Выверить прицел

ХЭЙ

Утренние благословения — они особенные и отличаются от всех других благословений. Особенные по способу выражения и особенные по назначению. Человек произносит их, пробуждаясь ото сна, его душа чиста, сердце устремлено к Создателю, и ничто постороннее еще не вторглось в этот чистый настрой и не замутило его. Порой вспоминаешь сладость минуты, когда произносил их ребенком, наивным и чистым, еще не отягощенным никакими грехами. Особенно — самое первое благословение, отличное от всех иных: «Благодарю Тебя, Владыка Живой и Вечный, за то, что Ты, по милости Своей, возвратил мне мою душу. Велика вера Твоя». Такие слова вложили в утреннее благословение законоучители из Цфата. Каждое утро возвращается заново душа в тело человека и обновляется его вера. Сегодняшняя вера не похожа на ту, что была вчера. Ведь всякий день многое видит человек, многое слышит, о многом думает; и много чего происходит с ним. И обретает он ежедневно новую веру.

Каким он был, когда ложился к ночи в свою постель? Утомленным и слабым. Картины прошедшего дня перемешались и заполонили его душу; все нехорошее, что он сделал, растравляло и тяготило его. Удручали мысли о потерянном попусту времени, вызывали раздражение какие-то дела и люди. В таком состоянии человек уснул и вверил свою душу Богу, а утром получил ее другой, свежей и бодрой, чистой и светлой. Новый день пришел в мир и сбросил с себя старые одежды, как орел, который в единый миг сбрасывает старое оперенье и заново обретет молодость.

Такое случается по утрам с каждым человеком — насколько же острее переживал я это, когда проснулся дома, вернувшись с войны. Все, что терзало и мучило душу с самого Судного Дня, я временно вверил Господу, когда читал на ночь в постели Шма Исраэль. Я пробудился с новой зарей. «Боже мой! Душа, что вернул Ты мне, — чиста и светла»[31]. Настал новый день, и новый мир призывает меня. И может быть, размышлял я, когда-нибудь вернется ко мне душа такой же, какой была до Судного Дня.

Я встал бодрым и полным жизни. Двадцать четыре часа отпуска — как много я перечувствовал за это время и как все это способствовало моему обновлению. Помолившись с восходом, как самый благочестивый еврей, я приладил себе на спину туго набитый рюкзак и поехал на центральную автобусную станцию. Утро было довольно прохладным. Автобусная станция только-только стала оживать после ночи. Водители пригоняли со стоянки свои автобусы, протирали стекла от ночной росы. Один за другим открывались киоски и буфеты, на прилавки выкладывались нейлоновые пакетики с бутербродами. Пассажиров было мало. Только к автобусу № 963 на Тверию и Рош-Пину стояла очередь в три ряда — в основном солдаты. Молоденькие, чисто выбритые, в беретах и выходной форме со знаками своих частей; танкисты в огнестойких комбинезонах, возвращающиеся из двадцатичетырехчасового отпуска; отпустившие бороду резервисты в неряшливой спецодежде и шерстяных шапочках самой невероятной расцветки, чтобы всякому было ясно: они из резерва, а не просто солдаты неведомо каких частей. Некоторые жевали только что купленные бутерброды, другие сидели, перелистывая внутренние страницы вчерашних газет, где печаталась всякая всячина, кое-кто пытался восполнить нехватку утреннего сна — эти дремали, положив голову на плечо товарища или на вещмешки, разбухшие от всякого домашнего добра. В самом начале очереди весело болтали мальчики и девочки в цветастой одежде. В сторонке, держа в руках маленький молитвенник и стараясь обратить лицо точно на восток, молилась женщина. Старик с ничего не выражающим лицом бренчал копилкой и выкрикивал: «Цдака! Цдака спасает от смерти!» Другой старик раздавал книжечки псалмов — крошечные, как амулеты. Какая-то супружеская пара в панике бежала в нашу сторону, и муж, размахивая двумя чемоданами, кричал на ходу: «Ушел? Автобус на Тверию уже ушел?» А жена вторила ему ворчливо: «Ушел. Чего ты спрашиваешь? Конечно, ушел. Ты что, не видишь, что ушел? На минуту опоздали! Всегда мы опаздываем». — «Нет, нет, не опоздали, — возразил мужчина с чемоданами, посмотрев на часы. — Мы пришли как раз вовремя. Это водители отправляются обычно раньше, чем положено. Что поделаешь? Подождем следующего. Всегда приходится ждать. Все ждут, в конце концов он придет. Должен прийти».

Никто и не подумал успокоить их, сказать, что не опоздали. Да они и не ожидали ответа. Один старый человек в выцветшей шапке присел рядом со мной и спросил, то ли в самом деле желая что-то выяснить, то ли — чтобы завязать беседу:

— Солдат! Это очередь на Тверию?

— Да, — ответил я кратко и встал, надеясь уклониться от дальнейших расспросов, — вон на указателе стоит: «Тверия».

— И ты, солдат, тоже едешь в Тверию, ты тоже? Ты знаешь Тверию? И где могила Рамбама знаешь, могила Рамбама? Слушай, солдат, — зашептал старик мне на ухо, — сегодня у меня праздник. Спросишь какой? С чего это вдруг праздник в будний день, ты спросишь? Слушай, солдат, я закончил Рамбама. Три года я изучал его. Каждый день по главе. Тысяча глав в Мишне Тора, и еще шесть приходится на приложения, вступление и предисловие. Всего тысяча шесть частей, что равно числовому значению слов «Мишне Тора». И сегодня я заканчиваю изучать Рамбама. В Тверии, на его могиле.

Старик вытащил из своей торбы маленький старый томик Маймонида и пластиковый мешочек с финиками.

— Я приготовил финики для торжественной трапезы, и бутылочка вина у меня тоже есть. Вино старое. Я сам его делал. На обрезание внука, сына сына моего. Я был сандак. Благодарение Богу. Удостоился, благодарение Богу. Солдат, ты уверен, что тут ждут автобус на Тверию, ты уверен? Ты хорошо видишь? — шепчет он, сверкая маленькими глазками, и сует мне раскрытый томик. — Это два последних раздела Рамбама — о царях и войнах, которые они ведут. Книга двенадцатая. Ты имеешь право прочесть, я — нет. Я должен на этом закончить всю книгу, но не здесь, не на автобусной станции. Но ты можешь прочесть.

Он прикрыл глаза правой рукой, как делают, когда говорят «Шма Исраэль».

И я читаю:

Я закрыл книгу и вернул ему.

— Закончил? — спросил он и открыл глаза. — А сейчас, солдат, прочти самый первый раздел. Так принято у евреев: заканчиваем изучать и тут же начинаем вновь, потому что у Торы нет конца.

Старик снова закрыл глаза и снова сказал:

— Я должен прочесть это в Тверии, у Рамбама. А ты — читай! Читай!

Я прочел:

«Основа основ и основание мудрости — знать, что есть Господь».

— Прочел? Удачи тебе, солдат. — Он закрыл книжку. — Солдат, ты уверен, что автобус на Тверию отправляется отсюда?

Он взял свой узелок и пошел посмотреть, что написано на указателе. Больше я его не видел.

Кто-то хлопнул меня по плечу:

— Привет! В вашей роте тоже дают отпуск одному экипажу на двадцать четыре часа?

Это был Моти из 3-й роты. Все возвращалось вновь. Все кошмары. А я так искал покоя. Покоя для меня уже не будет.

На исходе Судного Дня мы ехали в одном автобусе на Тверию. Моти сидел рядом с Шаей. Шая погиб. Я сидел рядом с Довом. Дов погиб. Они сидели перед нами, и я помню, как всю дорогу они болтали и смеялись. Удивлялись тому, что Израиль взял с собой лулав и этрог: «Ты что? Думаешь застрять на Голанах до Суккот? Ты несколько преувеличиваешь, готовя нам долгую войну». По правде сказать, Израиль удивил всех. Кто мог тогда знать, что мы еще будем на Голанах есть мацу на Песах. Израиль оправдывался: «Мой отец хасид. Он меня заставил. Его ребе постановил, что после Йом-Кипур нельзя отправляться куда-либо без этрога и лулава. Кто знает, что будет».

— Цдака спасает от смерти! Цдака спасает от смерти! — выкрикивал старик, без устали бренча копилкой.

Автобус на Тверию все не приходил. Прибывали другие, отправлялись, но на Тверию не было. Мужчина с чемоданами успокаивал жену:

— Все ждут, значит, он придет. Раз все его ждут, он должен прийти.

Ей не очень верилось.

Некоторые нервно поглядывали на часы. Солдаты ждали равнодушно. Они никуда не торопились. Мы с Моти молчали.

— Давно хочу тебя спросить, — сказал он вдруг, — может, вспомнишь. В ту ночь, когда мы прибыли в Ифтах после Йом-Кипур, когда все были заняты подготовкой танков и было полно работы, ты, едва начало светать, подошел к нашему танку попрощаться с Довом. Он в это время читал утренние благословения и не хотел прерываться, и вместо того, чтобы ответить тебе, стал читать их громче, как бы специально для тебя. Вот это место: «Душа, которую Ты даровал мне, чиста она. Ты сотворил ее, Ты создал ее, Ты вдохнул ее в меня и Ты поддерживаешь ее существование во мне, и в будущем заберешь ее у меня и вернешь ее мне в грядущие времена… Все время, пока душа обитает во мне» — и тут ты помахал ему рукой, влез на танк и стал умолять меня срочно найти тебе портновские нитки. Помню, сказал ты, что во время тиронута все знали, что у тебя можно найти все — даже булавки и нитки. Что тебе тогда приспичило шить в такой суматохе? — спросил Моти. И добавил: — Не знаю, почему это засело у меня в голове: как на рассвете ты влезаешь к нам на танк и умоляешь достать тебе нитки… Может, это потому, что тогда я видел Дова в последний раз. Он пересел на другой танк. Я много раз хотел спросить тебя, но мы как-то не встречались. Ты, конечно, об этом не помнишь.

— Конечно же помню, — ответил я. — Я достал у тебя нитки, однако они мне не помогли. Мы подготавливали танк в спешке, когда еще было темно. Со всех сторон доносилось: «Взять снаряды… Принести оружие… Найти бинокль… Отыскать кого-то из экипажа…» Я полез проверить прицел. Вспомнил, как вдалбливал в меня Бенни, командир роты, на танковых учениях в Рефидим: «Наводчик не идет в бой, не выверив прицел. Невозможно поразить врага, когда орудие не пристреляно». В ту ночь в Ифтахе я все время видел перед собой Бенни и слышал его голос: «Наводчик! Выверить прицел!» Как только начало светать, я решил отыскать у танкистов проверочный блок системы наводки. Все смеялись: «Где ты сейчас его возьмешь? Биноклей — и тех нет, а ты хочешь достать проверочный блок? У кого вообще есть для этого сейчас время?» И один офицер закричал на меня: «Ты что, не понимаешь, что мы должны подняться на Голаны как можно скорее?» Тут я вспомнил, что Эран, наш командир танка тогда в Рефидим учил нас, как можно произвести наводку без проверочного блока — с помощью креста из ниток, который крепится на дульный срез. Я знал, что только у тебя и смогу найти нитки. И не ошибся. Сделал из них крест и прикрепил его солидолом. В обычное время наводкой занимаются двое, но все были заняты другим. Никто не мог мне помочь. Я взобрался на место заряжающего, снял боек и пролез к себе, чтобы найти крест, но тут как раз, когда мне это почти удалось, — замкомроты или какой-то другой офицер крикнул Рони: «Водитель! Двигай, наконец! Кого ты ждешь?» «Еще одну минуту, — прошу я его, — еще минуту, и я закончу». «Ни минуты, ни полминуты, вы должны были уже быть там! Вы что, не понимаете, что происходит наверху?!» — закричал он.

Мы тронулись, пушку тряхнуло, прицел исчез. Жалко, не успел. Я вернул боек на место. Мы вышли на войну, как все. С невыверенным прицелом. Гиди меня успокаивал: «Не волнуйся. Сделаем на месте». Он думал, что эта война будет похожа на Шестидневную. Мне не хватило всего двух минут. Если бы они у меня были…

— Действительно, жаль, — сказал Моти. — Если бы ты успел тогда, кто знает?

Я промолчал.

— Цдака, цдака спасает от смерти! — тянул свое старик.

Мужчина с чемоданами говорил жене:

— Пожалуй, на этот раз ты оказалась права. Действительно, пропустили автобус. Опоздали. Впрочем, всякая задержка к добру, — пытался он утешить жену, а заодно и себя. — Может, это и хорошо, что опоздали. Все от Бога.

Женщина не очень-то верила.

— Что ты знаешь? — твердил муж с чемоданами. — Кто вообще знает?