Взлет и падение короля-дракона

Пятая Глава

Пара серебряных колец окружила лицо Гутея, большей из лун Атхаса, когда он взобрался в высшую точку ночного неба Урика. Четвертую ночь подряд Гутей венчался своими коронами, и хотя Хаману был один в своем убежище, он знал, что не он один глядит на небо сегодня ночью.

Еще одна ночь с такими кольцами, и утром фермеры его владений обнаружат пересохшие рвы на месте каналов, питающих водой их поля. Они проверят каждые ирригационные ворота. Они выкопают ил и исправят все, что возможно. Позже они повстречаются с соседями и бросят перенумерованные камешки в священную урну, определяя порядок, в котором поля будут получать воду.

Лотерея была необходима, потому что никто — даже бессмертный Король-Лев — не мог предсказать, как долго водостоки будут доставлять темную живительную влагу из далеких гор. Хаману не мог даже быть уверен, что эти водостоки вообще наполнятся. Бывали времена за последние тринадцать сотен лет, что вода не текла.

Все что Хаману знал об этом, он узнал от отца и матери много-много лет назад. Когда Гутей получают свою тонкую как паутина корону пять ночей подряд, наступает время готовить поля к посеву хамали и сажать стойкое зерно, которое поддерживало жизнь в Центральных Землях с того времени, когда дожди перестали регулярно идти. И как только сухие поля засаживались зернами, более драгоценными чем золото или сталь, наступало время для молитв. Водостоки должны были наполниться в течении двадцати дней, или они совсем не наполнялись.

Народ Урика молился своему бессмертному живому богу и приносил ему подарки, выпрашивая его милость. Тонкая, но непрекращающаяся струйка — аристократы, свободные фермеры и даже рабы — уже текла к воротам дворца, предлагая горсти зерна. Иногда зерно было завернуто в потрепанные лохмотья, иногда лежало в искустно сделанных костяных ящичках или в запечатанных амфорах. Независимо от упаковки, темплары Хаману ссыпали его в огромный ящик, сделанный из кожи иникса. Когда вода придет, Хаману вскинет этот ящик себе на плечи и, перевоплотившись в великого Короля-Льва, засадит им четыре поля: одно на восток от стен города, а остальные на север, запад и юг.

Легенда, которую Хаману не одобрял, утверждала, что зерно-подарок на самом дне ящика — то, которое Хаману получил первым и посадит последним — было счастливым зерном, которое принесет много счастья фермеру, который подарил его. Ум смертных был тем, чем он был, и фермеры Урика не ждали пятой ночи Гутея с кольцами, чтобы принести свое зерно-подарок к воротам дворца. Они заранее верили луне, и приносили свое зерно накануне днем, хотя и знали, что если на пятую ночь кольца не появяться, ящик будет опустошен и все зерно в нем сожжено.

Ничто из этого не удивляло Хаману. Он был одним из них. Он знал, что в душе все эти фермеры были очень суеверны и все они были игроками. Они азартно играли каждый раз, когда сеяли зерно в землю. Они считали свое зерно-подарок хорошим ходом, который увеличит их шансы.

И для самого Хаману, сына фермера, это был акт веры, когда он босиком шагал по полям, разбрасывая зерно-дар. Но человек, который разрешил другим поклоняться ему как богу, может верить только в самого себя. Он не может допустить, чтобы хоть кто-нибудь увидел его голову, склоненную в сомнениях или молитве. Но в этом году, когда армии Короля-Тени плясали вдоль границ Урика, а закопченые остатки магии первого волшебника еще были свежи в его памяти, сомнения Хаману были особенно сильны. Он даже помолился бы, если бы знал имя бога, который мог его услышать.

Чем дольше он откладывал второй и третий призыв на военную службу, тем больше увеличивались шансы, что враги Урика могут напасть. Но если бы он призвал жителей-солдат слишком быстро, поля остались бы не засеянными, зерно бы не выросло и, независимо от победы или поражения в битве, в этот год, год Высокого Солнца, урожая бы не было. А если к тому же не придет вода…

А в целом слишком много вопросов без ответов, даже для изощренного ума бессмертного короля. Пожалуй в первый раз, с тех пор, как Хаману стал писать свои воспоминания, ему показалось, что копаться в прошлом более предпочтительно, чем думать о настоящем или с ужасом ждать будущего. Он пролил пару капель масла на чернильный камень, стоявший на столе, покрутил в палочкой в углублении. Когда чернила были готовы, Хаману обмакнул в них перо и без колебаний начал писать.

Пять лет я сражался в армии Мирона Сжигателя-Троллей бок о бок с Джикканой. В ней не было абсолютно ничего, что напомнило бы мне о Дорин или о Дэше, вот почему я оставался с ней так долго. Она была сильным и достаточно примитивным созданием; она ругалась, дралась или пила слишком много, как только появлялась такая возможность. Я так никогда и не узнал, видела ли она во мне сына, которого у ней никогда не было, или простого деревенского парня с огоньком внутри, который всегда был готов закончить драку, которую она начинала.

Джиккана научила меня читать и писать человеческими буквами, сражаться ножом и дубинкой, зубами, кулаками и ногами — короче всем, чем только возможно. У ней был бурный темперамент, острый как сломанное стекло, и, рано или поздно, она дралась со всеми, включая меня. И тем не менее за все эти годы, в течении который она шла вместе с армией Сжигателя-Троллей, она никогда не подходила к сражающимся троллям ближе, чем в тот день, когда я встретил ее в Дэше.

К концу года Ярости Священника, когда солнце было уже не так высоко, на армию Сжигателя-Троллей напала двадцатидневная лихорадка, которая схватила и Джиккану. Ее длинные мускулы размякли, как жир на огне. Складки кожи повисли на руках и ногах, свисали с подбородка. Она кашляла всю ночь, и выплевывала кровавые куски легкого, когда пришло утро. Во время перехода я нес оба наших мешка с запасами и достал все травы, какие только можно было использовать, но ничего не изменилось. После обеда она свалилась на обочину дороги.

Я предложил, что понесу ее вместе с ее мешком.

— Не будь дураком, Ману, — сказала она, добавив крепкое ругательство и закашлявшись в конце. — Я дошла так далеко, как только могла, намного дальше, чем я дошла бы без тебя. Но дальше, мальчик, тебе придется идти одному. Закончим все здесь.

Джиккана дала мне свой нож. Я ударил ее туда, куда она хотела. Я не раз скручивал шеи птицам, помогая маме готовить ужин, и я держал веревки, когда отец выбраковывал наше стадо. Так что я не был совсем незнаком со смертью, но когда сейчас я обдумываю события своей жизни, смерть Джикканы отмечает момент, когда я убил в первый раз. Свет жизни быстро исчез из ее глаз; она не страдала. Я держал ее тело в руках, пока оно не закоченело и не закостенело. Потом я перенес ее в наш ночной лагерь. Джиккана был моим первым учителем после Дэша, и я заплатил за то, что мы выпили, пока всю ночь пели песни, успокаивая ее дух. Когда же небо начало светлеть, я вырыл ей могилу, а потом еще навалил камни сверху, чтобы не дать хищникам поужинать ее телом.

Длинные тени рассвета связали меня с ее могилой, навсегда.

Я ожидал, что заплачу, но слезы так и не полились из меня. Внутри меня не было ничего, нечему было выходить наружу. Я плакал от ужаса в уничтоженном Дэше, но я уже не плакал над телом Дорин. И я не мог плакать над кем-нибудь другим.

Я вырезал имя Джикканы на длинной кости, используя буквы, которым она меня научила, и потом воткнул ее острым концом среди камней. А на обратной стороне кости я тоже вырезал буквы, буквы троллей, которым я выучился в руинах над Дэшем, и которые ни один из моих товарищей не мог прочесть. Немного покривив душой, я написал, что Джиккана была достойной женщиной, и она никогда не наложила свои руки ни на одного тролля, что было достаточно правдиво и могло заставить троллей задуматься на мгновение, прежде чем они решили бы осквернить ее могилу.

А тролли поблизости были, и немало. В те годы поблизости всегда было немало троллей. После отступления, которое продлилось несколько поколений, Виндривер перешел в контратаку и привел свою армию на земли, заселенные людьми. Дэш был одной из первых человеческих деревень, которые пали перед ярость предводителя троллей за те пять лет, пока я шел рядом с Джикканой. Мы никогда не схватили тех троллей, которые убили Дорин и мою семью, хотя мы следовали за ними по меньшей мере год и видели больше примеров их кровожадной работы, чем у меня хватит мужества о них рассказать.

Так что троллей поблизости хватало, и мы научились выслеживать их. Мы сообщали об их передвижениях Сжигателю-Троллей или его офицерам, когда они приезжали в наш отряд.

И мы никогда не сражались с троллями. Никогда. Ни Джиккана, ни Балт, тот рыжеволосый человек, который вел наш отряд, и вообще ни один из ветеранов-наемников даже понятия не имел, как сражаться с нашими серокожими врагами. Вот так низко пала армия Сжигателя-Троллей всего за два поколения с тех пор, как была основана.

В тот день в Дэше Балт сказал правду. Армия Сжигателя-Троллей разделилась на маленькие отряды, которые следовали за троллями, пока те разоряли Центральные Земли. Мы следили за ними, и говорили офицерам, где они находятся. Когда они осообщали ему — если они сообщали ему — Мирон из Йорама появлялся и уничтожал их.

Пять лет преследования троллей. Пять лет похорон распотрошенных трупов и сжигания разрушенных домов, чтобы предупредить распространение болезни. Пять лет, и за это время я никогда не видел Мирона из Йорама, за исключением смотра Высокого Солнца на равнинах, когда мы получали плату за год и провизию на год вперед.

О, это была очень впечатляющая личность — наш герой и полководец, Мирон из Йорама, одетый в развевающиеся шелковые одежды, глядящий на нас, когда мы шли строем через удушающую пыль по его наполовину сожженной стране. У него была магия, сомнений в этом не было.

Каждый год он притаскивал немного троллей прямо на смотр. Он связывал их вместе и сжигал, прямо перед нами. Пламя выплескивалось из глаз и ушей троллей, лилось из их ртов, пока они кричали. Наш герой любил делать то же самое с любым несчастным человеком, которой вызвал его гнев — обычно убив тролля без разрешения.

Мы были очень впечатлены тем, что Мирон из Йорама делал с троллями, но то, что он мог — и делал — с нами, он просто сохранял армию, из поколения в поколение.

Вещи начали изменяться примерно в то самое время, когда умерла Джиккана. К этому времени Виндривер хорошо изучил своего врага и разделил свою армию на множество отрядов, использовавших преимущество безжалостных приказов, которые Мирон из Йорама отдавал нам. Некоторые человеческие отряды дезертировали, а некоторые были вынуждены сражаться, не обращая внимания на приказы, что означало, в частности, что верные Сжигателю-Троллей отряды — Балт всегда оставался верным, пока ему платили — охотились чаще за людьми, чем за троллями.

Теперь любой обязан был быть настороже. Все отряды выставляли посты на ночь, и спали с мечом, а то и с двумя в руках. Отряд Балта не была исключением, и я обычно проводил полночи в пикете, еще до того, как Джиккана умерла. После ее смерти я стал ходить в пикет по своему выбору, обычно раз в четверо суток, проводил в нем всю ночь и без проблем маршировал следующий день. Я хотел быть один. Смерть Джикканы пробудила во мне призрак Дэша, а Дорин прочно поселилась в моих снах. Я дошел до того, что вообще я не хотел закрывать глаза и спать. Охотиться за троллями — следить за их отрядами в надежде, что Сжигатель-Троллей наконец-то появиться и сделает нам честь, убив их — было совершенно недостаточно. Я хотел отомстить.

Я хотел убивать тролей сам, своими собственными руками, своим собственным оружием.

Мне не пришлось долго ждать.

Это была Самая Короткая Ночь Года Ярости Священника, еще одного года, наполовину исчезнувшего из моей памяти, и охотники за троллями из отряда Балта отпраздновали это событие так, как они праздновали всегда: они пили до тех пор, пока могли держаться на ногах, а когда не могли, то ложились на живот и пили опять, пока один за другим не засыпали около костра. Я думал о том, чтобы уйти, но это было не так-то просто. Балт и остальные были отбросами, дерьмом, но они были единственными людьми, которые знали мое имя. В те дни, когда тролли и дезертиры шлялись по всем дорогам, жизнь одинокого человека не стоила ничего. Я выбрал головешку из костра, завернул ее медленно тлеющий конец в промасленную материю и, взяв подмышку одеяло и боевую дубинку, забрался на свой пост на верхушке ближайшего холма.

Тролли очень хорошо знали и наши праздники и наши человеческие привычки; мы мирно жили вместе, пока не началась война. Если бы я был троллем, я обязательно воспользовался бы преимуществом Самой Кроткой Ночи, так что я ожидал неприятностей и был готов, когда услышал треск соломы под большими тяжелыми ногами. Действия в случае ночного нападения были просты и я хорошо знал, что делать: при первом же подозрительном звуке я должен был сорвать покрывало с моей головешки, потом швырнуть ее в воздух. Пламя должно было по идее предупредить наш отряд и ослепить троллей, чье ночное зрение было лучше нашего, но уязвимо к внезапным вспышкам яркого пламени. Сразу после чего я должен был бежать как можно быстрее, как огонь, раздуваемый ветром. И весь отряд должен был мчаться за мной еще быстрее — так приказал нам Мирон из Йорама.

Первую часть моих приказов я выполнил, так что вспышка должна была ослепить то, что поднималось на мой холм, но в эту Самую Короткую Ночь ни Балт, ни все остальные не были способны сделать даже шаг, не говоря о том, чтобы мчаться как ветер. И я тоже не собирался бежать. Перехватив факел невооруженной рукой, я поднял свою кремниевую дубину, одна сторона которой заканчивалась коротким острым крюком, а другая представляла из себя довольно-таки увесистую головку. Я крикнул — Я здесь, сюда, — и добавил пару слов, которые, как мне сказали, были оскорблениями на языке троллей.

Поступь тяжелых ног стала громче, и большой кусок неба стал серым, когда тролль появился в виду. Как и я, он был вооружен каменной дубинкой, хотя ее рукоятка была шире, чем мое запястье, а камень, привязанный к ее концу, был больше моей головы. Он проорал что-то непонятное, потясая своей дубиной. Я выкрикнул в ответ что-то, сейчас уже не помню что. А потом он взмахнул рукой, собираясь нанести мне смертельный удар.

За исключением самого Сжигателя-Троллей, не осталось ни одного человека, который помнил победы, прогнавшие троллей из Кригилл. Все рассказы, которые я слышал об этом от Джикканы, были легендами, прошедшими через три или четыре поколения бардов. Мы не знали о троллях практически ничего, за исключением того, что они велики и быстры, а их серая кожа крепче нашей лучшей брони. Насколько я слышал, без магии люди мог победить тролля только одним способом: окружить его стаей, как джозхаллы, и забить его до смерти тысячей маленьких ударов.

У меня же был только один шанс и только один удар. Чтобы использовать всю свою силу, я отбросил факел в сторону и взялся обоими руками за рукоятку моей дубины. Против другого человека кремнивая дубинка была бы самым лучшим вариантом: можно оглушить другого человека ее увесистым концом, а можно вывести его из строя и крюком. Но против толстокожего тролля я должен был действовать по приципу: все или ничего. Так что я перевернул дубинку крюком вперед и ринулся на моего врага.

Кости моей руки заклинило в плече, когда кремень вонзился в тело тролля. Я почти выпустил дубинку. Почти. Каким-то образом мне удалось сохранить захват, руки остались там, где были, и крюк продолжал свой путь в тело, пока вся дубинка на вошла внутрь, вплоть до кожаного шнура, державшего головку. Троль издал странный звук, вроде как ребенок запищал. Его дубинка скользнула по моей руке, когда он падал на землю. Он был мерт еще до того, как земля сотряснулась от падения тяжелого тела.

Пошатываясь, так как внезапно мое сердце почти отказалось биться и легкие позабыли вдохнуть воздух, я опустился на одно колено и при свете лун внутренне ликовал по поводу своей победы. В моей голове, как это ни странно, была только одна мысль, Как его зовут? Остался ли неподалеку хоть кто-нибудь, кто знает его имя? Армия Виндривера, разбросанная по Центральным Землям, состояла вовсе не из отверженных, сирот и безродных ветеранов, как наша. Тролли были прекрасно организованы и полностью преданы своему делу. Отряды, за которыми мы следовали, обычно бывали целыми семьями, с отцами, матерями, детьми и даже, случалось, дедушками и бабушками.

Я так никогда и не узнал имя моего тролля, не узнал и то, зачем он явился, один, на мой холм, на свою погибель. Возможно он просто заблудился в ночной темноте. Возможно его гнали его собственные мечты о мщении и о славе. Но скорее всего он был здесь не один, недалеко были другие, и вскоре какой-нибудь другой тролль должен был появиться, чтобы посмотреть, что случилось с их товарищем.

Но прежде, чем другой тролль привнес острый вкус опасности в мою победу и прекратил мое ликование, отброшенный мой факел зажег сухую, как солома траву.

Огонь был моим врагом с тех пор, как я себя помню. Схватив свое одеяло я начал махать им и топтать языки пламени до тех пор, пока они не исчезли и все опять стало темно. Тогда, стоя на коленях, я стал счищать горячий пепел с моих пальцев, пока они опять не стали холодными, как тело за моей спиной. Рассвет пришел тогда, когда я уже отдохнул и допил последние капли из меха для воды.

Когда первые красные полосы дневного света появились над восточным горизонтом, я оглядел свою ночную работу: огонь, который я погасил, и тролля, которого убил. Он был молод, вероятно не старше меня — что делало его почти мальчиком, для тролля. Бородавчатые мозоли, которые покрывают все тело взрослых представителей его расы, едва прикрывали его руки. На его гладком лице резко выделялись мягкие коричневые глаза, которые были широко открыты и глядели на меня. А его открытый рот спрашивал почему?

У меня не было ответа. Мы были далеко от Дэша; не было ни единой причины считать, что я отомстил троллю, который лично обидел меня. Нравится мне или нет, но тролль, которого я убил — и который хотел убить меня, тут я не ошибался — имел свою собственную раненую память и сражался с людьми по той же причине, по которой я сражался с троллями.

Никто из нас не был прав, но я остался в живых, а он нет. Все остальное не имело значения. Я пережил резню в Дэше, я выжил в бою один на один против тролля. Судьба явно имела планы на меня. Я верил в это не менее сильно, как верил в то, что солнце всходит каждое утро, но я даже помыслить не мог о том, что ждало меня впереди.

Тролли были солнцепоклонниками. Каждый дом, который я исследовал над Дэшем, имел открывавшуюся на восток дверь с лучистым диском на ней и надписью, вырезанной на камне над ней. Я открыл, что еще до того, как Сжигатель-Троллей появился в Кригиллах, тролли устанавливали черепа своих предков на крышах своих домов, чтобы солнце могло сразу осветить и наполнить светом их пустые глаза.

Мой тролль упал на землю неправильно. Ногами к восходу, так что его глаза были все еще в тени. Это было не осквернение — не сравнить с тем, что тролли делали в Дэше и в других местах — просто случай, что он упал и умер именно в таком положении. Но я должен был доказать себе, что я лучше троллей, оправдать то, что сделал. Я обвязал мой ремень вокруг его ног, и с некоторым трудом перетащил его так, чтобы лучи восходящего солнца падали на его все еще открытые глаза. Золой я написал на его груди благословление, которое видел на их могильных камнях.

Потом, когда солнце поднялось достаточно высоко, я взял мой нож и отрезал ему голову.

К тому времени, когда я вернулся в лагерь со своим трофеем, Балт и все остальные только начали приходить в себя после вчерашней пьянки. Голова тролля видела у меня на поясе, капли крови с нее капали на колено. Оглядываясь назад, я вижу еще один жест руки судьбы, приведший в конце концом меня в такое положение, которое я не должен был пережить. Я был молод — это объясняет большинство глупостей, совершаемых мужчинами всех рас; я думаю, что это объясняет и мою глупость тем утром.

Бросив голову тролля к ногам Балта, я громко, чтобы все слышали, сказал, — Я спас ваши ничего не стоящие жизни прошлой ночью, — и, по необъяснимой наивности юности, стал ожидать, что он поблагодарит меня. Больше того, я думал, что он признает, что я самый лучший солдат среди них, и признается в этом перед всем отрядом.

Глупость. Абсолютная глупость, идиотизм… и судьба.

У Балта был меч, кстати единственный меч в нашем отряде. Это был составной меч: кусок обломанного куска обсидиана был вставлен в пропитанный водой кусок деревянной бочки, потом высушен в гончарной печи для обжига кувшинов и укреплен медной проволокой. Против троллей он был совершенно бесполезен, но Балт решил, что со мной он расправится очень быстро, когда вынул его из объемистых ножен.

— Знал с начала, что с тобой будут заморочки, — прорычал он, отбрасывая ногой в сторону мой трофей и надвигаясь на меня. — Надо было покончить с тобой тогда — со всеми этими красивыми фермерскими словечками и идеями.

Я отступил на шаг и проверил, палец за пальцем, свою хватку на обернутой в кожу рукоятке моей дубины. С мертвым троллем в памяти, я был осторожен, но совершенно не боялся ни моего противника, ни его оружия. Просто моей дубине надо было побольше места, чем мечу Балта; я сорвал ее с плеча и отступил еще на шаг, вскинул руку и приготовился к первому замаху. Балт усмехнулся и кивнул.

Я думал, что наша стычка вот вот начнется, и совершенно не обрашал внимания на то, что происходило у меня за спиной. И напрасно. Руки, о которых я и не подозревал, схватили меня за локоть и запястье. Они вырвали оружие из моей руки, сильно пихнули меня в бок и бросили на пол, навстречу судьбе.

Я тяжело приземлился на четвереньки, прямо перед обутыми в кожу ногами Балта. Он с силой ударил меня ногой в подбородок, и я покатился по грязи, к большому удовольствию моих товарищей, которые с намного большим воодушевлением смотрели на смерть одного из своих, чем на смерть своего настоящего врага.

— Ты думаешь, что умнее меня Ману, — сказал мне Балт, подняв ногу для второго удара. Я отполз назад, уткнувшись в недружелюбную стену из ног, на этом мое отступление закончилось. — Ты ошибся, ошибся во всем. Ты небось думаешь, что если твои проклятые родители научили тебя красиво балакать, так ты можешь захапать лучший кусман. Теперь твои предки мясо для проклятых троллей, Ману, и ты, гавноед, тоже будешь, когда они найдут тебя.

Балт собирался подрезать мне поджилки и бросить меня троллям — это было ясно по блеску в его глазах и по тому, как он держал меч, когда взмахнул им. Он мог сделать со мной все, что угодно; от страха у меня все ослабело, меня тошнило, я проиграл. Кислая кровь наполнила рот. У меня не было даже сил убрать ногу, если бы он ударил меня тогда туда, куда собирался. Но Балт промахнулся, и вместо этого ударил меня ногой в живот.

Сегодня я Лев Урика, неуязвимый и непобедимый. В этом облике, который дал мне Раджаат, самая лучшая сталь ничего не может сделать со мной. По своему желания я могу скрыть свою настоящую фигуру под любой иллюзией. Стоит мне только захотеть, и я могу предстать в облике любого животного или разумного существа. Но когда я был обыкновенным смертным, во мне не было ничего, чтобы могло заставить Балта уважать меня. Я был сложен также, как и народ моей матери: легкие кости, худой, длинный. С детских лет я выучил все трюки, которые помогали сохранять равновесие в любой ситуации, так как у меня никогда не было такой физической силы, как у моего отца и братьев. Я мог нести Джиккану, потому что знал, где поднять, я смог свалить тролля, потому что знал, как сохранять равновение, где самая уязвимая точка, как скрутить и перегруппировать все мышцы своего тела так, чтобы ударить как змея.

Знание — вот мое оружие, сказал я себе, пока лежал в грязи, а кровь и желчь текли с моего лица. Я был умнее, чем Балт; я был лучше, но в начале я должен вдохнуть и защититься от ударов ног, сыплющихся со всех сторон. Не обращая внимания на боль, почти ничего не видя, полагаясь только на инстинкт — и знание — я ухитрился схватить ногу, когда она ударила меня под ребра. Я повернул ее, потом скрутил. Наконец послышался стон, не из моего горла, и через пару ударов сердца мне удалось встать на четвереньки.

Я задохнулся, когда попытался вдохнуть, и выплюнул на пол один или два зуба. Мои волосы были в грязи и крови, но наконец мои легкие заработали и голова прояснилась. Я услышал шаги Балта, он собирался ударить мне в бок. Подняв голову, я встретил его взгляд.

— Трус, — сказал я ему грубым, свистящим шепотом. — Не можешь сражаться с троллями без Сжигателя-Троллей, не можешь сражаться даже с хилым человеком, если он не лежит на земле в луже крови.

Я старался уколоть его побольнее, унизить перед всеми, и мне это удалось. Все глаза глядели его, он смешался на момент, отступил назад, его рот какое-то мгновение работал беззвучно, потом он сказал, — Вставай, фермерский пацан. Вставай на ноги, если осмелишься, или ползи отсюда туда, где твое место.

Мы слышали, что тролли умеют выслеживать по запаху, и что их носы ничуть не хуже, чем их ночное зрение. Видя, как я плююсь кровью и хватаюсь за бока, Балт решил, что я и так буду тролльим мясом, подрежет он мне поджилки или нет. И скорее всего он был прав: я был уже мерт, но я был сыт по горло беготней от троллей, и не собирался убегать или уползать от моего собственного племени. Так что я встал потверже на ноги и продолжал стоять. Некоторые из моих товарищей даже проглотили свои зубы от изумления или восхищения. Не знаю от чего. Мне было на них наплевать. Моя кровь перестала идти.

— Трусы, — повторил я, на этот раз обращаясь к ним всем. Балт сделал шаг ко мне. Я выплюнул еще один зуб, который кровавой отметиной прилип к его щеке, и он остался стоять там, где был. — Маленькие дети, которые слегка опасаются троллей и по настоящему боятся только Сжигателя-Троллей. Огненные глаза! — Я вспомнил моего двоюродного брата, убитого пять лет назад и зарытого где-то в руинах Дэша. — Я видел магию Сжигателя-Троллей, его огненные глаза, как и вы все. Я видел их на смотре — и больше ничего. Я видел, как Мирон из Йорама сжег сердце связанного человека, когда мы были на смотре, но я больше никогда не видел его ужасной магии.

Я верил в то, что сказал и ненавидел Мирона из Йорама больше, чем ненавидел Балта или любого тролля, который когда-либо жил на Атхасе. Это дало мне силы сделать шаг в направлении Балта.

— Позови его, Балт. Позови Сжигателя-Троллей. Скажи ему, что я сделал. Скажи ему, чтобы он пришел и сжег меня огнем из глаз. Я умру для этого, ведь мы все здесь для того, чтобы подхнуть от его огня, разве не так? Позови его!

Раз в месяц, когда золотое лицо Гутея поднималось над восточным горизонтом, мы все собирались вместе около костра, брались за руки и выкрикивали имя Сжигателя-Троллей окружающей нас ночи. Когда у нас в горле уже першило, Балт опускался на колени, его вены надувались, на лбу пульсировала жилка, и он рассказывал Сжигателю-Троллей сколько троллей мы видели с прошлого раза, что они делали, что мы делали. Впрочем, эта часть его рассказа не изменялась никогда: они грабили, мы убегали.

— Да, Балт, — сказал кто-то позади меня. — Позови Сжигателя-Троллей. Дай ему решать.

— Ману прав. Может быть Сжигатель-Троллей слушает нас. Может быть нет. Мы видим только его вертухаев-офицеров, они только и талдычат, что он поджарил столько-то троллей там, столько-то еще где-то, но никогда около нас, — сказал еще один голос из толпы.

— Никогда около нас, — добавила женщина, сладкий мед для моих звенящих ушей. — Никогда не видела никого во время этих проклятых смотров, кто бы сказал иначе, все говорят одно и тоже: весь год они видят троллей и никогда не видят Сжигателя.

Я почувствовал, как вокруг меня крепнет убеждение моих товарищей. — Позови его, Балт, — выкрикнул я еще раз, потом потянулся, схватил две ближайшие ко мне руки и начал выкрикивать имя нашего героя.

Вслед за мной все начали повторять его имя, как если бы Гутей был на небе. Балт опустился на колени, крепко ударившись о землю, закрыл глаза. И ничего не произошло — как обычно, когда обыкновенный смертный призывал Мирона из Йорама.

Когда пришло время и темная магия стала моей, я дал своим темпларам медальоны — по большей части просто куски обожженной глины — которых я коснулся и оставил на них свой отпечаток, свой выдох, так что они никогда не сомневаются, что я могу видеть и слышать их. Балт был моим учителем, не меньше чем Джиккана; он научил меня, что поле боя, страх, мораль и дисциплина — это разные слова для одной и той же вещи.

А кое-чему я научился сам, в это самое время. Если бы Мирон из Йорама был хотя бы половиной того человека, которым он должен был быть, он услышал бы Балта в то утро. Он смог бы пройти через нижний мир — я точно знаю, что сила у него была, зато не хватало ума и воли — и он ударил бы меня своими огненными глазами.

Я никогда не делаю таких ошибок. Когда мои темплары призывают меня, моя воля становится их; а когда они восстают против меня или устраивают заговоры, я превращаю их в пепел и прах, как если бы они не рождались.

Но не так действовал Мирон из Йорама.

Я убил Диккану, убил моего одинокого тролля, и с того времени убил еще десять тысяч других, но Балта убил Мирон из Йорама.

— Это просто возмутительно, — сказал я, пока Балт сражался, пытаясь привлечь внимание нашего полководца. — Мы стоим здесь, мужчины и женщины, люди, пока тролли грабят и убивают наш народ. Если мы не бегаем, мы воем на луну, как звери, бесполезно надеясь, год за годом, что кто-нибудь услышит нас, что этот кто-нибудь наконец-то заинтересуется тем, что происходит, и убьет наших врагов за нас. Какому человеку мы служим? Что это за человек, Мирон из Йорама, Мирон Сжигатель-Троллей? Прошли столетия с того дня, как он привел нашу армию в Кригиллы и одержал там свою первую и единственную победу. А теперь он копит троллей, как скряга копит металл. Он не хочет победить, он не хочет уничтожить троллей — он хочет медленно сжигать их своими огненными глазами: год, век… вечность!

Они слушали меня; мои товарищи слушали меня. Потом они отпустили руки друг друга, их головы качнулись, они начали шептаться между собой. Я не мог слышать их слова, но — клянусь Волей Льва — если я только мог слышать сам себя! Все куски головоломки были у меня в руках, но они ускользнули из моей ладони. Вместо того, чтобы собрать их всех вместе — людей, троллей, эльфов и все остальные расы — и повести их против Доблестных Воинов Раджаата, я взял дубинку, которую мне вернули, и ударил ею по рыжей голове Балта.