Я. Философия и психология свободы

Человеку свойственно воспринимать себя как абсолютно независимую величину. Ведь обычно он делает то, что хочет делать. И даже одетый в кандалы и запертый в камеру, он сохраняет свободу чувств и мыслей. На этот первый и примитивный взгляд кажется, что человеку естественно быть именно свободным. Но в своей стандартной сборке человек – субъект природы, общества и психологии. И то, что он подчиняется законам физики и химии, оказываясь по сути сложной машиной, есть лишь начало его несвободы. Человек – раб: своей физиологии и психологии, социума и цивилизации, истории, политики, культуры, раб эроса-Любви и мамоны-Наживы, раб Времени и Языка. В этом смысле первородный грех человека карается утратой дородовой свободы. Бегство от всех этих пут неизбежно ведет его к одиночеству. К вселенскому молчанию и самоотречению, в котором даже богу не остается места. Царство Небесное силой берется.

Ошо полагает: «Пребывать в одиночестве - это очень осознанный и преднамеренный акт, более преднамеренный, чем самоубийство... Самоубийство - это всегда соотнесение с кем- то другим; оно никогда не бывает актом одиночества. В самоубийстве эго не страдает, наоборот, оно самоутверждается. Через одиночество же эго разбивается. Ему не с кем общаться, поэтому оно не может существовать. И если вы готовы быть одиноким, твердым и решительным в своем одиночестве, не убегать, не возвращаться, а принимать факт одиночества таким, как он есть, то это становится величайшей возможностью».

Эгоизм – это плохо. В основании такого осознанного эгоизма (кинической интоксикации) лежит бессознательный солипсизм, создающий у человека ощущение, что мир есть лишь театральное представление вокруг его самосознания, так будто значение имеет только он – единственный. Синдром брамы делает самосознание эгоистичным, ведь даже зеркальные нейроны мозга способны независимо от воли человека реагировать только на то, что они воспринимают. Мозг не может сострадать и дать нравственную оценку тому, что находится вне его поля зрения. Мир имеет смысл лишь в моем присутствии. Вне моего восприятия нет ничего нравственного или безнравственного, прекрасного или безобразного, нет страдания и радости. Вне меня, единственного, нет ничего.

Как ни странно, но именно этот субъективный идеализм (ложность которого заключается лишь в том, что иллюзорным является и мир, и сам индивид, и вся Вселенная) делает человека возвышенным существом, взращивая в нем идеальные принципы, стремление к знанию и нравственное чувство. В массе это чувство нивелируется. Только близость к нуминозному Я дает человеку достоинство. Казалось бы, это оправдывает религию, ведь она во всех своих догматах так или иначе призывает верующего равняться на Бога, иметь достоинство. Но религия – это опять масса, в которой солипсическое чувство вытесняется стадным чувством. Если в теории священное учение призывает человека к индивидуализму, ибо прийти к Богу и остаться с ним наедине – это и есть верх индивидуализма, то на практике эта религия приучает этого же индивида быть частью паствы, стадной единицей.

Но человек толпы – это тупое, безнравственное существо. Его можно приучить ко всему. Толпы древних карфагенян благоговейно взирали на то, как старейшины сжигают их младенцев на жертвеннике Молоха. Толпы римлян наслаждались гладиаторскими ристалищами и натравливали диких зверей на рабов. Толпы индейцев Майя наблюдали за тем, как жрецы вырывают и пожирают сердца их пленников. Толпы средневековых христиан сбегались на площади, где Церковь жгла еретиков. Чуть позже толпы европейцев развлекались на казнях, где смутьянам рубили головы. Ныне толпы их потомков глазеют на футбол, бокс и петушиные бои. Если завтра их приучат к зрелищам, где преступников режут, жарят и съедают, толпы человеческих существ скоро полюбят такие пиршества каннибализма. Они станут почтенным и доходным бизнесом, частью высокой политики. Цивилизация и каннибализм могут прекрасно сосуществовать, ибо технические достижения ничего не меняют в сути человека.

Как же сделать из этого массового потребителя, окруженного гаджетами, божественное создание? Вернуть его в лоно Церкви к массовому потреблению святынь? Только индивидуализм дает самосознанию ум, честь и совесть. Человечество нужно не сплачивать, а разобщать. Одиночество – это хорошо. Только в нем человек обретает достоинство. Ему необходимо чувствовать себя единственным. Ему необходимо быть одиноким.

Так что означает это сладкое слово «свобода»?

Платон говорил: знания – добродетель. Я же утверждаю, что знания – это единственная добродетель. И никаких других добродетелей нет. Все, что называется нравственностью, есть лишь производные интеллекта. Нравственно ли для животного воровать? А оно само понимает это? Спускаясь вниз по эволюционной, т.е. интеллектуальной лестнице, на уровне червей всякие разговоры о нравственности становятся вовсе бессмысленными. Что для червя честно и нечестно, подло и благородно? Нравственность – порождение ума. А ум развивается только знаниями. Если вы никогда не поднимали физические тяжести, с чего вам быть сильным? Если вы никогда не поднимали интеллектуальные тяжести, с чего вам быть умным? Если человек лжет и крадет, то в первую очередь этот человек – невежда, затем он умственно малоразвитый человек, и лишь потом он лжец и вор. ЗНАНИЕ – ЕДИНСТВЕННАЯ ДОБРОДЕТЕЛЬ!

Есть лишь одна духовность – поиск свободы от человеческого, от Синдрома брамы. И никакой другой духовности нет! Нет человеку заслуги в том, что он живет. Нет ему заслуги и в том, что он умрет. Заслуга в том, чтобы умереть свободным. И у этой субъективной цели оказывается объективный смысл. Нужно прожить жизнь в поисках свободы. Зачем мне лгать, если я хочу свободы? Зачем мне красть, если я ищу свободу? Зачем мне убивать, если я нашел свободу? Зачем мне завидовать, если я стал свободным? Зачем мне все человеческое, если я уже свободен? И во всей этой свободе – моя гордыня. Я все ближе к нуминозному Я. Когда Штирнер говорит: «Я – Единственный», – он не понимает всю глубину этого состояния. Для того, кто один в мире, нет нравственности. Чтобы появилась нравственность, первочеловек Пуруша должен раздвоиться. Для нравственности необходимы, по крайней мере, двое. Но Единственный не может быть и безнравственным. Ему незачем лгать, красть, убивать, прелюбодействовать и завидовать, поскольку он – один.

Две тысячи лет христианская церковь исповедует тезис о непротивлении злу. Но даже сама эта церковь никогда не была смиренной. Она не желала терпеть пощечины, и уж тем более подставлять вторую щеку. Она всегда жила, как и весь остальной мир в той же зоопсихологии. Никто не принял этот догмат о смирении. Ведь тогда главная христианская добродетель ничем не отличалась бы от элементарной трусости. Но Иисус и не говорил о смирении. Прийти в Иерусалим, оскорбить всех и умереть на позорном кресте – это смирение? Это – чудовищная гордыня! Скажи мне, кто твой враг, и я скажу тебе, кто ты. Нужно стать очень свободным от человеческого, чтобы не принять во враги никого из людей, ни того, кто ударил тебя по щеке, ни того, кто снял с тебя верхнюю рубаху, ни того, кто распял тебя. С точки зрения собачонки, облаявшей вас на улице, вы отвратительно высокомерны. Почему вы не облаяли ее в ответ? Почему вы ее не покусали? Почему вы не приняли ее во враги? С вашей стороны было бы очень благородно подать на нее в суд. Факт вашего высокомерия заключается в том, что по отношению к собаке вы действительно оказались более духовным существом и столь же надменным.

Недостойно и бессмысленно упрекать карлика в том, что он таким родился. Его самосознание реализовалось в этом теле. Недостойно и бессмысленно упрекать дауна в том, что он таким родился. Его самосознание до конца не реализовалось. Если вы родились физически слабым человеком, вы можете улучшить свою фигуру в спортивном зале. Если вы родились умственно слабым человеком, вы можете улучшить свой интеллект (и свою нравственность!) в читальном зале. Как развиваются мышцы? Поднятием тяжестей. Как развиваются мозги? Поднятием знаний. Знания – единственная добродетель! И никаких других добродетелей нет! Если есть какая-то разница между дикарем и цивилизованным человеком, то только одна – последний больше знает. В результате тренировок в читальном зале по поднятию умственных тяжестей он умственно развился и стал нравственнее. Невежество – социально опасное явление. У ЧЕЛОВЕЧЕСТВА ЕСТЬ ТОЛЬКО ОДНА ПРОБЛЕМА – СЛАБОУМИЕ. Больше у него проблем нет! Нет проблем даже со смертью. Более всего нация должна дорожить своим интеллектом, если ее главная цель – создать свободное общество, в котором каждому члену обеспечена достойная жизнь, при которой он не будет копить в себе обиды, разочарования и ненависть к этому охлократическому миру за ту несвободу, в которую ввергло его это общество.

Человек виновен в том, что он глуп! По выражению Аристотеля, человек вне общества или бог, или зверь. В этом смысле глупость человека равна его несвободе и заключается в том, что он почти полностью оказывается продуктом среды. Его слепили из того, что было. Если вы спросите психиатра: виноваты ли преступники? – и он, отвечая вам, будет профессионально честен перед своей наукой, то он скажет, что люди не рождаются преступниками и в большинстве своем всю последующую жизнь не проявляют криминальных наклонностей. А значит, преступники имеют некое психическое отклонение от нормы. Их нужно лечить. Виноватых нет.

Мои выводы прямо противоположные. В этом мире нет правых. Виноваты все! Вот именно: человек не рождается преступником. И если он вдруг начинает грабить, мошенничать, подличать, насиловать и убивать, то не потому, что сделал неожиданное для себя открытие: грабеж, насилие и убийство возможны. Он почти с пеленок знает, что это практикуется повсюду. Мир научил его этому. Единое социально-психологическое поле поражено тысячами вирусов. Они заражают мозги человека с детства. Кто инфицировал невинное дитя этим свиным гриппом, этот собачьей чумой, этой лошадиной проказой, этой акульей холерой? Общество. Кто взрастил его по дремучему образу и подобию своему? Родители. Кто сделал его калекой? Коллективная глупость. ЧЕЛОВЕЧЕСТВО СЛЕДУЕТ ЛИШИТЬ РОДИТЕЛЬСКИХ ПРАВ.

Сознавать, что ты глуп, – это диссонанс. А диссонанс ведет к неврозу. Жестокая правда заключается в том, что человек может поумнеть и нравственно измениться только через невроз. Интеллект – это болезнь, ведущая в царство сверхчеловеческой свободы. Миллионы людей на протяжении тысячелетий называют себя индуистами, буддистами, иудаистами, христианами, мусульманами и т.д. Это не делает их свободными. Проблема в том, что все они умственно малоразвитые существа. Но вместо того, чтобы попробовать вместить в себя эту ужасную невротическую правду, им легче обвинять друг друга в неверности их богу, всезнающему и всемогущему. Но это ничего не меняет в их мире.

Люди очень плохо контролируют или совсем не контролируют работу своего мозга. Человечество живет преимущественно в мифологеме воинственного царя, т.е. в зоопсихологии. Лицемерие современной цивилизации заключается в том, что она преподносит свою историю как нечто достойное и славное, а государства стремятся сделать список своих преступлений предметом национального нарциссизма. Ванька Грозный Казань взял? Так ведь для татар это – позор и рабство. Если бы Третий Рейх победил, в его учебниках истории рассказывалось бы о славном истреблении евреев и славян. Если история – это предмет для подражания, то это лишает общество и человечество в целом лучшего будущего. Если прошлое прекрасно, то зачем что-то менять? Новое будущее рождается из отвращения к прошлому. История – не реклама мыла, чтобы быть безотносительной к истине. Но история и не физика, чтобы быть безотносительной к морали. Человеку следует знать, что произошло «там» и «тогда», зная при этом, что все участники этих событий были ужасными существами. Сыновья должны извлекать моральные уроки из позорной жизни своих отцов. Иначе они будут такими же. Почитать отцов – значит, крутить одну и ту же историческую пластинку. История человечества – это история невежества, глупости, подлости, жестокости и бессердечия наших отцов. ИСТОРИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА – ПОЗОРНАЯ КНИГА ЧЕЛОВЕЧЕСТВА.

Мне было лет 17, когда я прочел фразу Толстого: «Если человек научился думать, о чем бы он не думал, он думает о смерти». Размышляя о смерти, постигаешь идею свободы с точки зрения своей космической индивидуальности и эквивалентного ей одиночества. В этом тождество каждого будды и Вселенной. Именно на этом пути Толстой пришел к своему патриархальному анархизму, отрицающему цивилизацию. Именно поэтому он хотел умереть как зверь – в лесу или в поле, без свидетелей. Но тогда меня, едва начинающего свою более или менее осознанную жизнь мальчишку, более всего поразило в его фразе даже не следствие, а посылка. Разве способность думать не является нашим неотъемлемым свойством? Нас всех учили в школе, что человек – гомо сапиенс, существо разумное. Следовательно, посылка Толстого является тавтологией: если думающий человек научился думать. Вздор какой-то! Прошло много лет, и я понял, что люди в подавляющем большинстве своем не умеют думать. Мыслями они называют ту кашу, которая варится в их головах, где нет ни одной мысли додуманной до конца. Им некогда. Ведь для того, чтобы начать думать, надо остановить вокруг себя время, перестать жить. Но все они по Пушкину: жить торопятся и чувствовать спешат. Когда им думать?

Философия имеет смысл только как познание самого себя. Философия – это образ жизни, и ничего более. В этом смысле все люди – философы, в подавляющем большинстве своем – философы никудышнее. Я – не чиновник, и никакое государство никогда не кормило меня. Мне не нужны его армия, полицейская охрана, медицинское страхование, юридическая поддержка, судебная защита, льготы, пособия, кредиты, пенсии, гражданские права и прочие блага. Я прожил свою жизнь так, будто никакого государства вокруг меня нет. Конечно, я сталкивался с его властью, но только в форме насилия надо мною. Я никогда никому не кланялся. Я никогда никого не эксплуатировал. Я достаточно безумен, чтобы сказать про себя: «Мои ценности не от мира сего». И номинально я согласен с Тертуллианом: мысль есть зло в бытийном значении. Мысль мешает делать человеческое, ибо всякое знание еретично. Поэтому во многой мудрости много печали. Поэтому жизнь есть страдание.

Всю жизнь я более всего интересовался человеческими личностями. Сначала я искал их непосредственно вокруг себя, но по мере взросления этот опыт расширялся на мир современников, а затем и на всю историю человечества. Кто-то собирает импрессионистов, кто-то – крышки от пивных бутылок. Я собирал личности. Но настоящий коллекционер только тот, кто знает толк в своем деле. Если вы собираете живопись, ничего не понимая в ней, то скорее всего ваша коллекция будет свалкой, где мусор соседствует с жемчугом. Я – профессионал. И у меня самая драгоценная коллекция в мире: не творения каких-то людей, а сами эти люди. Я знаю их, как знают своих близких. Я видел личность, шел за ней, учился у нее, тянулся за ней, а затем я обнаруживал новую, еще большую личность. Зрение обостряется при долгих тренировках, а со временем может достичь пронзительной ясности. Многие из тех, кого в этом мире принято называть «великими», занимают весьма скромное место в моей коллекции или попросту были выброшены как хлам. Так продолжалось много лет: я шел и шел, собирая свою коллекцию, пока однажды не обнаружил, что надо мной осталось только небо. Мне уже не нужно было задирать голову, чтобы увидеть тех, кто выше меня. Выше было только небо. Это странное чувство – жить в мире, где для тебя больше не осталось авторитетов. Это – свобода.

Вся человеческая (и животная) психика основывается, поддерживается и развивается на солипсическом Синдроме брамы. Самосознание рождается как творец мира, как первочеловек Пуруша, но затем оно обнаруживает множество других творцов-сотоварищей. По мере своей вынужденной социализации Пуруша чувствует себя богом, запертым в клетке, реагируя на этот статус аутическим реакциями.

Аутизм не жизнеспособен. В нем инфантильное самосознание отрицает сотоварищей, желая сохранить мир для себя. Однако мир онтологически есть коллективное бессознательное. Отделить его для себя от всех других существ невозможно. Самосознание вынужденно начать процесс приспособления к миру, населенному множеством богов.

Древо жизни можно представить (по аналогии с канонической в буддизме ступой) таким строением:

В общем и целом мифологемы самосознания делятся на три классических состояния:

1. Мифологема воинственного царя;

2. Мифологема заточенной принцессы;

3. Мифологема страждущего странника.

Возможно еще одно предельное и редчайшее состояние психики, которое я по определению отношу к состоянию будды:

4. Мифологема отстраненного наблюдателя.

Самосознание как носитель нуминозного Я всегда хочет присвоить себе это Я. Как и сотни миллиардов человеческих существ – тех, что жили до меня, живут ныне и будут жить после меня, я тоже хочу быть Богом. Но в отличие от всех остальных существ я, по крайней мере, ясно сознаю это и уже не могу быть лицемером, который прикрывает свое эго и все свои тайные, порою подсознательные и бессознательные, притязания, в которых человек не желает признаться даже самому себе, служением святыне: Богу, Государству, Истине, Человечеству. Я знаю, что служу только собственному самосознанию, обслуживаю свою психику в ее тяготении к нуминозному Я. Призыв, который преподносят как величайшую мудрость мира: «Возлюби ближнего как самого себя», - был бы бессмыслен, если бы любовь человека к себе не была стержнем этого мира. Но этот призыв скрывает солипсическую сущность психики, идентифицирующую себя с Богом. В уточненной формулировке он выглядит так: «Возлюби ближнего как… Бога». Но эта любовь – наркотик. Чем чаще его потребляешь, тем больше хочется. История Нарцисса тому диагноз. И нет в этом свободы. Но если я не люблю самого себя, зачем мне любить другого?

Оглядываясь ныне назад, я могу констатировать, что прожил свою юность в мифологеме заточенной принцессы. Я не понимал причину своей робости перед миром, который был для меня любимым, желанным и восхитительным, как непонятен может быть страх перед лакомством. Но в молодости я перешагнул этот невротический порог внутри себя и перешел к мифологеме воинственного царя, к образу энергичного, уверенного молодого мужчины, удел которого «любовь и борьба», включая «секс, наркотики и рок-н-ролл». Словом, я отдал должное этой самой распространенной мифологеме и ее самым популярным штампам, но для меня этот зоопсихологический период оказался недолгим. Больше я никогда не жил так, как принято.

Очень скоро я перешел в мифологему страждущего странника, поскольку возвращаться к заточенной принцессе, которая ждет, когда ее освободят, я уже не хотел, поняв ее ущербность, из которой остается только один путь – в монахи. Но религия, достигшая в современном мире полной духовной профанации, уже тогда вызывала у меня отвращение. Сегодня я бы сказал, что различные религиозные учения получают признание и распространение среди народов лишь в той мере, в какой они обслуживают тут или иную коллективную мифологему. В самом начале этой книги мы говорили о том, что религия вообще как таковая рождается из тайны панпсихического Сознания, неуловимость которого лучше всего обнаруживается в зеркале. Ее вечная спутница – магия привязана к нейролингвистической (феноменологической) реальности мозга, образующей Розу мира из ментальных конусов самосознаний. Поэтому же магия как практическая религия состоит из набора инструкций, предполагающих способы воздействия отдельного Оно на нуминозное Я и/или нейролингвистическую реальность.

Для психоаналитической классификации религиозных учений на основе их теологической базы кажется заманчивым и естественным предположить, что, например, иудаизм Торы и мусульманство пропагандируют мифологему воинственного царя, христианство исповедует мифологему заточенной принцессы. С той же легкостью индуизм можно отнести к мифологеме страждущего странника, а буддизм – к мифологеме отстраненного наблюдателя. Но сами эти учения содержат разные, порою взаимоисключающие требования, а в исторической практике они и вовсе подвергаются совершенно вольной интерпретации. История христианства как доктрины непротивления злу полна воинственности, а в жестком, приземленном иудаизме и мусульманстве есть пацифистские, мистически-пораженческие течения (ессеи, суфизм). В практике индуистских кармических скитаний много мирского, как воинственного, так пораженческого, а движение буддистов вовсе не состоит из будд, достигших состояния отстраненности от мира и себя. Поэтому правильнее всего сказать, что человек не просто приобщается к той или иной религии, но выбирает в ней именно ту интерпретацию, которая близка его собственной мифологеме. На поприще войны христианин ничем не отличается от иудаиста или мусульманина. Монах-буддист может быть той же заточенной принцессой, что и монах-христианин. Фактически всегда происходит одно и то же: не человек обслуживает великую идею, идея обслуживает его человеческую психологию.

К такому же «священному» служение своей психологии приступил и я. Другие кончали университеты, я свой бросил. Другие с большим или меньшим успехом делали карьеры, я свою даже не начинал. Другие собирали деньги, я их разбрасывал. Другие строили себе дом, я свой разрушил. Другие женились и размножались, я в этом не участвовал. Другие искали себе место получше и помягче, я всю жизнь пролежал камнем на краю азиатской пустыни. Я больше не был заодно с другими. Я был против них. Всю свою жизнь я зарабатывал свой хлеб самым честным на свете трудом – физическим. Ты производишь что-то своими руками, и если людям это нужно, они это покупают, а если нет, то ложишься спать голодным. Никаких двусмысленностей. Мои бедность и бездомность совершенно естественны для меня. В этом нет врожденной лени или извращенной гордыни. Просто собственность – это лишние хлопоты для того, кто всегда в пути, даже если при этом он не сходит с места.

Мне уже за 50, и, кажется, я приближаюсь к самой экзотической в стандартной психологии мифологеме – к состоянию отстраненного наблюдателя, для которого психологии в собственном смысле уже нет. В этой парадигме нет места невротическому, поскольку в ней, можно сказать, остается мало человеческого. Мифологема отстраненного наблюдателя, как я могу теперь судить, почти прожив человеческую жизнь, нацелена на разрушение самого Синдрома брамы, с которого и начинается вся эта жизнь. В индийской философии, несомненно, самой глубокомысленной в психологическом смысле из всех философий, этот процесс известен как путь медитации. Пользуясь современными знаниями нейронауки, можно сказать, что цель йога – воздействие на подкорку мозга, контролирующего все вегетативные, биологические процессы в теле и самосознании. Такой путь оправдан, поскольку именно этот примитивный зоомозг контролирует гормональную систему, все первичные инстинкты и то либидо, которое Фрейд считал преобладающим в психологии. Известно, что когда эта подкорка подавляет кору полушарий, где сосредоточены высшие процессы психики, самосознание оказывается в истероидной фазе. В этом смысле медитация – это антиистерическая терапия. Славу приобретают факиры, способные купировать свои болевые реакции, изменять частоту сердцебиения, затормаживать биохимические процессы организма, как это делают животные, впадающие в сезонную спячку, или даже добиваться полной остановки всех физически-временных процессов, известной как «самадха». (Возможно, Фрейду следовало рекомендовать своим истерическим пациенткам йогу, а не секс?)

Я никогда не медитировал. Меня интересовал высший мозг – кора полушарий. Всякий невроз – это в конечном итоге реакция самосознания на атаку его Синдрома брамы. Логика подсказывает, что ни одна из трех мифологем не защищена от невроза, пока властвует этот синдром. Теоретически, только уничтожив его, можно освободиться от человеческого. Но как это сделать? Во всех человеческих культурах существует траур по умершим. Его продолжительность у разных народов разная, но в среднем она составляет 40 дней. Если отбросить все мистические догматы о душе, которая после смерти задерживается спиритуально, астрально или еще как-то в мире живых, то объяснение этому трауру и его сроку лежит в психике самосознания, Синдрому брамы которого нанесена травма при потери близкого человека. Очевидно, 40 дней – это примерно тот срок, за который мозг оправляется от невроза. Несомненно то, что человек не счел бы смерть своих близких трагедией, если бы собственная смерть не казалась ему ужасным событием. Его зеркальные нейроны эволюционно выработаны прежде всего в его собственных интересах, а вовсе не по христианскому замыслу. В самых альтруистических порывах человека всегда есть элемент эгоизма. Это – факт. Но как раз полная утрата этого эгоизма, а вместе с ним – и утрата обычного невротического сострадания, приводит к состоянию, которое Ницше называл «сверхчеловеческим». И это тоже – факт. Между двумя этими фактами лавирует солипсическое самосознание, жаждущее стать свободным, сохранив при этом человечность.

Мои успехи на этом поприще таковы, что ныне я свободен от неврозов. Проснись я завтра и обнаружь, что остался один как перст во Вселенной, то мне пришлось бы осознать, что любая человеческая деятельность и даже любое человеческое существование становятся бессмысленными для меня в отсутствие других людей. Нет смысла что-то делать, нет смысла что-то говорить, нет смысла к чему-то стремиться. Что для меня, единственного во Вселенной, есть теперь истина и ложь, добро и зло, красота и безобразие? Их больше нет. Как известно, первочеловек Пуруша не может иметь даже пол, возраст и цвет кожи, поскольку нет других объектов для сравнения. И поэтому быть в этом мире белым зрелым мужчиной (Инь) я могу лишь при условии, что найдется хоть одна черная молодая женщина (Ян). Случись такое завтра, то эта чудовищная ситуация, от которой впору сойти с ума, не станет для меня даже неврозом. Я спокойно додумаю, что хотел додумать, пройдусь по этой пустой планете и растворюсь вслед за исчезнувшими миллиардами в Дао. Но что, если новость окажется прямо противоположной: завтра я умру, а человечество будет жить долго и счастливо? Это тоже не станет для меня потрясением. Завтра – так завтра. Почему бы и нет? Мне даже не нужно время для сентиментальных прощаний с этим миром. Это – свобода!

С другой стороны, достаточно изучив свое самосознание, я могу привести мое Оно к неврозу искусственно, без видимых причин. Если я сочту нужным, то очень скоро вызову у себя глубочайшую депрессию и искреннее отчаяние, сопровождающиеся бессонницей и всеми психосоматическими атрибутами. Ее природа проста. Это – глубочайшее чувство вины, которое требует искупления. В практике христианства это чувство известно как путь святости, на который ступают отшельники-монахи. Самыми знаменитыми среди них можно назвать святого Антония и Франциска Ассизского. Я могу вызвать у себя эту болезнь. Но зачем мне она? Нет оправдания неврозу в мире, где жизнь для всех кончается Царством Небесным. Ницше (не говоря уж про нацистов) был непоследователен, если он не понимал самого главного: сверхчеловечность, проявляющаяся в равнодушии к чужим эго, должна быть равнодушна и к своему эго. Индивид, который сжигает в печах миллионы себе подобных, вовсе не сверхчеловек. Он, по определению, живет в мифологеме воинственного царя или заточенной принцессы, которой «боги нашептали сокровенную истину». Зачем сверхчеловеку власть, могущество, насилие и все человеческое? Хлопотной становится не только собственность, хлопотной оказывается собственная жизнь. Это и есть состояние отстраненного наблюдателя. В каком-то смысле такое самосознание возвращает себя в панпсихическое Сознание, сохраняя жалкие остатки своего эго, которое окончательно может исчезнуть лишь в остановке потока самосознания, в нирване, именуемой смертью. Сверхчеловеку, т.е. будде нечего желать в этом призрачном мире. Это – свобода.

Но это – и высшая форма одиночества, в которой, тем не менее, сохраняется внутренний слушатель. В конце концов, нуминозное Я создало самосознание, чтобы познать себя и выйти из своего абсолютного одиночества, в котором не было даже мышления, ибо всякое мышление изначально – это уже шизофренический диалог Оно с Я. Когда я мыслю, я говорю с Богом. Знание этого умиротворяет. Ничто уже не имеет значения. Такова наша свобода, моя и Бога.

Дайте мне останки фараона и изображение Амона-Ра. Дайте мне золотого тельца Аписа и покрывало Иштар. Дайте мне «Авесту» и барельеф Митры. Дайте мне изумрудную скрижаль Гермеса Трисмегиста и скульптуру Зевса. Дайте мне изваяния Брамы и Кришны. Дайте мне Лотосовую сутру и статую Будды. Дайте мне Тору и ковчег Завета. Дайте мне Библию и икону Христа. Дайте мне Коран и камень Каабы. Дайте мне Манифест Коммунистической партии и труп вождя Ленина. Дайте мне «Майн кампф» и нацистскую свастику. Дайте мне Конституцию США и долларовую купюру. Я в них плюну! Я готов плюнуть в свою книгу, если кто-то захочет сделать ее святыней. В свободном мире нет места человеческим святыням. Я не лгу, не краду, не убиваю, не прелюбодействую, не завидую и не сужусь. Думаете, я не делаю это, потому что так мне велел человеческий бог? Плевать мне на этого Господа! Думаете, я не делаю этого, потому что мне запрещают Конституция и Уголовный Кодекс? Плевать мне на все конституции и кодексы! Я не делаю этого, потому что свободен от святынь. Я – носитель панпсихического Сознания. Я – глаза Всевидящего Ока. Я – отстраненный наблюдатель нуминозного Я. Я – будда, тождественный Вселенной. В этом статусе есть бесчеловечность и нет ничего сакрального. Он не предполагает трон и нимб. Будда, претендующий на святыню, гроша не стоит. Он – смертен. Идущий на смерть будда, приветствует ее. Впереди только Царство Небесное. Там окончательная свобода.

Мы – игрушки Сознания. Нуминозное Я создало эту Вселенную и нас для своего удовольствия. Это знают все дети – и людские, и звериные, и птичьи, и рыбьи. Странно, что мы не можем разделить с ними это удовольствие. Возможно, Абсолюту это не понятно. Возможно, Всевидящее Око все понимает. Но в конечном итоге ничто не имеет значения. И лишь разрушив все до основания, можно стать по-настоящему свободным. Но нужна ли человеку такая душераздирающая, бесчеловечная свобода?

Литература

1 С. Прист. «Теория сознания»

2 Г. Райл. «Понятие сознания»

3 Д. Деннет. «Виды психики: на пути к пониманию сознания»

4 П. Тейяр де Шарден. «Феномен человека»

5 А. Адлер. «Наука жить», «Понять природу человека»

6 Дж. Сёрль. «Новое открытие сознания»

7 З. Фрейд. «Я и Оно», «Психология масс и анализ человеческого я»

8 Э. Фромм. «Бегство от свободы»

9 К. Юнг. «Исследование феноменологии самости», «Личное и коллективное бессознательное», «Поздние мысли: миф, тайна, душа»

10 Н. Бердяев. «О рабстве и свободе человека»

11 С. Гроф «За пределами мозга»

12 Аврелий Августин. «Исповедь»

13 Ф. Ницше «Антихрист»

14 Ж. Лакан. «Стадия зеркала…», «Психоз и другой», «О бессмыслице и структуре бога»

15 Г.В. Гегель. «Философия природы»

16 А. Бергсон. «Творческая эволюция»

17 М. Штирнер. «Единственный и его собственность»

18 Ж.П. Сартр «Экзистенциализм – это гуманизм»

19 Ошо. «Здесь и сейчас»

20 Н. Бурбаки. «Архитектура математики»

21 Ж. Пиаже. «Схемы действия и усвоение языка», «Психогенез знаний…»

22 С. Кьеркегор. «Страх и трепет», «Болезнь к смерти»

23 М. Мамардашвили. «Проблема сознания и философское призвание»

24 Г. Лейбниц. «Монадология»

25 Р. Докинз. «Бог как иллюзия»

26 А. Эйнштейн. «Религия и наука»

27 Р. Вагнер. «Религия и искусство», «Художественное произведение будущего»

28 Ф. Арьес. «Человек перед лицом смерти»

29 И. Пригожин. «Философия нестабильности»

30 К. Леви-Стросс. «Структурная антропология»

31 К. Ясперс «Общая психопатология»

32 К. Фрит. «Мозг и душа»

33 Л. Смолин. «Неприятности с физикой»

34 Р. Фейнман. «Дюжина лекций»

35 Дж. Уилер. «Предвидение Эйнштейна»

36 Э. Гуссерль. «Феноменологическая психология»

37 М. Хайдеггер. «Бытие и время», «Язык»

38 Б. Рассел. «Человеческое познание: его сферы и границы»

39 Р. Пенроуз. «Большое, малое и человеческий разум»

40 Л. Витгенштейн. «Философские работы»

41 Хуайнань-цзы. «О начале сущего»

42 Платон. «Государство»

43 П. Кропоткин. «Анархия»

44 А. Пуанкаре. «О науке»

45 Г. Уитроу. «Естественная философия времени»

46 С. Клини. «Введение в метаматематику»

47 С. Хокинг. «Краткая история времени»

48 М. Менский. «Квантовая механика»

49 Э. Толле. «Сила настоящего»

50 Диоген Лаэртский. «Жизнь знаменитых философов»

51 И. Польстер. «Обитаемый человек»

52 Г. Салливан. «Интерперсональный психоанализ»

53 Г. Бейтсон, М. Бейтсон. «Ангелы страшатся»

54 Р. Уилсон. «Квантовая психология»

55 Ириней Лионский. «Против ересей»

56 Иосиф Флавий. «Иудейская война»

57 Г. Флобер. Письма

58 Е. Блаватская. «Пистис София»

59 Дж. Кришнамурти. «Вне насилия»

60 П. Прудон. «Бедность как экономический принцип»