После того как свадебная церемония позорно завершилась, едва успев начаться, Рубина поспешила выбраться из бестолково галдящей толпы. И на ватных, негнущихся ногах поплелась в табор.
Шла медленно. По дороге разговаривала с собой:
— Ну что, Рубина? Получила то, что заслуживала! Получила. Такой позор — помереть только… Да не берет Господь к себе, брезгует, наверно, говорит: “Пусть Рубина еще на земле помучается, пока грех свой не искупит!”
Потом вспомнилось все, что было, когда Рамир пришел к ней в салон, сказал, что Раду видел, и Рубина сознание потеряла.
Нет, неправильно так говорить. Сознание она не теряла. Просто оно переместилось в другой мир. Тот, в котором Рада умирала на операционном столе, а потом, мертвая, спрашивала ее:
— Мама, а почему я здесь?
— Доченька, — отвечала Рубина. — У тебя очень тяжелый случай оказался. Ни я, ни врачи спасти не смогли.
— Да, обидно получилось. Жаль, пожить с Рамиром не успела. Очень я его люблю.
— И он тебя любит, Радочка.
— Я знаю. Но всего, больней, мама, оттого что доченьку нашу тоже не откачали.
— Да.
— Только я вот чего не понимаю… О какой дочери говорил Рамир, когда он с моим портретом разговаривал? И когда я к нему живому явилась?
— Ой, Рада, это мой грех. Мой.
— Какой грех? Мама, что ты натворила?
— Я тебе тогда перед смертью обещала, что все сделаю, чтобы у Рамира ребенок остался…
— И что?
— Когда девочка наша умерла, я одну акушерку подговорила подменить ребенка. Чужой ребеночек и стал дочкой Рамиру. Мы ее Кармелитой назвали.
— Да как же ты могла, мама?
— Не знаю… Хотела последнее обещание, данное тебе, выполнить. Чтоб у Рамира хоть какая-то радость в жизни осталась!
— Нет, мамочка, своя радость на чужом горе не вырастает. От этого пути к счастью только запутываются. И после сделанного тобой у вас там долго еще не будет ни покоя, ни порядка… Ни радости.