Я - Даго. Я - Даго Пестователь

Эпония вздрогнула, так как ее застал врасплох неожиданный и громкий плеск воды. Женщина глянула в сторону реки и увидала преодолевающих отмель воинов в кольчугах, в шлемах с конскими хвостами, в белых плащах, со щитами, на которых была изображена птица. Вел их мужчина с обнаженной головой, на его волосах блестел золотистый камень. Как раз по белым волосам и по камню Эпония узнала Пестователя, и сердце ее беспокойно забилось.

Воины шли с обнаженными мечами в воде, доходящей им до колен. Эпония обтянула платье на своих громадных грудях, проверила, тщательно ли белый головной убор прикрывает ее русые волосы, прищурила глаза, так мужчины приближались с востока, и восходящее солнце мешало ей глядеть. Да, люди говорили правду о том, что Пестователь – красивый мужчина. Но ведь он не был выше или крупнее многих других, так неужели неправду говорили те, что утверждали, будто бы зачал его великан из племени спалов?

- Чего вы хотите? – спросила Эпония, когда пришельцы были от нее всего в аолутора десятках шагов, а Пестователь вышел из реки на сыпучий сухой песок на речном берегу.

- Прикажи открыть врата града, Эпония, - сказал Пестователь, узнавший жрицу по вышитому золотыми нитями одеянию и по массивной фигуре женщины. – Я – Даго Господин и Пестователь, который побеждал Крылатых Людей.

- Ты просил меня дать тебе долголетие… - начала Эпония, но мужчина ее перебил:

- То было когда-то. Теперь же я желаю всего. Весь край и долголетие.

- Нельзя иметь всего и сразу.

- Почему? Ты излечишь меня от моей болезни, которая называется Жаждой Деяний, и я уже ничего не стану желать.

- Если ты хочешь стать долговечным, в течение одного месяца ты не имеешь права пролить ни единой капли крови моего народа. Поклянись, что не пустишься в погоню за князем Серадзом, что твои воины не станут грабить града, убивать его жителей, насиловать женщин.

Даго презрительно пожал плечами.

- Не привык я давать клятвы. Твой прадед ушел в державу висулян, там он будет наемником Карака. А этот край вплоть до самых Венедийских Гор – мой, собственный край же я грабить не позволю. Ты – тоже моя, и все твои тайны – тоже мои.

Говоря это, Даго направился к Эпонии с вытянутыми руками, а она, испугавшись, отступила к самым вратам града. Наверху, в привратной башне было несколько Крылатых. Если бы кто-нибудь из них сбросил сейчас вниз тяжелый камень, он наверняка бы поразил Пестователя насмерть. Только у этих воинов не было приказа сражаться; по рекомендации Эпонии они должны былиоткрыть град победителям.

- Поклянись, что не прольешь ни единой капли крови… - молящим тоном попросила Эпония.

И в этот самый момент с другого берега реки до присутствующих донесся громкий клич, исходящий из полутора десятков мужских глоток. После этого в воду бросилось почти двадцать конных наемников графа Фулько, они переплыли главное русло и уже выбрались на отмель. У графа Фулько губы тряслись от жалости над собой и от ярости. Разве не клялся он сам себе и другим воинам, что он и его люди первыми встанут у врат Серадзи? Разве, чтобы достичь этой цели, не бросались они в самую гущу боя, не гибли один за другим, не давили копытами своих лошадей Крылатых пока не выбрались на пик удара армии, и вот они уже у Серадзи. Только здесь их уже ждал Пестователь и женщина в белом, а вот ворота града закрыты.

Тут поднял свою десницу Даго Пестователь, приказывая Фулько и его людям остановиться на берегу реки. Так что зарылись в песок копыта их лошадей в нескольких шагах от Пестователя и его пеших лестков. Губы Фулько еще сильнее тряслись от бешенства.

- Князь Серадз ушел сегодня на рассвете, оставив град нам, - заявил Даго. – С этого мгновения этот край принадлежит мне, так что ни капли крови этого народа не может быть пролита.

Фулько заговорил с трудом, так как горло было стиснуто гневом:

- Ты заставил нас голодать. Не давал обещанной оплаты, поскольку говорил, что мы обязаны сражаться под вратами, чтобы, наконец, наполнить наши животы, грабить и убивать. А теперь ты говоришь, что мы не имеем права пролить ни капли крови.

- Именно так я и говорю, - кивнул Даго.

- Тогда умри, величайший из лжецов, - взвизгнул Фулько, вырвал из ножен меч и бросился на Даго. То же самое сделали и почти два десятка наемников из Юмно.

Пестователь прикрылся щитом от атаки Фулько, а затем, присев, раскроил живот коню графа. Под мечами наемников погибло несколько лестков, но ведь воинов Пестователя здесь было больше. Перед воротами града Серадзи раздался громкий звон мечей и стук щитов, жалобное ржание лошадей и смертный хрипы людей. Все это продолжалось какое-то время, пока, в конце концов, Фулько, который упал на землю вместе со своим умирающим конем, сумел отбежать от сражающихся, ухватил какого-то коня без всадника, вскочил в седло и, не обращая внимания на своих, бросился с конем в реку. Пали без жизни все наемники Фулько, погибло и полтора десятка лестков в белых плащах, на берегу реки одни тела лежали на других, как будто бы до сих пор сцепились в сражении. И повсюду видны были лужи людской и животной крови.

А потом Эпония увидала, как Даго Господин и Пестователь, отсекает своим мечом головы раненным воинам Фулько, а какой-то лестк в белом плаще бросает эти головы в воду, а те, большие кровавые шары, медленно вращаются в течении реки, как потом плывут по течению. Закрыла Эпония лицо ладонями, ибо никогда не видела чего-то столь жестокого и пугающего. И не смогла она извлечь из себя голоса, когда тот же Пестователь, тяжело дыша от работы мечом, подошел к ней и положил ей руку на плече.

- Да, я пролил кровь. Но это была кровь не вашего народа, - сказал он. – Прикажи, чтобы врата града открыли.

Эпония замялась.

- Ты не дал присяги, господин, что твои воины не станут, как тот военачальник, что сбежал, грабить и брать в неволю.

Отступил Пестователь на шаг, сунул окровавленный меч в ножны и начал говорить сквозь стиснутые гневом зубы:

- Разве не знаешь, женщина, кто стоит перед тобой? Разве не слышала ты, что меня называют Дающим Волю? Сюда я прибыл не для того, чтобы грабить и убивать, но дать волю народу и сделать его народом полян. Твой прадед, князь Серадз, сбежал отсюда со своими приближенными богатеями не передо мной и моими воинами, но перед гневом утесненного им народа. Именно так это мною названо, а важно лишь то, что было названо. Невольников стану я делать свободными, а вольных – невольниками, поскольку я беру этот народ в свое пестовании.

Сказав это, Даго приблизился к вратам и трижды ударил в них кулаком, приказывая, чтобы их ему открыли. Когда же так произошло, он вступил в град во главе сотни своих лестков и начал управление. Все были изумлены, ибо приказ Пестователя звучал: "пускай все женщины в граде шьют из льняного полотна белые плащи". И когда, наконец, подошли войска Авданца и Ольта Повалы, Даго разослал по всему краю свои отряды, приказывая обратить в невольников давних градодержцев и старост, а вот невольных кметей делал вольными и позволял раздавать среди них белые плащи. Так что за короткое время из давнего народа Крылатых вышло более трех сотен лестков, для которых предводителем и воеводой назначил Пестователь Лебедя Рыжего, поскольку Лебеди когда-то были в родстве с Крылатыми Людьми.

Заламывала руки закрытая в своей комнате жрица Эпония, поскольку поняла она, что, возможно, никогда уже не вернется в свой край ни престарелый князь Серадз, ни ее брат Неклян, ни вообще кто-либо из Крылатых, поскольку объявил Пестователь, что всякий, кто носил крылья, должен стать невольником, а то, кто не носил крыльев, но работал как невольник для Крылатых должен стать лестком, то есть – вольным человеком и господином. Таким образом, вскоре Пестователь мог позволить уйти войскам Авданца и отрядам Ольта Повалы, ибо с тех пор в давнем краю Крылатых Людей управляли и свое правление должны были защищать невольные когда-то кмети. Среди них Даго раздал не только белые плащи, но и всякое добытое в боях или привезенное его воинами оружие. И с тех пор говорили, что князь Серадз сбежал из своего края не перед Пестователем, но от гнева своего народа, что в общем и принялось, поскольку важным бывает лишь то, что было названо и каким образом было названо.

На пир, который Пестователь устроил, чтобы попрощаться с уходящими в свои края Авданцем и Ольтом Повалой, Даго пригласил и жрицу Эпонию, и так вот ее там спросил:

- Так как можно сравнить твои чары, которые ты творишь в пещерах Венедийских Гор, по сравнению ч чарами, которые делаю я? Погляди, чуть ли не в один момент, принимая твой давний народ в свое пестование, сделал я его своим народом, то есть народом полян. Ибо, кто носит белый плащ – тот лестк. А всякий лестк равен другому лестку.

- Хорошо, тогда отпусти меня, господин, к моему прадеду, раз твои чары сильнее моих, - ответила на это Эпония.

На это Пестователь отрицательно покачал головой.

- Я показал тебе свои чары, а теперь ты покажи свои. Я выполнил свое обещание, и апочти что месяц заканчивается, как я не пролил ничьей крови. Как только ты покажешь мне свои чары, ты станешь свободной.

С началом месяца цветения вереска, в построенный из черного дуба двор в Руге, куда Пестователь как раз прибыл с Эпонией, вернулись высланные к князю Сандомиру гонцы с подарками от Пестователя и с просьбой отдать в жены одну из его дочерей. Князь Сандомир принял послов, но приказал им забрать подарки, а это означало, что он отказывает дать дочь Пестователю в жены.

- Он даже не осмотрел подарков, господин, - пожаловался Пестователю тот лестк, кто был главный в посольстве. – Сделал только жест рукой, указывая нам на двери. От него мы не услышали даже единого слова.

Пестователь вызвал к себе Эпонию и спросил ее:

- Что это означает, когда некто, кому присылают дары, отсылает их, не сказав даже слова?

- Это означает, что того, кто прислал дары, он считает чем-то худшим, чем собака, ибо обращаются даже к таким животным, как собаки.

- Но почему, Эпония? Почему?

- Ну а сам кто ты такой? – спросила та с презрением в голосе. – Носишь ли ты титул комеса или князя, чтобы князь Сандомир мог отдать тебе дочку в жены? Ты назвался Пестователем, только это слово для Сандомира ничего не означает.

- Но почему "Пестователь" должно значить меньше "князя" или "комеса", раз именно такой, если не большей, обладаю я властью?

- Князья лишь завоевывают другие края, а ты, господин, их пожираешь, словно какой-то наистрашнейший дракон. Вскоре не останется страны, повелитель которой не испытывал бы страха, что превратится в невольника, а его невольник начнет мечтать сделаться твоим лестком. Так будь же трижды проклят, колдун!

Но Даго Пестователь не вскипел от гнева. Тремя днями позднее, во главе лестков из давнего края Крылатых Людей занял он земли до самой реки Пилицы, прогоняя без боя воинов князя Сандомира на ее другой берег. Затем, на глазах тех же воинов, приказал он вбить пограничные столбы в русло реки, а уходя оттуда, оставил многочисленную, хорошо вооруженную стражу. Херим вычертил для Даго на пергаменте новые очертания державы полян, которая на севере достигала реки Каменки, охватывала всю Мазовию, на западе доходила до Края Вольных Людей или же любошан и до владений пырысянских князей, а с юга и запада достигала реки Барычи, Венедийских Гор, рек Висулы и Пилицы. Двум новым лесткам, неким Вольбору и Розпрже, приказал он возвести грады в пригодных для обороны местах, дабы удерживать стражу против князя Сандомира. Власть этого князя начиналась как раз по другой стороне реки Пилицы, за которой проживали роды и племена, зависимые от Сандомира и платящие ему дань звериными шкурами. Сама же держава князя Сандомира находилась значительно дальше от реки Пилицы, за громадной пущей и Лысогорами, потому-то Сандомир и не начал войны с полянами, не желая предпринимать риска сражений за территории, которые от него только зависели, но не были собственными. И случилось так, что в очень короткое время в этой части света, рядом с Великой Моравой, начала набирать могущество и расширять свои границы не известная до сих пор никому держава полян, рожденная из давних лендицов и гопелянов. Но поскольку росла она слишком быстро и вроде как незаметно, мало кто мог осознать, какая опасность нависла над окружающими повелителями.

Рассказывают, что через несколько сотен лет некий человек родом из Серадза присоветовал польскому королю, чтобы тот своих одетых в панцири конных рыцарей снабдил он еще и птичьим крылом. С тех пор подобного рода отряды с успехом атаковали неприятелей, шумом этих крыльнв пробуждая во врагах ужас и пугая их лошадей.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

ЗМЕИНАЯ ПЕЩЕРА

Возлюбил Даго Господин и Пестователь некоего Ченстоха, который, будучи на службе Спицимира, помог ему спастись из засады, которую неведомые по имени враги устроили возле дома седельщика. Этот же лестк храбро действовал рядом с Пестователем в различных стычках и битвах; с ним же поплыл он на ладьях до града Серадза, а у врат града сражался против наемников Фулько. Так что одарил его Пестователь своим доверием и приказал в более всего к югу выдвинутом месте, в Венедийских Горах, выстроить град и твердыню, чтобы в случае нападения князя Карака, град этот первым столкнулся с неприятелем, удержал напор чужеземных воинов, пока не придет помощь.

Перед тем Пестователь назначил этого вот Ченстоха градодержцем в Познании, где мог владеть себе спокойно, как большой господин, но поскольку отличался он в каждом походе, то получал все новые и все более сложные задания, как, собственно, это – выстроить град в Венедийских Горах. На его же место градодержцем Познании Даго назначил некоего Гржималу, тоже лестка, но человека не такого боевого и не такого предприимчивого. Так уж оно бывает, если кто может нести бремя, то на такого повелитель накладывает его все больше и больше, а если же кто не способен нести бремя, получает легкий хлеб. И не понимает этого множество людей, служащих повелителям, потому стараются отличиться то ли в бою, то ли в хозяйствовании, не зная: то, что они вырвут в боях и построят, другие получат во владение. А происходит так потому, что каждый повелитель боится, чтобы воинственный или предприимчивый человек не получил слишком много и не сделался самостоятельным, а вместе с тем и непокорным. "Как правило, повелитель возвышает тех, которых презирает", - написано в "Книге Громов и Молний".

По обычаю склавинов, место для твердыни Ченстох выбрал не на горном возвышении, а посреди болот, которые в большой котловине создала в этом месте река Варта и ее два небольших притока. Получив для обороны почти что сотню щитников с шипастыми шарами, а еще более сотни новых лестков, призванных на службу Пестователю из невольных людей, а так же тридцать возов с тридцатью парами волов и почти что пять сотен невольников из давних богатеев из племени Крылатых – Ченстох начал строить эту вот твердыню, свозя на болота громадные дубовые колоды и известняковый камень, которого в округе было в достатке. Вот только дело его двигалось медленно, так как невольники не были привыкшими к тяжкому труду, поскольку из богатых родов были, ну а новые лестки не привыкли еще к владению оружием и несению стражи. Поэтому часто случались побеги невольников через не слишком отдаленную границу, чему способствовала и округа, где в изобилии было расщелин, оврагов и замечательных укрытий. К тому же на Ченстоха нападали шастающие по округе небольшие группы Крылатых Людей, не согласившихся с поражением, а еще – не очень-то крупные отряды князя Карака, который не желал допустить, чтобы поляне укрепились на его границе. Беспокоило это Даго Господина и Пестователя, а поскольку пришла пора, когда Эпония обещала сделать его долговечным в пещерах, называемых Змеиными, решил он устроить поход в Венедийские Горы, одновременно по дороге укрепляя Ченстоха. Взял Даго дружину, состоящую из более сотни лестков и двухсот невольников вместе с женами и детьми. Ведь не так скор к побегу невольник, у которого имеются жена и дети, и раз знает он, что если сбежит он – жену его и детей убьют. Взял он с собой пятнадцать возов и волокуш с упряжками по две пары волов к каждому возу и вот в последние дни месяца цветения вереска покинул он Руду, неспешно направляясь к границе с висулянами. Он не рпасался нападения со стороны Карака, так как шпионы принесли ему известия, что и в Довине, и в Нитре и в других градах Великой Моравы вспыхнули бунты и заговоры, организованные против князя Ростислава, что его весьма ослабляло. Пользуясь этой слабостью, Карак усиливался в Моравской Браме, он же перестал платить дань, а еще в нескольких стычках он же отобрал у богемов несколько пограничных городков.

Дни были теплые, солнечные, как частенько бывает в пору, названную "бабьим летом". Сразу же за Рудой въехали они в округу, настолько странную, что Даго не мог отойти от восхищения, и раз за разом он останавливал коня или въезжал на вершины холмов, чтобы иметь возможность как можно дальше увидеть и долго наслаждаться видом южного конца края Крылатых Людей. Он видел эту красоту, восхищался ею и вместе с тем испытывал какой-то непонятный страх. Слышал Даго, что этот удивительнейший край тянется до самого Каракова, и иногда, глядя на это чудо, думал он: "Все это навечно должно стать моим. Именно в этих горах из камня будут выстроены неприступные замки, которые достанут до небв. И будут они большими и более красивыми, чем строения франков или ромеев". Ему рассказывали, что когда-то здесь была огромная долина, поросшая дубовыми лесами и прорезанная быстрыми ручьями. Но тысячи лет назад пришли сюда великаны, называемые гигантами, которых с далекого севера изгнал громадный ледник. Гиганты хотели поселиться на новой земле, но с этим не пожелали согласиться столь же огромные спалы, и они начали бой. Этот чудовищный бой продолжался более трехсот лет и тридцать месяцев. Пали мертвыми все гиганты – как мужчины, так и женщины, поскольку, по обычаю великанов, сражались одновременно женщины и дети. Из этой битвы в живых осталось всего лишь несколько спалов, которые по причине отсутствия чужих великанш, должны были жениться на собственных сестрах, порождая уже значительно меньших великанов, но больших по размеру и по силе, чем обычные люди, которых здесь тогда еще и не было.

Так что земля эта – что было видно с первого же взгляда – была полем боя великанов. Их окаменевшие скелеты заполняли давние долины и образовали холмы. Давние ручьи с тех пор терялись в ямах под телами великанов, чтобы через несколько стай неожиданно выплеснуться из-под скал через многочисленные дыры. Оторванные от туловищ и разбитые головы гигантов образовывали маготы – белые меловые конусообразные холмы, изредка поросшие карликовой сосной. То тут, то там можно было видеть скалы, похожие на сломанные дубины, туловища без рук и ног, с выпуклостями ребер, обозначенных морщинами и рытвинами. Повсюду валялись кальцинированные кости великанов, их оружие – сломанные рукояти мечей, брошенные каменные щиты, громадные валуны, которыми они забрасывали друг друга в бою. А между скелетами убитых гигантов можно было встретить крутые овраги, провалы, промоины, канавы и пещеры, где проживали тысячи кровожадных нетопырей, спящих днем, но вот ночью ищущих людской или животной крови. Днем же над каменными распадками парили громадные орлы, способные похитить ягненка или даже малыша. Потому по ночам воины палили огромные костры, пугаясь прилетающих из темноты нетопырей и затаившихся на скалах орлов.

Дорога к Ченстоху была крутой, каменистой, так что продвигаться по ней можно было только медленно. Даго, которому не терпелось идти дальше, постоянно отправлялся самостоятельно то в одну, то в другую сторону, карабкался по скальным россыпям, заглядывал в черные пещеры глазниц великанских черепов, думая не без гордости, что носит в себе их кровь по отцу. Его же воины, а еще невольники, шли молча, как будто опасаясь, что эти вот побитые великаны вдруг пробудятся и растопчут их словно червяков. Одна только Эпония все время таинственно и странно усмехалась и, казалось, радовалась, видя этот страшный край, ибо именно здесь начиналась территория ее чар.

Закутавшись в зеленый бархатный плащ, ехала она не в люльке – как раньше у Крылатых – но по-мужски, на коне, открывая свои округлые бедра и колени. Ее полное, красивое лицо ветер сделал загорелым, а вот русые волосы немного выбелил, из-за чего жрица казалась даже еще более красивой. Бывали моменты – особенно по ночам – когда Даго испытывал желание к ее обильной, белой плоти, покрытой свободной туникой и бархатным плащом. Случилось даже такое, что кА-то ночью, лежа рядом с ней у громадного костра, схватил Даго одну из ее великанских грудей, но Эпония отбросила его руку с тихим смехом.

- Ты поимеешь меня, господин мой, - сказала она Пестователю. – Один раз. Как и многие другие. А потом сделаешься долговечным.

Даго желал жить долго, бесконечно долго, чтобы на этой земле возвести на горах неприступные замки, которые касались бы самого неба. Потому и не мог он стерпеть медленности пути и часто спрашивал у жрицы:

- А ты не обманываешь меня, Эпония? Как далеко еще до той пещеры, прозванной Грейнне или Змеиной?

- Далеко, господин, - неизменно отвечала та. – Собирай в себе отвагу, чтобы не закричать от ужаса, когда войдешь ты среди тысяч змей, а огромные нетопыри начнут летать рядом с твоими белыми волосами.

Пестователь пожимал плечами и и показывал женщине скелеты великанов, лежащие среди зеленых долин.

- Это мое отцовское наследие, Эпония. Разве не слышала ты, что меня зачал великан Боза, и сам я из народа спалов? Это из-за них страдаю я болезнью называемой Жажда Деяний, которая заставила меня сделаться повелителем и покорить все окрестные народы. Позволь наполнить тебя своим семенем, и, возможно, тогда ты родишь великана, еще более сильного, чем я.

Женщина отрицательно покачала головой, ибо оплодотворить жрицу было чем-то невозможным. Эпония не скрывала от Даго, да и от самой себя, что хотя она его и ненавидит за то, что уничтожил он край Крылатых Людей, но это именно она его желает, поскольку он такой красивый и сильный. Еще Эпония желала предостеречь Даго, что вскоре он погибнет, хотя и будет долговечным. Наверняка она этого не знала, так как ее пророческий сон был неясным. И, не находя слов, подходящих для того, чтобы выразить пророчество – она молчала. Ведь долговечность вовсе не означала бессмертия; много Крылатых, которым она подарила долговечность, погибло. Иногда жрица мечтала о том, что делается женой Пестователя и наивысшей жрицей в его окружении, а он, как истинный великан, отбрасывает на другие края тень своего могущества. Но тут же Эпония отбрасывала эти мечтания, ибо пророчество говорило о крахе Даго. Она тихонько смеялась, когда ночами, только ей одной показывал он свое искусство чар и сейдр, поскольку ей это казалось неуклюжими фокусами. Но ведь и он обладал какой-то странной силой. Как-то раз он дал ей выпить сладко-горьковатый напиток, и Эпония испытала к нему любовь. Той ночью, лежа рядом с ним, обнажилась она до пояса, взяла его ладонь и положила на своем лоне. Шепнула:

- Возьми меня, господин мой, ибо страдаю я от желания.

Но тут Даго проявил свою силу. Он встал и сказал:

- Я возьму тебя так, как требует твое искусств чар, когда стану долговечным.

И ушел он в темноту ночи, не боясь нетопырей. И тогда Эпония еще сильнее полюбила его, понимая, что нельзя презирать его умения чаровать; сама она ни в ком не могла разбудить любви.

Лагерь Ченстоха они увидали на правом берегу реки Варты – несколько десятков шатров для воинов, загороды для лошадей и волов, десятки полуземлянок, покрытых крышами из жердей и камыша. На реке был построен мост, ведущий в глубину болотистой долины, с другой стороны замкнутой меловой горой под названием Ясная. По этому мосту запряженные волами возы днем и ночью поставляли огромные куски известняка, которые сбрасывали в болото, пока не образовалась твердая опора для будущих оборонных валов.

Обрадовало Ченстоха большое количество возов, волов и невольников с семьями, приведенные ему Пестователем. Он приказал невольникам тут же начать строить полуземлянки для своих семей, он даже прервал процесс возведения твердыни и дал приказ другим невольникам – и даже щитникам и воинам – готовить сено и продовольствие. Дело в том, что Эпония предсказывала скорый приход суровой зимы. Кроме того, Ченстох приказал обнести лагерь палисадом, чтобы защитить его от нападения.

Отряды Карака перестали беспокоить Ченстоха. Ходили слухи, будто бы князь висулян ввязался во внутренние споры в Великой Моравии. Все реже случались стычки и с шастающими по округе недобитыми воинами армии Крылатых Людей. Совсем недавно щитники и лестки Ченстоха разбили не превышающую десятка человек группу Крылатых, отобрав у них пленника, какого-то странного типа. На нем была богатая одежда, вел он себя гордо, словно что-то значащий. При известии, что в любой момент к Ченстоху должен прибыть сам Даго Господин и Пестователь, он не желал отвечать на какие-либо вопросы, заявив, что разговаривать будет только лишь с Пестователем. Для Даго и Эпонии в лагере поставили большой белый шатер. И тут же Пестователь приказал, чтобы этого странного человека привели к нему.

И вот перед Даго встал рослый молодой человек, в дорогой кольчуге, в шелковой рубахе, в поясе, украшенном золотыми бляшками, в шерстяных штанах, запущенных в сапоги из красной вавилонской кожи. В шатер принесли и его позолоченный шлем с павлиньими перьями, меч, чья рукоять была инкрустирована драгоценными камнями; плащ, подшитый бобровыми шкурками, и кошель с золотыми солидами. Все это Крылатые Люди украли у него, а воины Ченстоха доставили в лагерь на реке Варте.

Чужак молча, но без какой-либо униженности поклонился Пестователю, узнав его по Священной Андале на лбу, по белым волосам, по позолоченному панцирю и по белому плащу, сколотому на плече блестящей от драгоценностей заколкой. Не говоря ни слова, Даго жестом приказал лесткам вернуть пленнику его шлем, плащ и драгоценный меч. Он не спрашивал, кем чужак является, а только внимательно присматривался к нему. Ему не хотелось заговаривать первым, так как считал, что это унизит его достоинство. Освобожденный пленник сам должен сообщить кто он и откуда родом. Но тот, похоже, не привык склонять шею. Язык тела этого человека утвердил Даго в уверенности, что перед ним некто, привыкший, скорее, задавать вопросы, чем давать ответы. Шлем, меч и плащ он принял как нечто очевидное и, опершись на мече, гордо поглядел на Даго, который внимательно следил за его юношеским, наполненным гордыней лицом, его длинными вислыми усами и сильно заросшими, несколько дней уже не бритыми щеками.

Долгое время стояли они в молчании друг против друга, пока Даго не кивнул головой одному из своих лестков, чтобы для него поставили пенек. Сам он уселся, заставляя чужака стоять перед собой, тем самым показывая бывшему пленнику свое превосходство. И вот увидел Даго на лице этого человека нечто вроде легкого румянца гнева.

- Я – князь Сватоплук, владетель Нитры, - хриплым голосом отозвался наконец недавний пленник. – Это ты Даго Пестователь?

Даго не ответил ему. После этих слов на его лице не появилось выражения ни удивления, ни уважения. Искусство правления людьми заставляла повелителя все время удерживать каменное выражение лица.

- Благодарю тебя, господин, что дал мне свободу. Теперь же хочу получить от тебя хорошего коня, - снова заговорил чужак.

Только теперь Даго дал знак, чтобы для этого человека тоже поставили пенек. Ведь если правдой является то, что перед ним находился один из повелителей самой могущественной державы в этих краях, той самой Великой Моравы, самое время было оказать ему немного уважения.

- Откуда ты знаешь, что я дал тебе волю? – спросил Пестователь.

- Мне вернули оружие.

- Это ничего не значит. Меч – это часть одеяния воина. Его у тебя украли Крылатые Люди, вот я и вернул тебе то, что забрали грабители. Но это еще не воля. Ведь ты не сказал, что делает повелитель Нитры здесь, на границе с краем висулян, и почему напали на тебя Крылатые Люди. Разве ты не племянник князя Ростислава, господина Великой Моравы, разве не выплачивает Карак дань твоему дяде? Крылатые ведь подчиняются Караку. Не знаю я и того, зачем я должен одарять тебя волей, раз Великую Мораву и меня разделяет держава висулян.

- А ты, господин, не брат ли и приятель маркграфа Карломана? – спросил Сатоплук.

- Это правда. Он брат мне и приятель.

- Взбунтовался я против недостойных дел своего дяди, Ростислава, и хотел сбежать к Карломану, чтобы просить у него помощи и опеки. Но Ростислав выслал за мной погоню и перекрыл границу с баварами, потому, загоняемый, словно бешенная собака, перешел я горы Карпатос и очутился в краю висулян. Только месть моего дяди достигла меня и здесь. Чтобы прислужиться ему, князь Карак послал за мной погоню. Вот я и сбежал к тебе, господин, желая с твоей помощью попасть к Карломану. Но на самой границе с твоей державой меня схватили Крылатые Люди. Сейчас же мне нужен конь и несколько воинов для охраны, так как всех моих воинов по дороге выбили.

Даго Пестователь захлопал в ладони, приказывая занести в шатер стол, еду и питье. К столу Пестователь пригласил Эпонию с Ченстохом. В ходе пира раз за разом он лично наливал мед в серебряный кубок, который поставили перед Сватоплуком.

- И почему, князь, ты столь сильно ненавидишь своего дядю, Ростислава? – спросил Даго у владетеля Нитры.

- А потому что он ни на что не способный, - взорвался гневом Сватоплук. – Когда дед наш, Моймир, принял веру Христа, кто мог предвидеть, что это будет означать рабство от тевтонских епископов в Пассау. Обратился Ростислав за помощью к ромеям и получил от них христову миссию, чтобы стать самостоятельным. Но за это напал на него император Людовик Тевтонский, победил его и заставил унизиться перед тевтонами. Я, господин мой, желаю воли для Великой Моравы. Истинной воли, а не данной тевтонскими епископами, потому что это тоже неволя.

- И потому ищешь помощи у сына Людовика Тевтонского, Карломана? – удивился Даго.

- Он ненавидит собственного отца. А я ищу помощи там, где ее могу найти.

- - И ты считаешь, будто маркграф Карломан отдаст тебе эту волю вот так, на тарелочке? Он вступит с тобой в твою страну, но так уже в ней и останется. Ведь так поступает каждый.

- В Великой Мораве есть много доблестных воинов. Нужен лишь самый подходящий повелитель. Ведь не напрасно о Мораве говорят, что она "Великая".

Задумался Даго Пестователь, поскольку в Сватоплуке он чувствовал ту же самую жажду власти, что и в себе. И на самом деле не знал он: помочь князю или отрубить голову.

- Ты строишь крепость, господин мой, - заявил Сватоплук. – А это означает, что ты хочешь остаться здесь навсегда. Не боишься ли ты гнева и могущества Карака? Уверен ли ты, что поступил хорошо, занимая Край Крылатых Людей?

- Ты желаешь учить меня искусству правления? – спросил Даго.

- Крылатые платили дань Караку, Карак платит дань Великой Мораве. Возможно, ты сам скатил со скалы валун, который потянет за собой каменную лавину.

- Карак не всегда платит вам дань, довольно часто против этого бунтует. Это вы, а не я, должны навязать ему путы неволи. Карломан, как ты говоришь, и твой, и мой приятель, и я дам тебк волю. Маркграфа Карломана я люблю, но, все же, должен ли я полюбить и тебя?

- Когда-нибудь я добуду власть в Великой Мораве, а тогда ударю на висулян. Их я ненавижу, потому что они хотели меня поймать и выдать дяде. А когда я буду иметь их землю, тогда мы встанем друг против друга. Потому постарайся меня полюбить, господин.

И когда Сватоплук говорил это, лицо его исказило такое выражение ненависти и гнева, пальцы столь сильно стиснулись на серебряном кубке, что его стенки начали выгибаться.

- И что же ты знаешь обо мне, Сватоплук? – вновь спросил Даго. – Мы в любви и с королем мардов, Арпадом. Тебе придется следить за тем, чтобы марды, которые сидят над Понтом, не вонзили тебе нож в спину.

Сватоплук нехотя пожал плечами. Жест его выражал пренебрежение.

- В Довину и Нитру доходили к нам вести о тебе, господин. Говорили, что ты ненавидишь князей и королей, объявил себя каким-то Пестователем. Тебе удалось ввести порядок в давней державе Пепельноволосых, ты завоевал Край Длинноголовых Людей и Крылатых Людей. Могущество твое растет. И как долго позволит тебе это делать мой дядя, Ростислав? Сделай меня вольным и проведи к Карломану, и я предложу тебе дружбу.

Ответил на это Даго:

- Никому не плачу я дани, никому не подчиняюсь. Великая Морава платит тевтонам, чтобы сохранить собственную волю. Если Карломан поможет тебе, ты будешь подчиняться ему. Так почему же ты такой высокомерный, раз должен ты упасть на колени перед франками, а меня еще просишь, чтобы я тебе в том помог? А если я тебе скажу, что Пестователь означает больше, чем комес, князь и даже король, поскольку все они подчиняются либо цезарю ромеев, либо императору тевтонов, я же – независимый?

- Ты, вроде как, отважился протянуть руку к Сарматскому морю. Но вот достичь гор Карпатос тебе не позволят, - буркнул Сватоплук, уже опьяневший от меда.

- И кто мне этого не позволит? – в третий раз задал вопрос Пестователь. – Ростислав? Людовик Тевтонский? Или ты, господин мой?

- Дай мне волю, а потом мы поделим между собой этот наш мир, - предложил Сватоплук. – Я возьму себе висулян, тебе оставлю Сандомира и лендзян, которые тоже выплачивают нам дань. Тебе будет принадлежать весь север: пырысяне, любошане, эсты…

- Какой же ты высокомерный, - рассмеялся Даго. – Твои руки все еще связаны путами неволи, а уже желаешь делить со мной мир? И этот калач мы поделим не так, как ты желаешь, а так, как хочу я, поскольку это я тебя, а не ты меня держишь в неволе. Как ты считаешь, поколеблюсь я отрубить голову Сватоплуку?

Сдержал гнев повелитель Нитры.

- Хорошо, господин. Дай мне волю, и мы заключим вечный мир.

- Ворожеи сказали, что я буду править от Сарматского моря до гор Карпатос. Женщина, что сидит здесь с нами, сделает меня долговечным. Так что у меня достаточно времени, чтобы вести бои.

Сватоплук внимательно поглядел на Эпонию. Язык его глаз сообщил Даго, что жрица распалила похоть князя.

- Красивая женщина и толстая. Именно таких я люблю, - сказал князь, облизывая губы кончиком языка.

- И что ты предпочитаешь: женщин или власть?

- И то, и другое, Пестователь. – Неожиданно Сваторлук оказался совершенно трезвым. Он прищурил глаза, едва заметно усмехнулся и заявил: - Все будет так, как ты захочешь, Пестователь. Дай мне волю и людей для охраны меня лично. И я разобью твоих величайших врагов, висулян.

- Клянешься? – еще раз задал вопрос Даго.

- Клянусь.

Расхохотался на эти слова Даго Пестователь:

- Что означает для человека, который верит в Христа, присяга, данная язычникам?

И он приказал принести свои дорожные мешки. Оттуда он вынул золотую цепь с крестом и приказал Сватоплуку положить на кресте два пальца.

- Крещен я, как и ты, Сватоплук. А если я до сих пор не сделал ничего, чтобы мой народ поверил в человека на кресте, то только лишь потому, что не желаю, чтобы вмешивались в мои дела монахи от ромеев или тевтонские епископы, как вмешиваются они в ваши дела и дела булгар. Быть может, придет время, когда будет окрещен и мой народ, как случилось это в Великой Мораве. Сделаю это я или мой сын, или только лишь мой внук. Но это не станет раньше, чем новую веру мы сможем получить от кого-нибудь равного себе, а не от могущественных ромеев или франков, поскольку это означает неволю. Не подумал ли ты, Сватоплук, о том, чтобы иметь собственного епископа, который бы рукополагал священников и приводил народы к вере? Вот от тебя я новую веру приму.

Опустил голов Сватоплук.

- Не знаешь ты жадности тевтонских епископов. Мой дядя Ростислав принял веру от ромеев, принял и их миссию с Константином и Мефодием. Вот только тевтонские епископы так долго бунтовали против этого, что папа римский вызвал Константина и Мефодия в Старую Рому. Насколько я слышал, Константин остался там в монастыре, принял имя Кирилла и там же умер. Мефодий возвратился к нам и получил собственную епархию, но вот рукополагать священников он не может. Я бегу за помощью к Карломану и к баварам. Тем самым мне придется подчиниться тевтонским епископам. Считаешь ли ты, что они позволят Мефодию иметь собственную епархию? Данет же. Они заставят меня выгнать Мефодия и его учеников, а пред-тевтонских епископов унизить. Так что не рассчитывай на то, что примешь новую веру из моей страны.

- Тогда я ни от кого не приму ее, - твердо заявил Даго. – Теперь же дай присягу, что не нарушишь со мной мира, Сватоплук.

Князь положил два пальца на кресте и заявил:

- Присягаю…

Даго же сказал после того:

- Велика сила Карака. Уничтожь ее, Сватоплук, так как у меня много еще есть других врагов. Пока же что я не двинусь дальше на юг за выстраиваемую тут крепость. Но придет время, когда мы вновь встретимся и тогда заново поделим калач.

- Ну а что с предсказанием, будто бы ты достанешь до гор Карпатос? – насмешливо заметил Сватоплук.

- Ворожба говорила, что столь далеко протянет руки Даго. Сам я буду жить долго и одному из своих сыновей или внуков тоже дам имя Даго. Кто знает, может это не обо мне, а о нем говорило то предсказание? Сам я Даго Пестователь, он же будет носить титул Dagome Iudex, что значит Даго правитель. Dagome iudex²³ звучит не так, как Пестователь, правда? Я ведь тоже мог бы говорить о себе: комес, князь, юдекс, ер вначале мне следует собственный народ научить уважать власть, поскольку он отвык от этого по причине Голуба. Только глупец срывает зеленые яблоки и набивает ними брюхо. А потом болеет. Так что бери волю ит меня, Сватоплук.

Сказав это, Даго поднялся из-за стола, то же самое пришлось сделать и князю Нитры. Время уже было позднее, наступила ночь, и Ченстох отвел Сватоплука в его шатер.

- Веришь ли ты, Пестователь, в его присяги? – обратилась к Даго Эпония. – Предостерегаю тебя, господин, это урожденный предатель.

- Я тоже так думаю, - кивнул головой Пестователь. – Но правда такова, что если я испытываю опасение перед висулянами, то еще большее опасение я испытываю перед Великой Моравой. Пускай один бешеный пес когда-нибудь набросится на другого бешеного пса.

Слова Эпонии стали реальностью. Довольно скоро Сватоплук, которому помогали бавары и маркграф Карломан, вступил в Великую Мораву, сумел найти себе сторонников, схватил своего дядю, Ростислава и выдал его франкам, чтобы те ослепили его и заточили в неволю во фоанкском монастыре. Затем, точно так, как предсказал ему Даго, Сватоплук сделался чуть ли не невольником франков. Поэтому, когда вместе с Карломаном Сватоплук, в конце концов, завоевал град Дивина, он неожиданно обратился против своего опекуна, Карломана, и все свои силы обратил против него и баварцев, изгоняя Карломана из Моравы и края богемов. Затем несколько лет со Сватоплуком сражался император Людовик Тевтонский, пока пришлось ему, измученному болезнями и военными неудачами, заключить со Сватоплуком мир. Ибо знал Сватоплук искусство правления и знал, что клятвы и перемирия бывают похожими на листья с деревьев. Живы они до тех пор, пока питаются протекающими через ствол соками взаимных выгод. Когда соки перестают протекать – клятвы и перемирия делаются похожими на увядшие листья, уносимые ветром. Нарушил свою клятву маркграф Карломан, обещая помощь Сватоплуку, поскольку помощь эта впоследствии оказалась неволей. Нарушил и Сватоплук свою присягу, данную Карломану, и прогнал его из Великой Моравы. Нарушение клятв повелителями в то время было обыденным, как ломка палочек, чтобы развести огонь. Потому-то так охотно дал Сватоплук клятву Пестователю, даже не задумываясь над тем, а станет он ее когда-либо выполнять. Не верил и Даго присягам Сватоплука, поскольку учило искусство правления, что только глупец строит свою власть на клятвах и примирениях с другими, а не на собственной силе. Но он разрешил Сватоплуку свободно отбыть в сторону Вроцлавии и Баварии, даже дал ему несколько лестков для охраны, поскольку уж очень хотелось ему разжечь огонь на юге. Ибо написано в Книге Громов и Молний, что огонь в чужом доме не жжет; а быват и так, что на чужом огне можно изжарить и свое жаркое.

В тот же самый день Эпония сообщила Даго, что может сделать его долговечным, так как прошел срок его ожидания. В соответствии с выраженным ею желанием, взял Даго с собой всего лишь три десятка лестков и молодого жеребца. Ведомый жрицей, отправился он со своими людьми в юго-восточном направлении, к рисующимся вдали возвышенностям, называемым Соколиными Горами. Возвышенностей этих было около десятка; они поросли карликовыми вишнями и рахитичными сосенками, слабо держащимися каменистой основы, которая, раз за разом, обнажала свою белизну, показывая скалистые склоны, скопища валунов, острые каменные шпили. Едучи через узкие долины, где старые буки и дубы уже начали сбрасывать листья, воины видели в горных склонах черные входы в пещеры, ведущие кто знает как глубоко и прячущие кто знает какие чудовищные создания. День был солнечный и безветренный, но холодный. Округа была погружена в тишину, прерываемую лишь криками орлов и соколов, парящих над перемещающимися внизу всадниками. Лесткам Пестователя казалось, что эти громадные птицы желают не допустить их из своих мест проживания или своими пронзительными криками устрашить перед дальнейшей дорогой. Только Эпония, казалось, не обращала ни малейшего внимания на птичьи крики и всю дорогу бесшумно шевелила губами, наверняка, обращаясь к известным лишь ей богам, прося у них долголетия для Даго. Около полудня остановились они у подножия высокой горы, точно так же, как и остальные, белеющей меловой породой среди порыжевшей зелени покрывающих ее трав и кустов. Эпония указала воинам на громадную кучу громадных валунов и приказала отбрасывать их в сторону.

- Набери сухих веток для костра, - приказала она Пестователю.

Когда же он сделал это, жрица отдала следующий приказ:

- Отруби жеребцу голову.

Отрубил Даго своим Тирфингом голову жеребцу, и тут воины увидали под валунами отверстие, ведущее в глубины горы. Эпония скрылась в нем, но черех малое время вернулась, неся две смолистые ветки. Воин высек огонь и зажег ветки.

- А теперь уйдите отсюда, ибо то, что увидите, переполнит вас ужасом, - сказала жрица воинам Даго. – Ты же, Пестователь, возьми с собой отрубленную голову и вязанку сухих ветвей, после чего иди за мной в подземный коридор. Но помни, если увидишь что-либо страшное, тебе нельзя крикнуть, ибо тогда ты не станешь долговечным.

Через какое-то время из дыры начали выползать змеи, такие громадные и толстые, словно рука мужчины. Перепугались воины Даго, схватили Виндоса за узду и удалились от пещеры на два стаяния, разбив лагерь над прозрачным ручьем, текущим по дну горного оврага.

А змей уже были сотни, а все новые и новые выползали из отверстия.

- Пошли, - приказала Пестователю Эпония.

С зажженными факелами в руках, следя за тем, чтобы не наступить на змей, погрузилась она во мрак подземного коридора.

Даго двинулся за ней, тоже следя за тем, чтобы не наступить на ползающих гадов. Пот оросил его лоб от страха и отвращения, которым наполняли его эти создания. Затем он увидел, что подземный коридор выглядит будто пасть чудовищного дракона, поскольку от свода вниз и снизу вверх перед ним вырастали острые каменные наконечники, похожие на страшные зубища. Так что он вроде как вступал в громадную зубастую пасть и шагов через тридцать увидел, что очутился в просторной пещере, где с тихими писками летали тысячи нетопырей. Даго не вскрикнул от ужаса, хотя те чуть ли не отирались о его лицо, приближаясь к нему в бесшумном полете.

Эпония нашла факелы, вставленные в железные зацепы на стене пещеры, и зажгла их. Затем загорелся огонь и в каменных лампадах, стоящих на земле. Светильники были выставлены в форме огромного круга вокруг кострища, над которым, на двух огромных валунах, стоял большой котел из бронзы.

- Наполни котел водой, - приказала Эпония.

- Где я возьму воду? – спросил Даго.

Жрица указала ему струйки воды, стекающие по стенам пещеры. Некоторые из них образовывали небольшие ручейки, стекающие откуда-то сверху и теряющиеся в щелях пещерного дна. С огромным трудом поднял Даго котел и поставил под одним из подобных ручейков, долго ожидая, пока котел наполнится хотя бы до половины. Эпония тем временем разожгла костер между валунами и начала тихо ныть какую-то странную песнь на чужом языке. Когда воза наполовину заполнила котел, она приказала поставить его на огонь и бросить в него голову жеребенка.

Эпония сбросила с себя бархатный плащ, и оставшись только лишь в белой тунике, присела у огня, кланяясь ему с десяток раз. Затем из какой-то известно только лишь ей самой скальной щели она вынула небольшую глиняную мисочку, наполнила ее почти что кипящей водой из котла и насыпа туда же зелья, которые практически тут же растворились.

- Выпей, - подала жрица мисочку Даго.

Напиток пах удивительнейшее; вкус его был горьким, но приятным. Даго почувствовал, как от этого напитка у него слегка закружилось в голове, как тепло заполняет все тело.

- Разденься, - вновь услышал он голос женщины, усиленный эхом из глубины пещеры.

Даго сбросил с себя одежду и, обнаженный, присел у костра, подбрасывая дерево в костер и слушая, как вода начинает закипать, а вместе с ней как варится голова жеребца. Одурманенный напитком, не знал он, долго это продолжалось или нет. Но ему не хватило сухих веток, и огонь под котлом постепенно начал угасать. Остывала и странная похлебка в котле. Эпония снова заныла свою странную песню. Затем насыпала в котел каких-то зелий в порошке, после чего, проверив рукой и убедившись, что вода в котле едва теплая, она приказала Пестователю влезть в котел.

- Тщательно омой жирной водой свое тело. Лицо, руки, бедра… - говорила она.

Вскоре все тело Даго было покрыто жиром сваренного жеребца. После того Эпония дала выпить Пестователю жидкость из маленькой глиняной мисочки, и неожиданно член мужчины сильно набух и встал в боевую позицию.

Эпония погасила все светильники на полу. Горели только два факела, пещеру наполнил мрак. Но Даго видел, что женщина сбросила с себя белую тунику и, совершенно голая, встала у валуна.

- Выйди из котла и возьми меня, - шепнула женщина.

Отекая жирной водой, переполненный болезненным желанием, Даго вылез из котла и приблизился к жрице. Та же левую ногу поставила на камне так, чтобы у него был хороший доступ к ее промежности. Она протянула руки к мужчине, прижала его к своему животу и громадным грудям, пальцами засовывая его член себе во влагалище. Сплетены друг с другом, они неподвижно застыли, поскольку Даго не испытывал потребности увеличения наслаждения посредством обычных в подобных случаях движений. Невероятное чувство исполнения пропитало все его тело. Ему казалось, что, соединившись с Эпонией, он отбирает от нее некую невероятную силу, доходящую до каждой мельчайшей мышцы. И в то же самое время мир вокруг него начал потихоньку кружиться, когда же наслаждение сделалось настолько громадным, что он вскрикнул и потерял сознание. Если бы его не поддерживали руки жрицы, Даго рухнул бы на каменистый пол пещеры. Но Эпония медленно и осторожно уложила мужчину на острых камнях, подложив ему под голову свернутый белый плащ лестка. Из только лишь ей одной известной щели извлекла она льняное полотенце и оттерла собственное тело, жирное от тела Даго, пахнущее зачарованным отваром из головы молодого жеребца. Из другого тайника она извлекла нож и на момент при села рядом с Пестователем. Она глядела на его красивое и как будто бы мертвое лицо, на длинные белые волосы и испытывала к нему любовь, хотя сейчас без труда могла бы отомстить за упадок Крылатых Людей. Только вот нельзя было именно ей убивать человека, который должен был стать долговечным. Так что Эпония поднялась, напрягла все силы и перевернула бронзовый котел, заливая жирным отваром еще тлящие угли. Она накинула белую тунику, вынула из захвата один из факелов и отыскала только ей ведомый тайный выход из пещеры с другой стороны горы. Так и ушла Эпония – неведомо куда. Говорили, что по дороге в край висулян на жрицу напал медведь и разорвал ее плоть…

…Еще рассказывают о том, что Пестователь проснулся от холода, что морозил ему спину в сырой пещере. Факел едва-едва тлел, и Даго чуть ли не наощупь нашел свою одежду, меч, щит и дорогу, по которой пришел с Эпонией. Когда он вышел, солнце уже заходило, а то, что он сам пережил, могло показаться только сном. Но тело его все еще было жирным от купания в бронзовом котле, у входя в пещеру лежала туша жеребенка с отрубленной головой. Время от времени у Даго кружилась голова, он шел будто пьяный. Наконец он услышал человеческие голоса и увидал лестков, ставших лагерем над горным ручьем. Молча вскочил он в седло Виндоса и, ведя за собой отряд воинов, отправился в обратную дорогу в град Ченстоха, а впоследствии – в Руду, Серадз и Гнездо. С гордостью думал о себе, что вот сделался он долговечным и теперь будет жить сто, а то и больше лет, сражаясь во множестве битв, расщиряя границы своего края и укрепляя его могущество.

По дороге в Гнездо к нему отважился обратиться один из лестков, сопровождавших Даго к Змеиной пещере:

- Зачем, господин наш, отправился ты к змеям?

- Ради бессмертия, - ответил на это Даго.

И этот вот лестк поверил ему, так как сам, своими глазами видел, как жрица Крылатых Людей провела их Пестователя в мрачную пещеру, из которой выползали отни змей. И так вот известие о том, что Пестователь обрел бессмертие, разошлась среди иных лестков, и народ воспринял это, поскольку народ любит верить во все, что кажется необычным.

- Херим! – радостно воскликнул он в Гнезде, приветствуя своего канцлера. – Победил я Крылатых Людей, а в чудовищной Змеиной пещере обрел бессмертие.

- Означает ли это, господин мой, что ты стал бессмертным, как говорят о том лестки?

- Мы убили множество Крылатых Людей, которые получили долговечность, а это означает, что они были смертными. Так что я и не знаю, как понимать то, что я стал долговечным. Быть может, дело это следует понимать своеобразно: если в меня не попадет вражеская стрела, если не отравит какая-нибудь злая женщина, если не нанесет рану чей-то меч: боги позволяя мне жить дольше, чем другим.

Спицимир провел Даго в помещения, которые в Гнезде занимала его слепая жена, и показал Пестователю маленького Лестка. Дитя выглядело здоровеньким, ему уже было несколько месяцев. Только Пестователь никак не показал, что вид ребенка его обрадовал. Вечером, попивая вино со Спицимиром, он сказал тому:

- Зачем повелители имеют детей? Почему столь сильно стараются они завести себе наследников? Сам я желаю править долгие годы, и когда придет время передать Лестку власть, он уже будет старцем. А можно ли передать старцу право на правление державой? Вот подумай, Спицимир, как мой Лестк всю свою жизнь станет ненавидеть меня, устраивать против меня заговоры, бунтовать, устраивать все возможное, чтобы прервать мою жизнь. Кто знает, разве собственные дети не являются наибольшими врагами каждого повелителя?

- Знаю я об этом, господин мой, - ответил на это Спицимир. – На самом деле, тот станет твоим наследником, кому ты дашь собственное имя: Даго. Только я буду оберегать и маленького Лестка, поскольку не только ты, но и он, творите единство нашей державы.

В средине месяца, прозванного паждзержем (октябрь), от Зифики прибыли три савроматских воина. Они сообщили Пестователю, что в Мазовии против Зифики взбунтовалось несколько десятков савроматов, их возглавил граф Фулько, мятежники захватили град Рацёнж, а затем предложили Зифике договоренность. Так вот: граф Фулько должен был взять Зифику в жены и вместе с ней править в Мазовии. И вот теперь Зифика с бывшим наемником из Юмно приглашали Пестователя на свою свадьбу в Плоцк, где они вместе вновь отдадутся в его пестование.

- Это ловушка, господин мой, - предостерегал Спицимир. – Ты же ведь не веришь в честные намерения Зифики и изменника Фулько. В Плоцке они попробуют тебя убить, чтобы сделать Кира твоим наследником, чтобы потом править от его имени.

- Я возьму с собой сто пятьдесят самых храбрых лестков, - принял решение Даго. – Если я струшу, меня перестанут бояться, и тогда я утрачу Мазовию. Я обязан быть на их свадьбе и взять их в свое пестование.

Херим тоже не советовал даго ехать в Плоцк, но при этом он понимал, что у властителя, вообще-то, в таких случаях нет выбора. Если он проявит страх и слабость, известие об этом разлетится среди других правителей, и каждый из них захочет самостоятельности. После Мазовии отпадет Витляндия, потом, возможно, Познания или Крушвиц, ведь никто не пожелает слушать пугливого и слабого человека. Точно так же, как воин, вызванный на поединок, обязан явиться на него в полном облачении и при оружии, так и повелитель, подданные которого просят взять их в пестование, не может им в этом отказать, если не желает проявить слабость.

Так что в конце месяца паждзержа Даго отправился в Плоцк, ведя с собой сто пятьдесят лестков, самых лучших и испытанных в боях. Рядом с ним ехал Херим, которому Даго верил, несмотря на скрываемую тем любовь к Зифике. Пестователь рассчитывал на то, что именно Херим сможет отвести Зифику от измены, если она собиралась таковую с Фулько совершить.

Плоцк не был крупным градом, во дворе Зифики не было слишком много помещенифй. Так что лестки расположились лагерем на лугу возле посада, там же поставили и шатер для Пестователя. Но, может ли повелитель проживать в шатре неподалеку от посада, когда во дворе, в великолепных комнатах пребывает его подданный? Так что пришлось Даго принять приглашение Зифики и вместе с двумя десятками лестков вселиться в подготовленные для него и Херима комнаты. В день объявления брака Зифики и Фулько Даго воссел на троне в парадном зале. Трон его окружил десяток лестков, рядом с ним встал Херим. Зифика привстала на колено перед Пестователем, то же самое сделал и Фулько. Каждый из них вложил свои ладони в ладони Даго, а тот покрывал их головы полой собственного плаща и говорил, что берет их в свое пестование.

Зифика пополнела. Одетая в костюм Дикой Женщины, с золотой повязкой на черных волосах, с серебряным щитом в руке – она казалась еще более прекрасной, чем раньше, более достойной плотского желания. Только Даго этой женщины не желал.

На Фулько был позолоченный панцирь и белый плащ. Становясь на одно колено перед Даго, он снял с головы свой шлем с павлиньими перьями, чтобы проявить честь и уважение перед повелителем. При этом он постоянно улыбался, как бы давая понять, что не испытывает к Пестователю никакой обиды, он даже забыл о том, что случилось у врат Серадзы. Но вот тела Зифики и Фулько, их гласа гласили ненависть.

После церемонии Даго вернулся к себе в комнату, приказав, чтобы у двери непрерывно стояли на страже по четыре лестка. Ему хотелось отдохнуть перед вечерним свадебным пиром, к которому уже готовились во дворе. На этом пиру могла случться измена, и потому Пестователь обеспечил себе право окружить себя десятком лестков. Ровно столько же вооруженных воинов было позволено ввести в зал и Зифика. Гостям, приглашенным на свадебный пир Зификой и Фулько не было дано права прийти с мечами и копьями, самое большее – с ножом у пояса, чтобы было чем резать мясо.

Так обеспечивал себе безопасность во время пира, тем не менее, улегшись отдохнуть на ложе, выстланном лосиными шкурами, безопасности не чувствовал.

Вошел Херим и передал ему просьбу Зифики, не пожелает ли Даго увидеть своего первородного сына, Кира.

- Передай ей, что мой сын в Гнезде, - гневным голосом ответил Даго.

Через какое-то время снова Херим пришел снова и спросил у Даго, не пожелает ли он принять графа Фулько.

- И о чем я должен с ним говорить? – резко заметил Даго.

- Он желает получить твой совет, господин. Слышал он, будто савроматские женщины убивают или же берут в неволю своих мужей. Опасается он Зифики. Желает в разговоре с тобой стереть все свои вины, забыть обиды и получить от тебя заверение, что супружество с Зификой будет для него безопасным.

- А как я могу ему в этом помочь? – рассмеялся Даго. – Я был мужем Зифики, но ведь живу. Ладно, проведи его сюда, но чтобы при нем не было никакого оружия.

Вошел граф Фулько, без панциря,, без оружия, без плаща. На нем был только суконный кафтан и обтягивающие шерстяные штаны. На груди у него висела золотая цепь. Улыбка на его губах, которой он столь щедро делился во время торжеств передачи в пестование, куда-то подевалась. Сейчас его лицо было серым, волосы на висках поседели.

Наемник тяжело уселся на лавку у стола.

- У меня предчувствие какого-то несчастья, - тихо заявил он.. – Она впустила в свое ложе, но любви не проявила. Я для нее – всего лишь меч против тебя, а ведь я после стольких лет бродяжничества хотел бы найти для себя спокойный угол. Я желаю править вместе с ней над Мазовией под твоей властью.

- А разве ты всегда не был оружием, направленным против меня? – спросил Даго.

- Нехорошо сталось под стенами Серадзы, но разве не было в том и твоей вины, Пестователь? Ты забрал у меня Арне, но я не поднял бунта. Ты обрек меня на нищету и голод в лагере над Неро, и я вновь не взбунтовался. Ты обещал, что если я первым встану у врат Серадзы, я смогу наконец наполнить животы и кошели, свой и собственных воинов.

- Это я был там первым.

- И как раз это разъярило меня, господин. Не смог я взять себя в руки. Нельзя ведь все время ломать гордость другого человека, потому что даже крыса бросится на тебя, если прижать ее к стенке. Вот я сбежал в Мазовию, а тут мною занялась Зифика. Считаешь ли ты, что она откровенно желает делить со мной власть над Мазовией?

В ответ Даго хлопнул в ладони и приказал одному из лестков принести им кувшин вина. Сам он предпочитал сытный мед или пиво, но слышал, будто бы в Плоцке у проплывавших по Висуле купцов покупали вино, а именно этот напиток пили властители во всем мире.

Лестк принес позолоченный кувшин с вином, позолоченные кубки и уже зажженный светильник, поскольку уже наступил вечер. Даго наполнил кубок графа Фулько.

- Выпей первым, - сказал он.

- Ты не веришь нам, господин, - с печалью заявил наемник. – Хорошо, я выпью первым, чтобы знал ты, что я не ношу измены в своем сердце.

И он выпил весь кубок до дна. Когда же прошло какое-то время, и ничего не произошло, Даго вновь налил вина в кубок графа Фулько, после чего наполнил и свой кубок.

- Я был мужем Зифики, а видишь – живу, граф. Подчини женщину себе или убей ее, -дал он совет наемнику.

- Тогда меня рассекут мечами ее савроматы.

Он поднес кубок к губам и опорожнил его. Даго и сам отпил из своего кубка, смакуя языком и небом удивительно сладкий вкус вина.

- Но ведь, насколько я слышал, несколько савроматов взбунтовалось против нее. Они даже захватили Рацёнж, причем, под твоим командованием.

- Это неправда, господин мой, - удивился Фулько. – Никто против Зифики не бунтовал.

Даго отвел от губ кубок.

- Никогда нельзя верить женщине, - задумчиво буркнул он.

Вдруг граф Фулько побледнел, пот покрыл его лоб, в уголках губ появилась пена.

- Зифика… нас… отравила, - еле произнес он.

Его язык перестал двигаться, глаза вышли из орбит, наемник напрягся и, словно срубленный столб рухнул на пол.

Даго сорвался с лавки. Вначале он схватил опертый о стенку Тирфинг и собственный щит, затем открыл дверь и крикнул четырем стоявшим на страже лесткам:

- Измена!

На ступенях и и в сенях уже топали тяжелые сапоги набегающих воинов-савроматов. Что могли сделать четыре лестка против десятков укрытых вражеских воинов? Не были никакой защитой и оставшиеся во дворе лестки, которые были размещены в комнатах, соседствующих с палатой Даго. Тогда Пестователь подбежал к окну и широко распахнул его, разыскивая взглядом пониже крыши какие-нибудь пристройки. По крыше он хотел попасть на валы, а затем и в лагерь собственных людей. Вот только крыши под окнами не было, только в полутора десятков ниже вымощенный булыжниками двор. Из ранней осенней темноты до Даго донесся страшный вопль – похоже, савроматы Зифики окружили лагерь лестков, и теперь там шел бой.

Фулько выпил два кубка отравленного вина. Даго – всего лишь глоток. Он таил в себе надежду, что яд не сможет его победить. Поэтому он опять метнулся к двери, чтобы совместно с лестками сражаться в сенях и мечом пробить себе дорогу. Неожиданно он почувствовал, что у него отказывают ноги, что из мертвеющей руки выпадает Тирфинг, красные круги вращались у него перед глазами. Под Даго подогнулись колени, и он упал на пол рядом с Фулько. Пестователю казалось, что его засасывает какая-то громадная черная воронка, что его касаются вытянутые руки Хлодра, Астрид и княжны Пайоты. Видел он графа Зигфрида Нибелунга и десятки других, которым он сам отрубил головы. Он видел себя – маленького мальчика, пасущего коров возле Черного Бора, склоненное над ним лицо Зелы и ее буйные светлые волосы. Из кружащегося мрака вылавливал он пожелтевшее лицо Гедании, Дунина Толстого, Повалы Старшего и многих других, которые встали у него на пути, чтобы погибнуть. В кратком проблеске сознания он был уверен, что летит в Навь, в чудовищный холод, который уже начал окутывать все его тело. А потом он потерял сознание.

Резня лестков длилась долго, потому что те, что находились во дворе, предпочли погибнуть, чем поддаться. Половину лестков в лагере у посада удалось выбить, но вторая половина прорвалась сквозь ряды нападавших, добралась до лошадей и вплавь сбежала через Висулу. Несколько из них утонуло, но более шести десятков добралось до Гнезда, неся известие про измену Зифики. Она и сама потеряла пятьдесят шесть наилучших своих воинов.

С тел Даго и Фулько савроматы содрали одежду. Голые и до странности изломанные, лежали они на полу комнаты между лужами красного вина, вылившегося из свалившегося кувшина.

- Я спасла тебе жизнь, Херим, - сказала Зифика, заведя канцлера и четверых своих воинов в комнату, в которой лежали Фулько и Даго, - поскольку ты один сочувствовал мне, когда меня изгнали из Гнезда. Я знаю о твоей любви ко мне, и я чувствовала, что ты всегда со мной в своих мыслях.

Увидел Херим нагие тела в комнате и заплакал:

- Что же ты натворила, Зифика? – мямлил он. – Разве ты не понимаешь, что ты отравила Пестователя? И теперь держава распадется, словно плохо выжженный горшок.

- Я буду здесь королевой Зификой, а мой сын – наследником Пестователя, - гордо заявила женщина. – Он ведь кровь от его крови, первородный сын, король Кир. Воины, забейте осиновый кол в грудь Пестователя, чтобы не вернулся он к нам жаждущей людской крови стригой.

- Нет, госпожа! – вскрикнул Херим. – Я любил его так же, как и тебя. Это он дал мне жизнь и волю.

Произнеся это, Херим снял с себя белый плащ и накрыл ним голое тело Даго.

- Следи за тем, что говоришь, Херим. Моя слабость к тебе может и пройти. Не мог ты любить его больше, чем меня. Он же был лжецом. Говорил, будто бы стал бессмертным, а ведь теперь лежит мертвый под твоим плащом. Власти моего сына поддадутся все его грады, а тем, кто окажет сопротивление, я отрублю головы, а трупы брошу в реку. Разве не учил нас Пестователь, что жестокость порождает страх, а страх родит любовь?

- Не станут тебя слушать лестки, Зифика, - вытирая слезы говорил Херим. – Ты требуешь называть себя королевой, а они ненавидят комесов и королей. Над королями, впрочем, высится император, а над императором был Пестователь. Так чем же станешь ты, если Пестователя не стало?

- Сопротивляющихся лестков передавлю, словно клопов, - мстительно заявила Зифика. – Если же кто признает Кира законным наследником, тот будет вольным, сохранит свои привилегии и власть. Тебя, Херим, я поставлю канцлером собственной державы.

Тот опустился перед ней на колени и поцеловал ее руку.

- Королева, - молил он, - я люблю тебя, но и его люблю. Позволь, чтобы я устроил для него похороны, достойные князя.

- Бросьте тела в реку, - приказала та своим воинам в ответ.

- Ты забыла, Зифика, что не только мне, но и тебе спас он жизнь, вытаскивая тебя из болота. А потом, разве не отправился он на помощь королеве Айтвар?

- Приведите сюда моего сына, Кира, который станет повелителем полян, - приказала Зифика. Когда же нянька привела трехлетнего мальчишку со светлыми как у Пестователя волосами, она взяла того из ее рук и указала ребенку на лежащие на полу тела. – Гляди, - сказала она. – Мертвым уже стал человек, который желал властвовать надо мной и над Мазовией. Так что делай, Кир, мертвыми тех, что пожелают над тобой властвовать, ибо в тебе течет кровь великанов, хотя Пестователь тебя не признал. – Сказав это, она пнула тело графа Фулько и с презрением сплюнула на него. Она указала малышу на тело, укрытое белым плащом Херима. – А вот тут лежит человек, который звался Пестователем и был твоим отцом. Он погиб, поскольку не признал тебя сыном и великаном. Он хотел создать великую державу от Сарматского моря до самых гор Карпатос, но это ты будешь творцом этой державы. Когда ты подрастешь, в тебе пробудится кровь великанов, из рода которых он происходил… Своими деяниями ты докажешь, что он лгал, называя тебя карлом.

Мальчик ничего не понимал из того, что здесь произошло. Он не проявил интереса к валяющимся на полу мертвым мужчинам. Кир отвернул от них лицо и с большим интересом поглядел на Херима и окружавших его, запыхавшихся от борьбы савроматских воинов.

- Бросьте тела в реку, - второй раз приказала Зифика.

Только воины не сильно спешили исполнять приказ, так как эти два мертвых тела на полу пробуждали в них страх. Хотя с графа Фулько и содрали одежду, а под плащом Херима едва-едва определялись очертания фигуры Даго, но им все время казалось, что эти двое все еще живы, и по причине кажущейся мертвоты они еще более грозные, чем были при жизни. В какой-то миг им даже показалось, что мертвый Пестователь дрогнул под льняной тканью плаща.

Белый плащ Херима спас жизнь Даго. Пестователь очнулся как раз в тот момент, когда Херим набросил его на него. Потому Зифика не заметила, что грудь Пестователя начала потихоньку подниматься, а рот жадно хватает воздух. Во всем теле он чувствовал неприятное роение, но вместе с ним уступала слабость и недвижимость конечностей. Он слышал каждое слово, высказанное Херимом и Зификой, под плащом начал осторожно шевелить пальцами и открыл, что к ним возвращается жизнь и сила. Ну да, он четко слышал каждое высказанное слово, даже догадался, что вокруг него творится.

Зифика отдала Кира няньке и обратилась к Хериму:

- Станешь канцлером моей державы, как был таким у Даго. Еще сегодня я вышлю своих людей в Крушвиц, Познанию и Гнездо, еще в Серадзу и к Ченстоху на границу с висулянами. Там они расскажут, что видели мертвого Пестователя, его Тирфинг находится в илих руках, а его белый жеребец ржет в моей конюшне. И с этих пор я, Зифика, являюсь владычицей полян, пока не подрастет мой сын, Кир, кровь от крови Пестователя. Кто отдастся в мою власть и в мое пестование, тот спасет свою жизнь и имущество; а вот если кто этого не слелает, будет мертв. Вождь моих войск, Ревин, выступит против Ленчицы и привезет мне Ольта Повалу, который взял меня силой и еще насмеялся надо мной, за что будет суров наказан, умирая в ужасных муках. Затем я уговорю Авданцев и Палуку, чтобы вместе со мной завоевали они Край Вольных Людей до самой реки Вядуи, не опасаясь повелителей пырысян. Новые земли мы отберем у эстов, ну а лишенные власти князя Сандомира, мы станем более могущественными, чем при Пестователе. Мой сын Кир победит Карака и висулян, и тогда мы сделаемся такими сильными, как Великая Морава.

Обо всем этом она говорила с настолько огромным возбуждением, как будто уже всего этого достигла. А ведь из комнаты еще не были вынесены тела Фулько и Даго. Потому Херим перебил ее:

- Не подчинятся тебе Авданец с Палукой. Не откроет тебе врат Спицимир, поскольку в Гнезде с ним сын Пестователя, Лестк. При известии, что Пестователь погиб, против нас выступят жаждущие мести эсты и все поморские народы. Я же говорил тебе, госпожа, что держава эта распадется словно плохо выжженный глиняный горшок. А что с Хельгундой? Ты забыла про ее права на трон Пепельноволосых? От войны с нами всех их удерживал только страх перед Пестователем. А будут ли они испытывать страх перед тобой?

- Замолчи! – крикнула Зифика. – Замолчи, иначе я пробью тебе грудь ножом. Разве не возбудит в них страх сообщение, что это я отважилась убить Пестователя, перед которым ты и другие дрожали от страха?

- Госпожа, я любил Пестователя, - слезливым голосом признался Херим. – Я любил его, потому что он исполнил все, что обещал. Были такие мгновения, когда рядом с ним я и сам чувствовал себя великаном. А ты, госпожа? Разве не было в тебе к нему хоть чуточку любви?

- Да, такие мгновения я испытывала. Только он гораздо сильнее любил власть, чем какую-либо женщину, чем собственного сына, от которого отрекся, считая того карлом. Сильнее его любви к власти оказалась моя любовь к Киру. Я не осуждаю тебя за то, что ты плачешь по Пестователю, поскольку это означает, что можешь быть верным.

- Ты тоже жаждешь власти.

- Но не для себя, - ответила та.

А потом повторила приказ:

- Тела бросьте в реку.

Только лишь теперь два воина схватили тело Фулько, двое других подняли покрытое плащом тело Даго и понесли его по коридорам, затем из ворот, через посад до самой пристани, где швартовались суда.

Даго услышал громкий плеск воды: это воины вбросили в Висулу тело Фулько. Потом те, что уже справились с графом, помогли тем двоим, что несли Даго.

- Тот первый был уже почти что недвижный и холодный. А у этого тело мягкое и теплое, - сказал один из тех, кто бросал тело Фулько в реку.

- Ничего, в речке остынет, - рассмеялся кто-то из четверых.

Другой сказал шепотом:

- Лестки рассказывали, что он был в Змеиной Пещере, и его сделали бессмертным.

- Нет таких чар, которые делали бы бессмертным, - прозвучал ответ, и все четверо стали раскачивать тело Пестователя. Когда же раскачал, бросили далеко от от помоста в погруженное в темноту течение Висулы. Белый плащ Херима тут же сдвинулся с тела и поплыл по поверхности воды, так что какое-то время четверка видела белое пятно на поверхности. Сам же Даго нырнул глубоко, а потом, практически бесшумно, выплыл на поверхность. Чувствуя, что конечности коченеют от ледяной воды, он скрылся за корпусом пришвартованного у пристани крупного купеческого судна. Воины ушли. На судне было слыш\но, как купцы переговариваются по-сарацински. У них Даго не мог искать помрщи, ведь они тут же выдали бы его тому, у которого нашли пристанище на пути. Рядом было пришвартовано другое судно, с ним колыхалась на волнах привязанная веревкой небольшая лодка, долбленка без весел. Дрожа от холода, Даго забрался в нее. Он чувствовал, как снова коченеют руки, ноги и все тело; если он сам хотел выжить, нужно срочно найти какую-нибудь теплую одежду. Даго потянул долбленку к борту судна и стал прислушиваться. На этом судне тоже пребывали сарацинские купцы и матросы, только их голоса доносились с кормы. Тогда Даго забрался на резной нос, перебрался через борт и погрузился в заполняющее трюм зерно. На ощупь он добрался до кучи льняных полотнищ, которые, с случае дождя, служили для того, чтобы накрыть груз. Два таких полотнища он забрал с собой на долбленку, затем перегрыз зубами конопляную веревку и позволил лодочке поплыть по течению реки, ладонями, словно веслами, направляя ее к левому берегу Висулы.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

КЛОДАВА

Рано утром, на песчаной прибрежной полосе Даго нашел кусок кремня с очень острым краем. Ним он порезал два куска льняной ткани, которые украл с купеческого судна, и сделал из них нечто вроде верхней одежды. После того он обвязал полотном ноги до самых колен. Ему было все так же холодно, вот только не было у него ни огнива, ни трута, чтобы разжечь огонь. Впрочем, дым мог выдать его местонахождение. На самой опушке дремучего леса острым краем кремня срезал он несколько елочек и сделал из них дротики с заостренными концами. Оружии это было примитивным, зато могло защитить перед дикими зверями. Вооруженный таким вот образом, Даго углубился в чащу, направляясь в сторону запада. Голода он не испытывал, но время от времени чувствовал в себе действие яда, проявляющееся в головокружениях. Шел он осторожно, как учила его Зелы, не ломая веточек, перенося тяжесть тела с одной ноги на другую. Движение разогревало Пестователя, так что ему сделалось гораздо теплее. Он не знал лишь того, куда ему следует отправиться. Где бы он ни появился, то ли в небольшом городке, то ли в Крушвице или Гнезде, еще раньше туда должны были добраться посланцы от Зифики с известием о его смерти, а так же о власти, которую захватила для себя Дикая Женщина. Умение правления людьми учило его, что человек по сути своей злой, и только лишь законы, навязанные чьей-нибудь властью, могут направить его в сторону добра. Он не мог рассчитывать на чью-либо дружбу или доброжелательность, раз его признали мертвым. Даго осознавал, что слабые поддадутся Зифике, а тот, что посильнее, воспользуется случаем, чтобы самому стать властителями хотя бы елочка земли и кучки людей, ибо нет ничего более сладкого, чем власть. Так куда мог он пойти, если никому не мог верить? Долго его учили, чем является государство, и какими законами оно управляется. Осознавал он и то, что созданное им в течение нескольких лет, в один миг распадется словно глиняный горшок – как верно определил Херим. Странно, но именно Херим, как сделал вывод Даго из подслушанного разговора, не принимал участия в заговоре, ба, он даже плакал над его телом и накрыл его плащом, из-за чего спас Пестователю жизнь, хотя сам об этом и не знал. Так что, быть может, имеется в людских существах крошка добра, но когда загорится солнце чье-нибудь силы, эта крошка тает, словно кучка снега под воздействием тепла. Так что приходилось опасаться савроматских воинов, нужно было избегать собственных воинов и богачей, так как васех их он держал в ежовых рукавицах, а всяческое человеческое существо всем своим телом и всей своей душой стремится к воле.. Он же, Даго, был тем, кто накладывал дань, раздавал жизнь т смерть, отбирал свободу.

В полдень сильное головокружение заставило Даго сесть под огромным дубом, чтобы передохнуть. Снова ему сделалось холодно, так как льняная ткань слабо защищала от холода поздней осени. Даго нашел яму от вывернутой ветром сосны, натаскал в нее листьев, накрылся ними, но трястись не перестал. Ничто не могло разогреть его тела, только бег через лес, сбрасывающий как раз листья, а те, падая на землю, наполняли чащу шелестом. А ведь трудно отличить шелест падающих листьев от шагов людей или подкрадывающегося зверя. Потому его мучила и необходимость все время быть настороже.

Прошло какое-то время, и теперь Даго испытал голод. У пущи должна была иметься какая-то граница, а там могли находиться какие-нибудь хаты, люди, еда. Как ее добыть, если у тебя было всего лишь несколько заостренных дротиков? Жажду он утолил в маленьком ручейке, попробовал набрать ежевики, но та уже высохла и голод не успокаивала. В конце концов, похоже, ближе к полудню, Даго почувствовал запах дыма и, ползя по гниющим листьям, выбрался на край поляны, где заметил хатку-мазанку и яму для выжигания угля, из которой сочился дым. Выходит, здесь жил угольщик или человек, выгоняющий смолу или деготь; но Даго знал, что только очень сильные и умеющие драться люди не боятся жить одиноко в лесу. А еще добытчики угля, смолы и люди, выгоняющие деготь из березовой коры, весьма часто были грабителями и охотниками. Поселялись они по несколько человек, и безоружный Даго, если у него не было чем заплатить, мог найти у них только смерть. В конце концов, всякое желание от встречи с ними отбивал лай своры собак, крутящихся у ямы и мазанки.

Потому Даго обошел жилище стороной и углубился в чащобу. Когда же настал ранний осенний вечер, вновь нашел он яму от вывернутого ветром дерева, закопался в листья и попытался заснуть. Он думал про охоту; одними только дротиками козла или серну убить было бы нелегко. Животные чувствовали запах человека на расстоянии и сбегали в глубину леса. А в лесу, выстеленном сухими листьями, подкрасться к зверю было крайне сложно.

На следующий день с рассвета и до заката Даго провел возле кроличьей норы, лежа на земле и трясясь от холода. Только перед самым закатом удалось точным броском прибить возвращавшегося из леса молодого длинноухого. Поедая его сырое мясо, Даго вновь подумал про Зелы, которая научила его охотиться в лесу, а прежде всего – внедрила уверенность, что главным для удачной охоты всегда остается терпение. Да, у норы он провел целый день, зато спать пошел не голодным.

Ночью Даго весь облился потом. Он простыл в реке, и теперь у него была сильная горячка. Попеременно, он то стучал от холода зубами, то вновь плавал в собственном поту. Утром же он почувствовал чудовищную слабость и уже не мог бежать, передвигаясь очень медленно и все время опираясь на дротиках. В конце концов, он дошел до края леса и увидел огромное пространство лугов с желтеющей травой. Где-то вдалеке была, похоже, вёска, так как на лугу пасся табун кобылиц с жеребятами. За табуном присматривало несколько подростков и два лохматых пса. Но как выловить жеребенка, если псы тут же почуют приближение чужого человека? К тому же у Даго, похоже, была сильнейшая горячка, потому что временами он терял сознание.

И вдруг пришло озарение. Ну да, именно собаки. Разве собачье мясо было хуже конского?

Ночью он выманил собак на опушку леса и пронзил их тела острыми дротиками. Те громко скулили, умирая, из-за чего из шалаша вышли мальчишки с факелами. Тогда Даго закинул себе на спину тело одной из собак и вновь скрылся в чаще.

Острым краем камня, который Даго забрал с берега реки, он разодрал пса на куски и начал есть сырое мясо. Пища была чудовищной, уже много лет Даго не ел необработанной пищи, потому несколько раз его рвало. Но, в конце концов, он утолил голод. Вот только горячки он ничем убрать не мог и с каждым мгновением чувствовал себя более слабым.

Тело пса могло ему хватить на пару дней. Даго нашел яму от поваленного дерева неподалеку от ручья, натаскал в нее листьев, и залег там. Когда возвращалось сознание, он полз к ручью и жадно пил, потом ел мясо и рвал. По ночам его неустанно мучил сухой и болезненный кашель. Наконец он совершенно утратил чувство времени, глаза у него начали гноиться, Даго не знал, сколько уже дней валяется он в лесной яме, что там снаружи: день или ночь, потому что иногда, когда посреди дня горячка отбирала у него сознание, ему казалось, что погружается во мрак.

В один прекрасный день Даго почувствовал себя лучше, горячка вроде как спала. Теперь его мучил голод; остатки собачьего мяса пропали. И он решил отправиться на охоту. Взял в руки заостренную палку, обнаружил место, куда к водопаду на ручье приходили серны и кабаны, влез на дерево и застыл на ветви. Вскоре он убедился в том, что в это время года покрывающие его тряпки никак не обеспечивали какой-либо защиты от холода. Тут еще пошел снег с дождем, он же трясся на безлистом дереве, опасаясь того, что не только не сможет убить какого-либо зверя, но что утратит сознание и упадет на землю. Стуча зубами и трясясь всем телом, он все же вытерпел до раннего вечера, и ему удалось вонзить острие своей палки в молодого подсвинка, который проходил под деревом со стадом кабанов. С огромным трудом притащил Даго убитого зверя к своей яме, разодрал острием кремня лохматую шкуру и вонзил зубы в еще теплое мясо. Потом его снова вырвало, вернулась горячка, и он потерял сознание.

Понимание действительности вернула боль в запястьях и щиколотках. С трудом Даго открыл гноящиеся глаза и понял, что пара людей несет его, свисающего с жерди, словно убитую на охоте серну. Третий копьем отгонял собак, пытающихся достать зубами его бок и выдрать кусок плоти. Люди не разговаривали один с другим, он тоже не стал к ним обращаться.

Долго они пробирались через болота, пока не очутились на огромной поляне, а потом на излучине реки, где стояло десятка полтора мазанок. В загородках из жердей паслись кобылы с жеребятами, очень крупные, наверное, купленные от ободритов, поскольку только в тех землях разводили таких рослых лошадей. Благодаря огромным коням в течение длительного времени, как Даго сам слышал при дворе Людовика Тевтонского, конники ободритов побеждали конников саксонцев в неустанных боях, которые вели тевтоны вели с племенами склавинов между Альбис м Вядуей. Из вёски напротив двоим носильщикам выбежала куча мужчин, женщин и детей. Даго услышал, как они переговариваются:

- Лесной человек! – кричали они. – Лесной человек!

До Даго дошло, что его длинные, взлохмаченные волосы и лицо с многодневной щетиной делали его похожим на того лесного человека, которого и он сам убил на самом пороге своего зрелого возраста в пуще возле дворища Зелы.

- Он жрал сырое мясо подсвинка. Он болен, - объяснял остальным один из несших его мужчин. Потом то же самое они повторили старцу со сгорбленной спиной и совершенно седыми редкими волосами. Старец опирался на искривленном посохе, который, наверняка, был символом власти. Тот осмотрел свисавшего с жерди Даго и, видя, что пленник шевелит веками, сказал, указывая на него пальцем:

- Лесной Человек. – После того он указал на себя и людей из вёски: - Конееды, конееды…

Даго в ответ промычал что-то непонятное и снова потерял сознание. Очнулся он, когда какая-то старуха вливала ему в горло горячую похлебку. Сам он находился в большой клетке из крепких дубовых жердей. Пара молодых мужчин вставляла выломанные в одном месте прутья, заменяя их новыми и связывая их лыком. Дно клетки покрывала гнилая трава и медвежьи экскременты. Пестователь догадался, что здесь, по обычаю склавинского народа, здесь держали медвежонка, схваченного в лесу, когда убили медведицу. Медвежонок, наверняка, вырос в здоровенного зверя, в один прекрасный день он выломал прутья в клетке и ушел в чащобу. Таких медведей, немного прирученных и воспитанных людьми, продавали купцам, которые их дрессировали, учили танцевать и делать разные трюки. Теперь же, вместо медведя, этим людям удалось схватить лесного человека и, быть может, точно так же, как и медведя, они собирались его немного приручить и продать.

Похлебка прибавила Даго сил. Он полностью обрел сознание, но решил этого не показывать. Он решил, что ему не следует заговаривать с жителями вёски, так как повсеместно считалось, будто бы лесные люди не умеют разговаривать. Старуха ушла с пустой миской, потом пришел старик и накрыл Даго вшивым старым тулупом. Молодые люди исправили прутья, после чего двери замкнули на скобу. Даго остался сам в клетке, разогретый горячим варевом, он даже притворялся, что все еще не пришел в себя. Сквозь прищуренные веки он следил за жизнью в вёске.

Клетка стояла на берегу реки. Над берегом стояли и мазанки. Люди выглядели очень бедными и были очень малорослыми. Если бы Даго выпрямился, они доставали бы ему, самое большее, до плеча. До него дошло, что его схватили выродившиеся карлики из какой-то затерянной в глухом лесу вёски. Все они принадлежали к одному роду, спаривались друг с другом, вырождались, многие из них были безумными. Ежеминутно Даго слышал визгливые смешки, мужчины подталкивали один другого, все время между ними вспыхивали негрозные драки, которые заканчивались идиотским смехом. Лица этих людей – и мужчин, и женщин – были уродливыми, со странной гримасой, словно бы приклеенной к губам. Питались они, похоже, в основном, конским мясом. Эти люди разводили лошадей, полей не обрабатывали, потому из десна гноились. "Конееды" – так они сами себя называли, а может их кто-то так назвал, а эти люди приняли это слово в качестве своего родового имени. Так мог ли он сказать им, кем является на самом деле, что он – властитель Гнезда, Крушвица и Познании? Даже если предположить, что они что-то слышали о повелителе в Гнезде и сообщили о нем кому-нибудь в граде, он не был уверен, не правит ли там уже Зифика, и не ждала ли его от нее судьба хуже, чем у этих людей-карликов.

Даго замети, что любое дело очень быстро их поглощало, а потом столь же быстро они о нем забывали. Случались такие дни, когда он не получал ничего в качестве еды и питья, а потом приходили дни, когда с раннего утра вокруг клетки собирались, в основном, малые дети и кололи его палками, пока Даго не укрылся в самом отдаленном углу. Дети были самыми жестокими, они плевали в пленника, бросались комьями грязи и камнями, но их интерес привел к тому, что о нем – наконец-то – вспомнил старик – староста вёски. Даго стали приносить то кусок жареной конины, то кувшин с водой, то горячую похлебку, сваренную на конском мясе. Когда упал первый снег, в клетку бросили еще один бараний тулуп, под которым с тех пор Даго лежал день и ночь. Он все еще чувствовал себя слабым, к вечеру возвращалась горячка. Даго размышлял о побеге, который не казался ему чем-то сложным, но он понимал то, что пока не вернутся силы, в лесу все так же будет грозить болезнь, а может и смерть. Он понимал, что выглядит, наверное, ужасно, ведь все его тело покрывал толстый слой грязи, волосы на голове слиплись стручками, лицо покрывала многодневная щетина. Только у этих людей, похоже, просто не имелось чувства красоты, во всяком случае, отвратительным он им не казался. Он тоже не брили лицо, ходили в каком-то тряпье или в конских шкурах, плевали кровью и гноем их гниющих десен. Лишь одно, казалось, доставляет им радость и вызывает всеобщее любопытство: копуляция друг с другом. Даго был свидетелем того, как какой-то мужик на глазах жителей всей вёски насиловал на вид десятилетнюю девчонку, а другие только радостно хихикали. Сами они спаривались на глазах у других, и это было чем-то вроде их самой замечательной забавы, ибо все с громадным удовольствием наблюдали за тем, как этим занимаются другие. Для Даго все они были стадом кур и петухов. Когда выглянуло солнце, мужчины грелись под мазанками, когда же кому-то из них захотелось, он попросту набросился на проходящую женщину или девицу, хватал ее, а та покорно стояла, ожидая, когда мужчина поимеет ее, словно жеребец кобылу. И точно так же, как взрослые, вели себя и дети. Все они бегали в длинных рубашках, несмотря на мороз, у всех не было обуви. Радостный гогот этих вырожденцев вызывал вид псов, пытавшихся насиловать маленьких девочек, которые сами выставляли им сои попки. Девицы постарше вынуждали к половому сожительству недорослых пацанов, из-за чего их половые органы всегда были набухшими и неестественно огромными. Самым приятным занятием девчонок, которым не исполнилось десяти лет, было играться с собственными клиторами и вытягивать их в длину, так что у девиц постарше те свисали словно опавшие мужские члены. И если какая из них вытянула клитор больше всего – что охотно показывала даже ему, сидящему в клетке – тем, похоже, имела больший успех у представителей противоположного пола. "Гады, отвратительные гады", - так думал о всех них Даго, размышляя над тем, а сколько еще в глухих чащобах имеется таких вот мест, огороженных трясинами, где живут одичавшие и выродившиеся племена и роды. И можно ли было их считать людьми или только человекоподобными существами. Иногда Даго ходил по клетке, чтобы вернуть кровообращение ногам, вернуть силу мышцам. В такие мгновения к клетке подбегала целая куча детей и взрослых, удивляясь высокому росту пленника, представляя себе громадную силу, которую когда-то должны были скрывать его ныне увядшие мышцы.

Как-то раз в клетку запустили молодую женщину, которая тут же грохнулась на колени, повернулась к Даго задом и обнажила голые ягодицы. Жители хотели, чтобы Даго, словно здоровенный жеребец, покрыл карликовую кобылу и принес им более рослое потомство. А когда Даго с отвращением отвернулся от женщины, между прутьев клетки они сунули колья и так долго кололи пленника, что тот приблизился к женщине, ожидавшей, чтобы ее покрыли. В конце концов, весь в крови от острых концов кольев, силой воображения Даго заставил себе представить Хельгунду и возбудить в себе телесное желание. На глазах местных обитателей он вошел в женщину, а те издавали при этом громкие вопли радости. А потом она покинула клетку, а у Даго появилось чувство, будто бы он перестал быть человеком, а сделался животным. Это чувство было настолько сильным, что, наконец, случилось то, чего он более всего опасался – пришло безумие. С этих пор он иногда ворчал, словно волк, на проходящих мимо клетки, а по ночам даже начал выть от отчаяния. Не знал он, каким образом бороться с нарастающим в нем сумасшествием. В конце концов, Даго пришел к выводу, что единственным спасением для него будет речь. Он обязан начать говорить. Вот только не убьют ли его, если удостоверятся, что он не Лесной Человек, а кто-то чужой и по этой причине грозный? Кто мог знать, как в такой ситуации поведут себя выродившиеся и обезумевшие существа?

Однажды зимним днем Даго заметил, что женщины подрезают ножницами волосы на головах всех взрослых мужчин. Он догадался сразу же, что эти выродки кому-то принадлежат, что они чьи-то невольники, что это для кого-то кормят они табуны лошадей на огромной лесной поляне. Кто-то вскоре должен был прибыть сюда, чтобы забрать дань в лошадях. Хорошо, и как этот кто-то отнесется к закрытому в клетке Лесному Человеку? И кем является хозяин этой вот лесной вёски? Не является ли он врагом Пестователя – если вдруг узнает в нем Пестователя.

В тот же день Даго принял решение. Он уже был настолько силен, чтобы сражаться за собственную жизнь. Ночью он развязал лыко, связывающее два дубовых ствола, и когда утром к нему пришла женщина с жареным куском конины, который она сунула между прутьями клетки, Даго вырвал скобу, схватил два дрына и за пронзительно кричавшей женщиной поспешил к мазанкам.

Крик женщины выманил десятка полтора мужчин, которые сразу же бросились на Даго. Но он раскрутил свои оглобли и повалил храбрецов на землю. В толпе он увидал старика-старосту и обратился к нему:

- Дайте мне есть! Хлеба! Пива! Побольше жареного мяса.

Старик согнул шею перед Даго.

- Кто ты такой? – спросил он.

- Я вольный Господин! – воскликнул тот. – А если кто-нибудь подойдет слишком близко – убью!

Жители вёски были поражены тем, что их пленник способен говорить, что он – не Лесной Человек. Даго успел заскочить в мазанку старосты, где нашел копье с железным наконечником. Вооруженный им, он встал перед кучей выродков и вновь заговорил:

- Принесите мне жареного мяса. Дайте мне похлебки. И хлеба!

- Нет у нас хлеба, - ответил старец. – А мясо получишь. М же конееды.

- Я поселюсь в твоем доме. Сделайте мне одежду из меха. Я буду вашим Господином.

- У нас уже есть господин. Это Клодава, - пояснил старик.

- Убью Клодаву! – крикнул Даго. – Я стану вашим Господином.

Он поселился в мазанке старика, и конееды уже не доставляли ему никаких неприятностей. В мазанке все время горел очаг, и было тепло. Из согреваемого тела ушла горячка, а питаясь жирным конским бульоном, Даго в несколько дней обрел силы. Он мог разговаривать со стариком – и это отогнало безумие. В вёске конеедов имелся всего один топор. Даго забрал его и изготовил себе щит. С копьем и щитом он уже был готов вступить в бой. Местные сшили ему одежду и сапоги из собачьих шкур – все теплое и удобное. Когда же пришли сильные морозы, из той же собачьей шкуры для Даго сшили шапку с ушами. От старика Даго узнал, что вся вёска и населяющие ее выродившиеся люди, пастбище и лошади, за которыми местные следят – все принадлежит Госпоже Клодаве, которая владеет градом в половине дня конской езды отсюда. Это женщина, муж которой пал в бою с Гизуром, у нее есть три сына, быстрых к драке и сильных, только сама она даже более воинственная и сильная. Каждой зимой – ведь в любое другое время года вёска была попросту недоступна – она приезжала за лошадями, забирала их в свой град, а потом продавала в Гнездо или Крушвице. Как правило, потом целый год она и не заглядывала к конеедам, совершенно не беспокоясь про их судьбу и жизнь. Очень скоро она должна прибыть сюда с сыновьями за новыми лошадьми, выросшими с прошлой зимы.

Еще о Госпоже Клодаве Даго услышал, что она, вроде как, когда-то была невольницей, родом с дальнего севера, а звали ее Хельгой. После какого-то дальнего похода Господин Клодава привез ее в собственный град вместе с другой добычей, потто у него с ней появилось трое сыновей, в конце концов, он сделал ее своей женой и вольной женщиной. То есть, по рождению была она норманнкой, и Даго уже не так опасался встречи с ней, так как ему не трудно было изображать из себя затерявшегося в пуще норманна. О других делах, творящихся за пределами вёски, старец не знал. Никогда, будучи невольником, не был он ни у Клодавы, ни в каком-либо другом граде.

- А как тебя зовут? – спросил Даго у старика.

Оказалось, что у того нет никакого имени. Ни у кого в этой вёски имени не было. Стариув называли Стариком Конеедом; других называли по какому-нибудь особенному признаку: Конеед Хромой, Конеед Косоглазый, Конеед Толстый.

Они не умели ездить верхом, жителям вёски было запрещено объезжать лошадей, даже садиться на них. Лошадей они могли только кормить и питаться ними. В веси не было ни единого седла, после долгих поисков обнаружили протертую узду и удила. Даго исправил упряжь, устроил себе нечто вроде седла и стремян из лыка. Ему привели кобылу, уже объезженную сыновьями Клодавы, но оставленную здесь, поскольку та отличалась своей плодовитостью. И вот когда он забрался на нее – окончательно поверил в то, что является их Господином.

Странно, но когда Даго выкупался в бочке, заполненной горячей водой, сбрил ножом щетину со щек, помыл волосы и расчесал их, надел теплую одежду из собачьих шкур, уселся на коня, вооруженный копьем, щитом и топором – вновь он почувствовал себя повелителем. А еще его охватила давняя Жажда Деяний.

С момента бегства из Плоцка в его теле все время действовал яд, потом он простудился и, похоже, у него было воспаление легких. Лишенный сил и замкнутый в клетку людьми-выродками, он сам чувствовал себя зверем и даже не пытался думать о том, кем был до сих пор, поскольку, как сам думал, подобные воспоминания могли пробудить в нем сумасшествие. Не думал он и про месть Зифике, о том, что случилось с его державой, с Херимом, Спицимиром, Авданцем и Палукой. Все это время его мысли нацелены были на выживание – и он выжил. А теперь ожили воспоминания и начались бессонные ночи, во время которых кровь вскипала в нем при мысли о Зифике, об измене, о перенесенном им унижении. "Буду убивать, убивать, убивать…" – шипел он по ночам, словно свернувшийся в клубок змей. И строил в голове десятки планов, каким образом вернется в Гнездо и вернет себе трон Пестователя. Вот только утром каждый из этих планов казался ему нереальным.

Поначалу он носился с намерением воспользоваться карликовыми конеедами после того, как они научатся биться на копьях или палках. Он хотел посадить их на лошадей и по замерзшим болотам отправиться с ними к Клодаве, победить ее, добыть лучшее оружие. Только выродки в большинстве своем были не в себе, пугливые, они быстро теряли интерес к обучению чему-либо. Особенно странным в них был страх перед сидением на лошади, хотя ведь они не занимались ничем другим, как только разведением этих животных. Так понял он, что должен отсюда уехать в одиночку, причем, как можно скорее, прежде чем сюда прибудет Клодава со своими сыновьями и вооруженной стражей. То есть, необходимо было покинуть это место до ее приезда. Но с другой стороны, он не знал, кто Клодава такая, кроме того, что она госпожа конеедов и вдова, муж которой был убит Гизуром. Означало ли это, что ее муж был лестком? Если так, тогда ее нужно было ждать и открыть ей свое имя, попросить убежища и лучшего оружия. Вот только мог ли он рассчитывать на чью-либо лояльность? Если Зифике удалось захватить державу полян, всякий, кто выдал бы ей Пестователя, имел право рассчитывать на большую награду. Так что было лучше уйти отсюда, украдкой приблизиться к какому-нибудь граду, схватить кого-нибудь и в первую очередь добыть сведения обо всем, что произошло в краю с момента его бегства. Вот только все эти планы перечеркивал страшный мороз и глубокий снег. У него еще случались головокружения – похоже, это были последствия отравления. Еще он боялся того, что резкий, морозный воздух вызовет возвращение болезни; лучше всего он чувствовал себя у очага в мазанке Старца конееда. Так что он не спешил с тем, чтобы покинуть вёску, и, в конце концов, сама судьба решила за него проблему.

Как-то в полдень услышал он во дворе щелкание бича, резкие голоса и переполненные страхом вопли выродившихся людей. Выбежав из мазанки, он увидал на рослом коне громадную женщину с копной рыжих волос на голове. Эта женщина – которой на глаз было лет сорок – была вооружена луком, мечом и щитом, в правой ее руке был необычно длинный бич. Женщину сопровождали три молодых конных воина в шлемах, а еще ьри конюха, вооруженных копьями и щитами. Длинный бич этой женщины – Даго сразу же догадался, что это была Клодава – был необычайно подвижным; раз за разом он громко щелкал, время от времени его кончик доставал кого-то из конеедов. У Клодавы, вроде как, и не было причин бить выродков, но таким вот образом она показывала, что это она здесь хозяйка, требующая послушания во всем.

- А ты кто такой? – удивленно спросила она у статного мужчины, стоящего перед мазанкой мелкорослого старика.

Даго сделал вид будто бы не понимает язык склавинов. На языке донск тунга он сказал:

- Мое имя Эрик. Я свободный норманн.

- Был свободным! – крикнула Клодава в ответ на том же дунск тонга. Свистнул ее длинный бич, конец его обернулся вокруг тела Даго и бросил его на снег. Ей это не удалось бы, но именно в этот момент у него закружилась голова, возможно, от резкого воздуха на дворе, и он почувствовал страшную слабость; копье и топор выпали у него из рук.

Сыновья Клодавы соскочили с коней и связали руки Даго за спиной.

- То, что ты норманн, я сразу же поняла по твоим светлым волосам, - заявила Клодава. – Слышала я, что какая-то группа норманнов из Юмно спустилась АО Вядуе до самой Варты, а потом поплыла вверх уже по ее течению. Вас разбили, а тебя я возьму в свои невольники.

- Он Лесной Господин. Это Лесной Господин! – вопили выродки, показывая пальцами на Даго и как будто бы обвиняя его в чем-то.

Даго обеспокоился тем, что они могут сообщить Клодаве, что их недавний пленник знает язык склавинов. Только женщина считала конеедов за зверей, и все их вопли для нее были что собачий лай. Она разогнала местных ударами своего бича.

- Обрежьте ему волосы, потому что он невольник, - приказала она по-склавински одному из своих сыновей.

- Остановись, госпожа, - обратился к ней Даго на языке донск тунга. – Ты вновь сделаешь меня свободным, потому что весной я покажу тебе место, где, прежде чем нас разбили, мы спрятали всю свою добычу.

- И так все расскажешь, когда тебя припекут раскаленным железом, - сказала та пренебрежительно. Но тут же она сделала жест рукой, удерживая сына от того, чтобы обрезать волосы Даго. Взгляд ее больших голубых глаз скрестился с взглядом Даго, и ее поразила странная сила, исходящая от того мужчины. Инстинктивно, без участия сознания, словно у чувствующего опасность зверя, что-то говорило ей, что это человек необыкновенный. Он стоял перед ней гордо, несмотря на связанные руки, голова его была откинута назад, как будто бы он ей что-то приказывал, а его лицо казалось ей чрезвычайно красивым.

Женщина не занималась новым мужчиной до наступления вечера. Она оставила Даго под стражей одного из своих сыновей, сама же с двумя остальными и конюхами отправилась к длинному сараю, где конееды зимой держали лошадей. Там она отобрала десяток дородных жеребцов и сразу же приказала гнать из в пущу той же дорогой, что и прибыла сюда. После того ее сыновья усадили Даго на кобылу-двухлетку и, щелкая бичами, всей кучей отправились за табуном и конюхами. Можно было подумать, что женщина не желала ни мгновением дольше необходимого оставаться среди конеедов, так она их презирала. Вскоре они догнал конюхов и жеребцов. Смеркалось, но ночь предполагалась видной, лунной. Клодава подъехала к Даго и поровняла своего коня с его кобылкой.

- Откуда ты, Эрик? – спросила она.

- Не стану я, госпожа, отвечать на твои вопросы, пока мои руки связаны. В них застаивается кровь, и они сильно болят. Ты же знаешь, что я не убегу. Впрочем, мог дать тебе свое слово рыцарское слово.

- Ты говоришь так нагло, что у меня возникает желание ударить тебя бичом. Но вот уже более двадцати лет я не разговаривала на своем давнем языке.

Сказав это, она вынула из-за пояса нож и перерезала веревку, связывающую руки Даго.

- Сама я – Хельга с берегов озера Ветер. А ты откуда родом?

- Из Бирки, - легко солгал Даго. А затем взорвался гневом: - Почему, госпожа, ты не убила всех тех выродков, конеедов? Они же спариваются друг с другом, брат с сестрой, отец с дочерью, мать с сыном. Их проклятая, выродившаяся кровь отравляет весь народ.

- А какое тебе дело до этих людей? – с любопытством и какой-то щепоткой подозрительности спросила женщина. – Ты приплыл сюда из Юмно, чтобы убивать и грабить. За награбленные тобою сокровища спасешь свою жизнь, хотя я должна была бы тебя убить, так как ненавижу вас, из Юмно. Когда-то я неплохо торговала лошадями с Пепельноволосым. За одного коня он давал дюжину коров. А потом из Юмно пришли такие как ты, во главе с Гизуром. Они заперли Пепельноволосого в башню и правили настолько жестоко, что родился Пестователь. Из-за страха перед ним они начали еще сильнее грабить. Они напали на мой двор и забрали всех лошадей. Тогда погиб и мой муж.

- А что случилось с Пестователем? – спросил Даго.

Женщина пожала плечами.

- Его отравила королева Зифика из Мазовии. Теперь она правит в Крушвице, а весь край в огне войны. Говорят, что князь Карак добрался до Серадзы. Впрочем, а какое тебе до этого дело?

- Нет у меня в Бирке родительского наследства. Возможно, останусь здесь, если кто-нибудь предложит мне меч и щит. Так что интересно, на какой мне стороне встать.

- На моей, дурачок, на моей. Я зарабатываю на жизнь, которые для меня выкармливают три вёски конеедов. Теперь здесь каждый обязан защищать себя самого. От Карака, от Зифики, от Спицимира в Гнезде, от Авданца в Гече. Каждый желает присвоить моих лошадей, поскольку мой муж купил у ободритов огромного жеребца, и потому мои лошади более рослые, чем у других.

- Нас разбили лестки Пестователя возле Познании, - соврал Даго.

- нету уже Пестователя, парень.

- Меня зовут Эрик.

- Нет уже Пестователя, Эрик. Зифика таскает повсюду его белого жеребца, показывает его меч, доспех, Святую Андалу. Но только Крушвиц открыл перед нею врата. Спицимир правит в Гнезде и Познании от имени первородного сына Пестователя. Самый старший сын Авданцев самовольно объявил себя комесом. То же самое сделал и Палука в Жнине. А теперь вот надвигается Карак.

- Карак? Князь Карак? – удивился Даго. – А у этого что общего со всем этим?

Клодаву удивила заинтересованность норманна делами народа, на который сам же и напал с какой-то бандой разбойников. Но, поскольку просто так ехать было скучно, она начала рассказывать:

- У градодержца Кендзержи в Крушвице появилось несколько савроматов, они рассказали про смерть Пестователя, и Кендзержа сдал град королеве Зифике. А поскольку от нас ближе всего до Крушвица, теперь мы являемся подданными этой Дикой Женщины. Но вот Ленчиц ей захватить не удалось. Она желала захватить Ольта Повалу, но тот как раз был на охоте. Ленчиц тоже не сдался, так как его защищает молодая жена Ольта Повалы, самая младшая дочка умершего Ленчица Белого. Чуть позднее Зифика послала своих людей в Гнездо, которым правит страшный убийца, Спицимир. Тот же к послам Зифики отнесся, словно к собакам, отобрал у них оружие хорошенько угостил батогами и заявил, что теперь он будет править Гнездом от имени законного сына Пестователя, малолетнего Лестка. Говорят, что, опередив посланцев Зифики, Спицимир со своими воинами отправился в Познанию, убил там градодержца Гоствита и сделался повелителем еще и Познании. Когда же послы Зифики прибили в Геч, там как раз умирал воевода Авданец, которого на охоте порвал медведь. Самый старший сын Авданца убил послов Зифики и объявил себя комесом. Точно так же поступил и Палука в Жнине. Нет уже державы Пестователя, зато имеется целых два комеса, Авданец с Палукой и повелитель Гнезда и Познании. А еще королева Зифика, что правит в Мазовии и Крушвице. Узнал об этом повелитель висулян, Карак, и перешел границу. Он добыл Серадз, но потом его поход остановили мороз и снег. Рассказывают, что его жену, Хельгунду, что была супугой князя Перпельноволосого, отравили. Зифика обвиняет в этом отравлении Карака, так как его дети имеют право на трон в Гнезде, а Зифика желает на тот трон посадить своего сына, Кира. Это она отравила Пестователя, так что, возможно, именно она отравила и Хельгунду. Как бы то там ни было, но из всего этого вышла война, и теперь каждый должен сам себя защищать²⁴.

- Спицимир тоже объявил себя самовластным комесом?

- Нет. Он назвал себя новым Пестователем, что опекает дитя Пестователя Даго вплоть до его совершеннолетия. А ты, Эрик, почему так интересуешься этой страной?

Расспрашиваешь меня так, словно бы знал всех этих людей?

- Я ведь прибыл сюда не как грабитель, госпожа, но чтобы принять военную службу у Пестователя или у какого-нибудь из его воевод.

- Но ведь грабил, раз знаешь, где находится спрятанная добыча.

- Я делал то же, что и другие, госпожа. Но если все идет так, как ты рассказываешь, вскоре этот край захватит князь Карак.

- Возможно, он и победит Зифику, но ни Гнезда, ни Познании не добудет. Не победит он и Авданцев с Палукой. Да, он отомстит Зифике и возвратится в собственный край, а ты, если ищешь службы, то, возможно, найдешь ее у меня. Если только хорошо владеешь мечом… - прибавила она.

Даго осмелился спросить:

- А тебе, госпожа, Пестователь нравится?

- А за что это он должен был мне нравиться? – пожала та плечами. – Когда он отправился в поход на Крылатых Людей, приказал забрать у меня лошадей, обещая заплатить золотом. Только я того золота так никогда и не увидела. Уж лучше, когда каждый остается со своим и сам себе хозяин.

- Твои сыновья – они не лестки?

- А с чего это им становиться лестками? – удивилась женщина. – Разве нет у них своего града, Клодавы? Лестками сделались лишь такие, у которых ничего не было, но которые все хотели захапать. Теперь их савроматы выискивают по лесам и выбивают, словно бешеных собак. Весной проведешь меня к своим сокровищам, а потом можешь остаться у меня на службе. Получишь меч со щитом и, возможно, даже кольчугу. Теперь каждый должен заботиться про собственный град и свою защиту.

Даго молчал. Тогда Клодава спросила у него:

- Ты много поездил по свету?

- С аскоманнами плавал по холодным морям, с нарентами – по теплым. Что хочешь узнать?

- Слышал ли ты когда-нибудь, чтобы какой-нибудь человек вошел в пещеру, полную змей, выкупался в зачарованном котле и обрел бессмертие?

- Да, госпожа. Если такой не испугается змей и вступит в тайные пещеры, если выкупается в котле древних кельтов, такой может обрести бессмертие.

Женщина со злостью сплюнула вбок:

- Некоторые из лестков заявляют, будто бы они были с Пестователем у входа в тайные пещеры в Вендийских Горах. Он вступил туда, выкупался в котле и получил бессмертие. Они утверждают, что яд не мог убить его, и через какое-то время Пестователь вернется как повелитель.

Даго опустил голову, чтобы свет восходящей луны не заглянул ему в лицо.

- Может быть и такое, госпожа.

Клодава чмокнула коню и поскакала вперед, чтобы подогнать конюхов, ведущих табун лошадей через лес. Эта женщина нравилась Даго, хотя она и не любила Пестователя, и никто из ее сыновей не был лестком. Несмотря на свои годы, лицо ее сохранило остатки давней красоты, волосы под шлемом все так же оставались светлыми и буйными. Рослая, в богатой кольчуге, имеющей не менее два десятка тысяч колечек из проволоки, за поясом у нее был длинный боевой нож, который франки называли "саксы", но, в основном, она пользовалась бичом из твердой бычьей кожи. Ее бич раз за разом резко щелкал, то в воздухе, то на шее конюха или даже какого-нибудь из сыновей, к которым она относилась с превосходством, не известным у склавинских народов. Но ведь сама она была родом с берегов озера Ветер. Правда, сама она не знала новых способов боя или вооружения; ни ее сыновья, ни конюхи не носили мечей, а только лишь кистени, копья, топоры и продолговатые щиты. На головах у них были куполообразные шлемы без наносника. У конюхов имелись еще и пращи, чтобы метать камни.

Наступила ночь. Прежде чем взошла Луна, Даго увидел свою чрезвычайно ярко светящуюся Звериную звезду. Подумал он с надеждой, что вот, замкнулся наконец-то невидимый магический круг его жизни, а он пересек его и начал жизнь заново. Разве в самом начале своего путешествия к отцовскому наследию не встретил он человека, сидящего в клетке, а потом и сам очутился в клетке? Вот только того человека освободил из клетки он, а вот из другой клетки он освободился сам, что означало, похоже, что когда-нибудь вновь станет могущественным властителем. Разве не одарила его Эпония долголетием в тайных змеиных пещерах? "Никогда, никому и ничему не поверю я", - клялся Даго сам себе.

В средине ночи приблизились они к обширным пространствам парящих на морозе трясин. В легком тумане и в сиянии луны увидел Даго островок, к которому вела дорога из бревен и мост над болотами. По обычаю склавинских народов град был возведен среди болот, его окружили валом и двумя рядами частокола, то тут, то там увенчанного конскими черепами. Где-то неподалеку должна была когда-то проходить граница с краем Крылатых Людей, и их любовь к лошадям проникла даже сюда.

Открыли ворота из толстенных досок, все заехали на тесное подворье с сараями для лошадей и жилищами для слуг, со старым деревянным домом-дворищем с покатой крышей, сейчас покрытой снегом. В дом Даго не впустили, указав для ночлега место в конюшне возле пригнанных лошадей. Еще он получил миску похлебки с куском разваренной баранины. Одежда, сшитая конеедами, была теплой, так что здесь, в конюшне, можно было не опасаться мороза и возврата горячки.

Сразу же бросалось в глаза, что приветствовать Клодаву из сарая вышли всего несколько свободных, потому что с длинными волосами, вооруженных кистенями мужчин, и несколько слуг-невольников, в основном, выродков. Даго подумал, что Клодава охотно примет его на оружную службу, раз весь край в огне, и каждому приходилось защищаться от остальных. "Останусь тут до весны, наберусь сил. До весны осталось недолго", - принял решение Даго. Ибо все, что было в нем сознательного, приказывало не спешить с поступками и быть максимально осторожным. Вот что с того, что самым простым казалось, к примеру, украсть в Клодаве коня и поскакать в Гнездо, в Геч или же в Жнин. Разве не учило искусство правления людьми, что одно дело – править от имени сына покойного Пестователя, а другое – отдать власть беззащитному Пестователю и вновь сделаться его слугой? Поступит ли так же и комес Палука? Ибо существует только названное, а Пестователя Зифика назвала умершим. Тот, кто будет иметь выгоду от Зифики, повернется спиной к живому Пестователю и скажет: вот он – Лже-Пестователь. Клодава упоминала, что многие лестки верят в возвращение бессмертного Пестователя. Так что теперь одно именование должно встать против другого именования. Книга Громов и Молний говорила, что в подобных случаях победит то именование, которое будет подкреплено большей силой. А ведь он сейчас был слабым и безоружным.