Второй медовый месяц

Глава 12

Ласло было совсем не слышно. Лежа в постели у стены, разделяющей их спальни, Мэтью гадал, чем занят его сосед: сидит и смотрит в пространство, точно окаменевший от страха кролик, или усердно перечитывает пьесы фиванского цикла, стремясь к истинному профессионализму. Он ничего парень, думал Мэтью, хотя и чудаковатый, и слишком уж он трогательно благодарен за комнату Розы после долгих месяцев заточения в Килбурне, среди кошачьих лотков. Благодарность Ласло заставила Мэтью пожалеть о скандале из-за денег. Напрасно он сорвался, не стоило орать ни на отца за то, что тот потребовал платы за жилье, ни на мать — за то, что так мало берет с Ласло. С виду Ласло напоминал того студента из романа Достоевского: кожа да кости, горящие страстью глаза и ни гроша за душой.

Мэтью поерзал на подушке. За годы жизни через стенку от Розы он досконально изучил каждый скрип и стук и уже знал, что ближе к окну звуки становятся слышнее. Вдобавок Роза была несдержанной и шумной, с грохотом задвигала ящики комода и хлопала дверью. А Ласло вообще не издавал ни звука, словно ходил лишь на цыпочках, дверцы шкафов закрывал бесшумно, на кровать ложился, затаив дыхание. Мэтью казалось, что так чувствует себя новичок в пансионе, где сам он никогда не учился, — именно так должно изводить ощущение близости незнакомых людей. Он сжал пальцы в кулак и поднял его вверх в густых сумерках поздней весны. Если дать руке упасть, она ударится о стену, и Ласло, наверное, вздрогнет, ахнет, выронит книгу. Ребячество, вне всякого сомнения, но чего еще ожидать, когда опять оказываешься в своей детской спальне, после долгих лет независимой жизни.

Он опустил сжатый кулак и положил руку на грудь.

— Вернись, — попросила тем вечером Рут. — Пожалуйста, вернись.

Она была в постели с ним, или он с ней, словом, они лежали вместе на бывшей общей кровати, в ее новой спальне, куда он не собирался заходить, поскольку не был ни слишком пьян, ни чересчур уверен в себе, но где все-таки очутился и обнимал Рут, а ее голова лежала на том же месте, где теперь была его рука, и она бормотала, почти касаясь губами его кожи: «Пожалуйста, вернись. Прошу тебя».

Он отвел волосы от ее лица и ничего не ответил. Немного погодя она приподнялась на локте и спросила: «Ты меня больше не любишь?», а он ответил чистую правду: «Люблю, конечно, но это ничего не меняет», на что она возразила: «Меняет, еще как!» И он устало напомнил: «Это мы уже проходили. Все прошли, и не один раз».

— Но ты же пришел ко мне сегодня, — сказала Рут. — И занимался со мной любовью.

Он не мог ответить, что это ничего не значит, потому что такой ответ был бы нечестным и никчемным. Конечно, секс с Рут — это важно, даже очень, но он ни на что подобное не рассчитывал, ничего не хотел, и теперь его переполняла унылая опустошенность. Он лишь испортил все окончательно. Подал Руг напрасную надежду, а она не могла осуществиться, потому что все вконец запуталось, проблема стала неразрешимой, и вдобавок уже слишком поздно.

Он поцеловал Рут в макушку, обнял ее голые плечи и начал высвобождаться так мягко и осторожно, как только мог. Он ждал, что она расплачется, но она просто замерла в позе, в которой он оставил ее — сжавшееся в комочек, молчаливое олицетворение горя и упрека. Одевшись, он задержался в дверях спальни, не зная, что сказать. «Извини» — чересчур жалко, «спасибо за ужин» — смешно и нелепо, «я люблю тебя» — жестоко и рискованно. В конце концов он просто произнес «пока», вышел из квартиры, шагнул в лифт и привалился к стенке, закрыв глаза. Как его угораздило оказаться в положении, в котором он причиняет боль любимому человеку, вовсе того не желая? Когда Рут позвонила ему и принялась умолять — мерзкое, унизительное слово, но именно так и звучал ее голос — заглянуть к ней на ужин, выяснилось, что отказаться гораздо труднее, чем согласиться. В довершение всего он закончил вечер совсем не так, как планировал, и, поддавшись примитивному порыву, бежал из ее квартиры на станцию подземки «Лондонский мост», в вагон поезда и в Северный Лондон, не переставая проклинать себя.

Из-за стены послышался шум: Ласло открыл окно. Мэтью представил себе, как его сосед выглядывает из окна, с наслаждением вдыхает воздух, радуется своему везению. Вероятно, он испытывает те же чувства, что и сам Мэтью до встречи с Рут — роскошное сочетание свободы и одиночества. Мэтью повернулся на бок, подбил подушку под шею. Если не можешь позволить себе не любить кого-то, думал он, по крайней мере можно немного изголодаться по этой любви, не позволять ее себе или не реагировать на ее порывы. Он закрыл глаза. Отныне — никаких звонков. Никакой переписки по электронной почте. Никаких контактов. Ничего.

— У нас в запасе еще шесть дней, — сообщил Фредди Касс, — затем — показ для прессы. А эта сцена меня до сих пор не устраивает.

Эди не смотрела ни на Ласло, ни на Черил. Скорее всего Черил держится так, словно упреки не имеют к ней никакого отношения, а Ласло ждет самого худшего.

— Меньше самодовольства, Черил, — продолжал Фредди Касс. И после паузы добавил: — Хватит блеять, Ласло, — и наконец, помолчав, заключил: — Хорошо, Эди.

— В этой сцене мне положено быть самодовольной, — со скучающим видом напомнила Черил.

Фредди пропустил ее слова мимо ушей.

Он продолжал, обращаясь к Ласло:

— К концу этой сцены ты ослепнешь. Ослепнешь. Но кто об этом пожалеет, если услышит, как ты хнычешь и просишь снисхождения?

Ласло прокашлялся. Эди настоятельно советовала ему не извиняться.

Он сказал:

— Да, я хнычу. Сейчас я — неприглядное зрелище. Я всецело поглощен самим собой, потому что умираю.

Фредди Касс ждал. Эди искоса взглянула на него: он смотрел не на Ласло, как обычно делал, когда выслушивал кого-нибудь, а на сцену, туда, где электрик разбирал софит.

— Меня не проняло.

— Я попробую еще раз.

— Да, постарайся, — кивнул Фредди и вздохнул. — А ты, Черил, кончай изображать потаскушку. Даже если такая по жизни. — Он шагнул вперед, в свет рампы, коснулся плеча Эди и прошел мимо, бросив: — Играй, как было.

Эди отошла в глубину сцены, туда, где будет дверь в сад, когда установят декорации. Ласло поймал ее взгляд и едва заметно подмигнул. Она удивленно раскрыла глаза. Похоже, упрек Фредди его нисколько не тронул, несмотря на всю обидчивость и ранимость. Как ни странно, у Ласло был вид человека, готового насмерть стоять на своем. Поднимая неглубокую корзину для цветов, которые фру Альвинг принесет из сада, Эди думала, что вновь обретенную энергию и уверенность Ласло можно даже приписать тому простому факту, что сегодня утром она предложила ему завтрак и смотрела, как он расправился с ним. Ласло ел, совсем как Бен, — с тем же особенным сочетанием равнодушия и увлеченности, свойственным молодым голодным мужчинам: две миски сухого завтрака, банан и четыре тоста он проглотил так, словно они спасли его от голодной смерти и вместе с тем проскользнули незамеченными. Эди испытывала ни с чем не сравнимое удовлетворение, почти облегчение, сидя напротив Ласло с кофейной кружкой и наблюдая, как он ест. Это было настолько приятно, что она повернулась к Расселу выразить свое удовольствие улыбкой и обнаружила, что он читает газету, как в пантомиме — высоко поднятой, заслонившись ею от внешнего мира.

Протянув руку, она хлопнула по газете чайной ложкой;

— Эй!

— Минутку, — отозвался Рассел, не опуская газету.

— Это невежливо, — жизнерадостно сообщила ему Эди. — За стол садятся для того, чтобы побеседовать.

Рассел сдвинул газету в сторону, чтобы только Эди видела его лицо.

— Только не за завтраком.

Ласло торопливо проглотил второй тост.

— Извините, — виновато произнес он.

Эди улыбнулась ему:

— Это не тебе — ему.

Рассел снова поднял газету, как прежде.

— Если ты когда-нибудь женишься, — произнес он, не обращаясь к Ласло по имени, — то очень скоро поймешь: что бы ни случилось, виноватым назначат тебя, и только тебя.

Эди отставила кружку и перевела взгляд на Ласло.

— Еще тост?

— Нет, спасибо, — откликнулся Рассел.

— Я не к тебе обращаюсь. Давно известно, что по утрам больше одного тоста ты не ешь. Ласло, тебе еще?

Он с вожделением взглянул на нарезанную буханку хлеба.

— Если можно…

Эди поднялась.

— Ну конечно, можно.

Рассел встряхнул газету, как простыню, и тщательно свернул ее.

— Я ухожу.

Засовывая ломтики хлеба в тостер, Эди взглянула на часы:

— Что-то ты рано.

— В самый раз.

— Ты же никогда не выходишь раньше десяти.

Рассел промолчал. Поднявшись, он придвинул газету Ласло.

— Удачного дня.

— Спасибо.

Постояв, Рассел добавил в спину Эди:

— До встречи.

Она обернулась к нему с широкой улыбкой и послала воздушный поцелуй. Рассел вышел из комнаты, было слышно, как он тяжело ступает по лестнице, поднимаясь в ванную.

— Если так будет удобнее, я могу завтракать у себя в комнате, — робко предложил Ласло.

Тостер негромко лязгнул и выплюнул на кухонный стол два тоста. Эди подхватила их и переложила на тарелку Ласло.

— Напрасные надежды. И нелепые. Это я про завтрак.

— Я не хочу никому мешать…

Эди уставилась на него в упор:

— Ты и не мешаешь. Рассел в полном порядке. Ешь тосты. Он принялся намазывать хлеб маслом. Проходя мимо, Эди легко коснулась его плеча и направилась к себе наверх. Рассел склонился над раковиной, чистя зубы. Эди вошла в ванную, прислонилась к дверному косяку и скрестила руки на груди.

— Я могла бы кормить вас завтраком посменно, — сообщила она. — Мэтью — в семь, тебя — по новому расписанию, в восемь, а Ласло в девять.

Рассел покончил с чисткой зубов, взял влажную махровую салфетку и старательно растер ею лицо.

— Очень смешно.

— Незачем вести себя так неприветливо, — продолжала Эди. — Почти грубо. Бедный мальчик — такая же обуза, как обои на стенах.

Рассел бросил салфетку в раковину.

— Не в нем дело, — ответил он, — и тебе это известно.

— Все меняется, — объяснила Эди, — редко бывает, чтобы все шло по плану. Будущее представлялось тебе одним, а оказалось другим. Так всегда было и будет, Рассел. Такова жизнь.

Он прошел мимо нее в спальню, искать пиджак. Оттолкнувшись от косяка, Эди двинулась за ним.

— Рассел, ты слышишь меня?

— На жизнь я не жалуюсь, — ответил он, что-то разыскивая в карманах пиджака. — И даже не думаю роптать, когда обстоятельства складываются не так, как хотелось бы. Но мне трудно понять, зачем усложнять жизнь намеренно, себе во вред.

— Если ты про переезд Ласло к нам…

Рассел нашел свой проездной и переложил его из одного кармана в другой.

— Можно и так сказать.

— То есть «да»?

Он вздохнул.

— Похоже, ты готова на все, лишь бы не оставаться со мной наедине.

У Эди вырвался краткий недоверчивый смешок.

— Вот как? А кто чуть ли не силой отправил меня на прослушивание по Ибсену?

— Это другое дело.

— Думаешь?

— Твой личные эмоции тут ни при чем.

Выдержав маленькую паузу, Эди угасающим голосом выговорила:

— Как мало ты все-таки знаешь… А еще театральный агент.

Рассел шагнул к ней, взглянул на нее сверху вниз.

— Бесполезно, — наконец заключил он.

— Если мне нельзя даже предложить лишний тост жильцу, чтобы не нарваться на выговор, — тогда да.

Он взял ее за плечи.

— Я просто надеялся, что теперь, по прошествии без малого тридцати лет, у нас начнется другая жизнь, на которую раньше у нас не оставалось ни единого шанса. — Он убрал руки. — Думаю, я надеялся наконец-то почувствовать себя женатым. Вот и все. Стать просто супругом.

Эди поправила ему завернувшийся воротник пиджака.

— Возможно, у нас разные представления о том, что значит быть супругами.

— Но ведь мы всегда…

Она прервала его взглядом.

— А теперь — нет. Значение имеет то, что есть сейчас, а не что было всегда. Поэтому я сейчас спущусь в кухню и попробую покормить беднягу еще чем-нибудь.

— Думаю, он оценит, — явно переборов себя, ответил Рассел.

— Да, он-то оценит, — многозначительно согласилась Эди, покинула спальню и вернулась в кухню, где Ласло уже ставил посуду в посудомойку, а Арси подбирался к сливочному маслу.

Услышав ее шаги, Ласло выпрямился. Он улыбался.

— Это было так здорово, — признался он. — Я никогда не завтракал по-настоящему. Даже не знал, как это бывает.

И теперь, глядя на него с другого конца сцены и размышляя, действительно ли сыграл свою роль завтрак, Эди видела: с Ласло что-то произошло. Когда через несколько минут он вышел на сцену, встал у стола, перебирая книги на нем, и произнес: «Все сгорит. Ничего не останется на память об отце. И я сгорю тут», все, в том числе и Фредди Касс, поняли, что постановка разом перешла на иной уровень.

В обеденный перерыв, сидя на траве в парке, Роза отправила братьям эсэмэски: «У мамы первого премьера. Пойдем все вместе?»

Во что выльется эта затея, она пока не представляла. Мэтью, наверное, скажет, что поход на премьеру должен организовать Рассел, Бен — что у него дел по горло, и это будет означать, что он не прочь привести в театр Наоми, но сам пока не знает, стоит ли знакомить ее с родными. Но как бы ни отреагировали братья, Роза просто не могла не связаться с ними по поводу премьеры: ей настоятельно требовалось, чтобы и ее включили в этот поход, или, скорее, не забыли о ней в суматохе, назначили ответственной за организацию семейного мероприятия.

Странно, но в последнюю неделю или дней десять Розу не покидали тревожные мысли о семье. Несмотря на небрежное заявление в разговоре с Кейт о том, что ее родные живут как-то странно и дико, на самом деле Розе было не все равно, особенно теперь, когда Вивьен отвлек возрожденный роман с Максом. Вивьен уверяла Розу, что держит его на расстоянии и ни за что не согласится на то, что он предлагает, но даже это обстоятельство вносило ощутимую ноту непостоянства в положение самой Розы, и эта нота постоянно звучала в ее голове в сопровождении барабанной дроби. Мысли о том, что Мэтью вернулся к себе в спальню, а Ласло водворился в ее собственной комнате, были не то чтобы неуютными, но служили постоянным и нежелательным напоминанием, что она слишком зависима и этим вовсе незачем гордиться. Несмотря на нынешнее наличие работы и уже доказанную способность преуспеть на ней — о том, каково ей пришлось бы, если бы работа оказалась ей не по зубам, лучше было даже не думать — и даже несмотря на первые робкие шажки по пути к окончательной выплате долгов, Розу не покидало мрачное ощущение, что она по-прежнему бьется, как рыба об лед. Ей удавалось выдавливать из себя бурную радость в присутствии Кейт или Вивьен, но на них она уже не рассчитывала. Во всяком случае, не больше чем на то, что сейчас все близкие с облегчением и радостью обратятся к ней с просьбой организовать торжественный выход счастливой традиционной семьи на театральную премьеру матери.

Она со вздохом выключила телефон и бросила его в сумку. За последние несколько месяцев она убедилась, что сообщений, которые никогда не придут, лучше вообще не ждать. Мало того, ей удалось доказать себе — правда, не слишком твердо, — что офисным правилам следует подчиняться. Роза поднялась. Чтобы удивить менеджера, она, пожалуй, подчинится еще одному правилу и вернется за десять минут до конца обеденного перерыва, а не с пятиминутным опозданием. Время до конца рабочего дня она посвятит увлекательному составлению счетов, а если к вечеру не дождется известий от братьев, то позвонит им и выдвинет саму себя на главную роль в затее, заслуживающей только похвал.

— Я не вовремя? — спросила Вивьен по телефону.

На другом конце провода долго молчали.

Наконец Эди спросила:

— С каких это пор ты стала настолько деликатной?

— Ну, я думала, что ты, возможно, репетируешь…

— Репетирую.

— И устала…

— Да, устала.

— В таком случае я позвоню в другой раз, — заключила Вивьен.

— Ты где?

— Дома, — ответила Вивьен. — У себя в прихожей, сижу на стуле рядом с телефонным столиком и говорю по стационарному телефону.

— Голос у тебя какой-то странный.

Вивьен вытянула шею, чтобы увидеть свое отражение в зеркале на противоположной стене. Поправила прическу.

— А вид нормальный.

— Везет. А я виду сущий страх Божий. Последние репетиции всегда изматывают. Только что думала, что вжилась в роль, — ан нет, ничуть не бывало.

— Вот поэтому я и звоню, — подхватила Вивьен.

— Из-за моего спектакля?

— Да. Я хотела бы сходить на премьеру.

После очередной паузы Эди спросила:

— С чего вдруг?

— А что такого?

— Ты же никогда не проявляла даже тени интереса ко мне и к театру. Будь я склонна к виктимности, сказала бы, что ты никогда не оказывала мне никакой моральной поддержки. Наверное, теперь вдруг надумала только потому, что Роза живет у тебя.

— Не совсем… — осторожно отозвалась Вивьен.

— Тогда в чем дело?

— Я просто думала… — Вивьен вытянула ноги, повернула одну, изучая свой подъем в туфлях на высоком каблуке. — Думала, не привести ли Макса. Мы с ним могли бы прийти вдвоем, да и Розу прихватить.

— Шутишь?

Вивьен решила сдержаться.

— Нет, ничуть. Просто мне хочется сходить в театр, ему тоже, и мы могли бы собраться вместе.

— Но почему? — допытывалась Эди.

— А что тебя удивляет?

— Макс не отличит трагедию от кукольного спектакля. Виви, мы играем Ибсена.

Вивьен живо выпрямилась.

— Это совсем другой случай.

— Чем?

— Все дело в Максе. В нас с ним. Теперь все будет иначе.

— Боже… — в изнеможении простонала Эди.

— Я хочу заново познакомить Макса со всеми. Хочу, чтобы ты перестала язвить на его счет и дала ему шанс, хочу напомнить ему, что у меня очень интересная семья.

Эди коротко фыркнула в трубку.

— По крайней мере Рассел всегда был предельно корректен с ним…

— «Корректен», — повторила Эди. — Это что еще за новости?

— Не понимаю, откуда в тебе столько пренебрежения. Ты ведь знаешь, мы не разведены. Он по-прежнему мой муж. Ты знакома с ним уже двадцать пять лет.

— Вот именно.

— Я хочу только одного, — продолжала Вивьен, продевая карандаш в свернутый тугой спиралью телефонный шнур, — привести своего мужа в следующий вторник на спектакль, где моя сестра играет главную роль, и посмотреть этот спектакль в компании моего зятя, племянницы и племянников.

— Да ради Бога, — отмахнулась Эди, — хочешь поиграть в счастливое семейство — пожалуйста.

— Какая ты все-таки грубая…

— Просто реалистка, — поправила Эди.

— Эди, мне кажется, что теперь все будет по-настоящему.

После еще одной паузы Эди спросила изменившимся голосом:

— Ты уверена?

— Насчет Макса?

— Да.

— Уверена, — подтвердила Вивьен. — Он никогда не говорил со мной так, как в последнее время. Он хочет, чтобы все было по-моему, желает быть частью моей жизни, если я соглашусь, а не ждет, что я буду подстраиваться к нему, как раньше.

— Значит, больше не будет женщин, шикарных машин и принуждения к тому, чего тебе не хочется?

— Нет, — ответила Вивьен.

Эди задумчиво протянула:

— Неужели ты считаешь, что человек и вправду способен настолько измениться?

— О да! Я ведь изменилась. Теперь я гораздо сильнее, чем была когда-то.

— Ммм…

— Так я и сказала Максу, Эди. Заявила ему, что он может вернуться, только если действительно стал другим и прежние выходки больше никогда не повторятся.

— Вернуться? — переспросила Эди.

— Да. Он просил разрешения. Конечно, я ответила, что подумаю, и вот теперь хочу согласиться.

— Виви, — голос Эди зазвучал резче, — Макс собирается вернуться обратно в коттедж?

— Я же только что объяснила. Если он хочет жить со мной, другого способа нет, расставаться с коттеджем я не собираюсь. Я люблю и свой дом, и Ричмонд.

— Значит, Макс снова поселится в твоей девичьей келье…

— В моей спальне. Да.

— А как же Роза, позволь узнать?

Вивьен вытащила карандаш из телефонного шнура и принялась рисовать в блокноте гигантский глаз в профиль, с гротескно-густыми ресницами.

— В том-то и сложность…

— Она не может жить у тебя, если там будет Макс!

— Да.

— Значит, ты ее выставишь…

— Да, я собираюсь попросить ее подыскать другое жилье, — подтвердила Вивьен, пририсовывая нижние ресницы. — Сегодня приготовлю особый ужин в ее честь и все объясню. Уверена, она меня поймет.

— Ты — нечто…

— Она же видела, к чему идет дело. И была так мила, так помогала мне и слушала с таким интересом…

— Ясно, — пробормотала Эди.

— Откровенно говоря, она не могла не понять, что будет дальше.

— Да уж, такого слона да не приметить…

— Она умница, — продолжала Вивьен, не слушая сестру, — трудится изо всех сил, из дома носа не высовывает, и…

— Этого достаточно, — перебила Эди. — Роза — моя дочь.

— О, я сделаю все возможное, чтобы не обидеть ее…

— Если хочешь знать, — ответила Эди, — даже если ты встанешь на колени и заговоришь шепотом, факт останется фактом: ты ее выгоняешь.

Эди не сомневалась, что в доме никто не спит. С верхнего этажа уже несколько часов доносились слабые шорохи, и хотя Рассел лежал рядом неподвижно, в этой неподвижности чувствовалась приглушенная настороженность, доказывающая, что он бодрствует. Радиобудильник на тумбочке Эди показывал без четверти три, сквозь шторы пробивалась полутьма летнего города. Спал только кот, свернувшийся аккуратным шерстяным пончиком в ногах кровати. К остальным обитателям дома, рядом с Эди и над ней, сон не шел.

Она повернула голову на подушке и посмотрела на Рассела. Он лежал на боку лицом к ней, закрыв глаза. Его волосы, как всегда, длинноватые, были взлохмачены, но, к счастью, еще не начинали редеть. Он дышал носом, размеренно и ровно, губы были плотно сомкнуты. Даже в темноте Эди видела, что Рассел и вправду стареет красиво — без уродливых морщин и отвисшего брюшка, и хотя делает вид, что на внешность ему наплевать, не позволяет себе распускаться. Лежа рядом, он казался совершенно настоящим — тем человеком, которому можно доверять, потому что он именно такой, каким выглядит. А выглядел он мужчиной, человеческим существом, от которого Макс, муж Вивьен, отличался настолько, словно явился с другой планеты.

В сущности, Макс всегда забавлял Рассела. И если уж говорить начистоту, к чувствам Вивьен к мужу Рассел относился куда снисходительнее, чем Эди. Однажды, когда Макс явится в гости в пальто из верблюжьей шерсти, Рассел оказал ему более радушный прием, чем удалось Эди, позволил ей сколько угодно язвить насчет манер торговцев подержанными автомобилями, но ее примеру не следовал. Рассел считал, что если Вивьен счастлива с этим человеком, ничего другого от него не требуется. Иногда Эди восхищала выдержка Рассела, но чаще просто бесила.

Она протянула руку и коснулась его.

— Расс…

— Ммм… — отозвался он, не открывая глаз.

— Ты не спишь?

— Умм.

— По-моему, мальчишки тоже…

— Мы тут ни при чем, — ответил он.

— Мэтт, наверное, думает о Рут, а Ласло — об Освальде.

— Наверное.

Эди взяла его за руку.

— Сегодня звонила Вивьен.

— Ммм?

— У них с Максом закрутилось по новой.

Рассел открыл глаза.

— Правда?

— Ага. Да еще как. Свидания, цветы, клятвы, что теперь все будет по-другому.

— А вдруг и вправду будет.

— Ты же знаешь Макса…

Рассел зевнул, прикрывая рот, пожал пальцы Эди, втянул руку под одеяло. И снова закрыл глаза.

— Может, он изменился, — пробормотал он.

— Вот и она так говорит.

— Может, она права.

— Надеюсь, — ответила Эди, — потому что она разрешила ему вернуться.

Рассел приоткрыл один глаз.

— Флаг ей в руки.

Эди придвинулась к мужу.

— Она из своего коттеджа ни ногой. Говорит, что другой дом ей не нужен. Макс возвращается к ней.

— Ну да.

— Рассел, ты послушай. В коттедже Вивьен живет Роза. Роза живет у Вивьен в комнате для гостей.

Рассел разом открыл глаза и поднял голову.

— О Господи…

— Вот и сейчас она там, — продолжала Эди. — Поужинала с Вивьен, которая пообещана приготовить что-нибудь особенное, подольститься на свой манер, а потом объявить, что выставляет Розу за дверь.

Рассел застонал и перекатился на спину. Эди увидела, что он смотрит в потолок.

— Я все думаю о ней, — призналась Эди, — представляю себе, как она лежит в постели, через стенку от Виви, которая чуть не прыгает от радости. А Роза лежит и гадает, что же ей теперь делать, куда деваться, как признаться нам, что у нее опять неприятности.

Рассел промолчал. Он поднял руку, почесал бровь и снова опустил ее.

— Послушай, я понимаю, что ты сейчас чувствуешь, — сказала Эди. — Знаю, как тебе трудно. И помню, что ты не этого хотел. Но мне невыносимо думать о том, каково сейчас Розе, невыносимо знать, что она убеждена: ей некуда идти. Это выше моих сил. — Она помолчала и заключила: — Я хочу хоть немного помочь ей. Хочу сделать первый шаг сама, избавить ее от этой необходимости. Хочу сказать, что она может вернуться домой.