Я — математик. Дальнейшая жизнь вундеркинда

16. ИНДИЯ. 1953

В декабре 1953 года по приглашению индийского правительства и нескольких государственных учреждений я уехал в семинедельное лекторское турне по Индии. Непосредственным поводом для поездки послужил Всеиндийский научный конгресс в Хайдерабаде. Переговоры об этом путешествии начались уже давно. Они тянулись несколько лет из-за того, что пожелания индийского правительства трудно было согласовать с моими: мы никак не могли договориться о времени выезда и, что еще важнее, о продолжительности и характере поездки. Мне не хотелось путешествовать в одиночестве, не чувствуя поддержки и опоры моей дорогой жены, но если я собирался пробыть в Индии совсем недолго, о разрешении ехать с женой, очевидно, невозможно было просить; провести же в Индии много времени я в то время не мог.

Однако с самого начала 1953 года стало ясно, что, по всей вероятности, я смогу выкроить шесть-семь недель. Мое здоровье, сильно пошатнувшееся из-за тяжелых испытаний, выпавших на мою долю после недавних успехов, настолько поправилось, что, соблюдая элементарное благоразумие, я мог выдержать это путешествие. Одновременно мы узнали, что Пегги собирается обручиться с молодым инженером Джоном Блейком, своим бывшим товарищем по колледжу. В самом начале осеннего семестра 1953 года обручение действительно состоялось. Поэтому, с одной стороны, моей жене нужно было остаться в Соединенных Штатах, чтобы заняться множеством различных приготовлений к свадьбе, а с другой, во время этой приятной подготовительной суматохи мое присутствие в собственном доме было скорее излишним. Я подписал договор и 19 декабря 1953 года уехал из Соединенных Штатов с тем, чтобы вернуться за неделю до свадьбы дочери, которая должна была состояться 20 февраля.

Мое стремление поехать в Индию, так же как раньше в Китай и Мексику, было вызвано не просто неугомонным характером или праздным любопытством. Имена индийских математиков все чаще и чаще появлялись в наших научных журналах, и мы все больше нуждались в том, чтобы Восток пришел на помощь Западу, который после двух мировых войн начал обнаруживать признаки интеллектуального и морального упадка. Я был рад возможности взглянуть еще на один отряд, пришедший пополнить международную научную жизнь, и подышать воздухом, которым дышат эти люди.

Предыдущие поездки за границу в какой-то мере подготовили меня к путешествию в Индию. Посещение Китая и Японии приблизило меня к пониманию Востока и познакомило со специфическими проблемами, стоящими перед странами, которые сочетают огромные интеллектуальные ресурсы со страшной бедностью и только-только начинают принимать участие в международной научной жизни. В Мексике, где за десять лет я успел достаточно хорошо освоиться, некоторые из этих проблем осложнялись еще характерными трудностями жизни в тропическом климате. В Соединенных Штатах и в Англии я знал многих индийских студентов и преподавателей. Благодаря им у меня сложилось определенное представление о своеобразной обстановке Индии и, прежде всего, о том особом колорите, который придают этой стране стойкие религиозные традиции; со многими из своих прежних знакомых я собирался снова встретиться у них на родине.

Днем 19 декабря я вылетел из Бостона в Париж. Я отношусь без энтузиазма к путешествиям по воздуху. Они слишком коротки, чтобы завязать новые знакомства или морально подготовиться к обилию новых впечатлений.

Парижский аэропорт бастовал, и никто не мог сказать, как мы достигнем места назначения. Только совершив не предусмотренную расписанием посадку в Шанноне, мы узнали, что наш рейс закончится в Брюсселе и что из Брюсселя в Париж нас доставят не самолетом, а специально заказанным автобусом. После многочасовой поездки по Бельгии мы в тот же день пересекли границу. Прибыв уже затемно в Париж на вокзал Инвалидов, я узнал, что из-за забастовки агентство «Эр Индия», которое должно было позаботиться о продолжении моего путешествия, до сих пор ничего для меня не сделало.

Три дня, которые мне волей-неволей пришлось провести в Париже, оказались на редкость приятными и до конца наполненными посещениями друзей, импровизированными лекциями и встречами с издателями и товарищами по работе. Я с удовольствием узнал, что у «Германа и К°» меня ждет небольшая сумма денег, накопившаяся из отчисления процентов с каждого проданного экземпляра книги, — я совершенно не подозревал, что во Франции существует подобное правило. Но бедняга Фрейман, сообщивший мне эту приятную новость, вскоре после нашей встречи умер от паралича сердца.

Мне дали знать, что я могу покинуть Париж в ночь на 23 декабря самолетом, вылетающим в Женеву и оттуда в Индию. Канун рождества я провел в Женеве вместе с одним другом нашей семьи, врачом-неврологом, с которым мне уже много раз приходилось встречаться и раньше.

Сесть в самолет «Эр Индия» — значит оказаться в Индии, еще находясь в Швейцарии. Самолет вели индийские пилоты, главным образом парсы[169], обслуживали его индийские бортпроводницы. Как всегда на Востоке, слуг было больше чем нужно, а пища рассчитана на то, чтобы удовлетворить любые религиозные и диетические требования пассажиров. Сообщив о том, что я вегетарианец, я обнаружил, что попал в идеальные условия.

Мы приземлились в Бомбее. Благодаря помощи секретаря Индийской комиссии по атомной энергии, которому было поручено позаботиться обо мне и других иностранных ученых, приезжающих в Бомбей на Всеиндийский научный конгресс, мне удалось очень быстро пройти таможенный и иммигрантский осмотр. Секретарь и я с самого начала почувствовали взаимное расположение; он пригласил меня на берег Юху, чтобы, сидя под пальмами, выпить чаю с ним и его женой. Сердечное отношение, которое я встретил, впервые ступив на индийскую землю, оставалось неизменным на протяжении всего моего пребывания в Индии.

Устроившись в отеле Тадж-Махал, где Восток чарующе сочетается с Западом, я на следующий день присутствовал при закладке нового института атомной энергии, строящегося на военной территории вблизи гавани. В церемонии участвовала интересная группа знатных посетителей, включая самого Неру, который произнес краткую и блестящую речь. Среди гостей был кардинал Индии, высокий человек родом из Гоа, представляющий в Индии древнюю португальскую религиозную традицию. Эту христианскую традицию, так же как и древнюю сирийскую религиозную традицию Юга, иностранцы часто не замечают или придают ей недостаточное значение. На самом же деле португальцы пришли в Индию еще до Великих Моголов[170]. Хотя Гоа сейчас (по крайней мере в тот момент, когда я пишу эту книгу) не входит в состав Индии[171], жителей этой страны можно встретить в Индии повсюду, особенно часто в районе Бомбея. Они сами относят себя к коренному населению Индии. Мне было приятно видеть офицеров из Гоа в армии и во флоте, и я каждый раз убеждался, что они считают себя настоящими индийцами и окружающим не приходит в голову в этом усомниться.

Меня удивило, что торжественная церемония закладки института происходила на английском языке. Сейчас многие политические деятели Индии упорно стремятся заменить английский язык языком хинди или местными языками, сохранив английское образование для тех, кто хотя бы частично связан с англичанами по крови; тем не менее английский язык до сих пор остается одним из основных языков страны.

Англо-индийская группа в Индии гораздо древнее и значительнее, чем это обычно кажется; но сейчас представители этой группы переживают тяжелое время из-за необходимости стать индийцами и быть принятыми в среду индийцев. По существу же нет сомнений, что для них нет другого будущего.

Женщины англо-индийского происхождения, парсы и христианки из южных районов по очень странной причине охотно служат бортпроводницами: эта работа позволяет им носить европейскую одежду, которая вообще вызывает неодобрение индусов и мусульман.

Для офицеров всех рангов, служащих в армии, в авиации и, в какой-то степени, для всего личного состава флота знание английского языка считается совершенно необходимым. В основном это связано с механизацией современной войны и с тем, что ни в одном из языков Индии нет необходимых технических терминов и соответствующих оборотов; и то и другое эти языки вынуждены широко заимствовать из английского. Английский язык остается языком всех областей индийской науки, и хотя делаются попытки перевести научную литературу на хинди, еще слишком рано судить, насколько они окажутся удачными.

Английское правление длилось в Индии почти так же долго, как до этого правление Великих Моголов, и не прошло бесследно. Естественно, что патриотически настроенные индийцы рассматривают свою собственную историю в отрыве от истории английского народа и называют восстание сипаев войной за независимость. Но, несмотря на это, жестокая ненависть к Англии, характерная для первой половины нашего столетия, в значительной степени утихла, и мне даже кажется, что сейчас, когда уважение к Англии перестало восприниматься как раболепство перед чужеземными правителями, к этой стране относятся здесь лучше, чем к другим.

К англичанам, помогавшим Индии перейти на положение независимого государства и оставшимся в стране на тех постах, для которых еще не нашли подходящих заместителей из индийцев, относятся не только с уважением, но и с любовью. Достаточно сослаться на пример таких людей, как лорд и леди Маунтбеттен, на высших армейских офицеров, оставшихся в Индии по соглашению о выполнении ряда технических работ, и на небольшую группу ученых, возглавляющих научные институты.

То, что я здесь говорю, относится ко всей Индии, но меня особенно поразила роль английского языка на юге. Индийские друзья, отнюдь не принадлежащие к убежденным англофилам, сказали мне, что в Мадрасе 95 процентов населения всех классов понимает и сносно говорит по-английски. Может быть, это связано с тем, что тамильский язык очень труден и не употребляется за пределами области своего распространения, а хинди для человека, говорящего по-тамильски, не менее чужд и труден, чем английский.

В любом районе Индии можно встретить тамилов, отличающихся незаурядными природными способностями и умственной дисциплинированностью; для общения со своими индийскими друзьями, живущими на севере, все они, как правило, пользуются английским языком.

После церемонии закладки института состоялся вечер, на котором главным гостем был Неру, так что у меня была возможность познакомиться с ним и увидеть собственными глазами, с каким огромным уважением и даже благоговением к нему относятся. У Неру вид человека усталого и болезненного, но я слышал, что он обладает неистощимым запасом сил. Индии и ему они еще понадобятся; в возглавляемой им партии Индийский национальный конгресс, кажется, нет ни одного человека хотя бы приблизительно такого же масштаба, на которого он мог бы рассчитывать в качестве помощника.

На следующий день я вылетел самолетом в Ахмадабад[172]. Мне предложили поехать в этот город, чтобы принять участие в сессии Индийской академии наук. Здесь всеобщее внимание привлекал лауреат Нобелевской премии физик сэр Ч. В. Раман.

В Ахмадабаде я был личным гостем профессора физики Викрама Сарабхаи, который оказался близким другом Балльяртов. Они останавливались у него как раз незадолго до моего приезда. Мадам Сарабхаи, известная исполнительница классических индийских танцев, держит труппу танцоров и музыкантов у себя в доме. Я видел, как она выступала с ними в Мексике на празднествах, посвященных четырехсотлетию университета.

Так как у нас оказались общие друзья, супруги Сарабхаи относились ко мне, как к члену своей семьи. Меня даже пригласили на традиционный еженедельный обед с участием всех родственников, который состоялся в доме отца Викрама Сарабхаи, одного из крупнейших текстильных промышленников Ахмадабада.

На этом семейном празднике — мне следовало бы сказать на родовом празднике, так как в индийской семье гораздо больше членов, чем в европейской или американской, — я оказался единственным не индусом, и в знак снисхождения к иностранцу мне позволили есть за столом, хотя все остальные ели за небольшим возвышением, сидя прямо на полу.

Может быть, самым интересным из всех собравшихся был дед Викрама по матери, старый индиец, занимавший пост дивана или правителя княжества во многих местных правительствах. Как раз вот такие худощавые аскетического вида старики, производящие впечатление невероятного аристократизма, играют важную роль в создании новой Индии. В Ведах[173] четко указано, через какие стадии проходит мужчина, подобающим образом проживший свою жизнь. Если я правильно понял эти предписания, в чем я совсем не уверен, двадцать лет мужчина остается юношей, двадцать лет он должен провести, как солдат (точнее, как деятельный участник битв и споров, происходящих в мире), и двадцать лет — как глава семьи, но семьи не в нашем, а в индийском смысле слова. Потом мужчине рекомендуется стать санияси (sannyasi), или отшельником, и посвятить несколько оставшихся лет созерцанию божественного и достижению того специфически индийского спасения души, которое называется нирваной. Это единственный способ избежать ряда перевоплощений в животных и новых людей.

В Индии еще существует классический тип санияси; рассказ об одном из таких отшельников есть в сказке Киплинга «Чудо в Пурун Бхагате» («The Miracle of Purun Bhagat») во «Второй книге джунглей» (Second Jungle Book).

Однако чисто созерцательная жизнь этих старцев не может удовлетворить Индию, ставшую хозяйкой своей судьбы; в этой стране еще нужно столько сделать, чтобы разорвать порочный круг бедности, невежества и несчастий, что тут не могут позволить себе роскоши предоставить способным и опытным людям возможность заниматься спасением своей души. Поэтому глубоко религиозное стремление утонченных стариков посвятить себя другому миру преобразилось в готовность бескорыстно служить нуждам общества всюду, где необходимы опыт и честность и где не может быть речи о личной заинтересованности.

Индийцы очень быстро нашли в своих письменах оправдание для более светского, но столь же тесно связанного с религией образа жизни санияси. Разумеется, это было совершенно необходимо. Ни одна страна не может сделать соответствующее употребление из привнесенных извне стимулов и позаимствованных методов; где-то в своих собственных традициях, в своем собственном духовном укладе должна она найти моральные силы для развития, которое необходимо, чтобы разрешить новые проблемы.

Как и другие современные индийцы, некоторые из этих старцев носят западное платье, но многие держатся за одежду и обычаи своей родины. В старинных костюмах они выглядят удивительно изящно и живописно. Поразительно, с каким благородством может ниспадать простая шерстяная шаль с плеч красивого почтенного старого мудреца, ложась складками, повторяющими линии одежды Будды в одном из храмов Аджанты или Эллоры[174].

На семейном обеде у Сарабхаи присутствовали Ч. В. Раман и его жена. Раман — значительная личность сам по себе и одновременно человек, играющий важную роль в создании новой Индии. Он принадлежит к числу южных браминов и отличается тем тонким и глубоким умом, который многие южные брамины получают в дар при рождении. Однако ему свойственны несколько повышенная самоуверенность и решительность, четко показывающие, что он знаком с властью и готов принимать активное участие в жизни. Раман занимается прикладной физикой; он скорее хороший экспериментатор, чем физик-теоретик, что казалось бы более естественным для ученого из Индии.

В Ахмадабаде я прочел две лекции: одну о своих попытках кое-что сделать в квантовой теории, другую о теории прогнозирования. Потом я уехал в Пуну[175] и побывал в местном университете, возглавляемом одним из тех утонченных индийских старцев, о которых я уже говорил. Кроме того, я посетил Государственную химическую лабораторию. Я видел там студентов, работавших над серьезными проблемами физической химии. Во главе лаборатории стоит Дж. И. Финч, альпинист, прославившийся восхождениями на Эверест (Джомолунгму) и пользующийся исключительной любовью своих подчиненных и вообще всех индийцев.

Индия в принципе изменила свое отношение к Англии на диаметрально противоположное. Дружественные отношения сложно было установить, пока существовал барьер, разделяющий правителей и их подданных. Правитель вполне мог бы оказаться снобом, а его подданный боялся показаться лизоблюдом, чтобы его не обвинили в приверженности властям ради собственной выгоды. Отделение Индии от Англии весьма поспособствовало развитию настоящей дружбы между двумя этими странами.

Во многом благодаря мудрой и сдержанной тактике Ганди и Неру Англия стала самой популярной западной страной в Индии. Нельзя также забывать о проводимой последними вице-королями Маунтбеттенами умной политике отказа от дальнейшего властвования Британии в Индии и подготовки к новому порядку. Я не могу сказать, что теперь нельзя критиковать ту политику, которую Британия проводила в Индии в прошлом, но не стоит забывать о здоровом осознании того, что подобная критика — неважное убежище для укрытия от жизненных проблем страны в переходном периоде.

После моего возвращения в Бомбей в Индию прибыла советская научная делегация, которая должна была принять участие во Всеиндийском научном конгрессе, открывавшемся в Хайдерабаде. Очевидно, что одной из целью приезда русских была завуалированная пропаганда: индийцам хотели показать сливки советской науки. В целом команда делегации была подобрана хорошо, так как наряду с теми немногими, кто был заинтересован главным образом в политике, там было несколько ученых высокого ранга, которые к политике не имели никакого отношения, а помимо искреннего интереса к науке, обладали еще и прекрасными личностными качествами.

Во время путешествия мне предстояло жить в тех же гостиницах, что и русским. Я должен был с самого начала избрать какую-то определенную линию поведения. Я решил, и, по-моему, совершенно правильно, что любое проявление враждебности было бы ничем не оправдано и не способствовало бы созданию доброй славы Америки в Индии. Подойдя к группе членов делегации, я сказал: «Послушайте, нам предстоит провести вместе несколько недель, и я не хотел бы поставить в неловкое положение ни вас, ни себя. Давайте относиться друг к другу по-дружески и без стеснения беседовать о любых научных вопросах, не связанных ни с техникой, ни с политикой». Мое предложение было с готовностью принято, и за все время пребывания на конгрессе не один из истинных ученых, входивших в состав делегации, не поставил меня в неудобное положение чем-то, что могло бы выглядеть как пропаганда или попытка вытянуть из меня какую-то информацию.

Первоначально русская делегация полностью состояла из ученых. Безусловно, некоторые из них работали в области философии экономики, что, естественно, означало, что они должны были разделять общепринятые марксистские взгляды на эту науку. Остальные делегаты ничем не отличались от обычных ученых, которых можно встретить в любой стране, и, судя по всему, не слишком придерживались какой бы то ни было жесткой партийной линии относительно своих научных проблем.

В начале конференции побеседовать с русскими было совсем несложно. Впоследствии они набрали группу переводчиков и кого-то еще из Бомбейского консульства и из своего посольства в Дели. Эта группа была действительно вполне соизмерима с самой делегацией и состояла из людей, которые произвели как на меня, так и на индийцев далеко не такое приятное впечатление, как сами ученые. Они скорее походили на полицейских, главной целью которых было пасти своих подчиненных, не подпускать их слишком близко к европейцам или американцам во избежание их возможного прозападного влияния и следить за тем, чтобы они не сказали или не услышали чего-либо, что может повредить их правительству.

Ученые, которые свободно беседовали со мной на неплохом английском, под опекой этих фильтров были вынуждены говорить почти исключительно на русском. В результате атмосфера конгресса в целом стала, не сказать, что враждебной, но явно менее свободной и дружелюбной. Всякий раз, когда кто-то из нас вступал в разговор с членом русской делегации, неподалеку на стул садился переводчик, который, если не переводил с русского на английский, то, по крайней мере, прислушивался к каждому сказанному по-английски слову. Время от времени стражи, видимо, давали своим подопечным сигнал о том, что дальнейшая беседа выходит за пределы дозволенного.

Таким образом, русские были склонны держаться поближе друг к другу: они обедали вместе и редко вступали в беседу как с иностранными делегатами, так и с теми индийцами, которые явно не входили в организованную группу поклонников просоветского влияния. Я пишу здесь о том, что я видел, хотя мне сказали, что ближе к концу конференции русские все-таки сумели завязать с несколькими учеными независимые контакты общего характера.

Вскоре после приезда советских ученых мы отправились в Хайдерабад, где всех иностранных делегатов разместили в Хилл Форте, довольно запущенном ветхом дворце, принадлежавшем ранее сыну низама[176]. Несколько огромных комнат дворца были превращены в спальни, и в одной из них я жил вместе с двумя известными английскими учеными довольно пожилого возраста. Сначала мы отнеслись друг к другу с недоверием, но потом прекрасно поладили.

Изоляция Хилл Форта больше всего напоминала окружающую обстановку, в которой происходит действие детективных романов Агаты Кристи. Здесь под одной крышей жили и за одним столом обедали и русская делегация и множество других ученых вроде меня. Каждые несколько часов приходили и уходили известные индийские ученые и члены кабинета министров, но за исключением этих посещений мы были совсем одни, и никто из нас не знал ни одного слова по-индийски. Мы уже по горло были сыты тем расколом, в результате которого оказались разделенными на две группы, общение между которыми было сведено к минимуму, и мы, жители Запада, решили, что займем места за столом через стул и тем самым вынудим русских сесть между нами.

Настал день, когда все участники конгресса, кроме русских, заранее заказанным самолетом улетели в Аурангабад и оттуда на автобусе поехали осматривать замечательные пещерные храмы и скульптуры Аджанты и Эллоры. Можно по-разному относиться к тому, что англичане сделали в Индии, но, во всяком случае, они сохранили неприкосновенными ее древние исторические памятники. Придя к власти, индийцы продолжили эту добрую традицию; они оберегают памятники старины и побуждают население изучать великое прошлое своей страны.

Мы провели в Аурангабаде две ночи и утром самолетом вернулись в Хайдерабад. Мы думали, что этим самолетом прилетят русские, которые тоже собирались посетить пещерные храмы. Оказалось, что при вылете в самолете произошло несколько поломок, и они не только отменили полет, но и близко не подходили к самолетам до самого конца пребывания в Индии. Их решение отменить поездку в Аджанту было весьма необдуманным, так как индийцы сбились с ног, чтобы найти в Аурангабаде жилье для русских.

Мы не раз поддразнивали русских, и я должен признать, что они частенько давали повод к таким поддразниваниям. Когда в Хайдерабаде проходила встреча друзей Китая, русские явно старались, чтобы их заметили, но я обнаружил, что ни один из них не знает по-китайски ни одного слова. Я несколько хвастливо показал свое знание китайского языка и посмеялся над тем, что русские не знают такого всемирно важного языка. Более того, я спросил их, почему бы им не нарушить свою шеренгу и не сойтись с китайцами поближе.

Я сделал это, зная, что рекомендация, данная представителем Запада, коим я являлся, вызовет у них решительно негативную оценку. Было совершенно ясно, что русская политика, состоящая в том, чтобы посылать делегатов en masse[177], оказалось несостоятельной. Многие делегаты из стран Запада часто общались с индийцами и действительно могли встречаться с ними у них дома.

В конце нашего пребывания в Хайдерабаде нескольких иностранных делегатов пригласили на ряд неофициальных встреч, в которых принимали участие члены хайдерабадского кабинета министров; на некоторых из них они даже были нашими хозяевами. Мы все искренне радовались тому, что в сотрудничестве мусульман и индусов не замечалось и тени религиозной вражды. Нам доставляло огромное удовольствие видеть, что индусский министр завтракает за столом, во главе которого сидит жена министра-мусульманина.

Из Хайдерабада я самолетом вылетел в Мадрас, где меня встретил мой старый друг Виджьярагхаван, с которым я познакомился восемнадцать лет тому назад в Англии; позднее он бывал у нас дома в Америке. В те времена это был худой юноша, скрывающий традиционный хохолок брамина под белоснежным тюрбаном, которым играли мои две маленькие дочки. Виджьярагхаван произвел на них настолько сильное впечатление, что они, кажется, даже назвали одну из своих кукол его именем. В 1952 году Виджьярагхаван был у нас снова, на этот раз без тюрбана, так как у него больше не было хохолка, который надо было прятать. Взрослые Барбара и Пегги относились к нему с таким же обожанием, как в детстве.

В Мадрасе Виджьярагхаван был моим добрым товарищем, хозяином и советчиком; хотя я остановился не у него, а в гостинице, мы целые дни проводили вместе и я даже несколько раз обедал у него дома. Когда я задумывался над тем, что по индусским понятиям я mle chchha — пария и что любой брамин прошлого поколения считал бы себя оскверненным одним только моим присутствием во время его трапезы, я понимал, какую честь мне оказывают и как далеко простирается дружеское расположение Виджьярагхавана. На заре мы обычно ходили плавать и наслаждались великолепным прибоем Индийского океана; Виджьярагхаван приводил с собой дочь и маленького внука.

Я прочел лекцию в институте, где работал Виджьярагхаван, и познакомился с несколькими его друзьями, которые мне очень понравились. Дружелюбие и сердечность мадрасской интеллигенции произвели на меня самое приятное впечатление. Моя лекция, прочитанная перед друзьями Виджьярагхавана, была посвящена заводам-автоматам и влиянию, которое они, быть может, окажут на будущее Индии. Мне кажется, что на этой лекции только я был одет в европейскую одежду.

Перед отъездом Виджьярагхаван, взяв с собой мать и дочь, пошел со мной в маленький магазин одежды при одном из храмов в предместье Мадраса Милапуре; там он помог мне выбрать для Пегги великолепное шелковое сари шафранового цвета с темно-красной, затканной золотом отделкой и материал для блузки, которую надевают под сари.

Много раз за время пребывания в Мадрасе мы беседовали на различные научные и личные темы и не раз задумывались о том, какой будет жизнь наших внуков; станет ли мир, в котором им предстоит жить, лучше, исчезнут ли к тому времени, когда они вырастут, религиозные и расовые предрассудки и сможет ли тогда каждый человек встречаться с кем захочет и разговаривать о чем хочет в обстановке, не отравленной человеконенавистничеством.

Из Мадраса я ненадолго уезжал в очаровательный город Бангалор, где снова встречался с Раманом, читал лекции и принимал деятельное участие во всех событиях местной научной жизни. Оттуда в качестве гостя Тата-института я на неделю вернулся в Бомбей. В городе в это время собралось много первоклассных ученых, индийских и иностранных, так что у меня было сколько угодно возможностей учиться и учить и, в частности, сотрудничать со многими молодыми математиками и критиковать их работу.

В Бангалоре моим самым близким другом был профессор Косамби, который мальчиком учился в кембриджской средней школе, в то время как его отец, беженец из Британской Индии, изучал богатое собрание санскритских книг и рукописей, находившееся в библиотеке Гарвардского университета. Может быть, благодаря тому, что Косамби получил начальное образование в Америке, он был немного более бойцом и немного менее невозмутимым ученым, чем большинство его соотечественников. Но он не единственный индиец, вызвавший мое восхищение сочетанием специфически индийского спокойствия с чисто западной деловитостью.

Из бомбейских ученых я встречался с Масани и Чандрасекараном. Масани — парс, и благодаря знакомству с ним я часто виделся с его коллегой парсом Бабой из рода Тата. У меня создалось впечатление, что парсы — одна из самых интересных групп, полностью ставших на сторону новой Индии. Правда, в душе они колебались между патриотизмом и ультраевропеизмом почти так же сильно, как пришельцы с запада, которых они еще во время господства англичан приняли в свою небольшую общину из сотни тысяч Душ.

Пребывание в Бомбее оказалось одним из наиболее плодотворных периодов моего путешествия, и благодаря этому я имел возможность познакомить индийских коллег со своими самыми новыми работами. Еще перед отъездом в Индию я начал заниматься проблемой прогнозирования многомерных временных рядов, таких, как, например, ряд значений температуры воздуха в двух или нескольких различных пунктах. Эта проблема может быть сведена к аналитической задаче о разложении на множители того, что в математике называется матрицами. Я думал, что уже нашел полное решение, но, когда я поговорил с Масани, он показал мне, что здесь требуется более подробный анализ, чем тот, который имелся у меня, так что мне еще многое нужно было доделать. Живя в Бомбее, я потратил массу сил на то, чтобы разрешить эту проблему, и очень обрадовался, получив хотя бы некоторые окончательные результаты.

Я думаю, что мне удалось достигнуть гораздо большей близости с индийскими математиками, чем я вначале надеялся, главным образом потому, что, находясь в Индии, я упорно работал над новыми задачами, а не только рассказывал об уже сделанных работах. Во всяком случае, я пытался жить в согласии со своим убеждением, что лучший и, пожалуй, единственный способ обучать хорошо подготовленных студентов, занимающихся наукой, — это делать что-то вместе с ними.

Читая в бомбейском клубе Ротари лекцию об отношениях между нациями и расами, я встретил интересную группу бывших студентов МТИ, которые, как мне показалось, принимали самое активное участие в создании новой независимой Индии. Кроме того, я посетил основанный испанскими иезуитами колледж святого Франциска Ксаверия, где группа испанских священников, которых, по-видимому, здесь все очень любили, одинаково дружелюбно относилась к студентам-индусам, парсам и мусульманам. Вообще, я обнаружил, что в Индии церковь — несравненно более свободное и либеральное учреждение, чем, скажем, в Испании, откуда пришли преподаватели этого колледжа.

Из Бомбея я на самолете вылетел в Калькутту, так как мне оказали честь, разрешив поработать одну неделю в Индийском институте статистики, возглавляемом профессором Махаланобисом. Махаланобисы пригласили меня остановиться у них, и я получил большое удовольствие от знакомства со своеобразным укладом жизни индийской семьи. Поместили меня в комнате, где в преклонном возрасте часто жил большой друг Махаланобисов Рабиндранат Тагор.

В институте статистики собралась очень интересная группа индийских и иностранных ученых, и я имел возможность воспользоваться ценными замечаниями профессора Бозе, крупного ученого из Калькуттского университета, по поводу новых физических идей, развиваемых Арманом Зигелем и мною. Я прочел несколько лекций для сотрудников института и с удовольствием принимал участие в обсуждении проводимых в институте исследований.

Занимаясь математикой, я часто обдумывал пришедшие мне в голову соображения, гуляя около соседнего храма, того самого, на фоне которого снят ряд эпизодов из фильма «Река» (The River). Эти прогулки доставляли мне особенное удовольствие, так как у меня завязались дружеские отношения с одним из верующих. Это был служащий почты, ежедневно приходивший в храм для молитвы. Он носил бороду и был одет в национальный костюм, в котором чувствовалась щепетильная опрятность индийца. Благодаря ему мне удалось осмотреть внутренние дворы храма, которые до недавнего времени были закрыты для всех, кроме индусов.

Махаланобисы и те приятные люди, которые собирались у них дома, с большой свободой и откровенностью разговаривали со мной о мировой науке и мировой политике. По их совету я осмотрел многие достопримечательности Калькутты, в том числе зоологический сад и музей изобразительных искусств.

После Калькутты я побывал в Бенаресе и потом в Агре. Бенарес поразил меня сходством с какой-то мрачной загадочной страной, Агра со своими дворцами и гробницами, включая и гробницу Тадж-Махал[178], казалась, наоборот, примером того, что можно достигнуть, сочетая королевскую расточительность с дисциплиной и чувством меры.

Из Агры я уехал в Дели. Там я побывал в замечательном Государственном физическом институте, во главе которого стоит профессор Кришнан, и с удовольствием увидел, что в институте одинаково заботятся о научных успехах и о подборе работников, которые могли бы обеспечить эти успехи. Изучение возможностей использования солнечной энергии, которое здесь проводится, уже начинает приносить плоды и обещает еще большие достижения в будущем. Если в результате этой работы удастся использовать солнечную энергию хотя бы для варки пищи, и то уже будет сделан большой вклад в повышение плодородия индийской земли, так как тогда индийцы смогут употреблять коровий помет не в качестве топлива, а в качестве удобрения.

Я выступал с лекциями в институте Кришнана и в университете. В университете я снова говорил на ту же тему, на которую уже прочел популярную лекцию в Милапуре, — о значении заводов-автоматов для будущего Индии.

Пожив в Индии, я задумался о месте, которое предстоит занять этой стране в мировой промышленности и науке. Я уже говорил, что индийские ученые в смысле способностей не уступают ученым любой другой страны. Вместе с тем создать значительный отряд опытных специалистов и младших командиров науки и производства в этой стране очень трудно. Индийские ремесленники, занимающиеся художественным промыслом, достойны самых высоких похвал, но им не хватает точности и единообразия, которые обычно требуются от ремесленников Запада. В Индии была предпринята отважная попытка набрать кадры младших командиров производства непосредственно из армии или из больших новых государственных лабораторий. Государственный физический институт вербует квалифицированных рабочих из сикхов[179]; когда-то они считались опорой индийской армии, теперь они показали, что обладают такими же способностями к труду, как и к военному делу. Однако, несмотря на это, условия жизни в стране таковы, что число квалифицированных рабочих до сих пор еще очень невелико.

В толще населения Индии скрыт неисчерпаемый источник неквалифицированной рабочей силы, пригодной лишь для малопроизводительного труда; это создает чрезвычайно благоприятные условия для опустошительной пролетаризации, которая сопровождается здесь еще более страшными бедствиями, чем в Англии в период промышленной революции. Вот почему я сомневаюсь, что Индия возьмет за образец западный путь индустриализации, рассчитанный в основном на массовый фабричный труд. Это один из самых быстрых путей, и он дал бы Индии возможность использовать свое несомненное преимущество, заключающееся в огромном количестве населения. Но я не думаю, что за эти достижения стоит платить человеческими страданиями. Как ни жалок, как ни голоден индийский крестьянин, промышленный город сделает его еще более жалким; он лишит его даже того ничтожного минимума жизненных благ, который при всей бедности обеспечивает крестьянину деревня. Неограниченный рост заводов и фабрик, характерный для девятнадцатого века, уже превратил пригороды больших городов в места, где отвратительным образом сочетаются индийский голод и безысходная тоска Манчестера.

Но я вполне допускаю, что в Индии можно избежать тоски и нищеты Манчестера или Чикаго, если на ранней стадии индустриализации ввести в строй заводы-автоматы. Нищета — результат безработицы, но еще больше — результат полнейшего отсутствия каких бы то ни было товаров. Заводы-автоматы создают потребность не в дешевой рабочей силе, а в наиболее квалифицированных ученых-инженерах и небольших группах относительно высоко квалифицированных опытных рабочих аварийных команд и команд надзора. Совершенно очевидно, что за несколько десятилетий Индия может обеспечить достаточное количество тех и других, в то же время в этой стране понадобилось бы почти столетие на то, чтобы создать большое количество достаточно квалифицированных рабочих, которые были бы в состоянии обеспечить себе мало-мальски достойное существование.

Возможно, конечно, что я ошибаюсь. При введении заводов-автоматов быстрый процесс индустриализации протекает в тепличной обстановке, таящей, быть может, большие опасности, чем те, которых она помогает избегнуть. Насколько это так, я не знаю. Но зато я знаю, что создание новой экономики, основанной на заводах-автоматах, может произойти в Индии быстрее, чем мы думаем, и оказаться самым коротким из всех возможных путей, ведущих к развитию высокопроизводительной промышленности и к процветанию.

Другими словами, я думаю, что Индия не может отказаться от идеи автоматизации без тщательного обдумывания всех последствий такого решения. Мне сказали, что Неру проявил интерес к обсуждению этого пути индустриализации.