Я медленно бреду по кампусу в свою комнату. Вновь и вновь проигрываю в голове слова Гаррета, но так и не нахожу в них никакого смысла. Почему он оттолкнул меня, когда между нами все так хорошо складывалось?
Вернувшись к себе, я переодеваюсь в спортивную форму. Бег — единственный эффективный способ справиться с обуревающими меня эмоциями. Я мчусь к тропинке, по которой мы с Гарретом бегали несколько недель назад. Заходить в лес одной страшновато, но я все-таки пересиливаю себя. Спустя час я остаюсь совершенно без сил. Возвращаюсь к сеюе, принимаю душ, а затем ложусь в кровать и сплю до утра.
На следующий день я иду на занятия, бегаю, ужинаю с Харпер, выполняю домашнее задание и иду спать. Будто на автопилоте, я следую этому же расписанию и назавтра, и днем позже, затем еще и еще. Втянувшись в рутину, я теряю счет дням, которые постепенно превращаются в недели. Выходные же посвящены уборке и стирке.
Харпер продолжает расспрашивать меня о случившемся между мной и Гарретом, а я отвечаю, что мы просто прекратили общаться. Я не рассказываю ей подробности: не люблю обсуждать с кем-то свои проблемы. Я всегда была такой, даже с друзьями. Просто в какой-то момент поняла, что никому до моих проблем нет дела. У всех свои заботы.
Несмотря на мое молчание, Харпер замечает, что я в депрессии и всячески старается развеселить меня. Зовет пробежаться по магазинам или сходить куда-то поужинать, но у меня нет денег ни на первое, ни на второе. Потом она предлагает мне сыграть в теннис, и я соглашаюсь, но получается у меня, в отличие от нее, из рук вон плохо, поэтому у нас ничего толком не выходит. Боюсь, если в скором времени не выйти из этого грустного и мрачного состояния, то Харпер перестанет со мной общаться, и я потеряю друга.
Вдобавок ко всему, меня все чаще преследует моя мать. Близится годовщина со дня ее смерти, и хотя я не собираюсь сидеть и оплакивать ее, это все же не самый счастливый день в году.
Голос матери у меня в голове продолжает повторять одни и те же слова — «я же тебе говорила». Возможно она была права, когда утверждала, что от парней одни неприятности. Но мне отчаянно хочется, чтобы она ошиблась. В глубине души я знаю, что у нас с Гарретом было нечто настоящее и прекрасное. Я чувствовала себя такой счастливой в тот короткий промежуток времени, что провела с ним. Счастливее, чем когда бы то ни было. Даже если я не смогу быть с ним, то должен быть кто-то, кто сможет подарить мне такое же счастье, какое дарил мне он. Не могут же все мужчины быть плохими. Фрэнк, например, вовсе не плохой. Да и Райан тоже.
Я вижу Гаррета только на занятиях по английскому, но он меня игнорирует. Мы перестали обмениваться дневниками. Дошло до того, что я и сама больше не обращаю на него внимания. Он тоже не смотрит на меня. После случившегося он просто сидит, уткнувшись в свой ноутбук.
После третьего уикенда хандры, который я провела за уборкой в комнате, я решаю, что наступило время двигаться дальше. Я отказываюсь превращаться в одну из тех девчонок, которые после расставания с парнем на несколько месяцев впадают в депрессию.
Невзирая на произошедшее, мне есть чему радоваться. Стоит ранний октябрь, и листья приобрели невероятные оттенки желтого и оранжевого. Воздух стал прохладным и свежим — то что надо для долгих пробежек. Я отлично успеваю по всем предметам, да и у Фрэнка с Райаном дела тоже идут хорошо. Так что я настроена не тратить время на хандру из-за какого-то дурацкого парня.
Заметив во вторник на английском Гаррета, я, как обычно, не обращаю на него внимания. После занятия, когда я собираюсь уйти, он кладет на мою парту два блокнота — два маленьких зеленых блокнотика, не похожих на те большие голубые тетради, которые дали нам для занятий — а потом быстро встает и выходит до того, как я успеваю его о чем-то спросить. Я запихиваю блокноты в сумку и ухожу домой.
В комнате я плюхаюсь на кровать и открываю один из блокнотов. Внутри я нахожу слова:
«Помнишь, как мы собирались завести дневники, чтобы записывать в них все те мысли, которые не можем произнести вслух? Не знаю, хочешь ли ты этого сейчас, но если да, то он твой. Второй — мой».
Я откладываю блокнот и открываю второй. На первой странице находится запись, которую мы делали для наших дневников по английскому, но вырвали, чтобы профессор Хокинс их не прочел. Я пролистываю ее и читаю вторую страницу.
«Теперь мы с той девушкой часто общаемся. Она продолжает меня удивлять, и мне хочется видеться с ней все чаще и чаще. Сегодня мы ели блинчики в «Блинном доме у Эла». Никогда не видел, чтобы кто-то так радовался блинам. Кто бы мог подумать, что нечто настолько простое может принести столько счастья. Мне захотелось ее порадовать, и потому я сказал, что мы будем ходить туда каждое воскресенье. Ее глаза загорелись так, словно я пообещал отвезти ее в Париж. Но это был не Париж, а всего лишь обещание о еженедельных блинчиках».
Я читаю третью страницу.
«Сегодня я пригласил ту девушку к себе в комнату. Думал, мы просто съедим пиццу, посмотрим кино и все. Но наша встреча переросла в нечто большее. Она спросила меня о маме, и я рассказал ей свою историю. Говорить маме оказалось сложней, чем я думал. Наверное потому, что я никогда не заговаривал о ней или о том, что произошло. Но, когда я закончил, на душе у меня стало легче, потому что та девушка слушала так, словно ей было действительно не все равно. Никто и никогда не слушал меня так внимательно. Никто, кроме мамы».
Текст на четвертой странице гласит:
«Сегодня был один из самых худших дней за последнее время. Мне было сказано, что я больше не могу встречаться с той девушкой, которая мне небезразлична и которая становится самым близким моим другом. В моей жизни полно правил, и хотя они кажутся мне бессмысленными, по какой-то причине я продолжаю их соблюдать. Я сказал ей держаться от меня подальше. Эти слова были одними из сложнейших, что мне доводилось произносить. Я тут же сбежал от нее. Я трус, и потому не мог смотреть, насколько ей из-за меня больно. Но теперь я ощущаю себя самым ужасным человеком на свете».
Я попадаю на пятую страницу с последней записью:
«Я не разговаривал с той девушкой много недель. Мне мучительно ее не хватает. Я скучаю по ее улыбке, по смеху и даже по ее подколкам. Я вспоминаю, как мы вместе ели блинчики, смотрели кино или просто сидели в тишине, и мне всего этого не хватает. Отныне мне плевать на чужие правила. Это моя жизнь, и я установлю свои собственные правила. Я хочу поговорить с той девушкой — если она позволит. Если она возненавидит меня, я пойму. Но мы не закончим так, как в последний раз. Это была чья-то чужая концовка. Нам нужен наш собственный финал.
Джейд, я скучаю по тебе. Я совершил огромную ошибку. Я просто хочу поговорить.
Я захлопываю блокнот и бросаю его на пол. Только этого мне сейчас не хватало. Наконец-то я стала чувствовать себя лучше, а тут Гаррет подбрасывает мне эту хрень? Почему он продолжает так поступать? Он сделал мне больно, а теперь ждет, чтобы я простила его. Все ровно так же, как с ложью о том, что он Кенсингтон.
Раздается телефонный звонок. Я не решаюсь взять трубку. Вдруг это Гаррет? Звонок не умолкает.
— Алло. Что? — отвечаю я.
— Джейд? Это Фрэнк.
— Извини, Фрэнк. Не хотела отвечать таким тоном.
— Как дела? Ты в порядке?
Сегодня годовщина со дня маминого самоубийства, и я весь день пыталась выкинуть это из головы, но, похоже, Фрэнк мне этого не позволит.
— Все нормально. Правда. Прошло уже четыре года. Я двигаюсь дальше.
— Дорогая, я просто…
— Не надо переживать из-за меня, ладно? Я просто хочу обо всем забыть. Мы можем сменить тему?
Он вздыхает, и я знаю, что расстраиваю его, но сказать мне действительно больше нечего.
— Что нового у вас с Райаном? — спрашиваю я.
— Ничего особенного, но я хотел сказать, что мы отправили тебе посылку, так что теперь ты в курсе.
— Посылку? Что в ней?
— Сюрприз. На твой день рождения.
— Не надо было. Ты же знаешь, я не праздную дни рождения.
— Все должны отмечать свой день рождения. — Голос Фрэнка смягчается. Он радуется моему дню рождения гораздо больше меня самой. Так было всегда. Наверное он пытался компенсировать то, что моя мать постоянно забывала о моих днях рождения. — А теперь послушай, Джейд. Я хочу, чтобы в четверг ты сходила куда-нибудь со своими друзьями и хорошо провела время. Не ужинай в столовой и не сиди весь вечер над домашней работой.
— Но я…
— Нет, Джейд. Никаких отговорок. Ты выйдешь из комнаты и повеселишься. На деньги, которые обнаружишь в посылке. Только не трать их на стирку или что-то практичное. Для этого там предусмотрен отдельный конверт.
— Фрэнк, я не могу принять твои…
— Это подарок. А теперь расскажи, какие у тебя новости. Как занятия?
— Хорошо. У меня одни пятерки, если ты это имел в виду.
— Замечательно, но я нисколько не удивлен. — Даже по телефону слышно, что он улыбается.
Повисает неловкое молчание, поскольку тем для разговора у нас мало.
Наконец Фрэнк говорит:
— Ну, мы с Райаном позвоним тебе в четверг, ладно?
— Хорошо.
— Джейд. — В голосе Фрэнка появляются серьезные нотки. — В посылке будет нечто, что тебе захочется отложить на потом.
— И что же?
— Увидишь. Оно было предназначено для твоего девятнадцатого дня рождения, но ты сама решишь, как с этим поступить.
— Теперь я просто обязана узнать, что там. Расскажи мне.
— Подожди посылку, и тогда мы поговорим, ладно?
— Хорошо. Пока.
Странно. Что такого Фрэнк положил в посылку, и в чем причина его загадочного поведения?
В среду вечером я сижу и читаю параграф учебника по психологии, как вдруг слышу стук в дверь. Предполагая, что это Харпер зовет меня посмотреть телевизор в ее комнате, я вскакиваю, чтобы открыть.
Но за дверью оказывается не Харпер, а Гаррет. Он небрит. На его щеках — дневная щетина, а глаза кажутся уставшими. Если он решил, что своим потрепанным видом вызовет у меня жалость, то он заблуждается.
— Что тебе нужно, Гаррет? — Я оставляю дверь открытой всего на щелку.
— Ты прочитала мой дневник?
— Да.
— Так мы можем поговорить?
— Мне нечего сказать. Я наконец-то оставила это в прошлом. Просто уходи и никогда больше сюда не спускайся.
Я хочу закрыть дверь, но он дает мне, придерживая ее рукой.
— Это все мой отец, Джейд. Не я. Это он заставил меня так сделать. Ты не понимаешь. — В его тоне вновь проскальзывает отчаяние. Как тогда, после ужина в доме его родителей. — Но с меня хватит его указаний. Особенно, касающихся тебя и меня. У него нет никакого права вмешиваться. Ни у кого из них.
— О чем ты?
— Впусти меня, и я расскажу тебе. Я не могу разговаривать в коридоре.
Меня одолевает нерешительность, а потом я направляюсь к столику за ключами.
— Давай выйдем.
Я вся как на иголках. Нервная энергия бьет ключом, так что мне нужно двигаться. Мы выходим в коридор, и я перехожу на быстрый шаг, обгоняя Гаррета.
— Ты остановишься или нет? — спрашивает он.
— Нет. Поэтому начинай.
Догоняя меня, он перепрыгивает через ступеньки.
— Существуют правила, Джейд. В моей семье и в подобных ей семьях есть негласные правила, и если ты их не придерживаешься, то они становятся гласными. Если дело доходит до того, что эти правила произносят вслух, значит ты вляпался по полной программе.
— Ты несешь бессмыслицу, Гаррет.
— Несколько недель назад отец приехал сюда как раз затем, чтобы напомнить мне о правилах. Ну, в частности об одном. — Он колеблется, будто не хочет этого говорить, однако пересиливает себя. — Которое запрещает мне иметь с тобой что-либо общее.
— Почему? Потому что я бедная и из плохой семьи? Богатым нельзя связываться с такими, как я?
Молчание.
— Будто я этого и сама не знаю. Я не тупая, Гаррет. Мне прекрасно известно, как устроен мир. Я вовсе не ожидала, что ты наденешь кольцо мне на палец и станешь жить со мной в одном из ваших особняков. Мы просто дружили. И все.
— Знаю. Но я же говорил, что друзей мне выбирает отец. По меньшей мере, он должен одобрить тех, с кем я общаюсь. И тебя он не одобрил.
— Вот так сюрприз. — Я придерживаюсь быстрого темпа. Вечер прохладный, и я замечаю облачко пара от своего дыхания. По рукам пробегают мурашки. — Как он вообще узнал о нас?
— Ава и Блейк рассказали ему. Или разболтали своим родителям, а те — моему отцу. Точно не знаю, но уверен, что они в этом замешаны. — Он расстегивает толстовку и снимает ее. — Держи.
На секунду я замираю, позволяя ему набросить ее мне на плечи, а потом продолжаю ходить кругами по пустынному двору.
— Почему ты вообще слушаешься своего отца? Тебе же восемнадцать, верно?
— Девятнадцать. Исполнилось в августе. И не знаю, что меня заставляет его слушаться. Я не уважаю ни его, ни то, что он делает. Мне он даже не нравится.
— Он твой отец. Значит должен хотя бы чуточку тебе нравиться. — Нелепое заявление от человека, который ненавидит собственную мать, но Гаррет не в курсе наших с ней отношений.
— Пока мама была жива, я любил его. Но теперь он совершенно другой человек. И я ему тоже не нравлюсь. Все было бы иначе, если б он разрешил мне принимать свои собственные решения и перестал бы отбирать все хорошее в моей жизни. — Гаррет встает передо мной, вынуждая меня остановиться. — Я не собираюсь ему подчиняться. Между тобой и мной что-то есть. И я не дам ему отнять это у нас.
— А может, я хочу, чтобы оно исчезло. Тебе когда-нибудь приходила в голову такая мысль?
— Конечно, приходила. И я пойму, если ты не захочешь иметь со мной ничего общего. — Его голос смягчается, а глаза наполняются стыдом и грустью. — Если хочешь, я оставлю тебя в покое. Я спрошу, можно ли нам поменяться партнерами на английском. И больше тебя не побеспокою.
Не знаю, может, я мазохистка или умалишенная, но я не готова выбросить этого парня из своей жизни.
— Скажи, чего ты хочешь, Джейд? — Гаррет берет меня за руку и нежно держит ее в своей, словно боится, что я вырвсь, если он сожмет мою ладонь чуть сильнее.
Я отвожу глаза в сторону, надеясь, что у меня получится взять себя в руки и сказать, чтобы он от меня отстал. Упираюсь взглядом в сухую поблекшую листву на земле. Вокруг нас кружатся, опадая с деревьев, красные и рыжие листья. Я весь год ждала момента, когда они поменяют цвет, но прошла всего пара недель — и все кончилось. Почему всему хорошему так быстро приходит конец?
Когда я перевожу внимание на Гаррета, то вижу, что выражение его лица изменилось. Надежда покинула его. Похоже, он принял мое длительное молчание за ответ. Отпустив мою ладонь, Гаррет начинает уходить.
— Я хочу блинчики по воскресеньям, — срывается у меня с языка.
Он медленно поворачивается ко мне.
— Что?
— Ты спросил, чего я хочу. Так вот, я хочу блинчики по воскресеньям. Ты обещал, что это станет традицией. У меня никогда их не было. Ты начал ее, но потом все закончилось, и теперь я хочу ее обратно.
Его лицо озаряет осторожная улыбка, но он продолжает молчать.
— Я хочу посмотреть и другие фильмы из коробки у тебя комнате. И, возможно, съесть на двоих еще одну пиццу.
Он делает несколько шагов вперед.
— Это можно устроить.
— Но больше всего я хочу, чтобы ты пообещал никогда больше не поступать так со мной. Потому что я больше не прощу тебя, Гаррет. Я серьезно.
— Я знаю, что не простишь. — Он протягивает руку. — Друзья?
— Возможно. Посмотрим, как все сложится.
Он опускает руку.
Я сильнее кутаюсь в толстовку, прячась от порыва ветра.
— Так что случится, когда твой отец узнает о нас?
— Он перестанет перечислять на мой счет деньги и, наверное, отберет машину. Но мне плевать. Я должен отстоять свою позицию. Иначе он продолжит контролировать мою жизнь.
— Это так глупо. Не могу поверить, что он запретил нам дружить. За ужином у вас он сказал, чтобы ты со мной познакомился.
— Ага, но он не подумал, что это к чему-нибудь приведет. Вряд ли он предполагал, что мы подружимся. Или станем чем-то большим, чем просто друзьями.
— Но он выбрал меня для стипендии. Он не может ненавидеть меня.
— Он не ненавидит тебя, Джейд. На самом деле, могу сказать, что ты ему даже нравишься. Но он так зациклен на «фасаде» семьи Кенсингтонов и на общественном мнении, что дальше этого ничего не видит. А Кэтрин только все усугубляет. К тому же ситуацию не улучшает то, что Ава и Блейк распускают о нас сплетни.
— Наверное, тебе стоит чаще посещать благотворительные мероприятия или полуденные чаепития, или чем вы там, богачи, занимаетесь. Тогда, возможно, все поймут, что в дружбе со мной нет ничего плохого.
— Сомневаюсь, что это что-то изменит, но могу попытаться. — Он улыбается. — Правда, я не хожу на полуденные чаепития, Джейд.
Снова поднимается ветер.
— Нам лучше зайти внутрь.
— Через минуту. Сначала мне нужно, чтобы ты продемонстрировала мне ту штуку, которой я тебя научил. — Он вытягивает руки. — За столько времени ты наверняка уже подзабыла, как это делается.
Я драматично вздыхаю.
— Это обязательно?
— Да. Тебе нужно почаще практиковаться.
Я вяло обнимаю его. Но Гаррет стискивает меня в объятьях, его теплая грудь прижимается к моей, а сильные руки защищают от холода.
Приятно находиться к нему так близко. Это так естественно. Я закрываю глаза, вдыхая его аромат, и прислушиваюсь к биению его сердца.
— О да, тебе определенно нужно чаще практиковаться, — произносит он. — Нам придется частенько проделывать это, пока ты не научишься обниматься как надо.
Не могу с ним не согласиться.