовой к приезду Ласло, на лестничную площадку. Бурое пятно, след давным-давно вытравленного осиного гнезда под крышей, еще виднелось на некогда белом потолке, и надорванное ковровое покрытие было на прежнем месте — на верхней ступеньке, и все так же отсутствовала одна из балясин на повороте перил. Наверняка есть на свете люди, думал Рассел, которые регулярно делают обход своих жилищ, составляют списки мелких дел — там подправить, тут починить, — а потом берутся за них, пользуясь инструментами, содержащимися в полном порядке, в ящике со специальным отсеком для каждого. Но сам он определенно не из таких. Когда он был ребенком, мать называла его лентяем, в очередной раз заставая за чтением. Возможно, она была права и потому не удивилась бы, узнав, что в свои пятьдесят шесть лет он по-прежнему не способен собраться с силами и бросить всю свою решимость и энергию на ремонт и обновление будущей жизни с Эди.

Когда Макс наконец поцеловал Вивьен, она была готова и к Максу, и к поцелую. Регулярные свидания, его осторожность и старание не отпугнуть ее, длительность прощаний, совершенно отчетливо говоривших, что если он и поцелует ее, то отнюдь не в бездумном порыве — видя все это и будучи не лишенной ума, она прекрасно понимала, к чему он ведет. Поэтому когда Макс остановил машину возле ее дома, заглушил двигатель и повернулся к Вивьен, она уже была взволнована и вполне готова к продолжению. Поцелуй был, вероятно, лучшим из пережитых ею в исполнении Макса: и привычным из-за совместного прошлого, и непривычным из-за четырехлетнего перерыва в отношениях. Вивьен умело приняла этот поцелуй и ответила на него лишь настолько горячо, чтобы не обескуражить Макса. А затем вышла из машины.

Он тоже вышел.

— Можно мне зайти?

Вивьен перевела взгляд на дом. В окне спальни Розы над дверью еще горел свет.

— Нет, Макс.

Макс тоже посмотрел на окно.

— Виви…

Она уперлась ладонью ему в грудь.

— Нет, Макс. В другой раз.

Он сжал ее руку в ладонях.

— Но ты подумаешь?

— Да.

— Пообещай мне, Виви, поклянись. А я поклянусь, что на этот раз все будет по-другому.

Она высвободила руку и отступила на шаг.

— Я же сказала, что подумаю, Макс, — напомнила она, — и я сдержу слово. Спасибо за чудесный вечер. — Она крутанулась на каблуках и продефилировала через маленький садик к двери. Когда она обернулась на пороге, чтобы помахать рукой, он смотрел ей вслед таким взглядом, который она уже и не надеялась увидеть.

Очутившись дома, Вивьен включила свет в прихожей и увидела у телефона записку: «Звонила Элисон. Сможешь поработать после обеда во вторник, а не в среду на этой неделе?» И приписку пониже: «Обещаю, я сама выну белье из машины. Целую». Вивьен направилась по коридору на кухню, в которой Роза оставляла приблизительный порядок в стиле Эди, то есть не уделяя внимания завершающим штрихам и обшей гармонии атмосферы. По вечерам Вивьен обычно посвящала десять минут уборке — смахивала крошки со стола, убирала в посудомойку чашки, оставшиеся немытыми, — но сегодня, в приливе могущества и уравновешенности, только налила в стакан воды, погасила свет и поднялась к себе.

В щель под дверью Розиной комнаты пробивалась полоска света. Поколебавшись немного, Вивьен постучала.

— Входи! — отозвалась Роза.

Сидя на постели в розовой ночной кофточке, Роза читала журнал «Хелло!». Ее свежевымытые волосы рассыпались по плечами.

— Волосы у тебя дивные, — сказала Вивьен.

Роза улыбнулась ей поверх журнала.

— А ты, похоже, дивно провела вечер.

Вивьен поправила на плечах кремовую шаль и присела на край постели Розы, держа на весу свой стакан с водой.

— Сегодня — в стиле фьюжн. Морской окунь и карри из чечевицы.

— С шампанским?

— О да! — заулыбалась Вивьен. — Как всегда.

Роза отложила журнал.

— Ты его разоришь.

Вивьен кивнула:

— На это и расчет…

— Значит, настало время расплаты?

— Да нет, что ты, — откликнулась Вивьен, — просто такие мужчины, как Макс, воспринимают только те ценности, которые измеряются деньгами. Потому он никогда и не возражал против моего буквализма. — Она перевела взгляд на журнал. — А у тебя вечер прошел удачно?

— Нет, — сказала Роза, — но я не хочу о нем говорить. Лучше расскажи про свой.

Вивьен с наслаждением отпила воды и с наивной простотой объяснила:

— Ну, ужин был как ужин, ты же понимаешь…

— Как ужин? — переспросила Роза. — Тогда почему же ты решила рассказать мне о нем? Обычно ты так не делаешь.

Вивьен смотрела в дальний угол комнаты с такой улыбкой, будто либо представляла, либо вспоминала то, что доставляло ей удовольствие.

— По-моему, Макс разочаровался в холостяцкой жизни, — сообщила она, по-прежнему глядя вдаль.

Роза ждала. Вивьен медленно перевела взгляд на нее, затем на стакан с водой.

— Всех этих его девиц, даже работающих, очень интересовало, сколько он зарабатывает…

Роза молчала.

— Но Макс говорит, что ни одна не была готова проявить о нем хоть какую-то заботу, и вместе с тем все ждали от него постоянных знаков внимания — подавай им и путешествия, и ужин в ресторане, и билеты на трибуны центрального корта в Уимблдоне. По его словам, они заявляли об этом так, словно имели полное право на такое обхождение.

Роза откинулась на подушки.

— Какой ужас… — пробормотала она.

— Да, нас с твоей матерью воспитывали иначе, — продолжала Вивьен. — Нельзя рассчитывать, что мужчина будет баловать тебя, как принцессу, и взамен удовлетворится только необременительным сексом.

— Да?

— Нас учили, что нельзя только требовать — брать, брать, брать. У нас свои обязанности: содержать в порядке дом и готовить еду.

— А я думала, — с расстановкой сказала Роза, — что с Максом была другая проблема: он никогда не приходил домой вовремя, чтобы съесть приготовленную тобой еду.

Вивьен подняла взгляд и серьезно посмотрела на Розу:

— Он изменился.

— Я видела его в окно, когда он заезжал за тобой, и с виду он точно…

— Изменился внутренне, — поправилась Вивьен.

— А-а…

— Он понимает, что вел себя отвратительно. Осознает, что эксплуатировал меня. И знает, что никто не способен ужиться с ним лучше меня.

Роза рывком села.

— Ох, Виви! Виви, будь осторожна…

Вивьен улыбнулась ей.

— За последние четыре года он так много понял, — продолжала она. — Он страдал и страшно скучал по мне и нашей жизни. — Она сделала маленькую, но красноречивую паузу, а затем заключила: — Вот почему он хочет перебраться ко мне и предпринять еще одну попытку.