Второй шанс

Признание № 15

В седьмом классе я записалась на баскетбол, думая, что это сделает меня популярной. Играла в розовых конверсах, и за весь сезон набрала два очка от силы. Короче говоря: не прокатило.

Открыв глаза, я затаила дыхание, поражённая красотой. Если вид с небоскрёба захватывал своим размахом, то здесь я словно утопала в объятиях любимого города. Мы находились прямо в сердце Старого рынка, возвышаясь над ним, наблюдая за прогуливающимися людьми, конными экипажами и величественным фонтаном, установленным прошлым летом.

Мы были внутри Старого рынка, а не над ним, но оставались невидимыми.

Это было захватывающе. Я прошептала: — Это волшебно.

— Верно? — сказал он, глядя на что-то на горизонте. — Моё любимое место в городе.

— И снова, кто ты? — я сделала глоток густого сливочного кофе с шоколадом и посмотрела на его волевой подбородок. — Как ты узнал об этом месте?

— Мой брат раньше жил в этом здании, — ответил он всё ещё глядя куда-то вдаль. — Поэтому каждый раз, когда я приезжал к нему, мы всегда проводили время здесь, наверху.

— Повезло. Мои братья мелкие, да и вообще не родные. А где он теперь живёт?

Я смотрела на фонтан, но когда Ник не ответил, я повернулась к нему. Теребя манжеты рукавов, он вздохнул и сказал: — Да, это неловко. Его… нет в живых.

О нет. Та авария. — Ник, я…

— Он погиб в аварии на квадроцикле.

— Ник, прими мои глубочайшие соболезнования.

Он пожал плечами. — Всё хорошо, не то чтобы это произошло недавно. То есть, прошёл уже примерно год.

— Год? Это совсем немного времени. — Год, словно это было вчера.

— Всё нормально, — он не выглядел опустошённым, как после свежего горя. Он выглядел… отягощённым. Истощённым. Изнурённым этим, когда он устало улыбнулся мне. — Я не хотел сваливать это на тебя. Об этом странно говорить.

— Ну…

— Сегодня, как раз, годовщина, — Он сглотнул и попытался выглядеть безразличным, говоря: — Он умер на прошлый День Святого Валентина.

— Серьёзно?

Он слабо улыбнулся и сказал: — Как тебе такой подарок на праздник любви?

— На твоём месте я бы хотела врезать всем, кто говорит о цветах и конфетах. — Меня мутило от мысли, что кто-то мог умереть в день, когда другим присылают букеты из воздушных шариков и пиццу в форме сердца. И ещё я чувствовала себя маленьким ребёнком из-за того, что жалела себя из-за годовщины расставания родителей, когда Ник переживал такое. — Да кому вообще не всё равно?

От этого его улыбка стала чуть шире. — Согласна?

Теперь всё обрело смысл: то, как он жил жизнью взрослого в теле старшеклассника. Как могли выпускные, вечеринки и баскетбольные матчи казаться чем-то большим, чем бессмыслицей, после пережитой потери?

— Я полностью пойму, если ты не захочешь продолжать со мной ДБП, Ник, — я поставила свой стаканчик рядом с его, спрятала руки в карманы и почувствовала себя виноватой за то, что втянула его в свои приключения. — Может, тебе лучше…

— Побыть с моими родителями и слушать, как тихо стало в доме? Нет, это гораздо лучше.

Я направилась за ним к скамейке, примостившейся у засохшего растения на углу крыши. Он опустился на неё, а когда я села рядом, его рука нежно скользнула по моему рукаву, притягивая меня ближе. Он посадил меня так, чтобы моя спина уютно устроилась на его груди. Его рука обняла мои плечи, а подбородок мягко коснулся макушки моей головы.

— Тебе так удобно? — прошептал он, и его голос ласково вибрировал у меня в ушах.

— Угу, — тихо ответила я.

Мы сидели так, молча наблюдая за раскинувшимся перед нами миром, казалось, целую вечность. Но это не было неловко, просто тихо.

— Знаешь, что самое странное? Это разобщённость между жизнью и смертью в моей голове, — голос Ника был невозмутим, когда он сказал: — Я могу провести час думая о том, что он мёртв, но через пять минут, если я услышу шум в коридоре, то подумаю какую-то чушь вроде: «Эрик, наверное, принимает душ». Будто мой мозг знает, а память забывает, что-то такое.

— Это невероятно ужасно.

— В каком-то смысле, — его голос был тихим и солнце немного согрело мои щеки, когда он сказал: — Но часть меня любит эту путаницу, потому что на ту долю секунды кажется, что всё нормально. Странно, правда?

— Вовсе нет. — Мне было больно за него, и я положила свою руку на его. — Но после этой доли секунды, следующая доля секунды ужасна.

— Хуже не бывает, — он издал звук, похожий на смесь смеха и стона, и сказал: — Откуда ты это знаешь?

— Не знаю, как этого могло не быть. — Я провела пальцем по его костяшке и спросила. — Вы были близки?

— Да. Ну, близки так, как близки братья с разницей в три года. Мы большую часть детства дрались, но всегда были вместе.

— Тебе, наверное, сейчас очень одиноко. — Я знала, что есть вещи и похуже одиночества, но также знала на собственном опыте, что пустая ноющая боль одиночества может быть совершенно удушающей. Я повернулась на скамейке, положила руки ему на щеки, поражённая печалью в его глазах.

Я понятия не имела, что делаю, но чмокнула его в кончик носа. Потому что здесь речь не шла о парнях и девушках, любви и влечении, а о человеческой душе, которая нуждается, чтобы её поняли. Я знала это, потому что, хотя это и не было сопоставимо с тем, что он, должно быть, испытывает, я часто ощущала подобное одиночество. Каждый раз, когда мама забывала, что это были выходные у неё, или папа оставлял мне записку с просьбой заказать пиццу, потому что он, Лиза и мальчики уже поужинали, я чувствовала себя самой одинокой в мире.

— Прекрати, — Ник накрыл мои руки своими, прижав их к своему лицу. — Убери это грустное выражение лица. Ты сейчас думала о Саттоне?

— Что? — это заставило меня фыркнуть. И я поняла, что ничего не чувствую при упоминании о моём бывшем парне. — Знаешь, я вообще-то забыла, что он существовал.

— Тогда что это было? — его большой палец погладил мою руку, когда он убрал её от своего лица, а затем обхватил своими пальцами. — В чем причина этой грусти на твоём лице?

Я потёрла губы друг о друга. Я никогда, ни с кем, не говорила о своих родителях. Но когда Ник посмотрел на меня так, будто ему действительно не всё равно, я обнаружила, что рассказываю ему всё. Наши пальцы переплелись, когда я потерялась в рассказах о междоусобицах и новых блестящих семьях.

Я не осознавала, насколько глубоко зашла в своих откровениях, пока не увидела, как слёзы застилают мне зрение.

Нет, нет, нет, нет, дура, не реви перед Ником Старком, единственным, кто должен плакать.

— Извини, — я быстро моргнула и сказала: — Это странно, я никогда не говорю об этом. Наверное, последнее, что тебе хочется услышать сегодня, это о моей унылой семейке.

— Ты ошибаешься, — он сглотнул. — Знать, что я не единственный, э… одинокий? Да, думаю, это как-то помогает.

Я заставила себя улыбнуться. — Значит, ты рад, что я плачу. Такой козел.

Это заставило его улыбнуться и сжать мою руку. — Немножко.

Мы оба рассмеялись, и я сказала: — На самом деле я понимаю, что ты имеешь в виду. Ничто не заставляет тебя чувствовать себя таким одиноким, как мысль, что ты один такой.

Ник улыбнулся и сказал: — Расскажи мне больше о себе. Это хорошо отвлекает.

Я поведала ему множество небольших историй, и он, казалось, был очарован каждой. Он шутил и поддразнивал, но это было тепло и дружелюбно, и это всё, что требовалось моему одинокому сердцу.

— Ты социопатический маленький дьяволёнок, — засмеялся он дёргая меня за прядь волос, после того как я рассказала ему о своей тайной коробке жизненных признаний. — Лучшая ученица Хейзелвуда совсем не такая, какой кажется.

— Вообще-то, я давно уже ничего туда не добавляла, — уточнила я.

— Врёшь, — фыркнул он и мы оба рассмеялись.

— О! Вот хорошая история, — сказала я. — На свой девятый день рождения я только и мечтала о фиолетовом торте с единорогом из пекарни Миллера. Он был великолепен, Ник, правда. В глазури были блёстки, так что казалось, что он усыпан тысячью крошечных бриллиантов. Каждую субботу, когда бабушка водила меня за пончиками, я любовалась этим блестящим, красивым тортом. Я была от него в восторге целый год, и только его и хотела в подарок. Никаких игрушек, никакой одежды, только его! И я всем уши прожужжала этим.

— Звучит как уродливый торт, — подразнил он, нежно потирая мои пальцы. — Но продолжай.

— Ну и вот, день рождения, я вне себя от волнения, да? Моя мама с её хахалем везут меня на роликовый каток, и я не могу усидеть на месте. Немного катаюсь с друзьями, и вот наступает время торта.

— Такое чувство, что мне не понравится эта часть, — сказал он.

— О, это точно, — я улыбнулась теплоте в его глазах и сказала: — Потому что мама смотрит на папу и говорит: «Том? Торт…?», — я покачала головой от воспоминания. — А он в ответ: «Бет? Торт…?».

— Нет, — застонал Ник.

— Да. Затем они впадают в свою манеру общения с фальшивыми улыбками, но со скрытой враждебностью, споря из-за того, что вечеринка приходится на мои дни у мамы, и он думал, что она отвечала за торт. А она думала, что поскольку я увидела торт, когда была с его матерью, то отвечать за него должен был он.

— А ты сидишь, слышишь слово «отвечать» и чувствуешь себя ужасно, так ведь?

— Именно. Мол, если они заботились обо мне и моём дне рождения, разве они не должны были хотеть, чтобы у меня был тот фиолетовый торт с единорогом, несмотря ни на что? — я закатила глаза. — Затем они сказали: «Ну и ладно» и просто воткнули кучу свеч в пиццу пепперони, которую дети уже начали есть.

— Торта вообще не было? — спросил он, выглядя возмущённым.

— Нет. — Мне даже захотелось рассмеяться над его обиженным видом. — У вас с Эриком когда-нибудь были глупые вечеринки на роликах по случаю дня рождения?

— Да ни в жизни. Мы ходили играть в лазертаг9.

— Круто.

И тут он начал рассказывать про своего брата, делиться воспоминаниями, от которых его голос дрожал, а глаза светились счастьем, и я не могла наслушаться. Он сыпал историями одна за другой, как они с братом отжигали после того, как Эрик переехал в центр, творили неподобающие вещи и отправляли друг другу глупые мемы. Слёзы снова текли по моим щекам, но на этот раз от неудержимого смеха.

— Значит, — я выпрямилась. — Твоя татуировка посвящена Эрику?

— Ага, — он посмотрел на мою, то есть, его куртку, положил руки спереди стягивая воротник ещё больше. Такой заботливый жест, от которого мне стало теплее, чем от самой куртки. — Точная копия той, что была у него.

— Точная копия?

— Да.

— Действительно впечатляет. Работа Данте?

— Да. Он сделал татуировку Эрику, а затем и мне.

— Можно посмотреть?

Он игриво улыбнулся. — Для этого мне придётся снять свитер.

— О, ну, я уверена, ты этого не хочешь, — подразнила я, притворяясь, что мои щеки не вспыхнули внезапно. — В любом случае, ты, наверное, стыдишься своего зефирного тела.

Его глаза прищурились. — Ты действительно хочешь увидеть мой торс, не так ли, Хорнби?

— Не льсти себе. — Я указала на своё предплечье и сказала: — Я просто помешана на татуировках. Очевидно же.

— Да, да, ты ж такая крутая.

— Проехали, — я драматически закатила глаза и сказала: — Я больше не хочу её увидеть.

Он ухмыльнулся и поднялся. В его глазах плясал взгляд озорного мальчугана — тот самый, который он, по всей видимости, демонстрировал, когда дурачился со своим старшим братом. Он скинул куртку и швырнул её на лавку.

— На улице дубарь, Ник, может…

— Если Эмили Хорнби хочет увидеть твою татуировку, — сказал он, словно между делом стягивая свитер через голову, как будто он не на улице в центре города, а дома в тепле, — покажи ей.

Я встала, смеясь над его видом: он стоял с вытянутыми руками, держа в одной свитер.

Подойдя ближе, я заставила себя не отрывать взгляда от его татуировки, представлявшей собой кельтский узор, который вился по его бицепсу и извивался вокруг плеча.

Я осторожно провела пальцами по его коже, следуя за чернилами, не смея взглянуть на него. Под плотной кожей ощущались одни сплошные мышцы, и казалось, что мы скорее одни в темноте, чем на крыше, пока мои руки скользили по нему.

Он застонал. — Ладно, всё, стоп. Это была ужасная идея.

Я посмотрела на его лицо, и его взгляд был пылающим. Я еле кивнула и убрала руки, наблюдая, как он натягивает сначала свитер, а потом куртку. И пока он застёгивал молнию, задумалась, не должно ли мне быть стыдно за то, что я облапала его, но тут он сказал: — Надо отдать тебе должное, Хорнби, День Без Последствий был чертовски хорошей идеей.

Напряжение, которое витало в воздухе, тут же улетучилось, и я улыбнулась.

— Окей, у меня есть идейка, что нам делать дальше, и она либо гениальная, либо невероятно ужасная.

— Скорее всего, ужасная.

— Скорее всего. — Я отошла от него на пару шагов, расхаживая взад-вперёд, пытаясь преподнести всё так, чтобы он оценил это по достоинству. — Но, учитывая, что сегодня годовщина смерти Эрика, и он явно не выходит у тебя из головы, что, если мы типа, почтим его память?

— Эмили.

— Нет, выслушайте меня до конца. — Я продолжила ходить, шагая туда-сюда, чтобы согреться. — Помнится, вы с ним всегда отрывались в городе, словно это место, с которым связаны твои лучшие воспоминания. А что, если мы повторим некоторые из тех развлечений? — Он открыл рот, чтобы ответить, но я подбежала и накрыла его своей рукой. — Дай мне закончить, Старк.

Он склонил голову набок, и в уголках его глаз появились морщинки, поэтому я убрала руку и продолжила ходить, радуясь его улыбке. Каждый раз, когда мне удавалось вызвать на его лице это выражение, я была в восторге.

— Что, если мы, гм, возьмём скутеры и прокатимся до Джослин (прим. пер.: замок расположенный в штате Небраска), как вы парни сделали на Четвёртое июля? Или, может, на великах в парк, с больших горок покататься? Покормить уток, как вы делали, когда ваша мама водила вас сюда в младших классах. Я не хочу перегибать палку, но было бы здорово, если бы ты чувствовал, что Эрик каким-то образом проводит с нами ДБП.

— Хорнби.

— Пожалуйста, не сердитесь, что я сую свой…

— Эмили.

— …нос не в своё дело. Я просто хочу…

— Ради бога, Эм, прекрати болтать. — Он подошёл ко мне, ухмыляясь, и закрыл мне рот своей рукой. — Если ты не замолчишь, я не смогу сказать, что это замечательная идея. Господи.

Я посмотрела на него, встретив его дразнящий взгляд с такого близкого расстояния, и осознала, что испытываю к нему довольно сильные чувства. Да, мы знали друг друга недолго, но мне казалось, что я знаю о нём больше, чем о многих людях, которые были важной частью моей жизни.

Мне казалось, что он знает меня.

А я редко чувствовала подобное с кем-то.

Он убрал руку от моего лица и сказал: — Тогда, может приступим к следующей части нашего путешествия?