Я, Минос, царь Крита

Глава восьмая

Несколькими днями позже меня встретил Энос, отец Рианы.

— Государь! — обрадовался он. — К западу от Ахарны возвышается гора Юхтас. Её видно и из Кносса. Многие жрецы уверяют, что там, наверху, похоронен наш бог Загрей, которого мы теперь называем Зевсом. На вершине горы есть храм, куда я регулярно, два раза в год, совершаю паломничество. Воздав должное Зевсу, я брожу по окрестным долинам и пещерам. В некоторых пещерах с незапамятных времён находятся святыни и могилы...

— А не видел ли ты там и духов преисподней? — ради шутки поинтересовался я.

— Не знаю, государь! Однажды неожиданно разыгралась непогода и пошёл сильный дождь, я укрылся в одной пещере. Там я почувствовал запах тления... Он был настолько отвратительным, что я готов был тут же убежать прочь. Но потом всё же пересилил себя и пошёл вглубь... и тогда я увидел его...

— Кого же? Бога подземного царства?

— Нет, государь, какое-то небольшое и толстое существо с короткими руками и ногами, на которых виднелись когти. Вдоль его туловища тянулся какой-то нарост с зубцами, напоминавший петушиный гребень.

Я попытался скрыть улыбку.

— И это существо походило на человека?

— Разве боги ада имеют человеческое обличье? Не знаю... Впрочем, оно стояло вертикально, упиралось руками о стены и пристально смотрело на меня... Мне казалось, что я умру от страха...

— Может, ты был пьян? — добродушно спросил я.

— Я, конечно, не враг вину, однако стараюсь избегать его, ибо чрезмерное употребление вина мешает отличить дозволенное от недозволенного. А от воды из источника не захмелеешь. От овечьего и козьего молока тоже.

— Выходит, страх гнал тебя из этой пещеры? — допытывался я.

— И не раз, — признался он. — Однако любопытство каждый раз брало верх, и я возвращался. У этого существа — теперь я точно разглядел — была кожа, как у ящерицы, и колючий панцирь.

— Это было животное, — сказал я и насмешливо спросил: — Какие же звуки оно издавало? Хрюкало или лаяло?

— Нет, государь, оно было мертво, и уже очень давно. Оно напоминало мумию. Сухой воздух пещеры, а может быть, и свинец, содержащийся в горных породах, не дал ему разложиться.

— На кого походило это древнее животное Крита?

— На крокодила. Когда я рассказал о нём приятелям, они подтвердили, что тоже находили похожие существа, сохранившиеся благодаря воздуху пещер. Один обнаружил в пещере гуся с головой ящерицы и крыльями, как у летучей мыши. Откуда только взялись такие чудища?!

— Мир, в котором мы живём, возник очень давно, — ответил я. — Однажды мы вели здесь, в Кноссе, строительные работы и сильно углубились в землю. И нашли там предметы, изготовленные людьми ещё из камня. В то время не имели понятия даже о бронзе. А ещё раньше, может быть больше ста тысяч лет назад, люди были наверное ещё примитивнее, жили в пещерах и хижинах. Тогда и животные были наверняка крупнее и выглядели более устрашающе.

— А ещё раньше, государь? — заинтересовался отец Рианы.

— Этого и я не знаю... Кстати, покажи мне пещеру, в которой ты был.

Энос тут же изъявил полнейшую готовность.

Солнце палило вовсю. Кругом не было ни души. Я попросил Эноса сделать передышку, и мы расположились под сенью пиний на краю холма. Воздух казался раскалённым.

Некоторое время я лежал без движения, любуясь окружающей природой. Она дышала таким умиротворением и вызвала в моей душе такое волнение, что мне показалось, будто я сливаюсь с ней.

Вокруг гудели и жужжали насекомые, пели цикады. Пахло смолой и миррой, пахло тимьяном, майораном, шалфеем и дикой мятой.

Погруженный в свои мысли, я положил в ладонь горсть земли и обнаружил, что она по-прежнему содержит вулканический пепел.

Невдалеке я заметил деревню. Вздымавшиеся над ней горные вершины делали её маленькой и невзрачной.

Подобные деревни были разбросаны по всему Криту. Одни насчитывали всего несколько домов, в других их было так много, что они больше напоминали небольшой город. Во время своих поездок я каждый раз встречал эти хорошо знакомые мне убогие хижины, крытые соломой. Часто они не имели окон, и свет проникал внутрь через двери. Двухэтажные дома попадались редко — как правило, они принадлежали зажиточным торговцам.

В очередной непродолжительный отдых мы вышли на разъезженную деревенскую улицу. Сейчас, летом, она была покрыта пылью, а в сезон дождей превращалась в непролазное болото.

По этой улице крестьяне изо дня в день гнали своих ослов, овец и коз. Вдоль неё, как и во многих других деревнях, росли кипарисы и оливковые деревья.

Рыночная площадь, расположенная посреди деревни, была окружена небольшими лавками, которые торговали солью, зерном, мясом, тканями, глиняной посудой и, разумеется, вином.

Наконец Энос привёл меня в пещеру и показал мне свои находки. Я с удивлением взирал на мумифицированную ящерицу, а потом увидел в глубине пещеры, в боковом ответвлении, птицу со странными ногами и животное, похожее на слона, только с очень длинной шеей и толстым хвостом. Когда я поддел ногой странную голову животного, она рассыпалась...

На обратном пути меня накрыла чья-то тень. Я невольно вздрогнул — над нами пролетела какая-то крупная птица.

— Кто это? — испуганно спросил я.

— Ягнятник... Красавец, верно? — воскликнул Энос.

— А какие огромные крылья! — поразился я.

— Это самая крупная хищная птица у нас на Крите. Размах крыльев чуть ли не три метра.

Солнце готово было скрыться за горизонтом, поэтому мы решили переночевать в деревне. Местный староста отвёл мне большой, просто обставленный дом.

Вечер был тёплый, и мы с Эносом отправились на деревенскую площадь. Присев к костру, мы решили послушать местных певцов. Вместе с остальными слушателями мы восхищённо рукоплескали выступавшим. Они пели про поля и леса, про домашнюю работу и воспитание детей. В одной из песен промелькнуло какое-то имя, и сидящий возле нас крестьянин шепнул нам, что это имя человека, избавившего деревню от нападения пиратов...

Не спеша, возвращаясь в отведённый нам дом, мы подошли к одному крестьянину. Сидя под деревом, он блаженно потягивал какой-то странный напиток, издававший резкий запах.

— Как ты можешь пить такое? — удивился я.

— Все критяне любят эту цикутию за её необыкновенный вкус, — объяснил он. — Хорошо! — И он сделал очередной глоток...

Недалеко от дома я сорвал какое-то растение и принялся его разглядывать. У него были закруглённые листочки, покрытые беловатым пушком, и красные стебли.

— Это замечательная трава, — подсказал мне Энос, — настоящий критский диктам.

— Она встречается редко?

— Нет. Это типично критское растение. Название говорит о том, что впервые его нашли в горах Дикт. Крестьяне прозвали его «радостью гор». Не за какую-то необыкновенную красоту листьев, а за его свойства. Это целебная трава, и её используют повсюду. Употребляют и для крашения, а когда-то из неё приготавливали даже духи. Многие называют её травой счастья и венками из неё украшают новобрачных.

Оказавшись опять в Кноссе, я не мог понять, что со мной. Окружающее я видел словно в тумане. Всё тело у меня болело, а каждый шаг вызывал сильную одышку.

Врачи прилагали всё своё умение, чтобы вернуть мне силы, но ничего не помогало. Мне казалось, что с каждым часом силы покидают меня. Манолис был чрезвычайно озабочен. Он приказал рабам перенести меня в сад под сень хвойных деревьев. Меня кормили рубленым мясом и давали питательные бульоны, заставляли пить много молока и есть много мёда. Это не дало результатов, и тогда меня заставили пить свежую кровь телят, зачатых священным быком.

Прошла неделя, а я всё ещё пребывал между жизнью и смертью. Словно издалека до меня донёсся голос верховного жреца:

— Ежедневно давайте нашему повелителю по чаше крови невинных детей.

Я видел, как переполошились даже слуги и рабы, ходившие за мной.

— Ни за что! — крикнул я. Те, кто окружал моё ложе, замерли от ужаса. Потом стали шёпотом совещаться.

— Наверняка невинны дети жриц... можно было бы взять их кровь! — предложил один.

— И дети врачей, — подсказал другой. — Известно, что кровь у них здоровая!

Мнения присутствующих разошлись.

— Если нашему царю каждый день требуется чаша свежей крови, пусть это будет кровь детей крестьян или рабов. Тут нет никакой разницы, — высказался один слуга.

Какой-то чиновник, желая, очевидно, выслужиться перед Манолисом, спросил у него, можно ли ему уже приниматься за поиски подходящих детей.

С трудом приподнявшись, я простонал:

— Ни в коем случае. Я не собираюсь этого делать. Разве могу я пить кровь критских детей — ведь все они и мои дети...

Обессиленный, я опустился на прежнее место. Верховный жрец виновато поглядывал на меня.

— Как ты можешь предлагать мне подобное средство?! Это неприемлемо и просто оскорбительно для меня! — еле выговорил я.

— Выслушай меня, государь, — ответил он. — Во многих странах это средство держат в строжайшей тайне. Его применяют ассирийцы и финикийцы. Они убеждены, что оно изгоняет из крови даже злых духов.

— Но это же суеверие, глупость! — возразил я. — У нас даже самый тёмный крестьянин не поверит, что кровь невинных детей способна кому-нибудь помочь!

— Государь, — медленно произнёс Манолис, подчёркивая каждое слово. — Спроси любого опытного охотника, откуда бы он ни был, и он скажет: «Если ты съешь сердце льва, то станешь таким же храбрым». Яйца тигра считаются во многих странах источником незаурядной силы. Мозг умного зверя наделяет тебя мудростью, а кровь благородной дичи — присущей ей быстротой. Внутренности смелого воина, павшего на поле брани, награждают съевшего их такой же отвагой. Так что кровь невинных детей — самое чистое и действенное средство, какое я могу тебе предложить.

Пришёл ещё один врач. Он обследовал меня, время от времени удовлетворённо кивая, будто в моей болезни для него не было ничего неясного. Его слуга протянул ему корзину, откуда тот извлёк небольшую амфору, налил из неё немного в чашу и дал мне выпить. Уже после нескольких глотков я испытал восторг, мою душу объял необыкновенный покой.

Может быть, я грезил с открытыми глазами?

Мне виделось солнце, заливающее своими лучами всю землю. По воздуху плыла лодка с рыбаком, выбирающим сеть. Потом я увидел крестьян. Они несли орудия труда, а за ними двое детей гнали овец и коз. Теперь летел и я, заглядывая в дома. Кое-где горели масляные светильники, кое-где — лучины. Перед священным дубом собрались на молитву люди. Я слышал крики журавлей, любовался стаей прекрасных голубей. Я всматривался, вслушивался, целиком отдаваясь картинам, которые передо мной открывались. Я летел, паря над каким-то врачом, стоявшим на коленях рядом с больным и молившимся, чтобы тот как можно дольше не выздоравливал. Я видел кравшегося вора, молившего о хорошей поживе. Молитвы возносились повсюду. Они поднимались ввысь подобно стрелам, но так же, как и стрелы, не достигали цели.

«Стрелы летят, — подумал я, — и разваливаются на куски. Молитвы творятся, но остаются пустыми словами...»

Перед глазами у меня снова возникли видения. Гордый парусник боролся с волнами, стоявший на палубе капитан молился, чтобы ветер ещё несколько дней дул с востока, а капитан какого-то другого судёнышка молил о западном ветре. Один крестьянин просил богов, чтобы его источник давал больше воды, а другой исступлённо молился, чтобы его источник иссяк, перестав превращать хорошую землю в болото.

«Они противоречат друг другу, — подумалось мне. — Одни хотят дождя, другие просят солнца, вор мечтает о ночи потемней, а охотник жаждет ясного дня, чтобы получить завидную добычу».

Может быть, всё это мне снится?

Я продолжал грезить наяву. Я видел себя стоящим возле каменоломни, где заключённые, гремя цепями, откалывали огромные каменные плиты, забивая в толщу породы деревянные клинья и затем поливая их водой. Поблизости толпились торговцы, нуждавшиеся в тёсаном камне. Они просили надсмотрщиков не жалеть бичей, потому что камня им требовалось много. Надсмотрщики не заставили просить себя дважды, и избиваемые молили о милосердии.

Крестьянин молил богов внушить управляющему купить у него побольше продуктов для заключённых, а надсмотрщики просили тех же богов, чтобы узники ели поменьше, чтобы присвоить сэкономленную провизию.

Убитый горем крестьянин молил уменьшить ему налоги, а буквально в двух шагах от него чиновник умолял богов помочь ему собрать побольше налогов.

Я ворочался на своём ложе и чувствовал себя несчастным. Повсюду я наблюдал разлад. Каждый хотел того, что вызывало у другого страх. Каждый стремился к собственному счастью, не думая о том, что оно, возможно, обернётся для другого горем...

Я принялся напряжённо думать. Разве могут дойти до богов молитвы, если одновременно просить у них дня и ночи, если одни просят исцелить больного, а другие послать ему смерть?

Я закрыл глаза, но тут же открыл их снова. Невдалеке я увидел ребёнка, тоже творившего молитву.

— Благодарю тебя, боже, — говорил он, — что ты сегодня оградил меня от всяческого зла. Благодарю тебя за землю и небеса, которые так прекрасны, за то, что дал для моих стад в достатке воды и корма. Благодарю тебя за прелесть цветов и пение птиц. Благодарю за скорое созревание фиг, бананов и винограда. Ты столько даруешь нам, Зевс, что не любить тебя невозможно! Всем остальным подобает так же любить тебя, как я! Благодарю тебя, Зевс, которого иначе именуют Загреем!

Я неожиданно ощутил радость. Ведь я знал, как молитва этого мальчугана вознеслась в небеса подобно птице...

Несколько дней продолжались мои грёзы наяву. Одолевавшая меня боль отступала перед счастьем, всё сильнее переполнявшим мою душу. Вор, кравшийся во мраке, повернул назад. Стрела, летевшая со свистом в кого-то, бессильно упала на землю. Занесённый бич надсмотрщика не коснулся спин заключённых. Больной забыл о своих страданиях, а рабы — о своих цепях. Везде царил мир, и солнце, медленно скрывавшееся за горизонтом, ещё раз щедро одарило землю своим золотом...

Благодарный, я закрыл глаза, а когда вновь открыл их, то обнаружил возле себя Сарру.

— Ты грезил? — спросила она, участливо склонившись ко мне.

Я кивнул.

— Ты видел хороший сон?

— О да, мне привиделись люди, возносившие молитвы.

Она выпрямилась и снисходительно спросила:

— Конечно, это были жрецы?

— Нет, обычные люди. Больше всего мне понравился один ребёнок. Он не просил, он только благодарил... — Я глубоко вздохнул, чувствуя, что прежние силы возвращаются ко мне. — Мир, Сарра, — это гигантский водоворот, в котором кружатся все люди. Своей молитвой ребёнок показал, что нам нужно. Скромность, забвение и покой... Понимаешь?

Она промолчала и отошла, уступив место подошедшему врачу, который дал мне ещё немного своего чудесного снадобья. Уже через несколько минут я почувствовал новый прилив сил. Поблагодарив врача за помощь, я поспешил спросить:

— Ты тоже молишься?

— Да, государь.

— Как врач?

Он кивнул.

— Именно так... — Врач улыбнулся. — Усердная молитва способствует устранению у больного сокращения мышц. Когда он молится вместе со мной, это помогает ему успокоить нервы, избавиться от гнева, который служит причиной многих болезней. Этого достаточно, — спросил он, добродушно глядя на меня, словно мы с ним были давнишние приятели.

Спустя несколько дней Манолис устроил торжество по случаю моего выздоровления.

— Ко мне, — задумчиво проговорил Манолис, — однажды явился человек и сказал: «Я хочу видеть вашего Зевса!» — «Ты не сможешь», — ответил я. Он стал настаивать: «Смогу!» Я повернул его лицом к солнцу: «Взгляни сперва на солнце!» Он признался: «Не могу!» На это я сказал: «Солнце — лишь одно из множества слуг Зевса, а ты говоришь, что не можешь смотреть на него. Так как же ты собираешься увидеть самого Зевса?!»

Мы выпили.

— Нас окружает бедность и нищета, — начал я после долгой паузы. — Почему же боги допускают это? Во многих странах дети рождаются только для того, чтобы провести всю жизнь в нужде.

— Минос, — прошептал Манолис с таким видом, словно речь шла о какой-то тайне, — добро и зло будут всегда. Смерть приходит и к великим, и к малым мира сего. Но предсмертный вздох человек испускает всегда таким, каким пришёл в этот мир — нагим и ничтожным. Мы должны честно жить и достойно умереть.

В этот момент земля задрожала, со стен и потолка посыпалась пыль. Потом произошёл ещё один толчок, и всё опять стихло.

Мы в страхе прислушивались, не повторится ли это снова.

Манолис нарушил молчание:

— Это разбушевались боги моря. Они предупреждают нас.

— Отчего ты не назвал Посейдона? — неодобрительно спросил я. — Ведь мы договорились... Чтобы предложить критянам новую, спасительную идею, называть их богов именами наших. Загрея — Зевсом, а полновластного повелителя морей — Посейдоном. Деметра у нас — богиня земледелия, а Гермес — покровитель торговли. Он ведает ветрами, наполняющими паруса кораблей, и заботится о безопасности рынков и торговых путей по воде и по суше.

На этот раз мы выпили молча, ища ответ в вине.

Я вгляделся в лицо Манолиса. Колючие глаза, спутанные волосы, чёрные кустистые брови и всклокоченная борода делали его не слишком красивым. И уж совсем не нравилось мне, как он пьёт вино: жадно, большими глотками. Всякий раз, когда он отрывался от кубка, вино капало с уголков рта прямо на бороду.

— Минос, — пробормотал он, тяжело ворочая языком и с трудом выговаривая слова. — Всё это детские сказки! Да, — кивнул он, — я... нет, все мы... хотим служить богам... Только они могут спасти нас. Разве все люди не стоят на краю пропасти? — Он вопросительно поднял на меня глаза, подумал, стоит ли продолжать в таком тоне, словно он всезнающий отец, а я — неразумное дитя. — Тебе известно, что люди больше не в силах переносить страдания? Убивают надсмотрщиков и даже в состоянии аффекта — собственную семью, беспричинно убивают детей и бесчестят женщин. Похоже, люди просто не выдерживают. Крит нуждается в коренном обновлении. — Он впился в меня глазами, словно ядовитая змея, готовая сделать завершающий укус. — Огонь — это всегда обновление. Сожжённые дома неизбежно должны быть отстроены заново — это необходимо тем, кто уцелел при пожаре. Заново строят лучше, красивее и разумнее прежнего. Все, кто любит Крит, должны свыкнуться с огнём. Война — тоже огонь. Пламя очищает, освобождает, ликвидирует грязь и прижигает многие раны. Во многих религиях принесение жертвы огню — это последнее, самое надёжное средство.

— Манолис, — начал я, чувствуя, что и моя речь малопонятна из-за выпитого. — Манолис, — повторил я и забыл, что собирался сказать верховному жрецу. — Манолис, — ещё раз произнёс я, уже начиная терять самообладание, и наконец уже просто крикнул: — Манолис!

Я смолк, кляня себя, ибо царь даже во хмелю должен оставаться царём.

— Огонь, — медленно выговорил я и принялся обдумывать каждое слово, которое намеревался произнести. — Огонь... разрушает и уничтожает.

Верховный жрец утвердительно кивнул, и я с удовлетворением отметил про себя, что он нетвёрдо держится на ногах и вот-вот упадёт.

— Царь, — сказал он, взяв себя в руки, — всё плохое должно быть разрушено и уничтожено, будь то в религии, культуре, политике или в человеке. Таким средством очищения часто служит огонь. Всякое очищение сопровождается болью. Без боли никак нельзя обойтись, ибо только она порождает зрелость, необходимое обновление.

— Неужели человеку для собственного развития действительно необходима боль, которая чаще всего сопряжена с тяжёлыми страданиями? — беспомощно спросил я. Я был поражён и стал пить вино прямо из амфоры. Я попытался вернуть её на прежнее место, где она стояла очень устойчиво, но не смог этого сделать. Амфора опрокинулась, и из неё на светлый ковёр из овечьей шерсти полилось красное вино.

— Она истекает кровью, — медленно произнёс я.

— Кто? — спросил Манолис.

— Амфора.

— Амфора не может истекать кровью.

— Да нет же, может, — упорствовал я. — Я был свидетелем того, как кровоточили горы, деревья и...

В этот момент дворец снова содрогнулся. Мы прислушались, ожидая нового толчка.

— Это — Крит, — иронично заметил Манолис.

— Почему? В других странах тоже случаются землетрясения.

— Но здесь — часто, возможно, даже слишком. То, что рухнуло, должно быть восстановлено заново. Зло — такова воля богов — должно быть сломлено и предано огню. Ты же знаешь, что за землетрясением нередко следуют пожары. — Он поднял руку и посмотрел на меня так, словно был ясновидящим. — Учись любить огонь — он очищает раны.

Послышался осторожный стук в дверь, и в комнату несмело вошла рабыня; в руках у неё было блюдо с орехами и медовыми лепёшками, а также новая амфора с вином.

Манолис обеими руками схватил девушку, та пыталась сопротивляться, как могла. Чем настойчивее она пыталась вырваться от него, тем крепче он впивался пальцами в её плечи.

— Манолис! — прокричал я.

— Достойнейший повелитель, — растерянно пролепетала девушка, — я только хотела принести свежее вино, — и в страхе отпрянула от жреца.

Но тот пытался сорвать с неё одежду. Я поднялся и в бешенстве крикнул:

— Оставь девушку в покое! Своим поведением ты оскорбляешь мой дом!

— Государь, я могу уйти? — попросила рабыня.

— Иди! — разрешил я и с улыбкой подбодрил её: — Передай матери, что дочь у неё — красавица!

Она смущённо кивнула:

— Мать считает, что это принесёт мне немало горя.

Манолис шагнул к ней:

— Как твоё имя?

— Лидо.

Он попробовал было опять привлечь её к себе, но потом взял себя в руки и сурово приказал:

— Чтобы через час ты пришла ко мне!

— Нет, — ответила она. — Я могу уйти? — снова обратилась она ко мне и робко направилась к двери.

Манолис крикнул ей вслед:

— Не делай глупостей! Своим отказом ты можешь навлечь на себя и свою семью гнев богов!

— Почему? — удивилась она.

— Ты должна служить богам, а значит — и мне! — Он попытался догнать её, она уже растворилась во мраке ночи, крича:

— Нет, нет!..

Её отчаянное «нет» ещё долго звучало у меня в ушах.

— О боги! — вздохнул Манолис. — Такая молодая, а уже в самом соку!

Я укоризненно посмотрел на него, и он, оправдываясь, сказал:

— Она уже перезрела! Ты видел её груди?! Они стоят торчком и разжигают сладострастие!

— Глупец! — рассердился я. — Неужели в нашей жизни нет ничего, кроме этого?

— Разве есть что-нибудь прекраснее женщины?!

— Конечно, — ответил я, — боги, за которых ты так ратуешь! А тебе не показалось, что эта девушка ещё очень молода?

— Ей достаточно лет, чтобы познать любовь, — деловито заметил он.

— Разве нужна тебе такая любовь? — удивился я.

Он цинично скривил губы.

— Об этом можно было бы долго говорить, но я уже слишком много выпил. У твоих ног, Минос, стоит тебе только пожелать, будут самые красивые женщины. Они сочтут за счастье, если ты разделишь с ними ложе!

— А у тебя разве иначе?

— И да и нет, — ухмыльнулся он. — Женщины, которые приходят ко мне предложить себя, стремятся испытать высшее наслаждение и верят, что испытают его именно со мной.

Он подошёл к очагу согреть руки, а потом принялся расхаживать передо мной взад и вперёд, сжимая кулаки и жалуясь:

— Ты счастливый — тебя постоянно окружают молодые соблазнительные девушки. А я — жрец, мне труднее. Ко мне чаще всего приходят женщины в возрасте. Что они могут мне предложить? Конечно, мы, жрецы, имеем жён, а подчас и гарем, но те, кто предлагает мне себя, хотят от меня получить нечто такое, чего я не в силах им дать! Ты, — пьяно захихикал он, — можешь затащить к себе на ложе любую. А я обязан прежде спросить, действительно ли она хочет предложить себя богам в моём лице. Ты можешь быть мужчиной — я же лишь крошечная фигурка в этом большом театре.

Мы прилегли возле тлеющего огня. Манолис был изрядно пьян. Новая рабыня принесла пушистое покрывало и накрыла верховного жреца. По её глазам было видно, что она не впервые видит Манолиса в таком состоянии.

Мы долго размышляли каждый о своём, глядя на пылающие поленья. Наконец Манолис потянулся и начал ощупывать пол и стену, возле которой лежал.

— Мы живём и умираем в темноте, — пробурчал он.

— А я витаю в розовых облаках и вижу свет, — гордо ответил я.

— И это притом, что Пасифая любит твоего генерала Тауроса и частенько проводит с ним ночи?

— У меня свои ночи, — уклончиво сказал я.

— Но ведь ты — царь, а она...

Мы снова стали смотреть на языки пламени.

— У кого из нас нет недостатков? — сказал я. — Разве я нормален? Или ты? Кто вообще нормален? Ты знаешь, Манолис, что я не люблю тебя, но, поскольку ты служишь богам, уважаю. А что такое религия без морали? А что такое интеллект без морали? Я частенько опасаюсь, что ты лишён её.

— Мы, жрецы, — совесть людей, — ответил он.

— В таком случае именно у тебя она должна быть, — резко заметил я.

Он кивнул. Некоторое время он лежал, как бесчувственное тело, но затем медленно начал говорить, подыскивая слова:

— С завтрашнего дня начну стыдить всех. Пройму каждого. Если хочешь дождаться от деревьев плодов, их необходимо обрезать. Люди как деревья — они тоже склонны расти дичками. Палка, заметь себе, Минос, делает человека счастливее, чем все твои пустые разговоры о счастье.

Я смотрел на него почти со страхом.

— Хотя ты — жрец, а я — царь, задача у нас одна — помочь людям. Любовью можно добиться этого быстрее и легче, нежели палкой.

На другой день я опять встретил Манолиса. Он возвращался после богослужения. Мы поздоровались, обменялись ничего не значащими фразами и неожиданно для себя опять заспорили о богах. Я снова завёл речь о своём желании объединить мир греческих и критских богов.

— Мы почитаем одних и тех же богов, только они носят разные имена, — увещевал я его. — Что критский Загрей, что наш Зевс, — это одно и то же. Между греческими и критскими богами много общего. Если ты поможешь, мы могли бы слить воедино и греческое искусство с критским, и тогда мы послужим развитию многих народов. Новая вера в богов и более тонкое восприятие искусства придали бы людям новые силы.

Я проследил по его лицу за действием, которое производили на него мои слова, и потом добавил:

— Мы многое заимствовали из Египта и Финикии — объединив все их знания со своими, мы должны сформировать новый идеал.

— Царь, — надменно ответил Манолис, — человек редко видит благородство, ему нужен страх. А чтобы он не зазнавался, ему требуется палка. Неужели ты и впрямь надеешься, что крестьянин станет умнее овцы из собственной отары? Хорошо, мы получим новых людей, но добьёшься ты этого не ссылкой на благие цели, а лишь кнутом.

Я был шокирован услышанным.

— Что ты за человек! — воскликнул я. — Долг жреца не карать, а с любовью вести людей к богам. Только проповедуя милосердие богов, ты завоюешь сердца бедняков, больных и слабых.

Он уклонился от прямого ответа, и я расстался с ним, испытывая неудовлетворение от состоявшегося разговора.

На рассвете следующего дня я отправился со свитой в местность, расположенную к западу от Кносса. Мне рассказывали, что там живёт жрец, который известен своей добротой и великодушием.

Он сердечно встретил меня, не проявляя ни малейших признаков подобострастия, говорил свободно, не скрывая своих мыслей. Сказал, что особенно заботится о заключённых и рабах, которые трудятся в каменоломнях и на рудниках.

— Работа настолько тяжела, что трудятся там чаще всего лишь узники и рабы, и жизнь у них очень нелегка.

Хотя жрец пришёлся мне по душе, я спросил его с некоторым сарказмом:

— Ты что же, единственный, кто заботится о них? А разве нет чиновников, надсмотрщиков и торговцев, проявляющих милосердие?

— Ах, государь, трудно быть человеком. Встречая нового человека, я каждый раз спрашиваю себя, хотел бы я оказаться в его власти, и далеко не всегда отвечаю утвердительно.

— Разве все мы, люди, не путники? Каждый шаг — это разрыв с прошлым, покорение настоящего — это уже приближение к лучшему будущему.

— Это верно, государь. Может быть, самое прекрасное в человеке то, что он способен изменяться.

— Если он того хочет, — с горечью ответил я. — Мне рассказывали о тебе немало хорошего, — продолжал я. — А умеешь ты читать в душе человека и разгадывать его самые сокровенные мысли?

Жрец отрицательно покачал головой.

— Скорее человек поймёт, что происходит в толще скал, — ответил он, — чем постигнет чужую душу. Она — тайна даже для богов, и только смерть обнаруживает скрывавшиеся там мысли.

— Ты говорил, что труд в рудниках и каменоломнях тяжёл и опасен, — сказал я.

— В Финикии утверждают, будто бог горняков обитает в Кафторе, значит, у нас. День и ночь он отыскивает в недрах земли золото, серебро и все те металлы, которые необходимы нам для украшения дворцов.

Я почувствовал, что жрец мнётся, не решаясь говорить дальше.

Я ободряюще кивнул ему, и он продолжил:

— Недалеко находится рудник, где, несомненно, есть золото. Представь себе, государь! Хочешь осмотреть его?

Я немедленно согласился и сказал своей свите, что желаю остаться со жрецом с глазу на глаз и через несколько часов вернусь.

Мы двинулись в долину, а потом вскарабкались по склону. Я чувствовал себя настоящим искателем приключений: а вдруг мне и в самом деле удастся обнаружить золотоносный рудник? На золото я мог бы обменять практически всё: рабов, руду, древесину, продовольствие, сельскохозяйственных животных. Возможно, мне удалось бы вдвоём с Ритсосом осуществить мою самую заветную мечту: развести на его подворье лошадей. До сих пор нам приходилось ввозить их: перевозка была нелёгкой и многие животные попадали к нам едва живыми.

— Минос! — окликнул меня жрец. Мы стояли перед глубоким рудником. Меня сразу же заинтересовал вопрос: как он возник? Может быть, здесь добывали золото ещё много лет назад. Был ли он создан демонами или его сотворили боги для блага людей?

Спуск оказался тяжёлым: мы скользили и падали чаще, чем хотелось бы.

— Взгляни сюда, государь, — прошептал жрец.

Через всю стенку тянулась золотая жила пальца в два шириной... На дне лежали обломки скальной породы, нередко наполовину состоящие из золота.

— Это поможет мне дать счастье Криту! — обрадованно вскричал я. Но жрец, ничего не ответив, вдруг принялся с беспокойством озираться.

— Что случилось? — спросил я.

— Насекомые начинают беспокоиться... Надвигается буря, нужно скорее возвращаться...

— Оставь меня, — отмахнулся я. — Я хочу побыстрее осмотреть рудник...

Я забыл обо всём на свете и опомнился только тогда, когда жрец коснулся моего плеча.

— Нужно уходить отсюда, государь! — озабоченно сказал он.

Мы промучились почти целый час, но никак не могли выбраться из рудника. Куда бы мы ни ступали, повсюду осыпались камни. Потом сделалось темно, и разразился ураган. С неба хлынули настоящие потоки воды. С этого момента я перестал быть царём, а рядом со мной уже не было никакого жреца — осталось двое стремившихся выбраться живыми. Мы стояли уже по колено в воде, которая стекала отовсюду, и её уровень продолжал подниматься.

— Это конец! — вздохнул жрец, когда на нас обрушился ледяной ветер.

— Сколько может продлиться такая непогода? — простонал я.

— Дня два-три.

— Можем закусить камнями, — пошутил я, — выпивки у нас тут сколько угодно!

Вода, в которой мы стояли, была близка к замерзанию.

— Нас будут искать, — сказал я, — но темнота затруднит поиски. — Я снова попытался шутить и предположил, что к утру мы превратимся в ледяные статуи, и богиням придётся немало потрудиться, чтобы извлечь из-подо льда наши души и доставить их Зевсу.

Жрец смотрел на меня с величайшим почтением.

— Ты будешь жить, государь, — уверенно сказал он.

Я скептически посмотрел на воду, которая не переставала подниматься и уже доставала нам до бёдер.

Жрец начал молиться вслух:

— О боги, помогите мне спасти от гибели царя! — И вдруг его осенило. — Я нашёл выход! — радостно воскликнул он.

— Какой же?

— Видишь там, наверху, длинный корень, что спускается из расселины в скале?

Я кивнул.

— К сожалению, у нас нет под руками лестницы!

— Зато есть я, — вполне серьёзно отозвался он.

— При чём тут ты?

— Взбирайся мне на плечи и привяжи себя поясом к этому корню.

— А ты?

— Я стану молиться и вручу свою судьбу богам.

Карабкаться на спину жрецу при сильном ветре, под проливным дождём оказалось очень нелегко. Но всё же я сумел это сделать и привязал себя к корню.

Сколько времени прошло? Я был не в силах думать, я слишком изнемог.

— Что с тобой, государь? — спросил жрец снизу. Он стоял, расставив ноги и не переставая молить богов о помощи.

— Мне плохо...

— Возьми эту маленькую амфору. В ней эликсир, который придаст тебе силы. Выпей несколько капель, и ты всё преодолеешь.

— Мы поделим его, — решительно сказал я.

— Нет, государь. Моя жизнь принадлежит богам. Они её дают, они же и отнимают. Я — маленький человек, Минос, а от тебя зависит счастье многих.

— Я не возьму этот эликсир, — гордо отказался я. — Я не вправе лишать тебя жизни.

— Ты должен взять эликсир, — настаивал он. — Не забывай, Минос, что критский народ связывает с тобой все свои надежды!

— Сейчас, перед лицом смерти, мы оба просто люди. Кто из нас нужнее, предоставим судить богам! Или давай поделимся твоим снадобьем.

— Нет, его хватит только на одного. Если мы выпьем оба, наступающей ночи не переживёт ни один.

— Ты наводишь порядок, пресекаешь немало злоупотреблений. Порядок необходим человеку, без этого он не может жить. Мы все не без греха. Но допускать ошибки и не исправляться — значит, совершать новые. Ты, Минос, находишь в себе мужество видеть ошибки и устранять их. Верно, твой путь нелёгок. Возможно, ты прошёл его только до половины, но не проявляешь слабости. Многие пасуют перед оставшейся половиной, а ты пройдёшь свой путь до конца. Ты находишь время выслушивать жалобы крестьян. Ты заботишься о людях Крита, словно о собственных детях. За это я благодарен тебе, и поэтому ты должен жить. Знай, Минос, не эликсир и не я спасаем тебя — тебя спасает народ Крита, признательный тебе в эти минуты за твоё милосердие!

Я промолчал. Меня охватил страх. С небес продолжала лить потоками вода. Было очень холодно. Я впился в корень. Меня качало из стороны в сторону. Руки мои кровоточили, плечи болели, спину ломило. Иногда у меня так перехватывало дыхание, что казалось, будто я вот-вот задохнусь. Вдруг я почувствовал чью-то руку. В ней была зажата маленькая амфора.

— Выпей несколько капель, — донеслось до меня снизу.

Я подчинился и сразу почувствовал в себе чудесную перемену: боль ушла, холод перестал мучить меня, я повеселел и крепче вцепился в спасительный корень.

Теперь я даже испытывал любопытство, когда вокруг меня сверкали молнии, гремел гром. Время от времени я принимал по нескольку капель эликсира, и мне сразу же становилось легче, хотя вокруг хозяйничала смерть...

Наверное, я всё-таки потерял сознание... Когда я открыл глаза, то в первое мгновенье не понял, что надо мной: луна или солнце. Потом заметил факелы, увидел людей, услышал голоса.

Моя свита с помощью более полусотни заключённых и рабов каменоломни обыскала всю округу.

Спустившиеся по верёвкам люди отвязали меня и подняли наверх. Они хотели уложить меня на носилки.

— А что со жрецом? — обеспокоенно спросил я.

— Каким жрецом?

— Тем, что показывал мне рудник. Он спас меня...

Жреца выловили в мутной воде, заполнившей рудник.

Он был мёртв. Вероятно, так и утонул стоя...

Я посмотрел на носилки, куда его положили. Лицо его было умиротворённым, даже смерть не смогла стереть красоты и благородства, которым оно дышало.

— У этого жреца была святая душа, — сказал я и, приподнявшись со своих носилок, приблизился к усопшему. Я опустился возле него на колени и помолился, затем взял его на руки и, отказавшись от помощи, отнёс вниз, в долину, где и похоронил под священным деревом.

На следующее утро я встретил Риану. Она улыбалась мне ещё издали.

— Я горжусь тобой! — крикнула она мне.

— Почему?

— Ты проявил почтение к жрецу.

— У него была святая душа, — серьёзно ответил я.

Риана посмотрела на меня.

— Ты сумеешь обновить Крит, многое сделаешь красивее, благороднее, чище. Ты снова дашь людям счастье, я знаю...

— Однако очень многие бегут в таверны, чтобы напиться, обрести радость в вине. Они не знают, что эта радость — мнимая.

— В полнолуние на священной площади состоится большое торжество. Ты придёшь?

— Манолис снова решил прославиться и доказать, что он всё может? — с иронией заметил я. Но, увидев её разочарованные глаза, извинился и обнял её. — Прости, любимая! — нежно сказал я.

— Пожалуйста, приходи! Мы хотим ещё раз порадовать людей и приблизить их к богам.

— А Манолис прославит себя, — опять не удержался я.

— И всё-таки он от чистого сердца хочет ещё больше наладить отношения с богами...

— Тогда зачем он лжёт? Зачем весь этот театр?

— Я бы употребила другое слово.

— Какое?

— Я бы сказала «церемониал».

На следующий день на перекрёстках и на площадях да и в деревнях посланцы жрецов созывали народ игрой на флейте. Когда собирались люди, флейтисты нараспев объявляли, что в течение трёх дней в храме будет проходить большой праздник жертвоприношения во славу богов.

— Приходите! — приглашали они. — Когда над горами взойдёт полная луна, приходите к храму Великой богини!

Уже на рассвете торжественные процессии потянулись от центрального дворика к священному ковчегу, останавливались там для совершения молитвы, а затем направлялись к специально украшенному месту проведения торжеств. Стекались отовсюду: из многих деревень и городов. Первым делом все шли к площадке для жертвоприношений и возлагали там свои дары. Корзин с фруктами становилось всё больше, появился пифос, до краёв наполненный вином, с ним соседствовали куры и связанный барашек.

Несколько жрецов еле успевали уносить пожертвования, а их место уже занимали новые.

Не это ли было истинной причиной назначенного торжества?

Куда бы я ни бросил взгляд, везде были толпы людей. Народ всё прибывал и прибывал. Чувствовалось, что предвкушение ожидавшего их торжества наполняло людей такой радостью, что они не мешкая начинали его отмечать, предаваясь самым разнузданным оргиям.

В окно я видел женщин и девушек, которые вели себя, словно пьяные. Одурманенные то ли наркотиками, то ли крепким вином, они срывали с себя одежду и предавались любви.

«Неужели празднество в честь Великой богини дало толчок такой распущенности? — спрашивал я себя и отвечал: — Могучая сила, что сейчас беспрепятственно вырывается наружу, это сексуальность. Нередко она превращается в самоцель. Во время подобных торжеств люди получают возможность полностью раскрыться».

Мой внутренний голос обвинял жрецов. Для меня не было секретом, что творится в священных пещерах, я знал и о том, что там приносят в жертву детей. Мне вспомнилась одна история, которую часто повторяли в своём кругу слуги и рабы. Шторм загнал как-то в удалённый порт несколько судов со сломанными мачтами и изорванными парусами, где они, беспомощные, и стали на якорь. Жрецы посоветовали тогда капитанам принести искупительную жертву, выбрав для этого детей. В пещере разожгли огромный костёр, а потом стали приходить матери, предлагая жрецам своих чад. Утверждали даже, будто жрецы рекомендовали приводить в первую очередь девочек, якобы им легче умилостивить разгневанных богов.

Каждую приведённую к ним девочку жрецы украшали цветами, натирали благовониями и провожали к священному огню. Вскоре до ушей верующих, ожидавших перед входом в пещеру, донеслись предсмертные крики детей.

Однажды я отправился к этому храму и, принеся там жертву, спустился в долину, где встретил раба, принадлежавшего жрецам. Мы стали беседовать, и разговор коснулся храма и жестокости жертвоприношения детей. Раб нехотя признался, что детей в огонь не бросали, что всё это был спектакль. Жрецы собирали отовсюду девочек и направляли их в особую школу, где из них растили жриц, которые фанатично верили в богов и ради них были готовы на всё.

— Но ведь это обман, — сердито заметил тогда я.

Раб почтительно поклонился и сказал:

— Никогда не смотри на внешнюю сторону, государь, а всегда вникай в суть. Ты и впрямь веришь, будто врач излечивает водой, которой окропляет больного лихорадкой? Все его действия не более чем символ. А суть в том, что он, пользуясь своими магическими способностями, приказывает лихорадке уйти. В жизни многое, — добавил он, — всего лишь видимость, внешняя оболочка. Но люди часто нуждаются в этом. Прикажи своей душе, — убеждённо закончил он, — и сумеешь добиться многого...

Наступил вечер, стало темно. Площадка, где происходили торжества, освещалась светом факелов.

Едва я успел занять своё место, как на середину вышло несколько обнажённых мужчин. Самый старший воткнул в землю три коротких копья наконечниками вверх и с помощью особых пассов усыпил самого младшего. Затем двое других подняли спящего и положили на острия пик таким образом, чтобы голова его опиралась на первый, спина — на второй, а ноги — на третий наконечник.

Юноша будто одеревенел: он лежал на остриях так, словно они не могли поранить его. Старший сделал какой-то таинственный жест рукой — казалось, будто он что-то убирает — и потянул к себе копьё, на котором лежали ноги спящего. Через некоторое время он удалил второе копьё — из-под спины — и, наконец, третье, поддерживавшее голову юноши.

Всё это происходило на глазах тысячи с лишним жителей. Юноша, лишённый всякой опоры снизу, продолжал горизонтально парить в воздухе.

Я спросил у одного из стоящих за моей спиной министров, что он думает по поводу увиденного. Он ответил, что всё это, конечно, колдовство.

— Так этого юношу заколдовали? — недоверчиво заметил я.

— Не юношу, государь, а нас.

— Нас?

Министр уклонился от ответа и рассказал, что однажды в Египте он наблюдал, как один волшебник бросил вверх верёвку.

— Она осталась стоять, словно шест... — задумчиво сказал он.

Видя моё недоверие, он решил удивить меня ещё больше. Оказывается, по этой верёвке начал взбираться юноша, который вскоре исчез в облаках.

— Ни один человек не в силах стать невидимым, государь, ни одна верёвка не может достать до облаков, сделавшись твёрдой, как палка. Всему этому есть только одно объяснение. Волшебник обладает способностью вводить в заблуждение зрителей. Поскольку человек не может и свободно парить в воздухе, есть только один ответ: нас заставили поверить, будто мы видим парящего юношу.

Сарра, беспокойно сидевшая позади меня и, вероятно, наблюдавшая за мной, вдруг спросила:

— Почему ты всегда ссоришься с верховным жрецом?

— Скоро перестанем, — утешил её я. — Я прогоню его прочь или сброшу со скалы в пропасть...

— И тем самым объявишь войну всем жрецам, войну до последних дней своей жизни. Не делай этого, Минос. Жрецы знают всё, что когда-то было, что происходит сейчас и что будет на земле и на небе. Им известны самые сокровенные мысли людей. Они так же подчиняют себе души людей, как ветер — листья на дереве. Без них, Минос, тебе никогда не узнать, чего хотят боги, как тебе служить богам и каким путём идти, чтобы Крит обрёл счастье!

— И это говорит мне иудейка, которая верит в одного бога! — Я скривил губы. — Где он был, твой бог, когда твоего отца укусила змея? Где был твой бог, когда ты стала рабой? Разве ты, пока не попала ко мне, не проводила в молитвах бессонные ночи, чтобы он помог тебе? А ты по-прежнему рабыня, хотя когда-то была свободной — и твой бог не пришёл тебе на помощь!

Я замолчал, глядя на факира, который глотал огонь, а потом поднёс к своему лицу голову кобры и медленно взял её в рот.

— Вот тебе мой ответ, — сказал я. — Отталкивать от себя жрецов я не намерен: мне тоже нужна помощь богов. Только пусть они — пожалуйста, постарайся понять меня, — займут подобающее им место и не претендуют на большее. Пусть опекают души, утешают бедняков, вселяют надежду в больных и ведут людей к богам. Что они смыслят в посевах, урожаях, торговле и политике?

— Но ведь они тоже владеют землями, — перебила она.

— Рабыне не позволено прерывать мысли и речи своего господина, — оборвал я. — Мне известно, что честных и разумных жрецов не так мало, но пусть и остальные, жаждущие власти, остаются жрецами и не строят козней.

— А ты не забыл, благородный Минос, — обратился ко мне один вельможа, — что и сам был посвящён в жрецы, однако не владеешь высшими тайнами?

Я старался понять, что он имеет в виду, какой смысл вкладывает в это завуалированное предостережение. Потом вспомнил, что Манолис однажды уже говорил об этом.

— Верно, — согласился я. — Я — царь, а потому — бог города для своих подданных. — Я смотрел на него с насмешливой улыбкой. — Так вот, я — бог города, но тем не менее не могу выполнять обязанности жреца высокого ранга... Разве это не абсурд, не постыдная игра?!

— Государь, — возразил вельможа, — коль скоро у тебя другие обязанности, тебе следует назначить жреца высокого ранга, который будет выполнять за тебя нужные ритуалы...

Манолис почти теми же словами пытался ограничить меня.

— Ты имеешь в виду, что во всех своих поступках я должен быть подотчётен жрецам. Тогда я превратился бы в пустое место, в куклу, которая вынуждена вести себя так, как заблагорассудится тем или иным «генералам от религии», — с издёвкой сказал я, чеканя каждое слово.

Во второй половине следующего дня я отправился в Ираклион проверить, как идут работы по сооружению порта. Со мной поехала Риана. Манолис попросил взять его с собой: он собирался осмотреть тамошний храм.

Мы встретились с ним в условленное время у мола. Опускающийся вечер позолотил водную поверхность. Это было настолько впечатляюще, что мы погрузились в рыбачью лодку и велели её владельцу выйти в море. Сперва мы шли на вёслах, а затем хозяин лодки поднял парус. Нам казалось, что всё происходит во сне. Я взял Риану на руки, а у Манблиса хватило такта сделать вид, будто он не видит, что его верховная жрица вступила в контакт с мужчиной.

— Что это? — воскликнул вдруг рыбак и, приподнявшись, указал в сторону горизонта.

Мы тоже поднялись со своих мест и стали вглядываться в морскую даль.

— Там что-то плывёт! — вскричала Риана.

Рыбак направил лодку, куда она указывала. Скоро мы обнаружили обломки парусного судна. Мачта его была сломана, а паруса порваны.

— Там человек! — показала рукой Риана.

Нам казалось, что прошла целая вечность, прежде чем мы достигли обломков. В воде была девочка лет двенадцати, судорожно вцепившаяся в доску. Она казалась полумёртвой, ноги её бессильно свисали в воду, открытые глаза смотрели на нас бессмысленным взглядом — живыми представлялись только руки, удерживающие её на поверхности моря.

Рыбак осторожно направил лодку к обломкам судна, качавшимся на волнах. Манолис перегнулся за борт, а я держал его, не давая упасть в воду. Он разнял судорожно сжатые пальцы девочки и втащил её к нам в лодку. Она лежала у наших ног, не подавая признаков жизни. Моя охрана увидела с берега, что требуется помощь, и поспешила к нам на нескольких лодках.

Едва добравшись до берега, Манолис приказал солдатам повесить жертву кораблекрушения головой вниз. Он собственноручно принялся надавливать на живот и рёбра девочки, чтобы освободить её желудок и лёгкие от воды, которой она наглоталась.

Девочка оставалась недвижимой, и Манолис положил её на спину. Затем вытащил из деревянной шкатулки, скрывавшейся у него под одеждой, большое бронзовое кольцо диаметром примерно в ладонь. Взяв его в том месте, где было два небольших выступа, он принялся сосредоточенно водить им над телом девочки в разных направлениях, следуя определённому плану. Некоторое время он держал кольцо над теменем девочки, затем медленно переместил его над её лицом до сердца, немного помедлил в этом месте, после чего передвинул его к желудку. Прочитав короткую молитву, он повторил свои действия, перемещая кольцо на этот раз вдоль рук до ладоней, а под конец вдоль ног до ступней.

Ещё когда он держал кольцо над сердцем, грудная клетка девочки немного приподнялась, а при дальнейших манипуляциях она начала ритмично дышать и мало-помалу приходить в себя.

Манолис вновь поместил кольцо над сердцем девочки, и она открыла глаза, посмотрела на нас, приподнялась и тут же бросилась на колени перед Манолисом и обняла его ноги. Потом произнесла несколько слов, которых мы не поняли.

Положение спасла Риана. Она указала на себя и несколько раз внятно произнесла: «Риана». Потом указала на меня и сказала: «Минос».

Девочка поняла и, ткнув в себя пальцем, прошептала: «Мена».

— Что будем с ней делать? — спросил я.

Риана бросила взгляд на Манолиса и решительно заявила:

— Я возьму её к себе. В школе, где мы готовим жриц, у нас уже есть несколько детей. Мене будет там хорошо, я возьму её под своё особое покровительство.

На обратном пути Мену уложили на носилки, а Манолис с Рианой ехали в моей колеснице.

— Что это за кольцо? — поинтересовался я у верховного жреца. — Какой силой оно обладает?

Манолис поморщился, словно от боли.

— Ты ещё не прошёл последнего посвящения, благородный Минос, а потому и не приобщился к нашим высшим тайнам.

Я рассердился и ответил:

— И поэтому из меня делают глупца? Ну уж нет! — вскричал я. Но Риана не дала мне продолжить.

— У многих людей есть свои тайны. Они хранят их до тех пор, пока не сочтут своего преемника достаточно подготовленным. У гончара, литейщика, художника свои секреты мастерства. — Она улыбнулась и лукаво добавила: — Возможно, свои секреты есть и у иных сборщиков налогов, которым удаётся собрать дань с крестьян и ремесленников без всяких конфликтов. В любви тоже есть свои тайны. Но о них не принято говорить — они принадлежат только самим влюблённым. И это хорошо. Тайны — также достояние культов. Их необходимо хранить от непосвящённых, чтобы те не причинили себе зла. Так и воспринимай это, Минос.

— И с таким кольцом тоже связана тайна, которую мне не положено знать?

Манолис долгим взглядом посмотрел на меня.

— Риана владеет тайной кольца. Я разрешаю ей поговорить с тобой об этом. — Он выразительно взглянул на Риану, не сказав больше ни слова.

Вернувшись в Кносс, мы высадили Манолиса возле дома жрецов, и Риана увлекла меня в небольшой дворик. Шум воды в фонтане, аромат цветов пробудили в нас нежность. Взявшись за руки, мы опустились на скамью.

— Каждое живое существо, Минос, обладает энергией — мы называем её жизненной силой, — начала Риана. — Этой энергии может быть в избытке, если её беречь и приумножать, и наоборот — она может быть растрачена, и тогда её не хватает. Больной испытывает слабость именно из-за нехватки жизненной силы...

— А можно её увеличить?

Она кивнула.

— Разумеется, любимый. Существуют видимые и невидимые источники такой энергии. Они могут быть даже искусственного происхождения. Жизненная сила — это ощущение счастья. Добиться его можно с помощью вина или других возбуждающих средств. Росту жизненной силы помогает вера в богов. Если больной взывает к богам, прося помощи, он получает её. Чем усерднее он молится, чем больше верит в помощь богов, тем скорее избавится от того, что снижает его жизненную силу.

— А какое отношение имеет ко всему этому кольцо?

— Наш организм таит в себе немало загадок. Когда-нибудь их, наверное, разгадают. В некоторых рудниках добывают руду, обладающую силой, способной притягивать мелкие металлические предметы. Встречаются рыбы, которые, защищаясь, выделяют через хвост некую энергию, вызывающую паралич. Скрытая в нас жизненная сила подобна силе, присущей этим рудам или энергии рыб, поражающих хвостом человека. У Манолиса есть хрустальный шар. С его помощью он может привести человека в такое состояние, что тот подробно описывает место своего рождения, хотя и покинул его совсем маленьким ребёнком.

— И это кольцо тоже обладает такой силой? — спросил я.

— Есть люди, умеющие лечить руками. Они делают ими определённые движения над телом больного, и тогда больной расслабляется, спазм исчезает, и боль, вызванная им, проходит. Это кольцо подобно исцеляющей руке. Оно поглощает слабую жизненную силу больного, увеличивает её во много раз и при движениях кольца над телом возвращает назад. — Она нежно посмотрела на меня. — Вино бодрит, исцеляющая рука придаёт силу, а кольцо улавливает жизненную энергию, концентрирует в себе, а затем возвращает. Проверь на себе, любимый... Допустим, у тебя болит голова или какая-нибудь мышца. Проведи по больному месту пальцем. Когда обнаружишь точку, где боль особенно сильна, нажми на неё кончиком пальца, и через несколько мгновений она исчезнет. Однажды я наблюдала, как крестьянин лечил заболевшего вола. Он сильным нажимом водил по животному тыльной стороной ножа. И такое энергичное поглаживание устраняло болезнь. Так и Манолис, совершая кольцом круговые движения, вернул девочке утраченную жизненную силу. Вот и всё. — С этими словами она вновь взяла меня за руку, словно желая зарядиться моей энергией.

Немного поразмышляв, я опять задал вопрос:

— Тогда я не понимаю, для чего делать из кольца тайну? Не для того ли Манолис окружает тайной самое естественное дело, чтобы в нужный момент показать себя человеком, обладающим способностями мага? Тогда эта тайна не более чем обман.

— Нет, дорогой, скорее в ней величайшая мудрость. Есть лекарства, которые помогают только больным: если давать их здоровым людям, те могут погибнуть. Чтобы лечить этим кольцом больного, требуется опыт и незаурядная интуиция.

— Оно помогает людям, которые находятся на грани смерти?

— Да, любимый! Нужно знать, болен человек или здоров, и досконально владеть тайной этого кольца. В руках непосвящённого оно может причинить немалый вред, а может и убить.

— Убить? — насмешливо переспросил я.

— Да, Минос, — серьёзно подтвердила Риана. — Если водить кольцом над телом больного неверно, можно настолько нарушить ток энергии, приводящий в движение сердце, что человек умрёт. Кольцо несёт в себе ещё одну тайну, — прошептала она. — Если его правильно использовать, можно преобразовать низшую энергию в творческую. Оно всегда излучает ту энергию, какую в него вкладывают. Если кольцо попадает в руки дурного человека, он только умножит свою негативную энергию за счёт кольца и сделается ещё хуже. Тогда он способен стать разрушителем. Если ты вложишь в это кольцо любовь, то и отдашь любовь и сам наполнишься любовью. Теперь понимаешь, милый, почему посвящённые жрецы так хранят свои тайны и передают их только особенно подготовленным собратьям? Ведь и врачу, и литейщику, и гончару необходимо соответствующее образование. И вот что мне хотелось бы ещё добавить: кольцо не только улавливает ничтожную энергию больного и возвращает её усиленной, но свою собственную энергию добавляет и жрец, который им манипулирует. Девочка получила заряд жизненной силы и избавилась от своего прежнего состояния. Манолис правильно воспользовался кольцом, передал с его помощью ту энергию, которая была необходима.

Я спросил:

— Значит, Манолис сообщил кольцу и какую-то свою энергию?

— Да, свою волю. — Она заметила с лукавой улыбкой: — Некоторые даже не догадываются, что у них есть воля. Задай вопрос образованному человеку, как людям удаётся ходить. Он ответит, что для этого надо сокращать мышцы ног, которые и приводят в движение сначала одну, а затем другую ногу. А что заставляет сокращаться мышцы?

— Воля, — ответил я.

— Правильно. Если ты чего-то захочешь и потом делаешь это, то даёшь задание дремлющей в тебе силе. Поэтому люди должны прилагать усилия для укрепления и воспитания своей воли. С силой воли тесно связана сила мысли. Её тоже необходимо развивать и стремиться направлять на благие дела. А это обязанность жриЦ и жрецов. Поскольку сила нашей мысли имеет божественно-творческую природу, то цель, к которой она стремится, — бог.

Наступил вечер. Я ещё раньше вызвал к себе нескольких высших чиновников, намереваясь поговорить с ними о создании системы орошения с помощью ветряных насосов. Первые испытания дали превосходные результаты. Я сказал, что создам сотни подобных механизмов и вскоре поля будут приносить хорошие урожаи.

Чиновник, к которому я особенно благоволил, поднял руку.

Получив разрешение говорить, он с похвалой отозвался о моих планах орошения полей, потом принялся расхаживать взад и вперёд. Наконец он остановился.

— Минос, — начал он, — государь, твоя идея хороша, даже великолепна, однако напоминает повозку, лишённую колёс.

— Что ты хочешь этим сказать? — удивился я.

Чиновник замялся.

— Говори, — подбодрил я.

— Видишь ли, больших урожаев крестьянам не собрать. У каждого всего пара рук. Пашни плохо ухожены, потому что у крестьян не хватает сил. — Разволновавшись, он снова принялся ходить по комнате. — Нам нужно больше рабов, Минос. Что такое судно без команды? Зачем иметь золотой рудник, если его нельзя эксплуатировать? К чему этот фантастический способ орошения полей за счёт ветряных насосов, если земля тут же не ответит хорошим урожаем? Народ просит тебя о помощи, государь! И ты в состоянии быстро оказать её, незамедлительно отправив несколько судов на захват рабов.

«Рабы, рабы, опять эти рабы», — крутилось у меня в голове, не давая покоя. Мог ли я уклониться от этого требования?

Я приказал позвать Кладиссоса и, когда он предстал передо мной, дал ему все полномочия. Моего личного советника Прокаса я назначил министром по делам рабов. Он был мне другом и поэтому прекрасно знал, чего мне стоит причинить страдания ливийцам...

— Будь милосерден, — напутствовал я его. — Распределяй рабочую силу разумно. Следи за тем, чтобы с рабами обращались как с людьми и не доводили до уровня животных!

Спустя несколько дней корабли отправились в плавание. Уже первому из парусников повезло, и он доставил полторы сотни рабов.

Может быть, память о жреце, отдавшем за меня жизнь в руднике, повлияла на моё решение, но, как бы то ни было, я приказал Прокасу направить этих рабов преимущественно на рудники. Серебро ценилось в Египте дороже золота, и мы теперь вели оживлённую торговлю серебром, поставляя также и медь, и свинец, и различные полудрагоценные камни.

Вскоре вернулись второй и третий корабли. Прокас направил новых рабов на верфи, и на четырёх верфях одновременно были заложены четыре судна.

Рабов, доставленных остальными судами, Прокас определил в сельское хозяйство. Сразу повысились урожаи. Спустя несколько месяцев на рынках появились самые разнообразные продукты: мясо, зерно, овощи и фрукты. Когда я, переодевшись, бродил по рынку, повсюду видел улыбчивые, радостные лица. Какой-то крестьянин, торговавший бобами, заметил, обращаясь ко мне:

— Ты радуешься, господин...

— Радуюсь, — ответил я. — Я доставил радость другим, и теперь она возвращается ко мне...

Когда я вновь оказался во дворце, слуга доложил, что прибыл посланник Финикии и просит разрешения побеседовать со мной. Заинтересованный, я поспешил в тронный зал. Я испытывал уважение к народу Финикии. Она была для нас важным поставщиком сырья, и я теперь был готов предложить ей помимо продовольствия и другие товары.

Я подумал, что сорок лет назад, когда началось землетрясение, многие критяне бежали из страны. Частично они осели в Пелопоннесе, частично на островах, но многие обрели новую родину в Финикии. По мере того как Крит приходил в упадок и терял влияние в восточной части Средиземного моря, Финикия стала осваивать порты и торговые пути, что привело к её расцвету. Угарит, Библ, Сидон и Тир сделались самыми крупными торговыми центрами Финикии.

Я сразу же проникся доверием к финикийскому посланнику, у него был умный взгляд и честное лицо. Рапану было очень много лет, поэтому я предложил ему присесть.

— Я недостоин такой чести, — скромно ответил он. — Ты мудр, благородный Минос. Твои законы вызывают восхищение. Почти за двадцать лет, что ты правишь на Крите, тебе многое удалось восстановить.

— Ты весьма учтив, — ответил я, поблагодарив его за добрые слова. — Однако у нас всё ещё есть местности, настолько отравленные вулканическим пеплом, что продолжают оставаться бесплодными. Нам потребуется ещё много лет, — добавил я, — пока все пахотные земли станут давать высокие урожаи.

— У тебя умелые ремесленники, — похвалил он. — Твои гончары трудятся без устали, да и кожевенники, ткачи и красильщики поставляют изделия, пользующиеся огромным спросом.

— Я собираюсь улучшать дороги и хочу строить больше судов. — Чтобы заинтересовать его, я добавил, что в портовых складах растёт количество товаров и Крит готов поставлять различные виды масла, вина, пряности и медикаменты. — Мы предлагаем теперь оливки и консервированную рыбу, расфасованные в амфоры, и зерно, бобовые культуры и миндаль в мешках. Я могу поставлять даже доски и балки. Наша керамика высоко ценится повсюду, сокращать её производство мы не собираемся. Переживает расцвет и выпуск оружия — мне кажется, во многих городах скоро станет хорошим тоном приобретать критские мечи, кинжалы, шлемы, щиты. И очень большой популярностью пользуются украшения из золота, изготовленные нашими мастерами.

Финикиец благодушно улыбнулся:

— Во многих прибрежных странах даже одеваются, как на Крите. Министр фараона Тутмоса возвёл себе дом по образцу ваших и украсил его самыми прекрасными изделиями твоего острова. Теперь он строит себе гробницу и намерен убрать её изделиями твоих искусных мастеров.

После небольшого завтрака посланник вновь завёл разговор, а я следил за его живыми чёрными глазами, сверкавшими умом и юмором. Рапану рассказывал о своих богах, о человеческих жертвоприношениях и храмовой проституции. Его слова оказывали на меня какое-то магическое действие: мы прекрасно понимали друг друга, будто родные братья.

До поздней ночи мы спорили, то и дело возвращаясь к проблемам торговли и судоходства. Чтобы польстить мне, финикиец сказал, что я теперь не только царь Крита, но и повелитель всех морей.

Засмеявшись, я бурно запротестовал.

— Мы не стремимся завоевать владычество на море, даже если многим так представляется. Мы хотим торговать и, создавая повсюду торговые пункты, конкурируем с вами — искушёнными торговцами. Если на некоторых островах и в кое-каких городах мы и добились заметного успеха, то это от умения отдельных торговцев. Многие из них используют в качестве своих агентов братьев и сыновей. Те поселяются' в торговых центрах и женятся на уроженках этих мест. — Я усмехнулся, заметив, что у критских мужчин неплохой вкус и они, несомненно, возьмут в жёны самых красивых женщин. — Добавь сюда усердие — и вот уже критский торговец становится первым среди прочих. Так обстоит дело. Нельзя сбрасывать со счетов и тот факт, что наши суда и наши моряки лучше египетских. Египетским торговцам никогда не удавалось добиться прочных позиций в странах Средиземноморья.

Мы не захватываем островов вплоть до вашего побережья, а защищаем их и создаём торговые опорные пункты.

— Ты доволен? — спросил посланник.

Я улыбнулся.

— То, что несколько лет назад представлялось недостижимым, сейчас становится повседневным делом. Мои суда доставляют из Египта даже длинношёрстных обезьян. Многие семьи теперь считают, что, приобретая их в качестве домашних животных, они демонстрируют своё благосостояние.

Финикиец снова и снова возвращался к вопросу о моём мнимом владычестве на море. Может быть, он завидовал моим успехам в торговле?

— Знаешь, — сказал я, — мы рассматриваем море как мост, соединяющий нас с другими народами. Благодаря моим ветряным насосам мне удалось осуществить дополнительное орошение плодородных земель. Мы возделываем земли, выращиваем скот, используем леса; мы ведём оседлый образ жизни и любим свою родину. Мы не стремимся становиться завоевателями — мы добиваемся благосостояния. У нас любят танцевать. Мне всегда доставляет удовольствие наблюдать, как самозабвенно люди танцуют.

Когда посланник завёл речь об интригах финикийских жрецов, я признался, что тоже опасаюсь своих жрецов, потому что они могут ограничить мою свободу в принятии решений.

— Знаешь, Рапану, — сказал я, — я всегда разрабатывал свои законы с чистым сердцем и чистой совестью. Но это меня не удовлетворяет — я хочу сделать их ещё совершеннее.

— Благородный Минос, — ответил он. — Путь каждого человека предопределён, никому не уйти от своей судьбы. Но если бы ты, несмотря на своё негативное отношение к тайным знаниям жрецов, воспользовался бы ими в собственных интересах, тебе удалось бы принимать ещё более справедливые решения, потому что ты знал бы истинные настроения людей. Душевного равновесия, без которого невозможно быть справедливым, ты достигнешь только в том случае, если добьёшься слияния с космосом.

— Боги помогут мне, — уверенно заявил я.

— Их благосклонность ты завоюешь опять-таки с помощью тайных знаний. Каждому человеку приходится изо дня в день бороться со злыми силами, а тебе, царю, особенно. — Он закрыл глаза, словно грезил. Потом опять заговорил: — Все мы, благородный Минос, должны страдать, и мы обязаны с достоинством переносить эти страдания, поскольку без них невозможны зрелость и продолжительное счастье. Звёзды говорят мне, что тебе суждено ещё немало страдать. Эти страдания станут пробным камнем твоей души, и ты познаешь, что есть добро и что есть зло. Ты научишься отличать мудрость от глупости.

Мне всё больше казалось, что финикийский посланник — мой брат. Мы сидели друг против друга за праздничной трапезой, и я начал расспрашивать его о жизни.

— Ты родом из Финикии... — начал я.

Посланник помолчал, а потом отрицательно покачал головой.

— Мой царь, Хаггусили, да хранят его боги, хетт.

— Я считал, что ты финикиец? — удивился я.

Старик тонко улыбнулся:

— Моя родина — Угарит, так что по рождению я — финикиец. Однако отец нашего царя сделал нам так много хорошего, что мы охотно пошли под его власть, и видим в многочисленном хеттском народе не поработителей, а своих друзей. Я служу по убеждению и из чувства благодарности хеттскому народу. — Он опять выразительно посмотрел на меня. — Народы средиземноморских государств начинают представлять всё большую опасность. Возможно, уже через несколько лет нужно будет принимать какое-то решение. Неплохо, благородный Минос, если бы наши народы стали союзниками.

— Вы пользуетесь другой письменностью? — спросил я через некоторое время.

Посланник кивнул.

— У вавилонян мы позаимствовали клинопись, однако усовершенствовали её, — с гордостью заметил он.

— Ведь ты — из Угарита, — повторил я.

— Собственно говоря, из Хаттусаса. Его порт очень важен для нашей торговли, и я нередко бываю там со специальной миссией. Знаешь, — подчеркнул он, — Угарит поддерживал тесные связи с Критом ещё до катастрофического наводнения.

Некоторое время мы ели и пили молча.

Я первым нарушил молчание:

— В Угарите есть дворец?

— Да. Он раскинулся на большой территории. В нём семь входов и более семидесяти помещений. А ещё в Угарите открыта школа письменности.

— Школа письменности, — повторил я. — Она финикийская или хеттская?

— Этот вопрос делает тебе честь, благородный Минос, он говорит о том, что ты улавливаешь разницу. Наша школа — пример слияния народов и их языков. Ученики отбираются очень придирчиво: им предстоит изучить не только грамматику, но и самые разнообразные способы написания. Мы, естественно, заботимся о своём финикийском языке, но и о языке хеттов тоже. Аккадский язык[20] — это язык религии и дипломатического общения со странами Междуречья. Не менее важен для нас и египетский, потому что это язык самого крупного торгового партнёра.

— Вы пишете, вероятно, как и мы, на глиняных табличках. И это замечательно, — серьёзно заметил я.

Встретив его вопросительный взгляд, я пояснил, что глиняные таблички в большинстве случаев неподвластны времени и расскажут потомкам спустя тысячу с лишним лет о жизни хеттов и финикийцев.

— И о микенцах, — добавил он.

— Надеюсь, только хорошее? — пошутил я.

— И да, и нет... Микенцы возвели внушительные дворцы, проложили немало дорог, мостов и соорудили огромные купольные гробницы. Для этих работ им требовались рабы. Не знаю, откуда ты, благородный Минос, берёшь рабочую силу для расширения портов, восстановления дворцов на Крите. Твои родственники на материке видят в работорговле, прости мне такой вывод, весьма прибыльное дело.

Да и твои пиратские суда нередко приходят к нам и увозят жителей в рабство...

— Я посылал их только в Ливию... — попробовал оправдаться я.

Он кивнул и напомнил, что ведь у меня есть ещё брат.

Когда мы с ним прощались, было уже далеко за полночь.

Солнце позолотило бычьи рога, украшавшие дома жителей. Уже несколько часов на улицах и площадях толпились любопытные, собравшиеся поглазеть на пышную церемонию возведения Рианы в достоинство царской жрицы.

Я оказал ей честь, исполнил возле священного ковчега обязанности носителя даров. Потом во главе торжественной церемонии я сопровождал Риалу в тронный зал дворца и почтительно просил её занять место на троне рядом с собой, ибо прошедшее посвящение делало её теперь перед богами моей женой.

Мы оба были взволнованны, её глаза светились, словно в каждую клеточку её тела вселилась Великая богиня, словно она сама была Великой Матерью.

Ритуал сблизил нас, но тем не менее мы с ней оказались дальше друг от друга, чем когда-либо прежде. Здесь, во дворце, она была теперь царской жрицей, однако свой дом ей разрешалось покидать только в сопровождении нескольких жриц.

Я почти не сводил глаз с Манолиса. Ведь это именно он подал эту мысль сделать Риану царской жрицей. Сколько я ни размышлял, какую цель он преследовал, ни одного довода против него не находил. Поскольку главенствующая роль в культе принадлежала жрицам, возвышение Рианы могло иметь последствия, которые во многих случаях будут ему наверняка не по душе. Я спрашивал себя, не стремится ли верховный жрец благодаря этому шагу расположить меня к себе? А может быть, во время мистерий происходило что-то такое, что могло стать опасным для Манолиса и неудачу он теперь рассчитывал приписать Риане? А что, если это возвышение имело целью повредить Риане и способствовать её устранению?

Не знаю, что послужило причиной, то ли эти мучительные для меня вопросы, то ли полнолуние, но в ту ночь я не сомкнул глаз, ворочаясь с боку на бок. Убедившись, что сон ко мне не идёт, я поднялся со своего ложа и принялся расхаживать взад и вперёд, решив убить Манолиса, если окажется, что возвышение Рианы служило для него средством подчинить её своему влиянию.

Лучи солнца, залившие утром мою спальню, не принесли мне успокоения. Аппетит совершенно пропал, и я не мог взять в рот ни крошки. Чтобы немного отвлечься, я поехал в Ираклион, свой главный порт. Мне хотелось самому посмотреть, достаточно ли быстрыми темпами продвигаются там строительные работы. Этот порт был мне особенно нужен, поскольку располагался одинаково удобно для торговли со странами к северу, к западу и к востоку от Крита.

Убедившись, что строительство идёт успешно, я присел на один из обтёсанных каменных блоков, громоздившихся на берегу и предназначенных для сооружения мола, которому предстояло надёжно защитить гавань от морских волн.

Странное беспокойство не покидало меня. Через некоторое время я заметил невдалеке ребёнка, который, встав на колени, ловил каракатицу. Поймав её, он ударил свою добычу о камень, как это делает прачка, стирая бельё. Положив животное на камень, мальчуган принялся мять его и тереть, пока не выступила и не потекла, пузырясь, в воду тёмно-серая жидкость. Ребёнок раз за разом погружал мёртвую каракатицу в волны и тёр её на камне. Маленькому критянину было, наверное, лет девять-десять, а он уже умел ловить моллюсков, чтобы помочь родителям приготовить неплохой обед.

Я залюбовался им. До меня долетали крики носильщиков и возниц, торговцев и покупателей. Блеяли козы и овцы, раздавалось кудахтанье кур[21]. Неожиданно налетевший с моря свежий ветер принёс облегчение. Он оживил меня, и я стал жадно ловить запахи порта. Пахло жареной рыбой, лекарственными травами, илом и разного рода отбросами.

Услышав громкие голоса, я обратил внимание на торговца, возмущавшегося двумя носильщиками, которые разбили амфору с эфирными маслами. Они предназначались для втирания в тело и представляли для торговца несомненную ценность. И вот теперь черепки амфоры лежали на земле, а её содержимое распространяло вокруг великолепный аромат.

Я поднялся с каменной плиты и направился вдоль строящихся стен, которые приказал возвести для того, чтобы противостоять нападению пиратов.

Когда я возвратился в Кносс, близилась ночь. Я с удивлением заметил, что мой раб, завидев меня, поспешил спрятаться, а между тем опасаться ему не было причин, потому что я был им очень доволен. Вдоль коридора, который вёл в мои покои, шла Сарра. При виде меня она на мгновение застыла на месте, а потом убежала, словно гонимая страхом.

Во дворе стоял Манолис. Сарра промчалась мимо него, что-то крикнув на ходу, он развернулся и быстро зашагал по направлению к храму.

Меня охватил непонятный страх. Что могло произойти? Что от меня собирались скрыть?

В мою комнату вошла Дурупи. Неделю назад её брат дал согласие, чтобы она стала моей наложницей. Все любили её за весёлый нрав, но теперь у неё был такой вид, будто она больна.

Я вопросительно уставился на неё, и она всхлипнула. Голос прерывался от сдерживаемых слёз:

— Я не могу, не могу!.. Почему именно мне суждено причинить тебе такую боль?

— А что случилось? — взволнованно спросил я.

— Риана, которую ты так любишь, пришла ко мне в надежде поговорить с тобой. Я сказала, что ты в Ираклионе. Она выглядела очень озабоченной и усталой, и я предложила ей мою постель. Несколько раз я заглядывала, хорошо ли она спит. Увидев, что глаза её закрыты, я сразу же затворяла дверь. Когда спустя несколько часов я пришла разбудить её, она лежала скорчившись в какой-то странной позе. Я подошла ближе и тогда заметила её...

— Кого?

— Змею, — выдавила она.

— И что же? — простонал я.

— Риана была мертва — она умерла от укуса змеи. Мы отнесли её в храм.

Мне казалось, что весь мир рухнул. Я плакал и пил, пил и плакал — дальнейшая жизнь представлялась мне бессмысленной. Несколько раз меня обступали люди и пытались заговорить со мной. Но я не видел и не слышал их. Я не переставая кричал: «Нет! Нет!» — и царапал побелевшими пальцами своё ложе.

Вино подарило мне несколько часов сна. Едва я проснулся, как увидел Манолиса.

— Мы все безутешны, благородный Минос, — горевал он. — Я позабочусь, чтобы её похоронили по-царски. Укажи мне место её последнего упокоения.

Мои мысли обратились к судну, которое доставило меня на Крит. Оно называлось «Толос».

— Пусть Риану погребут с подобающими почестями в толосе.

Я распорядился призвать всех министров. Когда они собрались, я приказал в присутствии Манолиса:

— В случае моей смерти погребение должно состояться в толосе Ахарны. Там следует незамедлительно соорудить дополнительную камеру и со всеми почестями, подобающими жрице, похоронить в ней Риану. — У меня не было сил продолжать. Но, взяв себя в руки, я едва слышно произнёс: — Потом замуруйте эту камеру, чтобы никто не мог видеть умершую и нарушать её покой.

Я снова принялся мучительно размышлять, кто мог быть этот человек, при помощи змеи опять лишивший меня той, к кому я был сильно привязан. Может быть, убить намеревались Дурупи и Риану смерть нашла чисто случайно? Этот вопрос так угнетал меня, что я велел позвать Дурупи. Неужели всё, даже жизнь и смерть, до такой степени зависят от воли случая, что ядовитая змея могла отправить человека в царство теней «по недоразумению»?

Верховный жрец помогал мне допрашивать Дурупи. Он высказал подозрение, что девушка, может быть, сама спрятала в своей постели змею и сделала это исключительно из ревности. Спустя примерно час мы выяснили, что змея предназначалась Риане, потому что её сунули в постель Дурупи перед самым обедом. Днём Дурупи никогда не ложилась, и змея вряд ли оставалась бы под покрывалом, она бы непременно уползла.

— Кто знал, что Риана ляжет в твою постель? — задал я вопрос.

Дурупи после долгого раздумья едва слышно ответила:

— Во-первых, я. К тому же я предупредила слуг и рабов, чтобы они не заходили в мою комнату, потому что Риана устала и хочет немного отдохнуть. — Подумав ещё немного, она добавила: — Знали об этом и все женщины в доме, стало быть, и те, что вхожи в твои покои.

Потратив несколько часов на допрос всех подозреваемых, мы так и не пришли ни к какому выводу. Расстроенный и сбитый с толку, я отправился к Пасифае, чтобы известить её о смерти Рианы, но её рабыня сказала, что госпожа ещё утром уехала в Фест навестить генерала Тауроса, который собирался показать ей летний дворец в Пелкине.

Почему меня не беспокоило, что моя жена всё больше времени проводит в обществе этого человека? Почему я испытывал даже некоторое облегчение от этого?

Когда я в сопровождении нескольких высших сановников прибыл в Ахарну, был уже почти вечер. Толос находился в Фурни. Большая группа рабов заканчивала приготовление дополнительной камеры в толосе.

Манолис назначил торжественное погребение Рианы на следующий день...

Вернувшись во дворец, я приказал принести две небольшие амфоры с вином. Я пил и то и дело повторял вслух:

— Кто убил Риану? Где искать убийцу? Почему и ей было суждено умереть от укуса змеи?

Чем больше я пил, тем громче звучали мои вопросы, а под конец я вообще перешёл на крик. Никто мне не ответил... Я рассердился и успокоился только тогда, когда, окончательно захмелев, опустился на пол.

К Фурни, некрополю Ахарны, тянулась длинная вереница колесниц, всадников и паломников. Улицу, по которой она двигалась, обступили со всех сторон любопытные. Погребальную церемонию распорядился открыть верховный судья, который накануне контролировал сооружение дополнительной камеры в толосе.

Жрицы исполняли ритуальный танец, музыканты играли, плакальщицы голосили и рыдали.

Привели жертвенного быка. Его связали и уложили на жертвенный стол. Орудия убийства и предметы культа лежали наготове. Среди них находились кинжал, топор и чаша для собирания крови.

Вначале быка оглушили ударом топора, затем жрец перерезал ему горло. Возле жертвенного стола стоял человек, негромко наигрывающий на флейте. Торжественно отделили от туловища голову убитого быка, и теперь музыка зазвучала со всех сторон.

Меня с почётом проводили в дополнительную камеру, где уже находился ларнакс, глиняный саркофаг. В него жрицы заранее уложили тело Рианы. Её одеяние было обшито жемчугом. Волосы украшала спираль, на руках красовались браслеты, а на пальцах — кольца.

После того как под торжественное песнопение ларнакс накрыли крышкой, в углу камеры, смотрящем на юго-восток, поставили десять бронзовых сосудов с пищей, необходимой усопшей на время путешествия в иной мир. Под саркофаг, стоящий на четырёх ножках, поместили ещё три бронзовых сосуда. Вдоль западной стены поставили несколько глиняных кувшинов с дорогим вином.

Прощаясь с Рианой, жрицы сделали ей знак рукой и возложили на закрытый саркофаг жемчужины, золотые ожерелья и два золотых кольца, чем очень тронули меня.

Риане была оказана ещё одна честь: жрецы собственноручно замуровали вход в камеру и вставили в отверстие стены ещё кровоточащую бычью голову.

Я знал, что быка приносят в жертву только божеству, значит, тем самым Риану возвысили до богини. Отрубленная голова жертвенного быка должна была явиться символом принесённой жертвы как для умершей, так и для богов.

— Царскую жрицу очень уважают, — шепнула одна женщина другой.

— С чего ты взяла? — удивилась та.

— Ну как же? Все одеты в те цвета, которые полагается носить по торжественным дням. Разве ты не видишь? Жрецы — в белом, солдаты — в красном, крестьяне и скотоводы — в чёрном, а ремесленники — в зелёном.

Я чувствовал, что в ближайшие недели буду доставлять своим приближённым всё больше неприятностей. Не оттого ли, что много пью, часто прихожу в ярость и в результате становлюсь несправедлив?

Ни днём, ни ночью мне не давал покоя вопрос: кто же мог так ненавидеть Риану, чтобы решиться на убийство? Кто выиграл от её смерти?

Собственно говоря, только Дурупи и Сарра...

Когда мне не спалось, я постоянно разговаривал с Рианой. Мне казалось, она стоит передо мной как живая. Я видел её глаза, её волосы, её губы. Мне чудилось, что я вижу её руки, которые умели так успокаивать, и слышу её голос. Однажды я спросил, что за человек Манолис, она ответила:

— Он — критянин и любит Крит. Он любит всё, что помогает Криту обрести счастье. А всё, что может навредить Криту, ненавидит. Он стремится превратить Кносс в центр всеобщего религиозного возрождения. Он призывает восстановить все храмы и культовые пещеры. Он много разъезжает по городам и деревням, не гнушается самым мелким торговцем, ремесленником, самым захудалым крестьянином и пастухом. Где бы он ни оказался, он не устаёт восхвалять богов и охотно даёт людям за готовность служить богам любые обещания, хотя потом, когда добивается своего, часто не выполняет их... Одному крестьянину он пообещал каждый день приносить за него жертвы, если тот отдаст свою дочь жрицам или отпустит сына служить богам, и не сдержал слова. Он отнял у вдов пашню, которая была для них единственным источником существования, обещая взамен свою помощь, однако, очутившись спустя несколько недель в том же месте проездом, даже не поздоровался с ними...

Мне вспомнилось, что она не раз говорила мне: верховный жрец не прочь стать царём Кносса и всего Крита.

Беспокойство не оставляло меня, так что после погребения Рианы я много дней и недель бродил по дворцу, заводя разговоры с чиновниками, слугами и рабами.

Чтобы отвлечься, я заглянул к гончарам, удивляясь, как быстро им удаётся сделать из куска глины прекрасное блюдо.

Потом зашёл к специалистам по обработке кожи. Они изготавливали немало изделий, начиная со щитов и кончая кузнечными мехами.

Не пропустил я и мастерскую, где делали печати. Почти поголовно неграмотное население использовало печати вместо подписей, а также для удостоверения свой личности. По мере расширения торговли спрос на геммы неуклонно возрастал. Я стремился добиться от гравёров изготовления печатей, которые стали бы столь же ходовым товаром, как и до наводнения, тем более что критяне преуспели в этом искусстве.

Вскоре я возобновил свои поездки с инспекционными целями, избрав на этот раз несколько селений в горах.

Однажды я остановился на отдых в небольшой деревушке, и меня пригласил к себе в дом какой-то старик. Я знал непреложность закона гостеприимства и никогда не отказывался от подобных приглашений.

Я очутился в небольшом помещении без окон, свет проникал в него только через дверной проем. У стены стояли две небольшие скамейки и стол. На противоположной стороне находился сложенный из кирпича очаг. Постелью служил брошенный на доски соломенный тюфяк.

Почти священнодействуя, старик крестьянин положил в очаг два полена, сделав это с таким расчётом, чтобы занялись только их концы. Дождавшись, пока разгорится небольшое пламя, он поставил на него горшок с овощами, сдобрив их несколькими каплями масла. Как только кушанье было готово, он тут же загасил огонь: дрова по-прежнему стоили дорого и их приходилось экономить.

Я ел вместе с хозяином, похваливая угощение. На десерт он подал несколько семян кунжута, и я, в угоду ему, делал вид, будто наслаждаюсь сладостью растения.

Выйдя на улицу, я увидел одних мужчин. Сбившись в кучки, они толковали о дурных предзнаменованиях, ожидая вскоре нового ужасного землетрясения или, как предсказывали жрецы, страшного наводнения. Какой-то древний старец мрачно предрёк:

— Чего доброго, боги снова расколют остров Каллисто...

Один торговец возбуждённо рассказывал о встреченной им толпе прокажённых с обезображенными лицами и лишёнными пальцев руками. Несчастные с мольбой протягивали к нему свои изуродованные болезнью конечности.

Я вернулся во дворец. По дороге к тронному залу передо мной вырос Манолис. Он жаловался, что я до сих пор не дал ему ни одного раба.

Немного позже слуга доложил о том, что верховный судья настойчиво просит принять его.

— Что скажешь? — спросил я судью.

— Я лишился покоя, благородный царь. Расположение звёзд не сулит ничего хорошего, и со времени того страшного наводнения боги всё ещё не проявляют к нам своего расположения. Не знаю, может быть, дело в жрецах?

— Говори дальше! — заволновался я.

— Несколько дней назад произошло необычное событие, причём сразу в нескольких местах. Только боги могут толкнуть людей на такое...

— Рассказывай, что случилось! — приказал я.

— В одной деревне крестьянин убил свою жену и всех детей, а потом утопился в священном пруду. Похожие несчастья произошли в Ахарне, Камаресе и в других местах.

— Эти люди были больны?

Чиновник замялся:

— Нет, думаю, они уже больше не могли так жить...

— Может быть, здесь моя вина?

— Как тебя понять, государь?

— Им приходилось платить большие налоги. Может быть, крестьяне меньше страдали бы от голода, если бы налоги были ниже? Более трёх десятков судов привезли мне рабов, однако мне пришлось направить их на рудники, в помощь гончарам и кожевенникам, которые выпускают товары для торговли. Если бы я дал рабов крестьянам, жить им стало бы наверняка легче. Всю партию рабов с одного корабля я передал в мастерские, которые в больших количествах поставляют мне ветряные насосы. Получили рабов и крупные имения...

— Ты мудр, повелитель, мы все убеждены в этом, — польстил судья.

Я досадливо поморщился.

— Государь, — робко продолжил он, заметив моё недовольство, — самоубийства совершаются всё чаще.

Я не нашёлся, что ответить.

— И много ещё таких неприятных фактов? — спросил я. — Говори правду. От жрецов мало что можно узнать — они недовольны, потому что я не дал им рабов.

— Везде неспокойно. Люди всё чаще высказывают своё возмущение, — рассказывал он. — Похоже, народ охватила эпидемия какой-то непонятной болезни.

— Оставь этот пафос, — охладил его я. — Будь правдив, мы оба знаем: жрецы недовольны мною и подстрекают народ. Особенно преуспел в этом Манолис. Он распространяет ложь, будто я отвергаю критских богов и караю каждого, кто продолжает в них верить. — Помолчав немного, я испытующе посмотрел на судью: — Если уж я требую от тебя правды, то буду искренен и сам. В обвинениях верховного жреца преобладает ложь, однако есть и некоторые действительные факты. Мы, микенцы, чтим Зевса как своего главного бога, здесь поклоняются Загрею. Это один и тот же бог, но только под разными именами. Я стремлюсь объединить мир греческих и критских богов. Признаюсь, это даётся мне нелегко. — Я принялся расхаживать взад и вперёд по комнате, пытаясь успокоиться. — Если я намерен слить греческие роды с критскими, если хочу создать единый народ, я должен объединить и мир богов. И в этом не все критские жрецы со мной заодно. Они сопротивляются, и это мешает делу. Тут они ничем не отличаются от гончаров, которые отказываются использовать гончарный круг, от крестьян, ломающих с трудом нажитые бочки для воды, чтобы доставать её из грязных луж. Почему жрецы против единого мира богов? Для чего в погоне за властью они придумывают новые мистерии и тем подстрекают народ? Почему они противятся преобразованию символа веры? К чему это бессмысленное противостояние? За исключением имён мир богов не претерпел бы никаких изменений. Богиня луны и впредь будет Великой Матерью.

— Да, государь, — почти испуганно ответил судья, — жрецы недовольны тобой. Возможно, они натравливают народ на тебя, но...

— Ничего не приукрашивай, — подбодрил я, приглашая его продолжать. — Не следует искажать факты.

Верховный судья согласно кивнул, но не сумел скрыть огорчения, словно в том, что народ всё активнее выступает против меня, была его вина.

— Несколько дней назад взбунтовались рабочие медных рудников в Элиросе, Зиртакосе, Канданосе и Пелкине. В горах Ида несколько крестьян убили сборщика налогов. Я мог бы долго перечислять тебе названия мест, где отмечены нападения на царские склады и убийства управляющих. В золотом руднике близ Кидонии работавшие там заключённые избили надсмотрщиков и разбежались.

— А мог бы ты указать причины этого возмущения народа? Одну мы уже знаем: народ подстрекают жрецы. А кроме этого?

— Я могу назвать две, — сказал судья, озабоченно глядя на меня.

— Целых две?

Верховный судья утвердительно кивнул.

— Во многих долинах народ продолжает голодать. К тому же много бесчестных и продажных чиновников. Повсюду обман. — Он вздохнул. — Люди вынуждены воровать, лгать и обманывать, чтобы как-то прожить.

— Что я могу сделать? — спросил я.

— Виновных нужно наказать, но голода ты этим не победишь. Крестьянам необходима твоя помощь, благородный Минос. Они трудятся в поте лица, выбиваясь из сил, но еле сводят концы с концами.

— Что мне нужно сделать? — повторил я.

Верховный судья беспомощно пожал плечами.

— Нам срочно требуются рабы, чтобы они помогали крестьянам. И, — он виновато посмотрел на меня, — ты должен снизить налоги. Они непомерно высоки.

— Но я хочу сделать Крит сильным государством, хочу властвовать на море! — воскликнул я.

— А твои крестьяне умирают от голода, — тихо заметил он. — Есть только один выход. Если ты не поторопишься, государь, может оказаться слишком поздно. Пошли ещё раз суда, какие есть, за рабами. Если тебе удастся снова добыть многих рабов, на ближайший год голод Криту грозить не будет.

— Не могу же я сделать несчастными ещё больше людей только ради счастья Крита! — рассердился я.

— Тебе решать, государь, — серьёзно ответил он. — Только не забывай, что голодный вол отказывается пахать и ложится на землю, а голодная лошадь встаёт на дыбы и не в состоянии везти поклажу. Так и голодный человек не в силах трудиться, самое большее, на что он способен, — дать понять, как тяжко ему живётся.

Подойдя к нему, я сурово сказал:

— Ты обязан следить за соблюдением законов. Государство без морали становится лёгкой добычей, а самое скверное животное на земле — человек.

— Кого же мне наказывать за нарушение законов, государь? — спросил судья, задумчиво глядя на меня. — Крестьянина, который убил несчастного сборщика налогов? Сборщика налогов, который хотя и выполняет свой долг, но понимает его слишком буквально, а может быть, не упускает при этом и собственного интереса? Заключённых, взбунтовавшихся из-за голода, или надсмотрщиков, которые бьют и пытают их, упиваясь своей властью?

— Тут я полагаюсь на твоё судейское чутьё, — ответил я.

Когда верховный судья ушёл, я призвал чиновника, который отвечал за изготовление ветряных насосов:

— Полагаю, что наши насосы — настоящее чудо. С их помощью мы могли бы обеспечить водой больше полей и скорее добиться хороших урожаев.

— Эти насосы и в самом деле едва ли не чудо, государь, но...

— Что? — обеспокоенно спросил я.

— Уже после нескольких дней непрерывной работы они требуют ремонта. Несколько ремесленников постоянно заняты устранением поломок...

— Каких поломок? — недоверчиво спросил я.

— Сначала я делал насосы из обычной древесины, но вскоре убедился, что она не годится. Тогда я добыл в горах твёрдую древесину. Но всё равно колеса и деревянные приводы снашиваются. Зубчатые колеса, преобразующие силу ветра в энергию для подачи воды, слишком быстро выходят из строя. Теперь я заменил их бронзовыми, однако они тоже оказались слишком мягкими. Мне нужен металл твёрже бронзы. Когда-нибудь такой будет, уверен. Доживём ли мы до этого времени? Возможно, это случится через несколько столетий... А до той поры, — вздохнул он, — придётся довольствоваться механизмом из бронзы. Это означает, что увеличить выпуск насосов я не сумею, государь.

— Есть ли выход из этого положения?

Чиновник задумался.

— И да, и нет, государь. Мне нужно несколько хорошо обученных искусных ремесленников, которых я мог бы посылать в те места, где приводы насосов требуют ремонта. — Он помолчал. — Да, государь, мне нужно больше опытных ремесленников...

Отпустив чиновника, я обсудил вопрос о ремесленниках с Костасом. Тот, не мудрствуя, заявил, что дело только за хорошим вознаграждением мастеров.

Я тотчас же вызвал казначея.

— У меня только что был Костас. Нам требуется больше опытных ремесленников для ремонта ветряных насосов. Чем располагает казна, чтобы достойно платить этим людям?

Казначей смущённо переминался с ноги на ногу, избегая смотреть мне в глаза. Помолчав, он ответил:

— Сейчас положение трудное. В казне почти ничего нет. Многие критяне не в силах своевременно платить налоги. Сборщики налогов всё чаще встречают открытое сопротивление...

— А какова прибыль от налогов?

— Честно говоря, она меньше затрат на содержание твоего двора. Здесь, во дворце, царят изобилие и роскошь, а за его стенами — бедность и нищета. Здесь то и дело устраиваются празднества, разных кушаний не счесть, вино льётся рекой, а во многих деревнях воды не хватает даже для поливки полей. В выгребных ямах дворца пропадает масса выброшенного понапрасну съестного, которое могло бы спасти от голода целые деревни.

— Но ведь, насколько мне известно, в сокровищнице сундуки набиты золотом, серебром, платиной и драгоценными камнями.

— Ничего этого больше нет, государь, — прошептал казначей. — Твои расходы настолько велики, что мне пришлось, чтобы оплатить их, потратить всё то, что ты перечислил.

— А платина?

— Платина необходима для даров храмам. Тебе известно, благородный Минос, что по большим праздникам мы должны приносить богам жертвы. В тот день, когда был заключён Священный брак, мне пришлось в знак уважения к тебе пожертвовать храмам щедрые дары. — Он сделал особый акцент на последнем слове.

— Разве мы всегда это делаем? — удивился я.

Казначей кивнул.

— Да, Минос, это древний критский обычай. Прежде, я имею в виду до большого наводнения, критские цари, чтобы добиться благосклонности богов, одаривали жрецов по-царски. Есть письменные свидетельства, что некоторым храмам преподносили в дар целые города. Храм Амниса ежегодно получал, к примеру, судно, два десятка коров, пятьдесят мер зерна, столько же амфор с хорошим вином и десять рабов в придачу. Другой храм получал около сотни кувшинов с мёдом, маслом и ладаном, один слиток золота и три слитка серебра. А поскольку жрецы тоже хотят есть, им нередко дарили земли и часть урожая.

— Что?! — возмутился я. — Дарить кучке жрецов города и корабли, скот и зерно, вино и рабов?! Ладно, что было, то было! Но разве сегодня они не требуют часть налогов, разве не получают столько даров, что не могут не накопить огромных богатств?! Они все богатеют, а наше государство становится всё беднее!

— Не нужно забывать, государь, — прервал меня казначей, — что жрецы поддерживают больных и бедняков, учат врачей, что у них тоже есть слуги и рабы, которых приходится кормить. По праздникам им требуется масло для светильников, особое одеяние для надлежащего отправления культов. Алтари и дома жрецов, священные рощи и пещеры необходимо содержать в порядке.

— Зато жрецы вовсю пользуются трудом бедняков. Тем приходится — обычно бесплатно — убирать храмы, таскать воду, да ещё выступать в роли благодарной публики во время любых празднеств. Бедняки, — продолжил я, всё сильнее раздражаясь, — для жрецов то же самое, что овцы — для крестьян!.. Благодарю тебя, — сказал я казначею, — Теперь я знаю, что я нищий и что мне не удалось вывести Крит из хаоса, в который его ввергло гигантское наводнение...

Вернувшись в свои покои, я жадно припал к амфоре с вином. В этот момент ко мне пробралась Сарра. Вероятно, она собиралась утешить и ободрить меня, потому что прямо на ходу принялась стягивать с себя одежду...

— Нет, — пробурчал я, — оставь меня в покое.

— Может быть, тебе прислать ту молодую девушку, ныряльщицу за губками?

— Нет, — повторил я, — оставь меня в покое.

Я выставил её из комнаты и опять вернулся к амфоре, чтобы утопить своё горе в вине. Но едва я собрался припасть к ней губами, как охрана доложила о приходе Манолиса.

Всё во мне протестовало против него, я готов был обрушиться на него с бранью, даже собрался было отказать ему. Однако мало-помалу я успокоился и велел пригласить верховного жреца.

Манолис упал передо мной на колени, несколько раз униженно коснувшись лбом пола.

— Что это значит? — грубо бросил я.

— Ты знаешь, достойнейший повелитель, что во многих местах вспыхнули мятежи. Крестьяне и ремесленники, не говоря уже о заключённых и рабах, взбунтовались... Побережье, горы и долины охвачены восстанием.

— В чём же причина? — спросил я, разыгрывая неведение.

— Ума не приложу... по-моему, на Крите нет человека, который не ценил и не любил бы тебя, который не был бы готов отдать за тебя жизнь. Повсюду благословляют твоё имя...

— Прекрати ломать передо мной комедию, — сурово оборвал я Манолиса. — Сборщики налогов обирают народ, да и вы, жрецы, ничуть не лучше. Горе арендатору, который не в состоянии расплатиться с вами. Вы не менее жестоки, чем надсмотрщики и прочие чиновники. Ты глубоко разочаровал меня, Манолис! С того дня, как я отказался дать тебе рабов, которых ты просил, ты начал строить мне козни. Почему ты не стал моим союзником в восстановлении Крита? Если я что-то сделал не так, честно скажи мне, что именно. Я хотел бы иметь человека, критянина, с которым мог бы поделиться своими заботами, который давал бы мне добрые советы, направленные на благо всех критян. Было время, когда я надеялся, что таким человеком будешь ты!

Я заметался, как затравленный зверь, но всё же, взяв себя в руки, продолжил уже более спокойным тоном:

— Я собирался выслушивать о горестях, нуждах и чаяниях несчастных и гонимых от них самих, поэтому отказался от твоей цензуры и не последовал твоим советам. Я хотел, чтобы виновные были наказаны, а к пострадавшим проявляли чуткость и восстанавливали попранную справедливость. Может быть, всё это было моей ошибкой?!

— Народ недоволен, государь...

Я прервал его:

— Разве мало критян, которые опять счастливы? Торговля процветает, многие зарабатывают на этом, на рынках есть овощи, фрукты, мясо.

— Купить всё это могут только те, кто живёт в достатке. Те же, чьи поля не приносят урожая, голодают. Пять десятков голодающих способны взбунтовать всю округу. Согласись, одна ядовитая змея может отправить на тот свет целую деревню! Ты дал людям работу и пропитание. Однако крестьяне трудятся до изнеможения. Тот, кто раньше обливался потом на полях с восхода до заката, сегодня вынужден приходить за час до восхода и заканчивать работу спустя час после захода солнца. И хотя труд его стал более изнурительным, из-за чрезмерных налогов он остаётся голодным. Ты строишь города и прокладываешь дороги и не видишь, что многие крестьяне продолжают жить в нужде. Раньше существовал обычай, чтобы каждый десятый день у людей было время посетить могилы близких и побеседовать там с тенями предков. Сегодня это стало невозможным. Прежде работа на улицах и площадях, на колодцах и в лесах засчитывалась в налог, а сегодня всё это приходится делать безвозмездно, да ещё и платить налоги. Это плохо, государь...

— А как мне быть? — удручённо спросил я. — Я хочу добиться владычества Крита на Средиземном море. Возрождение требует немалых жертв. Разве ты смотришь на это иначе?

— Ты приказываешь мне отвечать?

— Да, приказываю.

— Верни опять людям каждый десятый день. Распорядись, чтобы они трудились только с восхода до заката, позволь им и впредь бесплатно работать на богов.

— В таком случае вы, жрецы, снова получаете особые права. Разве вы важнее государства? Моя борьба за возрождённый сильный Крит идёт на пользу всем критянам. У тебя есть глаза, чтобы видеть, и уши, чтобы слышать. Оглянись кругом, прислушайся — ведь мы уже кое-чего добились. Мы должны продолжать идти этим путём вдвоём — ты как жрец, и я как царь!

— Пойми меня, благородный Минос, — ответил Манолис. — Если люди будут меньше трудиться, у них останется больше времени для служения богам. Только боги в состоянии поселить в их душах мир. Если боги будут каждый день слышать молитвы, они опять станут милосердны к критянам. Боги карают и воздают, отбирают и даруют. Мы, жрецы, призванные указать путь к богам, должны требовать от людей усерднее молиться и приносить больше жертв...

Возмутившись, я остановил его:

— И это поможет победить голод?! Всё это одни пустые слова, — воскликнул я, — далёкие от правды, это спор о Загрее и Зевсе!

— Смотри на вещи трезво, Минос. Мы опекаем и исцеляем, учим детей, показываем крестьянам, как лучше обрабатывать землю и выращивать скот. Мы стремимся сформировать человека. Ведя людей к богам, мы открываем им глаза и делаем свободными. Крестьянин, приобщившийся к богам, будет трудиться лучше, чем тот, кто затаил в сердце ненависть. Религиозный человек, вверяющий свою болезнь в руки богов, выздоравливает быстрее — и это не выдумка жрецов. Рабочий, который носит в душе богов, обнаружит в руднике больше руды, чем тот, кто тупо копается в земле подобно зверю, — и это не ложь во спасение, поверь! Только этим путём можно привести Крит к счастью, Минос!

Он испытующе посмотрел на меня, словно желая удостовериться, что я уже вполне спокойно восприму то, что он ещё хочет сказать. Я догадался, что он приготовил для меня дополнительный весомый аргумент, и не ошибся.

— Человек, испытывающий радость, трудится лучше. Я провёл на землях, принадлежащих одному из храмов, несколько опытов. К десяти рабам, занятым рыхлением земли, я велел приставить музыканта, поручив ему подбадривать их. Оказалось, что под музыку они работают лучше и не так быстро устают.

— Это правда? — удивился я.

— Истинная. Я повторял свои эксперименты на кожевниках, красильщиках и гончарах. Все они трудились с большим подъёмом.

— Вы можете позволить себе такую роскошь, потому что отовсюду получаете подарки.

— Почему ты всегда так настроен против жрецов? — спросил он, недоброжелательно взглянув на меня.

— Потому что вы не помогаете мне. Именно вы препятствуете сотрудничеству. Почему меня не поддерживают, по крайней мере, умные и порядочные жрецы? Почему боги позволяют некоторым жрецам, рвущимся к власти, так злоупотреблять доверием людей?

— Не надо так говорить, Минос. Тебе известно, что немало жрецов самоотверженно служат богам, а значит, и людям. Есть сильные и слабые люди и, следовательно, сильные и слабые жрецы. Согласись, Минос, что после хаоса, вызванного большим наводнением, нам, жрецам, всё же удалось вновь зажечь во многих людях свет веры в могущество богов! — Некоторое время он сидел задумавшись, а затем продолжил: — Пусть светильники не блещут чистотой, а налитое в них масло распространяет зловоние, тем не менее они дают свет, без которого люди жили бы во мраке и дикости.

Я понял намёк верховного жреца и ответил:

— Я тоже не хочу угасания божественного света. Пусть и впредь жрецы будут оплотом веры в богов и опекают людские души. Но только надо, чтобы и они отдавали государству то, что ему причитается, и — в этом наши с тобой представления расходятся, — не были государством в государстве. Религиозные законы распространяются на всех — столь же обязательными для всех должны быть и законы государства. Нельзя допускать, Манолис, чтобы жрец избегал суда за совершенное преступление. Не должно существовать особых прав ни для кого, будь то чиновник или крестьянин, ремесленник или жрец. Каждый критянин стремится к счастью. Но пути достижения этой цели столь же различны, сколь не похожи друг на друга и сами люди. У каждого собственное представление о счастье. Я как царь обязан быть выше всего этого, быть справедливым и следить за тем, чтобы никому не оказывалось никаких предпочтений.

Оставшись один, я бессильно опустился в кресло, чтобы ещё раз перебрать в памяти разговоры, которые мне пришлось сегодня вести. Был уже вечер.

Я припал губами к амфоре, словно умирал от жажды. Вино придало мне уверенности и сил.

— Несмотря ни на что, я сделаю тебя счастливым, Крит! — поклялся я самому себе. — Я спасу тебя, Крит!

В этот момент у меня появилась удручающая мысль. Я вспомнил, что и в окрестностях Кносса уже были отмечены бунты, спровоцированные жрецами, чьи предводители явно не согласны с моими законами. «Пещера Иды!» — мелькнуло у меня в голове...

Всякий раз, когда я не находил выхода, когда нуждался в совете, я становился паломником, который проделывал последний отрезок пути к этой пещере, как обездоленный крестьянин.

И вот теперь перед моим внутренним взором вздымались горы, расстилались долины и где-то вдалеке виднелся вход в пещеру.

На следующий день я отправился туда. По обыкновению, мы оставили колесницы в деревне Аногия, а дальше поехали верхом.

Мы приблизились к отвесной скале, у подножия которой зиял вход в пещеру.

— О, Зевс! — бормотал я. Слуга, много лет ходивший за моей лошадью, рассказывал мне, что здесь вырос Зевс. Тогда я был горд тем, что слуга говорил о Зевсе, а не о Загрее.

Слева от входа стоял алтарь, на который я принёс свою жертву. И только после этого осмелился ступить в святая святых.

Уже через несколько мгновений меня окружила загадочная, таинственная темнота. Казалось, будто камни ожили и у них есть лица и голоса. Потом мне почудилось, что я вижу какие-то тени. Может быть, это богиня гор Диктинна со своим божественным сыном или Зевс в окружении нимф?

— Диктинна! — взволнованно воскликнул я. — О, повелительница священной горы!

Воспрянув духом, я обратился к Зевсу. Не переставая повторять его имя, я двинулся вперёд, опустился на колени и начал разговаривать с ним.

Мало-помалу в мою душу снизошёл покой, и я нашёл ответ на многие мучившие меня вопросы...

Очутившись опять в Кноссе, я обратился к звёздам:

— Что есть мудрость? Справедливы ли мои законы?

Меня стали мучить новые вопросы, и я потянулся к спасительной амфоре с вином...

Наверное, я захмелел, ибо стены моей комнаты зашатались, раздвинулись, и я опять увидел пещеру Иды. Я видел череп быка, жертвенные дары и колеблющееся пламя масляных светильников; я видел паломников, благоговейно склонившихся и счастливых от сознания, что могут поведать о своих страданиях самому Зевсу.

Зевс... Разве не приходил он ко мне на помощь всякий раз, когда я взывал к нему? Разве не от него я нередко слышал последний ответ?

Обессиленный, я сидел в кресле, пытаясь собраться с мыслями. Вдруг кто-то громко произнёс моё имя:

— Минос!

Я встал и огляделся. Нигде ни души...

— Минос! — снова услышал я.

На этот раз я встал и обошёл всю комнату в поисках говорившего. В помещении я был один...

Едва я опять уселся, как всё повторилось снова:

— Минос!

— Да! — откликнулся я наконец.

— Чти богов, следи за знаками, которые они подают. Знай, что без их помощи тебе ничего не добиться. Самая сильная земная власть для них ничто. Не скупись на жертвоприношения, чтобы последствия твоих ошибок не отравляли тебе душу!

Я прислушался, терпеливо ожидая, не будет ли сказано что-то ещё. Но голос молчал.

Ещё раз осмотрев всё, я опять убедился, что поблизости никого нет.

Кто же говорил со мной?

Мне вспомнилось посещение храма, где я слышал душераздирающие крики человека, которого обливали горячей смолой. Но всё это оказалось видимостью и обманом, чтобы заставить меня покориться жрецам. Не был ли и голос, который я только что слышал, такой же уловкой?!

Когда я, разгорячённый вином, вышел в коридор, мне встретилась Сарра. Я смотрел на неё сейчас какими-то другими глазами, словно только теперь узнал. Она являла собой образец предельной целеустремлённости, жажды власти, доходящей до болезненности и эгоизма. Каждое её движение, все её манеры говорили о том, что она не создана быть рабыней.

Сарра искала меня. Подойдя ко мне, она тут же взволнованно заговорила:

— Послушай, Минос, что я скажу! Меня разбудил какой-то голос. Он сказал, что ты идёшь по ложному пути и потому подвергаешь себя большой опасности! Голос убеждал меня, что ты напрасно отверг посвящение в жрецы, да к тому же в недопустимых выражениях!

— Обрати внимание, Сарра, трусливая собака всегда громко лает, — раздражённо ответил я. — Почему ты, рабыня, позволяешь себе судить меня, почему отстаиваешь интересы верховного жреца, а не мои? Ты же знаешь, что я хочу добра Криту! Чтобы его народ снова обрёл счастье, я должен положить конец мошенничеству и обману!

— Ты неосторожен, Минос! — воскликнула она. — Жрецы очень сильны, может быть, даже сильнее тебя! Вся страна взбунтуется, стоит только жрецам внушить людям, что ты не веришь в богов, которые остаются для многих единственной надеждой. Не лишай их этой надежды! Достаточно одной искры, чтобы вспыхнуло пламя, способное поглотить и тебя и Кносс!

— Что за глупости ты несёшь?! Я не собираюсь развенчивать богов, я только хочу объединить греческих с критскими! Великая богиня некогда превратилась в Загрея, а он превратился в Зевса.

— Стоит только сказать голодным, что в их страданиях виновен ты, стоит только тебе заявить страдающим, что нужно верить в твоего Зевса, а их вера в Загрея ложна, как тебя убьют. И дело здесь не в истине, Минос, и не в твоих желаниях, а в нужде, которую терпит множество критян. Ты сам говорил: нужда не признает законов. Простой человек верит тому, что ему говорят. Он легко поддаётся внушению. Если жрецы примутся убеждать, что спасение только в вере в древнего критского бога Загрея, то тех, кто заведёт речь о Зевсе, не оставят в живых. Мне всё чаще приходится слышать об ужасных вещах...

— Знаю, во многих местах вспыхнули мятежи. Но виноваты в этом только жрецы.

— Ты действительно так думаешь, Минос? Не слишком ли ты упрощаешь дело? Ты искренне хочешь помочь критянам. Хорошо. Иди и дальше этим путём, но не теряй бдительности. Ядовитая змея, даже мёртвая, может причинить зло своему неосторожному убийце.

— Что ты знаешь о ядовитых змеях? — насторожился я. — Что тебе известно о смерти от яда?

Она уклонилась от ответа и, отступив на шаг, обезоруживающе улыбнулась:

— Только то, что обсуждают между собой слуги и рабы. Вероятно, у тебя есть враги, Минос? Впрочем, у кого их нет?

Возвратившись в свою комнату, я долго не мог заснуть. Я понимал, что между мной и жрецами началась борьба, но силы оказались неравными. Я был у всех на виду, и мои недруги могли поразить меня, оставаясь невидимыми. А против кого бросить своих солдат мне? Против жрецов, которые падали передо мной на колени и склоняли головы, стоило мне только вступить в пределы храма? Против звёзд, которые говорят о том, что я ещё не нашёл самой главной истины?

«Зачем тебе выискивать врагов, которые неуловимы подобно воде, уходящей сквозь пальцы? — шептал мне внутренний голос. — Все мошенники станут опасаться твоей справедливости, все обманщики начнут негодовать и обвинять тебя в безбожии. Будь твёрд. Отдавай повеления, а тех, кто откажется их выполнять, можешь считать своими врагами. Пошли за ними своих людей и привлеки к суду».

День ото дня я всё отчётливее видел, что образуются две партии. Первая состояла из моих сторонников, которые являлись, таким образом, врагами жрецов. Во вторую входили мои противники, а значит, приверженцы жрецов. Они убивали надсмотрщиков, писцов и чиновников, бунтовали и давали клятву убить меня, поскольку своим безбожием я якобы вызвал к жизни злые силы.

Во время поездок по деревням мне нередко приходилось слышать выкрики:

— Долой Миноса! Долой этого чужеземца, который оскорбляет наших богов! Крит должен принадлежать критянам! Смерть пришельцам из Греции!

Немало вреда приносила мне коррупция, процветающая среди моих подданных. Мой брат Сарпедон, обосновавшийся в Маллии, теперь открыто выступал против меня, и случаи набегов его солдат на мои земли участились. Чтобы смягчить недовольство критян, которое оборачивалось и против меня, поскольку и я, как и брат, был микенцем, я напал на Маллию и вынудил Сарпедона и его сторонников покинуть Крит[22]. Моя личная охрана препроводила его на парусник, капитан которого отвечал мне головой, что высадит брата в Малой Азии.

Удовлетворение, которое я почувствовал, сделавшись царём всего Крита, не было полным, ибо мне, ненавидевшему насилие, пришлось прибегнуть к подобному средству во имя спасения страны.

Я избавился от офицеров, злоупотреблявших вином и игрой в кости, убрал и тех, кто издевался над наёмниками. Если меня предостерегали от излишней суровости, я отвечал:

— Когда корабль на волоске от гибели, не время ссориться с гребцами!

Я опять предался размышлениям. Я был государством, но в то же время никогда прежде не был столь ничтожным, как теперь. Ночами я не мог сомкнуть глаз, меня мучили тревожные сны. Однажды государство приснилось мне в виде гигантского лабиринта из огромных стен, которые невозможно было разрушить.

Потом я задумался о могуществе жрецов, которые также составляли государство, обладая, следовательно, огромной властью.

«Что есть государство? — думал я. — То ли это непрерывная стройка, бесконечная и грандиозная, словно пирамида, то ли песочный холм, который любой властитель может насыпать или развеять по собственной прихоти?»

— Если это так, — громко произнёс я, — то я намерен установить незыблемый порядок.

Во дворце тоже стало неспокойно, и я перебрался в западный флигель и разместил поблизости преданных мне греческих наёмников. Первый этаж заняла моя личная охрана. Жрецы, также расположившиеся в западном крыле дворца, там и оставались, однако отчуждение между нами возросло — я перестал приглашать старших жрецов к себе на трапезы, да и вообще редко с ними встречался. Когда мне сообщили, что им пришлось ограничить свои гастрономические потребности, я почувствовал удовлетворение.

Слуги призывали меня быть осторожнее: ведь жрецы посредничали с богами, и если я буду изысканно кормить жрецов, то тем самым продемонстрирую свою почтительность к богам.

Даже друзья отшатнулись от меня. Поддерживал меня и хранил верность казначей. Он советовал продолжать жертвовать богам гирлянды цветов и благовонные масла.

Случайно я узнал, что жрецы стали сомневаться, не лучше ли перебраться поближе к священному ковчегу, поскольку там им будет проще влиять на верующих и побуждать их к более щедрым жертвоприношениям.

Я решил сокращать расходы, причём по всем статьям. Нашлись, например, министры, которые содержали более двух десятков наложниц. Выяснилось также, что количество обитателей дворца день ото дня растёт. Я знал, что люди голодают и надеются найти у меня работу, а значит, и возможность выжить, однако никак не мог допустить катастрофического роста расходов за счёт увеличения численности поселившихся во дворце. Верховный писец докладывал мне, что во дворце обосновалось более сотни вдов с детьми и прислугой, которых мне предстояло кормить. Рассердившись, я потребовал от главного смотрителя двора с особым тщанием следить за тем, чтобы во дворце остались только те, кто на меня работает. Их и следует кормить с дворцовой кухни.

— Просто недопустимо, — бушевал я, — чтобы вдовы брали с собой сестёр и братьев, тоже с детьми и слугами (на Крите привыкли жить целыми родами) и кормились за мой счёт.

Это было уже чересчур, и я принялся проводить всё более жёсткую экономию. Участились случаи, когда вдовы обращались к Сарре, умоляя помочь им, ибо главный смотритель выставил дядюшку или тётушку за пределы дворца. Ко мне тоже приходили плачущие женщины с просьбой о снисхождении.

Едва Сарра касалась моего ложа и принималась дарить мне ласки, как тут же заводила речь о той или иной женщине, прося помочь. С трудом вытерпев неделю подобной «любви», я запретил Сарре приходить ко мне.

— Не могу больше выносить твою болтовню! — крикнул я ей вслед. — Что ты за человек... отдаёшься не любя и несёшь при этом всякий вздор!

Моим наложницам всё стало известно — я знал, что у стен есть уши. Вскоре после изгнания Сарры ко мне пришла Дурупи. Взяв меня за руку, она, гордясь собой, увлекла меня в какое-то помещение с расписанными стенами. По углам стояли экзотические растения, стены украшали роскошные ткани. Рабыня принесла мне вино и небольшие лепёшки, а из соседней комнаты тем временем донеслись звуки флейты и лиры.

Я с удивлением глядел на Дурупи, оставшуюся в одной накидке. Она грациозно исполняла какой-то неведомый мне танец, совершая при этом соблазнительные движения животом и верхней частью тела...

— Это танец живота, — пояснила пожилая рабыня, как раз ставившая на пол блюдо с фруктами.

В ответ на мой вопросительный взгляд она добавила:

— Этот танец, повелитель, прежде посвящали плодородию — он служил подготовкой к рождению ребёнка.

Я восхищался Дурупи, которая в эти минуты вращала животом, время от времени легко вскидывая им.

Шёпотом, словно выдавая какую-то тайну, старая рабыня сказала мне:

— Женщины в гаремах царей и вельмож в Анатолии и Финикии исполняют этот танец, чтобы развлечь своего господина или его друзей. Танец живота уходит своими корнями в незапамятные времена.

Кончив танцевать, Дурупи увлекла меня на своё ложе. Когда мы заключили друг друга в объятия, она сказала:

— Минос, любимый, будь осторожен! Все, кого ты изгнал из дворца, станут отныне твоими врагами...