Взлет и падение короля-дракона

Двенадцатая Глава

К тому времени, когда Хаману понял, что Раджаат не преследует его, он был уже далеко от Ур Дракса, далеко от Пустоты и Черноты, далеко от загадочного львиноподобного гиганта, и даже далеко от Урика. Учитывая скорость его побега и сосущее сердце ощущение, что опасность нависла над его драгоценным городом, Урик был бы последним местом в Центральных Землях, где он хотел бы оказаться. Однако, пока Хаману бесцельно плыл по Серости, никакое другое место в материальном мире не приходило ему на ум.

Он не мог представить себе, что ему захочется увидеть Галларда или Дрегоша, как ему захотелось повидаться с Борсом из Эбе в окрестностях Кемалока больше тысячи лет назад, а Иненек была дурой. Центральные Земли были домом для моножества гильдий могучих волшебников, друидов, псиоников и других хозяев магии. Хаману много знал об их истинных возможностях, знал о том, что они сами о себе думают, и был уверен, что никто из них не сумел бы зажечь и свечку на ветру Раджаата. Как Король-Лев Урика он тринадцать сотен лет пренебрегал любыми возможными союзниками; и сейчас, когда последний Доблестный Воин Раджаата, восставший против своего создателя, думал о трех коротких днях, оставшихся до смерти, не было никого, кто бы хотел — или мог — помочь ему.

Хаману надо было посидеть, подумать, проверить свои возможности, если у него они еще есть, разработать стратегию, которая, если и не принесет победу, сможет по крайней мере спасти город. Он представил себя на верхушке безмятежного холма, читающим ответы на свои вопросы на облаках, спокойно плывущих по небу. Хотя это было место было достаточно реально в сознании Хаману, но тем не менее недостаточно реально, чтобы вырвать его из Серости. Зеленые верхушки холмов и плывущие облака остались в прошлом Атхаса. А сейчас, в настоящем, все места вдали от Урика, о которых только мог подумать Хаману, принадлежали либо прошлому, либо его врагам.

Наконец его внутренний взгляд сосредоточился на одном месте, наполненом камнями того же цвета, что и нижний мир: руины домов троллей среди пиков Кригилл над Дэшем. Руины не изменились за те века, что он не видел их; он с легкостью нашел их из нижнего мира. Несколько стен упали, не осталось и следа от матрацев, которые юный Ману нашел под массивными кроватями троллей, но остальное было в точности таким, каким он его помнил.

Первые мысли Хаману после выхода из Серости были вовсе не о Принесшем-Войну. Его руки, по-прежнему с черными когтями и костями, задержались на совершенных и бессмертных дверях из серого камня, погладили их великолепные швы и соединения. Тролли ушли с поверхности Атхаса, но их дома были готовы приветствовать их, если завтра они будут в состоянии вернуться.

С человеческим жильем было совсем иначе. Отвернувшись от домов троллей, Хаману посмотрел на безжизненную долину под собой. Не война опустошила Кригиллы. Долина была совещенно невредима, когда Хаману ушел из нее. И ни один Доблестный Воин не ступал на ее плодородную землю, пока не пришел Борс, в облике дракона и с безумием дракона, и не выпил из нее жизнь.

Через сотню лет после того, как он насытился полностью и завершил свою трансформацию, Борс восстановил свое душевное здоровье, пришел в себя, но земля — земля не была так удачлива. Небо над долиной было постоянно затянуто красным туманом, туманом из пепла и золы. Пока этот червяк, Тихиан, не начал напускать на Урик свои мрачные ураганы, обыкновенный смертный видел дождь не больше одного раза за жизнь — к тому же дождь из грязных, мутных капель, даже близко не напоминающий приносящий жизнь небесный водопад из детства Хаману.

Дождь или нет, но ветер все еще дул в Кригиллах. Тринадцать веков постоянного обжигающего ветра похоронили долины под неровным, вечно волнующимся покрывалом серо-коричневой грязи. Сама земля под грязью была хороша, возможно даже лучше чем та тяжелая почва, которую помнил Хаману. Если дожди вернутся — и фермеры построят террасы, чтобы сохранить землю до тех пор, пока многолетние растения не пустят свои корни — долины опять зацветут. А пока только скелетоподобные ветки самых высоких деревьев торчали из своих могил.

От гибели долин пострадал главным образом весь Атхас, а не он, почувствовал Хаману, отводя взгляд. Не осталось ничего, что бы напоминало то, что он потерял: Дэш, Дорин, его собственная человеческая сущность. В его памяти было лицо, которое он называл Дорин, но если бы его Дорин вдруг появилась сейчас перед ним, он не был уверен, что узнал бы ее. И она никогда бы не узнала его. Тот юноша, который танцевал для нее, исчез. И его преобразившееся тело не в состоянии выполнять сложные танцевальные па.

Столетия прошли с того момента, когда Хаману в последний раз хотел плакать над своим погубленным прошлым и желать умереть вместе с ним. Не было никаких богов, которые могли бы выполнить желания Доблестных Воинов. Он никогда не заплачет снова, и он прожил слишком долгую жизнь, чтобы просто отбросить ее в сторону, как кусок грязи.

В своей естественной форме Хаману был выше любого тролля. Он посмотрел на находящиеся на уровне его глаз вырезанные в камне надписи, которые когда-то он изучал с земли, и порылся в памяти, стараясь вспомнить их значения.

— Ты в состоянии прочитать их? — спросил голос из-за его спины, голос Виндривера.

Хаману выдохнул воздух, который он вдохнул еще в Ур Драксе. Сейчас он не хотел быть один. Голос тролля был самым правильным голосом для этого места в этот момент.

— «Приди, благословленное солнце», — ответил он, водя пальцем по словам-символам и выговаривая перевод. — «Согрей мои стены и мою крыщу. Пошли твои лучи жизни через мои окна и мои двери». — Он остановился, с пальцем на последней группе символов. — Вот этот означает «проснуться», а следущая пара «камень» плюс «жизнь» — они здесь на каждом камне каждой стены. Разбуди мои камни? Разбуди мой народ? Я не уверен.

— «Встань, возродись опять». Мы верим, что духи наших предков живут в камне. Мы никогда не вырубаем камни, как дварфы. Мы считаем, что это осквернение. Мы ждем, когда камень вырастет. И чем ближе он окажется к солнцу — верим мы — тем ближе наши предки к моменту возрождения.

— И ты до сих пор веришь в это? — спросил Хаману. Он не ожидал ответа, и не получил его.

— Кто научил тебя читать наши надписи? — требовательно спросил Виндривер, как если бы это знание было сакральным, запретным для любых нетроллей, и особенно людей.

— Никто, я научился сам. Я приходил сюда с рассветом, когда мог сбежать от домашних дел, представляя себе, как это все выглядело раньше. Я глядел на надписи и спрашивал себя: что бы я написал здесь, если бы я был тролль, жил в этом месте и смотрел, как солнце всходит над моим домом. Через какое-то время я решил, что знаю.

Молчанье затянулось. Хаману решил, что Виндривер ушел.

На какое-то мгновение ему захотелось приказать троллю вернуться, причем так, чтобы он не мог не подчиниться, потребовать, что он признал его образованность. Он выучил эту письменность без помощи кого бы то ни было, и, за исключением этих двух символов, которые имели дела с верой, о которой он не имел ни малейшего понятия, он читал правильно. Но это был бы фальшивый, безвкусный триумф в месте, которое заслуживало лучшего. Погладив камень в последний раз Хаману повернулся, и обнаружил, что он не один.

Виндривер сказал что-то на языке, который Хаману слышал считанное число раз и никогда не понимал. У тролля не было субстанции, как в материальном мире, так и в Серости, и никакой мыслеходец не мог прочитать его мысли.

— Я сам научился понимать ваши надписи. Но я никак не мог научить себя произносить их на языке троллей. Если хочешь оскорбить меня, делай это на живом языке.

— Я сказал, что ты читаешь хорошо.

Король-Лев слишком хорошо знал своего пленника, чтобы поверить ему. — Когда мекилоты полетят, — ответил он с вызовом.

— Да, ты прав, я сказал кое-что другое, но ты действительно хорошо читаешь. Это правда. А что до остального, не все ли равно — на живом или мертвом языке?

— Благодарю тебя, — ответил Хаману. Он не хотел спорить, во всяком случае сегодня. Но похоже без одного вопроса все же не обойтись: лицо Виндривера скорчилось в такой ужасной гримасе, которую он никогда не видел раньше. — Неужели это так страшно? Мальчик приходит сюда — человеческий мальчик. Он представляет себе, что он тролль и расшифровывает ваш язык.

— Вот то, что я сказал: как я хотел бы повстречать этого замечательного мальчика.

Некоторое время Хаману изучал землю рядом со своей правой ногой. Он вспоминал внешность этого мальчика, его голос, и вопросы в его голове, когда он стоял среди этих камней. Память была иллюзией: ничего не возвращается обратно.

— Я тоже хотел бы этого. Но у нас не было ни выбора, ни шансов. Раджаат лишил нас этого еще до того, как я родился. И может быть еще до того, как родился ты. Судьба пересекла наши пути на поле боя, на вершине утеса, над мрачным океаном, под мрачным небом, далеко от тех мест, которые мы об знали. Один неверный шаг, любого из нас, и мы никогда бы не встретились.

— «Один неверный шаг»?

— И Очистительная Война закончилась бы намного хуже, чем это случилось на самом деле. Ты мог бы держать Мирона из Йорама в безвыходном положении еще много лет, но Раджаат все равно нашел бы другую человеческую глину и вылепил бы из нее своего последнего Доблестного Воина. Тогда не осталось бы ни дварфов, ни эльфов, ни гигантов… и конечно троллей… — он опять остановился и поднял голову, прежде чем добавить слова, которые он не говорил давным-давно. — Мой друг.

Очерченный серебряным светом силуэт Виндривера не шевелился в свете солнца. — Я верю тебе, — наконец тихо сказал он, не уточнив, во что именно он верит. — Наша раса была обречена.

Гляда на опущенные прозрачные плечи Виндривера, Король-Лев вспомнил, что такое сострадание. — Вы верили, что ваши мертвые живут в камне, ожидая возрождения. Однажды, когда ветер очистит эти камни, они превратятся в троллей. Тогда ты сможешь научить их вашему языку. — Он подумал о плоском булыжнике, вставленном в его предплечие. — Быть может и ты возродишься, ты сам.

Ужасные серебряные глаза встретили взгляд Хаману. — Если бы души наших мертвых действительно жили бы в камне, Принесший-Войну объявил бы войну камням. Он сделал бы Доблестного Воина, который мог бы пить жизнь из камня.

Что ж, в этом была своя правда, Принесший-Войну мог сделать и такое. Если бы в этих руинах спала жизнь, последний Доблестный Воин Раджаата мог бы уничтожить и ее. — Я не… не буду. Это не случится. Не через три дня. Никогда.

— Ты учишься, — сделал Виндривер неожиданный вывод. — Из всего вашего проклятого рода ты единстенный, кто учится на своих ошибках.

— Я научился от тебя. Но когда нет выбора, не может быть и ошибок. Когда Раджаат пришел ко мне в Урик и я сбежал от него, ты издевался надо мной…

— Ничего подобного, в тот день я не издевался над тобой.

— Ты ждал меня, когда я вышел из Серости около Кемалока. Ты очутился там первый, ты в точности знал, куда я пойду. Ты сказал, что если я сбегу — если я буду бегать без конца — Раджаат сделает нового Доблестного Воина, который заменит меня. Как много лет прошло к этому времени с того дня на утесе? За все это время ты не сказал ни одного слова — я даже думал, что ты не можешь говорить. Как человек, я был еще молод — но что я знал и умел? Сражаться и управлять. Ты был намного старше. И конечно я послушался тебя. «Подумай о том, чему Принесший-Войну научился от тебя!» Я никогда не забуду эти слова; я помню их так, как будто они были сказаны вчера. Я осознал, что совершенно недостаточно не подчиниться Раджату; я должен остановить его. Я должен остаться его последним Доблестным Воином. Чтобы никого не была за мной.

— Я поклялся не разговаривать с тобой. Но ты порвал с Принесшим-Войну. Я видел это, слышал это, но не верил в это. Ты отказался от того, что он тебе предложил. Тогда ты побежал к Борсу, и я испугался за тебя, моего врага, моего тюремщика, и я нарушил свою клятву, — сказал призрак тролля, печально и торжественно.

— Ты заставил меня задуматься до разговора с Палачом-Дварфов.

— Все, что сделано, к лучшему, Хаману. Все к лучшему, даже то, что было сделано много лет назад…

Борсу не слишком понравилось внезапное появление другого Доблестного Воина за линией осады Кемалока. Палач-Дварфов обрушил серию псионических атак на своего завернутого в иллюзию посетителя. Хаману отразил все, что обрушилось на него, не отвечая ударом на удары.

После короткого затишья, одинокая человеческая фигура вышла из лагеря осаждающих. Сегодняшний день был не самым лучшим временем для встречи с другим Доблестным Воином. Борс ясно дал это понять с самого начала.

Как объяснил Борс, десять дней назад он сразился в успешном, хотя и не решающем сражении с армией дварфов здесь, в Кемалоке. И он нанес их королю, Ркарду, смертельную рану — по меньшей мере Борс думал, что она была смертельной. Впрочем, Борс был не уверен. Добрая половина его злости проистекала именно из-за этого. Меч, которым Борс сражался в битве, был зачарованным. Раджаат дал его ему в тот самый день, когда сделал его тринадцатым Доблестным Воином. По идее любая рана от этого меча была смертельная для дварфов — и он воткнул его в Ркарда — но проклятому дварфу повезло.

Своим топором он ударил Палача-Дварфов так, что вырвал кусок мяса из его плеча. Обычного смертного такой удар рассек бы пополам, но даже Борсу пришлось несладко: он был потрясен, неспособен удержать меч в руках и упал, потеряв сознание. Его офицеры на руках вытащили его с поля боя, оставив меч в волосатой груди дварфа. Борс признался, что придя в себя он в ярости убил трех своих лучших людей, прежде сумел совладать с собственным гневом. Его собственной жизни не грозило ничего, но потеря меча была невосполнима.

Хаману терпеливо выслушал рассказ Палача-Дварфов и мудро не упомянул, что его собственная победа над троллями не зависела ни от какого волшебного оружия. Он подождал, пока другой Доблестный Воин не успокоился и не задал очевидный вопрос.

— Что случилось? Что ты хочешь? Кто послал тебя? Почему ты здесь? — выпалил Борс.

— Раджаат пришел ко мне в Урик.

— Это моя война, Сжигатель-Троллей, и я скоро завершу ее. Никто не должен вмешиваться в мое дело, в мое убийство. Если Раджаат что-то там прошептал тебе на ухо, это твоя проблема, не моя.

— Нет, — возразил Хаману. Он открыл свое сознание, чтобы показать свою встречу с их общим создателем, но Борс защитился от вторжения чужих мыслей. — Он сказал мне, чтобы я закончил твою войну…

— Никогда, — прорычал Борс и быстро сотворил еще одно заклинание. — Я предупреждаю тебя.

— и начал другую Очищающую Войну, на этот раз против самого человечества.

Тонкий как игла луч оранжевого цвета ударил из ладони Палача-Дварфов прямо в живот Хаману. Поднялись клубы маслянистого дыма, но Хаману тут же отклонил луч, подставив под него свою ладонь. Упав на землю, оранжевый луч прожег линию не меньше ста шагов в длину на и так заваленной пеплом и золой земле.

— Он показал мне, как это должно быть сделано, — сказал Король-Лев, — и дал мне предвкушение смерти человечества.

— Мы можем убивать кого угодно, — устало сказал Борс, как если бы он объяснял очевидные вещи ребенку-недоумку. — Убей всех в Урике, если тебе так хочется, но держись подальше от моих проклятых дварфов, и знай: если ты затеешь войну с человечеством, тебе придется сражаться со мной.

— Я выиграю.

— Когда мекилоты полетят, Хаману. Ты последний, и самый слабый. Ты, может быть, истребил троллей, но только потому, что они и так были уже на грани, когда Мирон потерял свой огонь. У тебя нет ни ума ни силы, чтобы сражаться с любым из нас. Возвращайся в Урик. И, кстати, будь поосторожнее — я слышал, что ты принимаешь полукровок. Только дай убежище хотя бы одному дварфу, и я нападу на тебя.

— Забудь о дварфах, — посоветовал Хаману. — Лучше подумай о том, что будет после победы. Что он пообещал тебе?

— Новое человеческое королевство в новом человеческом мире, чистом мире, без дварфов и прочих червяков, возникших в Возрождение. Я буду править в Эбе — или здесь, в Кемалоке — поке не отвоюю Тир у старого Калака. А потом, кто знает? Мы вовсе не должны быть врагами, Хаману. Мне кажется, что сейчас все это вполне реально.

— Мне казалось, что ты умнее. Я думал, что ты знаешь его получше, а ты веришь ему.

— Если бы Раджаат мог сам вычистить мир, никого бы из нас не было. Он Принесший-Войну, но не воин и не генерал на поле боя. Первый волшебник, но не король-волшебник. Он нуждается в нас больше, чем мы в нем.

— А ты смотрел на себя, Борс? — Хаману сбросил с себя иллюзию. Он был уже вдвое выше обычного человека. Челюсти увеличились, из них торчало множество похожих на клыки зубов, нос превратился в костяной гребень, который даже немного мешал зрению. Тот же самый гребень продолжался через уменьшившиеся лоб и череп. Похожие превращения произошли в каждой части его тела.

Сосредоточенный на том, что, как он надеялся, станет последней битвой человечества с Возродившимися дварфами, Борс вовсе не горел желанием говорить о чем бы то ни было с тем, который больше не был человеком. Бросив кусок ткани на землю, чтобы придать нужную форму заклинанию, Борс попытался снова надеть на Хаману привычную черноволосую и рыжевато-коричневую иллюзию.

— А теперь вон! — прорычал Палач-Дварфов из Эбе своим собственным голосом.

Хаману стряхнул с себя заклинание. С сотнями человеческих смертей, которые он все еще ощущал на своем драконьем языке, и насмешками Виндривера, все еще звенящих в его ухе, он умолял Борса, опять открыв свое сознание: — Дай мне показать тебе…

— Я видел достаточно.

Потеряв терпение и поняв, что спокойные уговоры — противные его природе — не приведут ни к чему, Хаману широко развел руки. Борс приготовил другое заклинание, но прежде, чем он успел применить его, Хаману выпустил на него свое заклинание. Воздух между худым королем Урика и белокурым человеком полыхнул ярчайшей вспышкой, когда Хаману обнаружил умирающих ветеранов, чью жизненную энергию Борс использовал для своего заклинания. Он аннигилировал их, тем способом, который ему показал Раджаат, и Борс почувствовал эхо их смертей. Когда свет погас, Палач-Дварфов стоял, держась рукой за грудь, а в его армии завывали гонги, подавая сигнал «опасность».

С рукой, все еще прижатой к сердцу, Борс отвернулся от Хаману и взглянул на свой встревоженный лагерь. — Я чувствовал, как они умирают и не мог остановить это. Если бы я попытался, ты бы выпил мою жизненную сущность, тоже. — Он опустил руку и повернулся к Хаману. — Что же ты такое?

— Последний Доблестный Воин Раджаата: Сжигатель-Троллей. Аннигилятор всего человечества. Я выиграю, — повторил Хаману свое более раннее утверждение. — Если начну войну. А если я не начну, он сделает другого, который начнет.

— Черная Линза? Ты делаешь это с ее помощью? Ты связан с ней как-то иначе, чем мы все?

— Я не спрашивал, а сам он меня не просветил. Может быть это Линза. Иногда я думаю, что это солнце. Это было во мне с самого начала, но до сегодняшнего дня я не знал, как использовать это.

Хаману в третий раз открыл свое сознание, и на этот раз Борс увидел, как Раджаат посещает Урик: сотни людей, аннигилированных в одно мгновение, с одним вздохом. От них не осталось ничего, даже пятнышка сажи или пепла на дворцовых полах.

Борс начал ругаться так, как ругаются ветераны: от всего сердца и совершенно бессильно.

Хаману прервал его. — Он сказал, что человечество должно быть вычищено, потому что мы все деформированы, испорчены. Он хочет вернуть очищенный Атхас халфлингам. Он сказал, что этот мир принадлежит им, не нам.

— Он безумен.

— Да-а, а потом он скорее всего вычистит и халфлингов, тоже. Единственный вопрос, который стоит того, чтобы его задать, можем ли мы остановить его? Я могу сопротивляться ему, неподчиняться ему, но я не могу остановить его, по меньшей мере в одиночку. Вот если бы мы все вместе напали на него…

— Ты то выживешь, — быстро ответил Борс, застарелое недоверие вспыхнуло в его глазах. — Ты будешь лежать и ждать, пока не останешься последним.

— И тогда он убьет меня, а потом найдет кого-нибудь другого, который аннигилирует человечество. А может быть и нескольких. Какую цену ты готов заплатить за это?

Борс не говорил и не двигался.

— Да начни же наконец думать, ты, Доблестный Воин. Он, скорее всего, уже ищет другого сына фермера, прямо сейчас. Может быть, что на этот раз он возьмет кого-нибудь из твоей армии. А может быть, что он уже выхватил бедолагу и ведет его по ступенькам в свою трижды проклятую белую башню.

— Нет, не может быть. Ты же сам видел, как это происходит. Он нуждается в нас…

— Нуждался.

Еще одно ругательство, потом Борс повернулся и взглянул на полуразрушенные башни Кемалока. — Пять дней. Если наше дело продлится дольше, коротышки разбегутся по щелям, осаду можно снимать.

Борс дал себе слишком короткое время для свержения Принесшего-Войну.

— Тебе придется быть очень убедительным, — сказал Хаману. — С кого ты начнешь?

— С Сильвы, — без колебания ответил Борс.

Хаману внутренне удивился. Лично он оставил бы красноволосую Кару-Фей и искусительницу Доблестных Воинов напоследок. Но он прошел так много только для того, чтобы заручиться помощью Борса, поэтому Хаману сохранил свое мнение при себе, пока Палач-Дварфов отдавал приказы своим высшим офицерам, объясняя им как продолжать осаду, пока его не будет.

С того дня, как Доблестные Воины выпили кровь друг друга в тени белой башни Раджаата, Сильва постоянно приглашала Хаману посетить ее убежище. Эти приглашения стали более частыми и более откровенными с того времени, как он покончил с троллями и занял место среди Доблестных Воинов, одержавших окончательные победы. Ее послания стали особенно настойчивыми с тех пор, как он завладел Уриком и начал преобразовывать пыльный маленький городок в столицу района.

Они соседи, писала Сильва на обыкновенных листах пергамента, которые ее миньоны приносили к воротам Урика, или шептала в загадочной, наполненной запахом мускуса тишине, которая время от времени возникла в самую полночь в разных уголках его скромного дворца. Они должны получше узнать друг друга. Они должны заключить союз, и тогда, обещала Сильва, они и их города будут непобедимы.

Хаману не обращал внимания ни на одну из ее попыток. Он не забыл противного сочетания страсности и презрения, с которой она когда-то глядела на него, в тот единственный раз, когда они стояли лицом к лицу. Он не хотел иметь ничего общего ни с ней, ни с ее приглашениями.

Однако у сына фермера отвисла челюсть, когда Борс привел его из Серости в алебастровый дворик, и он начал сомневаться, правильно ли он поступает, оставляя свой дворец скромным и неукрашенным. Музыкальные фонтаны, цветы, поющие птицы, изобилие людей, одетых в блестящие одежды из цветного шелка… он никогда даже не мог себе вообразить подобные вещи. Сильва очистила Атхас от фей, потом поселилась в древнем городе Ярамуке, где бесцельно проводила дни и года, управляя покорными гражданами из своего роскошного дворца. Хаману покачал головой и поменял свою внешность так, чтобы соответствовать окружавшей его роскоши — по меньшей мере он надеялся, что она соответствует.

Сильва приветствовала Борса тепло и фамильярно; Хаману без труда установил, что их знакомство была старым и интимным. Зато его она приветствовала как кес'трекела, только что свалившегося с трупа.

— Ты будешь пировать со мной? — спросила она, ее губы были около его уха, руки погладили его волосы.

Губы, уши, руки, волосы — даже крепкие мышцы на задней поверхности шеи Хаману — все было иллюзией, но даже под покровом этих иллюзий Доблестные Воины Раджаата оставались мужчинами и женщинами. Сам Хаману, по меньшей мере, знал, что он остался мужчиной. Он помнил все мгновения любви в руках Дорин; и в руках Джикканы, тоже; и редких других женщин в его смертные годы. После того, как Раджаат сделал его Доблестным Воином, он, на тяжком опыте, узнал, что существуют смертельные пределы для иллюзии. Здоровое бессмертие Сильвы увлекло его своими опасными возможностями.

Он оттолкнул ее, сильнее, чем намеривался. — Мы пришли поговорить о Раджаате…

— У тебя все еще манеры пожирателя грязи, Хаману, — прервал его Борс. — Постарайся вести себя так, как полагает Доблестному Воину.

Немногими словами и несколькими небрежными жестами двое более опытных бессмертных пробили защиту Хаману. Они ловко показали его неуклюжесть и необразованность, что, увы, не было иллюзией. Он был молод в сравнении с ними и мало чего знал. Да, он умел сражаться, но не знал, как надо сидеть посреди обилия подушек, окружавших праздничный стол Сильвы, какие из незнакомых деликатесов надо есть пальцами, а для каких требуется нож.

А что касается неотложного дела, приведшего Хаману в Кемалок, а потом их обоих в Ярамуке, Борс небрежно упомянул о нем между ягодами и пирожными с кремом.

— Кстати, ты знаешь, дорогая, что Раджаат не собирается останавливаться на расах Возрождения? — вскользь спросил он. — Он собирается сотворить еще одного Доблестного Воина, который вычистит Атхас от — представь себе — людей.

Сильва поставила на стол свой бокал с игристым вином. Ее иллюзия сохранила свою красоту, даже когда она нахмурилась, но ее внутренняя природа — сердце и сознание победившего Доблестного Воина — разоблачила себя. — А как же мы? И что с его обещаниями? Мы, что, должны будем править миром, наполненными зверями и халфлингами?

— Скорее всего, — ответил Борс, изучая взглядом ягоду с крапинками, беззаботно устровшуюся на кончике его ножа. Затем он взорвал ее своей мыслью. — Или он сотворит еще одного Доблестного Воина, который вычистит и нас, тоже.

— Его необходимо остановить.

— Согласен. Ты с нами? — спросил Палач Дварфов, повернувшись от Сильвы к Хаману, который как раз, в самый неподходящий момент, посадил пятно от ягоды на рукав туники.

Губы, красные как пятно на рукаве, разошлись в снисходительной улыбке. — У вас есть план? — спросила она Борса, не Хаману.

— Конечно, но требуется участие нас всех, всех до единого.

Темные глаза Сильвы сузились. — И тебе нужно знать, где находится каждый?

— Вряд ли я могу спросить об этом Принесшего-Войну, не правда ли?

— Или маленького Сача.

— К нему я обращусь в самую последнюю очередь, и приведу его силой, если понадобится.

— После того, как я скажу тебе то, что тебе нужно узнать?

— Я надеюсь, моя дорогая волшебница. — Борс положил свою ладонь на руку Сильвы.

Она вытащила свою руку из-под его. — А, ты всегда обещаешь, и твои обещания пусты, как и Раджаата. — Ее улыбка противоречила ее словам.

Слишком радушная, заметил себе Хаману, и адресованная только Борсу — и никакой признательности ему, а ведь без него они бы ничего не знали о планах Принесшего-Войну. Более старшие Доблестные Воины исчезли, оставив Хаману с шелками, рабами и остатками еды на столе — замечательное соседство! Когда они вернулись Сильва уселась на подушкам очень близко к нему, пока Борс стоял за дверью.

— Оставайся там, Хаману, — холодно сказал более старший Доблестный Воин.

Приказ, а не предложение, а Хаману не любил, когда ему приказывали, и не любил, когда к нему относились как к ребенку или рабу. Если Борс ничему не научился в Кемалоке, придется преподать ему урок прямо сейчас.

Внезапно воздух в пиршественном зале Сильвы застыл. Капли воды повисли в фонтанах, люди-рабы повалились на землю. Борс действовал; Хаману еще не сделал ничего, чтобы навредить им.

Когда он начал вставать, Сильва бросилась в ноги Хаману. Она запутала его в подушках. Огромный, прочный дворец задрожал, когда они упали друг на друга.

— Оставайся со мной, Лев из Урика, — потребовала она, пока они боролись, применяя ограниченные, но сильные заклинания.

Много лет назад офицеры Мирона из Йорама унижали его своим великолепным владением мечом. С того времени Хаману провел много лет, тренируясь в искусстве владения самым разнообразным оружием, только для того, чтобы быть уверенным, что такое никогда не повторится. Он думал, что поскольку он силен и отлично подготовлен к бою любым видом оружия, он победит в любом бою. А теперь выяснилось, что ему потребуется по меньшей мере несколько дней, чтобы понять коварные стратегии, при помощи которых по традиции сражаются женщины и побеждают. Сильва использовала его львиную силу против него самого. Она выпивала его заклинания с такой же скоростью, с какой он творил их, а потом схватила его руку и изогнула ее за спиной так, что, казалось, черные кости под иллюзией вот-вот треснут. Когда он признал свое поражение, она опять прошептал ему в уха своим хриплым соблазнительным голосом.

— Так будет лучше. Поверь мне.

Хаману был склонен доверять ей не больше, чем Раджаату.

— Я вернусь с другими и мы вместе займемся Принесшим-Войну, — сказал Борс от двери. — А тем временем ты, быть может, научишься чему-нибудь полезному.

Сильва отпустила свой захват, когда Борс исчез. Лев из Урика быстро оценил примущества трюков, которые она показала ему, постарался быстро выучить их, и в следующей схватке сумел заломить ее руку.

— А теперь, что ты собираешься делать, Лев из Урика, — спросила она. Ее голос донесся из-за ее плеча, в то время как лицо было воткнуто в подушку. — Ты быстрый и сильный фермерский парень, но этого недостаточно.

Позже Хаману проклинал искристое, переливающее на свету и неожиданное крепкое вино Сильвы. Но вино было не виновато; никакое количество вина не могло повлиять на него — ничуть не больше, чем любые деликатесы насытить его худое тело. Он был молод, с точки зрения бессмертных, но не так уж мало лет прошло с того момента, когда он в последний раз коснулся щеки женщины и не оставил на ней шрама или поцеловал ее в губы и при этом не пошла кровь.

Со временем Хаману научился создавать очень тонкие и изысканные иллюзии и мог обольстить любого, кого пожелает, а мог и тайно проникнуть в сознание смертного человека, чтобы исследовать мир с его точки зрения. Со временем он и королева Ярамуке опустились до постоянных ссор, которые закончились ее смертью и разрушением ее города. Но до того Сильва честно предлагала ему если не любовь, то очарование, и он предлагал тоже самое ей.

Лев из Урика был совсем другим человеком, когда через два дня Борс вернулся. Десять других Доблестных Воинов, один за другим, вышли из Серости вслед за Палачом-Дварфов. Хаману сохранил свой темперамент при себе и ничего не сказал, когда увидел, как уверенно Палач из Эбе взял на себя командование всеми Доблестными Воинами и объявил всем, что только он один знает, как освободиться от их общего создателя.

Частично Хаману оставался спокойным еще и потому, что видел, как они обошлись с Сачем Арала, сикофантом[3] Раджаата. На этот раз не было даже еле заметных цепей, связывавших Проклятие Кобольдов, но его глаза были выпучены и он не говорил ничего, если ему не приказывали Борс или Дрегош. Хотя Хаману не думал, что они в состоянии контролировать Короля Урика, как они контролировали Аралу, он не собирался рисковать и спорить с ними. Это и было самое большое изменение, которое Сильва сделала в нем: Лев из Урика не должен доказывать ничего другим, как только он доказал это самому себе.

Хаману уже мерялся силами с Борсом, но Палач Дварфов не Принесший-Войну. Если Борс желает быть знаменем их восстания, пусть будет, и флаг ему в руки. Хаману не будет ему в этом мешать. Заодно это дает ему самому возможность для другого восстания, если понадобится. Доблестные Воины Раджаата появлялись на свет с предательством в костях. Хаману не был исключением.

Когда полдень в Ярамуке плавно перешел в вечер, а их стратегия был полностью разработана, Хаману спокойно принял предписанную ему роль. Их идея была проста, хотя и рискована. Выйдя из Серости все вместе и как можно ближе к белой башне Раджаата, каждый из них сотворит отвлекающее, разрушающее заклинание. Ни одно из этих заклинаний не будет достаточно, чтобы преодалеть защиту первого волшебника, но все вместе они смогут отвлечь и занять его достаточно надолго, пока Дрегош, Борс, Пеннарин и Хаману — четверо воинов, гордившихся своей грубой силой — попытаются сразить своего создателя физическим оружием. Если у них этого не получится — и все четверо погибнут — остальные попытаются разрушить Черную Линзу Раджаата.

Лучше, решили они, жить без магии, которую они получали от нее, чем оказаться лицом к лицу с гневом Раджаата, подкрепленным существующей Черной Линзой.

Их простая стратегия приказала долго жить, когда они еще были в Серости. Дикие порывы ветра налетели на кучку Доблестных Воинов. Казалось, что они дули сразу со всех сторон и из каждого уголка нижнего мира. Ветер бил по ним с такой силой, что могучие волшебники ударялись друг друга или, наоборот, разлетались в разные стороны.

Слишком много Доблестных Воинов, слишком много неестественных созданий даже для этого неестественного места, подумал Хаману, пытавшийся сохранить ориентацию в этом хаосе.

Однако у Борса было менее благотворительное мнение на этот счет. Арала! Берегитесь Сача Арала — он позади нас!

Благоразумие заставило Хаману немедленно выпустить сине-зеленый огенный шар со своей правой руки, другие поступили также. В результате они ослепили друг друга, пытаясь остановить предательство Сача. Проклятие Кобольдов громко закричал, прося пощады, но ее не было, пока Дрегош не сообщил остальным что схватил предателя. Ветры немедленно прекратились. Доблестные Воины перегруппировались и продолжили свой путь к белой башне Раджаата, которая сияла в Серости как прядь чистейшего белого цвета.

В молчании Воины окружили маяк нижнего мира, а потом все разом вернулись в материальный мир, где в тенях лунного света поджидал их Раджаат Принесший-Войну.

Огненная пасть схватила Пеннарина прежде, чем он успел вымолвить хотя бы слово из приготовленного заклинания. Пасть сомкнулась, и первый Доблестный Воин Раджаата исчез.

Хаману вздохнул и выпалил свое заклинание: простое преобразование сухой, твердой как камень земли в болото, горячее и липкое, как расплавленная лава. Земля под ногами Раджаата начала светиться. Через суматоху и гул заклинаний и контрзаклинаний, Лев из Урика услышал, как Принесший-Войну выкрикнул его имя.

— Хаману… Хаману, ты следующий.

Темное, изломанное, наполненное болью заклинание полетело в сторону Хаману. Хаману показлось, что оно холодное и едкое, и предназначено для того, чтобы лишить его плоти, но медленно и постепенно, как тает лед. Но лучше было не проверять, Хаману согнулся и отослал медленную пытку Раджаата в Серость, где ему было некому вредить. Потом он выхватил свой золотой меч и бросился к своему создателю по земле, ставшей предательской из-за его собственного заклинания.

Похоже, стратегия Доблестных Воинов побеждала. Хотя они и не сумели застать Раджаата врасплох, как собирались, и с самого начала потеряли Пеннарина, Принесший-Войну был окружен. Борс уже брел к Раджаату через дымящееся болото даже впереди Хаману. Палач-Дварфов выташил свой меч, темное металлическое оружие, которое сверкало алым огнем в свете полуночных звезд. Это был не тот меч, который дал ему Раджаат; он специально заколдовал алый клинок, что бы тот стал оружием против Принесшего-Войну. Хаману не спорил. Он не собирался советовать другому Доблестному Воину, каким клинком надо сражаться во время восстания.

Дрегош возник слева от Хаману. Его называли Смерть Гигантов, и его оружием была простая каменная кувалда. Если и был один Воин и одно оружие, способное проломить череп Принесшего-Войну, это был Дрегош и его кувалда. Борс и Хаману согласились бить пониже и оставить Дрегошу отвратительную голову Раджаата.

Палач Дварфов ударил первым: сильный и точный удар ниже ребер Раджаата и клинок глубоко вонзился в его живот. Кровь, желчь и даже кишки Раджаата скользнули по темно-алому мечу. Принесший-Войну завыл; из его разинутого рта вылетела струя огня. Хаману наклонился, пропуская пламя над собой, и прыгнул вперед, ударив мечом в бок Раджаата. Золотой меч проскользнул между ребер первого волшебника, а потом остановился, как если бы ударился в что-то неподатливое, вроде камня. Хаману погрузил ногу с черными когтями в болото и надавил посильнее; меч опать начал двигаться.

Огонь обжег череп Хаману, потом боль пошла по спине. Каким-то образом он сумел удержать руки на рукоятке и заставить меч вонзиться еще глубже.

Хаману. Посмотри на меня, Хаману.

В словах Принесшего-Войну, псионически проникших в сознание Хаману, была какая-то сила, которой невозможно было сопротивляться, принуждение, которое заставило Льва из Урика поднять голову и встреть взгляд разных глаз своего создателя.

Возьми их, Хаману. Возьми их всех! У тебя есть сила.

Это была та самая сила, которую Раджаат предложил ему в Урике. Хаману отказался во второй раз.

— Никогда! — поклялся он.

Он собрал последние оставшиеся силы и с ревом надавил на меч. Раджаат упал на спину, в сторону Дрегоша, который как раз махнул своей кувалдой. Раздался звук, как если бы луны столкнулись, белая башня вздрогнула. Раджаат пополз, избегая завершаего удара Дрегоша. Болото заколебалось, Воины, стоявшие на его поверхности едва не упали, но в этот момент Раджаат потерял сознание и затих. Могучая магия, которой управлял непостижимый интеллект первого волшебника, дико зашипела и исчезла.

— Он мерт? — спросила одна из женщин.

— Нет, — вместе ответили Борс, Хаману и Дрегош, прежде чем Смерть Гигантов занес кувалду для нового удара.

Страшный удар разбил вдребезги выдающийся вперед лоб, но ответ не изменился.

— Он не может умереть, — сказал кто-то. — Не пока мы живы.

Никто не спорил.

— Что теперь? — это Албеорн, метаморфоза сделала его похожим на эрдлу. — Если мы не можем убить его, тогда что мы можем сделать?

— Давайте запрем его куда-нибудь. В какое-нибудь место, достаточно темное и глубокое, — предложила Иненек.

Галлард Погибель Гномов хмыкнул. — Глупо. Тень — источник силы Принесшего-Войну.

— Тогда в такое место, где будет настолько темно, что не будет никаких теней. — Я знаю несколько мест, где никогда не бывает света дня и вообще никакого света, — сказал Дрегиш со злобным смешком.

— Помести его туда, — возразил Галлард, — и он воспользуется Черной Линзой, чтобы сжечь нас всех.

Борс почистил свой сверкающий меч и убрал его в ножны, которые исчезли в его ноге. — Ну хорошо, Галлард, а что ты предлагаешь? — Он широко развел руки в преувеличенном поклоне, но его голова была поднята, а глаза не отрывались от лица Погибели Гномов.

— В центре нижнего мира, Серости, лежит Чернота, а под Чернотой…

— Серость вовсе не плоская, — прервал его Албеорн. — Если и есть Чернота в ее середине, это означает только то, что под ней есть еше больше Серости!

— Заткнись, хам!

Галлард послал заклинание в соперника. Воздух вокруг Убийцы-Эльфов засветился от охранного заклинания, потом он засветился вокруг всех. Долгие несколько мгновений никто не произносил ни слова. Наконец Сильва убрала свою зашиту.

— А под Чернотой? — спросила она, побуждая Галларда закончить свою мысль.

— А под Чернотой мы сделаем Пустоту, где не только не будет ни света, ни теней, но они и не смогут возникнуть.

— А что с Черной Линзой? — спросил Борс.

Галлард пожал плечами. — Пока Черной Линзе не надо будет ничего усиливать, она останется ничем.

— А не лучше ли разрезать его на части и взять себе по кусочку? — предложил Виан из Бодаха.

Хаману посмотел на Грозу-Пикси. Даже одетый в иллюзию Виан оставался маленьким, ничтожным созданием. Он уничтожил крошечную расу беззащитных, робких существ, поклонявшимся деревьям. При этом он даже не убил их, но превратил их божества-деревья в пепел при помощи волшебства. Пока Хаману спрашивал себя, как этот трус мог предложить разрезать их еще живого создателя на части и взять себе по куску кровавого мяса, другие Доблестные Воины уже шутливо переругивались, как надо резать Раджаата и какая часть кому достанется.

Их непристойные шуточки были внезапно прерваны, когда синяя искра промелькнула среди запекшейся крови, в которую превратилось лицо Раджаата.

— Он лечит сам себя. — Борс подтвердил то, что они все и так поняли.

Они все окружили своего создателя, и, громко ругаясь, наложили на него охранные заклинания.

— Этого недостаточно, — предупредил Галлард. — Заклинания сдержат его только до восхода солнце. Его собственные кости дадут ему тень. Или сегодня ночью мы поместим его в Черноту, или завтра мы присоединимся к Пеннарину.

Пеннарин. Где сейчас Пеннарин? Чернота, сказал Галлард. И откуда Галлард так много знает центре серости или о том, что лежит под ним? Кто научил Погибель Гномов, где он выучил все это? Зачем ему понадобилось выучить такие странные вещи? Кого он собирался запереть в этом странном, неизвестно где находящимся месте, где нет ни света ни тени, где не существует ни время ни пространство? Раджаата? Или Галлард собирался запереть там их самих, со временем?

Так много вопросом, но нет ни единой причины задавать их сейчас. Воины не могут убить своего создателя, но и не могут дать ему полностью вылечиться. Так что остаеется только Пустота Галларда под Чернотой. Хаману совсем не был в восторге от того, что придется довериться Галларду и идеям Галларда — но у него самого не был никаких идей, как и всех остальных.

— Не пора ли действовать? — спросил он, прерывая молчание, которое угрожало продлиться до утра.

Галлард усмехнулся, показав острые клыки, прятавшиеся за слабыми и толстыми губами. — Но мы нашли только один путь, не так ли?

И действительно, был только один путь: следовать указаниям Погибели Гномов, напрячь все их силы и опустошить Центральные Земли, выкачав из них необходимые элементы еще до рассвета, засыпав землю золой и пеплом, а потом доставить все нужное на верхушку белой башни Раджаата, где Галлард — и только Галлард — сидел в Хрустальном Шпиле перед Черной Линзой ожидая их и набираясь энергии. Положив склянку с дымящимся реальгаром[4] у ног Погибели Гномов, Хаману спустился по спиральной лестнице на землю. Вновь надев на себя свою человеческую иллюзию — которая всяко было более приятна, чем его настоящая худая фигура — он опять оперся на разрушенную стену. Доблестные Воины нуждались во сне примерно так же, как они нуждались в еде, но даже бессмертному сознанию надо несколько спокойных мгновений чтобы обдумать то, что произошло этим днем и ночью.

Большой Гутей исчез за горизонтом. На небе с тысячью звезд остался только маленький Рал. И ничто не сверкало так ярко, как охранные заклинания, наложенные слоями на тело Раджаата, и напоминавшие зеленые шелковые покрывала. Глядя на постоянно менявшийся рисунок заклинаний, Хаману потерял сам себя. Его мысли странствовали так далеко, что его сознание казалось пустым и почти миролюбивым. Глядя прямо перед собой он не видел ничего пока — с толчком возвратившегося сознания — он не заметил черную тень, которая разрезала охранные заклинания.

Он исцелился. Он ломает зашиту, подумал Хаману, холодный ужас стиснул его горло.

Но тень не была Раджаатом. Человек, склонившийся над телом Раджаата, отбрасывал тень; Хаману ясно видел ее. Человек, который был так занят снятием охранных заклинаний, что не услыпал легкие шаги другого Доблестного Воина за своей спиной, и не почувсвовал, как с его тенью смешалась другая тень, пока не было слишком поздно.

— Арала! — крикнул Хаману, схватив худую шею предателя и отрывая его от почти законченной работы.

Объекты, которые могли быть зубами Принесшего-Войну или костистыми пальцами торчали из руки Сача — за исключением того, что преступник не был Сачем Арала. За короткий момент, прежде, чем иллюзия соскользнула с облика врага, он узнал лицо Виана из Бодаха: того самого Виана, который раньше предлагал разрубить Раджаата на куски.

С руками и ногами в своей настоящей форме, Гроза Пикси выпустил когти, которые через иллюзию вцепились в настоящее тело Хаману. Лев зарычал, но крепко держал свою добычу, пока другой Доблестный Воин не появился, чтобы проверить что случилось. Неспособный отделить виноватого от невиновного, новоприбывший захлопнул заклинания вокруг них обоих. Ноги и руки Хаману стали тяжелыми, как пики Кригилл, но он все равно держал Виана. Еще одно заклинание — два, три, больше чем он мог сосчитать — окружили его. Рука, которая и так была тяжела, как гора, совершенно закостенела, когда поток заклинаний прекратился и Дрегош потянулся, чтобы освободить Виана.

— Он рассеял охранные заклинания! — объявил Гроза Пикси, когда настоящие пальцы Хаману больше не сжимали его горло. — Он осквернил Принесшего-Войну, осквернил его тело.

— Ты отрицаешь это? — Дрегош обратился к Хаману.

Тяжелый паралич ушел, Хаману согнул и разогнул мускулы, потом ответил. — Конечно отрицаю. Виан еще раньше сказал, что он хочет кусок тела Раджаата. Он описывает свое собственное предательство, не мое. Но вначале я подумал, что это Сач Арала. По ошибке я прокричал его имя.

Пар поднимался от носа Дрегоша, пока он переводил взгляд с Виана на Хаману и обратно.

— А где Сач? — спросил Албеорн, находившийся далеко справа от Хаману.

Он и все остальные быстро собрались. Некоторые вынырнули из нижнего мира, остальные из ночных теней. Среди них не было ни Сача Арала, ни Борса, ни, конечно, Галларда. Хаману осознал, что все смотрят на него, доверяя ему не больше, чем Виану, потому что он все еще был чужой в этой компании. Ему потребовалось несколько долгих мгновений, чтобы совершенно точно вспомнить, что Борс сказал им, когда он с Сильвой развлекались в Ярамуке, прежде чем хриплый голос Сильвы прервал молчание.

— Сач с Борсом, где же еще? Он не часть этого дела — чем бы оно не было. И Хаману тоже. Если Лев из Урика сказал, что Виан собирался отрезать кусок от Раджаата, я верю ему, и я думаю, что мы должны дознаться почему прежде, чем Борс вернется.

Сильва была права насчет Хаману, хотя он знал, что она дорого заплатит за поддержку его. Быть может она права и насчет Сача, тоже. Быть может сикофант Раджаата не имел ничего общего с задуманным Вианом мрачным делом. Но сам Виан поклялся, что все обстоит иначе.

— Это все план Сача, — стоял на своем Гроза Пикси. — Он сказал, что все части тела Раджаата равноценны; он сможет восстановить себя даже по одной живой части, если поместить ее в бассейн под Черной Линзой. Он знал, что вы опутали его заклинаниями, так что он пришел ко мне, а я…

— А ты пришел к Раджаату. Ты устроил шторм в Серости, когда мы вышли из Ярамуке. Ты использовал его, чтобы незаметно слетать к Раджаату и обратно. Вот почему он ждал нас, вот почему погиб Пеннарин, — заключила Инесс, которая вычистила орков с поверхности Атхаса.

Это могло быть совершенно правильным объяснением. Один из них предупредил Раджаата — если волшебство Раджаата не была настолько могущественнее их, что он выследил их в Ярамуке, а они даже не заметили этого. Если сама Инесс не была предателем — когда один из Доблестных Воинов объясняет поведение другого, он — или она — сразу становится подозреваемым в глазах других. Хаману сам получил такую порцию несколькими ударами сердца назад. Но если и бывает выдержавшее испытание временем дружба среди Доблестных Воинов, она была между Инесс и Пеннерином, и к тому же они все предпочитали думать, что есть хоть какие-то границы для мощи их создателя.

Так что все подозрения падали на Виана, который перекладывал ответственность на Сача Арала, а этого здесь не было и защитить себя он не мог. По мнению самого Хаману события вполне могли происходить и без предательства Сача: Виан мог узнать все, что ему было нужно от самого Принесшего-Войну после того, как он пробежал всю Серость, чтобы предупредить его об опасности. Но Хаману мудро сохранил свои мысли о предателях при себе, не сказав ничего, когда Борс вернулся с двумя безупречными обсидиановыми сферами в руках, волоча на буксире Проклятие Кобольдов.

У Борса возникло другое подозрение: — Галлард, — крикнул он настолько громко, что белая башня, в которой Погибель Гномов готовил заклинание пленения, затряслась.

Галлард заворчал и отказался выйти. Воздух между Хрустальным Залом на верхушке башни и Борсом, стоящим на земле рядом с Раджаатом, заискрил синими искрами, пока они молчаливо спорили, сознание против сознания. Потом воздух успокоился и Галлард появился снаружи. Он поклялся, что не знает, о чем говорит Виан.

— И, если этот жалкий трус сказал правду, тем больше причин запереть Раджаата под Чернотой.

Борс не согласился. — Не в башне и не в бассейне. И не около Черной Линзы. Если она действительно в состоянии восстановить его.

Погибель Гномов сказал, что нет никакой опасности от заклинания, которое он собирается использовать. Хотя он и использует Черную Линзу, чтобы усились свое волшебство, тело Раджаата при этом останется там, где оно находится сейчас, достаточно далеко от белой башни и от загадочного бассейна с темной водой.

— Оставайтесь здесь и смотрите, — предложил Галлард с редкой щедростью, — или поднимайтесь наверх и смотрите, как я произношу заклинание.

Борс и Дрегош согласились, что половина из них будет с Галлардом в башне, а остальные останутся внизу, на земле. Иненек сделала шесть черных бусинок, для тех, кто останется с Раджаатом, и пять белых, для тех, кто поднимется по лестнице. Они вытащили бусины в порядке творения, включая Аралу и Виана, и прятали в своей ладони, пока Хаману не вытащил свою. Бусена Льва оказалась черной; а все остальные успели побелить свои.

— Кто-то сжулил, — запротестовала Инесс.

— А кто-то нет, — миролюбиво заметил Дрегош. — Я останусь вместе с Хаману. Мы разберемся с предателями позже, после того, как разберемся с Раджаатом.

Борс отдавал приказы с таким видом, как если бы он был всеми признанный вождь, но даже Палач Дварфов разговаривал вежливо и осторожно с Дрегошем. Смерть Гигантов был чем-то особым, уникальным, даже среди Доблестных Воинов: когда Раджаат нашел его, Дрегош уже был бессмертным и уже воевал с расой гигантов. В своей естественной форме он был огромным созданием, самым сильным из всех Воинов, и ближе всего к несущему смерть существу, которое смертные называли Драконом.

Когда Дрегош добровольно изменил цвет своей бусины, все остальные дружно решили, что нет никакой небходимости менять цвет их.

— Мы узнаем, если они попытаются обмануть нас, — сказал Дрегош, указывая на охранные заклинания над телом Раджаата.

Хаману, который вообще не понял, что имел в виду Дрегош, что-то неразборчиво пробормотал.

— И тебе тоже придется плохо, если задумаешь обмануть меня, — добавил Дрегош.

— У меня и мысли такой нет.

Было похоже, что Дрегош не услышал его слова. — Учти, Хаману, что на Атхасе нет места, куда бы ты мог сбежать, если бы попытался обмануть меня.

— У меня и мысли такой нет, — повторил Хаману. — Я не из тех, кто жульничает.

Третий Доблестный Воин нашел слова Хаману забавными, и негромко хихикал, пока в башне Галлард творил свое заклинание под Черной Линзой.

С течении многих лет, с того момента, как Хаману видел троллей, прыгающих с утеса, Хаману проводил свое время главным образом управляя непокорными людьми, а не изучая нижний мир. Он знал, что Серость была скорее тенью, чем субстанцией, а Чернота была чистой тенью и отсутствием субстанции. Но он не был уверен ни в том ни в другом. Тем не менее, он думал, что понял суть идеи Галларда, и ожидал, что окруженное заклинаниями тело Раджаата исчезнет из заливаемого лунным светом мира и окажется в пустоте, под другим местом, в котором нет ничего материального. И он более чем испугался, когда могучее заклинание Галларда не сделало ничего большего, чем запечатало тело первого волшебника в яйцевидный камень.

— Я мог бы вырезать дыру в любой горе Кригилл и поместить его туда, на дно, — пробормотал он.

— Интересно, — вот и все, что сказал на это Дрегош.

Хаману показалось, что огромный, испещренный крапинками камень совсем не то, что Галлард ожидал увидеть, когда привел публику под свет восходящего солнца. На какое-то мгновение зрачки Погибели Гномов стали белыми под радужной оболочкой, нижняя челюсть отвисла, но все это продлилось не больше одного удара сердца. К тому времени, когда начались вопросы и обвинения, Галлард или был честно уверен в своем заклинании, или был таким замечательным актером, каким Хаману не мог даже надеяться стать.

— Что-то необходимо сделать с этим веществом, — объявил он, давая проявиться своему беспокойству. — Я не в состоянии поместить это под Черноту. Это стало бы полным противоречием, недопустимым парадоксом. И никто не в состоянии предугадать, что тогда может произойти. Поэтому я оставил субстанцию здесь, пузырь в материальном мире. Но его сущность, уверяю вас, в Пустоте.

Борс положил свой кулак на камень. — Но если я попробую это взломать…

— Ты не сможешь, — прервал его Погибель Гномов.

— И тем не менее, если я это сделаю, я найду субстанцию Принесшего-Войну, и если я суну голову в эту твою Пустоту…

— Ты не захочешь это сделать.

— Но если я сделаю, я найду его сущность?

— Ну, в каком-то смысле да.

— В каком смысле? — Борс ударил по камню кулаком.

Хаману не видел, что случилось — он моргнул, как любой смертный дурак. Впрочем, не он один: глаза, например, Дрегоша еще были закрыты, когда Хаману открыл свои. Омываемый красным светом встававшего солнца, яйцеобразный камень Галларда был… камнем. Это не была пустота; кости Раджаата не бренчали внутри. Не было и трещин на том месте, куда ударил кулак Палача, не было и утечки волшебства.

— Все кончено, Борс, — устало сказал Галлард. — Он закован в Пустоте под Чернотой, навсегда.

— А мы должны вернуться к тому, что мы должны сделать, — потребовал Албеорн.

На этот раз в горло Виана вцепилась Инесс, крича, — Месть! Месть за Пеннарина! Смерть!

Но было легче угрожать смертью, чем на самом деле убить бессмертного Доблестного Воина. Без волшебства Раджаата никто из них не знал, как можно убить другого — пока. Подавляющие волю заклинания, вроде того, которое Борс использовал против Сача, был тяжелее для тех, кто их накладывал, чем для их жертв. И, в любом случае, Инесс не хотела безболезненного наказания или мгновенной смерти. Она хотела, чтобы смерть Грозы Пикси была самой худшей, какой только возможно; Хаману отчетливо видел это на ее лице, когда она глядела на Виана из Бодаха. И он видел также смертельную решимость на некоторых других лицах, включая Сильву.

Недоверие быстро превратится в убийство. Так что им всем придется всегда поддерживать защитные заклинания и не поворачиваться друг к другу спиной. Но Албеорн Убийца-Эльфов был вовсе не единственный Доблестный Воин, который хотел побыстрее покинуть белую башню. У Борса и Дрегоша были свои, еще не оконченные войны.

Заключение Раджаата вовсе не означало конца Очистительных Войн против эльфов, дварфов и гигантов, как смерть Мирона из Йорама не спасла троллей. Они спасали человечество, вот что было важно. Дети их собственных предков никогда не боялись армии, которую вел Доблестный Воин. И не считая Борса, который еле заметно кивнул, когда Лев из Урика посмотрел на него, никто из остальных не подозревал, насколько серьезна была опасность, нависшая над всем человечеством.

Виан и Сач получили отсрочку. Если они будут поумнее, они будут держаться как можно дальше от Центральных Земель, населенных людьми. Настолько далеко, насколько им разрешат солнце и луны. Когда Доблестные Воины отправились в свои места без пожелания «всего доброго» и прочих лживых обещаний, Хаману спросил себя, а не будет ли и для него более умным бросить Урик на произвол судьбы. Мир не кончается в Центральных Землях, за их пределами полным-полно места. Кое-что он уже видел, когда охотился на троллей. Безусловно мужчина — Бессмертный Доблестный Воин, умирающий от желания насладиться смертью человека — может найти себе соседей получше.

У Хаману не было возможности присмотреться к ним. Доблестные Воины напали друг на друга еще в нижнем мире, до того, как за ними исчезло сияние белой башни. Только сырая магия закрутилась вихрями в Серости. Хаману не знал, были ли атакующие заклинания направлены на него, или до него донеслось эхо сражения других между собой. Дорога через нижний мир была закрыта, все остальное не имело значения. Воспользовавшись секундным затишьем, он выскочил в материальным мир, правда в незнакомое место, оказавшись под лучами утреннего солнца. Упал, встал, соорудил себе иллюзию одежды и начал идти.

Четырьмя днями позже Лев из Урика вошел в ворота своего дворца. И не слишком удивился, когда обнаружил Галларда, поджидавшего его у колодца в одном из внутренних дворов.

— Мир. Договор. Любой, — быстро проговорил Галлард, сбрасывая с себя иллюзию слуги, протягивая вперед пустые руки и держа их ладонями вверх, чтобы показать, что он не держит в пальцах никакого волшебства. — Мы думали, что потеряли тебя.

Пока Хаману охлаждался и утолял свою жажду, Погибель Гномов рассказал ему, что произошло в Серости: кто напал на кого, и с каким успехом. Галлард мог бы рассказать ему и больше, но Хаману быстро оборвал его.

— Ваши войны и споры это ваше дело. Почему это должно меня заботить?

Погибель Гномов ответил быстро и неожиданно: — Потому что пока они сражались между собой, Сач Арала и Виан разбили камень.

Хаману, ливший воду из ведра прямо себе на голову, швырнул покрытое соломой глиняное ведро через весь двор, разбив его о стену. Раздался глухой звук, стена не выдержала и обрушилась на землю бесформенной массой.

— Он свободен?

Галларда передернуло. — Еще нет. Ты нам нужен, Хаману. Нам нужны все.

— Я должен опять взять реальгар? — Хаману поглядел в сторону тщательно закрытого хранилища, в котором он хранил свои компоненты для заклинаний.

— Для этого слишком поздно. Нам надо торопиться.

Доблестные Воины все еще не нашли способ убить друг друга, но безусловно приблизились к решению. Сач Арала и Виан, избитые до того, что их обоих стало невозможно узнать и отличить друг от друга, были привязаны тем, что казалось обычными веревками к колоннам по обе стороны ворот белой башни. За ними присматривала Инесс, с каменной кувалдой Дрегоша в руках. Они поступили бы умнее, если бы сбежали — но у них не было шансов.

Значительно больше, чем судьба двух более слабых Воинов Хаману беспокоил яйцеобразный камень, вокруг которого собрались семь других Доблестных Воинов. Зеленые толстые слои шевелящихся защитных заклинаний не могли скрыть огромных трещин. Пока Хаману глядел, отростки яркой, светящейся магии, длиной не меньше пальца, вылезли из одной из темной трещин. Они извивались как слизни, пока защитные заклинания не уничтожили их. Черная Линза была поблизости, так что Воины могли постоянно обновлять защиту. Дернув пальцем, почти не думая, Хаману добавил свое заклинание к куче. Но все это не могло держаться вечно, во всяком случае не против первого волшебника.

— А что с Пустотой под Чернотой? — спросил Хаману.

Борс взглянул на Галларда, который только покачал головой. — Слишком опасно даже приближаться, чробы взглянуть. Но она держит… должна! Если бы Пустота треснула, накакое заклинание не удержало бы тело в камне.

— Ну, и мы должны ждать, пока он освободиться, или что?

— Еще один камень, — посоветовал Албеорн. — Побольше, вокруг этого.

Хаману скептически изогнул бровь.

— У тебя есть мысль получше? — спросил Борс, поднимая кулак.

Лев из Урика не был большим специалистом по волшебству, по меньшей мере тогда, и хотя ему было нечего предложить, зато он мог поддержать и усилить любое действие, физическое и магическое, какое бы не предложили более опытные Доблестные Воины. Работая вместе, они построили второй камень вокруг первого. Им показалось, что новая тюрьма будет держать, но во время захода солнца на поверхности испещренного крапинками камня они заметили темные линии, а когда встала луна, на ней заиграли темно-синии искорки.

— Он исследует слабости между нами, — устало сказала Сильва.

Хаману пришел к тому же заключению, но золотоволосая королева Ярамуке высказалась раньше.

— Нам нужно сделать своего собственного Раджаата, прежде чем мы построим тюрьму для этого, — тихо предложил Борс.

Хаману думал, что Борс, который стоял перед ними в виде высокого, с толстой шеей и вооруженного как тролль Палача-Дварфов, был в своей естественной форме, но это была иллюзия, как всегда. Когда золотой свет заиграл вокруг него, Борс переделал себя. Его голова стала клином, наполненным клыками. Глоза засверкали кровавым солнечным светом. Руки и ноги вытянулись, изменили пропорции. Хотя он и остался стоять на двух ногах, было ясно, что из-за массивного торса ему будет намного более удобно поддерживать свой возросший вес при ходьбе на всех четырех.

— Я предлагаю себя, — Борс сформировал из своих слов заклинание, которое повисло над несовершенной тюрьмой. — Помогите мне закончить метаморфозу, и я сохраню Раджаата в Пустоте.

Дрегош зарычал, но он и близко не был таким драконом, каким уже был Борс. Так что его гнев показался всем слабым и бессильным.

— Подумай о риске, — сказал Хаману, думая о себе и своей собственной метаморфозе, которая угрожала ему. Он даже не заметил, что сказал это вслух.

Я уже думал, передал Борс в сознание Хаману. Мой риск не так велик, как мог бы быть твой. Я закончу с дварфами — а также эльфами и гигантами — но человечеству нечего бояться меня. Атхас будет нашим миром, миром людей и Доблестных Воинов, в котором Раджаат не будет иметь ни силы ни влияния.

— И я поверил ему, — сказал Хаману Виндриверу, когда они оба рассказывали друг другу о событиях, которые навсегда остались в их памяти.

Виндривер был около белой башни в ту ночь, когда Хаману и остальные Доблестные Воины создали дракона, при помощи Черной Линзы.

— Твои Воины всегда врут, — спокойно возразил Виндривер. — Тогда и сейчас.

Перед внутренним взором Хаману вспыхнуло одно из самых мрачных воспоминаний, хранившихся с сумрачном ландшафте его памяти: облако из мерцающего тумана окружает Борса. Облако растет и растет, пока на накрывает всю белую башня и угрожает проглотить всех Доблестных Воинов. Виан и Сач вместе вскрикивают, потом замолкают. Два маленьких темных шара вылетают из тумана и исчезают в ночи. Эти шары — отрубленные головы предателей, все еще наполненные бессмертной жизнью, потому что Борс оказался неспособен убить их, хотя и пожрал их тела. Инесс громко ликовала, а потом она закричала, тоже.

Борс не смог остановиться на предателях: он нуждался и во всех них. Они все недооценили, как далеко зашла метаморфоза Раджаата, как много жизни должно пожрать заклинание, прежде чем возникнет и утвердится Дракон. Содрагаясь от боли и бессмертного страха, Доблестные Воины бросились прочь от белой башни, спасая свою жизнь, но оставив за собой наполовину-рожденного дракона.

Сотню лет Борс рыскал по Центральным Землям, уничтожая все на своем пути, прежде чем закончил волшебную трансформацию, начатую рядом с башней Раджаата.

— Он не был Раджаатом, — сказал Хаману, что было половиной правды. — Он не был тем, чем я мог бы стать.

— Но ты не уверен, — мягко упрекнул его Виндривер.

— Я заглянул внутрь себя. Я увидел Дракона Урика, старый друг. Я уверен. Так что мы не сделали ошибку, старина, просто у нас не было выбора.