«Господи, как умирать надоело…»
«Это не мои приключения, это не моя жизнь! Она приглажена, причесана, напудрена и кастрирована!»
Этот Город был болен. Стар и болен. Кирпичи первых зданий, в нем построенных, были ровесниками становления империи Чингисхана Тимучина. Когда-то по его улицам, гремя доспехами, двигались рыцари тевтонского ордена, идущие в походы на Русь. Вверх по синей ленте реки, текущей через Город, поднимались драккары викингов, пришедших в набег на местные племена за солнечным камнем. По его площадям маршировали полки Фридриха Великого, Наполеона и Кутузова. На горе, давшей ему название, раньше стоял замок королей государства, державшего в страхе половину Европы. В Городе были парки, сады, музеи и крупнейший в Европе университет, студентами и преподавателями которого были самые видные философы, математики, поэты и музыканты своего времени.
Он начал болеть перед последней большой войной, когда вместо музеев и садов в нем стали строить форты и бомбоубежища. Кризис пришел вместе с этой войной, практически стершей Город с лица земли и убившей его жителей. На их место пришли другие. Они были не хуже и не лучше прежних, просто другие. Они пытались лечить Город, но их лекарства были сродни яду. И если в начале века Город был стар благородно, как седой аристократ с прямой спиной и ясным взглядом, то к его окончанию он был уродливо стар. Новые здания, как раковые метастазы, такие же бессмысленные, бесполезные и безобразные продолжали расти на его теле. Он уже умер, но еще не понял этого, умер, и превратился в догнивающий полутруп на койке хосписа без всякой надежды на возрождение.
Я сидел на крыше уродливого двадцатиэтажного здания, построенного на месте замка королей, смотрел вниз и прощался с Городом. У него не было выбора, продолжать ли влачить свое жалкое существование, или покончить с этим навсегда, оборвав поток непрекращающейся боли и прижизненного гниения. У него не было, а у меня такой выбор был. И я его сделал.
Перелив оставшиеся в бутылке сто грамм в синий пластиковый стаканчик, отсалютовал посудой заходящему над Городом солнцу и выпил свой последний в жизни глоток водки. Я уже был пьян, и последняя доза новых ощущений мне не добавила. Да, совсем недавно, всего полтора года назад, бутылка водки была для меня гомеопатической дозой. А сейчас был настолько пьян, что меня шатало даже порывами мокрого западного ветра, вечного жителя этого Города. Мерзкая зараза, поселившаяся в теле, за короткое время превратила меня в полный боли обтянутый кожей лысый скелет, истребила все чувства и оставила одно желание — быстрее бы все закончилось. Но организм жил. Пронзаемый черными стрелами метастаз, он боролся. Работало — не сдавалось сердце, когда-то превращенное жестокими тренировками в железный насос, качали не нужный уже телу кислород ведерные легкие, пытались очистить накачанную лекарствами кровь почки. Добегающие до мозга сигналы периферийной нервной системы транслировали только одно — боль, боль, боль.
Я пил не от того, что боялся совершить последний шаг, совсем нет. Просто мне хотелось под конец испытать еще какие-то ощущения, кроме изматывающей все существо боли. Курить бросил давно, наркотиков не употреблял никогда, для общения с женщиной был бесполезен. Оставалась только водка — вечная спутница горестей и радостей наших. Как там у Великого?: «И стаканчик подмигнул, блеснул в лунном свете, и помог этот стаканчик..». Соврал Великий, не помог. На осознанность моего поступка опьянение не повлияет никаким образом. Решение принял еще вчера, когда получил результаты последнего МРТ головы — метастазы в мозгу. Дальше будет только одно: воющий от боли, ничего не соображающий овощ на больничной койке. Я точно знал это, видел таких в клинике, где меня пытались лечить.
Все, хватит, тянуть нечего, заканчиваем прощание. Помогая себе руками, взобрался на невысокий парапет крыши так никогда и не ожившего здания в центре умирающего Города, встал у края, выпрямился, шатаясь от водки и от ветра, раскинул руки, оттолкнулся, и начал падать вниз.