Взлет и падение короля-дракона

Третья Глава

Через час после полуночи, когда рабы были давно заперты в своих домах и ночная стража темпларов дремала в коридорах дворца, Хаману из Урика вернулся из крыш и приемных своего дворца в самое сердце своих владений, подальше от глаз смертных. Ночным убежищем Хаману был тайный уголок, напоминавший самую обычную деревню; там был колодец и дома, заляпанные грязью. На стенах были нарисованы горы, пришедшие из предыдущей, более зеленой эпохи. Для работы на делянках и полях было заготовлено множество самых разнообразных орудий, и тем не менее виноградные лозы превратились с голые палки, увитые соломой. На фруктовых деревьях не было ни фруктов ни листьев.

Дверь потайного уголка Хаману всегда была закрыта, изнутри. Когда Хаману заходил в него, он делал это магически, проходя через тот самый другой мир, где он хранил свою одежду. Будучи внутри, он иногда открывал дверь, допуская внутрь Энвера или еще кого-нибудь из самых доверенных слуг, чтобы поговорить или просто поесть вместе. Но по большей части, когда Хаману приходил в свое убежище, он в одиночестве сидел на жесткой каменной скамье, свет звезд омывал жестокого короля Урика, а Хаману погружался в воспоминания.

Этой ночью, через десять ночей после того, как Хаману услышал сообщения Эден и Виндривера, и через десять ночей после того как он послал Энвера на спине канка на северо-восток через соляную пустыню, Лев из Урика опустил свое массивное тело на знакомую каменную скамью. В свой уголок он принес потрепанный письменный стол. На столе лежала пачка листов из самого тонкого, чистого — девственно чистого — пергамента, на которых еще не было сделано ни единой отметки. В лунном свете листы светились каким-то переливающимся, лазоревым цветом. Чернильный камень, масло, и красивое медное перо лежали перед пергаментом, ожидая когда король закончит задачу, за которую взялся.

Или скорее начнет.

Хаману думал, что это будет проще простого — письменно рассказать свою историю, заставить молчаливые буквы сделать свое дело, при помощи волшебства или псионики. Он думал, что он закончит к тому моменту, когда Энвер вернется с Павеком, его высшим, сославшим самого себя темпларом, ревностным новичком-друидом, на которого Хаману возлагал такие надежды. Он ошибся, как он не ошибался очень давно, начиная с Столетия Королей. Слова были в голове, более многочисленные, чем звезды над головой, но они страдали и извивались, как змеи в яме. Он искал одно, а поймал другое, совсем другое слово, которое подняло столько грязных воспоминаний, что он просто не мог дать им излиться на бумагу, пока тщательно не проверит их.

Вначале он думал, что эти во многом случайные мемуары развлекут его. Потом он обманул себя, поверив, что такие непостоянные, даже капризные мысли только помогут ему свести всю свою историю вместе. Этот оптимизм давно прошел. От иллюзий он избавился еще несколько ночей назад: писать намного сложнее, чем колдовать. Хаману знал любое волшебство под кроваво-красным солнцем; листы пергамента оставались пустыми. Он был на пути к полному отчаянию.

Шесть дней назад Энвер при помощи медальона сообщил о своем благополучном прибытии в — с точки зрения убежденного горожанина Энвера — унылый и примитивный поселок друидов по имени Квирайт. А несколько часов назад, на закате, дварф опять использовал свой медальон, чтобы сообщить — очень устало — что он, Павек и половина от первоначального эскорта дварфа из военного бюро находятся у ворот Урика.

А что случилось со второй половиной эскорта? Хаману подумал о мщении — его посланник путешествовал под его личной защитой, и он сам отомстит — но главным образом он собирался отвлечься на хоть что-нибудь, что спасет его от полуночи и чернильного камня.

Отстали, Ваше Всеведение: этот Павек, эта неоттесанная деревещина, оказался просто каким-то Тирским ураганом. «Идем домой, Лев ждет тебя», сказал я ему, как вы и велели мне, Ваше Всеведение, и в то же мгновение он вскочил на канка и стал отдавать приказы как командор. Он не останавливался на привалы, чтобы поесть или отдохнуть, Ваше Всеведение; по моему он вообще не спал. Четверо из ваших драгоценных канков мертвы, Ваше Всеведение, умерли от истощения. Если те, на которых мы едем сейчас, выживут, мы будем в Кело на восходе. Надеюсь, что, попечением Льва, в Урике мы будем в полдень, если этот бешенный Павек, Ваше Всеведение, не загонит нас как канков.

Я предупрежу твоих сыновей, дорогой Энвер, пообещал Хаману глядя на восток, в сторону Кело, на садящееся солнце. Твоя усталость будет вознаграждена.

Хорошо вознаграждена. Так как теперь невозможно было отвлечься на месть, Хаману провел весь вечер занимаясь подготовкой встречи дварфа и друида. Сыновья Энвера были предупреждены о скором возвращении их отца. Пир с холодным вином и сладкими фруктами, которые так любил старый темплар, был уже почти готов. Дом Павека, бывший Дом Экриссара, резиденция, которую Хаману предназначил для друида-темплара, был открыт в первый раз за два года. Были наняты свободные мужчины и женщины; Павек не любил, когда ему прислуживали рабы. Кладовые были наполнены, с окон убрали доски и проветрили комнаты, пока луны всходили на небо.

Все готово — за исключением истории Хаману.

Теперь отвлекаться было больше не на что, не было никаких извинений, его тайный уголок был тих и спокоен. Была только ночь, последняя ночь перед приездом Павека и стопка чистых листов пергамента. С тяжелым вздохом Хаману налил чернила на чернильный камень и опустил перо в черную ванночку.

Он думал, что это будет просто, но он никогда не рассказывал всю эту историю — настоящую историю — никому, даже себе, и со звездами, скользящими к восходу, он все еще не знал, как начать.

— Рассказывай, просто рассказывай, — потребовал он от самого себя. — Начни с начала, с конца или с середины, но начни, наконец!

Ты знаешь меня как Хаману, Льва Урика, Короля Гор и Равнин, Великого Короля, Могучего Короля, Короля Мира. Я — оплот войны и мира, мой щит висит над Уриком, мой меч побеждает в любом сражении.

Мое милосердие легендарно и… непостоянно. Моя справедливость прославляется повсюду… за жестокость. Мое имя — инструмент мщения, которое с опаской шепчут во тьме. Мои глаза — совесть моего города.

В Урике меня называют бог, я и есть бог, но я не выбирал стать чьим-то богом, по меньшей мере я этого не хотел.

Я не родился бессмертным, непобедимым или вечным.

Я родился как обыкновенный человеческий младенец более тысячи лет назад, в конце 176-го Столетия Королей. Когда солнце было на подъеме в Год Размышления Дракона, моя мать прилегла на соломе и родила меня, пятого из сыновей моего отца. Она назвала меня Ману, и прежде, чем мой черные волосики высохли, завернула меня в льняное полотенце и принесла в Гелд, где вся моя семья собирала урожай химали. Мой отец воткнул золотой початок в мои запеленутые руки и поднял меня вместе с созревшим зерном к солнцу.

Он благодарил его за дар жизни, за здорового ребенка и за щедрый урожай. Без дара жизни, человек будет беден всегда; с ним ему не надо ничего большего.

Женщина, которая помогала моей матери и пошла с ней к полю, принесла еще горячие пироги из химали, сладкий мед и молодое вино. Все мои родственники — начиная с дедушки матери и кончая моим двоюродным братом, родившимся за десять дней до меня — и другие семейства Дэша, нашей деревни, присоединились к нам на праздник начала новой жизни. Еще до заката меня подержали на руках все женщины деревни, чтобы я знал, как обо мне заботятся. И каждый мужчина подкинул меня над головой и поймал опять, чтобы я знал, что сильные руки всегда защитят меня.

Я помню это, так как моя мать часто расказывала мне эту историю, пока я был молод и потому что такой был обычай в семьях Дэша, так они встречали новую жизнь. И, кстати, я помню день своего рождения потому, что теперь я Хаману, а не Ману, и моя память устроена иначе, чем тогда, когда я был простым смертным. Я помню все, что случилось со мной. Правда после тысячи лет жизни большая часть того, что я помню, повторяет одно другое; я не могу сказать совершенно точно, когда то или иное событие случилось; только то, что оно произошло, много-много раз.

Совершенная память — еще одна часть заклинания, которое наложил на нас Раджаат, когда делал из нас Доблестных Воинов; лично меня моя память совершенно измучила. Каждый день я ищу новый опыт, новое переживание, которое не было бы эхом моей прошлой жизни. Я зарываюсь все глубже и глубже в грязь страстей смертных, надеясь найти такой момент, который еще не переживал, но родился я только один раз, именно тогда. Память об этом дне все еще сияет, как солнце, сияет как лица моей матери и моего отца.

Дэш был очень приятным и удобным местом для ребенка. Он был приятным, так как каждая семья жила в своем добротном доме и еды хватало на всех; семья моего дедушки жила в самом лучшем доме и питалась лучше всех. А удобно было потому, что Очистительная Война бушевала со 174 Столетия Королей, и армии нуждались в том, что давала деревня: воинах и еде.

Дэш вообще был обязан войне своим существованием. Мои предки последовали за Мироном Сжигателем Троллей в составе первой армии, посланной в северо-западные Центральные Земли, когда все остальные расы, появившиеся во время Возрождения — двоюродные братья людей, но более молодые: эльфы, дварфы, тролли, гномы, пикси, и все остальные, за исключением халфлингов — были вышвырнуты оттуда. Но мои предки были фермерами, не воинами. Как только армия обратила троллей в бегство, мои предки остановились в одной из долин горной системы Кригилл, на восток от Ярамуке.

Но Дэш никогда не был деревней троллей. Тролли вообще жители гор, шахтеры и ломщики камня. На протяжении всей своей истории они торговали с другими расами своим камнем, чтобы получать еду и другие вещи. Это была их ошибка, их рок.

Зависимость от торговли сделала их уязвимыми. Мирон из Йорама — первый Сжигатель — Троллей — просто запер троллей на Кригиллах, осадив все их основные крепости. Он мог просто уморить их всех голодом за несколько лет. Он мог бы воспользоваться волшебством, если бы он продолжал осаду, и волшебство опустошило бы Кригиллы. Горные долины стали бы, конечно, золой и пеплом. И Дэш не был бы основан. И я бы не родился…

Так что все было бы по-другому, если бы Мирон Сжигатель-Троллей был другим. Не уверен, что лучше, во всяком случае не для Урика, который никогда бы не прославился без меня. Просто по-другому. Но Мирон из Йорама был тем, кем он был: могучий, стремительный дурак, который вымел троллей из Кригиллов могучей стремительной атакой. Он превратил мирных работников по камню в бойцов с каменным сердцем, и его армия никогда больше не смогла победить их.

Позже, когда я стал Сжигателем-Троллей, все стало иначе. Но это было позже.

Когда я родился, уже не было пикси, также как огров и кентавров. Середина Центральных Земель — точнее то, что осталось от когда-то зеленых земель после Грозы-Пикси, Стирательницы-Огров и Дробителя-Кентавров, истребивших эти расы до последнего представителя — принадлежало людям. Остальные войны шли по окраинам. Мирон из Йорама сражался на далеком северо-востоке, где пустыня простиралась от восхода солнца до середины следующей ночи.

Как только тролли ушли из Кригилл, судьба решила, что люди-фермеры будут селиться в горных долинах. И все остальное тоже было делом рук судьбы.

После моего рождения моя судьба так переплелась с Сжигателем-Троллей, что никто в Дэше не имел ни достаточно ума, ни магии, чтобы предвидеть будущее. Не то, что мы совсем не знали о нашем месте в Очистительной Войне. Дважды в год наши фургоны, нагруженные зерном, ехали на равнины, где управляющие делами Сжигателя-Троллей покупали и продавали. С фургонами ехали как мужчины, так и женщины. Они сообщали управляющим свои имена и в замен получали оружие.

Иногда — не слишком часто — в Дэш возвращались ветераны. Мои средний брат не вернулся, зато вернулся дядя, это было еще до моего рождения. Одна его нога была обрублена выше колена, другая ниже, один взмах топора в руке тролля. В свое время все его дети проделали тот же путь, что и он, через управляющих. Один из моих двоюродных братьев вернулся, когда мне было десять лет. У него были и руки и ноги, зато не было глаз, и что-то повредилось в голове. Во сне он страшно кричал, и его жена не могла спать рядом с ним.

Я спросил его, что случилось, что он видит во сне?

— Огонь, — сказал он. — Огонь, который ярче солнца. Тролли верещат, когда когда горит их тело. И языки пламени вырываются из глаз.

Слова моего кузена напугали меня. Я увидел то, что видел он, как если бы это было мое собственное воспоминание… а теперь и эта картина стала моим собственным воспоминанием. Когда Сжигатель-Троллей убивает, он убивает огнем, который выходит из него. Это заклинание Раджаата: все его Доблестные Воины могли убивать своей мыслью. К тому же каждый из них мог убивать своим собственным путем, и этот самый путь ужасал не меньше самой смерти. Но мне было только десять и я не знал своей судьбы. Боязливые слезы хлынули мне на щеки, я побежал от кузена к отцу.

— Не делай со мной так. Не посылай меня против троллей! Я не хочу видеть горящие глаза!

Отец взял меня на руки и держал, пока я не пришел в себя. Он сказал, что никогда нет недостатка в людях, желающих присоединиться к армии Сжигателя-Троллей. Если я не хочу сражаться, я могу оставаться в Дэше всю мою жизнь, как это сделал он, мой отец. Когда я прильнул к нему, веря его словам всем моим сердцем и отбросив ужасные страхи, к нам присоединилась Дорин. Не говоря ни слова она взяла мою руку в свои и поднесла в своей щеке.

Она поцеловала мои трепещущие пальцы.

Мне кажется, что Дорин была на несколько лет старше меня; но никто не знал этого совершенно точно. Она родилась далеко на восток от Кригилл, там, где война между Сжигателем-Троллей и троллями была повседневной реальностью. Может быть она родилась в какой-нибудь деревне. Но скорее всего она родилась в одном из фургонов, которые шли за армией, куда бы та не шла. Потом она сумела убежать. Мирон из Йорама, чьи идеи о заслонах и полевых ограждениях не пошли дальше кучки солдат, державших в руках мешки с протухшим броем, оставил свой фланг без присмотра. Тролли пробрались незамеченными и как следует пощипали ему перышки, а Дорин осталась сиротой.

Управляющие отослали ее из зоны боев; они сделали это на свой собственный лад — загрузили опустевшие фургоны сиротами и ранеными, и отправили их туда, где троллей не видели многие поколения. Позже, когда армия стала моя, я вспомнил, что сделали управляющие и наградил их. Но в тот день, когда мне исполнилось десять лет и я выглядывал из рук своего отца, я в первый раз увидел по-настоящему красоту Дорин и кошмарное видение живых факелов исчезло из моего внутреннего взора.

— Я останусь с тобой, Ману.

Безусловно Дорин говорила со мной и раньше, но я никогда не слушал ее голос по-настоящему, и, хотя я был тогда еще очень молод, понял, что нашел недостающий кусок своего сердца.

— Я возьму Дорин с жены, — сказал я отцу, страхи и слезы были забыты. — Я построю для нее дом под холодными деревьями и она принесет мне детей. Ты должен сказать об этом Дедушке. Иначе он захочет отдать ее кому-нибудь другому.

Мой отец засмеялся. Он был высокий, толстый человек, а грудь у него была как бочка. Его смех можно было слышать от одного конца Дэша до другого. Дорин смутилась и покраснела. Она убежала, с руками прижатым к ушам, но не была недовольна…

И Отец поговорил с Дедушкой.

У меня оставалось еще шесть лет до того, как мне было разрешено полюбить Дорин, а ей меня. Шесть лет, чтобы построить дом в тени деревьев. Шесть лет, чтобы разучить мой свадебный танец. Признаюсь, я провел больше времени в развалинах разрушенных домов троллей, совершенствуя движение танца под музыку из дудочки моего еще более юного брата, чем лепил кирпичи из грязи для стен нашего с Дорин дома.

Так уж устроена память у детей, но я забыл рассказы моего двоюродного брата о троллях и об огненных глазах. Думаю, что я забыл и слезы, которые привлекли ко мне внимание Дорин. Тем не менее что-то из видений моего полусумашедшего кузена задержалось в самых глубоких слоях мое памяти. Я никогда не ездил с фургонами, везущими химали на равнины, тролли скорее очаровали меня и я провел много дней, исследуя развалины их домов на склонах Кригилл.

Буквы нашей собственной человеческой письменности не имели для меня тогда никакого смысла, зато я расшифровал надписи, найденные на могильных памятниках и статуях троллей. Я выучил их имена и имена их богов, которые они высекали на камне, который сами и добывали. Я видел, как они запаниковали, когда армия Сжигателя-Троллей появилась в долинах под ними, как они бросили свои дома, оставляя все за собой.

Каменные тарелки стояли на каменных столах, ожидая суп, который в них так и не налили.

Их скамьи были сделаны из камня, их кровати тоже; я был восхищен, когда думал об их силе и твердости тела. Со временем я научился узнавать разорванные в клочья остатки их полотенец, скатертей и матрацов в покрытых пылью углах их разрушенных комнат, но это не поколебало моего восхищения и уважения к ним.

Кувалды с головками из самого твердого камня лежали там, где их бросили, рядом с наполовину вырубленными глыбами камня. Их рукоятки из костей эрдланда сопротивлялись ветрам и дождям на протяжении двух королевских веков. Я легко мог себе представить, что бы случилось с человеческим черепом после удара такой штукой. Но кувалда не оружие; я не нашел в каменных руинах ни одного оружия смертельнее короткого ножа с каменным лезвием.

По правде говоря тролли были мирной безмятежной расой, пока Раджаат не создал своих Доблестных Воинов, а те не собрали свои армии. Мирон из Йорама научил троллей бояться, сражаться и, в конце концов, заставил их возненавидеть любую мысль о людях. Тем не менее чистая правда, что Дэш и тролли могли бы жить мирно и преуспевающи в Кригиллах, если бы не вмешался Раджаат. Люди не любят добывать камень, а тролли не умеют выращивать зерно. Но ко времени, когда я родился, между расами уже не осталось даже тени приязни. Было слишком поздно для мира, слишком поздно для любого исхода, кроме уничтожения, или тех или других. В этом сходились и Раджаат и Сжигатель-Троллей.

И было слишком поздно для Дорин.

Моя прекрасная невеста хорошо помнила свою жизнь до Дэша и не переносила любого упоминания о троллях. Для нее серокожие тролли были воплощением зла. Каждый день, на восходе солнца, она выходила за деревню и приносила жертву Сжигателю-Троллей, молясь за его победу. Ее ненависть была непоколебимой и легко объяснимой: она видела троллей своими глазами и видела резню, устроенную ими. Я же видел только свои развалины. Мои мысли о троллях были загадками, даже для меня.

В Дэше мальчик становился мужчиной в день шестнадцатилетия. Я мог бы взять Дорин в мой почти-законченный дом, но старейшины попросили нас подождать, пока следующий урожай химали не будет собран. Дорин и я уже были любовниками; так что мы спокойно могли подождать. Мы должны были пожениться до того, как родится наш ребенок.

Да, день моего рождения сияет в моей памяти, но день, который всегда стоит у меня перед глазами, это день Высокого Солнца на семнадцатом году моей жизни — года Мести Врагам, день, когда я и Дорин поженились. Я хорошо помню, как кровавое солнце поднимается над вершинами Кригилл, помню острый аромат еды, которую женщины начали раскладывать по тарелкам, помня смех, поздравления и звуки дудочки моего брата, когда я начал танцевать танец, в которм упражнялся шесть лет. Во время танца, под звуки музыки я сказал Дорин, что я буду обожать ее, защищать ее и хранить от всех неприятностей всю свою жизнь.

Я все еще танцевал, когда с гор до нас донеслись удары барабанов. На несколько ударов сердца рокот барабанов стал частью моего танца. А потом мой искалеченный дядя закричал «Барабаны Войны!», а еще один ветеран с криком «Тролли» бросился бежать со свадебного пира.

У нас не было времени ни убежать ни спрятаться, собственно говоря у нас не было времени даже как следует испугаться. Тролли хлынули в Дэш со всех сторон и удары их боевых топоров сыпались отовсюду. Во всяком случае так казалось мне тогда. Сейчас, когда я вспоминаю те события, я знаю побольше о том, что происходили тринадцать сотен лет назад, и понимаю, что их не могло быть больше двадцати, не считая барабанщиков, сидевших в укрытии за деревней. Но в то утро мои глаза видели сотни серокожих созданий, одетых в полированные доспехи и махавших кровавыми топорами.

Страх сделал меня бесстрашным и безрассудным. Оружия у меня не было, да я и не знал что делать с мечом, топором или копьем, даже если бы они оказались в моих руках. Посреди криков и суматохи я бросился на ближайшего ко мне тролля с голыми руками и даже не заметил удара, после которого оказался на земле.

Я рассказываю настоящую историю этого дня, со всем ее ужасом и болью: даже Доблестный Воин Раджаата не может надеяться — или бояться — вспомнить то, что происходило, пока он лежал без сознания. Я выбрал верить в то, что вся деревня умерла прежде, чем начался новый пир, только на этот раз уже троллей; я выбрал верить в то, что все мои мои родственники и знакомые умерли легко и быстро, а Дорин умерла самой первой из них всех. Впрочем мое сознание знает, что я обманываю свое сердце, потому что впоследствии я узнал, что делают тролли с побежденными людьми: их женщины вытаскивают кишки мужчин через разрезы в животе, или ломают им кости и вытаскивают еще бьющиеся сердца. То, что их мужчины делали с нашими женщинами, не обращая внимания на их возраст и красоту, лучше всего забыть…

Если бы я мог забывать.

Со временем я отомстил им, полностью; моя совесть больше не тревожит меня, но я по-прежнему благодарен судьбе за то, что так никогда и не узнал, что случилось с людьми Дэша. Судьба нанесла мне скользящий удар в голову, судьба спрятала меня под обломками того, что было моим свадебным пиром и моим домом. Тролли не сожрали меня только потому, что не нашли.

Солнце уже село, когда я наконец сумел открыть глаза. Моя голова была в огне, но не это заставило меня мигнуть. Наполовину свернувшаяся капля крови ударила по моей щеке, пока я лежал, поражаясь тому, что выжил и желая быть мертвым. Рапотрошенное тело того, кого я наверняка знал, но больше не мог узнать лежало прямо на мне. Я весь был покрыл запекшейся кровью и потрохами.

Когда я справился со своим отчаянием, то услышал языки пламени, потрескивавшие неподалеку — источник света, который позволил мне увидеть труп. Я услышал и грубый хохот пьяных.

Тролли, подумал я. Они уничтожили Дэш и теперь празднуют свой успех на его развалинах. Я не имел ни малейшего понятия, сколько осталось троллей, и ни малейшей надежды, что моя вторая атака будет более удачна, чем первая. Меня вообще не волновало больше ничего. Мои пальцы ощупали землю рядом со мной и схватили камень, даже больший, чем мой сжатый кулак. Вооруженный им и храбростью отчаяния, я вскочил на ноги и бросился на ближайший голос.

В неверном свете костров мне показалось, что голова, из которой шел этот мерзкий смех, было по меньшей мере вдвое больше моей. Пьяная или нет, она услышала мое приближение и небрежным ударом свалила меня на землю. Я опять очутился на мокрой от крови земле, уставившись в небо пылающей от боли головой, мои губы были разбиты, а по щекам тели слезы. Незнакомцы издевательски расхохотались. Когда я попытался встать, кто-то из них ударил меня ногой в грудь.

Он сделал бы умнее, если бы ударил посильнее, чтобы я потерял сознание: камень все еще был у меня в руке и я хорошо использовал его.

Человек упал, а я встал, пытаясь связать то, что я видел, с тем, что я помнил. Я помнил троллей, но пьяные парни были людьми. Это они хлебали вино Дэша, и они развели костер из обломков столов, слульев и дверей. Повсюду были следы кровой резни: разрубленные тела, тела без голов, отрубленные руки и ноги… Насекомые уже собрались тучей, а запах…

Быть может этим парням было все равно, а может быть они вообще уже мало чего соображали, но я никогда не нюхал запах насильственной смерти. Я разинул рот, как детеныш эрдлу, а потом все, что было у меня в животе, вылетело наружу.

— Так ты из этой деревни, малец?

Я повернулся на голос…

И увидел, что тролли сделали с ней, с моей Дорин. Живую или мертвую, они сорвали с нее свадебное платье и привязали ее к столбу рядом со стеной деревни. Лица у нее не было, грудей тоже; тело было покрыто кровью и грязью, внутренности торчали наружу. Я узнал ее по длинным черным волосам, в которых еще были вплетены желтые цветы, и по нерожденному ребенку, которого они обвязали вокруг ее шеи.

В моем сердце родился крик и немедленно умер. Я не мог двигаться, не мог даже повернуться или упасть.

— Как твое имя, малыш? — спросил один из парней.

Мое сознание было пусто. Я не знал.

— Не в состоянии говорить. Не знает свое имя. Может быть деревенский дурачок.

— Эй, дурень, голоден?

Еще один голос, может быть новый, может быть нет. Я слышал слова так, как если бы они прилетали издалека и улетали обратно. Теплый сырой ком стукнул мне по руке упал в грязь около моих ног. Мои глаза говорили, что это катыши из жареного мяса, но сердце говорило иначе. Еще несколько комков прилетело ко мне, еще больше смеха. Я начал дрожать и никак не мог остановиться.

— Закройте ваши глотки, — зло оборвала их женщина.

Сильные руки схватили меня и повернули. Я потерял равновесие и оперся на ту самую женщину — все-таки самое лучшее, что есть в людях, умение прощать — которую ударил своим камнем. Она была ниже меня ростом, но я оцепенел от ужаса и безнадежности, ноги не держали меня и ей пришлось напрячься.

— Дурни! Разве вы не можете догадаться? Это его деревня, его люди…

— Тогда почему они не забили его до смерти, как остальных?

— Он дурачок…

— Он сбежал. Повернулся к ним своим желтым хвостиком и сбежал.

Во мне поднялся гнев, но женщина держала меня крепко. Ее глаза приказали мне молчать.

— Ему двинули по голове, вот и все, — сказала женщина, защищая меня.

Ее руки ощупали мои волосы. Это было легкое, даже нежное движение, но от него проснулась боль в моем черепе и в моем сердце. Я вздрогнул от боли и отшатнулся.

— Да, удар был не слабый. Ему повезло, что он остался жив и не ослеп.

«Повезло» — самое последнее слово, которое бы я выбрал, но оно сломало заклинание, которое держало мой язык на привязи.

— Меня зовут Ману, — сказал я им. — А это место называется Дэш. Это был мой дом, пока этим утром не пришли тролли. А кто вы такие? Почему вы здесь? Почему вы едите вместе с мертвыми?

— Вы слышали это? — сказал один из парней с пьяным смешком. — «Почему вы едите с мертвыми» — слишком красиво сказано для крепко стукнутого фермерского пацана.

Но я уже знал, кто они такие. На самом деле была только одна возможность: это были солдаты армии Сжигателя-Троллей. Они преследовали своего врага — моего врага — и вернулись в Кригиллы.

— Где тролли? Вы отомстите за наших мертвых?

Еще больше смеха, улюлюканья и грубых шуток, пока до этого времени молчавший рыжеволосый человек не поднялся на ноги. Насмешки прекратились, но глядя в холодные твердые глаза ветерана я уже не был ни в чем уверен.

— Ты, фермерский пацан, еще не дохляк, если не попытаешься сам себя кокнуть слишком красиво говоря.

От него веяло уверенностью и жестокостью, прирожденным лидерством, как от моего дедушки. Женщина рядом со мной от страха даже обмякла. Ее взгляд стегнул меня, как кнутом. От меня ожидали, чтобы я тоже испугался его. Что я и сделал. Я сравнил себя с солдатами Сжигателя-Троллей и понял, что я меньше последнего из них во всех отношениях, кроме одного: я умнее. Я смотрел на их, и мне было ясно, что они из себя представляют. Они презирали меня, и я выпрямился. Они издевались над моей речью, что ж, я стал тщательно выбирать слова.

— Дык я прямо говорю: мы фермеры, и армия Сжигателя-Троллей поклялась, что спасет нашу расу и загонит всякого ублюдка-тролля в могилу. Я видел, как вы помогли нам, людям Дэша; теперь покажите мне могилу с погаными троллями.

Рыжеволосый человек вскинул свой кулак, но вся моя одежда была в крови моих родственников и друзей. И когда я встретил его взгляд моим, он не осмелился ударить меня.

— Где тролли? — повторил я. — Они вернулись на равнины? Или они сейчас уничтожают Корлайн, как они уже уничтожили Дэш? — Корлайн был еще одной деревней в Кригиллах, немного выше нашей по долине. — Или они рассеялись в горах над нами? Я знаю места, в которых они жили раньше. Я могу отвести вас туда.

Внутренним зрением я видел людей Корлайна, не такими как знал их, но такими, какими стали люди из нашей деревми: покалеченными, окровавленными, разорванными на куски и с вырванными лицами. Я не почувствовал ничего по отношению к ним; я вообще ничего не чувствовал, за исключением нужды во мщении.

— Вы могли бы вырезать их всех, как они вырезали Дэш.

— Вырезать! — недовольно проворчал рыжеволосый человек. — Нам? Нам вырезать троллей? Рискнуть нашими жизнями ради их… или тебя?

В глубине его глаз была тайна. Я видел это, видел и вызов. Он ответил бы на мои вопросы, если бы у меня хватило наглости их задать, но он не думал, что я выживу с таким знанием. Возможно я не стал бы спрашивать, если бы он не искушал меня, именно тогда, своим презрением.

— Почему вы здесь, — вернулся я к своему прежнему вопросу. — Почему вы едите в компании мертвых? Почему вы не охотитесь и не режете троллей, которые перерезали нас?

Рыжеволосый усмехнулся. Его зубы были в желтых пятнах, а один был заострен, как клык. — Это работа Сжигателя-Троллей, пацаненок. Он, и только он режет троллей. Да, мы гоняем за ними, парнишка, но и только. Потом приходит он и поджаривает их. А мы только ворошим серый пепел и зарываем его. Я видел, как это случается. Это — он вытянул свою мозолистую ладонь в сторону моей бедной Дорин — это ничего, парень, по сравнению со сжиганием. Тролли могут убить тебя и еще тысячи таких как ты, мне на это плевать с высокой башни, пока тролли будут гореть, когда придет он.

Я стоял молча, разрываясь между отвращением и гневом. Женщина, по-прежнему стоявшая рядом, сжала мою руку.

— Это правда, мальчик, — сказала она.

Проглотив свое отвращение, я дал сказать своему гневу, но негромко, медленно и холодно. — А где Мирон из Йорама? Когда придет Сжигатель-Троллей? — Откровенно говоря, я думал, что знаю ответ на свой вопрос, но мне нужно было услышать его.

Еще одна презрительная усмешка рыжеволосого ветерана. — Может быть сегодня, а может быть завтра или послезавтра. Мы гоняем за этими троллями с начала Высокого Солнца. — Едкая усмешка. — Он знает, где мы, пацан. Он придет, когда ему будет удобно, но не раньше. А пока, будь спок, мы бежим за ними, близко-близко, и ни один живой человек не должен знать, где мы находимся.

— Я живой, — сказал я, — и я знаю.

Он вынул костяной нож из ножен на поясе. — Тролли оставляют за собой мясо, а не живых.

Я понял, что сейчас умру. Все, кого я любил и уважал в этой жизни, уже умерли. Их тени звали меня из тьмы. Я принадлежал Дэшу, моей семье, всем, кого я любил. Но мой гнев был сильнее, а смерть не утолила бы мою жажда отомстить им всем: троллям, людям, и особенно Мирону из Йорама. Голос, который я едва узнал, хотя он вырвался из моего горла, сказал:

— Возьмите меня с собой. Дайте мне идти за троллями, пока не придет Сжигатель-Троллей.

— Годный-для-ничего фермерский пацан? Что ты умеешь делать, малец — кроме как рыться в грязи.

— Я присмотрю за ним, — сказала женщина, которая все еще стояла рядом со мной, прежде, чем я успел что-то сказать.

— Джиккана, Джиккана! Ты разбила мое сердце, — выкрикнул еще один мужчина с пьяным смешком. — Он же еще мальчик. Последние десять ночей в твоей кровати был совсем не он.

Она с яростью повернулась. — Мой самый лучший нож обещает, что он останется в ней дольше тебя.

Мужчина заткнулся, и нож остался в ножнах.

Бледно-лиловое сияние появилось над нарисованными горами восточной стены убежища Хаману. Ночная тишина сменилась отрывистыми командами офицеров дневной стражи, занимавших свои места на стенах города. Начиналось еще одно утро Урика. Отложив перо в сторону, Король Урика размял свои усталые пальцы. Отчетливые черные строчки храбро заполнили несколько листов драгоценного пергамента. Еще большее число листов валялись в саду, разорванные и смятые. Два листа остались нетронутыми.

— Мне нужно больше пергамента, — прошептал Хаману. — И больше времени.