Второй шанс 5

Глава 2

После репетиции я решил немного прогуляться пешком, а Богатиков в свою очередь рванул на какую-то тусовку к своим старым московским знакомым. Звал и меня, но я вежливо отклонил предложение. Напоят, чего доброго, вусмерть, и проснусь завтра с больной головой. Да и нечего мне, официально ещё несовершеннолетнему, со взрослыми тусоваться. Лучше уж я свежим воздухом подышу.

Да, всё-таки гулять по Москве 1979 года куда приятнее, нежели в 2020 году, откуда меня сюда и забросило. Ни тебе баннеров на каждом шагу с рекламой машин, колготок и концертов, ни постоянного визга тормозов и сигналов клаксона… Опять же, если встретишь таджика или узбека, то можно быть уверенным, что это не мигрант приехал дворником работать (а то и вовсе наркоту толкать), а турист по профсоюзной путёвке на экскурсию прибыл, либо по работе командирован решать какие-то вопросы. С поставкой в Душанбе трубопроводной арматуры, например. Правда, не уверен, что в Москве есть завод, выпускающей что-то подобное, скорее, это на Урале имеется в наличии с их металлопрокатными станами и прочими железяками.

Однако, кстати, чистота столичных улиц оставляет желать лучшего, достаточно взглянуть на переполненные урны и мусор возле ларьков с мороженым. При Собянине Москва была чище, в том числе и за счёт тех же таджиков-дворников. Кто сейчас рулит столицей, Гришин? Может когда-нибудь пересечёмся, попеняю ему на мусор.

Вот ведь, всё же не удалось остаться неузнанным. Надо было из дому что ли солнцезащитные очки захватить… Одна девушка обернулась, потом парочка молодых людей обратила на меня внимание, а дальше услышал:

– Извините, а вы случайно не Максим Варченко?

Чувствуя, что меня раскололи, мило улыбаюсь, насколько хватает выдержки, и отвечаю девушке, кстати, достаточно симпатичной:

– Автограф хотите? Сегодня раздаю бесплатно.

Не прошло и минуты, как ко мне выстроилась настоящая очередь. В основном, конечно, молодёжь, среди которой преобладали девушки. Неожиданно нарисовалась пара японских (скорее всего японских) туристов. Один из них достал фотокамеру «Nikon» и, протиснувшись поближе, нагло принялся меня фотографировать.

Вот ведь, погулял называется… Конечно, я могу автографы раздавать и час, и два, тем более что правая рука у меня вполне себе здорова, но хотелось бы всё же просто погулять, а не повторять одно и то же казавшееся мне уже бессмысленным движение, от которого десять минут спустя начинало сводить пальцы и запястье. Эдак и до «тоннельного синдрома» недалеко, с которым в своё время мне пришлось столкнуться по причине постоянной работы с компьютерной мышью. Шутка, конечно, но в каждой шутке. Как известно…

– Граждане, что происходит?

А вот весьма кстати товарищ милиционер нарисовался. Народу, впрочем, на него по барабану, как лезли с автографами, так и лезут.

– Граждане! – повысил голос сержант. – Я спрашиваю, что здесь происходит?!

– Это же артист известный, – крикнул кто-то. – Стоит вот и всем подряд раздаёт автографы.

Милиционер широким плечом раздвинул толпу, чтобы рассмотреть меня получше.

– Что-то я не помню такого артиста. Да и молодой какой-то, – пробормотал он себе под нос.

Но его прекрасно услышали.

– Так это не киноартист, а певец, его во всём мире знают. А ещё его песни Пугачёва и Ротару исполняют.

– Товарищ сержант, выручайте, – обратился я к представителю органов правопорядка как бы в шутливой форме, но в то же время со вполне серьёзными намерениями. – А то эдак я сегодня до гостиницы не доберусь.

– Есть выручать! Граждане, ну-ка пропустите человека!

Подхватил меня под локоток и вытащил из толпы, которая, словно намагниченная, двинулась следом за нами.

– Граждане, не нужно нас преследовать! Так, если не отстанете, я по рации вызову дополнительный наряд с автозаком. Посидите 15 суток, подумаете над своим поведением.

В общем, с грехом пополам оторвались. Я поблагодарил сержанта за помощь и нырнул в ближайшую подворотню с твёрдым намерением окольным путями добраться до станции подземки, где в толпе легче остаться неузнанным. Тем более час пик, там народу должно быть вполне прилично.

А домишки тут ещё, похоже, довоенной постройки, как бы не дореволюционной. Настоящий московский дворик, как в фильме «Родня», где героиня Мордюковой в таком вот прелестном местечке отыскала своего бывшего мужа, которого играл актёр Иван Бортник, до того сыгравший Промокашку в «Месте встречи…». Вон даже лестница, прямо с улицы ведущая на второй этаж, один в один, и за узкой подворотней проехал трамвай – в фильме, точно помню, он тоже мимо катил. А что, вполне может быть, и впрямь оказался в этом самом дворике. Интересно, в этой реальности Михалков снимет «Родню»? Собственно, через несколько лет и узнаем.

Дальше до гостиницы добрался без приключений, хотя в вагоне метро одна притиснувшаяся ко мне девица, похоже, меня всё-таки «срисовала». К счастью, оказалась скромной, не стала приставать, лишь поедала взглядом, а когда я ей улыбнулся, её щёчки сразу же покрылись румянцем.

Богатиков, что неудивительно, ещё не вернулся от своих московских друзей. Я же решил не заказывать еду в номер, а нормально отужинать в ресторане, куда имел право спокойно пройти как постоялец гостиницы. Огромный зал ресторана оказался наполовину полон, или наполовину пуст, кому как нравится. Вон даже негры за одним из столиков белозубо скалятся, и среди них затесалась вполне симпатичная негритяночка.

С негритянками мне спать в той жизни не доводилось, как-то всё больше славянки… Правда, была одна татарочка, в постели просто огонь, эх, я бы с ней повторил. Ладно, Максим Борисович, не фиг, у тебя есть здесь кого любить.

– Добрый вечер, молодой человек!

Подошедший метрдотель меня, что удивительно, узнал и заявил, как приятно видеть такого молодого, но уже известного музыканта и писателя в их заведении. По моей просьбе усадил меня за дальний столик. Мне не хотелось лишний раз светить физиономией, а самому отсюда наблюдать за происходящим в зале было вполне комфортно.

Официант нарисовался моментально, я просмотрел меню и выбрал в качестве закуски мясное ассорти, оливье по оригинальному, как утверждалось, рецепту, пельмени с телятиной, которые подавались с обжаренными белыми грибами и сметаной, бефстроганов из телятины, а на десерт яблочный штрудель и кувшинчик холодного клюквенного морса. Думал сначала о чае или кофе, но затем всё же остановил свой выбор на прохладительном напитке – к вечеру что-то стало душновато.

Оливье и мясное ассорти на моём столе появились через несколько минут. Пока с ними неторопясь расправлялся – принесли бефстроганов. Мясо показалось мне слегка сыроватым, но может быть, это местная фишка, думал я, нарезая ножом кусочки и подцепляя их на вилку, которую держал в левой руке. Правила этикета удачно совпали с моей травмой, и левую руку не нужно было лишний раз напрягать.

Отужинал на 5 рублей 55 копеек, а сунул официанту червонец – почти пятёрка на чай даже в таком престижном ресторане, думаю, вполне приемлемо. Хотя по невозмутимому виду лощёного сотрудника общепита трудно было догадаться, доволен ли он чаевыми. Не знаю, бодяжат ли они тут коньяк карамелью и чаем, делятся ли с ними повара якобы списанными продуктами, но, если прикинуть хрен к носу, то в таком заведении официант за вечер только на чаевых должен зашибать полтинник, не меньше. Попасть на такую хлебную должность можно только по блату, кому-то приходится сначала заплатить серьёзную сумму, чтобы после получить возможность «отбиться» и начать работать в плюс.

В 10 вечера, когда мой сосед уже подтянулся и принимал душ, будучи лишь слегка навеселе, заявилась Ольга Вячеславовна.

– Богатиков здесь? Душ принимает? Ага, слышу… Вот, держите, пропуска на вас с Юрием Иосифовичем, предъявите на Троицких воротах. Отсюда до Кремля десять минут пешком, так что не вижу смысла присылать за вами машину, она и так нарасхват. Я буду встречать вас и остальных участников концерта в фойе Дворца съездов, на входе, там уже получите дальнейшие распоряжения. У вас есть какие-то свои планы на завтра?

– Насчёт соседа не знаю, а мне надо бы посетить парочку адресов…

– Это надолго?

– Думаю, до четырёх часов я точно обернусь.

– Умоляю, не опаздывайте! Если потеряетесь и не выступите на концерте – не поздоровится ни вам, ни мне.

– Уверяю, Ольга Вячеславовна, никуда я не потеряюсь, всё-таки уже не мальчик.

– Не мальчик… Вот именно что мальчик. Ладно, спокойной вам ночи с Юрием Иосифовичем.

– И вам тоже спокойной ночи, Ольга Вячеславовна! До завтра!

Ровно в 9 утра я стоял у входа в здание, на котором красовалась вывеска, извещающая, что именно здесь располагается Всесоюзное агентство по авторским правам. Резник опоздал всего на пять минут.

– Процесс оформления заявки не такой уж и быстрый, – сказал он, когда мы входили внутрь, – но, скажу по секрету, у меня здесь протоптана тропинка: Боря Панкин – мой старый приятель. Сейчас как раз поднимемся к нему, мы с ним вчера вечером ещё созвонились.

И впрямь Резник дружил с главой Агентства, тот не только нас принял, но и чаем напоил. По ходу дела я сказал, что у меня ещё с собой и песня «Погода в доме», которую тоже хотелось бы оформить в надлежащем виде.

– А текст залитован? – спросил Панков. – Тогда не вопрос.

Когда мы закончили с чаепитием, он поднял трубку одного из двух аппаратов на своём столе и кому-то позвонил:

– Валентина Викторовна, сейчас к вам подойдут Резник и молодой автор Максим Варченко, у них с собой парочка произведений, вы уж примите их без очереди… Да-да, я всё понимаю, но это моя просьба. Спасибо!

Мы пошли в указанный кабинет, где без всяких очередей и бюрократии зарегистрировали и наше с Резником совместное произведение, и песню «Погода в доме».

– Подбросить до гостиницы? – спросил на улице Резник, высматривая свободное такси.

– Нет, спасибо, мне ещё по нескольким адресам надо прокатиться. Кстати, не думали ещё, кому можно нашу вещь предложить?

– Честно говоря, пока ещё нет.

– Может, Пугачёвой?

– Аллочке? Хм… В общем-то, почему и нет?

Конечно, с «Погоды в доме» навар ожидается более солидный, чем с «Лестницы», если ещё удастся Пугачихе эту песню пропихнуть. В любом случае дальше Илья… э-э-э… Рахмиэлевич пусть действует сам.

Резник поймал такси первым, я сел в следующую машину.

– На Сущёвскую, пожалуйста.

А что, имею и возможность, и право прокатиться на таксомоторе, как говорили наши дедушки и бабушки. Да и в это время многие так ещё по привычке называют такси. Сами таксисты, опять же, не то что в моём будущем, чувствуют себя элитой. Мне попался немолодой водитель, чем-то смахивающий на актёра Папанова, в кожаной куртке и фуражке с буквой «Т» на кокарде.

Защёлкали цифры в счётчике, а из автомагнитолы на смену Сенчиной и её «камушкам» вдруг грянула Ротару с песней про хуторянку.

– Тоже хорошая песня, когда слышу – хочется в пляс пуститься, – заметил таксист.

Я про себя усмехнулся, однако скромно умолчал, кто автор этой вещи. Тем более на самом деле это даже не я, просто попользовался чужой песней, пусть даже ещё и не придуманной.

Эх, жизнь такая жизнь… Отвернулся в окно, глядя на проплывающие мимо виды столицы, чувствуя, как мною овладевает чувство какой-то щемящей ностальгии. Сердце словно сжимало тисками, в горле стоял ком, в носу предательски пощипывало, ещё и в глаза увлажнились. Это моя сентиментальная старость из своей берлоги выползла наружу.

Я смотрел на весеннюю Москву, её широкие проспекты, утопающие в майской зелени парки и скверы, на стремящиеся ввысь высотки и старинные особняки прошлого, а то и позапрошлого века, и думал, как же она красива, столица нашей огромной, многонациональной Родины, в которой дружно живут казах и белорус, русский и украинец, латыш и узбек…

И ведь в самом деле в большинстве своём совершенно, казалось бы, разные народности даже и не думают враждовать. Но ведь где-то внутри тлеют угольки межнациональной розни! Националисты всегда были, есть и будут, но при Советской власти за редким исключением они и нос боялись высунуть из своей вонючей норы. Это при плешивом они почувствовали свободу, а при беспалом страна и вовсе развалилась. Пресловутая демократия, помноженная на такую же пресловутую толерантность, дала свои ядовитые всходы. Не знаю, наверное, у нас, славян, такой менталитет, что демократия и толерантность должны быть строго дозированы, иначе жди беды. Расплодятся всякие навальные с каспаровыми, и хрена с два рот им заткнёшь.

То же самое можно сказать о жителях кавказских и среднеазиатских республик. Разве что прибалты с их почти европейской рассудительностью более-менее способны переварить свалившееся на них «счастье». Однако ж сколько говна в них накопилось за эти годы, что они провели в составе СССР, и всё это дерьмо понеслось в сторону «старшего брата». Мол, оккупанты, полвека гнобили нас, высасывая ресурсы. Вот только почему-то не помнили, сколько «оккупанты» сделали для них. А я помнил, в моей голове засела цифра, что только в период с 1940 по 1960 год на территории одной Латвии было построено более 20 различных производственных предприятий и заводов. «ВЭФ», «Радиотехника», «РАФ»… Может быть, и без «оккупантов» латыши сумели бы построить что-то подобное, но факт остаётся фактом.

– Приехали. Рубль восемьдесят с вас, молодой человек.

Я сунул таксисту две рублёвые купюры, поблагодарил за поездку и, не дожидаясь сдачи, выбрался из машины. Полминуты спустя уже докладывал вахтёру, кто я и к кому прибыл. Ещё через пару минут после короткого стука я входил в кабинет ответственного секретаря издательства «Молодая гвардия». Первым делом достал из дипломата «Золотой петушок», который был принят хозяином кабинета с благодарностью.

– Значит, сегодня выступаешь в Кремлёвском Дворце съездов? – начал тот издалека. – А завтра, выходит, мы тебя сможет лицезреть на экране телеприёмника? Вот молодец, … Ладно, выкладывай свою рукопись, дай хоть я пару страниц прочитаю.

– Вот, – снова открываю дипломат, достаю одну из двух пухлых папок и тут же виновато добавляю. – Только, тут такое дело, Валерий Николаевич… В общем, я и Полевому наобещал, вот тут для него ещё папка.

– Ну вот, а говорил, право первой ночи у нашего издательства, – расстроился Бушманов.

– Так ещё далеко не факт, что ему роман приглянется, – попробовал я утешить ответсека. – Да и вам вдруг не понравится… И, опять же, кто знает, когда у них он начнёт выходить. К тому же в журнальном варианте, а там наверняка редакторы Полевого что-то подсократят. В конце концов, у вас эксклюзивное право на публикацию «Ладожского викинга».

– Это верно, – согласился слегка повеселевший после аргумента с «Ладожским викингом» Бушманов. – Причём, как я и обещал, запланирован 100-тысячный тираж. Уже придумал, на что потратишь деньги? А то можно и на кооперативную квартиру в Москве замахнуться… Ну это я так, шучу, хотя в каждой шутке, как известно… Так, тебе индийский чай или растворимый кофе? Кофе? Только сливок нет… Ладно, сделаем без сливок.

Пока я пил горячий, обжигающий кофе, в который предварительно кинул три кусочка рафинада, Валерий Николаевич знакомился с первой главой романа о нелёгкой и в то же время увлекательной доле сотрудника МУРа. Знакомился обстоятельно, не спешил, то и дело поправляя сползавшие на кончик носа очки.

Минут пятнадцать спустя отложил рукопись и, избавившись наконец от очков, довольно потёр ладони.

– Неплохо, неплохо… Хотя другого я от тебя и не ожидал. Молодец, мне понравилось, надеюсь, и остальные главы меня порадуют. Как кофе?

– Спасибо, вкусный. Ну так что, я тогда рукопись вам оставляю, а сам мчусь дальше?

– Куда сейчас, к Полевому?

– К нему… А потом ещё в одно место надо будет сценарии завезти.

– Ну-ка, ну-ка, это ты про Ростоцкого? Как там, кстати, со съёмками дело обстоит?

– К лету вроде бы должны закончить. Ну там ещё монтаж, думаю, озвучка, все сопутствующие дела, пусть ещё месяц, максимум два. Опять же, худсовет должен утвердить и выдать прокатное удостоверение. Надеюсь, в этом году фильм всё же выйдет в прокат.

– Интересно будет посмотреть, что у Ростоцкого получилось… Ладно, беги, а то ты и впрямь, вижу, копытом землю роешь.

В кабинет Полевого я входил меньше чем через час. И тоже первым делом вытащил «Золотой петушок».

– Ну спасибо, попробуем ваш пензенский продукт, – прогудел Полевой. – Кстати, молодец, что сейчас приехал, а не в обед или тем паче после обеда. Через двадцать минут убегать уже думал: неожиданно Стукалин[3] решил собрать в Госкомиздате главных редакторов московских издательств, что-то то там вручать надумали они нам к Дню Победы. Не могли заранее предупредить… А я тебе звоню в гостиницу – трубку никто не поднимает. Ну, думаю, точно ко мне укатил. Я уж и секретаря предупредил, чтобы извинилась за меня и рукопись твою приняла.

Папку с романом он сразу же сунул в свой портфель, заявив, что начнёт знакомиться с рукописью уже в машине.

– Тебя, может, подвезти куда?

– Мне на Баррикадную…

– Почти по пути, пойдём, подброшу.

Всё та же «Волга» с уже знакомым водителем. Располагаюсь на заднем сиденье рядом с Полевым, машина трогается, и тут Борис Николаевич морщится и начинает массировать под плащом левую сторону груди. Водитель пока не видит, он занят выездом на проезжую часть, и я с тревогой в голосе спрашиваю:

– Борис Николаевич, что, сердце?

– Да ерунда, просто кольнуло, – отмахивается он, переставая массировать грудь. – Врачи всё советуют лечь в больницу, пройти полное обследование, а до кучи на отдых съездить, поправить здоровье, да когда? Я и в отпуске делами редакции занимаюсь, постоянно на связи. Тут ещё Олимпиада на носу, требуют то конкурс плаката устроить, то конкурс малой литературной формы на спортивную тематику… У тебя, кстати, ничего на эту тему нет?

– Увы…

– Жаль.

– Так можно попробовать написать, – самонадеянно заявил я. – Рассказ – дело нехитрое, не роман строчить.

Вот тут я, конечно, оплошал, так как следующие минут пять Полевой вещал, что рассказ зачастую написать сложнее, чем повесть или роман.

– В столь небольшом объёме нужно суметь передать атмосферу, конфликт, раскрыть персонаж и удивить финалом, – назидательно, менторским тоном говорил он. – В романе это сделать легко, там ты можешь первые глав десять давать по чуть-чуть детали мира. Это будет выглядеть ненавязчиво и естественно. С рассказом так не выйдет. Нужно десять раз подумать, какие слова подобрать и как построить диалог. Придется выбирать, какую деталь мира показать читателю, чтобы он в него поверил. Как одной фразой в диалоге показать и настроение, и характер. А ведь там уже и развязка не за горами. Зачастую на написание рассказа у писателя уходит больше времени, чем на создание романа.

– Полностью согласен, Борис Николаевич, – капитулировал я. – Однако всё же готов рискнуть принять участие в литературном конкурсе. Каковы условия?

– Условия будут опубликованы в ближайшем номере журнала, я навскидку подробностей не помню. Жюри в конце года подведёт итоги, будут определены три победителя. Автор лучшего рассказа получит путёвку в Болгарию, второе место – два билета на церемонию открытия Олимпийских Игр, третье место – годовая подписка на наш журнал. Только учти – участвовать в конкурсе будешь на общих основаниях.

– Само собой, не думаете же вы, что я понадеюсь на наше с вами знакомство… И кстати, Борис Николаевич, всё же обратите внимание на своё здоровье. С сердцем не шутят. У нас дальний родственник тоже всё за сердце хватался, а потом раз – и его труп нашли через три дня после смерти в квартире. Обширный инфаркт.

Не знаю, прислушается ли Полевой к моему совету, если он даже врачей игнорит, но хорошо бы ему в самом деле заняться своим здоровьем. Насколько помню, Полевой уйдёт из жизни в 81 году, всего два года ещё отмерила ему судьба. Точную причину смерти не знаю, но подозреваю, что виной тому всё же будет сердце. Да что говорить, должность у него ответственная и нервная, но не уходит на покой, не хочет бросать практически своё детище, коим считает журнал «Юность». За столько лет уже, можно сказать, сроднился с ним.

– Где вас высадить? – спрашивает водитель.

– Дом № 11, я не знаю, честно говоря, где он находится.

– Тогда ещё квартал проеду, там поближе будет, высажу на остановке.

Десять минут спустя вхожу в подъезд старого четырёхэтажного дома с обвалившейся штукатуркой. Он как гнилой зуб торчал между старинным, ухоженным особняком и 6-этажной «сталинкой».

Старшую Корн звали Марта Генриховна. Это была высокая, с гордо вскинутым подбородком и прямой спиной пожилая женщина, в жилах которой, похоже, текла кровь потомка аристократической фамилии. В чём я вскоре и убедился, когда хозяйка, приняв рукописи сценариев, не позволила мне сразу откланяться.

– Я как чувствовала, что вы придёте к обеду, и пока не отведаете моего рыбного пирога – я вас никуда не отпущу. У меня сегодня вообще рыбный день, так что на первое – уха по-фински, а на второе – жареная камбала с картофелем-пюре. Руки можете помыть в ванной комнате.

Я как только перешагнул порог этой небольшой, но опрятной и чистенькой квартиры, сразу же уловил запах жареной рыбы, и уже от одного аромата у меня потекли слюнки. Даже про себя решил, что по возвращении в гостиницу закажу в ресторане большую порцию жареной рыбы, но вышло так, что меня угощают на халяву. И эта халява оказалась очень вкусной, Марта Генриховна была если не прирождённым кулинаром, то как минимум в течение жизни сумела отточить мастерство приготовления пищи.

– Помню, в школе все ненавидели рыбные дни, – говорил я, прожёвывая кусок пирога. – Ничего не хочу сказать плохого про поваров из школьной столовой, они готовили из того, что им давали, но в такие дни все старались брать с собой бутерброды. Если бы в столовой кормили так, как готовите вы – по четвергам там творилось бы настоящее столпотворение.

– Спасибо, молодой человек, вы мне льстите, – чуть раздвинула губы в улыбке пожилая женщина, а в глазах её заплясали смешинки. – Давайте я вам ещё пирога положу.

– Не уверен, что осилю… А, ладно, давайте. Очень уж вкусно.

Сама Марта Генриховна почти ничего не ела. Немного ухи похлебала, да чаю себе навела с маленьким кусочком пирога. Заранее извинилась за то, что будет вести беседу во время еды, мол, так вообще-то не принято, но, учитывая, что я тороплюсь, воспользовавшись случаем, захотела обо мне выведать побольше. А мне скрывать было нечего, кроме того факта, что моё сознание принадлежит старику из будущего. Вкратце пересказал события своей жизни за последние полтора года, с того момента, как угодил в самого себя 15-летнего.

Она и о себе кое-что успела рассказать. Оказалось, я не ошибся, присутствовала в ней «белая кость», её папа был царским офицером, который перешёл на службу к красным. После гражданской учил курсантов пехотного училища, потом перебрался с семьёй в Москву, а в 38-м был арестован и больше они с мамой его не видели.

Год спустя Марта вышла замуж за инженера, в 40-м на свет появилась дочь, которую они с мужем назвали Олей. Супруг в 41-м ушёл на фронт и не вернулся, вскоре от ишемической болезни сердца скончалась и мама, Марта осталась одна с маленькой дочкой на руках. Но ничего, выпестовала, жалеет только, что Оля так и не подарила ей внуков. Хотя… Вдруг успеет ещё, вроде с каким-то мужчиной встречается. Всё это Марта Генриховна мне рассказывала так откровенно, словно перед ней сидел взрослый и, мало того, близкий человек, которому можно доверить некоторые семейные секреты. Может быть, просто некому было выговориться.

– Кстати, эти сценарии – они по вашим книгам? – поинтересовалась она, закончив свою часть повествования.

– Да, один по продолжению того романа, на основе которого сейчас Ростоцкий снимает фильм. Что-то мне подсказывает, что картина получится более чем успешной и зритель с нетерпением будет ждать выхода экранизации второй части. Кстати, в журнале «Юность» продолжение уже публикуется. А второй сценарий – по книге, которой ещё только, надеюсь, предстоит выйти в издательстве «Молодая гвардия».

– И о чём она, если не секрет?

Озвучил собеседнице синопсис романа «Ладожский викинг», Марта Генриховна выслушала меня, приподняв аккуратно выщипанные брови.

– Я всегда любила читать исторические романы, у меня собран весь переведённый на русский язык Сенкевич, с удовольствием приобрету и вашу книгу. А если получится – оставите автограф.

– Договорились, – улыбнулся я. – Большое спасибо за обед, это было потрясающе вкусно, но мне пора бежать. Через два часа за мной приедут, нужно подготовиться к выступлению.

– Что ж, счастливо вам выступить, молодой человек! А насчёт сценариев не переживайте, я всё передам… А давайте я вам пирога с собой заверну! У вас есть в номере холодильник? Вот туда и положите, а после концерта или с утра покушаете. Не благодарите, вы мне понравились, а я, знаете ли, научилась за свои 73 года разбираться в людях.

Богатиков к моему возвращению вальяжно возлежал в халате на постели, листая журнал «Огонёк».

– Будете рыбный пирог?

– А что, не откажусь. Где купил?

Вкратце пересказал историю знакомства с мамой помощницы Ростоцкого, устроившей сегодня рыбный день.

– М-м-м, обалденно вкусно! Моя мама, правда, готовит по-другому, из кефали, но этот по-своему прекрасен.

В 15.50 мы с Богатиковым миновали Троицкие ворота, предъявив принесённые вчера вечером Ольгой Вячеславовной пропуска, а ещё пять минут спустя наши ноги ступили на плиты из мраморной крошки в фойе Кремлёвского Дворца съездов. Ольга Вячеславовна, как и обещала, встретила нас сразу за массивными дверьми, а я словил изучающий взгляд от стоявших рядом милиционера и мужчины в тёмном костюме, у которого что-то чуть заметно оттопыривалось в районе левой подмышки. Что именно – понятно и без слов, и ведомственная принадлежность товарища для меня не была секретом.

– С утра, надеюсь, распелись? – вместо приветствия спросила она.

– Есть немного, – ответил Богатиков.

– Ага, – поддакнул я.

Так-то я имел понятие ещё по прошлой жизни, как нужно распеваться, но зачем распеваться с утра, если выступать вечером? Качественная распевка сохраняется несколько часов, и я планировал заняться этим в гримёрке или каком-то другом помещении, подальше от чужих глаза, чтобы никому не мешать, и чтобы не мешали мне. А Ольга Вячеславовна пусть думает, что я уже распелся. В данный момент её больше волновал мой образ. Богатиков прибыл со своим фраком, который был втиснут в большой портфель, и мы вдвоём были препровождены в огромную костюмерную.

Костюмершей оказалась маленькая, шустрая женщина, предложившая обращаться к ней просто Маргарита.

– Мастер и Маргарита жили в Москве былой… – напел я негромко себе под нос строчку припева из ещё ненаписанной песни Николаева.

– Что вы говорите?

– Это я так, распеваюсь.

Между тем костюмерша первым делом прогладила фрак моему спутнику, а затем взялась за меня. Окинула мою фигуру профессиональным взглядом и спустя минуту я уже облачался в чёрный костюм и блестящие чёрные полуботинки. В общем-то, с таким же успехом я мог бы и свой костюм привезти, этот даже оказался слегка тесноват в плечах. Но Маргарита заявила, что он сидит на мне превосходно, теперь осталось его лишь отгладить, что она и проделала довольно споро. Затем мне устроил смотрины Шароев. Тот мой внешний вид одобрил и отправил готовиться к праздничному концерту. А костюмерша напомнила, чтобы после выступления я не забыл вернуть костюм.

Гримёрка нам досталась на пару с Богатиковым. Видно, так и будем идти тандемом. Ну и ладно, не самый плохой сосед, нормальный мужик, без выпендрёжа и звёздной болезни. Столики с прямоугольными зеркалами и настольными лампами на гибком штативе стоят напротив друг друга, но меня предупредили, что ко мне зайдёт гримёр, и чтобы я с собой до этого ничего не делал. А я и не собирался.

В ожидании гримёра решил и впрямь немного распеться. Чтобы не мешать Богатикову, отправился искать свободное помещение, в итоге нашёл какой-то закуток, в котором можно было распеться за закрытой дверью.

Основные принципы любительской распевки я и так знал. Начал с зевания, затем задействовал мышцы кора[4], расслабил плечевой пояс, сделал несколько дыхательных упражнений, постарался расслабить напряжение мышц челюсти и рта. Затем мычание в нижнем диапазоне на выдохе, после то же самое упражнение с открытым ртом, со звуком «а-а-а». Промычал «до-ре-ми» вверх и вниз, разогрел губы, исполнил так называемую песню сирены. Закончил скороговорками.

Профессионалы используют более серьёзную технику, но мне хватало и этого. Когда уже заканчивал, сделал небольшую паузу, в этот момент дверь открылась и в дверном проёме показалась Эдита Пьеха.

– Ой, простите, я думала, здесь свободно. А то мы в одной гримёрке с Людой Белобрагиной, когда она распевается – лучше самой распеться где-нибудь в другом месте.

– Ничего страшного, Эдита Станиславовна, я как раз заканчивал. Заходите и распевайтесь сколько душе угодно.

– Спасибо большое… Максим, кажется? Спасибо ещё раз!

Решил посмотреть сцену. Пока здесь суетятся лишь технические работники, в зале тоже мельтешат какие-то люди. Трибуны для членов ЦК КПСС убраны, сегодня сцена отдана во власть артистов.

– Молодой человек, вы что здесь делаете?

О, ещё один чекист нарисовался. Непроницаемое лицо, руки по швам, но я уверен, что он в любой момент готов выхватить из спрятанной подмышкой кобуры пистолет и открыть огонь.

– Знакомлюсь со сценой, мне здесь сегодня выступать.

– Варченко, если не ошибаюсь? Товарищ Варченко, пройдите в свою гримуборную и не покидайте её до особого распоряжения.

– Хорошо, – спокойно соглашаюсь я.

Когда я вернулся, Богатиков уже закончил с распевкой, а над его внешностью работала гримёрша.

– Юноша, никуда не уходите, вы следующий, – предупредила она.

– Да здесь я, здесь.

Весь грим что у Богатикова, что у меня свёлся к напудриванию лба, дабы не блестел в свете софитов, и щёк с носом. Гримёрша сказала, что времени у неё в обрез, нужно успеть обслужить всех мужчин. Так и сказала – обслужить.

– Хорошо хоть с женщинами другой гримёр работает, – вздохнула она, заканчивая меня пудрить. – С одной Зыкиной сколько мучений, вечно недовольна гримом. Ну так уже и не девочка, да и лицо простой русской бабы, куколку мы из неё при всём желании не сделаем, а грим должен выглядеть естественно… Ладно, побежала дальше.

До начала концерта час, всех артистов собирают в большом помещении, что-то типа зала заседаний. Ансамбль Моисеева представлял сам Игорь Александрович, «Песняры» в полном составе. Инструктаж проводит заместитель министра культуры, зовут Василий Фёдорович, а смахивает на прибалта. Худой, со впалыми щеками, зализанными назад редкими седыми волосёнками и взглядом змеи, он говорил тихо, но чётко, и почему-то ни у кого не возникало желания его перебить.

Впрочем, каких-то невероятных требований он нам не выдвигал. Всё сводилось к тому, что каждый должен строго придерживаться простых, но важных правил. Но всё равно так застращал, упоминая про присутствие в правительственной ложе новоиспечённого Генерального секретаря ЦК КПСС, что несчастные артисты бледнели, краснели и потели одновременно. Разве что в глазах Утёсова прятались смешинки. Человека, певшего для Сталина, испугать чем-либо трудно, пусть даже новый лидер страны и является выходцем из недр Комитета госбезопасности.

Наконец замминистра нас покинул, на прощание велев всем, кроме Моисеева, которому нужно было идти к своим орлам и орлицам, сидеть здесь и ждать, пока их поочерёдно вызовут на сцену.

– С какого это перепуга? – смело заявил Утёсов. – Для чего мне тогда выделили гримуборную?

– Леонид Осипович, это не моя прихоть, и извольте соблюдать общие для всех правила, вы ничем не лучше остальных.

– А я гримёрку не заперла? – раздался голос Зыкиной.

– Ничего у вас не украдут, в коридоре дежурит сотрудник правоохранительных органов, он бдит. Если кому-то понадобится выйти по нужде – вон та дверь, – кивнул в соответствующем направлении Василий Фёдорович.

Бдящего сотрудника органов, похожего на того в костюме, что встречал нас при входе в здание Дворца съездов, я сразу заприметил. Тот прохаживался в конце коридора, где находились двери, ведущие в гримуборные, и внимательно оглядывал каждого, двигавшегося в ту или иную сторону.

А у нас наступило тягостное ожидание начала выхода на сцену.

– Безобразие, – бормотала себе под нос Зыкина. – Почему я не могу ждать своего выхода в собственной гримёрке?!

– Никогда такого не было, – поддакнула Пьеха. – Хорошо хотя бы стульев на всех хватает, а то на каблуках долго не простоишь.

– Новая метла по-новому метёт, – смело заявил Евтушенко.

– Мало того, что бесплатно выступаем, ещё и согнали, как в какое-то гетто, – совсем уж осмелела Чепрага и тут же стушевалась под осуждающими взглядами собравшихся.

– Ладно, товарищи, прекращайте балаган, – охолонил всех по праву старшего Утёсов. – Надо так надо, в прежние времена и не в таких условиях выступали.

Народ проникся, сразу смолки разговоры. Магомаев попробовал было продолжить распевку, но на него зашикали со всех сторон. Настроение среди артистов царило угрюмое, и неожиданно я вспомнил анекдот о министре культуры. Почему бы не поднять боевой дух собравшихся?

– Внимание, анекдот! – громко произнёс я.

Все взгляды скрестились на мне, и на какой-то миг я подумалось, что уж лучше бы я помалкивал. Но раз уж назвался груздем…

– В общем, Демичев вызывает к себе министра культуры Туркмении. Приезжает тот, отчитался, а в конце беседы Пётр Нилович спрашивает: «Всё у вас хорошо, только объясните мне, почему у вас в республике в разговоре слова сдваивают? Ну, например, павлин-мавлин, шашлык-машлык…» Туркменский гость с хитрым прищуром улыбается: «Э-э, дорогой товарищ министр, дикий народ! Культур-мультур нет!»

Стены помещения задрожали от ржания теноров, баритонов, контральто и прочих меццо-сопрано. Даже Зыкина тряслась от хохота, аккуратно вытирая выступившие слёзы, чтобы не испортить яркий макияж. Вот уж не думал, что такой рядовой анекдот вызовет столь бурную реакцию. Не иначе всему виной нервное напряжение.

– Что здесь происходит?!

В дверном проёме застыла худая фигура Василия Фёдоровича, с грозным видом оглядывавшего словно по команде переставших смеяться артистов. Только Утёсов всё ещё тихо всхлипывал, махнув рукой.

– Что за смех, я спрашиваю?! Весело стало?

– Это я анекдот рассказал, хотел немного разрядить атмосферу.

– Варченко? Ну знаете… Боюсь, мы будем вынуждены сделать соответствующие выводы… Иосиф Давыдович, давайте за мной, сейчас будет выступать хор ансамбля Александрова со «Священной войной», следом вы.

Я так понял, что замминистра и будет выводить каждого чуть ли не за ручку, благо что отсюда до сцены рукой подать. И голос ведущих слышно, хоть и не настолько чётко, чтобы различить, что они говорят.

– Зачем признался? – попенял мне Богатиков. – Никто тебя не сдал бы, а всех всё равно не наказали бы. Да и за что? Может, мы через смех распеваемся, да, товарищи?

– Точно, – поддержал его Гуляев.

Кобзон вернулся минут пять спустя, к тому времени Василий Фёдорович успел «конфисковать» из наших рядов Утёсова. На Иосифа Давыдовича тут же накинулись с одним и тем же вопросом:

– Ну как там новый генеральный секретарь, видели его?

– Сидит рядом с Демичевым в правительственной ложе, – вытирая носовым платком потную шею, ответил тот. – Я почему-то опасался с ним встречаться взглядом, так, периферийным зрением косил.

И снова на лицах всех, даже маститых исполнителей, читалось волнение. Пошли перешёптывания. А ну вдруг не угодят новому лидеру партии своим выступлением? Скажет, мол, плохо спел, без огонька, и пиши пропало. Ни на какие правительственные концерты больше не пригласят, гастроли только по тайге, зубы на полку придётся класть.

Ещё, что ли, анекдот рассказать?

– Товарищи, все знают анекдот про прачечную и министерство культуры?

– Это где в Минкульте раздаётся звонок и на том конце провода спрашивают: «Алло, это прачечная?» – хмыкает Мартынов. – Я думаю, нет человека, который не слышал бы этот анекдот.

– Тогда в тему, слушайте… Итак, приемная министра культуры. Секретарша в слезах:

«Я сказала ему „нет“! Я просто сказала ему „нет“!» «Милочка, что с вами?» «Я ждала этого дня всю жизнь!.. И вдруг растерялась и сказала „нет“!» «Успокойтесь, расскажите все по порядку!» «Он позвонил и спросил: „Это прачечная?“».

И снова ржание, но на этот раз не такое громкое, как в первый раз. Всё-таки народ уже научен горьким опытом и заранее приготовился смеяться не во весь голос. Ну хоть немного расслабились.

А тем временем из комнаты ожидания выдёргивали одного артиста за другим. Выступали и возвращались назад – Василий Фёдорович строго-настрого предупредил, чтобы не разбегались, после концерта, возможно, подойдут пообщаться Демичев и сам Бобков. Не факт, но Демичев перед мероприятием намекал на вероятность такого хода. Вот и Ножкин с семиструнной гитарой наперевес отправился выступать. Правда, аккомпанирует перебором себе артист только в заходе, дальше вступает оркестр. За ним на сцену отправляется Ненашева, даже здесь слышно её контральто.

– Варченко, за мной!

Фух, ну, с Богом! Поджилки, честно говоря, трясутся, не без этого, главное, чтобы с голосом всё было в порядке.

– А сейчас, – услышал я голос Моргуновой, – на сцену выйдет молодой, но уже успевший зарекомендовать себя не только как исполнитель, но и автор ставших популярными песен Максим Варченко!

Аплодисменты, и я, думая, что могла бы и про мои писательские потуги упомянуть, на негнущихся ногах вышагиваю из-за кулис на сцену. По пути беру в руки протянутую одним из оркестрантов с волочащимся за ней шнуром акустическую гитару. Жмурясь от слепящего света прожектора, встаю перед микрофоном, пытаясь безуспешно разглядеть зрителей. Справа правительственная ложа, вот там можно разглядеть, что сидят люди, но всё равно лиц не видно. На репетиции со светом не экспериментировали, блин, неужто всех так слепят или только меня одного за какие-то грехи?

– Добрый вечер! – приветствую я собравшихся.

Мой усиленный динамиками голос отражается от стен огромного зала и возвращается обратно. Сценическими мониторы, такое ощущение, даже не подключены, но я понимаю, что это, скорее всего, мне так просто кажется на фоне волнения.

– Уже более тридцати лет назад отгремели взрывы унесшей десятки миллионов жизней войны, но мы всегда будем помнить, какой ценой досталась советскому народу эта победа. Дорогие ветераны, от лица молодого поколения позвольте заверить, что мы всегда будем помнить, кто подарил нам мирное небо над головой. И мы приложим все силы, чтобы быть достойными памяти павших. Здоровья вам, счастья! С Днём Победы!

Эта небольшая речь, сорвавшая овации зала, стала экспромтом… Вернее, почти экспромтом. На репетиции я должен был ограничиться фразой «Добрый вечер!», ею и ограничился. А сегодня с утра меня торкнуло, фиг ли я не могу поздравить ветеранов своими словами? Ну и придумал небольшую речь, чтобы можно было её без труда запомнить. Судя по аплодисментам, зрителям, подавляющее большинство которых составляли как раз ветераны, вроде как понравилось.

Что ж, а теперь непосредственно песня. Проигрыш на акустике, и вместе со словами вступили остальные аккомпанирующие музыканты. Пел я, закрыв глаза, потому что свет так и слепил, аж до слёз. Хотя, быть может, слёзы на глазах выступали от охвативших меня эмоций? Мне кажется, эту уже заезженную для себя вещь я никогда ещё не исполнял столь проникновенно.

Наконец затихает последний аккорд, я всё же открываю глаза и понимаю, что прожектор уже не так слепит, можно разглядеть лица сидящих в зале, и многие, продолжая аплодировать, вытирают кто тыльной стороной ладони, кто носовыми платками увлажнившиеся глаза.

Сбоку, из-за кулис, вижу готовящихся выходить на сцену Брунова и Моргунову. И в этот момент (сам не знаю, как это вышло), произношу:

– Дорогие друзья, дорогие наши ветераны! Недавно я прочитал прекрасное стихотворение поэта-фронтовика Михаила Дудина под названием «Снегири». Вы наверняка многие его знаете. В смысле, и об авторе слышали, и стихотворение читали, – улыбнулся я. – А у меня как-то сама собой родилась мелодия. В итоге получилась песня, которая самому Михаилу Александровичу очень понравилась. И хоть она и не была запланирована к исполнению в рамках этого праздничного концерта, позвольте мне для вас её исполнить.

Зал в едином порыве зааплодировал и, не обращая внимания на жесты Брунова и Шароева, отчаянно жестикулировавших в мой адрес в проходе между кулис, я тронул струны и запел:

Когда закончил, в зале несколько секунд стояла мёртвая тишина, вдруг в одно мгновение, словно по команде, взорвавшаяся аплодисментами. Чувствуя, как сердце того и гляди выскочит из груди, я поклонился, собираясь вернуть гитару её владельцу, но кто-то крикнул «бис», и тут же зал подхватил: «Бис! Бис! Бис!», а хлопки приняли синхронный характер. Даже сидящие в правительственной ложе хлопали в такт. Я посмотрел на хватавшегося за голову Шароева и, пожав плечами, произнёс в микрофон:

– Я очень рад, что песня вам понравилась. Жаль, что приходится выбиваться из графика концерта, но раз уж вы просите – готов исполнить на «бис».

Когда несколько минут спустя под объявление ведущих об антракте я шагнул за кулисы, причём намеренно с противоположной от Шароева стороны, на меня коршуном налетел Василий Фёдорович.

– Варченко, вы что себе позволяете?!

– Послушайте, – не выдержал я, – моё выступление всё равно финальное в первом отделении, так что я особо никого из артистов не задерживал. К тому же концерт идёт в записи. Если кого-то что-то не устроит или не совпадёт хронометраж – моё выступление можно легко вырезать. В конце концов, всем в зале понравилось, вон как собравшиеся аплодировали.

Замминистра, собираясь выдать очередную порцию возмущения, поперхнулся. Несколько секунд ему понадобилось, прежде чем, семеня за мной следом, он произнёс:

– Вы и так уже своими анекдотами пытались разложить заслуженных и народных артистов. Предупреждаю, это вам так просто с рук не сойдёт!

Да и плевать я хотел. После выступления мною овладели одновременно эйфория и безразличие, и какой-то заместитель министра представлялся мне сейчас насекомым, которого легко можно пришлёпнуть тапком. Хотя не выдержал, высказал:

– Послушайте, уважаемый… Вы же вроде взрослый человек, заместитель министра. Неужели не видели, как Генеральный секретарь вместе с вашим непосредственным начальником аплодировали мне так, что, наверное, ладони себе отбили? Вам же потом благодарность объявят за этот экспромт. Так что как следует подумайте, прежде чем разбрасываться угрозами.

Василий Фёдорович смутился, но тут же, видимо, моментально просчитав в уме ходы, осклабился:

– А вы далеко пойдёте, молодой человек.

В комнате ожидания меня встретили любопытствующие взгляды старших коллег по цеху.

– Ну как? – встретил меня вопросом Богатиков. – Ты что-то как долго задержался.

Я вкратце пересказал итоги своего выступления.

– Может мне тоже что-нибудь экспромтом исполнить? – задумчиво произнёс Магомаев. – Нет, всё же не дерзну. Тебе, молодому, терять нечего, а нам, старикам, рисковать не с руки.

– Какой же ты старик? – хмыкнул Утёсов. – Вот доживёшь до моих лет, тогда и скажешь, что старик, а пока ты ещё пацан.

Магомаев покраснел, но в этот момент вошёл Василий Фёдорович, пробурчавший, что сейчас нас накормят. И впрямь вскоре появились две девушки. В руках у одной был поднос с горой бутербродов с копчёной колбасой и сыром, а у другой на подносе высились два десятка стаканов с чаем. Как она их только донесла, бедная, даже не расплескав!

– Сейчас ещё принесём, – пообещала она.

Действительно, вскоре на столе появились ещё два таких же подноса с бутербродами и чаем. К тому времени не только я, многие похватали бутерброды и вовсю их хомячили, запивая немного остывшим, и при этом очень сладким чаем. Утоление голода способствовало поднятию морального духа, к тому же финал концерта был не за горами. Да и туалет под боком, в это маленькое помещение я тоже однажды заглянул, подвившись, как народные и заслуженные из числа сильной половины артистов умудряются промахиваться, забрызгав весь пол вокруг унитаза. Ну хотя бы стульчак поднимали, оставив его незамаранным.

Однако же, всё когда-нибудь заканчивается, закончился и праздничный концерт. Как только в дверях появился Василий Фёдорович, взоры всех присутствующих тут же обратились к нему.

– Ну что, мы свободны или ещё что-то ожидается? – усталым голосом поинтересовался Утёсов.

– Ожидается, – кивнул замминистра. – С вами сейчас будет общаться товарищ Бобков. Прошу следовать за мной.

Василий Фёдорович не стал подобно Моисею водить нас 40 лет по пустыне, мы уже вскоре оказались в большом помещении, на двери которого красовалась табличка «Зал приёмов». Конечно, не Георгиевский зал Кремля, но достаточно солидно для первого лица государства.

Рядом с Бобковым, чьё лицо по сравнению с портретами на праздничных транспарантах было не таким гладким, стоял Демичев, а чуть позади в сером, тщательно выглаженном костюме… Я даже сначала не поверил своим глазам, мне захотелось их протереть или ущипнуть себя. Может, просто очень похожий на него человек?.. Однако, когда Сергей Борисович улыбнулся мне уголками губ, я понял, что это не глюк.

В ответ тоже выдавил из себя кривую улыбку, но дальше удивляться было некогда – Бобков принялся жать нам руки. Причём и артистам, и артисткам, последним, правда, как я заметил, куда нежнее.

– Спасибо, товарищи, за выступление! Спасибо! Спасибо за выступление… А ваш номер с исполненной экспромтом песней, товарищ Варченко, мне понравился. Приятно познакомиться с молодым дарованием!

Демичев следом за ним тоже жал нам руки, повторяя, как попугай, слова благодарности. – Здорово выступили, душевно, – подытожил Филипп Денисович. – А как вообще живёт наша творческая интеллигенция? Есть какие-то пожелания, просьбы?

– Хорошо живёт, товарищ Генеральный секретарь, – угодливо улыбнулся Демичев.

– Что ж вы, Пётр Нилович, за всех отвечаете? Неужто о каждом всё знаете?

– Работа такая, – развёл руки Демичев, всё так же улыбаясь.

– А я вот, руководя 5-м отделом, тоже по долгу службы многое знал о многих… хм… представителях творческой интеллигенции.

И обвёл собравшихся взглядом с хитрым прищуром, как бы говорившим: «Всё про вас, шельмы, знаю, за каждым из вас грешки водятся». И тем более удивительно, что в этот момент вперёд с решительным видом выступил Евтушенко.

– Есть просьба, товарищ Генеральный секретарь партии. Нельзя ли ускорить процесс выхода из печати сборника моих стихов «Сварка взрывом»?

– А что, задерживают? – повернулся Бобков к Демичеву, лицо которого начало принимать свекольный оттенок.

– Я таких подробностей не знаю, ко мне с подобными просьбами товарищ Евтушенко не обращался. Но могу заверить, что сборники стихов Евгения Александровича выходят из печати ежегодно, таким темпам может позавидовать любой маститый поэт.

– Ладно, разберёмся, – сказал генсек. – Больше просьб не имеется? Ещё раз, товарищи, спасибо за выступление, уверен, Пётр Нилович изыщет способ, как вас отметить.

– Да что там, уже одно участие в таком мероприятии дорогого стоит, – улыбнулся Моисеев.

И то верно, многие готовы были бы заплатить за то, чтобы стать участником правительственного, да ещё и телевизионного концерта, и заплатить немалые деньги. Думаю, вздумай организаторы концерта устроить аукцион – они бы просто озолотились. В моём будущем так и было. Конечно, вряд ли на правительственных концертах, но в телевизор в лихие 90-е, да и в нулевые попадали частенько за бабло или через постель, о чём то и дело трубили в своих расследованиях «жёлтые» СМИ.

– Что ж, творческих вам успехов! С наступающим Днём Победы!

– Спасибо! С праздником! И вам удачи на новом посту! – послышалось вразнобой от артистов, довольных, что всё это наконец закончилось.

Василий Фёдорович кивком головы показал на выход, куда мы и потянулись. Шёл по коридору, а в голове сидела мысль о Козыреве; неужто он так поднялся, что теперь при самом генеральном секретаре?

– Варченко, – услышал я оклик замминистра. – Вернитесь, с вами хочет пообщаться Пётр Нилович.

Вот гад! В смысле, этот Василий Фёдорович. Ещё и злорадства в голос добавил. Поймав сочувствующий взгляд Богатикова, я грустно вздохнул и поплёлся обратно.

Бобков о чём-то общался с Демичевым, а при моём появлении попрощался с ним, пожав тому руку. Министр культуры двинулся в мою сторону, и я невольно подобрался, но он, кинув на меня настороженный взгляд, прошёл мимо, к выходу, захватив с собой и растерявшегося замминистра.

Не понял… Я дёрнулся было следом, но в этот момент подошедший Сергей Борисович взял меня под локоток.

– Это Филипп Денисович хотел с тобой пообщаться, Демичев был предлогом, чтобы не смущать других артистов, – сказал он, подталкивая меня к Генеральному секретарю ЦК КПСС.

Вот оно что! Гляди-ка, конспираторы… Тем временем и Бобков шагнул мне навстречу. Его словно бы оценивающий взгляд заставил меня слегка смутиться, но я тут же себя одёрнул: Макс, не ссать и шашки наголо! Если бы мне что-то угрожало, Козырев не выглядел бы таким спокойным и даже, я бы сказал, добродушным.

– Ну что, путешественник во времени, – протягивая руку, улыбнулся Филипп Денисович, – давай, что ли, знакомиться заново.