Я - Даго Повелитель

Князь Кизо обещал распространять христианскую веру так же и себя, во Вроцлавии. Он разрушил несколько купеческих домов и на острове, неподалеку от крепости, начал возводить каменные фундаменты под святилища для сторонников Христа. На этом же все и закончилось, поскольку у Вичинга не было достаточного количества священников и миссионеров, чтобы он мог прислать их во Вроцлавию, а здешние люди, преимущественно Шлёнжане, с неохотой глядели на эти каменные фундаменты. Впрочем, ни Вичинг, ни Сватоплук близко к сердцу этого не принимали; было достаточно того, что после крещения Кизо, его сыновей и дочери, Вроцлавию признали страной христовой веры и брали дань – невообразимо громадную.

Рассказывают, что когда-то три длинных ладьи аскоманнов, которые добрались по одре до самой Вроцлавии, коварным ночным нападением попытались овладеть посады и захватить крепость на острове. Половину нападавших перебили стражи и воины Кизо, который сам был родом из старинного и великого рода Яроминов. Таким вот образм попала в неволю красавица Сигрида, норманнка, командующая одним из аскоманнских кораблей. Именно ее взял в жены молодой Кизо, и у них родились два сына, Дегнона и Одилена, и дочку Аске. Именно воинственная Сигрида вызвала, что был отменен действующий до сих пор обычай, что повелителя Вроцлавии избирали каждые десять лет. Кизо объявили наследственным властителем, после него должен был править его старший сын, Дегнон, не слишком-то расторопный силач, зато первородный; Одилен, хотя и моложе, был более умелым в бою, похитрее – только не ему должен был достаться град Вроцлавия, потому скрыто ненавидел он старшего брата и даже, вроде как, через тайных посланцев искал у Сватоплука помощи против Дегнона. Вот только отклика у князя Моравы не нашел. Была еще и дочка, Аске. Было ей пятнадцать лет, и Кизо только начал выискивать достойного ее мужа, жалея, что Сигрида уже умерла, так что никакого совета от нее дождаться было нельзя.

Так было до того дня, когда на Одре тронулись льды, люди делали глиняные яйца и красиво их расписывали, чтобы достойно почтить день умерших и приветствовать весну. Знал князь Кизо от пребывающих в городе купцов, что в дни торжеств народу позволялось позабавиться. Ему хотелось, чтобы и его, владыку Вроцлавии, купцы тоже прославляли во время дальних поездок. Так что приказал он доставить могучих и мускулистых монгольских силачей и постановил, что для народа на торжище над рекой в день приветствия весны состоится показ борьбы. В том числе и Одилен желал похвастаться перед всеми своей способностью владения кистенем, мечом и топором. Пускай отец убедится, кто лучше, он – Одилен – или старший брат, Дегнон. Пускай и другие покажут свои умения в сражении на мечах, кистенях и топорах, а так же искусством стрельбы из луков. Задумал Одилен вызвать на бой своего брата, Дегнона, и убить его. Но Дегнон знал об этом и потому объявил, что недостойно, чтобы будущий повелитель Вроцлавии выходил на боевой плац публично, словно обычный наемник или ищущий славы воин. Когда было принято такое решение, не мог уже и Одилен, как второй сын властителя, вступать в бой с наемниками, что его еще сильнее разъярило.

День вставал хмурый, задувал снег с дождем. На берегу Одры, на перекрестье дорог из Вроцлавии, разожгли десятки костров, чтобы возле них могли согреться пребывающие в Нави умершие.

Так что костры горели, а люди закапывали в землю цветастые писанки, чтобы яйцо дало плод, чтобы земля в этом году дала хороший урожай, чтобы никто из людей не голодал. На обширную площадку торжища прибыл десятки купцов, а вместе с ними – странные типы, одетые в разноцветные одежды и скачущие словно зайцы, с барабанчиками и колокольчиками. Купцы прибыли с самых разных концов земли, и с ними были странные животные, подражающие людям, прозываемые обезьянами. Прибыли и полуголые монголы, с ног до головы покрытые маслом, чтобы трудней их было захватить в ходе поединков в борьбе. По деревянному мосту на торг въехал богато разодетый князь Кизо, его сыновья и дочка, тоже разодетая.

А потом случилась совершенно удивительная вещь. С другой стороны торжища подъехал отряд вооруженных баварцев в панцирях и шишаках, а среди них юноша на вороном коне, в золоченом шлеме с павлиньими перьями, в золоченом панцире и таких же наголенниках, в плаще из бобровых шкурок, сколотом на правом плече большой фибулой из драгоценных камней. У юноши были светлые, практически белые волосы, выступающие из-под шлема, и красивое, благородное лицо.

- Кто это такой? – спросил Кизо у своего сына, Дегнона.

Не сумел ответить ему Дегнон. Увидел Кизо, что юноша, прибывший на торжище, носит пояс с золотыми оковками и драгоценными камнями и меч с рукоятью, блистающей золотом и украшениями. И возросло его любопытство.

- Это не купец, - догадалась Аске.

- Правильно, сестра, - поспешил с выяснениями Одилен, чтобы доказать, что лучше собственного брата он знает, что творится в городе, которым правит их отец. – Это Дабуг Авданец, любимый вассал короля тевтонцев, Арнульфа. Сам он незаконный сын Даго Пестователя, повелителя полян. Он был послан к королю Арнульфу, чтобы обучиться военному ремеслу до того, как взять во владение земли Авданцев. Ты, отче, никого из нас учиться не высылал.

- За рекой Барыч правят Авданцы, в Честраме – владыка ОтрикАвданец, а в Гече правит Безприм. Не отдадут они своей власти этому человеку, - сказал Кизо.

- Так, отец. Только вот Даго Пестователь, повелитель полян, вроде как, именно этому юноше, когда был тот еще ребенком, подарил все земли Авданцев, от Геча и до реки Барыч. Он не пришел просить свою собственность. У него меч на боку, силой он отберет свои земли и будет нашим соседом. Думаешь ли ты, что король Арнульф дал ему сотню баварцев без всякой цели? Он сидит у нас почти что месяц и размышляет над тем, как попасть к Пестователю, не погибнув от руки своих дядьев. Сам знаешь, насколько опасна дорога через Кошачьи Горы и через Бездну. Но най и то, отец, что права на все земли за рекой Барыч принадлежат этому вот молодому человеку, а не его дядьям.

Здзех потратил несколько серебряных денариев, чтобы сообщение о Дабуге дошло до Одилена, сына князя Кизо. За эту же сумму Одилен получил еще одно сообщение: не важно, родился ли ты первым или вторым сыном из законного или незаконного ложа. Считаются лишь мужеств и сила. "Будешь, Одилен, повелителем Вроцлавии, если проявишь милость Дабугу Авданцу", - именно так это было ему сказано.

Аске от своей матери Сигриды унаследовала высокий рост, буйные рыжие волосы, белый цвет кожи с золотистыми веснушками. Никто не посчитал бы ее красавицей, но было в ней что-то притягательное, что становилось заметным в веселом и понятливом взгляде голубых глаз. Она не умела сражаться, как ее мать, потому что никто ее при дворе отца этому не учил. Но в ней дремал желание завоеваний. Знала она, что вскоре отец выдаст ее замуж то ли за богатого купца, то ли за сановника из Моравы. Но в одном была она уверена, что не желает только лишь рожать детей и заниматься хозяйством мужа, но прежде всего – совместно править и осуществлять власть.

Понравился ей этот юноша благородных кровей с почти что белыми волосами. Оценила он его отвагу встать на бой с дядьями, которые перекрывали ему дорогу, и которые наверняка не захотят без боя лишиться соей власти и владений.

- Отец, пригласи его на какой-нибудь пир, - обратилась она к Кизо. – Ведь это же сын повелителя полян и вассал короля тевтонцев.

Отрицательно покачал головой князь Кизо, широкоплечий мужчина в самом расцвете сил, обладающий сметливостью. Знал он принципы, которыми должны руководствоваться такие как он люди, властители градов как Вроцлавия. Тот, кто вмешивался в дела окрестных племен и народов, тот, раньше или позднее, должен был вступать в войну. Купеческие города должны быть открытыми и безопасными для всякого, неважно, откуда тот прибывал, а так же – к какой цели стремился. Еще свежей оставалась в нем память о Калисии, которую сравняли с землей за то, что та оказала помощь настоящей или фальшивой Хельгунде, жене Пепельноволосого.

- Не интересует меня, Аске, кем является этот юноша, - обратился он к дочке, но так, чтобы его слышали и оба сына. – Недалеко от Вроцлавии до речи Барыч, и не желаю я гнева Авданцев. Если этот человек – сын повелителя полян и вассал короля тевтонцев, он найдет нужную дорогу через Бездну и когда-0нибудь станет нашим соседом. И вот тогда, Аске, я приглашу его на великий пир.

Тут отозвался Дегнон, не без злорадства в голосе.

- Когда закончатся схватки, а наемники покажут бой на мечах и топорах, пригласи, брат, этого человека сразиться на кистенях. Ты хвалишься, что никто не способен сравниться с тобой. Попытайся с таким, который военному ремеслу у тевтонцев учился.

И вот рассказывают, что когда закончились схватки голых монголов, а потом в бою на мечах победил норманнский наемник, прозываемый "черным рыцарем", потому что под кольчугой носил черное одеяние, Одилен подъехал к Дабугу Авданцу и вызвал его на бой на кистенях, до первой крови.

Снял свой шлем Дабуг Авданец и склонил обнаженную голову перед Одиленом:

- не глупец я, повелитель. Даже при дворе короля Арнульфа ты слывешь самым искусным бойцом в сражениях на кистенях. Я же учился исключительно бою на мечах. Зачем же мне брать кистень в руки, если я буду побежденным?

От гордости Одилен покраснел лицом, ведь все слышали слова этого чужого воина, объявившего что он, Одилен, считается самым искусным в бою.

- Господин мой, - продолжил Дабуг Авданец. – Не желаю я считаться трусом. Позволь мне сразиться на мечах с тем норманнским рыцарем, который порубил трех воинов.

- Он бился за оплату, - ответил Одилен.

- Я тоже буду биться за оплату. Если я выйду победителем, пускай эта красавица, твоя сестра, даст мне золотой перстень с ее левой руки.

И действительно, на пальце левой руки Аске носила толстый золотой перстень с рубином, видимый даже издали.

Одилен обратился к отцу и спросил, согласен ли он, чтобы бой состоялся. Спросили и у норманна, который уже победил трех противников, принимает ли он вызов чужого человека. Норманн устал, ему следовала оплата от князя Кизо и доспехи, которые он должен был получить от побежденных им воинов. Но золотой перстень на пальце Аске казался еще более драгоценным, чем уже добытая добыча. В нем победила хитрость, и он согласился драться.

Спрыгнул с коня Авданец. Против норманна выступил он, прикрываясь продолговатым тевтонским щитом. Был он в золоченом панцире и с длинным тевтонским мечом в руке.

Трижды напирал норманн на Авданца, но всякий раз щит того принимал на себя удары норманнского меча. Когда же от третьего удара щит раскололся надвое, и следящие за зрелищем люди издали из себя окрик, предсказывающий смерть Дабуга, тот отбросил треснувший щит и сделал три шага назад. Усилил на него свой напор норманн, уже уверенный в победе. Вот только неожиданно, практически незаметно, длинный франкский меч Дабуга ударил его в шею, рассекая мастерскую тройную кольчугу. Из горла норманна хлынула кровь, и он, уже мертвый, упал на землю. Авданец подошел к князю Кизо, который сидел на коне в окружении сыновей и дочери, и протянул руку за перстнем Аске.

Та отдала ему его, не говоря ни слова, а Дабуг Авданец снял с руки рукавицу и надел этот перстень на мизинец, поскольку на остальные пальцы тот был слишком мал. Потом поклонился князю Кизо и Аске, после чего возвратился к своим баварцам. Там вскочил на коня и уехал, совершенно не заботясь о трупе, о его драгоценных доспехах и мече.

На закате в склад на посаде, где проживал Авданец с баварцами и лестками, пришел в одиночестве Одилен и попросил Авданца недолго переговорить один на один. Когда же оба очутились в безлюдном месте на берегу реки, Одилен сказал так:

- Полюбил я тебя, Дабуг Авданец, ибо сегодня на торжище ты вслух сообщил моему отцу и всем людям нашего города, что я великий воин в сражениях на кистенях, и даже ты, который столько лет учился у короля Арнульфа военному ремеслу, опасаешься помериться со мной. К сожалению, мой старший брат, Дегнон, не умеет хорошо владеть никаким оружием. Но именно он, по причине старшинства, возьмет власть после моего отца. Полюбила тебя с первого же взгляда и моя сестра, Аске, поскольку ты человек красивый и боевой. Вот наш дар, который я вручаю тебе в тайне от отца и нашего старшего брата.

Сказав это, он вынул из-под плаща небольшую шкатулку и подал ее Авданцу. В шкатулке было десятка полтора золотых женских украшений и почти что сотня серебряных гривен-топорков.

- Не могу я принять этого дара, - заявил Дабуг.

- Ты должен это сделать, - стал горячо упрашивать его Одилен. – У тебя мало воинов, а тебя ожидает сражение с дядьями. Я и Аске желаем, чтобы ты победил и овладел землей, которую дал тебе Даго Пестователь. В нашем городе полно наемников, готовых служить тебе за деньги. Тебе нужны тарчевники-щитники. Хорошее копье из ясеневого дерева и с твердым острием стоит два солида. За те же два солида ты купишь деревянный тарч, покрытый кожей. Хороший кожаный панцирь стоит двенадцать солидов. За то, что имеется в шкатулке, ты вооружишь и наймешь два десятка щитников.

- Я собираюсь победить дядьев не силой, но хитростью.

- Это хорошо, Дабуг. Но не отвергай нашего дара, потому что ты получаешь его от доброго сердца. В бою может пригодиться не только оружие, но и деньги. Кто знает, а вдруг тебе придется кого-нибудь подкупить.

- Правда. Но что я должен буду предложить вам, когда одержу победу?

- Если ты победишь своих дядьев и сделаешься властителем всех градов и земель Авданцев, попросишь руки моей сестры, Аске. Ты будешь могучим, Дабуг, и мой отец не откажет тебе. Она же любит тебя.

- Я тоже люблю ее и сделаю так, как мне советуешь. Но что я смогу предложить тебе, Одилен?

- Мой старший брат, Дегнон, унаследует Вроцлавию после отца. Неужто я всю жизнь должен буду быть его слугой? Ты, Дабуг, поможешь мне завоевать земли Шлёнжан, а потом мы поделим ее пополам. Таким образом мы сделаемся соседями и будем править в братстве.

- Шлёнжане платят дань Сватоплуку. Разрешит ли он завоевать нам их ополья?

- Мы тоже станем платить ем дань. Еще большую, чем это делают вольные ополя Шлёнжан. Падем на колени перед Сватоплуком и сделаемся его вассалами. Он поймет, что для него будет лучше брать дань от двух властителей, чем от десятков жупанов из свободных ополий. Жупаны его обманывают, мы же будем честными.

- Ты прав, Одилен. Если я одержу победу над дядьями, пускай станет так, как ты говоришь.

Они поцеловали друг друга в губы в знак братства, и Одилен по берегу реки вернулся в град, ну а Дабуг Авданец со шкатулкой в руке отправился в свой сарай.

Утром же из Вроцлавии выехал в сторону Честрама одинокий всадник по имени Варчислав, который должен был перед Отриком и Авданцем, повелителем Честрама, сыграть роль предателя.

После двух дней пути и после тяжелой переправы через реку Барыч и ее болота, вечером очутился он у ворот Честрама.

Отрик как раз пировал со своими храбрейшими воинами, тремя женами и четырьмя наложницами. Толстый и багровый лицом о любил пиры и хорошую еду, радовало его и общество девок. Давно уже не испытывал он с ними наслаждения, как пристало мужчине, потому предпочитал еду и питье. Но похоть в нем не погасла. Постоянно он какую-то из девок или жен обнажал даже при людях, мял им груди или совал руку под платье, чтобы ласкать и низ живота. Когда же возбуждался от меда и похотливого ощупывания, брал девку к себе в покои и успокаивал свое желание для многих отвратительным и даже омерзительным способом. Но это он был здесь повелителем, так что мог творить с каждой девкой все, что только пожелал. Хуже того – чем реже бывал он мужчиной – тем сильнее ревновал к каждой миленькой девке из Честрама, и многих молодых людей осуждал на смерть только лишь за то, что, как ему иногда казалось, кто-то из них испытывал наслаждение с его девкой.

Так случилось, что уже в начале пира Варчислава завели в пиршественный зал и поставили пред лицо Отрика. Варчислав был в грязи с головы до ног. Тем не менее, несмотря на всю осевшую на нем грязь, видима была всем, а прежде всего – женщинам, его юношеская красота, высокая фигура, светлые волосы и блестящие белые зубы на запачканном лице.

Упал Варчислав перед Отриком на колени, согнул пред ним голову и так заявил:

- Предал я своего господина, Дабуга Авданца, весьма достойнейший Отрик. Предал я его и прибыл сюда, поскольку не верю, чтобы мог он победить своих дядьев и стал господином владений Авданцев. Вот уже месяц сидим мы во Вроцлавии, и я уже престал видеть дорогу, по которой желает пойти Дабуг Авданец.

- Да знаю я, что вы сидите во Вроцлавии, - воскликнул громко Отрик и презрительно бросил в Варчислава только-только надкушенную ножку каплуна. – Вы сидите во Вроцлавии и будете там торчать пускай и следующий месяц.

- Нет, благородный господин. Дабуг Авданец нашел наконец-то способ, как тебя победить. Только я в его победу не верю, так как способ этот кажется мне слишком рискованным.

Пир только начинался, и Отрик был трезв. Потому он сразу же спросил:

- И какой же это способ изобрел Дабуг, чтобы меня победить? Скажи, сколько у него сил?

Покорно склонился перед ним Варчислав и признал:

- Жаден я, мой господин. Желаю три сотни солидов и какую-нибудь девку после чего я расскажу тебе правду.

При мысли о том, чтобы отдать Варчиславу одну из своих девок, в Отрике проснулась ревность. Вырвал он меч из ножен и хотел расколоть голову Варчиславу. Но поскольку он был трезвым, в нем отозвался рассудок.

- Не обязан я награждать тебя, предатель! – заорал он со злостью. – Вот отправлю тебя на муки, ты и расскажешь, что следует.

- Но тогда ты никогда не узнаешь, сказал ли я правду, - рассмеялся Варчислав.

После этого Отрик милостиво заявил:

- Я согласен, изменник. Получишь триста солидов и самую красивую из моих девок, Саву, с большими сиськами и громадным задом.

Говоря это, он указал на сидящую рядом с ним молодую женщину.

- Хорошо, мой господин, - согласился Варчислав. – Я мог бы сказать: сначала дай мне триста солидов, девку и отдохнувшего коня, а потом я скажу тебе правду. Только время уходит, и если я не выявлю тебе правды сейчас, завтра может быть уже слишком поздно. Но поклянись мне собственной жизнью, что сдержишь данное мне слово.

Эти слова обеспокоили толстого Отрика. Какой же это подвох готовил Дабуг Авданец? Не напрасно же он обучался у короля Арнульфа.

- Клянусь своей жизнью, - торжественно объявил он, - что именно этому человеку, когда он откроет мне правду, я дам триста солидов и мою девку Саву.

- Пускай принесут триста солидов, - потребовал Варчислав.

Хлопнул в ладони Отрик, и через небольшое время ему принесли из сокровищницы деньги в льняном мешочке. Варчислав взял его в руки, пересчитал монеты. И только после того сообщил:

- Ты, господин, выслал своих шпионов во Вроцлавию. Только им заплатил Дабуг Авданец, и они не принесли тебе истинных сообщений. Сколько баварцев получил Дабуг от короля Арнульфа?

- Сто, - ответил на это Отрик.

- Обманули тебя, господин. – У него три сотни баварцев. А сколько пребывает с ним лестков?

- Тоже сто.

- Тут ты прав, господин. Только он за золото и серебро нанял еще сотню щитников.

- Честрам выдержит осаду даже и двух тысяч воинов, - загоготал Отрик, а вместе с ним, подлизываясь, засмеялись и его самые любимые воины.

- Он не пойдет на Честрам, господин. Возле деревни Ольша имеется переход через трясины Барычи, то есть, через Бездну. Уже завтра пройдут там люди Дабуга и очутятся на тылах твоей крепости. Дабуг и не собирается осаждать Честрам. Он желает идти на Гнездо, к Даго Пестователю, и просить у него справедливости.

- Даго Пестователь не пожелает его слушать.

- Он везет письмо от короля Арнульфа, а в нем имеются просьбы, проявить Дабугу милость.

Отрик помнил, что несколько лет назад Даго Пестователь отказал Дабугу в помощи. Но не приказал убить, а только послал к королю Арнульфу. Кто знает, как поведет Пестователь сейчас, получив письмо от короля восточных франков?

Неожиданно Варчислав на пол и долгое время лежал будто неживой.

- Это что с тобой? – обеспокоился Отрик и лично поднял рыцаря с пола.

- Ослаб я, господин, по дороге к тебе, - пробормотал Варчислав.

Обрадовался его слабости толстый Отрик.

- Слаб ты, а девку хочешь? – засмеялся он. – Ну ладно, Сава. Возьми его в баню; прикажи выкупать, а потом уложи в ложе. Небольшая с него тебе будет польза, как от мужчины, так как ослаб он в дороге. Но если после бани окажется он мужчиной, дам ему в награду сотню солидов.

Отрик размышлял так: "После победы над Дабугом отрублю этому голову и заберу свои деньги. Ну а если он еще и моей Савой попользуется, перед смертью его еще будут ждать мучения".

Сава и еще три девки Отрика повели Варчислава в баню, чтобы там он смыл покрывающую его грязь, когда он преодолевал болота реки Барыч. Орик же приказал прервать пир и начал совет с командующим своих отрядов, Волком.

- Протрубишь в рог, и пускай незамедлительно встанет передо мной все мое войско. У меня три сотни конных и триста щитников. Всей армией отправимся к Ольшк, притаимся там и нападем на Дабуга.

- А Честрам, повелитель? – спросил Волк.

- Будет достаточно, чтобы его защищали стражи.

- Ты так сильно доверяешь этому изменнику? – удивился Волк.

- Я ему не доверяю. Стража защитит Честрам, пока мы не возвратимся от Ольши. Ведь это правда, что через Ольшу имеется тайная дорога, по которой можно перейти Бездну.

- Как скажешь, повелитель, - поклонился Волк.

И еще той же ночью вся армия Отрика выступила в сторону Ольши, а в Честраме осталась лишь стража для охраны ворот и оборонных валов.

Тем временем в бане раскалили камни и полили их водой, чтобы заполнить мыльню паром. Голый Варчислав, держа в руке льняной мешочек с солидами, влез в бочку с теплой водой, и три обнаженные до пояса молодые девки стали обмывать его от ног до головы. Сава же стояла у двери и внимательно глядела за тем, не пожелают ли девки втянуть юношу в любовные забавы. Ведь это именно ей пообещал Отрик этого рыцаря, чтобы познала она наслаждение.

Моющие Варчислава девицы стали хихикать громче, потому что, неожиданно, член у того поднялся и теперь колом торчал под животом. Сава прикрикнула на девок и приказала вытереть тело чужака льняным полотенцем, после чего завела воина в свою палату, а уже там подала ему горячего пива с пряностями. Чужак лег под овечьей шкурой, она же прискела на краю ложа и, подливая в кружку, спросила:

- Зачем ты предал своего повелителя? Это его земля и его крепость. В детстве его назначили воеводой. Дядья захватили его землю.

- Это Отрик приказал допросить меня в ложе, при пиве? – насмешливо спросил тот.

- Да. Приказал, - согласилась Сава. – Но мне и самой интересно.

- Сколько тебе лет? – спросил ее Варчислав вместо того, чтобы ответить.

- Девятнадцать.

Девушка расплела свою длинную русую косу; сняла одежду, обнажая своигруди, огромные, словно две хлебные буханки.

- Красивая ты, - сказал Варчислав. – Не дивлюсь я тому, что господин Отрик сделал тебя своей самой любимой наложницей.

Та лишь пожала плечами.

- И что с того? Мне уже девятнадцать лет, но ни мужа, ни детей иметь я уже не буду. Когда уйдет моя красота, я стану словно нищенка. Отрик давно уже не мужчина. Когда я пробуждаю в нем мужское желание, он приказывает мне ложиться в кровать, а сам сосет у меня между ногами будто поросенок.

- Это ужасно, - согласился Варчислав.

- Месяц назад познала я молодого воина, который исполнил меня словно мужчина. Тогда-то познала я такое наслаждение, которого никогда не познавала раньше. Только Отрик приказал его убить, потому что он ревнивый. И у тебя тоже отберет жизнь, как только победит Дабуга Авданца. Убьет тебя и отберет мешочек с деньгами, который ты держишь возле ложа.

Варчислав притворился обеспокоенным.

- И что ты мне посоветуешь, Сава?

Девица не ответила. Чужак был прикрыт овечьей шкурой. Она сунула руку под эту шкуру и попала на его крепко торчащий член. И прямо затряслась от наслаждения.

- Возьмешь ли ты меня в жены, если я спасу тебе жизнь? – спросила она голосом, ломающимся от похоти.

- Да, - пообещал тот.

- Они уже выступили к Ольше. Отрик со всей своей армией. В Честраме осталась только стража, два десятка мужиков. Я знаю их всех. Я выведу из конюшни двух лошадей, стражам у врат скажу, что ты должен передать Отрику что-то крайне важное. Они выпустят нас из града. И мы сбежим в сторону Гнезда. За триста солидов ты купишь небольшую весь с невольными смердами. И мы станем там править. Потому не здесь и не сейчас познаем мы наслаждение. Нам нужно каждое мгновение.

Все более сильное телесное желание не позволило ей оставить в покое торчащий мужской корень. Резким движением откинула она овечью шкуру, задрала юбку и залезла на Варчислава, заполняя его членом свое полное похоти нутро. Почувствовав в себе удар семени, она затряслась.

- Бежим, - бормотала Сава, сползая с ложа с дрожащими ноздрями.

- Принеси меч, который у меня забрали, - приказал Варчислав.

Девица вышла из помещения, после чего он начал спешно одеваться. Когда же она вернулась с мечом, он, уже одетый, улыбнулся, поцеловал Саву и спросил:

- Отправились к Ольше?

- Все. Только стража осталась. Ты хочешь, чтобы я вывела пару лошадей из конюшни?

- Сначала я убью тех, что сторожат у ворот, - ответил тот.

Сава не понимала, зачем он желает так сделать, даже показалось странным. Только девица была опьянена своей похотью, которую она не успокоила, поскольку этот рыцарь слишком скоро спустил в нее свое семя. Она желала вновь иметь в себе его член, и надолго, но это могло стать возможным, когда они вдвоем сбегут.

Вдвоем они вышли в темноту внутреннего двора; подошли к надвратной башне; Варчислав спрятался в темноте, Сава же начала выманивать стражей.

- А идите-ка сюда! – крикнула она охранникам врат. Загорелся факел.

- Это ты, Сава? – спросил чей-то голос.

- Я. Отрика нет, так что идите ко мне, и все, - похотливо прибавила она.

Охранники поспешно сбежали по ступенькам лестницы. Было их трое. А поскольку спускались они поочередно и по одиночке, Варчислав смог убить их всех, то рубя головы, то пронзая живот.

- Что ты наделал? – Сава был перепугана. – Теперь мы не сможем сбежать, не пробуждая подозрений.

Варчислав ничего не ответил ей, а только отодвинул балку, запирающую врата, после чего громко свистнул в темноту.

Ему ответил свист из мрака. Варчислав схватил факел, брошенный на землю одним из стражей, и осветил открытые врата града. Сава, перепуганная случившимся, встала посреди проезда. Тогда Варчислав схватил ее в поясе и, почти что бессознательную от страха отодвинул в сторону, в противном случае ее растоптали бы десятки лошадей с вооруженными баварцами, что въехали на внутренний двор Честрама.

Рассказывают, что Дабуг Авданец не позволил ни баварцам, ни своим лесткам грабить град, насиловать женщин и девок, потому что Честрам был его наследием. Перебили только всех стражей, изнасиловали жен Отрика и отрубили головы трем его сыновьям, которым было уже шестнадцать, четырнадцать и тринадцать лет. Вот только не мог Дабуг сдержать женщин и девок, которые принадлежали Отрику и не испытывали с ним мужского наслаждения, чтобы по собственной воле, и даже подстрекая к тому его воинов, с радостью не отдавались им.

На следующий день Дабуг Авданец соединил Варчислава и Саву как супружескую пару, делая его жупаном и градодержцемЧестрама во все времена, в том числе – и его сыновей.

- Мне будет принадлежать Геч, - заявил он. – Ты же, Варчислав, станешь моим вассалом, как мы тому выучились у франков.

В зале, в котором еще прошлой ночью пировал Отрик, Дабуг принял ползущего к нему на коленях Варчислава и взял его ладони в свои ладони. Ночью жн, обнажившись, Сава поцеловала желудь торчащего члена Варчислава и дала клятву:

- Ты – мой господин и повелитель. Живи во мне во все времена, пока смерть не разделит нас.

И все же, удивительна женская натура. Уже через три ночи сказала Сава Варчиславу:

- Прежде чем войти в меня, спей мою влагу, ибо это пробуждает мое желание, поскольку с тринадцатого года жизни так поступал со мной Отрик. Я его презирала и думала о мужском овладении мной, но когда ты поимел меня, я тоскую по тому способу, поскольку он усиливает мое желание.

Месяцем позднее под утро Варчислава нашли неживым. Наверняка, во мраке ночи, поднимаясь по лестнице на валы града, он поскользнулся, упал и свернул шею. ГрадодержцемЧестрама стал командир баварцев,Тогина. Он же взял себе в жены красавицу Саву и имел с ней множество детей. Ибо сказано в Книге Громов и Молний в главе о женщинах и любви: "Между ногами женщины столько же сладости и яда, что в поданном повелителе жбане пива. Поэтому дай напиться другим, прежде сам погасишь жажду. И внимательно гляди на тех, что гасили жажду перед тобой".

И еще сказано в той же книге: "Помни, что в мир ты вышел меж ног женщины. Потому выполняй капризы этого странного места, помня, что жизнь и смерть, они словно брат и сестра. И то, что дало тебе жизнь, может дать тебе и смерть. Про срамное место женщины ты будешь думать с рождения до смерти".

Тем временем, три дня и три ночи скрывались Отрик и Волк на перешейке между озерами и трясинами, который неподалеку от Ольши образовала река Барыч. Только здесь или же через мост в Миличе можно было перейти в страну полян. Но там бодрствовали люди Стоймира, так как им сообщили о приближении Дабуга Авданца. Они должны были впустить его на мост и в град, а потом перебить всех до одного, чтобы даже известие о смерти Дабуга не пробралось в широкий мир.

На третий день, в полдень, выслалДабуг Авданец верхом в Ольшу глуповатого слугу. Узнав, что произошло, разъяренный Отрик убил этого прислужника ударом кистеня; но напрасно рычал он, словно зубр, которого ранили копьем. Когда вечером он прибыл под валы Честрама, то застал разобранную дорогу из кругляков через болота, что сделали люди из посада, чтобы разгневанный ОтрикАвданец не перенес на них своей мести.

Переночевал Отрик на болоте, утром увидел на башне прибитые к деревянным стенам тела своих сыновей. Выехал навстречу ему Дабуг Авданец вплоть до места, где кругляки на трясине заканчивались, то есть на расстояние двукратного выстрела из лука.

- Так, значит, ты приветствовал меня, дядька? – спросил он.

Отрик одним духом опорожнил баклагу с пивом и начал что-то гневно выкрикивать в сторону Дабуга, который, на вороном коне и в золоченых доспехах, вызывал восхищение у воинов Отрика.

- Отдай мне мой Честрам! Отдай мне мой дом и мою сокровищницу! – вопил Отрик. – Гнев Даго Пестователя падет на тебя и на тех, которые тебе служат. Он послал тебя к Арнульфу, а ты возвратился без разрешения Пестователя.

И громким голосом отвечал ему Дабуг:

- Когда Даго Пестователь добыл Гнездо, он поделил земли на три части. Одну часть забрал себе, одну дал маленькому Палуке, а третью – мне, я тогда только что родился. Мой дед, кузнец Авданец, должен был управлять моими владениями, пока я не стану сильным и смогу править самостоятельно. Потом он умер, а вы незаконно захватили принадлежащее мне, а еще покушались на мою жизнь. Но закончилось время моего учения и службы у короля Арнульфа. И то, что мое, пускай станет моим.

А потом крикнул людям Отрика:

- Воины! Бросьте Отрика, ибо на моей стороне справедливость и закон. Всех вас я приму в свои ряды и поведу к победам. А кто убьет Отрика, получит от меня сто солидов.

Отрик обнажил меч и огляделся по лицам своих воинов. То же самое сделал его командир, Волк. Они оба не могли никому довериться, поскольку все прекрасно знали, что закон и справедливость находятся на стороне Дабуга. А самое главное, именно Дабуг владел сейчас Честрамом, а в нем находились жены и имущество каждого из воинов.

Предательская стрела, выпущенная неизвестно кем из рядов армии Отрика, пробила горло Волка. Отрик бросился бежать, но кто-то метнул ему в спину копье, и бывший повелитель скончался еще до того, как упал с коня. Таким вот образом Дабуг добыл один из принадлежавших ему градов, овладел сокровищницей Отрика и увеличил свои силы новыми воинами.

Говорят, что спустя много дней БезпримАвданец полз на коленях к трону Пестователя и Любуши.

- Господин мой и повелитель, - умоляюще вытянул он руки к Пестователю. – Без твоего позволения покинул Дабуг двор короля Арнульфа, вернулся в нашу страну, захватил Честрам и убил моего брата Отрика вместе с его женами и детьми. Теперь же, как говорят, он идет со своей армией на Геч, чтобы отобрать его у меня. У меня есть своя армия, только я не могу ей доверять. Дай мне, господин и повелитель, младшую дружину, дабы укротить Дабуга Авданца.

Усмехались злорадно придворные, собранные в парадном зале Гнезда. Это к кому же обращал свои мольбы БезпримАвданец? К Пестователю, о котором ходили слухи, будто бы болен он Отсутствием Воли, к Любуше, его супруге, давно уже лишенной какой-либо власти. Почему Безприм был настолько глуп, что, прежде чем приползти к ногам Пестователя, не поговорил вначале либо с Микорой, ни новым Великим Сборщиком Налогов, почему не дал им по кошелю золотых солидов или серебряных гривень, чтобы те привели его с жалобой к человеку по имени Петронас, который теперь в парадном зале стоял за троном Пестователя и производил впечатление, как если бы был всего лишь его стражем и никем больше. А еще лучше, чтобы выслушать Безприма пожелала молодая девушка по имени Зоэ, которой в парадном зале вообще не было.

И все же Пестователь проявил свою волю. Он ответил Безприму:

- Когда пять лет назад прибыл ко мне Дабуг Авданец и попросил помощи против тебя и Отрика, я не сказал ему "да", равно как не сказал ему "нет", но отослал его к королю Арнульфу. Разве не должен я сейчас сделать то же самое? Так что ты не услышишь от меня ни "да", ни "нет". А если все так же желаешь жить и размножаться, отправься в Край, лежащий между нами и поморцами. Там построй грады и там размножайся. Или сражайся с ДабугомАвданцем. В нем течет кровь великанов, вот он и поступает, как великан. Не должен был он спрашивать меня, когда покинуть двор короля Арнульфа, если отозвалась в нем болезнь великанов, прозванная Жаждой Деяний.

- Я твой слуга и вассал, - продолжал умолять его Безприм. – Дабуг же – вассал короля Арнульфа, который дал ему сто баварцев.

На это пожал плечами Даго Пестователь.

- Не мучай моих ушей своими стонами, ибо мне это надоело. Во многих женщинах засеял я свое семя, и из него выросло много великанов. Но я среди них наибольший.

Сказав это, Даго Пестователь поднялся со своего трона, а вместе с ним сделала это Любуша, и они оба покинули парадный зал. Безприм же – как рассказывали обэтом – собрал на десятки повозок все свое имение из Геча и отправился на земли, названные Краем, и там возникла новая ветвь Авданцев.

Вечером того же дня Петронас очутился в комнате Пестователя и сообщил ему, что, согласно имеющихся сведений, Дабуг заключил тайную договоренность с Одиленом, вторым сыном владыки Вроцлавии, и оба они намерены напасть на Землю Шлёнжан, что может привести к войне с князем Сватоплуком.

- Ты поручил мне, господин, - сказал Петронас, - чтобы я так руководил всем, чтобы как можно дольше сохранить мир. Ибо желаешь ты чтобы эта страна богатела, чтобы размножались ее обитатели, и чтобы росло ее могущество. Миру же угрожает Дабуг Авданец.

- Можешь ли ты, Петронас, пригласить на завтрашнюю охоту Зоэ и отправиться на нее вместе со мной? – спросил Пестователь. – Что-то неудобно сидится на троне. Предпочитаю я быть в седле и мчаться через пущу вместе с твоей сестрой.

- А вопрос войны, повелитель? Той войны, которую может развязать Дабуг Авданец. Позволь мне, господин, взять младшую дружину, и когда он овладеет Гечем, призвать его к порядку.

Пожал плечами Даго Пестователь. Презрение прозвучало в его голосе:

- А если он победит тебя, Петронас? Это ведь великан, кровь от моей крови и плоть от моей плоти. Не желаешь же ты, верно, чтобы потом мне пришлось вытаскивать против них свой Тирфинг.

- А откуда ты знаешь, господин, а вдруг и во мне течет кровь великанов, - гордо ответил ему Петронас. – Македония породила такого человека, как Александр Великий.

- То было очень давно, Петронас. С того времени великаны это лишь те, которых создал я: Лестек, Вшехслав Палука, Дабуг Авданец и Семовит.

- Ты забыл про Кира, господин.

- Откуда тебе о нем известно? – с подозрением спросил Даго.

- Все помнят, что у тебя с Зификой был сын.

- Его нет в живых. А впрочем, он родился карликом, поскольку Зифика не мерла родами.

- А если ты ошибся, повелитель?

- Тогда пускай свое величие докажет деяниями так, как сделал это я, - ответил на это Пестователь. – В каждом из великанов однажды пробуждается Жажда Деяний, и даже я не в состоянии ей противостоять.

- То есть, повелитель, ты не дашь мне младшей дружины, чтобы я укротил Авданца?

- Нет. О победит тебя, Петронас. Не вижу я в тебе великана.

Даго Пестователь в этот момент был совершенно беспомощен. У Петронаса было громадное желание вытащить сой короткий меч и вонзить его в грудь Пестователя. Но в Византионе в течение долгих лет учился он искусству скрывать свои чувства и сдерживать гнев. Так что он улыбнулся Пестователю, но подумал: "Ты уже начал болеть Отсутствием Воли, только не знаешь еще, сколь громадной может быть эта болезнь".

…Рассказывают, что еще тем же летом Авданец устроился в Гече, выстроив себе на каменных фундаментах громадный двор и крепость в Любине, в трясинах притока Обры. В месяце цветения липы Одилен прислал в Геч юную Аске и с ней великолепный кортеж. Двадцать лошадей не могли забрать сокровища, которые получила она в качестве приданого от своего отца, князя Кизо. И богатства Дабуга, вроде как, были настолько огромными, что свою армию он пополнил более чем тысячью воинами тяжелой кавалерии, тысячю – легкой кавалерии и тысячью щитников. Своим военачальникам, градодержцам и старостам раздал он много градов и весей. Говорят, что своим военным могуществом он равнялся Пестователю.

Тем не менее, в месяце жатв, прибыв со своей огромной армией под Гнездо, на коленях прополз по красному ковру Дабуг к самому трону Даго Господина и Повелителя, вложил свою голову под его плащ, отдаваясь тому в пестование.

- Господин мой и повелитель, - заявил Дабуг. – Позволь мне верно служить тебе. Как сегодня, так и завтра, так и до конца дней моих.

Прекрасно выглядел Дабуг Авданец в золоченых доспехах, в белом плаще с непокрытой головой, с белыми, как у Пестователя, волосами. Ведомо было, что он небрачный сын Даго Господина, и у многих в глазах встали слезы умиления от того, что могут видеть, как сын, столь похожий на отца, покоряется перед ним и признает его власть.

И один лишь Пестователь, казалось, не видит никого. С высоты своего трона он глядел куда-то в стену над беловолосой головой Авданца, и громадная печаль проникала его. Вот уже несколько дней не видел он Зоэ, не глядел на нее, не слышал ее голоса. Ее служанки сообщили ему, точно так же, как и Петронас, что та плохо себя чувствует и не покинет своей комнаты. Слишком горд был Пестователь, чтобы просить у Зоэ разрешения посетить ее в комнате, и в течение нескольких минувших дней пытался он бороться с своим странным чувством к этой девушке. Только все услия были напрасными. Сидящему на троне и принимающему голову Авданца под свой плащ казалось, что вместо сердца в груди его громадный камень, обременяющий его и не дающий дышать. Вспоминал он те времена, когда мчал с Зоэ через поля и леса, тосковал по ее виду и тонул в мечтаниях, что вновь переживет подобные мгновения. Так важен ли был юноша у его ног?

Рядом со стоящим на коленях Авданцем неожиданно встал Великий Канцлер Микора, сын Херима, и спросил юношу:

- Ты называешь себя слугой Пестователя, Авданец. Но Пестователь любит мир, нам же донесли, будто бы ты, вместе с Одиленом, сыном властителя Вроцлавии, намереваешься овладеть Землей Шлёнжан. Разве не знаешь ты, что это грозит нам войной со Сватоплуком?

- Это Одилен, о Пестователь, желает овладеть Землей Шлёнжан, я ему в этом только помогу. Одилен обещал стать моим вассалом, я же живу в дружбе с королем Арнульфом и епископом Вичингом. Мой вассал, Одилен, заплатит Сватоплуку дань, потому никакая война нас не ожидает.

Перед трон Пестователя выступил Петронас и произнес по-латыни:

-Vassalus vassal mei non set meus vassalus…

А так как не все поняли эти слова, прибавил:

- Ты ведь знаешь, Авданец, что "вассал моего вассала – не мой вассал". Одилен будет твоим вассалом, а не Даго Господина и Повелителя.

Огляделся с беспокойством п сторонам Дабуг Авданец, ибо не ожидал он, что в Гнезде известны его тайные планы. А потом, не поднимаясь с колен, вновь обратился он к Пестователю:

- Женился я, господин мой, на дочке князя Кизо, властителя Вроцлавии. С помощью Одилена сделаю я так, что и Кизо будет моим вассалом, а это означает, что могущество твое протянется еще дальше.

- Он будет твоим вассалом, Авданец, но не Даго Господина, - упрямо повторял Петронас.

Вмешался и Микора, Великий Канцлер:

- А спрашивал ли ты у Даго Госодина разрешение на супружество с Аске, дочкой князя Кизо? А вдруг у Даго Господина были другие планы на твой счет? Самовольно начинаешь ты действовать, Дабуг Авданец. А ведь не так еще давно был здесь БезпримАвданец и просил младшую дружину Пестователя, чтобы укротить твое самоволие. Отказал ему своей милости Даго Господин. Вот верно ли?

Вопрос этот Микора направил Пестователю, но тот молчал, задумчиво глядя куда-то высоко над головой Авданца. Пихнула его локтем сидящая рядом Любуша, но тот даже не вздрогнул.

И воскликнул стоящий на коленях Авданец:

- Что же должен я делать, Даго Господин и Повелитель?

Даго молчал, в мечтаниях своих скача по полям рядом с прекрасной и стройной Зоэ.

Поглядел в глаза Пестователя его бастард Дабуг Авданец и увидел в них пустоту. Не открылись и уста Пестователя, чтобы похвалить или осудить намерения Авданца.

Воскликнул тогда Великий Канцлер Микора:

- Нет у тебя, Авданец, согласия на завоевание Земли Шлёнжан. Мы не желаем войны со Сватоплуком.

Собранные в зале лучшие люди и наиболее прославленные воины начали бить мечами по своим щитам, так что сделался ужасный грохот.

- Не желаем мы войны со Сватоплуком! – в один голос ревел весь зал. – Не хотим войны со Сватоплуком!

Поднялся с коленей Дабуг Авданец и вновь огляделся по лицам людей, кричащих против него. Более всего взгляд его задержался на Микоре и Петронасе, но только лишь презрительная усмешка появилась у него на устах. После того Авданец поклонился своему отцу, Даго Господину, и ушел по красному ковру, и никто не смел его коснуться, хотя не было при нем меча. На дворе его ожидали слуги и сразу же подали ем коня. Грохоча подковами, проехал он с ними посады и соединился со своей армией, и никто не отважился его задержать.

Говорят, что после ухода Авданца Даго Господин поднялся с трона и покинул парадный зал. Многие из лучших людей начало роптать, что Даго Пестователь не выразил своей воли, что недостойно властителя. Только они опасались громко сказать об этом, поскольку в Гнезде было полно согдов с белыми пиками, так что всякий непокорный мог быть наказан.

Вечером Любуша пришла в комнаты Пестователя и с упреком сказала ему:

- Был здесь Авданец, а ты молчал, муж мой. Быть может, правда это, что стал ты болеть Отсутствием Воли?

Пестователь сидел на табурете, спустив голову, которую он опирал на правой ладони. После слов Любуши он резко встал и ударил женщину по лицу:

- Ты родила мне трех дочек. А мне нужны великаны. Разве не заметила ты, что Авданец – это великан, кровь от крови моей? И нет силы, которая его удержит, если действует на него Жажда Деяний.

Получив пощечину, Любуша отступила к двери и сказала напоследок:

- Муж мой, ты окружаешь себя никакими людьми, а потом называешь их карликами. Будь осторожен, чтобы сам не исчез в толпе карликов.

- Ты видела его, Любуша, - с неким восхищением говорил Пестователь. – Он красив. Он велик. Это моя кровь.

- Ты ненавидишь меня, господин, - заявила Любуша. – И ненавидишь меня не потому, что я не родила тебе великана, а потому, что ты изо всех сил желаешь жениться на Зоэ. Но не можешь этого сделать, ибо Сватоплук – это христианский властитель, и я тоже верю в человека, умершего на кресте. И Зоэ тоже христианка. Она не позволит тебе взять ее второй женой. Чувствую я, что ты намереваешься меня убить. В любое время дня или ночи, кушая, спя или сидя с дочками в своих комнатах, опасаюсь я смерти от твоей руки. Не станешь ли ты отрицать, что не желаешь отобрать у меня жизнь?

Тот молчал. Тогда Любуша спросила с мольбой в голосе:

- Разреши мне сбежать вместе с дочками. Назначь мне, господин, спокойный уголок, и я исчезну из твоей жизни. Ты будешь свободен от меня.

- Ты сбежишь к Сватоплуку, а я не желаю войны.

- Я же сказала: назначь мне, господин, пускай даже самый несчастный уголок, лишь бы я только могла сохранить жизнь.

- Уйди в мире, Любуша. Хочу я, чтобы ты жила, - сказал Даго Господин.

Та покинула его комнаты, только не поверила ни единому слову Пестователя, так как слишком долго пребывала рядом с тронами повелителей. Сватоплук убивал каждого, кто стоял у него на пути. А скольких убил Пестователь, которые были слишком богатыми или желали сделаться могучими?

Как обычно, прежде чем отправиться ко сну, Даго Пестователь вызвал командира своей стражи, Петронаса, а тот принес кувшин с сытным медом. Даго Господин до сих пор восхищался красотой и величием Дабуга Авданца.

- Ты молчал, господин, когда Авданец грозил войной со Сватоплуком, - сказал Петронас, - наполняя медом кубки себе и Пестователю. – И твой народ дивится этому.

- А какое мне дело до народа? – пожал Даго плечами. – Он был мне нужен, когда я захотел сесть на трон Пепельноволосых. Народ вечно недоволен своим повелителем. Если будет нужно, я выдам народу тебя, Петронас, свалив на тебя все вины.

- Народ желает мира, а Авданец войны.

- Пускай не будет ни мира, ни войны. Самое важное: найти виновника всяческого зла.

- И ты считаешь, что им буду я?

- Да. Поскольку у меня сложилось впечатление, что ты ограждаешь меня от Зоэ.

- Я командир твоей гвардии. Дай мне младшую дружину и сделай Великим Канцлером.

- Это пост для никакого человека, чтобы меня не перерос.

Даго разделся и лег на белые медвежьи шкуры. Сытный мед уже замутил немного у него в голове и призывал ко сну. Петронас присел у его постели и сообщил:

- Говорят, господин, что Херим не позволил убить твоего сына, Кира, рожденного от Зифики. Не верил он, что великана способна родить лишь та женщина, что умерла родами. Вроде как, он отдал его в чужие руки, чтобы тот вырос великаном.

- Херим любил Зифику, - пробормотал почти что спящий Даго.

- И что ты сделаешь, повелитель, если Кир появится здесь, чтобы заявить о своем наследии. Ведь это же твой первородный сын.

- Я убью его, - заявил Даго. – Он карлик, раз я так сказал. Запомни, Петронас, что существует только лишь то, что было названо. В этом и заключается искусство правления людьми. Я назвал Кира карликом, вот он и останется карликом так долго, пока я не назову его великаном.

- Разве такое когда-нибудь случится?

- Не знаю, - ответил Даго и заснул.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ЗОЭ

Рассказывают, что Даго Господин и Пестователь, который заключил со Сватоплуком вечный мир, подтвержденный супружеством с Любушей – обеспечил своим богачам, равно как и простому народу, много лет спокойного труда и благоденствия.Получивший образование в империи ромеев, он перенес на земли полян множество образцов, которые он подсмотрел там в организации самого государства, равно как и в способе сбора налогов, обогащая не только себя, но и лучших людей. Прежде всего, он сделал вассалами своих сыновей. Лестеку, рожденному в законном браке и считавшемся его наследником, он отдал Познанию и окрестности, его бастард Вшехслав Палука обрел власть над Жнином и всей Землей Палук, до самой реки Нотечь, и даже за ее границы. Второй бастард, Семовит, получил укрепленную Крушвицу с окрестностями, а Дабуг Авданец, вернувшись от короля Арнульфа, сам сделался властителем Геча, земель и градов между реками Обра и Барыч. Остальные земли Пестователь оставил себе, назначив для правления ними несколько воинов. Витляндией, у устья Висулы, управлял сын Клодавы; давней землей Длинноголовых Людей владел воевода Ольт Повала, в Серадзи сидел воевода Лебедь Рыжий, а на границе со Сватоплуком – воевода Ченстох. Вот только не нашлось у него достаточно воли, чтобы назначить управляющего для добытой после падения висулян Сандомирской Земли. Налоги от тамошнего люда он приказал собирать, попеременно, то Ченстоху, то опять же Лебедю Рыжему, из чего в будущем возникло большое несчастье.

Под своим непосредственным командованием Даго Пестователь имел так называемую младшую дружину, составленную из тысячи хорошо вооруженных всадников и пяти сотен щитников. В случае войны он имел право созвать дружину, называемую старшей, то есть составленную из дружин своих сыновей и из дружин воевод, поскольку эти люди тоже получили право на собственную военную силу. Кроме того, в сложные моменты Даго Пестователь мог призвать народное войско, то есть каждые шесть семей вольных кметей должны были снабдить всем необходимым и доставить ему одного конного воина, а те, что победнее – одного щитника; еще более бедные – служить подвозом, то есть волами телегами для перевоза запасов и фуража его большой армии. Было подсчитано, что "старшая" дружина Пестователя и народное войско могли насчитывать десять тысяч конных и пеших воинов. На самом же деле, более всего считалась хорошо вышколенная "младшая" дружина Пестователя, равно как и дружины сыновей и воевод, поскольку их все время готовили к сражениям и обучали военной дисциплине.

Теснота, царящая в крепостях и градах, привела к тому, что и дружина Пестователя, и дружины его сыновей и воевод населяли специальные военные лагеря, находящиеся неподалеку от мест поселения своих повелителей. В градах же и в укрепленных местах службу выполняла так называемая стража, то есть люди из округи, которые оружнымстражеванием в градах и крепостях платили за предоставленную им в пользование землю и дома. Эти войсковые лагеря немного походили на ромейскиетхемы, поскольку большинство воинов имело право на собственную землю и даже на деревни в округе; жили они не только за счет оплаты, получаемой от своего господина, но еще черпали доходы от земли, обрабатываемой, в основном, невольным или наполовину вольным народом.

Крупные и значащие крепости, такие как Гнездо, Крушвица, Познания, Геч, Жнин или град Ченстоха – окружали деревни-веси, в которых жили и работали люди в пользу своих господ и их армий. Следовательно, существовали деревни, в которых делали только щиты или копья с дротиками, деревни дубильщиков кож или же разводящих пчел; деревни сапожников или колесников; деревни овчаров или скотоводов, а еще коневодов. Известны были веси, обитатели которых занимались исключительно рыболовством, разведением хмеля и даже установкой шатров, этим занимались жердники; деревни смолокуров и угольщиков, производителей жерновов, и даже веси музыкантов, развлекающих господ на их пирах.

У сыновей Пестователя и его воевод имелась обязанность ежегодно выплачивать надлежащие средства своему повелителю. Потому в каждом граде имелся сборщик налогов, а в Гнезде – Великий сборщик налогов. Древний обычай выплаты любой дани в пользу своего господина был заменен уроками, то есть тем, что между господином и слугой или же кметем было "урочено", то есть договорено и установлено на постоянно. Уроки делились на те, которые назывались "нарезами" и те, что назывались "сып". Сборщик налогов брал от подчиненных ему кметей или смердов дань домашней птицей, овощами или скотом, а получив надлежащее, делал на палке насечки, называемые "нарезами". "Сып" означал дань зерном. Само же слово "сып" было родом от слова сыпать зерно для господина. Помимо этих обязательных налогов, народ был обременен и другими услугами, к примеру, помощью при прокладке дорог и мостов, возведении и укреплении градов. То же из дани, что не было использовано при дворах лучших или богатых людей, называемых господами или "панами", от древнего слова "жупан" – прежде всего, зерно, воск и шкуры – продавали купцам или же высылали реками в самую Витландию, за что, обычно, получали деньги: серебром или золотом. Часть этого серебра, золота или денег сборщики отдавали Великому сборщику налогов, который находился в Гнезде, поскольку собственную дружину, постоянно готовую к бою, Даго Пестователь содержал с уроков и сыпов из собственных деревень, непосредственно ему подчиненных, а имелось у него них громадное число. От своих сыновей-вассалов и от воинов требовал он исключительно наличность, поскольку она нужна была ему для хорошего управления государством.

В годы мира все эти уроки и сыпы, равно как и оплаты в наличности, не были особо обременительными. Никто слишком часто не отрывал людей от работы в поле, чтобы те выполняли какие-то повинности или работали на укреплении градов. Потому-то, с тех пор как заключил Пестователь перемирие со Сватоплуком и женился на Любуше, обогатились не одни только вассалы и паны Пестователя. Точно так же и народ простой, вольный, наполовину вольный и невольный никогда не голодал и хорошо плодился. Богатство начало заглядывать даже в некогда самые бедные и несчастные вески и дома.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ЗОЭ

Рассказывают, что Даго Господин и Пестователь, который заключил со Сватоплуком вечный мир, подтвержденный супружеством с Любушей – обеспечил своим богачам, равно как и простому народу, много лет спокойного труда и благоденствия. Получивший образование в империи ромеев, он перенес на земли полян множество образцов, которые он там подсмотрел в организации самого государства, равно как и в способе сбора налогов, обогащая не только себя, но и лучших людей. Прежде всего, он сделал вассалами своих сыновей. Лестеку, рожденному в законном браке и считавшемся его наследником, он отдал Познанию и окрестности, его бастард Вшехслав Палука обрел власть над Жнином и всей Землей Палук, до самой реки Нотець, и даже за ее границы. Второй бастард, Семовит, получил укрепленную Крушвицу с окрестностями, а Дабуг Авданец, вернувшись от короля Арнульфа, сам сделался властителем Геча, земель и градов между реками Обра и Барыч. Остальные земли Пестователь оставил себе, назначив для правления ними несколько воинов. Витляндией, у устья Висулы, управлял сын Клодавы; давней землей Длинноголовых Людей владел воевода Ольт Повала, в Серадзи сидел воевода Лебедь Рыжий, а на границе со Сватоплуком – воевода Ченстох. Вот только не нашлось у него достаточно воли, чтобы назначить управляющего для добытой после падения висулян Сандомирской Земли. Налоги от тамошнего люда он приказал собирать, попеременно, то Ченстоху, то опять же Лебедю Рыжему, из чего в будущем возникло большое несчастье.

Под своим непосредственным командованием Даго Пестователь имел так называемую младшую дружину, составленную из тысячи хорошо вооруженных всадников и пяти сотен щитников. В случае войны он имел право созвать дружину, называемую старшей, то есть составленную из дружин своих сыновей и из дружин воевод, поскольку эти люди тоже получили право на собственную военную силу. Кроме того, в сложные моменты Даго Пестователь мог призвать народное войско, то есть каждые шесть семей вольных кметей должны были снабдить всем необходимым и доставить ему одного конного воина, а те, что победнее – одного щитника; еще более бедные – служить подвозом, то есть волами телегами для перевоза запасов и фуража его большой армии. Было подсчитано, что "старшая" дружина Пестователя и народное войско могли насчитывать десять тысяч конных и пеших воинов. На самом же деле, более всего считалась хорошо вышколенная "младшая" дружина Пестователя, равно как и дружины сыновей и воевод, поскольку их все время готовили к сражениям и обучали военной дисциплине.

Теснота, царящая в крепостях и градах, привела к тому, что и дружина Пестователя, и дружины его сыновей и воевод населяли специальные военные лагеря, находящиеся неподалеку от мест поселения своих повелителей. В градах же и в укрепленных местах службу выполняла так называемая стража, то есть люди из округи, которые оружным стражеванием в градах и крепостях платили за предоставленную им в пользование землю и дома. Эти войсковые лагеря немного походили на ромейские фемы, поскольку большинство воинов имело право на собственную землю и даже на деревни в округе; жили они не только за счет оплаты, получаемой от своего господина, но еще черпали доходы от земли, обрабатываемой, в основном, невольным или наполовину вольным народом.

Крупные и значащие крепости, такие как Гнездо, Крушвица, Познания, Геч, Жнин или град Ченстоха – окружали деревни-веси, в которых жили и работали люди в пользу своих господ и их армий. Следовательно, существовали деревни, в которых делали только щиты или копья с дротиками, деревни дубильщиков кож или же разводящих пчел; деревни сапожников или колесников; деревни овчаров или скотоводов, а еще коневодов. Известны были веси, обитатели которых занимались исключительно рыболовством, разведением хмеля и даже установкой шатров, этим занимались жердники; деревни смолокуров и угольщиков, производителей жерновов, и даже веси музыкантов, развлекающих господ на их пирах.

У сыновей Пестователя и его воевод имелась обязанность ежегодно выплачивать надлежащие средства своему повелителю. Потому в каждом граде имелся сборщик налогов, а в Гнезде – Великий сборщик налогов. Древний обычай выплаты любой дани в пользу своего господина был заменен уроками, то есть тем, что между господином и слугой или же кметем было "урочено", то есть договорено и установлено на постоянно. Уроки делились на те, которые назывались "нарезами" и те, что назывались "сып". Сборщик налогов брал от подчиненных ему кметей или смердов дань домашней птицей, овощами или скотом, а получив надлежащее, делал на палке насечки, называемые "нарезами". "Сып" означал дань зерном. Само же слово "сып" было родом от слова сыпать зерно для господина. Помимо этих обязательных налогов, народ был обременен и другими услугами, к примеру, помощью при прокладке дорог и мостов, возведении и укреплении градов. То же из дани, что не было использовано при дворах лучших или богатых людей, называемых господами или "панами", от древнего слова "жупан" – прежде всего, зерно, воск и шкуры – продавали купцам или же высылали реками в самую Витландию, за что, обычно, получали деньги: серебром или золотом. Часть этого серебра, золота или денег сборщики отдавали Великому сборщику налогов, который находился в Гнезде, поскольку собственную дружину, постоянно готовую к бою, Даго Пестователь содержал с уроков и сыпов из собственных деревень, непосредственно ему подчиненных, а имелось у него них громадное число. От своих сыновей-вассалов и от воинов требовал он исключительно наличность, поскольку она нужна была ему для хорошего управления государством.

В годы мира все эти уроки и сыпы, равно как и оплаты в наличности, не были особо обременительными. Никто слишком часто не отрывал людей от работы в поле, чтобы те выполняли какие-то повинности или работали на укреплении градов. Потому-то, с тех пор как заключил Пестователь перемирие со Сватоплуком и женился на Любуше, обогатились не одни только вассалы и паны Пестователя. Точно так же и народ простой, вольный, наполовину вольный и невольный никогда не голодал и хорошо плодился. Богатство начало заглядывать даже в некогда самые бедные и несчастные вески и дома.

За эти десяток с лишним лет мира и процветания, от лестков, которые когда-то сражались против власти князей, остался только лишь льняной плащ, который носили воины, и красный флажок с белой птицей. Давние лестки сделались градодержцами, старостами, жупанами, и даже, как Ченстох, воеводами, дойдя до больших богатств. Тем не менее, вечно они любили говорить о проблемах народа и своей ненависти к князьям. Впрочем, точно так же поступал и Даго Господи, охотно вымеряя справедливость, и не выражая согласия, хотя его усердно уговаривали, принять титул комеса, князя, кунинга, палатина или даже короля. Все время он оставался при одном наименовании: Пестователя. Когда же должен был он принимать в своем парадном зале кого-то из народа, накидывал себе на плечи белый, потертый, а кое-где и прорванный льняной плащ. За это простой народ его любил, а так же те лучшие люди, что были раньше лестками. И точно как раньше, когда никто не поверил, что смогла его убить королева Зифика, так и сейчас не было веры тому, что овладела им болезнь, прозываемая Отсутствием Воли. То же, что некоторые называли отсутствием воли, народ и многие богачи признавали желанием мира, поскольку и действительно, Даго обеспечил мир на десяток с лишним лет.

И тут вот разошлась весть, что время может закончиться, и наступить время войны.

Поначалу об этой угрозе узнали вассалы и лучшие люди, то есть воеводы, паны-градодержцы и властители. Так вот, Дабуг Авданец без согласия на то Даго Пестователя, захватил град Милич и мост через реку Барыч. Он вырезал все семейство Стоймира, который платил дань князю Сватоплуку. Милич и мост, ведущий к Вроцлавии, Авданец сделал своей собственностью. А Даго Господин не укорил его за это, не укротил, чего от него ожидали. Это означало, что, либо Даго Господин очень слаб и вправду, как об этом сплетничали, болеет Отсутствием Воли, либо же не опасается войны со Сватоплуком. Но, как бы там дела не обстояли, сборщики налогов тут же наложили на людей большие уроки и сыпы, тысячи народу были силой высланы на укрепление градов и крепостей.

С началом зимы, сразу же после праздника солнцестояния, из Гнезда неожиданно пропала жена Пестователя, Любуша, и три ее дочери, которых родила она от Пестователя. Четыре дня и четыре ночи Даго Пестователь охотился на крупного зверя, его сопровождал командир согдов по имени Петронас и его сестра, знаменитая своей красотой Зоэ. Когда же они возвратились в Гнездо с множеством наполненных мясом санями, Любуши во дворе не было. Шептались люди, только шепотэтот был слабым, едва слышимым, будто бы Даго Господин приказал убить Любушу, чтобы иметь возможность взять в жены прекрасную Зоэ, поскольку Любуша, как верящая в Господа на Кресте, не могла бы дать согласия на второе супружество мужа. Но зачем Даго Пестователю было убивать еще и трех своих дочек, раз он мог их, с выгодой для себя, выдать замуж за достойных и богатых людей? Более правдоподобной казалась мысль, что Любуша с дочерьми из Гнезда сбежала. Но вот куда? А куда бы не иначе, как к князю Сватоплуку, чтобы пожаловаться ему на мужа. Тогда у Сватоплука были бы две причины к войне: захват Милича и бегство Любуши, которой Даго Господин презрел и которой грозил смертью, поскольку возжелал Зоэ.

По приказу Даго Пестователя командир его телохранителей, Петронас, провел в Гнезде тщательное следствие, и много народу было подвергнуто пыткам. Но узнали только лишь то, что – как утверждал один из согдов, назначенных охранять жену Пестователя – к Любуше, наблюдавшей в полдень, как ее дочки ездят на костяных коньках на озере неподалеку от Гнезда, подошел какой-то человек в черной накидке и в сером капюшоне, а потом долго с ней разговаривал. На следующий день Любуша забрала с собой только лишь шкатулку со своими драгоценностями и трех дочерей, и все они отправились проехаться верхом за градом. Как обычно, их сопровождал один из согдов. Вечером, когда было выяснено, что Любуша с дочками в град не вернулась, по их следам выслали десяток согдов. В пуще они обнаружили пронзенного мечом воина, который должен был охранять Любушу. В этом месте были обнаружены сотни следов десятков всадников, которые потом разъехались в четыре разные стороны.

Так что в самые разные стороны разослал Даго Пестователь небольшие отряды своих воинов, а так же послал много посланников к своим сыновьям и воеводам, чтобы те захватили Любушу с досками и доставили их в Гнездо. Только от Любуши всяческий след простыл. Все случилось так, будто была она утренним туманом, расплывшимся неведомо где. "К Сватоплуку сбежала, и из этого выйдет страшная война", - говорили по всем крепостям и градам, даже в весках. И люди испытывали страх, поскольку в этой стороне света не было более огучей и многочисленной армии, чем та, которая имелась у князя Великой Моравы. Воины его, закаленные в неустанных войнах, то с мадьярами, то с тевтонцами или же болгарами, представляли собой необыкновенно грозную силу, как в отношении числа людей, так и боевой подготовки.

"Авданец украл Милич, а Сватоплук отомстил за это оскорбление, уворовав супругу Пестователя", - так судили об этом то тут, то там. И с опасениям глядели в будущее.

С тех пор чуть ли не ежедневно пред лицо Пестователя, который сидел в своих комнатах и попивал сытный мед, вызывали Великого Канцлера, Микору. И спрашивал его насмешливо Даго Господин:

- Как же это так, Великий Канцлер? Из моего дома исчезла женщина и три недорослые девицы, а ты не знаешь, где их искать? Каждый год из собственной шкатулки даю я тебе громадное сокровище из серебряных и золотых солидов, разной формы гривен, чтобы мог ты нанимать сотни шпионов и доносчиков. Но все равно, не знаешь ты, что сталось с моей женой.

- Она у Авданца, господин, - низко кланялся ему Микора. – Авданец ненавидит тебя, вот и решил дать убежище твоей жене и твоим дочкам. Намеревается он ударить на Землю Шлёнжан, и ему нужна Любуша, чтобы не пал на него гнев Сватоплука.

С признанием кивал головой Даго Господин:

- Мудро ты это обдумал, Микора. И по сути своей, так должен был сделать Авданец, если бы учился он искусству правления людьми. К сожалению, был он у Арнульфа, а франки немного знают об этом преудивительнейшем искусстве. Научиться ему можно только лишь у ромеев.

- В таком случае, Любуша находится у Семовита. В течение года был он с Херимом у ромеев и мог обучиться этому искусству. А кроме того, любит он Зоэ, повелитель. И полюбил он ее во время путешествия из Византиона.

Пестователь понимающе кивал:

- Знаю я, что Семовит любит Зоэ, и потому так быстро покинул мой двор, видя, что и меня она интересует. Но пока была при моем дворе Любуша, до тех пор не мог я полюбить Зоэ. Если же любит Зоэ Семовит и, как сам говоришь, он немного обучился искусству правления людьми, он должен был бы стараться, чтобы Любуша оставалась здесь как можно дольше. Ибо теперь, когда она исчезла, ничто не стоит на пути того, чтобы я женился на Зоэ.

- У Лестека она, - говорил на другой день Микора. – Лестек наследует после тебя власть и желает против тебя получить помощь от Сватоплука. Держа у себя Любушу и твоих дочек, держит он тебя, господин,словно бы в капкане. И знаю я, что он ненавидит тебя, поскольку ты дал ему одну лишь Познанию, а не все государство.

- Это слабый человек, - пожал плечами Пестователь. – Он умер бы от страха, думая, будто бы что-то делает помимо моей воли. Впрочем, никому я не отдам сейчас власти. Разве не слышал ты, что купался я в отваре долговечности и намереваюсь править сотню лет?

- Она находится у Вшехслава Палуки, - в другой раз утверждал Микора.

В ответ же он слышал только лишь смех Пестователя и приказ покинуть покои повелителя.

- Но разве не великаны твои сыновья? – спросил наконец отчаявшийся Микора. – И разве не поступают они, как великаны?

- Они до сих пор еще очень маленькие великаны, Микора. Уйди, чтобы я на тебя не рассердился, - советовал ему Даго Господин, и Великий Канцлер послушно шел в свою канцелярию.

Как-то раз Даго Пестователь вызвал к себе Петронаса.

- Ну а что ты, командир моих придворных стражей, думаешь об исчезновении моей жены и моих дочерей? – спросил он.

- Женщина и три недорослые девицы не сделали бы этого без помощи большой силы, - ответил на это Петронас.

- Верно говоришь, - согласился с ним Даго. – Ты командир моей стражи, но позволил им сбежать.

- Не тебя я обязан был охранять, а тебя, повелитель. Тыы же цел и здоров, так что свои обязанности я исполняю хорошо. Сделай меня командиром своей младшей дружины, и я найду Любушу, даже если она под землей спряталась. Точно как и ты, повелитель, я воспитывался у ромеев и овладел искусством правления людьми. Однако, командую я лишь сотней согдов.

Грозно стянул брови Даго Господин.

- Означает ли это, что ты чувствуешь себя великаном, Петронас. Только лишь люди, скроенные по мерке великанов, знают искусство правления людьми.

- Не знаю, повелитель, как обстоит дело со мной. От того, как ты меня назовешь, зависит моя судьба, карлика ли великана. Но знай, что освоил я еще и искусство творения интриг и искусство лжи.

- И лжешь ли ты сейчас, Петронас?

- Зачем было бы мне лгать. Ноя не получу командования над твоей младшей дружиной, ибо тебе ведомо, повелитель, что я нашел бы Любушу.

- То есть, тебе кажется, что мне нет дела до нахождения Любуши и дочерей?

Склонил голову перед ним Петронас:

- Если я, господин, дам тебе откровенный ответ на твой вопрос, каким бы этот ответ ни был, моя голова упадет с плеч. Тогда, зачем спрашиваешь? Или ты желаешь утратить командира тех, кто защищают твою жизнь?

- Верно считаешь, Петронас. Задам вопрос иначе. Вот теперь, когда уже нет Любуши, могу ли я взять в жены твою сестру, Зоэ?

- Нет, повелитель. Ибо, одно дело, когда кто-то исчез, но может найтись, и совершенно иное дело – если он погиб. Человек не должен иметь двух жен, так как не было их у первого человека по имени Адам. Так меня учили у ромеев.

Задумался Даго Пестователь, а затем сказал:

- Быть может, нас ожидают войны. Потому постараюсь выделить тебе много золота и серебра, чтобы снабдил оружием и лошадями еще тысячу воинов. Подготовишь их и выучишь воинской дисциплине. Таким образом, моя младшая дружина будет насчитывать две тысячи конных. Ты будешь командовать одной тысячей, а я – другой. Но не даю я позволения на поиски Любуши, поскольку то дело Микоры и его шпионов.

И вновь раз за разом вызывал Даго своего канцлера Микору и расспрашивал его про Любушу. Микора был толстым и легко потел от страха. От отца он унаследовал склонность к полноте, зато не унаследовал изворотливости, поэтому чо страхом думал, что с ним случится, если не найдет он супругу Пестователя.

Во все стороны света рассылал Микора своих шпионов, горстями сыпал людям серебряные денары, чтобы получить хоть какую-то ведомость про убежище Любуши. Но, поскольку никаких сообщений о ней не имелось, всякий раз становился он пред лицом Пестователя и повторял:

- Любушу и твоих дочек, повелитель, похитил Авданец.

- Врешь, сукин сын. Хочешь, чтобы я выступил на Геч и начал войну с Дабугом, к радости Сватоплука и других моих врагов.

- Тогда, быть может, правду говорят те, что это сам Сватоплук принял у себя свою племянницу?

- Врешь, Микора. Возможно ли такое, чтобы Любуша и три недорослые девицы проехали всю нашу страну, и никто этого не заметил? Мы умеем поймать любого шпиона, который, насланный Сватоплуком, пересекает наши границы, и невидимым сделался крупный воинский отряд? Ведь этим людям дважды пришлось бы пересекать наши границы. Один раз, чтобы добраться до окрестностей Гнезда, а второй паз, убегая с Любушей и моими дочками. Плохо я поступил, делая Великим Канцлером никакого человека, каким ты и являешься, Микора. Воистину, у твоего младшего брата, Яроты, ума гораздо больше. Он тоже сын Херима, но, в отличие от тебя знает даже язык тевтонцев, отличается хитроумием, умеет на восковых табличках читать наши руны, а так же обладает знакомством с письмом ромеев. Опасался я давать слишком большую власть людям излишне шустрым, чтобы не воспользовались они ею против меня. Вот только кажется мне, что гораздо хуже давать эту власть людям никаким, глупым.

Опасался Микора за свою дальнейшую судьбу и действительно много делал для того, чтобы получить хоть какое-то сообщение о судьбах Любуши и дочерей Пестователя. И однажды, как говорится, и для него засветило солнце. Донесли ему, что Любуша с дочками Пестователя скрываются в граде Руда, где градодержцем был давний лестк по имени Творек, а весь град и его окрестности подчиняются власти воеводы Ченстоха. Этой вестью Микора не поделился ни с Петронасом, ни с кем другим, но прежде всего – не сообщил обо всем Пестователю. Задумал Микора, что сотворит замечательное дело, если неожиданно приведет пред лицо Повелителя его жену и дочерей. Не знал он Книгу Громов и Молний, в которой написано, что "нет ничего худшего для повелителя, когда кто-то устраивает ему неожиданность. Повелителя никогда не следует заставать врасплох, даже если такая неожиданность приятная и радостная, ибо на самом деле никто не знает, что является для повелителя радостным и приятным. Повелитель сам любит знать все и все предвидеть".

Но Микора пожелал доказать, что он хороший Великий Канцлер. А поскольку, помимо громадного количества шпионов, имелось у него почти сотня воинов в черных плащах, которых получил он после Спицимира, выступил немедленно. Выпало ему проезжать через Серадз, где правил Лебедь Рыжий. Посвятил он его в свои планы и получил еще сотню воинов. И с такой вот силой неожиданно появился он под Рудой и въехал в град.

- Правда ли то, Творек, что здесь скрывается супруга Пестователя, Любуша, и три ее дочери? – спросил Микора.

- Нет, - гордо ответил ему Творек. – А правда такова, что пребывает у меня в гостях жена нашего повелителя и три его дочери.

- Выдай мне их немедленно, если не желаешь умереть.

- Она имеет право пребывать у меня здесь так долго, сколько ей захочется. Она не невольница, которая сбежала от своего хозяина, она – владычица. Покажи мне приказ Пестователя, написанный на восковой табличке.

У канцлера Микоры такого приказа не было. Не заставило его задуматься то,что обычный градодержец осмеливается держать у себя Любушу и ее дочек. Не услыхал он и иронии в вопросе о приказе Пестователя.

Разгневанный непокорностью, Микора неожиданно вытащил меч из ножен и рубанул им Творека по голове, так что тот бездыханный упал на землю. Солдаты Микоры в черных плащах закинули зажженные факелы на соломенные крыши дворов в крепости, возбудив тем самым огромный пожар. Все покидали горящие дома, и все они гибли от рук людей Микоры, поскольку стража в Руде была немногочисленной, зато войско Микоры было многочисленным. Схватили и трех дочерей Пестователя, а вот Любушу привалила горящая балка и, прежде чем ее вытащили, женщина скончалась от удара и от ожогов.

Счастливцем чувствовал себя Микора, направляясь в Гнездо в компании трех девиц-подростков, которых он окружил опекой и лаской. "Вот же удивится Даго Господин, когда увидит вас пред своим лицом", - много раз повторял он дочкам Пестователя. Не знал он, что известие о смерти Любуши добралась до Гнезда раньше, чем он, и что народ плакал по ней, ибо она никого и никогда не обидела. Не знал он и то, что во втором посаде Гнезда приказал Даго Господин возвести новую виселицу. Как только Микора пересек врата Гнезда, согды схватили его и связали, дочерей же Даго Господин расцеловал, громко выражая свое сожаление смертью Любуши.

В полдень следующего дня вокруг новой виселицы собрались чуть ли не все обитатели Гнезда. Вывели из подвала Микору и поставили пред Даго Повелителем, который сидел на табурете, окруженный согдами.

- Что сотворил ты, несчастный? – громко спросил у Микоры Даго Пестователь.

- Спас и привел в Гнездо трех твоих дочерей, - ответил на это Микора, которого, связанного, держали согды.

- Мало чего стоят дочери, если нет их матери, - ответил на это Даго Господин.

- Так случилось, что она погибла в огне, - заметил на это Микора.

- Любил я ее, - заявил Даго Господин. – И приказал тебе разыскивать ее. Но не сказал, чтобы ты нашел ее мертвой. Разве не следовало вначале сообщить мне о месте, в котором скрывается Любуша, чтобы я мог вызвать Творка, спасая ей жизнь. Или, возможно, ты был в сговоре со Сватоплуком?

- Нет, господин, - решительно заявил на это Микора.

Ночью трое согдов раскаленным железом припекало Микоре бока, грудь, спину и чресла, а Петронас вместе с младшим братом Микоры, Яротой, задавали ему вопросы. Потому, когда Микора встал перед толпой, собранной на посаде, знал он, что ему следует говорить. Одет он был в льняную рубаху и тулуп, так что никто из толпы о пытках не знал. Все видели только лишь то, что он едва держится на ногах, а лицо было почти что серым – явно от страха.

- Так ты говоришь, что это не Сватоплук приказал похитить мою жену, - подхватил Пестователь слова Микоры, поскольку не желал войны со Сватоплуком. _ Но, быть может, кто-то из моих сыновей был замешан в похищение?

- Нет, господин.

- Кто же тогда истинный виновник?

- Творек, градодержец Руды.

- Творек? – презрительно пожал плечами Пестователь. – Да разве осмелился бы Творек поднять руку на мою супругу?

- Это он, повелитель. Он был одним из тех, которые вместе с тобой отправились сражаться против мардов, а потом завоевывали Крушвицу, Гнездо, Познанию и Калисию. Многих из них ты щедро наградил, дал им землю и грады, сделал воеводами. Но не поровну разделил ты свои милости, так что многие имеют к тебе претензии, что не всех одинаково возвысил. Вот они и приказали Творку похитить твою жену и дочек, чтобы вынудить от тебя большие почести.

- Известны ли мне их имена? – спросил Пестователь.

- Их записали мой брат Ярота и Петронас.

На посаде, где Пестователь проводил суд над Микорой, много было лестков или таких, которые лестками звались. Испытали они страх при мысли, что, возможно, и их имена записали Ярота с Петронасом, ведь многие из них поговаривали, что Пестователь позабыл о давних лестках, возвышая чужаков, таких как Петронас, или совершенно новых людей, которые никогда не воевали рядом с ним.

- Огромна людская неблагодарность, - с печалью произнес Даго Господин. – Это правда, что ни у одного повелителя нет истинных друзей. – А после того Пестователь воззвал к собравшемуся народу: - Скажите, что должен я сделать?

- Отбери у них грады, отруби им головы, а их имения раздай среди народа, - раздался вопль.

Долго слушал Даго Пестователь эти крики и предложения, когда же люди выкричались, либо забелели у них горла, сказал он Микоре:

- По твоей причине погибла моя жена, Любуша. Назначь сам себе наказание.

Микора знал уже, какое наказание присудил ему ранее Даго Повелитель. Потому, без тени сомнений, подошел он под виселицу, влез на пенек, сунул голову в петлю и сам отпихнул пенек из-под своих ног, так что стиснулась петля у него на шее, и закачался он на веревке.

Даго Господин вернулся в собственные покои, приказав, чтобы тело Микоры два дня оставалось на виселице – к науке и предостережению. В Гнезде же стали говорить: "Как же лгут те, которые говорят, будто бы Господин наш страдает Отсутствием Воли".

В тот же еще день сказал Даго Господин Петронасу:

- Вызови ко мне тех лестков, которые воевали со мной и получили множество отличий. Ты, Петронас, моя правая рука, и тебе известно, что в правой руке держат меч. Месяц или чуть подольше стану плакать я по Любуше, а потом женюсь на Зоэ.

- Так и будет, повелитель, - склонился перед ним Петронас.

Рассказывают, что с того дня огромный страх пал на лестков, и тех, что сделались богатыми, и тех, кто не был возвышен. По красному ковру каждый из них шел к сидевшему в одиночестве на троне Даго Пестователю, а тот по языку их глаз и по языку тела узнавал, кто несет в мыслях своих измену. Говорят, будто бы на внутреннем дворе крепости стоял громадный пень, весь обрызганный кровью тех, кому Даго Пестователь приказал отрубить головы, а их грады и имущество раздал среди других людей. Еще рассказывают, что тот спас свою жизнь, кто прибыл с мешком денег, с золотом или серебром, поскольку Даго Господин нуждался в деньгах, чтобы снабдить для Петронаса тысячу конных воинов. Благодаря мешку с серебром спасли свои жизни воевода Ченстох и воевода Ольт Повала, а еще Лебедь Рыжий.

Пред лицо Пестователя явился и Порай, владетель Мазовии, привозя с собою мешок серебра. Язык тела и язык глаз его, казалось, выражали честность и откровенность. Но, чтобы удостовериться в этом, Даго спросил у Петронаса, стоящего по правую руку от трона, а потом спросил и Яготц, стоявшего по левую руку:

- Заслуживает ли доверия этот человек?

- Да, господин, - сказал Петронас.

- Нет, господин, - сказал Ярота. – Знакомо мне письмо ромеев, и я просмотрел записки, сделанные когда-то моим отцом, а твоим Канцлером, Херимом. Из них следует, что Херим не послушал тоего приказа, и не приказал удушить детей королевы Зифики, а укрыл их в Плоцке. Что ты сделал с ними, Порай?

Порай был уже человеком старым. Вроде как, глянул он на Петронаса и потерял сознание. Четверо согдов вынесло его из парадного зала в отдельную комнату. Даго Господин приказал поставить у двери этой комнаты четырех согдов, так как решил расспросить Порая, когда тот вновь обретет силы и язык.

По приказу Пестователя Ярота принес письмо своего отца, в котором на пергаменте было зафиксировано, что Порай получил от Херима на воспитание двух детей королевы Зифики.

- Что с ними сталось? Что он с ними сделал? – побледнев лицом расспрашивал Пестователь как Яроту, так и Петронаса, который тоже знал письменность ромеев.

- Херим этого не записал, - сообщил Ярота.

- Не записал, - согласился с ним Петронас.

- Дайте мне эти записки, - потребовал Пестователь. – Я тоже могу читать письмо ромеев.

Подали ему записки Херима, он же, ознакомившись с их содержанием, подтвердил:

- Не исполнил моего приказа Херим и не удушил детей Зифики, но отдал их на воспитание Пораю в Плоцк. Что сталось с ними потом, не ведомо.

Даго Господин приказал Петронасу привести Порая в сознание, после чего доставить его в комнаты Пестователя. Так что пошел Петронас в комнату, где уложили бессознательного Порая, вошел один в нее, приказывая своим согдам хорошенько охранять дверь.

Порай уже очнулся из обморока, свесив голову, он сидел на краю ложа, сердце его было переполнено отчаянием.

- И что ты скажешь Даго Господину? – спросил его Петронас.

- Скажу ему, что дети умерли...

- А если тебя станут пытать?

- Не знаю я, как оно на пытках, поскольку никого на них не посылал.

- Зато я знаю, как разговаривают на пытках, - сказал Петронас, вытащил короткий меч из-за пояса и вонзил его в живот Пораю. – Прости меня, - прошептал он.

Когда же Порай скончался, Петронас вытер лезвие своего меча, вставив в рану короткий меч Порая. После того приказал согдам отнести тело в комнаты Пестователя, а вместе с ним и его залитый кровью меч.

- Он покончил с собой, господин, чтобы ты не знал правды, - заявил Петронас Пестователю.

- Да будет он проклят!- воскликнул Даго. – Так я не узнаю, какова была судьба моего карлика.

А потом, неожиданно рассерженный, стал он кричать на согдов, держащих на руках тело мертвого Порая, а так же на Петронаса с Яротой:

- Уходите! Немедленно! Хочу быть один. Да, один, - повторял он, пока все не ушли.

Вроде как, той же ночью исчезли все записки Херима. И те, которые рассказывали о деяниях Пестователя, и те, что говорили о судьбе его сына, рожденного Зификой. Три дня Ярота был в немилости у Пестователя, так как никаким образом не мог он объяснить исчезновения столь ценных записей. Но через три дня Даго Господин приказал торжественно сжечь останки Порая, его же последоателем, то есть повелителем Мазовии, назначил он Желислава, который отличался только лишь тем, что замечательно охотился в компании Пестователя. Судил Даго Повелитель, что власть над Мазовией с этих пор станет исполнять никакой человек, думающий исключительно об охотах; но оказалось, что едва лишь Желислав въехал в Плоцк, тут же изменился. Он приказал сделать выше защитные валы и окружил себя исключительно воинами-савроматами.

Странно вел себя и Пестователь. Со дня смерти Порая очень редко покидал он свои комнаты, где целыми часами был погружен в странной, всепоглощающей печали. Прекратились созывы к его трону давних лестков, перестали опасаться за свою жизнь те, что когда-то так верно ему служили. Рассказывали, что в это время начал он сильно пить, а в мгновения, когда сытный мед или вину туманили ему разум, он вызывал к себе Петронаса и, ходя кругами по комнате, бормотал:

- А если он жив? А если этот карлик появится как-нибудь при моем дворе и упомнит о троне, оставшемся от Зифики? Разве возможно такое, чтобы карлик мог победить великанов?

Петронас молчал, поскольку понимал, что Даго Пестователь желает говорить и быть выслушанным, только не желает слышать чьего-либо голоса. И вот через десяток с лишним дней из окна своей комнаты Даго вновь увидел Зоэ, и радость вернулась в его сердце. Уже на следующий день отправился он вместе с Петронасом и Зоэ на охоту, а вскоре приказал новому Великому Концлеру, Яроте, известить народ и своих сыновей, что через месяц женится на Зоэ. И по этому случаю в Гнезде состоится огромный свадебный пир.

Рядом с Зоэ Пестователь позабыл про карлика, которому Херим и Порай спасли жизнь, и который теперь, уже взрослый человек, таится где-то, чтобы отомстить собственному отцу. Как и раньше, вид Зоэ ошеломлял Пестователя, звал из памяти какие-то туманные образы и неосознанные томления. Переполненным любовью взглядом мог он глядеть на лицо Зоэ, восхищаться ее стройной и ловкой фигурой, робко касаться пальцами ее черных длинных волос, охваченных золотой лентой на голове и рассыпавшихся по плечам, словно пелерина из какой-то странной ткани. С восхищением глядел он, когда девушка мчалась на коне и метко стреляла из лука, саживался он с нею на стволе поваленного дерева и многократно спрашивал об одном и том же:

- Радует ли тебя мысль, что вскоре ты станешь моей женой?

Она же постоянно отвечала одно и то же, с тем же самым безразличием.

- Я радуюсь тому, что сяду рядом с тобой на троне, господин мой.

Как-то раз Даго сказал прямо:

- В твоих словах, Зоэ, я ничего не слышу о занятиях любовью.

- Не знаю я, что значит заниматься любовью, повелитель. Мне известна лишь ненависть. Меня здесь считают чужой. Это меня обвиняют в смерти Любуши, хотя не я выслала Микору в Руду.

- Тебя полюбят, - убеждал ее Пестователь. – Полюбят, хотя бы из чувства страха.

А в другой раз признал:

- Я полюбил тебя с первого же взгляда, только не испытывал к тебе телесного желания. Но вот теперь, когда думаю, что уже вскоре ты станешь моей женой, желаю тебя так сильно, как до сих пор не желал никакой женщины.

- Я тоже желаю тебя, господин. Еще не люблю тебя, но уже желаю, - заявила Зоэ, сама удивленная своими словами.

Ибо она ненавидела его и желала отомстить ему за собственную и брата недолю. За то, что когда-то он приказал их убить, ибо они были детьми королевы Зифики. Но иногда бывает и так – о чем Зоэ не знала – что не только любовь, но и ненависть способна возбуждать в женщине телесное желание. Ведь оно рождается из самых сильных чувств, а разве существуют чувства, более сильные, чем любовь и ненависть? Так бывало с Дикими Женщинами, которые с наслаждением совокуплялись с мужчинами, ненавидя их и порабощая или убивая. И она тоже верила, что когда испытает женское наслаждение с Пестователем, сумеет сделать его рабским, послушным исполнителем ее желаний и капризов. Именно эта мысль пробуждала в ней возбуждение и телесное желание, хотя и не уменьшала ее ненависти.

А он все так же был, словно слепец и не мог заметить правдивого языка ее глаз и тела. Быть может, на самом деле полюбил он не ее, но лишь то, что она напоминала, ту самую Зифику, которую когда-то полюбил первой любовью, а потом отверг, изгнал и, в конце концов, вынудил умереть. Кто знает, не чувствовал ли он теперь виноватым за это, и теперь, завоевывая Зоэ, так сильно похожую на ту, подсознательно пытался избавиться от своего чувства вины. Быть может, ему казалось, что когда овладеет Зоэ, он тут же воскресит Зифику и забудет о собственном сыне, карлике, который все чаще снился ему в виде черной фигуры без лица, вырастающей в большего, чем он сам и его остальных сыновей, великана.

Она же, как будто осознавая мучавшее его чувство вины, иногда спрашивала, нанося тем самым жестокие раны:

- Ты говоришь, повелитель, будто бы любишь меня. Но когда я рожу тебе сына и не умру при родах, прикажешь ли меня изгнать или убить? Так чего же стоит твоя любовь ко мне?

- Нет, Зоэ. Так не станется, - заверял ее Даго. – Самое большее, прикажу убить сына-карлика, только не тебя.

Зоэ буквально вздрагивала от подобных обещаний. И даже если бывали мгновения, когда она вынуждала себя пробудить какую-то малость любви к этому мужчине, поскольку должна была стать его женой, слыша подобные угрозы, вдвойне отзывалась в ней ненависть. Мыслями она тут же обращалась к Петронасу, которого когда-то Пестователь приказал задушить только лишь потому, что Зифика не скончалась родами. А ведь Петронас не вырос карликом. Он стал очень красивым, рослым мужчиной с белыми, как у Пестователя, волосами, с большим умом и немалой храбростью. И не сжималось ее сердце от страха за своего еще не рожденного, да что там, еще не зачатого сына, но ей хотелось чуть ли не кричать от боли, представляя, что Петронас был бы задушен, если бы не милость Херима и Порая.

Ибо на самом деле только лишь Петронаса любила она какой-то странной и совершенно не сестринской любовью, чувством, которое пожирало ее душу, словно негаснущее пламя костра, в который кто-то постоянно подбрасывал новые и новые дрова. С самого раннего детства этих двоих соединяло не только то, что они были родными братом с сестрой, но и то, что оба они были осуждены на смерть. И пока не отослали их к ромеям, до тех пор они могли погибнуть в любой миг, преданные кем-нибудь из двора Порая. А потом, уже у ромеев, они все так же могли полагаться только лишь друг на друга. После того дозревали, осознавая, что их объединяет общая тайна. Порай объяснил им, чьи они дети, какова их история. Зоэ была на два года моложе Петронаса. Но, как и все девушки, созрела она раньше брата. И вместе с созреванием в ней рождались новые чувства к Петронасу – Зо чувствовала себя его матерью, сестрой, всем.

При дворе ромеев царил разврат, так что юной девушке было легко узнать от императорских наложниц в чем заключается искусство приманивания мужчины и возбуждения в нем телесного желания. Это Петронас сделался для Зоэ тем, на котором она испытывала свои знания об искусстве любви. Он созревал рядом со все более осознающей собственную красоту девушкой, хотя, как раньше, они купались вместе, а иногда даже спали в одном ложе. Это она когда-то сделала его мужчиной и сделалась первой женщиной, поскольку желала, чтобы он принадлежал только лишь ей, как это и было до сей поры. Когда же до нее дошло, что они делают плохо, живя совместно плотской жизнью, делала все возможное, чтобы его не добыла для себя и не отобрала у нее какая-нибудь другая женщина. И страшно отчаивалась, когда ему пришлось на два года ее оставить, чтобы в особенной императорской школе обучаться военному искусству. А потом никогда уже не вернулся он к ней как муж и любовник – а только лишь как брат.

Как брат с сестрой выехали они с Херимом в Гнездо; Петронас следил за тем, чтобы уже никогда не пыталась она сблизиться с ним, как с давним любовником, точно так же было и в Гнезде. Зоэ понимала, что даже малейшим жестом не может она выдать своей преступной любви к брату. В Гнездо они прибыли, чтобы отомстить Пестователю, и ее страсть к брату не должна испортить их тайных планов. Но, раз сама его иметь не могла, не давала его и другим. Это же сколько красивых невольниц и девок подсовывал Пестователь Петронасу. Юноша наверняка желал всех их, как и всякий здоровый мужчина, но хватало, чтобы он встречал ее суровый, наполненный осуждением взгляд, чтобы тут же отступить от другой женины – Петронас научился владеть своими мужскими желаниями. Когда же так случилось, что полюбил Зоэ Пестователь, теряя ради нее свою волю и разум, Петронас приказал ей, чтобы постаралась она сделаться супругой Даго, поскольку тогда он сам легче доберется до назначенной себе цели. Он, признанный карликом, сделается великаном в державе Пестователя. А временами Зоэ подозревала, что, толкая ее в объятия Пестователя, Петронас желает высвободиться от нее и овладеть другой женщиной. Иногда она бунтовала против этой мысли, только этот бунт ее тут же угасал, ибо до нее доходило, что через ложе и трон Пестователя может она сделать Петронаса самым могущественным человеком в Гнезде. И соглашалась она на эту жертву, столь велика была в ней любовь к Петронасу.

Люди же в Гнезде, в том числе и сам Пестователь, считали, что Петронас не берет себе наложницы, Зоя же не желает иметь любовницу – так как и он, и она придерживаются весьма суровых обычаев. Истинно говорит Книга Громов и Молний, что люди видят лишь то, чего желают увидеть.

А ведь случались такие мгновения, как то, за десять дней перед свадьбой Зоэ с Пестователем, что не сумела Зоэ овладеть внутренней страстью и поздно вечером пришла в комнату Петронаса, чтобы еще раз, пускай и в последний, тот вошел в нее. И допустили согды, охранявшие покои Петронаса, чтобы Зоэ встретилась с ним, ибо не было ничего особенного в том, что сестра пожелала поговорить с братом.

Обнаженный до пояса Петронас закончил мыться и вытирал свое тело полотенцем. Зоэ увидела его обнаженный, покрытый крепкими мышцами торс, и, охваченная неожиданным желанием, бросилась к нему, начала лихорадочно целовать его грудь, плечи, шею. При этом шептала:

- Бежим отсюда, Петронас. Бежим на край света. Не желаю я быть супругой Пестователя. Давай откажемся от мести или же убьем его еще сегодня и убежим далеко-далеко.

С огромным трудом Петронас оторвал от себя сестру. Поглядел в ее глаза, переполненные любовным безумием, и почувствовал страх, что по причине этой любви все его планы неожиданно могут рухнуть.

- Ты желаешь меня погубить? – гневно спросил он.

- Поцелуй меня. Будь моим, - умоляла Зоэ.

И с необычной, как для женщины, силой пыталась его обнять, прижать к себе. Тогда Петронас ударил ее по лицу, чтобы та пришла в себя.

- Ты – моя сестра. Всего лишь сестра, - начал он трясти ее за плечи.

- Я люблю тебя. Только тебя.

- Ты погубишь себя. Погубишь меня. Все наши надежды пойдут прахом, - говорил Петронас резким, не выносящим какого-либо протеста голосом.

Неожиданно тело Зоэ обмякло. Петронасу пришлось придержать сестру, чтобы та не кпала, он посадил ее на покрытой шкурой лавке. Голова Зоэ упала на грудь. Женщина начала плакать.

Петронасу сделалось ее жалко. И он ласково и спокойно обратился к ней:

- В течение стольких лет мы составляли планы, как, благодаря помощи императора, мы возвратимся сюда и попытаемся захватить власть. Разве ты не видишь, что я вырастаю в великана, хотя должен был быть всего лишь карликом? Буквально шаг отделяет меня от цели, а ты не желаешь сделать этот шаг. Что это с тобой? В Византионе мы дали друг другу присягу, что будем только лишь братом и сестрой. Ты говоришь, будто бы меня любишь, но твоя любовь может нас погубить. Опомнись, Зоэ.

- Через десять дней я стану его женой, а ты возьмешь себе женщину, которую он тебе определит.

- Возможно, так все и случится. Но ведь это нас друг от друга не отдалит. Ты сядешь на троне, и с твой волей должны будут считаться.

Петронас сел рядом с сестрой, обнял ее рукой, поцеловал в щеку, после чего погрузил свое лицо в ее мягкие, буйные, пахнущие ромашкой волосы.

Та ужевзяла себя в руки, оттерла слезы с глаз.

- Самое паршивое то, что, чем сильнее я его ненавижу, тем большее пробуждается во мне желание, чтобы он мною овладел, - призналась Зоэ. – Думаю, таким образом я изменяю тебе, Петронас. В конце концов, начну я его любить, ну а любовь к тебе во мне умрет.

- Не удивлюсь. Ведь он все еще очень красивый мужчина, - согласился брат.

И все же, в нем шевельнулась ревность.

Зоэ встала с лавки, Петронас тоже поднялся. И вдруг почувствовал, что теряет сестру, возможно, навсегда. Потому, наверное, и показалась она ему такой красивой в белой вышитой блузке, обтягивающей ее небольшие, крепкие груди; в платье, сшитом из разноцветных клиньев, которое делало ее еще более стройной.

Петронас неожиданно обнял Зоэ и притянул к себе. Склонил к ней лицо и своими губами стал искать ее губы. Их поцелуй продолжался так долго, что дыхания в груди едва хватило. Петронасу пришлось напрячь всю свою волю, чтобы отодвинуться от сестры.

- И все же, ты до сих пор любишь меня, - с триумфом в голосе заявила та.

- Иди уже, - умоляюще попросил он.

Зоэ покинула его комнату с гордо поднятой головой, он же бросился на свое ложе и долго лежал на нем без движения, всматриваясь в потолок. "Это я повел себя словно карлик, а не как великан, - насупился Петронас. – Быть может, Пестователь и был прав, когда увидел во мне мелкого уродца? Ведь считается только власть. И только власть следует любить".

Через какое-то время он поднялся с ложа и начал ходить от одной стены до другой, обдумывая самые странные и даже наиболее дикие планы, которые должны были поработить Пестователя и дать Петронасу власть в Гнезде. И в мечтах своих он вкушал то, что не имело вкуса, смаковал, ибо до сих пор никто не мог назвать того, что чувствует человек, обладающий властью над другими людьми. Нет на свете такой пищи, такого питья, такого запаха, которые припоминали бы то нечто, наполняющее уста и ноздри властителя, когда он глядит на людей как на маленьких муравьев. Ведь на самом деле любое людское существо для властителя представляет собой только тень на стене в комнате, в которой горит всего одна свеча – он, повелитель. И нет людского существа, которое повелителю казалось бы красивее и умнее его самого, ведь, если бы было не так – тогда другой человек был бы властителем. Потому и нет такого ученого человека, по сравнению с которым властитель не чувствовал себя умнее, поскольку всегда думает он, что он во сто крат умнее такого умника, поскольку обладает над ним властью. Потому-то корона для властителя никогда не будет обременительна, хотя многие жалуются на это публично, ибо корона возносит его над толпой, над ничтожностью и над ненужностью других людей. Нет так же для властителя и льстецов; бывают лишь люди, которые вслух говорят властителю то, что сам он в глубине души мыслит о себе. И, раз уже сделался он властителем, то уже этим самым фактом не доказано, что был кем-то лучшим, исключительным, необыкновенным, истинным великаном среди мелочи? И разве не было доказано в Книге Громов и Молний в главе о правлении людьми, что властитель никогда не блуждает, что ошибки допускают исключительно его несовершенные подданные? Нет для властителя и позорных, безнравственных поступков, ибо власть над людьми остается за пределами добра и зла.

Очень жаждал власти Петронас. Желал он ее настолько сильно, что на следующую ночь охватывали его попеременно: то чудовищная горячка, то его страшно морозило.

То он истекал потом, то вновь стучал зубами, приказывая покрывать себя самыми теплыми мехами.

При известии о болезни Петронаса к его ложу прибежала Зоэ, а затем прибыл и сам Пестователь. Они оттирали у парня пот со лба, а потом укрывали мехами. Он же, то лежал неподвижно, то охватывали его конвульсии и судороги, он кричал или стонал, бормотал какие-то странные слова, пена выступала на его губах, пальцы ладоней то раскрывались, то вновь сжимались, словно бы он желал схватить что-то неуловимое.

Перепугавшись за жизнь Петронаса, Зоэ желала привести во двор мудрецов, которые умели лечить и заговаривать всяческие болезни, но Даго Господин удержал ее.

- Я знаю, что с ним, - сообщил он Зоэ. – Эта болезнь мне известна.

- И что же мучает его? – спрашивала встревоженная Зоэ.

- Это болезнь, называемая Жаждой Деяний, - задумчиво ответил ей Даго Пестователь. – Меня учили, что ею страдают только лишь великаны. Выходит, случилась ошибка. Обычные люди тоже могут заболеть ею.

Зоэ топнула ногой и, с необычной смелостью, крикнула Пестователю:

- Откуда ты знаешь, повелитель, что он не родился великаном? Разве не породила Македония многих истинных великанов? Ты не знал его матери. Так же, ничего не знаешь о его отце. Тогда почему же ты говоришь, будто бы он обычный человек?

Пестователь не ожидал, что на лице, как правило, спокойной и мягкой Зоэ увидит он неожиданно выражение страшного гнева и возмущения. На краткое мгновение показалось ему, бдто бы понял он язык ее тела и глаз, и перепугался. Вот только длилось это недолго. Вновь рядом с ним была ласковая и спокойная Зоэ, которую он так полюбил. Тем не менее, он отошел от ложа Петронаса и, покидая его покои, обратился к Зоэ:

- Только лишь великими деяниями можно доказать, что родился великаном. О Петронасе не беспокойся. Говорю, что утром он уже будет здоровым. Ведь недостаточно того, чтобы родиться из семени великанов. Ни от одного из своих сыновей не получал я известия, чтобы заболел он Жаждой Деяний. Не знаю я матери и отца твоего брата. Но, кто знает, а не предсказывает ли его болезнь чего-то необычного. Но знай, что я сделаю все, чтобы стал он великаном, если в этом возникнет необходимость.

- И что это значит: "если возникнет необходимость"? – спросила Зоэ.

- Уже скоро ты будешь сидеть рядом со мной на троне. Так что должна знать, что я устроил здесь мир на много лет. И я не желаю иметь здесь великанов, поскольку они могут этот мир разрушить. Пока же что вытирай пот со лба Петронаса и накрывай его теплыми мехами. Но помни, что, как однажды сказала мне Любуша: эта земля слишком мала для слишком многих великанов. Тебе должно хватить знания, что это я являюсь неподдельным и единственным великаном. Ты поймешь это тогда, когда наполню тебя собой и своим семенем.

Даго встал перед Зоэ, гордо выпрямившись, громадный, с гривой белых волос и блистающей на лбу Святой Андалой. Женщина почувствовала себя маленькой и беспомощной. Но как раз в этот момент Петронас пришел в себя, он поглядел на Зоэ и гордо вытянувшегося Пестователя. Было ли возможным, что он услышал его слова? "Я сделаю тебя карликом, - казалось, говорил взгляд Петронаса, которым он окинул Даго Пестователя. Но через мгновение вновь охватила его горячка, и он начал обильно потеть. Когда же опять открыл он глаза, Пестователя рядом с ним уже не было. Зоэ усердно стирала пот с его лица и улыбалась ему, словно маленькому ребенку.

- Оставь меня одного, - попросил сестру Петронас. – Я был болен, но теперь чувствую себя здоровым. В шкатулке под ложем лежит золото. Возьми из нее четыре золотых солида за то, что позаботилась обо мне. Потом иди на посад и купи себе новые серьги, чтобы выглядеть красиво в день своей свадьбы.

Через пару дней, в самый полдень, перепуганные служанки сообщили Пестователю, что Зоэ была похищена четырнадцатью вооруженными всадниками. Они рассказывали, что вместе с Зоэ отправились на третий посад, на торжище, где недавно прибывшие из Майнца купцы продавали золотые височные кольца. И как раз там, на торгу, неожиданно появились те самые четырнадцать воинов. Один из них схватил Зоэ, перебросил ее через спину своего коня, и вся куча галопом выехала из града, никем не задерживаемая, поскольку никто из стражей въездной башни не знал о произошедшем. Петронас тут же выступил в погоню во главе двух десятков согдов, но пока что не дал знать, нашел ли он след похитителей.

Задул Пестователь в свой огромный коровий рог, ударил молотом в висящее в крепости железо, что означало вызов для его дружины. Очень быстро для него оседлали нового белого жеребца, более сотни воинов были готовыми к погоне. Вскоре все они пронеслись галопом через посады, чуть ли не давя людей, находившихся на главной улице. Они помчали по следу Петронаса, который на сырой, болотистой дороге оставил четкий след копыт двадцати или больше лошадей, идя по следу тех четырнадцати всадников. След вел на север, к пуще, зараставшей берега реки, называющейся Велна. По дороге они преодолевали множество вышедших из берегов ручьев, что было обычным для весны. Приглядываясь к следам, оставленным Петронасом и согдами, Пестователь сориентировался, что юный вождь не уверен, вкаким направлении следует ему ехать. Вероятно, похитители, встретив первый же широкий ручей, помчали по его руслу, а их следы размыла вода. Дважды Петронас разделял свой отряд, и дважды его люди вновь собирались. Раздавленные копытами на большом пространстве места свидетельствовали о том, что воины советовались, делились наблюдениями, но следа похитителей, похоже, не нашли, так что не знали, куда ехать дальше. На закате, на самой опушке дремучего леса, Даго увидел костры, лошадей, согдов и отдыхающего у огня Петронаса.

- Ты потерял их след, а твои кони затерли след бандитов! – обвинительным тоном крикнул Пестователь Петронасу. – Где их теперь искать? Куда ехать?

- Округа населенная, повелитель. Они должны были проезжать мимо какой-нибудь веси. Кто-то должен был видеть полтора десятка всадников, увозящих женщину, - утешал его Петронас.

Только у Пестователя было другое мнение обо всем этом деле:

- У первого же крупного ручья они разделились. Одни поехали по руслу потока навлево, а другие – направо. Потом они вновь разделились. Обогнули селения и добрались до пущи. Там у них условленная встреча.

- Ночью в пуще мы их не найдем, - кивнул Петронас.

Вечер, пускай и ранней осени, был очень холодным. Парила шкура набегавшихся лошадей, у некоторых их них бока были покрыты белой пеной, поскольку всю дорогу они мчали рысью или галопом. Животным нужен был отдых. Даго отдал своего жеребца воинам и приказал вытереть его бока тканью. Сам он уселся с Петронасом у костра, воины разожгли для себя несколько других. Лицо Даго посерело, глаза странным образом провалились.

- Зоэ уже нет в живых, Петронас, - шепотом произнес он. – Ее похитили люди Сватоплука, но не затем, чтобы она жила, но чтобы умерла.

- Почему ты так считаешь, повелитель?

- Потому что именно так я поступил бы на месте князя Сватоплука. – Не за тем дал он мне в жены Любушу, дал ей щедрое приданое и заключил со мной вечный мир, чтобы, опасаясь, что ее убьют, сбежала она в Руду и там погибла в огне.

- Четырнадцать человек из Великой Моравы не могло незаметно пробраться в глубину нашей земли. Кто-то должен был их заметить.

- А ты не расспросил купцов из Майнца? А вдруг эти четырнадцать присоединились к ним в качестве охранников? Впрочем, тут хватило бы двоих или троих воинов, остальных можно было найти и наших землях. Разве мало изменников крутится по моей стране?

- Кто-то следил за Зоэ, знал ее намерения, ему было ведомо, что она отправится на торжище за золотыми висюльками.

- А ты думаешь, что у Сватоплука нет здесь своих глаз и своих ушей, подобно тому, как я имею своих при его дворе?

- Если они хотели убить Зоэ, то могли бы это сразу сделать на торжище, а не похищать. С женщиной труднее бежать. Я верю, что она жива. Вот только искать ее нужно не в пуще, но в градах Авданца, Палуки или у Лестека.

Сурово свел брови Пестователь:

- Почему ты обвиняешь моих сыновей? С какой целью забирали они мою Зоэ. Авданец с Палукой, а так же Семовит – это бастарды. Только Лестеку может достаться власть после меня. Даже если бы Зоэ родила мне сына, Лестек и так остается первородным. Впрочем, мне не хотелось бы сына от Зоэ, поскольку, рожая мне великана, она могла умереть, я же хотел бы ей жизни.

- А ты уверен, повелитель, что женщина обязана умереть, когда рожает великана?

- Да. Я уверен в том, поскольку моя мать умерла, точно так же, как матери Лестека, Палуки, Авданца и Семовита.

- Я верю, что Зоэ жива. И я, господин, найду ее для тебя, - с силой в голосе заявил Петронас.

- Если ты свершишь это, тогда, возможно, я и поверю, что и в Македонии некоторые люди обладают мощью великанов.

- Я найду ее. Причем – живую, - повторил Петронас.

Даго молчал. Наряду с чувством, что Зоэ уже нет в живых, его охватило странное онемение. Не знал он, почему именно эта стройная, черноволосая девушка высвободила в нем чувства, до сих пор ему не ведомые. Ведь до сей поры он не любил ни одну женщину, но любил одну лишь власть. Рядом с Зоэ же он словно пробудился от сна и познал радость и беспокойства любви. Власть кже не доставляла ему такого наслаждения, как ранее, потому что теперь кое-что, помимо владения, показалось ему важным. Теперь же у него отобрали то, что в глубине души он считал огромным счастьем. Он не спал до самого утра, не хотел ни с кем разговаривать и, онемевший, сидел у костра, вглядываясь в пылающие поленья. Не пошевелился он даже тогда, когда утром прибыло почти что пятьсот воинов, приведенных пятью владыками. Это Петронас от его имени отдал им приказ разъехаться по всей округе, ища следов тех четырнадцати всадников с похищенной девушкой. Где-то там, в какой-нибудь деревушке, кто-то должен был их видеть, кто-то должен был пересечься с ними.

Даго Повелитель и Пестователь неожиданно встал от костра, вскочил на своего жеребца и направился в сторону Гнезда. Петронас сделал то же самое, ведя за собой два десятка согдов.

- В пуще сложно искать. Быть может, самый важный след я найду у тех купцов из Майнца? – пояснял он Даго свое возвращение в Гнездо.

Только Даго его не слушал. Он казался немым и глухим. Его охватила болезнь, названная хворью печали. Он закрылся в своих покоях и только редко принимал пищу и питье. Целыми днями он стоял у окна и глядел на двор крепости, представляя себе, что видит идущую стройную Зоэ.

Купцы из Майнца не знали воинов, которые на торжище похитили Зоэ, хотя само похищение и этих воинов видели. Разосланные по округе отряды Пестователя и даже шпионы никаких известиях о похитителях не доставили. Так проходил день за днем, и для окружения Пестователя, да, похоже, и для него самого, все более яркой и выразительной становилась мысль, что Зоэ уже нет в живых. В ее смерти обвиняли мстительного князя Сватоплука, который решить наказать Пестователя за смерть Любуши. В народе укреплялась уверенность, что Даго Пестователь уже вскоре пожелает отплатить Сватоплуку, а это означало долгую и кровопролитную войну с сильным противником. И, казалось, уверенность эту подтверждал факт, что Петронас вооружал тысячу новых конных воинов, покупая для них лошадей и оружие, готовил к боевым действиям.

Но странным было то, что Даго Господин никогда об этом ни с кем не разговаривал, даже в Великим Сборщиком Налогов и Великим Канцлером. По его приказу опустел двор в Гнезде. Не было в нем слыхать голосов девок или слуг, сам же он, подобно медведю в клетке, мрачно прохаживался по опустевшим от людей помещениям и, как ходили слухи, громко разговаривал сам с собой. Единственным лицом, кто имел к нему доступ, был Петронас, но и он, пускай и скрывал это от окружающих, не был в состоянии вынудить, чтобы ему были даны хоть какие-нибудь приказы, даже по важным государственным делам.