Выстрел в лицо

1

Он заметил ее еще по дороге на званый ужин. Брунетти с Паолой как раз остановились напротив книжного магазина, и он, смотрясь в стекло витрины, поправлял на себе галстук, когда в отражении вдруг показалась женщина, идущая под руку с каким-то стариком в сторону campo[1] Сан-Барнабы. Мужчина шел слева от женщины, которую Брунетти видел только со спины. Его внимание сразу же привлекли ее волосы — светлые, как у Паолы, собранные в гладкий и низкий пучок. Брунетти обернулся, пытаясь рассмотреть незнакомку получше, но парочка уже прошла мимо. Они направлялись в сторону моста, ведущего к Сан-Барнабе.

Красивая накидка — не то горностай, не то соболь, но уж точно кое-что покруче обыкновенной норки — ниспадала до самой земли, приоткрывая стройные лодыжки и туфли, высокие каблуки которых совершенно не годились для прогулок по улицам, все еще покрытым снегом, а местами и льдом.

Мужчина показался Брунетти знакомым, но он никак не мог вспомнить его имени, — кажется, человек богатый и влиятельный. Гораздо ниже ростом и грузнее спутницы, он с большой осторожностью обходил подернутые коркой льда участки тротуара. Не отпуская ее локтя, у подножия моста мужчина вдруг сделал шаг в сторону и оперся о парапет. Его внезапная остановка застала женщину врасплох. Не успев опереться ногой о землю, она пошатнулась, и ее качнуло к замершему на месте мужчине, скрыв из поля зрения любопытных глаз Брунетти.

— Гвидо! — раздался позади голос Паолы. — Если хочешь, можешь подарить мне на день рождения биографию Уильяма Джеймса, она только что вышла.

Брунетти оторвал глаза от парочки и взглянул на толстую книгу в глубине витрины, на которую ему указывала жена.

— Его же вроде звали Генри, — с бесстрастным видом заметил он.

— Хватит придуриваться, Гвидо Брунетти, — бросила Паола и, схватив мужа за рукав, подтащила его поближе. — Ты прекрасно знаешь, кто такой Уильям Джеймс.

Брунетти кивнул:

— Но зачем тебе биография брата знаменитого писателя?

— Затем, что мне интересно, в какой семье он рос, и вообще, почему стал именно тем, кем стал.

Брунетти вспомнил, что и сам два с лишним десятка лет назад испытывал подобное любопытство. Тогда он только познакомился с Паолой и хотел знать о ней все: кто ее родители, что ей нравится, с кем она дружит; короче говоря, все, что хоть каким-то боком касалось этой изумительной девушки, с которой судьба свела его в библиотеке университета. Брунетти казалось, что подобное любопытство вполне нормально, если испытываешь его к живому человеку. Но к писателю, который уже почти век лежит в могиле?

— И чем он тебе так нравится? — Брунетти уже не впервой было задавать этот вопрос. Услышав собственные слова, он понял, что преклонение жены перед Генри Джеймсом в очередной раз превратило его в раздражительного ревнивца.

Высвободившись из его объятий, Паола отступила назад, словно хотела внимательнее разглядеть мужчину, за которого ее угораздило выйти замуж.

— Тем, что он много чего понимал про жизнь, — ответила она.

— А, — коротко произнес Брунетти. Ему-то всегда казалось, что это качество необходимо любому, даже самому третьесортному писателю.

— И тем, что благодаря ему я сама начинаю понимать эту жизнь немного лучше, — добавила Паола.

Видимо, на этом тему можно было закрыть.

Судя по всему, Паола придерживалась того же мнения.

— Ладно, пойдем, — сказала она. — Ты же знаешь, как папа бесится, если гости опаздывают.

Они двинулись прочь от книжного магазина и уже добрались до подножия моста, когда Паола вдруг остановилась и бросила на мужа внимательный взгляд.

— Знаешь, — задумчиво проговорила она, — а ты ведь очень похож на Генри Джеймса.

Брунетти даже не знал, радоваться ему или огорчаться. Хорошо хоть, за долгие годы семейной жизни он научился не обращать внимания на подобные замечания и не подвергать после каждого такого сравнения сомнению основы своего брака.

— Ты, Гвидо, во всем хочешь докопаться до причин, понять все на свете. Наверное, потому и стал полицейским. — Паола немного помолчала. — Но этого тебе мало. Тебе еще надо, чтобы и окружающие тоже все понимали. — Развернувшись, она начала подниматься по мосту. — Он тоже был таким, — бросила она через плечо.

Брунетти подождал, пока жена не дойдет до середины моста, и только потом крикнул:

— Это значит, что из меня тоже вышел бы отличный писатель?

Хорошо бы она ответила «да», подумал он.

Паола только отмахнулась. Потом повернулась к мужу лицом и сказала:

— Это значит, что с тобой довольно интересно жить.

Пожалуй, это лучше, чем быть писателем, решил Брунетти, вслед за ней карабкаясь на мост.

Паола давила на кнопку дверного звонка рядом с portone[2], а Брунетти бросил взгляд на наручные часы.

— У тебя что, до сих пор нет ключа от родительского дома? — удивился он.

— Не дури, — отозвалась Паола. — Конечно, есть. Но сегодня у них прием, и будет лучше, если мы прибудем как обычные гости.

— Это что же, нам и вести себя придется как гостям? — ужаснулся Брунетти.

Только Паола собралась было ему ответить, как дверь отворилась. За ней стоял незнакомый им мужчина. Улыбнувшись, он распахнул дверь пошире.

Поблагодарив его, Паола и Брунетти вошли во внутренний дворик и направились к ступеням, ведущим к palazzo[3].

— Он же был без ливреи, — потрясенно шептал Брунетти, — и даже без парика! Куда катится этот мир?! Того и гляди, слуги станут есть с хозяйского стола, а потом примутся и серебро подворовывать! И чем все это кончится?! Лючиана начнет гоняться за твоим отцом с мясницким тесаком?

Паола чуть замедлила шаг и, повернувшись, наградила мужа Взглядом — единственным ее орудием против словоизвержений Брунетти.

— Si, tesoro?[4] — сладчайшим голосом спросил тот. — Что-то не так?

— Давай постоим тут пару минут, пока ты, Гвидо, не исчерпаешь весь запас своих шуточек по поводу моих родителей и их положения в обществе. А когда ты успокоишься, мы поднимемся вот по этой лестнице и присоединимся к остальным гостям. И ты, дорогой, весь вечер будешь вести себя как достаточно воспитанный человек. Как тебе такая мысль?

— Я в восторге, — кивнул Брунетти. — Особенно что касается «достаточно воспитанного» поведения.

— Я так и думала, что ты меня поддержишь, — с ослепительной улыбкой ответила жена и продолжила путь к palazzo. Гвидо последовал за ней.

Отец Паолы, граф Фальер, приглашая их на званый вечер, особенно подчеркнул, что будет чрезвычайно рад видеть зятя — графиня хотела познакомить его с каким-то своим приятелем.

За прошедшие годы Брунетти приучил себя не сомневаться в любви тещи, но в отношении к себе графа так и не разобрался. То ли тот считал его деревенщиной и выскочкой, злостным обманом завладевшим сердцем его единственной дочки, то ли достойным и уважаемым членом общества. Впрочем, Брунетти признавал, что граф вполне может придерживаться двух этих точек зрения одновременно.

Из главного salone, расположенного в конце коридора и выходящего окнами на Большой канал, доносился шум голосов. Молчаливый слуга забрал у них пальто и отворил шкаф с подсветкой. Брунетти не удержался и заглянул внутрь — на одной из вешалок виднелась длинная шуба, которую слуги разместили отдельно от остальной одежды — то ли руководствуясь ее очевидно высокой стоимостью, то ли просто из предусмотрительности.

Привлеченные шумом голосов, Брунетти с женой двинулись в сторону гостиной. Хозяева дома стояли возле центрального окна, повернувшись к нему спиной, чтобы не загораживать гостям вид, открывающийся на Большой канал. Бросив на них беглый взгляд, Брунетти сразу узнал пару, которую они только что встретили на улице. Или придется допустить, что в результате невероятного совпадения на званый ужин пришел еще один крупный седой-мужчина в сопровождении высокой блондинки на умопомрачительных каблуках, с волосами, забранными в тугой узел. Девушка стояла чуть поодаль ото всех и задумчиво смотрела в окно.

По обе стороны от родителей жены Гвидо увидел еще две пары гостей — адвоката графа со своей женой и давнюю подружку графини, тоже увлекавшуюся благотворительностью. Подруга пришла с мужем — дельцом, сбывающим оружие и технологии добычи природного сырья в страны третьего мира.

Граф отвел взгляд от седовласого мужчины, с которым, судя по всему, вел крайне захватывающую беседу, и тут заметил свою дочь. Приспустив очки, он что-то сказал собеседнику и направился поприветствовать Паолу и Брунетти. Мужчина обернулся посмотреть, что же отвлекло графа от разговора, и Брунетти тут же его узнал: Маурицио Катальдо, человек, про которого говорили, будто у него имеется компромат на каждого из членов городского совета. Его спутница, словно зачарованная, продолжала смотреть в окно, будто и не замечая отсутствия графа.

Как это нередко случалось в Венеции, Брунетти с Катальдо никогда не были официально представлены друг другу, но тем не менее Гвидо в общих чертах знал, что за человек Маурицио. Его семья была родом из Фриули, и сюда они перебрались где-то в начале прошлого века. В период правления фашистов Катальдо процветали, но основной капитал сколотили во время строительного бума шестидесятых годов. Впрочем, чем конкретно они занимались, Брунетти не знал — то ли недвижимостью, то ли перевозками.

Добравшись до Паолы и Брунетти, граф расцеловал их и кивком указал на пару, с которой только что беседовал:

— Паола, ты с ними уже встречалась, — сказал он, — а вот с тобой, Гвидо, они просто жаждут познакомиться.

Это утверждение смело можно было отнести к Катальдо, который смотрел на них, приподняв брови и склонив голову. Он с явным любопытством переводил взгляд с Паолы на Брунетти. Выражение лица его спутницы понять было невозможно. Вернее, не так: благодаря стараниям пластических хирургов на ее лице навечно застыла маска вежливого интереса. Она была обречена провести остаток своей жизни с любезной улыбкой, какие обычно изображают при виде внуков своей горничной. Улыбка была тонкой, а губы, напротив, пухлыми и полными, цвета спелой черешни. Тугие розовые щеки, формой похожие на половинки киви, толстыми наростами окружали нос и подпирали снизу глаза. Сам нос, плоский и приплюснутый, словно по нему прошлись шпателем, начинался почти от самого лба, гораздо выше, чем полагается быть нормальным носам.

Зато ни морщин, ни других изъянов у нее не было. Кожа безупречная, как у ребенка. Светлые волосы сверкали, как чистое золото, а платье стоило дороже, чем любой из костюмов Брунетти.

Выходит, перед ним стояла вторая жена Катальдо, «la super liftata»[5] — далекая родственница графини. Брунетти кое-что про нее слышал, но в глаза никогда не видел. Он мысленно пролистал папку со светскими сплетнями города и вспомнил, что женщина родом откуда-то с севера. Поговаривали, будто она крайне замкнутая и со странностями — впрочем, с какими, не уточнялось:

— Ах, — прервал размышления Брунетти граф.

Паола тем временем расцеловала женщину и пожала Катальдо руку.

— Франка, — продолжил граф, — позволь представить тебе моего зятя Гвидо Брунетти, мужа Паолы. Гвидо, познакомься с Франкой Маринелло и ее супругом Маурицио Катальдо. — Граф отступил в сторону и подтолкнул Брунетти вперед, словно они с Паолой были подарком, который он хотел преподнести своим гостям.

Брунетти поприветствовал девушку, чье рукопожатие оказалось на удивление крепким, и Маурицио — ладони у того были сухими, словно припорошенные пылью.

— Piacere[6]. — Брунетти с улыбкой посмотрел на Франку и затем перевел взгляд на мужчину с водянисто-голубыми глазами. Тот кивнул в ответ.

— Ваша теща так много нам о вас рассказывала, — заговорила Франка. — Очень приятно, что мы наконец познакомились.

Прежде чем Брунетти успел придумать какой-нибудь ответ, распахнулись двойные двери в столовую и тот же мужчина, что принимал у гостей пальто, сообщил, что ужин подан.

Пересекая зал, Брунетти пытался вспомнить, упоминала ли когда-нибудь графиня при нем о Франке, но у него отложилось лишь, что они познакомились много лет назад, когда Франка приехала в Венецию на учебу.

При виде стола, заставленного фарфоровой посудой и серебряными приборами и украшенного пышными букетами, Брунетти пришел на ум вечер, который он провел в гостях у тещи две недели назад. Он заглянул к графине, чтобы отдать ей две книги — в последние годы они завели обычай обмениваться прочитанными романами, — и встретил у нее собственного сына. Раффи объяснил отцу, что заехал к бабушке, чтобы забрать реферат по итальянскому языку, который графиня любезно вызвалась прочитать.

Брунетти обнаружил бабушку с внуком в кабинете графини. Они сидели рядышком за письменным столом и изучали восемь страниц реферата, сплошь покрытого пометками в трех разных цветах. Слева от бумаг примостилась тарелка с сэндвичами, вернее, с тем, что когда-то было сэндвичами. Брунетти быстренько прикончил остатки бутербродов. Графиня в это время объясняла внуку смысл своих пометок: красной ручкой она подчеркивала грамматические ошибки; желтой — любое употребление глагола essere[7], синей — фактические неточности.

Раффи, имевший манеру бурно возмущаться, стоило отцу поймать его на исторической неточности или матери исправить ошибку в речи, против бабушкиной правки, кажется, нисколько не возражал. Он сидел и сосредоточенно вбивал в ноутбук все ее замечания; Брунетти поразило, с каким вниманием он выслушивал каждый комментарий.

Из воспоминаний Брунетти вырвал голос жены:

— Ищи свое имя, — шепнула она ему.

Оглядевшись, Брунетти обнаружил, что перед каждым стулом лежит по маленькой заполненной от руки карточке. Быстро отыскав карточку, надписанную «Гвидо Брунетти», он вздохнул с облегчением: Паолу посадили рядом с ним. По другую руку от нее сидел сам граф, ее отец.

Брунетти с любопытством наблюдал, как рассаживаются гости. Похоже, все они благополучно нашли свои места. Самых подкованных в тонкостях этикета могло шокировать, что жены сидят так близко от мужей: оставалось-только надеяться, что их возмущение немного уляжется при виде графа и графини — уж они-то сидели, как полагается, на противоположных концах прямоугольного стола. Адвокат графа, Ренато Роччетто, любезно отодвинул для графини стул. Как только хозяйка уселась, за ней последовали все остальные женщины. Мужчины заняли свои места последними.

Прямо напротив себя, в каком-нибудь метре, Брунетти увидел жену Катальдо. Пока что она слушала мужа, рукой почти касаясь его ладони, но Брунетти понимал, что это ненадолго.

— Coraggio[8], — прошептала Паола, похлопав Брунетти по ноге.

Но вот Катальдо улыбнулся жене и обратил взор на Паолу и ее отца; Франка Маринелло уставилась на Брунетти.

— Страшно холодно сегодня, не правда ли? — произнесла она, и Брунетти, вздохнув, приготовился вести типичную для званых обедов беседу.

Но прежде чем он успел придумать нейтральный и ни к чему не обязывающий ответ, заговорила графиня.

— Надеюсь, никто не против, если сегодня мы обойдемся без мяса? — громко спросила она. С улыбкой оглядела гостей и немного смущенно добавила: — Видите ли, у нашего семейства довольно причудливые вкусы… Наверное, мне надо было заранее всем вам позвонить и поинтересоваться вашими предпочтениями. Одним словом, я решила, что будет гораздо проще вовсе исключить из меню мясные и рыбные блюда.

— Причудливые вкусы? — прошептала порядком озадаченная Клаудия Умберти, жена адвоката графа.

Брунетти, сидевший рядом, частенько встречался с ней и ее родственниками за всевозможными семейными трапезами. Уж она-то прекрасно знает, что единственная причуда, которая наблюдается у семейства Фальер — если не считать регулярных попыток Кьяры стать вегетарианкой, — это склонность к обильным порциям и вкусным десертам.

Паола не могла допустить, чтобы графиню поймали на откровенной лжи, и поспешила вмешаться.

— Понимаете, — в полной тишине заговорила она, — я вот, к примеру, не ем говядины; моя дочь Кьяра не ест мяса и рыбы — во всяком случае, на этой неделе; сын Раффи терпеть не может овощи и сыр; ну а Гвидо, — Паола водрузила ему на плечо свою руку, — не ест вообще ничего, если порция размером меньше слона.

Благодарные гости негромко рассмеялись, и Брунетти поцеловал жену в щеку — показать, что оценил ее чувство юмора и мужественное поведение. Про себя Брунетти поклялся, что уж сегодня добавки брать не будет.

— Что это вообще было? — не переставая улыбаться, поинтересовался он у жены.

— Я тебе потом объясню, — пообещала она и повернулась к отцу, чтобы задать ему какой-то вопрос.

Франка Маринелло решила оставить выступление графини без комментариев.

— А снегу-то навалило — просто невероятно, — сказала она, как только Брунетти вновь повернул к ней голову. В ответ он лишь вежливо улыбнулся, как будто и не видел ее не подходящих для такой погоды туфель и последние два дня не выслушивал подобные реплики от всех своих знакомых.

Согласно правилам ведения светских бесед, настала его очередь выдать какую-нибудь банальность.

— Зато лыжникам благодать, — прекрасно справился с нелегкой задачей Брунетти.

— И фермерам.

— В каком смысле?

— В тех местах, откуда я родом, — сказала Франка на чистейшем итальянском, не оставляющем ни шанса догадаться о ее происхождении, — есть такая поговорка: «Под снегом — хлеб; под дождем — голод».

Она говорила приятным низким голосом. Будь она певицей, непременно пела бы контральто.

— Не уверен, что правильно вас понял, — извиняющимся тоном ответил Брунетти, горожанин до мозга костей.

Губы Франки дернулись вверх — Брунетти уже понял, что так выглядит ее улыбка, — а глаза потеплели.

— Это значит, что дождь проходит, принося лишь кратковременную пользу, а вот снег лежит в горах все лето и потихоньку тает.

— И от него-то польза перманентная?

— Ну да. Во всяком случае, в это верят наши старики. — И, не дожидаясь ответа Брунетти, Франка продолжила: — Но здешние снегопады не идут с нашими ни в какое сравнение. Так, мелочь — нападало два сантиметра снега, да аэропорт закрыли на пару часов. Правда, в Альто-Адидже, откуда я родом, в этом году снега вообще не было.

— То есть лыжникам все-таки не повезло? — с улыбкой поинтересовался Брунетти, представив себе Франку в теплом кашемировом свитере и спортивных штанах перед камином в пятизвездочном отеле горнолыжного курорта.

— Лыжники меня, в отличие от фермеров, совершенно не волнуют, — сказала она с неожиданной горячностью. И, не отводя взгляда от Брунетти, процитировала: — «Трижды блаженны — когда б они счастье свое сознавали! — жители сел»[9].

— Это же Вергилий, да? — удивленно воскликнул Брунетти.

— Да, «Георгики», — ответила Франка, вежливо проигнорировав его удивление и все, что оно подразумевало. — Вы читали?

— В школе. И пару лет назад еще раз перечитал.

— А почему, если не секрет? — поинтересовалась она, прежде чем отвернуться и поблагодарить официанта, который как раз ставил перед ней блюдо с risotto ai funghi[10].

— Что — почему?

— Почему решили перечитать?

— Потому что сыну задали «Георгики» в школе, и его это произведение привело в восторг. Вот я и решил, что надо бы самому еще раз его пролистать. Как вы понимаете, за столько лет текст порядком подзабылся.

— Ну и как вам?

Брунетти задумался. Ему нечасто выпадала возможность обсудить с кем-нибудь прочитанное.

— Должен признаться, — заговорил наконец он, — все эти размышления об обязанностях хорошего землевладельца навеяли на меня скуку.

— А что тогда вам понравилось?

— Больше всего меня занимает мнение классиков о политике, — признался Брунетти. Он был уверен, что теперь ее интерес к беседе угаснет.

Франка сделала маленький глоток вина и, наклонив бокал к Брунетти, покрутила его в руках.

— Ничего этого, — она отпила еще немного, — у нас без фермеров точно не было бы.

Брунетти решил рискнуть. Подняв правую руку, он нарисовал в воздухе круг, включив в него стол, людей за ним, и даже palazzo и город, в котором они находились.

— А без политиков, — объявил он, — у нас не было бы ничего этого.

Франка при всем желании не смогла бы удивленно распахнуть глаза, поэтому ограничилась тихим смешком, который вскоре перешел в девическое хихиканье. Она прикрыла губы рукой, но смех так и рвался из нее, хотя она пыталась замаскировать его кашлем.

На них уже косились другие гости. Катальдо отвлекся от беседы с графом, чтобы водрузить руку на ее плечо. Все разговоры стихли.

Франка кивнула и помахала рукой, показывая, что с ней все в порядке, затем, все еще кашляя, вытерла салфеткой глаза. Вскоре кашель утих, и она сделала несколько глубоких вдохов.

— Прошу прощения, — обратилась она к остальным гостям. — Не в то горло попало.

Накрыв руку мужа своей ладонью, она легонько сжала ее и что-то ему прошептала, от чего тот заулыбался и вновь вернулся к своему разговору с графом.

Франка пригубила бокал с водой, попробовала ризотто, но вскоре опустила вилку.

— Что касается политиков, то я предпочитаю Цицерона, — сказала она Брунетти, как ни в чем не бывало возвращаясь к прерванному разговору.

— Почему?

— Он умел ненавидеть.

Не без труда Брунетти заставил себя не пялиться на ее невероятный рот и сосредоточиться на словах, которые из него вылетали. Слуги забрали их почти нетронутое ризотто, а они все еще обсуждали Цицерона.

Франка говорила о ненависти, которую римский мыслитель испытывал к Катилине и всему, что тот олицетворял; вспомнила, какое отвращение вызывал у Цицерона Марк Антоний; откровенно радовалась тому, что должность консула досталась все-таки Цицерону; и поразила Брунетти, зарекомендовав себя прекрасным знатоком его поэзии.

Когда слуги убирали со стола тарелки со вторым блюдом — овощным рулетом — муж синьоры Маринелло сказал ей что-то, чего Брунетти не расслышал. Франка улыбнулась и переключилась на супруга. Она продолжала беседовать с Катальдо до тех пор, пока не унесли десерт — кремовый торт, такой жирный, что он с лихвой компенсировал отсутствие в меню мяса.

Брунетти, вновь вынужденный включиться в светскую болтовню, перенес внимание на жену адвоката Роччетто. Она принялась рассказывать ему о недавнем скандале, в котором оказалось замешано руководство театра «Ла Фениче».

— …короче говоря, мы решили не продлевать наш abbonamento[11], — вещала женщина. — Все равно постановки у них какие-то второразрядные, и наверняка они опять включат в репертуар эти ужасные немецкие и французские пьесы, — фыркнула она, чуть не трясясь от возмущения. — Как будто это какой-то вшивый провинциальный театришка в занюханном французском городке, — закончила она, взмахом руки посылая в небытие и театр, и всю провинциальную Францию вместе с ним.

Брунетти, подобно героине[12] Джейн Остин, вспомнил «старое правило: чем сказать, лучше смолчать» и потому не стал говорить, что «Ла Фениче» и есть типичный провинциальный театр в маленьком итальянском городке, от которого не стоит ждать ничего выдающегося.

Подали кофе, и слуги принялись обходить стол, толкая перед собой тележки, заставленные бутылочками граппы и другими дижестивами. Брунетти попросил налить ему «Доменис», и ликер его не разочаровал. Он повернулся к Паоле, чтобы предложить ей глоток, но она была занята — слушала разговор Катальдо с отцом. Она сидела, подперев подбородок рукой, и ее наручные часы оказались прямо под носом Брунетти. Было уже далеко за полночь. Брунетти принялся медленно и осторожно продвигать свою ногу под столом, пока она не уткнулась во что-то твердое, но не настолько твердое, как ножка стула. Он дважды легонько пнул ногу жены.

Меньше чем через минуту Паола взглянула на часы и воскликнула:

— Oddio![13] Ко мне завтра студент придет к девяти, а я даже не начала проверять его работу! — Она наклонилась и через весь стол обратилась к матери: — У меня вообще такое ощущение, что я всю жизнь провела над уроками — только раньше сама делала домашние задания, а теперь вот проверяю чужие.

— И ни то ни другое не успеваешь вовремя, — заметил граф с добродушной ухмылкой. Он ее ни капли не осуждал.

— Caro[14], может, и мы пойдем потихоньку? — улыбнулась Франка мужу.

Катальдо кивнул и поднялся на ноги. Обойдя жену, он подождал, пока она встанет, и задвинул ее стул.

— Благодарю вас, синьор граф, — чуть склонив голову, сказал он. — Очень мило было с вашей стороны пригласить нас. Мы вдвойне рады, так как получили возможность познакомиться поближе с вашей семьей, — улыбнулся он Паоле.

Тем временем другие гости побросали салфетки на стол, а адвокат Роччетто, вздохнув, заявил, что неплохо бы размять ноги. Граф поинтересовался у Франки Маринелло, не желают ли они с мужем отправиться домой на лодке графа. Катальдо отказался, объяснив, что у porta d’acqua[15] их уже ждет собственная лодка.

— Я вовсе не чураюсь пеших прогулок, — сказал он, — но сейчас уже поздно, да и погода на редкость промозглая, так что мы лучше отправимся домой по воде.

Разбившись на пары, гости нестройными рядами направились обратно в salone, откуда уже исчезли всякие следы подававшихся перед ужином напитков, и прошли в холл, где двое слуг помогли им надеть пальто и шубы.

— А еще говорят, в наши дни не найти приличной прислуги, — шепнул жене Брунетти. Паола лишь улыбнулась. И тут же у них за спиной раздался приглушенный смешок. Обернувшись, Брунетти увидел лишь безмятежное и невозмутимое лицо Франки Маринелло.

Во дворе гости вежливо распрощались. Катальдо с женой сопроводили к porta d’acqua, где стояла их лодка; Роччетто с женой жили всего в трех домах отсюда, так что пошли пешком; еще одна пара направилась в сторону Академии, со смехом отвергнув предложение Паолы проводить их.

Взявшись за руки, Брунетти с женой наконец пошли домой.

— Ну как тебе, весело было? — поинтересовался Брунетти, когда они проходили мимо университета.

Паола остановилась и посмотрела ему в глаза.

— Ты мне лучше скажи, — хладнокровно произнесла она, — что это вообще на тебя нашло?

— Прошу прощения? — Брунетти даже споткнулся.

— Ты просишь прощения за то, что не понял моего вопроса? Или за то, что весь вечер беседовал с Франкой Маринелло, игнорируя всех остальных?

— Но она читала Цицерона, — жалобно проблеял Брунетти, оробевший от напора жены.

— Цицерона? — оторопело переспросила Паола.

— «О государстве», и письма, и обвинительные речи против Верреса. И даже стихи, — ответил Брунетти.

Озябнув, он вновь взял жену за руку и пошел к мосту. Паола шла медленно, пока наконец на середине моста не остановилась вовсе. Не отпуская его руки, она повернулась к нему лицом:

— Надеюсь, ты понимаешь, что тебе повезло жениться на единственной в этом городе женщине, которой твои объяснения кажутся вполне логичными?

Брунетти не сдержался и хихикнул.

— Кроме того, я не скучала — интересно было смотреть на людей за работой.

— За работой?

— Именно, — кивнула Паола и принялась спускаться с моста. — Франка Маринелло работала, пытаясь впечатлить тебя своей начитанностью, — продолжила она, когда Брунетти ее догнал. — Ты работал, стараясь понять, как женщина с ее внешностью умудрилась прочесть Цицерона. Катальдо работал, желая убедить отца вложить в его предприятие деньги, а отец работал, решая, стоит ему это делать или нет.

— И во что он собирается вкладывать деньги твоего отца? — заинтересовался Брунетти, тут же забыв про Цицерона.

— В Китай, — ответила Паола.

— Oddio, — только и смог пробормотать Брунетти.