Выбор невесты

I

В ночь весеннего равноденствия 1820 года титулярный советник Тусман возвращался домой в улицу Шпандау из одного берлинского кофейного дома, где он имел обыкновение проводить вечер. Титулярный советник был точен до невероятности во всех своих поступках; он привык раздеваться именно в то время, когда на башне церкви Св. Николая часы начинали бить одиннадцать, так, что при последнем ударе колокола он надевал на голову ночной колпак.

Но как до одиннадцати часов было очень не далеко, то он ускорил шаги, чтоб не изменить своей привычке, и хотел было поворотить из улицы Шпандау в Королевскую, как вдруг страшный шум, раздавшийся неподалеку, привлек его внимание.

Под башней старинной городской Ратуши он увидел при свете фонаря тощую, длинную фигуру, завернутую в плащ темного цвета. Этот человек стучал что есть силы в дверь железного магазина, по временам отходил от оной и вздыхал смотря на обрушившиеся окошки старинной башни.

«Милостивый государь! — сказал ему титулярный советник добродушно. — Вы стучите напрасно; в этой башне нет ни одной души, а ежели исключить небольшое число мышей и крыс, то и ни одного человека. Если ж вы хотите купить несколько железных колец у купца Варнаца, которому принадлежит эта лавка, то возьмите на себя труд пожаловать сюда утром».

«Почтенный Г. Тусман…» — «Титулярный советник», — подхватил Тусман, невольно прерывая незнакомца и слыша имя свое не без удивления. Но тот не обратил на это ни малейшего внимания и продолжал: «Вы ошибаетесь, почтенный Тусман, я вовсе не за тем сюда пришел; не имею нужды в железных кольцах, а тем менее думаю о купце Варнаце. Сего дня весеннее равноденствие, я я хочу посмотреть невесту, она уж слышала биение моего сердца и страстные вздохи мои и не замедлит явиться у окна».

Незнакомец произнес сии слова таким мрачным и вместе торжественным голосом, что титулярного советника мороз подрал по коже. Первый удар одиннадцати часов раздался в эту минуту с башни Св. Марии; страшный треск послышался в Ратуше, и женская фигура явилась у обвалившегося окна. Едва свет фонаря озарил сие новое явление, как Тусман вскричал плачевным голосом: «Ах, Боже мой! Силы небесные! Что значит это страшное таинство!»

При последнем ударе часов, в то время, как Тусман обыкновенно надевал спальный колпак, женская фигура исчезла.

Казалось, что это чудное явление поразило титулярного советника. Он жалобно вздыхал, глядя на окно, и твердил про себя: «Тусман, Тусман, бедный титулярный советник! Береги свое сердце, не дай уловить душу твою диаволу!»

«Мне кажется, вас растрогало это явление, почтенный Тусман? — сказал незнакомец. — Я хотел только видеть невесту; но вы, если не ошибаюсь, приняли это совсем иначе».

«Прошу вас, ради Бога, не отказывайте мне в моем бедном чине, — отвечал Тусман, — я титулярный советник, и в эту минуту не только титулярный советник растроганный, но просто уничтоженный. Что ж касается до вас, милостивый государь, извините, что по неведению моему не могу называть вас приличным именем; и потому позвольте именовать вас также титулярным советником; у нас их в Берлин такое множество, что редко можно ошибиться, употребляя в разговоре со всяким это название. Итак, скажите мне, титулярный советник, какого рода невесту вы пришли сюда смотреть в сей таинственный час».

«Вы самый странный человек со всеми вашими чинами и титулами, — сказал незнакомец, возвысив голос. — Если всякой советник может подать добрый совет, то, без сомнения, я имею некоторое право на сие название, которое вы так великодушно мне даете. Мне удивительно только, что такой человек, как вы, почтенный титулярный советник, которому хорошо известны все старинные книги и рукописи, не знает, что если посвященный, вы понимаете меня, если посвященный постучится в ночь равноденствия в одиннадцать часов у дверей этой башни, то в окошке, которое вы видите там наверху, покажется девушка, имеющая быть самою счастливою невестою во всем Берлине до осеннего равноденствия».

«Господин титулярный советник! — вскричал Тусман в восторге. — Почтенный титулярный советник! Точно ли это правда?»

«Без всякого сомнения, — отвечал незнакомец, — но зачем вы здесь до сих пор! Час, в который вы обыкновенно ложитесь спать, прошел, и так отправимся прямо в новый трактир на Александровскую площадь; там вы подробнее узнаете о невесте и сверх того возвратите спокойное расположение духа, которое потеряли, не знаю от чего».

Титулярный советник был человек до невероятности умеренный. Единственным развлечением его было чтение новых журналов и политических газет за стаканом пива в кофейном доме, куда он отправлялся каждый вечер. Он почти вовсе не пил вина, кроме воскресных дней, в которые после обедни завтракал стаканом малаги с кренделем. Пропировать всю ночь было для него просто соблазном, и тем страннее, что на этот раз он согласился без отговорок и скорыми шагами спешил в трактир на Александровскую площадь.

Один человек сидел в зале, за стаканом рейнского вина, когда они туда вошли; глубокие морщины на лице обличали его старость. Взгляд его был быстр и проницателен, а длинная борода показывала в нем еврея, оставшегося верным обычаям предков. Он был одет в платье старинного покроя, какое носили между 1720 и 1730 годами.

Но в незнакомце, пришедшем с Тусманом, было странного гораздо более.

Это был высокий, сухощавый человек лет пятидесяти. Видно, что он слыл красавцем в молодости: большие глаза его еще сверкали юношеским огнем из-под черных, густых бровей; открытый лоб, орлиный нос, прекрасный рот и красивый подбородок могли бы отличить его между сотнею людей. Но его старинное платье, его плащ, сшитый по моде шестнадцатого столетия, но его искрометный взгляд, который, казалось, вылетал из мрачной ночи, его гробовой голос и чудное обращение, вовсе несходное с настоящим временем, — все это возбуждало роковые, странные ощущения в его присутствии.

Незнакомец кивнул головою старику, сидевшему за столом, как старинному знакомцу.

«Неужели это вы? — вскричал он. — Как давно мы не видались! И вы до сей поры все еще здоровы?»

«Как видите, — отвечал старик сурово, — жив, здоров и деятелен, если нужно!»

Незнакомец медленно засмеялся и приказал мальчику принести бутылку старого французского вина, с точностию означив место, где она стоит в погребе.

«Почтенный титулярный советник! — сказал Тусман, — я…»

Но незнакомец тотчас перебил его речь.

«Оставьте все ваши титла, почтенный г. Тусман; я не титулярный и не статский советник, но не более и не менее, как художник, занимающийся отделкою благородных металлов и цветных камней. Леонард мое имя».

«Золотых дел мастер, бриллиантщик», — ворчал про себя Тусман, удивляясь, как он с первого взгляда не догадался, что незнакомец не мог быть титулярным советником, что его странное платье вовсе не прилично особе важной и чиновной.

Оба они, Леонард и Тусман, подсели к старику, который приветствовал их гримасою, похожею несколько на улыбку.

Когда Тусман, уступая просьбам Леонарда, выпил несколько стаканов вина, все черты его оживились: бледные губы получили настоящий цвет; он смотрел вокруг себя смелее, с самодовольною улыбкою, как будто приятные воспоминания молодости пришли ему на мысль.

«Теперь, — сказал Леонард, — расскажите мне без обиняков, почтенный г. Тусман, почему вы так странно вели себя, когда невеста явилась у окна. Мы с этим человеком старинные знакомцы, и вам нечего стеснять себя перед ним».

«Ах, Боже мой! — отвечал титулярный советник. — Ах, Боже мой! Г. профессор — позвольте мне называть вас этим именем; такой искусный художник, как вы, всегда может быть профессором в академии. Итак, почтенный профессор, могу ли от вас скрыть все то, чем наполнено мое сердце! Я теперь стою, как говорится, на ноге жениха и хочу взять за себя счастливую невесту. Мог ли я оставаться хладнокровным зрителем, когда вам угодно было показать счастливую невесту, почтеннейший профессор?»

«Как! — воскликнул старик визгливым голосом, прерывая речь титулярного советника. — Как! Вы хотите жениться? В ваши лета и с такою фигурою?»

Тусман до того был поражен этою выходкою, что не мог сказать ни полслова в ответ.

«Не примите в дурную сторону речь старика: он не имел намерения вас оскорбить, как могло вам показаться. Мне самому кажется, что вы немного поздно вздумали о женитьбе: вам верно за пятьдесят».

«Девятого октября, в день Св. Дионисия, мне исполнится сорок восемь лет», — отвечал Тусман с недовольным видом.

«Очень хорошо, — продолжал Леонард, — пусть будет так, но не в том сила. До сих пор вы проводили самую простую и невинную жизнь, вовсе не знакомы с женщинами и можете легко попасть впросак».

«Как! Попасть впросак? — сказал Тусман ювелиру. — Э! Почтенный профессор, вы почитаете меня бессмысленным ветренником, полагая, что я решусь на что-нибудь без совета и размышления. Я долго взвешиваю и обдумываю каждый шаг, и когда поразила меня стрела того божка, которого древние называли Купидоном, то вся деятельность моего ума не должна ли была обратиться к надлежащему изготовлению себя в новое состояние? Тот, кому предстоит трудное испытание, не изучает ли прилежно наук, из коих будут его вопрошать? Почтенный профессор! Женитьба моя есть экзамен, к коему я тщательно готовлюсь и надеюсь выдержать его с честию. Взгляните, любезнейший профессор, взгляните сюда, на эту небольшую книжку, которую я всегда ношу с собою и читаю беспрестанно с тех пор, как решился любить и жениться, и убедитесь сами, что я не вовсе без опытности, хотя, признаюсь, до сего времени был совершенно чужд женского пола».

При сих словах титулярный советник вынул из кармана небольшую книжку, переплетенную в белый пергамент, и открыл оную на заглавном листе, на коем напечатано было следующее:

«Заметьте, — сказал Тусман с самодовольною улыбкою, — заметьте, как почтенный автор говорит в 7-й главе о супружестве и о мудрости главы семейства:

«§ 6. Особенно не надлежит торопиться в сем деле. Разумен вступающий в брак в зрелом возрасте, ибо оный есть пора мудрости. Ранние браки ввергают супругов в необузданность, губя душу и тело».

Что ж касается до выбора любезной особы, с которою желаешь соединиться узами брака, то вот что говорит о сем несравненный Томазиус:

«§ 9. Средний путь есть наивернейший, а в следствие того надлежит брать себе жену ни слишком красивую, ни весьма безобразную, ни очень богатую и не из бедных, ни знатного, ни низкого рода, но звания равного нашему; в других качествах также надлежит искать средины».

«Вижу, — сказал ювелир, — что вас не проведешь; вы приготовились не на шутку, и потому готов удариться об заклад, что выбранная вами дама смертельно в вас влюблена».

«Я старался снискать ее благорасположение различными угождениями, по совету Томазиуса; но не оказываю ей ни уважения, ни покорности, ибо мои почтенный автор научает, что женщина есть существо несовершенное, всегда готовое употребить во зло нашу любовь и воспользоваться слабостями».

«Да постигнет вас черный год за вашу болтовню! Вы отнимаете у меня час отдыха, в который я надеялся успокоиться после совершенного мною великого дела!»

Эти слова произнес старик. Ювелир вскричал, возвысив голос:

«Молчать, старый товарищ! Будь доволен тем, что тебя здесь терпят; за твои грубые выходки тебя бы надобно было вытолкать, как неучтивого гостя. Не смущайтесь его речами, почтенный г. Турман! Вы любите Томазиуса и, следственно, старину, я сам страстно люблю то время, к коему принадлежит мое платье; и точно, почтеннейший титулярный советник, надобно признаться, что то время было гораздо лучше теперешнего, и к тому-то времени относится очарование, которое вы сегодня видели в городской ратуше».

«Неужели! Но каким образом, почтенный профессор?» — спросил титулярный советник.

«В прежнее время, — сказал ювелир, — в городской ратуше часто бывали веселые свадьбы, но эти свадьбы вовсе не походили на нынешние! Вообще, надобно признаться, что наш Берлин был прежде не в пример веселее и разнообразнее; теперь в самой скуке ищут средства продолжать скуку. Праздники были гораздо лучше и замысловатее нынешних. Я помню, как курфирст Август Саксонский был приведен в 1581 году из Кельна с своею супругою и сыном своим Христианом и великолепно угощаем со всеми рыцарями; граждане обоих городов, Кельна и Берлина, вместе с гражданами Шпандау, в полном вооружении были выстроены от Кепеникских ворот до самого замка. На другой день дан был великолепный карусель[1], на коем курфирст Саксонский, граф Иост Барби и множество других знатнейших особ явились в золотых доспехах, с львиными головами на плечах; ноги их покрыты были шелковою материею телесного цвета, в подражание языческим витязям. Певчие и музыканты помещены были в Ноевом ковчеге, великолепно изукрашенном, на верху коего сидел мальчик, в платье телесного цвета, с луком и крыльями и с завязанными глазами, как изображают Купидона. Два другие мальчика, в белых перьях и в масках с птичьими носами, шли впереди ковчега, из которого раздалась музыка при появлении принца. Затем несколько голубей вылетело из ковчега; многие из них сели на верхушку куньей шапки нашего прекрасного курфирста и запели приятную песню, махая крыльями. Потом дан был блистательный пеший турнир, где курфирст и граф Барби явились в корабле, обитом желтою материею с черным, с парусами из золотой парчи; дитя, представлявшее Купидона, одето было также в желтое с черным с небольшою седою бородкою и правило рулем. Вокруг корабля множество рыцарей скакало вприпрыжку, с хвостами и головами сельдей, семги и других веселых рыб, стараясь подражать их ухваткам с необычайным искусством и прелестию. Вечером в десять часов сожжены были великолепные потешные огни, представлявшие осажденный замок, горевший ровно два часа».

В продолжение сего рассказа титулярный советник показывал все знаки величайшего внимания, беспрестанно потирал руки, придвигал свои стул и осушал стакан.

«Почтенный профессор! — вскричал он наконец могильным голосом. — Вы мне рассказываете чудные вещи, и точно, как будто вы их видели собственными глазами».

«А почему же и нет?» — отвечал ювелир.

Не понимая смысла сих чудных слов, Тусман готовился возобновить свои вопросы, но старик закричал ювелиру грозным голосом:

«Вы забываете лучшие праздники, бывшие в Берлине в то время, которое так превозносите! Вы умолчали, как зажженные костры пылали на Новом рынке и текла кровь несчастных мучеников, у коих суеверие пытками исторгало признания в небывалых преступлениях».

«А! — воскликнул титулярный советник. — Вы, верно, говорите о процессах колдовства, бывших в прежние времена; да, да, это были страшные дела, но просвещение наше наконец прекратило сие зло».

Ювелир, окинув довольно странным взором Тусмана и старика, спросил у них с таинственною улыбкою:

«Слыхали ль вы историю серебряника жида Липпольда, случившуюся в тысяча пятьсот семьдесят втором году?»

Тусман не успел сказать ни полслова в ответ, а ювелир уже продолжал свой рассказ:

«Серебряник, жид Липпольд, пользовавшийся полною доверенностию курфирста и управлявший финансами целого государства, вдруг обвинен был в шутовстве и разных злодейских кознях. В самом ли деле он оправдался или прибегнул к каким-нибудь другим средствам, только в глазах принца он опять стал чист, и все со дня на день ожидали объявления о его невинности. Однако городская стража еще не выпускала его из виду и караулила в небольшом его домике, в улице Штралау. На ту пору случись жиду Липпольду поссориться с женою; в сердцах она сказала ему в глаза: «Если б наш добрый принц курфирст знал все твои подлости и то, что ты делаешь с свою волшебною книжкою, досталось бы твоей коже». Все это от слова до слова было пересказано принцу, который тотчас же велел отыскать волшебную книгу в доме жида Липпольда; книга нашлась, а вместе с нею и люди, которые могли ее прочитать, и тогда все плутни его выведены были на чистую воду. Адским наваждением завладел он доверенностию принца и управлял всем государством; одно благочестие спасло курфирста от когтей сатаны. Липпольд был приговорен к сожжению на Новом рынке; но когда огонь обхватил его с волшебною книгою, из-под костра выползла большая черная крыса и исчезла в пламени. Многие были той веры, что это был не кто другой, как диавол, обольстивший душу Липпольда».

В продолжение сего рассказа старик сидел, облокотясь руками на стол и закрыв оными лицо, испускал жалобные вопли, как бы человек, страдающий жестоким недугом.

Что ж касается до титулярного советника, то казалось, что он не обращал большего внимания на слова ювелира и спросил у него, когда тот окончил рассказ: «Но скажите мне, почтенный профессор, точно ли девица Альбертина Восвинкель выглянула к нам из окошка городской ратуши?»

«Как! — вскричал ювелир, — а вам что за дело до девицы Альбертины?»

«Ах, Боже мой, — ответствовал Тусман, — ах, Боже мой! Да это именно та особа, которую я решился любить и соединиться с нею узами брака!»

«Милостивый государь! — закричал ювелир, у коего глаза вдруг засверкали и лицо покрылось краскою. — Милостивый государь, я вижу, что вы или совершенный глупец, или одержимы бесом! И вы хотите жениться на молодой прелестной Альбертине? Вы, негодный, полуживой педант, не видящий далее своего носа, со всеми вашими школьными знаниями и политическою мудростию Томазиуса! Оставьте эти мысли, если не хотите сломить себе шею в эту же ночь весеннего равноденствия!»

Титулярный советник от природы был кроткого и тихого нрава, даже человек несколько боязливый, если угодно, не позволявший себе сказать грубое слово и тогда, как на него явно наступали; но речи ювелира были слишком оскорбительны, вдобавок Тусман выпил вина более обыкновенного. Он вскочил и закричал зловещим голосом: «Не понимаю, кто дает вам право говорить со мною таким образом, господин незнакомец? Вы, кажется, хотите напугать меня ребяческими штуками, имея сами какие-нибудь виды на девицу Альбертину? Теперь понимаю все ваши хитрости и не сомневаюсь, что вы хотели одурачить меня помощию волшебного фонаря! Но все эти вещи известны мне, благодаря Бога! Жестоко ошибаетесь, думая обмануть меня такими грубыми средствами».

«Берегитесь, Тусман, — отвечал ювелир небрежно, — берегитесь! Вы имеете здесь дело с чудными людьми!»

В то же мгновение лице ювелира превратилось в лисье и жадно смотрело на Тусмана своими дикими, круглыми глазами. Бедный титулярный советник в ужасе упал на стул.

Старик, казалось, нимало не удивился превращению ювелира. «Славная штука! — закричал он со смехом. — Но что толку в этих штуках? Я знаю такие вещи, которые тебе, Леонард, никогда и в голову не приходили!»

«Посмотрим! — сказал ювелир, коего лицо приняло обыкновенный вид, и спокойно подсел к стулу. — Посмотрим твои штуки».

Старик вынул из кармана огромную черную редьку, очистил ее начисто ножом и начал резать небольшими ломтиками, и всякий раз, когда он, сильно ударив ножом, отрезывал ломоть, на стол падала со звоном прекрасная золотая монета, только что выбитая, которую он бросал ювелиру; но едва тот дотрогивался до монеты, как она рассыпалась искрами в порошок.

Это, по-видимому, бесило старика: он с новыми силами отрезывал и кидал золотые монеты, кои с треском разлетались в руках ювелира.

Титулярный советник был вне себя от страха; наконец превозмог свою слабость, которая как бы приковывала его к стулу, вскочил и, сказав дрожащим голосом: «Имею честь вам кланяться, почтенные господа!», одним скачком выпрыгнул из залы.

На улице он услышал страшный смех незнакомцев. Кровь замерла в его жилах, и он пустился бежать изо всех сил.