Высокие устремления

Глава 31 Размен

Отряд готовился к бою, благо примерный план оговорили еще в Нугре. Примерный — потому что даже самый прозорливый капитан с десятком шаманов-предсказателей и гадательными книгами, не сумеет в точности сказать, как будет проходить схватка. Очень уж много условий! Поэтому — все на уровне «стоим так, бьем туда!». Лучники и арбалтечики — назад, за вторую линию. Кто в съемном бою хорош — тот вперед. У кого доспех хорош — тот в первую линию. У кого кольчужка коротковата — за спинную доспешным. Ради унаков, изряздно добавивших силы, ничего менять не стали. А что менять-то?

В последний момент Лукас хлопнул себя по лбу — снова ведь забыли! С другой стороны, до этого и повода серьезного не было. Резались без малейшей торжественности — даже как-то некрасиво.

Керф снял со своей нарты плотный кожаный чехол, в котором лежало знамя. Его как из Любеча привезли, так и не доставали. А к чему? Бахрому рвать или, стоя на колене, торжественно целовать, обещая больше не пить, а если пить, то хотя бы закусывать? Ради такой пошлости грех символ пакостить!

Мечник достал следом два древка — в одном, с торца бронзовая оковка с отверстием, в котором имелись спиральные нарезы под резьбу. На другом, с торца же, оковка с резьбой. Скрутил, прислушиваясь к легкому скрипу. Подергал с двух сторон — как одно целое сложилось! Покачал головой удивленно. И как только такая вещь нашлась в Нугре? Удивительное дело!

С помощью Маха и Пуха, прикрепил знамя к флагштоку, простегнул через усиленные люверсы

— Будешь знаменосцем, — обрадовал он Флера. — Стоишь здесь, вдохновляешь нас на ратные подвиги и все такое. Понял?

— А если что?

— Если что, то все равно стоишь с суровым ебальником. До последнего. Потом — умирай, потом можно.

Мастер гиен пожал плечами и вступил в новую должность. Поднял древко… Порыв ветра развернул гордое знамя воинской компании.

— Это что⁈ — раззинул рот Керф, вытаращившись.

— Мяур, — пожал плечами Лукас, — задрал левую лапу и ссыт.

— Что он делает⁈

— На тебя, дурака ссыт, мастер капитан по мечу! Думал, что художники не прибегут с кошелем золота и обидой к знаменщикам? Они ж одна шайка!

— А если бы проверил⁈ Я бы их мастерскую сжег бы нахрен!

— Так не проверил же. У тебя вид гордый, ты на слово веришь.

Керф присмотрелся, задумался, почесал подбородок.

— А знаешь, в общем, не так уж и плохо получилось. По крайней мере, неплохо отражает мое отношение к жизни и врагам.

— Во-во, — хмыкнул Лукас, — а вон и враги…

Палонгу, не спеша, выходили из-за торосов, выстраивались. Часть была в полных доспехах, памятных еще с палубы «Лося» — да и унаки-союзники в таких же щеголяли, часть — просто в зимней одежде — не хотели, видать, терять в ловкости и скорости. Часть — со щитами-крыльями. Что ж, найдется работа и для цагры!

Главное, замерзшие ремни победить, а там и постреляем! Ишь, сволочей сколько собралось, раза в два побольше будет, чем из Нугры пришло! Да и ладно! Оно и проще — бей куда попало, в кого-то да попадешь! Не промазать!

Керф хмыкнул, глядя на страдания товарища, борющегося с заледеневшим поясом, на котором вислеи два колчана, ухватился, потянул…

— Раздерни, — только и смог прошептать Изморозь, — задушишь…

Мечник чертыхнулся, расслабил ремень.

— Извини.

— Бывает, — отмахнулся Лукас. — Увлекся. Что, не дошли мы до Гусиного совсем малость, а?

— Не, — мотнул головой Керф, указал на юго-восток, — считай, лиги полторы осталось. Ну, с другой стороны, оно и хорошо, топать меньше. Опять же, палонгу, они те еще говнюки. Засрали все! А ночевать-то, лучше на свежем воздухе, чтобы мыши под полом не пищали — так высыпаешься лучше. Бабы, опять же, пристали бы. Ой, спасители наши, ой, спасите меня! Ой, не хочу девственность блюсть, рядом с героями-то!

— Умеешь подбодрить!

— А то! — криво улыбнулся капитан по мечу. — Пошли, друг Лукас, самое время! Все самое веселое пропустим!

— Их тут много, всем хватит обхохотаться!

— Посмотрим, — улыбнулся безухий. Добавил чуть тише: — Вперед не лезь, ладно? Там хватит, кому встать. Героев у нас тут с избытком, думать некому.

— Ладно! Мое дело — трофеи считать, привык уже, — кивнул Изморозь, которого начала потряхивать мелкой дрожью. И от холода тоже.

— Можешь пострелять еще, я не против, — милостиво разрешил Керф, и прибавил шаг. Лукас шел за ним, на ходу поправляя ремень. Колчаны мягко хлопали по ногам. За спиной слышались торопливые шаги Флера и его же приглушенная ругань — поднявшийся ветер норовил выдрать знамя из рук мастера гиен.

Подойдя к кое-как выстроившемуся отряду — наемники по центру и справа, унаки с левого фланга — порядок есть порядок, но лучше повторить — скомандовал:

— Господа ветераны! В первую линию!

Бойцы начали перестраиваться, пропуская вперед доспешных. Из тыла притащили с десяток легких щитов, воткнули в снег. Не фонарные, конечно, но стрелу на излете поймает.

По местному обычаю, впрочем, не отличающемуся и от южных привычек, любое сражение начиналось с обмена стрелами. Стреляли, даже не надеясь кого-то убить, нет! Иному достаточно и воткнувшейся перед ним стрелы, чтобы задуматься, а не пора ли оказаться как можно дальше? А если кому глаз выбьет, или грудь пробьет, так это вообще чудесно будет!

Со стороны палонгу снова налетел ветер, сильный, пронизывающий! Любую стрелу собьет! Ах ты ж, уньршк его забодай, не вовремя как! Или шаман шаманит, чтоб его⁈ И где эта паскуда прячется? Шарахнуть бы стрелой в лобешник, чтоб и тапки слетели!

Тут же со спины раздались неразборчивые слова молитвы. Ветер сносил ее, делая неслышной. Но, казалось, что читает кто-то, кому язык неродной. Но орет громко!

Лукас в тревоге завертел головой. Громкие молитвы планом не оговаривались!

Из глубины строя показался Руис. Батька был в одних штанах, с кригмессером, чья крестовина полыхала огнем. Странным, серебряным! Не бывает такого огня! Стало страшно.

Руис шел, и отблески с клинка зажигали в его взгляде жуткое пламя. Торчала сущим тараном борода. Люди расступались перед священником. Кто убирал глаза, кто радовался.

За полуголым отцом Руисом шел Керкер. Молодой шаман бил в бубен и проговаривал слова в ритме грохота и звона. На голову унак надел странную корону из четырех рогов, связанных меж собою золотой и серебряной проволокой. На проволоке висели обломки раковин-перловиц, добавляющих переливов.

Лукас шарахнулся в сторону, пропуская священников. Те прошли мимо, неторопливо, но уверенно направляясь к палонгу. Изморозь тихо выругался от удивления, смешанного с восторгом. На спине Батьки Руиса, вились литиры, складываясь в вязь муравьиных следов татуировки. Но Керкер, не сколько читал, сколько вспоминал, лишь изредка подсматривая. По лицу шамана тек пот.

Ветер начал стихать, словно придавленный тяжелой ладонью.

Со стороны палонгу пронесся разочарованный вой. Изморозь ощерился, не хуже морского леопарда — так вам, выблядки! Привыкли черным северным чародейством баловаться, а нате, получите еретическим хуем по губищам! У нас свои колдуны найдутся! На всех припасено!

В священника и шамана полетели вражеские стрелы. Но тут же, со всех сторон подскочили наемники с унаками, прикрыли от стрел щитами. Увели в сторону. Что Керкера, что Руиса заметно мотало на каждом шагу. Видать, отдачей от колдовства пристукнуло. Ну, главное ветра нет, и живы все. Пока что!

Палонгу вскинули луки, начали беспорядочно лупить. Но стрелы не долетали, падали под ноги бойцам. Стояли-то, с тем прицелом, что ветер поможет, донесет те нехватающие ярды…

Лукас вскинул арбалет к плечу, приготовился. Прицельно бить далековато, но не беда! И цагра чудесна, и стрелок неплох! Зря, что ли, всю стену сарая излохматил, две тетивы порвал⁈

Хлопнул выстрел. Тяжелый болт взвился в небо, по пологой дуге пролетел от солнца к сердцу какого-то палонгу. Того швырнуло на лед, под ноги обомлевших от такой неожиданности товарищей.

— Хорошо стреляешь, — сказал, стоящий рядом унак с большим, чуть ли не выше роста, луком. — Прямо как Красный Медведь!

— Ага, — не обратил внимания на похвалу стрелок, занятый взведением. Всем хорош арбалет, но пока зарядишь…

— Началось, — прохрипел унак.

Лукас поднял взгляд.

Палонгу, чей строй разваливался на глазах, бежали на них, размахивая оружием.

— Копья, бля! — взревел где-то сбоку-впереди Дирк.

— Копья к бою! — повторил приказ Керф, чья макушка виднелась над строем. Мечник ушел на правый фланг, встал с краю, положив двуручник на плечо.

Над полем боя поднялся жуткий рев — орали с обеих сторон. И казалось, не люди, а две стаи бешеных зверей через несколько ударов сердца сойдутся в схватке до последней капли чужой крови…

— Не ссы, — вдруг раздался над ухом удивительно спокойный голос Людоеда. — Северяне долгой драки не любят. Сейчас брюхами на копьях повиснут, отхлынут, и все. Догоняй, руби в спину… Главное, первый натиск выдержать.

— Нам деваться некуда! — Лукас выстрелил в набегающих злодеев, склонился, борясь с тугой тетивой. Зарядил, встал, выстрелил, не целясь, снова начал заряжать… Эх, не хватает тут какого-нибудь послушника в помощь! А лучше троих! Или четверых! И полного рыцарского копья до кучи…

Волна ударила в утес. Взлетели крики, вопли, отрубленные пальцы, руки и головы. Фыркнула кровь, глухо застучали копья и мечи. Над ледяным полем повис утробный вой убиваемых и убивающих.

Продлился недолго. Раз, и все кончилось. Стих лязг оружия. Только вопили раненые, да тяжело дышали уцелевшие. Ну еще скрипел снег под ногами убегающих палонгу. Им стреляли в спины, погналось несколько наемников — Братья, Тягл, еще кто-то, неразличимый в круговерти…

— А теперь — наше время! — расхохотался Людоед. Стащил через голову парку, оставшись в одном исподнем, желто-сером от старости и небрежной стирки. Зябко передернул узкими плечами — холодно все таки, не юга ведь — перехватил поудобнее рукоять шестопера. — Разойдись, плотва, карась гребет!

Редкий строй охотно расступился.

Легкий на ногу Людоед обогнал вырвавшихся вперед. По пути ударил подранка-палонгу, который полз, оставляя за собой кровавый след. Только череп хрустнул, а бывший Ловчий уже бежал дальше.

Раз! И летит в сторону злодей с развороченным затылком, роняя ненужный уже топор.

Раз! И подламывается следующий, утыкается в ледяное крошево. Пробегает по телу судорога…

Раз! И в последний миг, палонгу, чувствуя дыхание смерти, начинает поворачиваться… И заточенные перья кромсают лицо, отшвыривая с дороги безжизненное тело…

Людоед воет, задрав голову к небу. Воет от радости, переполняющей все естество старого солдата. Слизывает кровь с шестопера….

А потом, навстречу Ловчему вышли два жутких существа. Бегущие палонгу оббегали их, боясь даже поднять голову. Оббежав, падали на снег, захлебываясь от усталости…

— Кха, — выдохнул Людоед, присматриваясь.

Даже в самом страшном похмельном сне ему не виделись такие уроды! Морж, медведь, олень, орел… И все это слеплено в одном теле, сшито кишками, оживленно запрещенной волшбой.

Людоед не спешил. Приглядывался к ходячим недоразумениям, прикидывая, как бы их ловчее угробить. Пока что выходило, что никак. Очень уж сильны и ловки. В одиночку не вытянуть.

Звери тоже не торопились. Стояли, смотрели друг на друга. Твари фыркали недовольно. Видать, чувствовали, что не простой солдат вышел навстречу.

— Что ты там про тупилаков говорил? Мол, никто и никогда их не убивал, а если и убивал, так никто не знает, как правильно? — раздался сбоку голос безухого мечника-южанина.

— Было дело, друг Керф, было дело!

Сказать, что Людоед обрадоваться, это еще мягко бы прозвучало! Да, за долгую жизнь он знавал воинов и получше. Среди Ловчих безухому места не было бы — при всем уважении! Но на льду пролива, в двадцати ярдах от врага, выбирать особо не приходилось. А длиннорукий мечник был лучшим, как не крути!

— Признаюсь, — проговорил Людоед, не оборачиваясь — его взгляд цепко следил за моржетелыми, — я думал, что ты сбежишь, как наемнику и пристало. Но ты не сбежал. Может, ты не наемник, а какой-нибудь тайный император?

— Я же признаюсь, — прохрипел Керф, — что очень хочу сбежать, друг Людоед, прямо таки в штанах мокро от желания! Но кто тогда скажет, что от Ловчих никакого толку, и всю грязную работу придется делать трусливым наемникам⁈

Оба воина расхохотались.

Тупилаки переглянулись коротко. И атаковали…

…Тело повело в сторону. Ноги подкашивались, но пока что удавалось не падать. Людоед мельком глянул вниз — и зачем только? Знал же, что ничего хорошего не увидит. Когти распороли белье, разворотили внутренности — того и гляди, начнут кишки падать под ноги. Боли не было. Ну то недолго, совсем не долго! Придет еще Госпожа, поцелует ласково…

Людоед бросил короткий взгляд в сторону. Что ж! Не так уж плохи наемники в деле! И пусть размен один на один, и ладно! Могло быть и хуже, доберись эти твари до отряда, где, после атаки палонгу, четверть мертва, а две трети изранено.

Раздался грохот тяжелых шагов, заглушая удары сердца. А вот и ты, дружочек! Заждался, чуть не умер от тоски!

В последний миг Ловчий увернулся, схватился левой рукой за бивень, скользкий от крови. Его крови! Правой — за олений рог. Дернул. И когда тварь начала поднимать голову, напрягая шею, рванул изо всех сил, жалея, что весу в нем так мало. Наклонил голову, вгрызся, чувствуя, как воняет протухшее давным-давно мясо.

Кишочные нити, которыми была пришита голова, начали лопаться, с визгом полосуя воздух. Ловчий продолжал давить и рвать зубами… Тупилак заворочал башкой, а она все сильнее и сильнее кренилась вниз, и нити все лопались и лопались.

Иные говорят, что перед смертью у людей проносится вся их жизнь — брешут! Перед смертью в глазах темнеет, и все.

Размен два на два — тоже хорош, если вовремя.

На горе стояла тень — будто медведь-великан. Внимательно смотрела сквозь. На льду убивали друг друга люди. Унаки, палонгу, темер-нюча, кого только там нет! Ай, хорошо убивали! Не жалея! Изо всех сил старались! Лили кровь, выпускали кишки, крушили черепа, выдавливали глаза…

Тень подняла голову — не только люди погибали! Кто-то убил обоих тупилаков. Тень принюхалась. С такими людьми стоило бы познакомиться поближе! Как можно ближе! Обнять, придавить, чувствуя, как чужая сила становится своей.

Разочарованно фыркнула. Мертвы! Жаль! Очень! С каждым днем, во льдах становится все тоскливее, а достойный соперник добавляет жизни даже тени.

Бесшумно развернулась и скрылась меж торосов, оставляя за собой лишь цепочку следов — будто медведь-великан прошел.