Выбор Флетча

ГЛАВА 5

– Надо занести мамин распорядок дня в ее номер, – бросил Уолш через плечо, шагая по коридору. Его лицо было как каменное.

– Этот доктор Том постоянно сопровождает губернатора? – спросил Флетч.

– Помолчи.

Дверь в «люкс» 758 также не запиралась. Уолш, похоже, знал об этом. Они вошли точно в такую же гостиную. Позолота облупилась на тех же местах. На стене висела та же картина – шхуна под полными парусами. На сервировочном столике стояли те же бутылки, с тем же уровнем спиртного. Только лампы горели в полнакала.

Уолш положил листок с распорядком завтрашнего дня на кофейный столик.

– Закрой дверь, – попросил он Флетча. – Давай присядем.

Полумрак, похоже, вполне устраивал Уолша. Он плюхнулся в кресло, в каком только что сидел в номере отца, у торшера.

– Мама прилетает из Кливленда во втором часу ночи. Так что мы можем поговорить.

– Я не знал, что твои родители живут раздельно, – и Флетч выбрал стул, стоящий на том же месте, что и в 748-м «люксе».

Уолш не отреагировал, предпочтя ответить на вопрос Флетча, заданный в коридоре.

– Да, доктор Том постоянно сопровождает нас. Его услугами пользуются кандидат и его жена, члены команды кандидата, журналисты, водители автобусов, весь обслуживающий персонал. Звенит в ушах? Обратитесь к доктору Тому. Что-то с желудком? Доктор Том вам поможет.

– Я имел в виду совсем другое, Уолш.

– Да, ты имел в виду совсем другое, – Уолш глубоко вдохнул. – Мои родители не живут раздельно. Но во время предвыборной кампании останавливаются в разных номерах, потому что у каждого свой распорядок дня. А полноценный сон для них – едва ли не самое главное. Кстати, и помогают им разные команды.

– Куда подевалось твое чувство юмора? – полюбопытствовал Флетч.

– Мне не нравятся глупые вопросы в коридоре отеля.

– Но в коридоре не было ни души. Уже половина первого.

– Все равно, нас могли подслушать.

Флетч отметил, что дверь в спальню закрыта.

– Или ты осознаешь, Флетч, о чем я толкую, или возвращаешься в Окэму, штат Флорида, и занимаешься своими делами.

– О чем же ты толкуешь, лейтенант? Разобъясни мне, только доходчиво.

– Верность, Флетч. Абсолютная верность. Мы участвуем в кампании, цель которой – избрание моего отца, губернатора Кэкстона Уилера президентом Соединенных Штатов. Я хочу, чтобы ты стал нашим пресс-секретарем. Многое из того, что ты увидишь и узнаешь, находясь на этой должности, вызовет вопросы. Задавать их ты будешь мне, и только когда мы окажемся вдвоем. Ты вот увидел, что доктор Том после полуночи принес в номер отца черный саквояж. И хотел спросить меня об этом в коридоре отеля.

– А такое недопустимо.

– Именно так. То, что ты увидишь и узнаешь, возможно, тебя удивит, тебе не понравится. Тебе уже достаточно лет, чтобы воспринимать мир не таким идеальным, как он представляется в розовом детстве. Совершенства не найти нигде и ни в чем. Если такое случится, твое дело – молчать в тряпочку.

– То есть, если твоя мать отменяет визит в ожоговый центр, чтобы поиграть в теннис с тремя...

– Ты не должен указывать на это прессе. Если же пресса до этого докопается, ты обязан найти удобоваримое объяснение.

– Уолш, мне бы не хотелось прерывать твой монолог, но все это я уже знаю. Более того, согласен почти со всем.

– И ты должен следить за своими шутками. Америка желает укладываться спать, думая, что кандидат и его жена делают то же самое: спорят, кому первому идти в ванную, чтобы почистить зубы и принять душ, читают при свете общего бра, желают друг другу спокойной ночи. Логика требует, чтобы они спали в отдельных номерах, но простой избиратель этого не приемлет. Образ кандидата должен быть безупречен. А так у некоторых возникают подозрения, что отдельный номер позволяет отцу проводить ночь в обществе других женщин, а в больном мозгу подозрения могут трансформироваться в убежденность, что так оно и есть на самом деле.

– Я же пошутил. Наедине с тобой.

– Видишь ли, Флетч, образ и реальность всегда разнятся.

– Правда?

– Мы пытаемся создать образ единения губернатора и его жены. Они вместе ведут предвыборную кампанию, поспевают всюду, произносят речи, дают интервью, гладят детей по голове, переезжают из города в город, но при этом живут, едят, спят, как обычные люди. Конечно, в действительности все иначе. Такое просто невозможно.

– Доктор Том может манипулировать твоим отцом с помощью таблеток. Уколов. Или чего-то еще.

– Доктор Том помогает отцу засыпать каждый вечер, будит его каждое утро, дает стимуляторы днем. Это реалии предвыборной кампании. И делается это на самом высоком научном уровне под полным медицинским контролем.

– А на твоего отца это никак не влияет?

– Разумеется, влияет. Пилюли позволяют ему вести предвыборную кампанию. Выкладываться до конца, выдерживать нечеловеческие нагрузки.

– Что бы мы делали без химии.

– Возьми человека восемнадцатого столетия. Заставь летать чуть ли не со скоростью звука. Протащи через толпу орущих людей, жаждущих пожать ему руку, причем в кармане любого может оказаться нож или пистолет. Посади перед телекамерой, чтобы он говорил с двухсотпятидесятитысячной аудиторией, когда взвешивается каждое слово, оценивается любая перемена в лице. И так изо дня в день, в течение месяцев. И посмотри, что с ним будет. А человеческая конституция с той поры практически не изменилась, ты же знаешь.

– А как же ты, Уолш?

– А что я?

– Твой отец сказал мне, что на твою долю выпадает куда большая нагрузка.

– Я моложе.

– Доктор Том пользует и тебя?

– Нет, – Уолш смотрел в пол. – Я справляюсь сам. Что еще ты не можешь принять?

– Эту женщину, Уолш.

– А что насчет нее?

– Вполне возможно, что ее выбросили с балкона «люкса» твоего отца. Снег на балконе вытоптан. Часть поручня очищена. Кроме того, входные двери в номера твоих родителей не запираются.

– К чему ты ведешь?

– Это самоубийство? Или насильственная смерть?

– Тебе известно, сколько людей ежедневно умирает из-за плохих правительств?

– Я бы сказал, сотни.

– А я думаю, гораздо больше. Так может ли смерть ничем не примечательной женщины помешать потенциально великому президенту войти в Белый Дом?

– А местная полиция? Она не будет вести расследование?

– Уже все улажено. Мэр сам нашел меня в баре. Высказал надежду, что это прискорбное происшествие не отразится на ходе предвыборной кампании и не расстроит кандидата и его команду. Попросил сразу обращаться к нему, если полиция будет докучать нам.

– Ты серьезно?

– Я сказал ему, что со всеми вопросами, у кого бы они не возникали, следует обращаться к Барри Хайнсу.

Флетч закатил глаза.

– Похоже, в президентской кампании все идет не так, как в реальной жизни.

– Откровенно говоря, мне показалось, что мэр встревожен куда больше нас. Вокруг кишмя кишат корреспонденты самых читаемых газет, а тут убийство в его родном городе, о котором может узнать вся страна. Можно представить себе, как потускнеет образ его «малой родины», если Америка впервые услышит о существовании вверенного ему города лишь благодаря совершенному в нем убийству.

– Эти политические репортеры понятия не имеют, как писать об убийствах, – ввернул Флетч. – Они – узкие специалисты. И убийство интересует их не более боксерского поединка. Они не способны пасть так низко, чтобы удостоить его своим вниманием.

– Тут ты прав.

– Если б кого убили прямо в автобусе прессы, и то они позвали бы криминальных репортеров. Об убийстве они напишут не лучше, чем первый попавшийся на улице человек. Потому-то я и не могу взять в толк, с какой стати нас сопровождает один криминальный репортер.

– Кто именно? – без всякого интереса спросил Уолш.

– Фредерика Эрбатнот. «Ньюсуорлд».

– Завтра на рассвете, – продолжил Уолш, – мы уедем из этого города и, возможно, никогда более не появимся здесь. Пожелаем же удачи местной полиции. Надеюсь, они раскроют и это преступление. Но я не хочу, чтобы расследование причин смерти этой женщины хоть как-то затронуло предвыборную кампанию. Развести одно с другим – вопрос техники, и я думаю, нам это по силам, – Уолш потянулся. – Хватит об этом. Слишком мелкий вопрос. А главное, о чем я уже говорил, в том, что ты должен идти с нами до конца, раз уж пошел.

– Почему ты вообще обратился ко мне?

– У тебя большой опыт общения с прессой, Флетч.

– Я сотрудничал во многих газетах.

– Ты знаешь, как работают журналисты.

– Пашут по-черному.

– Как они думают.

– Соображают медленно, но в конце концов добираются до сути.

– Отметка девятнадцать-восемнадцать, Флетч.

– Девятнадцать что?

Уолш уставился в ковер. Губы его изогнулись в улыбке, но лицо побледнело.

– Нас осталось двенадцать. Во вражеском окружении. Они знали, что нас мало, и готовились покончить с нами.

– Ты собираешься рассказать мне солдатскую байку?

– Многие сотни окружали нас. Мы могли зарыться в землю и держаться до последнего. Или пойти на прорыв и погибнуть в рукопашной.

– Война есть...

– А вот ты, Флетч, не позволил своему лейтенанту принять одно из этих очевидных решений. Ты спорил со мной. Пока до меня не дошел смысл твоих слов.

– Мне и теперь нелегко убедить в чем-либо власть придержащих.

– С твоей подачи мы вскарабкались на деревья и привязали себя к ветвям. Три дня провисели на этих чертовых деревьях.

– Кажется, чертовски проголодались.

– Лучше голодать, чем умереть с собственными яйцами во рту.

– Тебе же хватило решительности принять мое предложение, Уолш.

– Я перепугался до смерти. Не мог думать. Враги бродили внизу. Даже начали стрелять друг в друга. Потом унесли покойников. Они и представить себе не могли, что американцы влезут на деревья.

– Я спасал и свою жизнь.

– Твой приятель... как его звали, Чамберс? Ты с ним видишься?

– Олстон Чамберс. Да. Мы часто болтаем по телефону. Он – прокурор в Калифорнии.

– Ты знаешь, как найти выход из критической ситуации. А президентская кампания – сплошной кризис.

Флетч взглянул на часы.

– Уже поздно.

– Я хочу дать тебе документы, с которыми надо ознакомиться до утра. А что бы ты делал сейчас дома?

– Наверное, слушал бы Серхио Хуэвоса.

– О, да. Кубинский барабанщик.

– Арфист. Из Парагвая.

– Парагвайский арфист?

– Ты никогда его не слушал.

– Я вообще не слышал, как играют на арфе.

– Ты многое потерял.

Уолш вздохнул.

Быстрым шагом она пересекла гостиную – в длинном сером халате, с рассыпавшимися по плечам белокурыми волосами.

Флетч не ожидал, что Дорис Уилер – такая крупная женщина. На экране телевизора она казалась мельче, возможно, потому, что всегда стояла рядом с губернатором, двухметровым гигантом. Дорис отличали не только рост, но и ширина плеч.

Флетч встал.

– Занес тебе программу завтрашнего дня, – Уолш указал на листок бумаги на кофейном столике. – А почему ты так рано прилетела из Кливленда?

– Попросила Салли взять билет на более ранний рейс. Ушла после первого отделения симфонического концерта, – Уолш не поднялся с кресла. Взгляд Дорис скользнул по воротнику рубашки Флетча. – Кто это?

– Флетчер. Наш новый пресс-секретарь. Ввожу его в курс дел.

– Почему вы беседуете глубокой ночью?

– Вспоминаем былые дни. Давно не виделись. Не так ли, Флетч?

Дорис наклонилась над сыном. Поцеловала в губы.

– Уолш, ты пил!

– Пришлось провести какое-то время в баре. У нас происшествие. Эта женщина.

Дорис отвесила сыну крепкую затрещину. Ее раскрытая ладонь более всего напоминала лопату.

– Что мне женщина, Уолш? А вот того, что от тебя разит спиртным, я не потерплю, – Уолш не пошевелился, даже не посмотрел на нее. – Нельзя допустить, чтобы из-за такой вот мелочи отца не избрали президентом Соединенных Штатов.

Она пересекла гостиную в обратном направлении.

– А теперь идите спать.

Дверь спальни захлопнулась.

Лицо Уолша заливала краска двух цветов. Темнокрасная – отметина от оплеухи, и пунцовая – за ее пределами.

Он не отрывал глаз от лежащих на коленях бумаг.

– Я рад, что загодя прочел тебе лекцию о верности, – наконец, выдавил из себя Уолш.