Взлет и падение короля-дракона

Десятая Глава

Хаману прогнал своих компаньонов из кабинета. Он слишком долго жил без уз сочуствия и жалости, чтобы чувствовать себя уютно в их объятьях. Не то, чтобы Виндривер внезапно смягчился; тролль-тень исчез с раскатами жестокого смеха. Хаману даже не знал, куда направился его старый враг — впрочем, возможно в Ур Дракс, где он был все это время, следя за Раджаатом.

Откровенно говоря Хаману было совершенно безразлично, где находится Виндривер. Но Павек тяжелой грудой вторгался в его мысли, тот самый Павек, который игнорировал его приказы. Этот упрямый ничтожный смертный остановился в шаге от двери.

— Ваша рука, — сказал он, неповиновение и страх слились в его голосе. Потом он протянул в сторону Хаману горшок с медом.

— Я всемогущий и бессмертный Король-Лев Урика, может быть ты этого не заметил? — прорычал Хаману. — Мою плоть невозможно вылечить, но она и не гниет. Мне не нужны ни твои услуги, ни твое сочувствие.

Павек остался там, где был, не говоря и не думая, по меньшей мере в его голове не было мыслей, которых можно было бы легко вытащить из его сознания. Искривив человеческие губы в презрительной усмешке, Хаману переформировал свое иллюзорное тело и передвинул его. Он намеривался выхватить горшок из руки темплара быстрее, чем смертные глаза Павека могли бы уловить. Но рана Хаману была настоящей: его рефлексы, мнимые и реальные, замедлились. Пальцы скользнули мимо горшка, схватив воздух. Импровизированная повязка наткнулась на грубо-сделанный сосуд с медом, дернув за грубые края его раны. Король-Лев вздрогнул от боли, горшочек полетел на пол, а Павек мигнул — просто мигнул.

Хаману подхватил свою руку — настоящую руку, выглядевшую как человеческая рука — и попытался вспомнить, когда он в последний раз ошибался, неправильно оценив соотношение реальности и своей собственной иллюзии. Совершенно точно это было до того, как родился этот темплар, и до того, как родился дед этого темплара.

— Ты не можешь сравняться со мной, Павек. Смертный не может даже представить себе мой внутренний мир и, тем более, судить меня. — В его словах было больше боли, чем он надеялся, но было бы просто хорошо, если бы этот темплар наконец ушел.

Но Павек скрестил руки на широкой груди. — Вы были смертным, когда почувствовали себя ровней Мирону из Йорама и Раджаату. Вы не поколебались осудить их, — сказал он, не упоминая титулов Короля-Льва, как если бы он и Хаману были равны.

— Уходи, немедленно, — приказал Хаману.

Но он не удивился, когда этот темплар не подчинился; иначе он был бы разочарован. У Павека не было горячего темперамента Ману, зато у смертного в избытке было упрямство, которое служило той же самой цели. Предвещающей несчастье цели для любого смерного, когда настроение Доблестного Воина мрачнее, чем оно было на протяжении многих столетий.

— Уходи, Павек, прежде чем мое терпение кончилось. Сегодня ночью я не хочу слушать поучения ни от кого, ни от тебя, Виндривера или кого-нибудь другого.

— Вы не закончили свой рассказ.

— Человек умер — и умер очень неприятно, — остаток угрозы Хаманы остался непроизнесенным. Он не хотел никого убивать сегодня ночью, и вообще он никогда не убивал человека, осмелившегося сказать ему правду. — Не сегодня ночью, Павек. Как-нибудь в другой раз. Иди домой, Павек. Поужинай с друзьями. Хорошо поспи. Я позову тебя, когда ты будешь мне нужен.

На поверхности сознания Павека сформировалась мысль, настолько ясная и простая, что Хаману невольно спросил себя, а действительно ли Павек так невинен и прост? Конечно мой король нуждается в еде и сне, думал Павек. Конечно сегодня ночью он нуждается в друзьях.

Я не сплю, Павек, ответил Хаману, впечатав свою мысль прямо в сознание темплара. Одного этого оказалось достаточно, чтобы тот — наконец! — кубарем вылетел за порог.

— Друзья! — прошептал король сам себе, оставшись один. — Тролль, который ненавидит меня, кстати по праву, и темплар, который никогда не выполняет мои приказы. Друзья. Чушь. Болезнь по имени дружба.

Но оказалось что выкинуть мысль о дружбе из головы ничуть не проще, чем Павека из кабинета. Никто не знал Хаману дольше и лучше, чем последний тролль — генерал погибнувшей армии. История Урика была их историей, переплетенной ядом и желчью, но их, общей, совместной. Кто же тогда Виндривер, как не друг, и в то же самое время враг?

И кто же тогда друг, если не смертный человек, который победил свой здравый смысл и перевязал рану на руке дракона?

Рука Хаману, если не считать мозолей и внешнего вида пальцев, была иллюзией, но рана была самая настоящая — у него была сила прорвать собственную защиту, даже не думая об этом, по ошибке. В течении этих столетий он получил много ран, скрытых под иллюзией. Но сегодня ночью волшебство и иллюзия подвели его, или, откровенно говоря, Хаману сам подвел себя. Вид расплавленного металла в ладони настолько наполнил его ужасом и злостью на самого себя, что он забылся и дал Павеку возможность, которую никакой смертный не должен иметь.

Обыкновенная одежда сгорала или мгновенно сгнивала только соприкасаясь с изменяющимся телом Доблестного Воина. В кабинете была только одна единственная подходящая материя: серо-зеленое платье Сильвы Когтя-Фей, Доблестного Воина и королевы Ярамуке. Она была одета в него, когда умерла в руках Короля-Льва, с его обсидиановым ножом в сердце.

Угадал ли Виндривер намерения Павека, пока Хаману был занят своей раной? Прошептал ли тролль подсказку в уши смертного?

А может быть какой-нибудь инстинкт направил поиски темплара в нужную сторону? Инстинкт друида? Еще один друидский страж, которого не может обнаружить даже магия Доблестного Воина?

Хаману считал себя очень умным, когда придумал свой план, который, в случае удачи, должен был обеспечить ему поддержку Павека, то есть поддержку друидского стража, а это могло спасти его город. Его перевязанную руку можно смело считать символом того, что план удался — да, но какой ценой?

Рана?

Это была сущая ерунда. Виндривер сказал правду: Доблестных Воинов Раджаата было невозможно вылечить, но эта грубая впадина будет поглощена неумолимой метаморфозой. А пока у него есть более чем тысячелетний опыт, как терпеть и не обращать внимания даже на самую сильную боль.

Так что эта рана вовсе не цена, но что сказать о ноющей пустоте вокруг его медленно-бьющегося сердца, быть может это намек, что он и так прожил слишком долго?

У него был Урик, и в течении тысячи лет этого было достаточно. Смертные приходили и уходили; Урик продолжался. Город был бессмертным; этот город стал жизнью Хаману. Страсти его миньонов заняли место естественного стремления к любви и дружбе. Потом ему пришла в голову мысль написать мемуары, и теперь — после столетий выращивания и внимания — его драгоценные миньоны бросили по городу как потерянные дети, пока он доверял тонким листам самого лучшего пергамента историю своей жизни.

Хаману обругал сам себя за пренебрежение ими и поискал их через нижний мир.

Лорд Урсос удобно развалился в своей благоухающей ванне, пока юноши и девушки удоблетворяли все его желания и причуды. Тонкие пальцы обняли его безбородый подбородок и подтянули ближе.

Король-Лев отвернулся: он хорошо знал все пороки Лорда Урсоса. У лорда не хватало воображения, все его развлечения были стары и лишены изюминки. Ванна немедленно исчезла из его воображения. Он оглядел кабинет в поисках другого пера.

Я не имею ни малейшего понятия, сколько времени я оставался между жизнью и смертью, сражаясь в псионическом бою с Мироном из Йорама. Именно это оно и было: война в другом мире. Воображение Сжигателя-Троллей против моего, годы его опыта в подобных битвах против силы и чистоты моего гнева, моей ярости. Когда битва закончилась, я был если не мертвым, так, по меньшей мере, не совсем в своем сознании. Наша битва длилась достаточно долго, эхо от нее пошло через весь нижний мир и нарушило покой Принесшего-Войну, а вот это действительно имело значение.

Раджаат пронесся через Серость чтобы найти меня, хотя я никак не мог оценить свое собственное спасение или его без сомнения эффектное появление на равнинах. Я не ощущал ничего, кроме боли, темноты, молчания и — очень смутно — того, что мой враг перестал сражаться, перестал отвечать на удары, которые я своим безумным, сумашедшим способом продолжал обрушивать на него.

В моей черной бездне возник луч света, потом звук, а потом голос, воплощенная сила, приказал мне перестать сопротивляться.

Твои мольбы услышаны, твои желания будут выполнены.

Раджаат. Ему не нужно было называть свое имя, тогда и сейчас. Когда первый волшебник находился в моем сознании, мир был Раджаатом и Раджаат был миром, бесконечным и беспредельным.

Посмотри на себя…

Он дал мне зрение и слух кес'трекела. Взглянув на землю с высоты парящего кес'трекела я увидел микилотов, тянущих четырехколесную повозку по пустыне. На повозке стояла клетка, а в клетке находился Мирон из Йорама. Сжигатель-Троллей сгорел сам. Он лежал на спине, обугленная, раздутая туша. С его тела свисали обрыки обожженной кожи, колебавшейся в такт скрипящей повозке. Целое облако жужжащих насекомых пировало на его гноящихся ранах.

Я решил, что Мирон уже труп; я ошибался. При помощи Раджаата я услышал жалкие всхлипывания в глубине сожженого огнем горла. Я увидел тонкие серебряные цепи, затерявшиеся среди складок жира на запястьях и шиколотках: их колечки были наполнены такой могущественной магией, что даже Доблестный Воин стал совершенно беспомощным.

Я обрадовался, но еще не был полностью удовлетворен. Было совершенно недостаточно, чтобы только Сжигатель-Троллей был наказан за предательство людей. Оставалась еще война, война против троллей, надо было сражаться и побеждать…

В своем время, Ману. В подходящее время. Подожди. Отдохни…

Меня окружила мягкая тень, не та блеклая темнота моих недавних пыток, но настоящая тьма, обещавшая отдых и покой. Но меня не интересовала ни темнота, ни отдых с покоем. Несерьезный и нетерпеливый, я попытался убежать от тени.

Кес'трекел повернул голову, и я увидел вторую тележку, ехавшую по безжизненной равнине. Как и на первой, на ней лежала оболочка от человека. Второе тело мало чем отличалось от скелета с черными костями, на котором были обрывки плоти. Колени были выпрямлены. Руки были скрещены и вплавлены одна в другую. Они скрывали то, что осталось от лица.

От моего лица…

Эта оболочка была еще жива; это был я.

Вся боль, которую я испытывал, оказаль ничем по сравнению с бездной отчания, в которую я рухнул, увидев, что стало с Ману, гибким танцором из Дэша. Больше я не стал сражаться с тенью Раджаата. Я отдался в ее объятия, в ее удивительную мягкость.

Не отчаивайся, сказал мне Раджаат голосом любящего дедушки. Боль принадлежит твоему прошлому. Скоро ты возродишься и больше никогда не узнаешь, что такое боль, больше никогда не будешь страдать.

Поначалу я сомневался в его обещании: жизнь без боли и страдания — не человеческая жизнь. Но живые мертвецы еще не успели изглядиться из моей памяти, так что я отбросил все сомнения и плавал по тени, пока не услышал его голос опять.

Время.

Мягкая тень растаяла. Сознание медленно вернулось в мое искалеченное тело. Вначале было только давление. Потом я различил движение внутри давления. И наконец, я почувствовал напряжение, растяжение, услыпал звуки. У меня опять были уши.

— Пришло время возродиться.

Давление оказалось руками Раджаата, восстанавливающими тело вокруг моих костей. Его большие пальцы скользнули по пустым глазницам. Кость и мясо росли как хлеб в печи пекаря, но даже наполненные магией руки Раджаата не могли сделать свою работу безболезненно. Кости росли и твердели слишком быстро. В какой-то момент боль стала настолько невыносимой, что я попросил бы его остановиться, если бы у меня был рот или язык.

Раджаат знал все мои мысли. — Терпение, ребенок. Самое худшее уже позади. А самое лучше только начинается.

Я не был ребенком, уже давно. Я не нуждался в напоминаниях о том, что я потерял, и я не собирался уступать мою так тяжело заработанную зрелость кому бы то ни было, даже богу. Эхо от низкого, раскатистого смешка прокатилось по моему сознанию. Мои мысли рассыпались, как мякина на ветру.

Сегодня, возможно, мне удалось бы сохранить мои мысли в тайне даже от моего создателя — и именно поэтому как раз сейчас мое заклинание медленно кипит без огня — но не в тот день под безжалостным солнцем. Я вспомнил, как мои родители учили меня хорошим манерам — хорошим с точки зрения фермера — и вежливо поблагодарил его. Новый смешок напоминал мурлыкание довольного кирра.

Снова давление. Раджаат стал восстанавливать мои скулы и челюсть.

Мои возрожденные уши сообщили мне, что я и Раджаат не одни.

— Ты только посмотри на него, — сказал мужчина грубым голосом. — Фермер. Дерьмоголовый юнец, не лучше любого раба. Я говорю тебе, в нем нет никакой необходимости. Сжигатель кончился, как и гномы. Нет никакой необходимости для Принесшего-Войну заменять его. Моя армия стоит наготове. Она может покончить с троллями за одну компанию.

В армии Сжигателя-Троллей мы слышали о других армиях, очищающих человеческие Центральные Земли от нелюдей, слышали и об их командующих. Еще до того, как я узнал его настоящее имя — прежде, чем я узнал кто такой Раджаат и кем стал сам — я слышал что Галлард, Погибель Гномов, считает себя военным гением, хотя не является им даже наполовину. Стратегия невидимости Галларда была хороша в деградирующих лесах, в которых жили гномы, но Виндривер вырезал бы всю его армию вместе с ним самим на равнинах, над которыми парили кес'трекелы.

Однако Погибель Гномов говорил не сам с собой.

— Деревенщина, — согласилась женщина. — Но он может быть полезным, когда Принесший — Войну поработает с ним. — Как я позже узнал, ее имя было Сильва. На протяжении следующих лет я много чего узнал о том, что такое «быть полезным» с ее точки зрения, но тогда мне не было дела ни до нее, ни до ее интересов.

— Он уже может слышать твои слова, — третий голос, мужчина, предостерегающий. Он презирал меня не меньше, чем те двое, но Борс из Эбе всегда смотрел вперед, лучше нас всех разбираясь в лабиринте последствий любого поступка. — Он будет одним из нас, когда Принесший-Войну поработает с ним, как ты выразилась.

После чего они говорили молча, если вообще говорили. Мое сознание наполнило жгучее любопытство; я еще не знал, что означает быть одним из нас. Я хотел только одного: возглавить армию — мою армию — и повести ее на троллей. Я представлял себе резню и победу. И опять удовольствие Раджаата прокатилось по моему сознанию, притупляя все чувства, пока он лепил мускулы на только-что затвердевших костях моего лица.

Когда мои веки были закончены, я открыл глаза, желая как можно скорее увидеть своего спасителя.

И был так поражен, что потерял сознание.

В своей жизни я видел только людей и троллей. Мирон из Йорама был жирным, раздутым мешком с салом, но он был — по меньшей мере я верил в это — человеком. Кроме людей были тролли и только тролли. Но Раджаат Принесший-Войну не был троллем. По сравнению с моим спасителем тролли были симпатичными, хорошо сложенными парнями.

В Раджаате отсутствовала та самая простая симметрия между левым и правым, которую человек ожидает увидеть в любом другом, будь то человек, тролль или представитель какой-нибудь другой мыслящей расы. Голова первого волшебника была огромна и нелепа. Клочки бесцветных волос выпирали между уродливыми наростами, похожими на языки лавы, которые покрывали его череп. Глаза не подходили к лицу ни по цвету, ни по размеру или форме. Нос нависал бесформенным наростом надо ртом с грубыми толстыми губами, из под которых в самые разные стороны торчали зубы. Раджаат хрипел, когда вдыхал воздух, а его выдох пах болезнью и смертью.

Если он восстанавливает меня в его собственном виде…

Раджаат засмеялся и пообещал, что не будет. Его грубые, с наростами пальцы, наполненные могучей магией, повернули мою голову так, что я смог увидеть мужчин и женщин, которых он позвал, чтобы они увидели как создают — и уничтожают — Доблестных Воинов.

Да — это было замечательное, блестящее общество, олицетворение человеческого совершенства, и каждый из них был завернут в иллюзию, хотя тогда я даже не догадывался об этом. Аура невообразимой силы висела над каждым из них. Вот она была совершенно реальна и почти так же ощутима, как их общее коллективное презрение, презрение ко мне.

Они все с изьяном, сказал мне мой спаситель, опять поворачивая мою голову, на этот раз так, чтобы мои глаза уставились в его. У каждого из них есть недостаток, который исправлен в тебе. Ты мой последний Доблестный Воин, Ману из Дэша, Хаману Сжигатель-Троллей. Ты очистишь землю от нечистых. Атхас опять станет синим.

В моем невежестве мне представилось, как знакомый мне мир преображается, горы, песок и даже пустыня становятся синими, и всюду растут голубые поля химали. Но Раджаат изменил образ в моем сознании, показав мне синию воду под голубым небом. Я увидел океаны; так много воды ничего не значило для меня.

Где же земля? мысленно спросил я. Раджаат показал мне острова и плывущие по волнам города, имевшие форму гигантских кораблей; ветер гнал их по просторам океана. А где люди этого синего мира? опять спросил я.

Города кипят жизнью, ответил Раяджаат.

Человеческой жизнью? предположил я, и Раджаат не стал меня поправлять. Тогда.

Его руки сдвинулись с моей головы на шею, от шеи на плечи, потом вниз, на тело. Кости, сухожилия, нервы, все мои утраченные органы быстро появлялись под его волшебными пальцами. Кусочек за кусочком, я опять становился человеком, мужчиной. Боль при этом была совершенно невыносимая — я кусал мой только-что появившийся язык, пока между зубов не осталась только кровавая тряпка, но мои будущие товарищи не услышали от меня ни крика, ни стона.

Свет дня угасал. Холодные серые тени протянулись через тележку, пока, наконец, Раджаат не удовлетворился моим восстановленным телом. Он заставил меня подвигать каждым суставом и напрячь каждый мускул, прежде чем разрешил медленно встать. Я сел, встал и попробовал шагнуть, глядя на мои ноги, руки, лодыжки, бедра так, как если бы я никогда не видел их раньше.

Я снова был самим собой, мужчиной со здоровым, крепким телом, я не был таким даже тогда, когда бандиты Мирона из Йорама вытащили меня из ямы. Шрамы, которые оставили на мне фермерство и война исчезли, но моя мать все равно узнала бы меня по скрюченному пальцу на левой ноге.

Те, кто глазел на меня, были завернуты в шелк, сверкали драгоценностями или великолепными доспехами, пожалуй никогда, ни до ни после, на Атхасе не была такого великолепного зрелища. Я, заново родившийся, конечно был гол, и они с любопытством глядели на меня. Вид брюзжащих разодетых людей, чем-то похожих на хищных зверей, и потеющих рабов больно ударил по моему самолюбию. Пламенно-волосая Сильва прямо-таки пожирала глазами мое тело, глядя на него с видом собственника. Она застала меня врасплох; я вспыхнул от стыда, и не потому, что у меня была горячая кровь или я легко смущался, но потому, что она хотела, чтобы я смутился.

И только Борсу из Эбе не было до меня никакого дела. Его презрение было полным и абсолютным. Его интересовали только дварфы; все остальное, включая мой стыд и мои страдания, нет.

— Ты можешь идти? — спросил Раджаат.

Принесший-Войну стоял на утоптанной грязной дороге. Позади него стояла великолепная башня с тонким шпилем, сверкающим настолько ярко, что он казался объятым пламенем, хотя все это буйство цветов было только отражением садящегося солнца на древнем белом артефакте. Тележка с Мироном из Йорама стояла по ту сторону дороги. Его обожженная, разорванная на клочки и свисавшая с тела кожа слабо колыхалась в такт его дыханию, а его всхипывания и стоны музыкой звучали в моих ушах.

Мои ноги вполне могли нести меня, но я не мог подойти к моему спасителю не пройдя мимо тележки. Я колебался, собирая все свое мужество. Галлард, Сильва и остальные засмеялись, они засмеялись надо мной, мой стыд вырос еще больше, но это не могло двинуть мои ноги. Тогда Раджаат небрежно махнул двумя пальцами, после чего моя сила и моя храбрость стали неважны: его воля и его желание привели меня к нему.

— Приготовьте пир, — сказал первый волшебник, приказывая этим великолепным мужчинам и женщинам так, как если бы они были рабами.

Он указал на тележку, на которой восстанавливал меня, на которой лежала груда хрустальных бокалов. Я увидел злые взгляды, немедленно умершие, и один за другим они потянулись к тележке. Все это время жесткий контроль Раджаата надо мной не ослабевал ни на йоту. Только в эпоху королей я научился завладевать сознаниями многих смертных одновременно и направлять их на самые разнообразные действия. Но даже сегодня я не в состоянии даже прочитать мысли других Доблестных Воинов, и тем более управлять их сознаниями, и никто из них не способен на это, а Раджаат мог держать нас всех… легко.

Раджаат обращался со мной очень бережно. Он развернул меня лицом к блестящей башне, подальше от тележки, в которой лежал Мирон из Йорама. Но недостаточно бережно, чтобы не дать мне сообразить, какая еда и какой напиток будут поданы на приближающемся пиру. Я попытался собраться и воспротивиться силе моего спасителя. Мое новое тело затрепетало, как дым на ветру.

Иди, псионически прорычал мне Раджаат. Твоя судьба ждет тебя.

Судьба. Дэш и Дорин. Джиккана и Балт. Мирон Сжигатель-Троллей и Хаману… Моя судьба была моим правосудием и моим выбором. Я повернулся ко второй тележке, поднял руку и слегка коснулся горы сожженого мяса. Она вздрогнула и завыла, старашный, душераздирающий крик, непохожий ни на что, что я слышал раньше. Пара тлеющих красных глаз появилась на в остальном совершенно невыразительном лице, и, вместе с ними, псионическая стена недовольства.

Кто ты? спросил я, с размаху ударяясь в эту стену, хотя мой настоящий вопрос был совсем другой: ты тот, кем я стану?

Раджжат вмешался прежде, чем я получил ответ на любой вопрос. Холодный серый туман окутал меня. Иди! скомандовал он во второй раз, его воля окутала и подавила мою, и я вошел в Серость.

Я оказался в небольшой комнате, внутри которой плясали яркие всплески света. Под моими голыми ногами был пол из ртутного стекла, холодный, как могильная плита в полночь. В шаге от меня ртуть переходила в спокойную, темную воду. Потолок надо мной походил на радугу из разноцветных кристаллов; шесть камней образовывали круг вокруг седьмого, который был воплощенной темнотой.

Пока я смотрел на него в молчаливом восторге и страхе, внутри каждого из кристаллов радужного кольца забились огоньки света, с каждым ударом они разрастались и наконец выплеснулись наружу, зубчатые колонны разнообразных цветов становились все сильнее, все ближе и ближе приближались к центру темного кристалла.

Смотри, сказал мне Раджаат, хотя я не нуждался в его словах, во все глаза смотря на чудо перед собой.

В то мгновение, когда зубчатые разноцветные колонны сошлись вместе, внутри темного кристалла появилось крошечное пятнышко, бесцветный шарик света. Он притянул к себе цветные колонны, сожрал их и начал распухать, становясь все больше и ярче, до тех пор, пока темный кристалл наполнился таким ярким светом, что мои смертные глаза не могли смотреть на него. Я закрыл глаза и отвернулся, погрузившись в мою собственную темноту. В то же мгновения я почувствовал слабый толчок. Когда я снова открыл глаза, комната была темна, а из камней высовывались маленьки цветные колонны, не больше моего пальца.

— Черная Линза в Хрустальном Зале Башни Пристан, — прошептал Раджаат мне на ухо. — Не спрашивай, что это такое, как это сделано и откуда взялось. На всех планах существования нет ничего, что сравнилось бы с этим. Войди в бассейн и стань моим величйшим созданием, моим последним Доблестным Воином.

Моя семья не выращивала своих сыновей дураками. Мне не надо было вопросов, чтобы понять, что дар, который мне предлагает Раджаат, был не тем, который мог бы принять любой разумный человек. Тем не менее я очень хорошо знал, что умру в то же мгновение, когда откажусь от него. Однажды я уже выбрал смерть, когда стоял лицом к лицу с Мироном Сжигателем-Троллей — и Раджаат восстановил меня. Моя жизнь стала слишком драгоценной, чтобы отказаться от нее вторично. Я победил свое упрямство, и мои ноги понесли меня вперед, по ртутному стеклу в непроницаемо-черную воду, а потоки света опять стали извергаться из кристаллов.

— Ты не пожелеешь об этом, — уверил меня Раджаат.

— Я уже…

Световые потоки собрались в копье ослепительно белого света, который ударил в мой череп и обжег меня как огнем. Я закричал от смертельной боли и стал медленно подниматься в воздух. Внезапно Черная Линза открылась. Внутри оказалось ниша, высотой с человека и такая широкая, что там можно было стоять с вытянутыми руками. Когда мое сердце оказалось в ее центре, она закрылась, опять превратившись в идеальную сферу. Магия Раджаата стала многоцветной сферой вокруг меня. Потом она превратилась в столб и подняла меня и Линзу в ночное небо.

Что я могу рассказть о моих последних мгновениях, как смертного человека? Моя плоть стала огнем, мои кости — красной раскаленной сталью на наковальне кузнеца. Даже мои воспоминания превратились в пламя и пепел. Потом, когда не осталось ничего, кроме света, Линза сфокусировалась внутрь. Вытащив материю из умирающего солнца, восходящих лун и бесчисленных звезд, горевших на безоблачном небе, Раджаат сотворил своего последнего Доблестного Воина.

Мое сердце билось в одном ритме с миром подо мной, бессмертие вливалось в мои вены и я радовался, я наслаждался им. Я увидел Атхас таким, каким я хотел, чтобы он стал: рай, на поверхности которого раскинулось изобилие цветущих полей и зеленых лесов, перемежаемых огромными горами со снежными шапками на вершинах могучих пиков, голубыми озерами и реками, связанными между собой, а над ним парило затейливое кружево облаков.

Никогда! Раджаат вдребезги разбил мое видение. Атхас не принадлежит нам. Мы нечистые, осквернители. Наши дети выростают из дерьма. Наша кровь испорчена. Не нам мечтать о будущем. Ты и твои товарищи должны вычистить мир, вернуть его к чистоте прошедших лет. Синий мир, который он уже показывал мне раньше — бесконечный океан Атхаса и плавающие города — вытеснил мое собственное видение. Я вгляделся пристальнее и увидел, что города населены халфлингами, что поразило меня до глубины душе, ведь как тогда, так и сейчас халфлинги не жили в городах. Долг человечества лежит на ваших плечах. И он должен быть выплачен, Ману из Дэша. Он должен быть выплачен полностью, без остатка.

Сети волшебства окружили меня, сомкнулись вокруг меня, оплелись удавкой на шее, приказывая принять свою судьбу, подчиниться Принесшему-Войну, уважить Раджаата, моего спасителя, моего создателя. И я уступил.

Великий, ваша воля — моя воля.

Сети исчезли, и Раджаат закончил создание своего последнего Доблестного Воина. Не мне говорить об ошибках и слабостях, которые, по менению Раджаата, существовали в моих товарищах, но я точно знал свою собственную слабость, знал еще до того, как Черная Линза вернулась обратно к радужное кольцо на потолке Хрустального Зала. Я принял дар первого волшебника, потому что у меня не было выбора, но ко мне прилипли осколки моего тогдашнего видения, картины многоцветного Атхаса, увиденной сыном фермера.

Так что семена моего восстания были уже посеяны, когда Черная Линза выплюнула меня. Не было и не могло быть никаких секретов от Раджаата, пока я лежал на ртутном стеклянном полу, а моя полупрозрачная, натянутая до предела кожа вбирала в себя свет бесчисненных звезд, равнодушно глядевших с полуночного неба.

— Встань.

Пальцы молний гладили меня, пока я собирался с духом, изображал нечто вроде глубокого поклона своему создателю, а затем медленно вставал. Затем я уставился на мои руки — черные кости. Я спросил себя самого, как это я вообще что-то вижу, но не осмелился коснуться своего лица.

— У тебя где-нибудь болит? Ты чувствуешь, что какая-то твоя важная часть отсутствует? — спросил Раджаат сзади.

— Нет, ничего не болит. И все на месте, — ответил я медленно, осознавая, что он знает мои ответы еще до того, как задавал вопросы. — Я… — Я искал слова чтобы описать неописуемое. — Я пустой… внутри пусто. Я голоден.

Я встретил взгляд несимметричных глаз Раджаата и увидел, что он ликует. Потом я вспомнил о пире. А когда перед моим внутренним взглядом возникла груда поджаренного мяса, в которую превтатился Йорам, мой голод только возрос. Взглянув вниз, я увидел пульсирующую пустоту под моими ребрами.

— Что вы сделали со мной? — очаянно и безрассудно крикнул я, хотя Раджаат должен был услышать мои мысли, которые я пытался спрятать за словами и, честно говоря, сейчас я сомневаюсь, что вообще пытался.

— Я сделал из тебя Доблестного Воина. Я ввел в тебя силу, которая позволит тебя очистить Атхас от всех нечистых. Ты больше не зависишь от фруктов этой земли или от мяса ее животных, тебе не надо их есть, чтобы насытиться. Дар, который я дал тебе, безмерен. Солнечный свет напитает тебя, но сытым и довольным ты будешь только тогда, когда будешь выполнять то, что тебе назначила судьба. Пока ты будешь чистить Атхас, смерть будет твоей амброзией. Начни с троллей. Начни с твоего предшественника. Спускайся вниз, Хаману Сжигатель-Троллей, и начни свой пир.

Мысленная тошнота обрушилась на меня. Я упал на колени и закрыл лицо руками, так делают люди, и я так делал, раньше. Но я больше не был человеком, смертным человеком, с любовью к жизни и страхом смерти. Оплакивая потерю самого себя, я невольно заставил слезы течь из дыр, в которых должны были быть глаза. Слезы были волшебством. Я сообразил, что бессмертие было не единственным даром, который мне дал Раджаат. Теперь я мог исполнять все свои прихоти, все свои желания. Раджаат дал мне магию, могучую магию. Но не успел я восхититься своей силой, как опять почувствовал голод.

И в то же самое мгновение я понял, что хочу не хлеб, а смерть. Только она могла напитать меня.

— Ненавидь меня, если тебе от этого будет легче, — сказал Раджаат, не переставая улыбаться. Он знал мои мысли не хуже меня. — Я не жду от тебя благодарностей… или добровольного подчинения.

Я тяжело сглотнул, не имело значения, что горло существовало только в моем воображении; воображение Доблестного Воина в каком-то смысле более материально, чем сама материя. Воображаемое действие, однако, подняло мой аппетит еще выше, голод стал просто нетерпим.

— Хочешь ты того или нет, но тебе придется исполнять свое предназначение. — Раджаат усмехнулся, показав все свои кошмарные зубы. — Будь верным Доблестным Воином, и будешь править миром, когда он очистится. Но только попробуй не обращать внимания на свой голод, Хаману, и сойдешь с ума. Но знай, ты не просто сойдешь с ума, ты начнешь пожирать жизни всех подряд и насытишься только тогда, когда выпьешь жизнь из любой живой твари под этим кровавым солнцем. Впрочем, твой выбор не слишком волнует меня. Ты будешь служить, и Атхас очиститься от всех уродов, которые сейчас бродят по его просторам. Ты сожрешь все эти исковерканные и кошмарные существа.

И опять я уступил. Сила ума против силы ума, воля против воли, я был не чета своему создателю. Битва с ним сделала бы меня безумным животным, выпивающим жизнь там, где я бы нашел ее. Он сказал мне чистую правду обо мне. С каждым ударом сердца мой голод становился все больше и больше, а сила терпеть его все меньше и меньше.

Раджаат отступил в сторону, освобождая дорогу к открытой двери, за которой виднелась спиральная лестница, уходившая вниз. Обдумав ситуацию тем, что еще оставалось здорового в моем сознании, я решил, что мне надо спуститься вниз, где Мирон из Йорама ждет меня, прежде, чем я стану полностью безумным.

— Твой собственный выбор, — напомнил мне Раджаат, когда я прошел мимо него.

Действительно, мой выбор, и я спускался как можно медленнее, проверяя пределы сумашествия на каждом шагу. Прежде чем я побывал в Хрустальном Зале, я знал о волшебстве только одно: заклинания пишут четкими непонятными буквами на листах самого лучшего пергамента. К тому времени, когда моя правая пятка ударилась об землю, я уже был мастер-маг, великий волшебник. Я узнал смертельный танец жизни и магии: мой голод мог выкачать жизнь как из животного так и из растения. Мой голод убивал.

Я мог — и был должен — научиться использовать свой голод как горючее для могучей магии, но он будет убивать всегда, и не имеет значения, чему я еще научусь.

Начиная с бойни в Дэше, я стал совершенно безразличным к убийству. Так что моя совесть не сказал мне ничего, когда я посмотрел на повозку, на которой лежал Мирон из Йорама. Я мог убить троллей, всех троллей на Атхасе, потому что не было другого выхода. Я мог убить Сжигателя-Троллей, потому что должен был заменить его. Я мог убить кого угодно — я мог убить вообще всех, если не буду осторожен.

Стань осторожным, Хаману. Стань очень осторожным. Стань таким, каким ты хочешь. Это не проблема. Твое предназначение — использовать дар, который я дал тебе.

Предупреждение и обещание вместе. Я знал это уже тогда, хотя был уверен, что Принесший-Войну имеет в виду только то, что я должен очистить Атхас от троллей. Я думал — все Доблестные Воины думали — что Раджаат имеет в виду вернуть Атхас нам, людям, когда войны будут окончены. Мы все ошибались; я ошибался. Мне потребовалось много лет чтобы понять, что Раджаат ненавидел людей больше, чем любую другую разумную расу, потому что человечество воплощало в себе хаос и преобразование. Именно люди появились первыми, когда началось Возрождение. Доблестные Воины Раджаата должны были очистить Атхас от того, что он считал неестественными созданиями природы — включая и само человечество — а затем вернуть его одной единственной расе, которую он считал естественной и чистой от пороков: халфлингам.

Я никогда полностью не понимал, для чего Принесшему-Войну вообще понадобились Доблестные Воины. Его сила была много больше, чем у каждого из нас. Он один мог бы вычистить Атхас от любой расы, от полудня до заката. В течении тринадцати веков я задаю себе этот вопрос. У меня нет хорошего ответа. Быть может ответ связан с самими халфлингами. Халфлинги сами уничтожили синий мир, который Раджаат собирался восстановить, и когда он исчез — прежде, чем они отступили в свои священные леса, где зажили примитивний лесной жизнью — халфлинги сотворили людей. Но какие именно халфлинги?

Безусловно был какой-то раскол, какое-то восстание среди них, какие-то внутренние разногласия, неизвестные нам. Возможно восставшие халфлинги сотворили Раджаата, возможно он нашел их. Как бы то ни было, Раджаат имел халфлингов в союзниках еще до того, как он сотворил первого Доблестного Воина. И он и его союзники сошлись на почве ненависти, они растили и лелеяли свою ненависть к тому зеленому миру, которым в то время был Атхас. Ненависть сделала их безумными; ненависть сделала их хитрыми и изобретательными, и так как Раджаат был основременно и безумным и изобретательным, он сотворил Доблестных Воинов, чтобы они выполнили кровавую работу по очистке Атхаса от рас, которых он ненавидел, а его собственные руки остались бы незапятнанными.

Это не слишком хорошее объяснение, но вообще не может быть хороших объяснений того, почему Раджаат сделал то, что сделал.

Я сам, когда стоял перед белой башней, уже был безумным — от голода. Когда я вцепился руками в трепещущую грудь Мирона из Йорама, я уже знал, что буду жалеть об этом, но когда жизненная сущность Сжигателя-Троллей стала перетекать в меня, я забыл обо всем. Это не извинение; это голая правда.

Горящие страданием глаза Йорама опять появились, когда я коснулся его, злое и яркое солнце зажглось в фиолетовом полумраке. Хотя он был жестоко покалечен, он все еще был могучим волшебником, и он узнал меня, предателя, сына фермера.

Ману. Мое имя пришло ко мне порывом ветра из нижнего мира, ударило меня горячим и острым пеплом. Убей меня, если осмелишься. Я проклинаю тебя моим умирающим дыханием.

Он напрягся, пытаясь порвать тонкие серебряные цепи, которые приковывали его шиколотки, запястья и шею к тележке.

Вспомнив мой неудачный день на равнинах и пламя, ударившее в меня из глаз, я разорвал цепи на этом жирном куске мяса. По окружающей нас равнине и по дикой жизни вокруг Башни Пристин прошло дыхание смерти — первый Сжигатель-Троллей собирал силу для своего заклинания. Но он чересчур напрягся и это заняло у него слишком много времени. Я прижал свои губы к его и выпил его пустую жизнь одним вздохом.

Ману, мое человеческое имя, вот что успел сказать он, завершая свое проклятие.

Груда копченого мяса провалилась в себя, превратилась в пепел и золу, а вечерний ветер быстро развеял ее. Я стоял прямо, как столб, сытый и с ясной головой. Слои сущности Мирона мягко обволокли мои кости. Мои ребра расширились, когда умер старый Сжигатель-Троллей; теперь они соприкасались, когда я выдыхал. Я почувствовал, как теплый поток жизни побежал по задней части моей правой руки, покрытой темножелтой кожей. Часть меня опять стала человеком.

Вы только посмотрите на него!

В мое сердце проникли мысли Доблестных Воинов. Они окружили кольцом меня и уже-пустую тележку. Их ауры сияли ярче, чем Рал или Гутей на восточном горизонте. Никто из них не казался благосклонным ко мне; никто из них и не был благосклонным ко мне.

Один из них, кричаще одетый парень с быстрыми и хитрыми глазами вора-джозхала, вытащил нож, черный, смертельный и поблескивающий не хуже моего скелета. Я расставил ноги пошире и приготовился к битве, как когда-то — совсем недавно! — делал Мирон из Йорама. Снаружи, за кругом Доблестных Воинов, жизнь вздохнула и отдала свою сущность волшебникам.

— Не будь дураком!

Это предупреждение мог сказать только Борс из Эбе; я помнил его имя по моим дням как смертного в армии Сжигателя-Троллей, и узнал его голос, который слышал утром, несколько часов назад. Я повернулся на голос, когда невидимая стена отрезала меня от остальных. Палач-Дварфов протянул руку, но не предлагая дружбу, а показывая, что именно он управляет стеной. Это был человек могучего сложения, его мышцы были не меньше, чем у тех, на кого он охотился, и он был высок, очень высок. У него были бледные, заплетенные в длинные косы волосы и горящие синим огнем глаза.

— Мы не должны сражаться друг с другом, не должны ранить друг друга — по меньшей мере здесь, — объяснил Борс так, чтобы я не усомнился, что он безусловно нападет на меня где сможет и когда сможет. — Оденься, парень, и покончим с этим. Я никогда не буду пить кровь в компании с голым батраком.

— Голым батраком-? — начал было я, позволив моему гневу вспыхнуть ясным пламенем.

В ответ стена запылала багровым светом, поглотив мое глупое заклинание. Раздалось громкое хихиканье, и тут я сообразил: с субстанцией Мирона, прилипшей к моим костям, я был далеко не красавцем. Стыдясь себя, я вообразил, что одет в серый домотканный плащ, и просто охнул от изумления, когда он появился и закрыл мои кости.

Но я учился быстро, очень быстро. Сорвав грубый плащ с плеч, я швырнул его в ночной воздух и превратил в блестящий и украшенный позолотой. Потом я надел на себя иллюзию, в первый раз в своей жизни, и стал Хаману Сжигателем-Троллей еще до того, как раскошный плащ опять лег на мои плечи. Я стал высок, не ниже Борса, но гибок и грациозен как Ману, и у меня теперь были длинные черные волосы Дорин, а на Борса глядели ее спокойные серые глаза.

— А теперь ты будешь пить кровь вместе со мной? — бросил я ему вызов, совершенно не представляя, что имеется в виду.

Но прежде, чем Борс смог ответить, невидимая стена вокруг меня опять полыхнула красным, как если бы поглотила гнев другого Доблестного Воина. Не мой и не Борса, хотя ему пришлось быстро защищаться от заклинаний, носившихся внутри круга. Стоя в центре, невредимый, я увидел, что Доблестные Воины презирают меня ничуть не больше, чем каждый из них презирает другого, и мне нечего их бояться.

Страх — это кое-что такое, что мы оставили Раджаату, нашему создателю, именно его рука резко ударила по нам всем, разбросав грозные и могущественные заклинания, уничтожив стену Борса, погасив каждую ауру и сорвав с нас все иллюзии. Мы все стояли перед ним, совершенно голые, и хотя никто из нас не был так уродлив, как сам Принесший-Войну, наша зачарованная плоть была куда страшнее нашего человеческого облика.

Наполните их! Разделите их между собой! Выпейте их!

Команды Раджаата не были просто словами; это были требующие действия образы, которые сжигали мое сознание. Две женщины и мужчина упали на колени. Четвертый Доблестный Воин изрыгнул желчь; на земле образовался небольшой кратер. Я, по меньшей мере, удержался на ногах, и увидел хрустальные бокалы, взлетавшие с тележки, на которой они только-что появились. Я схватил мой прежде, чем он ударил меня; некоторые другие не были так быстры или счастливы.

Кричаще одетый парень с глазами джозхала и ножом в руке мог бы оказаться очень полезен. Я еще не умел совершенно точно различать, где иллюзия, а где реальность, и, естественно, был слишком горд, чтобы задавать вопросы. Женщина с пламенными волосами кусала себе язык до тех пор, пока кровь не потекла струей, но это слишком напоминало мне те моменты, когда Раджаат лечил меня. Я подсмотрел, как Борс ногтем перерезал себе вену на запястье и сделал то же самое.

Когда наши бокалы были наполнены и дымились, Раджаат приказал нам обменяться ими. Я поискал глазами Палача-Дварфов, но он ускользнул от меня, и мне пришлось удовлетвориться жирной кровью джозхала. Сач Арала, Меч Кобольдов: его имя и еще много чего о нем проникло в мое сознание, и, наверное, мое имя в его. Очищающая война Аралы против непокорных, озорных кобольдов закончилась буквально через пару лет после того, как началась война Сжигателя-Троллей против троллей. Свои пустые дни он коротал в тени Раджаата.

Мысленно он сказал мне, что будет моим другом и научит меня всему, что должен знать Доблестный Воин.

Когда я слышал ложь, мне не нужна была никакая магия, чтобы распознать ее.

Мой второй бокал я взял из рук женщины с пламенными волосами, но выпил кровь совсем другого Доблестного Воина: его имя было Пеннарин и он вел войну на юге с племенами существ с длинными ногами и большими глазами. Он был король государства людей — во всяком случае он так себя называл — пока Раджаат не пригласил его постоять под Черной Линзой. А его мнение о фермерах и детях фермеров лучше было не произносить вслух.

Кровь другого забытого короля, Галларда Погибели-Гномов, была в третьем кубке. С каждым новым кубком я становился все больше и больше неуверенным в себе, так как один за другим Доблестные Воины Раджаата пытались окутать меня ложью и паутиной иллюзии.

Я вспомнил о Борсе только тогда, когда выпил восьмой кубок. Дварфы зарезали первого Доблестного Воина, которого Раджаат отправил против них. Он, как и я, был создан, чтобы заменить кого-то другого. В его кубке было прошлое того, уже забытого, человека вместе с его собственным. Первый Палач-Дварфов был королем и наследником королей, но Борс был самым обычным человеком до того, как Раджаат вытащил его с поля боя.

Когда-то он стоял, как и я, в кольце насмехающихся над ним бессмертных. Я понял, что пока я докажу всем, что со мной надо считаться, он не собирается помогать мне и даже будет мешать, если сможет, но если я уничтожу троллей, то он изменит свое отношение ко мне.

Мой собственный кубок вернулся ко мне последним. Он был пуст только наполовину; нельзя было сказать, что мои новые товарищи слишком прожорливы. Я выпил густой черный напиток — зловонный яд — одним глотком. Видения, которые возникли в моем сознании, оказались воспоминаниями о сожженном и разграбленном Дэше. Я размахнулся и со всей силы запустил своим бокалом в землю; он разлетелся на мелкие куски.

— Да здраствует новый Доблестный Воин, — сказал Галлард и поднял свой бокал повыше, прежде чем швырнуть его на землю.

Остальные, даже Дрегош, который чуть не напал на меня, когда я бросил вызов Борсу, повторили мой жест. На какое-то мгновение между нами было полное согласие, даже гармония, мы все не доверяли и ненавидели нашего создателя, который глядел на нас своими разными глазами из ворот Белой Башни.

Потом Албеорн сказал, как бы проснувшись, — Что мы делаем здесь? У меня есть война, которую надо выиграть.

Принесший-Войну кивнул, и наше единение испарилось, как будто его и не было. Убийца-Эльфов исчез в ночи, за ним другие Доблестные Воины, остались только я, Сач Арала и, к моему удивлению, Борс.

— Я пойду с тобой, — предложил Арала. — Тебе нужен кто-нибудь, кто покажет тебе дорогу до армии.

— Не слушай его, — посоветовал Борс. — Не доверяй никому из тех, кто стоял под Черной Линзой. Ему, — Борс ткнул пальцем в направлении Меча-Кобольдов, Сач отшатнулся. — Мне. Это единственный совет, который я даю тебе и единственный, который тебе нужен. Все остальное ты узнаешь из памяти Мирона из Йорама. А до того, чего там нет, дойдешь своим умом.

Он прочертил черту сверху вниз по воздуху перед собой, как он сделал это со своим запястьем несколькими минутами раньше. Но вместо крови, хлынувшей в бокал, из разреза стал сочиться серебристый туман, сверкавший в ярком лунном свете. Руки Борса исчезли, когда он медленно сунул их в туман, потом туман стал гуще, окружил всю его фигуру и Борс исчез.

Раджаат и Арала оба глядели на меня, пока я повторял движения Борса. Мысленно я даже содрогнулся, подумав о том, что стало бы со мной — и с Атхасом — если бы холодные усики другого мира не обвились вокруг моих запястий.

— Ты будешь служить, — это были последние слова Принесшего-Войну, когда я вошел в Серость.

Только дурак идет по жизни и никогда не чувствует запах страха за своими плечами. Я не был дураком и боялся много раз, но никогда я был в такой панике, когда нижний мир в первый раз сомкнулся вокруг меня.

В Невидимой Реальности нет ни востока или запада, верха или низа, прошлого или будущего. Если смертный потеряет там дорогу, он может искать ее всю оставшуюся жизнь, но все равно не найдет; бессмертный, конечно, проживет подольше.

Меня медленно несло по нижнему миру ровно столько времени, сколько мне понадобилось чтобы пробежаться по воспоминаниям Мирона, впитать в себя все, что он знал о Серости и о полосатом серебряном шатре в центре его армии. Когда коричневые и золотые полосы засверкали в моем сознании не слабее самой жизни, я остановил их перед моим мысленным взором и вышел из Серости во внешний мир.

В самый последний момент я вспомнил, что совершенно гол и превратил себя в воина, которым Мирон из Йорама никогда не был.

Рабы сладко спали в уголках моего шатра, пока мои офицеры играли на золото и драгоценности на моем столе.

— Хватит! — рявкнул я, достаточно громко, чтобы разбудить как моих рабов, так и недавно умерших.

Я ударил кулаком по столу, собираясь разбить кости, но вместо этого редкий и тщательно выделанный деревянный стол разлетелся на куски. Вокруг меня повис запах страха; я открыл для себя, что он не так питателен, как смерть, но помогает избавиться от голода и безумия.

— Идите к своим воинам, — сказал я грудам человеческого мяса, дрожавшим у моих ног. — Приготовьтесь свернуть лагерь. Когда кровавое солнце опять встанет, эта армия — моя армия — пойдет сражаться с троллями и будет сражаться до тех пор, пока на Атхасе не останется ни одного тролля.

Потом был мятеж, не этой ночью, конечно, но очень и очень скоро. Офицеры Мирона были ленивы, воевать не хотели, зато хотели жить в праздности и роскоши. Впрочем, те, кто умел приспособляться к любым ситуациям, привыкли и к моим методам. Тех, кто не сумел, я истребил, самыми разными способами. В мои первые несколько лет как Сжигателя-Троллей, я не столько воевал с троллями, сколько усмирял мятежи. Я много чего узнал о том, как надо сражаться и как надо руководить, и воспоминания Мирона из Йорама совсем не помогали мне в этом.

Множество раз я вспоминал о Борсе из Эбе, но простая правда состояла в том, что Раджаат держал нас, Доблестных Воинов, отдельно друг от друга, на всякий случай… Я послал несколько разведчиков на поиски Палача-Дварфов… и потерял не меньше дюжины хороших воинов. Я мог бы поискать его сам, но я не мог оставить армию надолго, а хотя Серость может доставить тебя туда, куда захочешь, не слишком умно просить ее доставить тебя туда, где ты никогда не был.

Да и Борс уже дал мне единственный совет, в котором я нуждался: все то, что я не смогу извлечь из воспоминаний Мирона, я должен выучить сам.

Через пять лет после того, как я вышел из ворот башни Раджаата, моя армия стала только маленькой частью той, какой она была при Мироне. Мы ехали на спинах канков туда, куда нас вел наш враг. В те дни мое превращение было еще не так заметно, и я сам скакал на них от восхода до заката. Каждый мужчина и каждая женщина под моим желтым флагом был опытным воином, ветераном, закаленным в бою, горящим жаждой мести и умеющим выживать в любой ситуации. И на шее каждого из них висел желтый медальон с моим портретом. И пока я вел армию Сжигателя-Тролеей, не было слышно ни одной жалобы или мольбы моих воинов.

Раджаат сделал меня бессмертным Доблестным Воином с вечным чувством голода, который могла утолить, временно, только смерть троллей. Черная Линза Раджаата дала мне необъяснимую способность передавать магию любому мужчине или женщине, носившему мой медальон. Не то высасывающее-жизнь волшебство, в котором, впрочем, я тоже был мастером, но чистую магию, вроде той, которую используют друиды и жрецы элементарных стихий. Мирон знал о силе Черной Линзы, но никогда не использовал ее, иначе ни один тролль не сбежал бы от него.

К моему неудовольствию, я осознал причины странных поступков моего предшественника. Раджаат сказал величайшую ложь в мире, когда заявил, что боль принадлежит к моему прошлому. Без постоянной смерти — в частности смерти троллей — моя кожа начинала сваливаться с моих костей. У меня начинались ужасные боли от пустоты внути, а мои бессмертные кости терлись одна о другую. Можно сказать, не слишком преувеличивая, что мои боль была намного хуже чем в те мгновения, когда Мирон сжигал меня своими огнеными глазами.

Пока я сам не убил в первый раз тролля своими огненными глазами, я не понимал настоящую сущность колдовства Раджаата. После второго раза я так возненавидел себя, что попытался — безуспешно — убить сам себя. Третьего раза не было. Я научился жить без того грязного счастья, которое дают тебе огненные глаза. Страх и самая обыкновенная смерть были вполне достаточны, чтобы держать в узде как голод, так и безумие, и когда я понял, что бессмертние не иллюзия, которую я могу отбросить в сторону одним желанием, сама боль потеряла всякое значение.

Я давал моим ветеранам вся магию и все заклинания, которые они хотели, думая, что тем самым я мешаю планам Раджаата на меня и на Атхас. Только на седьмой год моей компании против троллей Виндривера я сообразил, что Раджаат предвидел мою двуличность. Слово за словом, заклинание за заклинанием, мое тело преобразовывалось всякий раз, когда сила Черной Линзы переходила через меня к моим воинам.

Однажды вечером, после самого обычного заклинания, которое гарантировало чистоту нашей питьевой воды, моя правая ладонь окостенела, а за ней и вся рука. Я уехал из армии, объявив воинам, что нуждаюсь в тишине и одиночестве, чтобы составить план наших новых атак. Правда была проще: в течении семи лет я не снимал иллюзию и не глядел на собственные черные кости, так что я хотел быть один, когда я это сделаю. То, что я увидел в золотом свете Гутея потрясло и устрашило меня. Я стал выше и тяжелее, чем был раньше. Моя грудная клетка сузилась, зато грудина утолщилась и стала гребнем, очень похожим на тот, который был под крыльями нелетающих птиц эрдлу.

Костяные шпоры торчали над моими щиколотками, а блестящий черный коготь высунулся из нового сустава на мизинце правой руки.

Пока я в ужасе глядел на то, чем стала моя правая рука — а чем она еще станет! — я услышал донесшийся через Серость безумный смех Принесшего-Войну. С тех пор моя воины, как мужчины так и женщины, сражались используя свои мозги и свое оружие везде, где только можно, прибегая к магии и силе Черной Линзы только тогда, когда ничего другое не могло принести нам победу.

Следующие десять лет я гонялся за троллями Виндривера, постоянно тревожа его армию молниеносными рейдами. Никакая, самая надежная дыра не могла спаси их от моих копейщиков и стрелков из лука. Раньше я провел только один ночной набег на армию троллей, теперь я совершил тысячи таких набегов, и каждый раз за мной шли мои ветераны. Иногда мы убивали одного тролля, иногда двух, главным образом пробивая им череп или пронзая сердце. Но чаще всего мы сжигали их повозки с едой и ждали, пока они не умрут от голода. И мы заставляли их двигаться, у них не было ни минуты покоя.

За все эти долгие десять лет мы никогда не ночевали дважды на одном месте. Виндривер по-прежнему держал своих троллей разбитыми на много мелких отрядов, и мы не могли преследовать их всех сразу, хотя и старались. И время, безжалостное время, было на нашей стороне. Человеческие деревни продолжали посылать свою обычную десятину едой и оружием на годовой смотр. Никогда не было и недостатка добровольцев, пополнявших наши ряды.

У троллей таких ресурсов не было. Они не умели выращивать еду и не могли честно приобрести ее. Все, что они ели, было украдено с человеческий полей и чердаков. А потеря любого воина была практически невосполнима. Они никогда не были плодовитой расой, а с тех пор, как их женщины стали воинами и налетчиками, у них почти не осталось времени для вынашивания и выращивания детей.

Как хроники королей, так и мифы о них наполнены правителями, которые выигрывали свои мелкие и крупные войны на поле битвы, разбивая в пух и прах вражеское войско — возможно, так оно и было. Но Очистительная Война Раджаата никогда не была материалом, из которого можно связать великое историческое полотно. Мы не сражались за земли, сокровища или за такие непонятные штуки как честь и слава. Мы сражались за то, чтобы истребить тринадцать других рас, чьим единственным преступлением было само существование их на Атхасе. Пока оставались хотя бы один мужчина и одна женщина этих Возрожденых рас — и следовательно оствалась надежда на восстановление расы — Доблестный Воин не имел права праздновать победу. Пока геноцид оставался моей судьбой, никакие, даже самые тщательно подготовленные, сражения между вооруженными бойцами не могли решить ничего.

Там, где я не мог сражаться сам, я возложил войну на плечи зрелых мужчин, поддерживающих традиции человечества, и на плечи молодых ребят, полных надежды и отваги. Моя война не прерывалась ни на минуту; моя победа была неизбежной.

Явное и целеустремленное стремление к уничтожению почти всегда побеждает любые попытки выживания, и тем более любые надежды на возрождение расы.

Я думаю, ты простишь меня, если я не буду углубляться в эти годы. Достаточно только сказать, что тролли исчезли с Атхаса, абсолютно забыты и я принимаю на себя вину за это.

Конец моей войны — конец троллей — пришелся на тридцать первый год 177-ого столетия Королей, который очень подходяще назывался Годом Иловой Мести. Мы загнали последних троллей — около пятисот мужчин и женщин плюс горстка оставшихся в живых детей — далеко на северо-восток, за смутные границы Центральных Земель, в земли, которые были чужды как для нас, так и для них.

Тролли надеялись, однако, что если они будут очень долго и очень далеко бежать, я прекращу преследование. Напрасная надежда! Даже если бы они отправились на край мира, я шел бы за ними по пятам, пока они не бросились бы вниз с этого самого края. И действительно, примерно так оно и случилось.

То ли Виндривер что-то не рассчитал, то ли он подсознательно хотел встретить судьбу в выбранное им — не мной — время, но он завел свой народ на каменный полуостров, длинной косой вдававшийся в темную и грозную воду — сейчас мы называем его Иловым Морем. Там, под зловещим, цвета песка небом, тролли в последний раз натянули на свои барабаны выдубленную человеческую кожу.

— Мы будем сражаться? — спросил меня мой адъютант, когда нашел меня на холмах материка, возвышавшихся над позицией Виндривера.

Согласно моим подсчетам я меня было примерно три ветерана на каждого тролля, и любой дурак сказал бы вам, что этого совершенно недостаточно для победы, если придется атаковать хорошо укрепленную позицию через узкий перешеек.

Проще и умнее было сидеть в нашем материковом лагере, пока голод и болезни не проредят их ряды. Самое простое и самое умное решение — подождать, пока наши невидимые союзники не выиграют битву вместо нас. Но эти проклятые барабаны били почти не переставая, собирая пошлину с морали моей армии, и было ясно, что ни болезнь ни голод не сохранят надолго линию между двумя ненавидящими друг друга лагерями. Я не мог угадать, как долго продержиться мое небольшое преимущество в числе, или когда окажется, что нас уже меньше и придется отступать.

— Мы будем сражаться, — решил я. — Передай всем мое слово: все или ничего, на рассвете.

С точки зрения тактики в этой местности у меня не было большого выбора: волна за волной мои ветераны накатывались на позиции троллей через горлышко полуострова, пока я стоял на холмах и защищал их от шаманов троллей и их метающей камни магии. Когда моей армии удалось перейти горлышко, я спустился с холмов и сам вступил в битву.

Незадолго до этого я увидел животное, которое навсегда стало моей эмблемой: рыжевато-коричневый лев с густой черной гривой, белыми клыками и смертельными когтями. Так что я сделал себе новую личину: наполовину человек, наполовину лев. Мой меч был из драгоценной стали, длиной с мою ногу и заточен до смертельной остроты. Я еще придал ему золотой блеск, чтобы он соответствовал моей львиной шкуре. Мои собственные люди упали на колени, когда увидели меня; а проклятые барабаны троллей сбились с ритма.

Там, где я проходил, земля становилась красной, красной как смерть. Но даже и так, это была долгая битва, тяжелая битва, и наша победа стала ясна только после полудня, ближе к вечеру, когда я повел всех оставшихся в живых ветеранов на их укрепление, в котором засели их жрецы и барабанщики. Без них тролли запаниковали и потеряли храбрость. Теперь оставалось только самое простое: загнать их всех в один угол и перерезать, или сбросить в воду с утеса на краю полуострова.

Я искал самого Виндривера — его топор против моего меча. Впрочем, соревнования не получилось. К тому времени, когда я нашел его, он был весь покрыт кровоточащими ранами. Его белые волосы стали красными от раны в череп, которая уже давно убила бы человека. Один глаз заплыл и ничего не видел. Одна рука бесполезно висела, вторая задрожала, когда он поднял свой топор, приветствуя меня. Я отбросил свой сверкающий меч в сторону.

— Кончай с этим, — сказал он. — Никто не сдастся. Не тебе. И не этим хилым людишкам.

Я балансировал на краю окончательной победы. Я пришел — наконец-то — к концу моего предназначения, моей судьбы: Виндривер и его немногие оставшиеся в живых, искалеченные товарищи были последними троллями на Атхасе. Когда они умрут, других не будет, никогда. Мой голод, голод Доблестного Воина, будет грызть мой пустой желудок все дни, начиная со смерти последнего тролля. Мысль о душе Виндривера, корчащейся в моей хватке, вечно, заранее грела мою душу блаженством.

И именно из-за этого я не мог сделать это.

— Убирайтесь отсюда и живите дальше, своей жизнью, — предложил я ему. — Мужчины и женщины отдельно, пока ваша раса не придет к естественному концу.

Если бы я был на месте старого тролля и услышал такое предложение, я плюнул бы в свой собственный глаз, и именно это он и сделал. И тем не менее я не мог убить его; я не мог убить последнего тролля сам и не мог дать сделать это любому из моих воинов. Тогда я предложил им покончить с собой, прыгнув с утеса, обрывавшегося прямо в море. Виндривер молчаливо стоял позади меня. Он не был волшебником, но он был первым существом, из тех, которых я встречал, который умел скрывать свои мысли под пустым наружным спокойствием.

Поодиночке и парами, иногда поддерживая друг за друга — но без единого стона или вопля — тролли прыгали с утеса. По своей природе тролли не могут, даже если захотят, плавать. Те, кто не умер, ударившись о торчащие из моря камни, быстро утонули в темной глубине. С закрытыми глазами я считал их смерти, всего сорок семь. Сорок восемь, когда Виндривер отошел от меня.

Он с самого начала собирался быть последним и знал — я полагаю — что я не дам ему уйти так же просто, как остальным. И я вообще не дал ему уйти. Я был наготове, когда прямо перед прыжком он выхватил нож и перерезал большие вены на горле. Я поймал его убегающую душу, заключил ее в гладкий серый булыжник, и сказал то, что я повторяю сейчас, тринадцать веков спустя: Я не виноват в том, что принес смерть целой расе. Во всем виноват Раджаат с его сумашествием. Но я был неправ, и ответственность за геноцид пало именно на меня, Хаману.