Я, Минос, царь Крита

Глава вторая

Энос был торговцем и одновременно владельцем имения. Дом, где он жил, был двухэтажным и имел несколько флигелей. Специальные работники обслуживали устройства для получения виноградного сока, выжимания оливкового масла, изготовления тканей и формования и обжига гончарных изделий. На всей керамической посуде, которую он производил, ставилась его печать, изображавшая быка с опущенными для нападения рогами.

Энос гордился своим домом, в котором был предусмотрен красивый двухдверный вход, двенадцать помещений и широкий коридор для подношения даров богам; вместительный резервуар круглый год обеспечивал его водой.

Жилище Эноса находилось недалеко от дворца Маллии. От него было видно две дороги: одна вела на восток, в Гурнию, вторая — на запад, через Херсонес в Амнис, один из портов Кносса.

Лато, жена Эноса, отворила загон, куда на ночь запирала овец и коз, и выгнала скотину на ближайший склон.

Алко, дочь сестры Лато, повесила во дворе над костром котёл с водой. Обычно они ели там, где от палящих лучей солнца их защищали лубяные маты. Ветры со стороны моря всегда продували это тенистое место. Когда тростниковая стенка слегка качалась, Лато считала, что море посылает привет горам Дикти и пещере Диктинны, богини гор, которая жила в ней со своим божественным сыном.

Маллия представляла собой один из самых значительных центров торговли на северном побережье. Энос с гордостью огляделся кругом: на севере виднелось море, а на юге — горы с бескрайними кипарисовыми лесами, древесина которых так ценилась во многих странах.

Энос не мог припомнить, кто именно из его сыновей — Ансу, старший, или Энума, младший, — высказал мысль, будто бы высокие деревья могут задержать тучи и заставить их пролиться дождём.

Что толку от резервуаров для воды, если нет дождей? Вода — это жизнь, это плодородие, это радость. Разве будет что-нибудь расти, если в один прекрасный день не станет лесов, которые задерживают тучи и вынуждают их отдать свою влагу земле?

Энос озабоченно всматривался в леса, взбегавшие по склонам. Древесина, которую они дают, требуется в Египте и в Финикии для сооружения домов и строительства судов. Один крупный пожар мог уничтожить все леса. Если деревья исчезнут, тучи станут беспрепятственно плыть дальше: воды в таком случае больше не будет и источники непременно иссякнут.

Энос склонился к земле, словно его согнула забота о воде. Когда он вновь распрямился, то увидел очертания гор. Казалось, что склоны покрыты пёстрым ковром. Земля вокруг была красноватого оттенка. Оливковые деревья отливали серебристо-серым, бананы имели свой особый цвет, как и виноградники, смоковницы, миндальные и фисташковые деревья. Фоном служил золотисто-жёлтый созревший ячмень.

Когда в предрассветной дымке с полей поднимался туман, это было великолепное зрелище. Первым начинал сиять кроваво-красный мак. А когда сквозь зыбкую пелену проступали очертания гор, казалось, что видишь сон.

Из ближней деревни доносились голоса. Там тоже принимались за работу. Слышались крики ослов; овец и коз выгоняли на луга и убранные поля. Энос радостно кивнул. Там жил его отец.

— Маллия! — благодарно прошептал Энос.

Потом он увидел стены собственного владения. Ступени вели на верхний этаж. С перил так густо свисали цветы, что разглядеть коричневое дерево удавалось с немалым трудом. Белые каменные стены утопали в листьях и цветах. По обеим сторонам дверей, выходящих на улицу, росли огромные розовые кусты. Кто же их вырастил? Лато?

Вспомнил. Алко ещё маленькой любила цветы и животных. Если приносили птицу со сломанной лапкой или перебитым крылом, ей всегда удавалось выходить бедняжку. Удивительно, как она понимала язык растений, знала, когда их необходимо обрезать, полить или пригнуть. Когда Алко исполнилось шесть лет, она посадила у входа маленькие кустики роз и с тех пор ухаживала за ними. Теперь, если распахнуть двери, кажется, что они ведут в страну чудес.

Энос огляделся, словно что-то искал, понюхал ветер и землю; он услышал лёгкую поступь ослов, прислушался к шелесту листвы от дуновения утреннего бриза, прилетевшего с моря.

С наступлением дня крестьяне, погоняя ослов, к которым обычно привязывали овец или коз, потянулись на поле.

Энума позвал отца, и Энос поднялся к нему на крышу. Юноша показал ему зерно, которое разложил на солнце для просушки.

— Смотри, отец, — гордо сказал он, — я довольно часто натыкал тут веток. На ветру они колышутся и отпугивают птиц. Если мы не примем никаких мер, они быстро всё склюют, а ведь мы не для того трудились.

Энос похвалил юношу.

В тот вечер, а это было в начале лета, земля начала колебаться под ногами. Дни теперь нередко превращались в ночи, а ночью подчас становилось почти как днём, потому что пламя одолевало ночную тьму. Казалось, горит само небо, затмевая звёзды. Все боялись, что наступает конец света.

Энос отправился в Священную пещеру и принёс жертвы, чтобы задобрить богов ветра, моря и луны.

Возвращаясь, он увидел, что на побережье перекатываются волны. Всё было залито водой. Казалось, море собирается поглотить сушу.

Он вспомнил о жертвоприношениях и рассердился.

— Я дал и вправе ожидать воздаяния, — громко сказал он. — Я принёс жертвы, и боги должны сжалиться надо мной.

Внутренний голос начал укорять его:

«Уж не намереваешься ли ты торговаться с богами? Неужели ты и впрямь думаешь, что их можно купить?

Ты что же, ребёнок, который принёс подарок и тут же ждёт благодарности?»

«Но в таком случае мои жертвы бессмысленны!» — заметил Энос.

«Отнюдь нет, но это и не покупная цена. Принося жертву, ты взываешь о внимании. Более же глубокий смысл состоит в том, что ты покоряешься, готовишь себя к проявлению милости».

«К проявлению милости?» — переспросил Энос.

«Не строй из себя глупца — ты знаешь, что я имею в виду. Боги милосердны, но могут и наказывать людей, нередко до третьего или четвёртого колена. Если ты совершаешь добро, то тем самым являешь своё смирение и вскоре почувствуешь, что страдания, которые ты испытываешь и об избавлении от которых просишь, в действительности твоё счастье — ты мужаешь, набираешься опыта и знаний. Тебе нужно учиться...»

«У кого?»

«У богов. У вас ложь стала в порядке вещей, а правда — не более чем пустой звук. Когда ты отправляешься к богам, проси, чтобы они просветили твой разум. Принося жертву, ты должен склониться. А знаешь ли ты, что тем самым демонстрируешь свою покорность?»

Энос сгорбился, будто ему предстояло взвалить на себя тяжёлый груз и тащить его. Распрямившись вновь, он с благодарностью оглядел свои оливковые деревья. Они принадлежали его семье уже много, очень много лет. Они давали обильные урожаи, получая от земли её соки, а от солнца — свет. Энос кивнул. Да, солнце олицетворяло и рождение, и смерть, оно дарило жизнь, но и порождало хаос. Его утренние лучи ласкали плоды, а послеполуденные уподоблялись палящему дыханию пламени.

Прошло уже много дней и ночей, сопровождавшихся землетрясением, грохотом и гулом.

— Берега моря поднимаются, — в страхе сообщил сосед.

Какой-то рыбак возразил:

— Да нет, они опускаются, и море всё чаще вторгается далеко на сушу.

К ним приблизился незнакомый капитан:

— И то, и другое верно, — произнёс он, задумчиво покусывая ус. — Некоторые порты оказались вдали от моря, а другие полностью погрузились в воду. Да, земля становится всё беспокойнее... Мало того что землетрясение приносит такие разрушения, так ещё и ветры. Часто они уносят прочь весь перегной. Случаются поразительные вещи: в одном месте в море неожиданно появляется остров, которого во время моего предыдущего плавания не было, а в другом месте остров, наоборот, исчезает.

— Мы должны принести Зевсу жертву, должны просить его перестать наказывать нас, — вмешалась какая-то старуха.

— Какую жертву? Неужели человеческую? — с ужасом спросили несколько женщин, которые сидели перед домом, прислушиваясь к разговору мужчин.

Один старик задумчиво заметил:

— Если боги собираются наказать нас, нам нужно воспринимать это без всяких возражений. Они, властители земли и неба, знают, что делают.

Много часов люди обсуждали, умилостивит ли богов человеческая жертва. Они засиделись на деревенской площади до утра. После голосования выяснилось, что большинство уверены: подобная жертва умиротворит Зевса.

Потом они заспорили, можно ли предложить богу раба или какого-нибудь больного, которому и так уже недолго осталось жить на этом свете.

— Нечистой жертвой вы оскорбляете Талоса, — предупредила та самая старуха, что посоветовала принести жертву.

Солнце уже начало окрашивать деревья в золотисто-красные тона, когда с моря неожиданно надвинулись тёмные облака. Они опустились на дома и пашни и так плотно их окутали, что с одной стороны улицы только с большим трудом можно было различить противоположную. Земля снова задрожала, и отовсюду послышались глухие раскаты грома.

— Смотрите! — крикнул кто-то, указывая на высокий кипарис, проступавший сквозь пелену, словно предостерегающий палец. Его вершина задрожала, и дерево начало медленно клониться набок. В тот же момент дома сдвинулись со своих мест, заскрипели, застонали и стали оседать.

Землетрясение продолжалось совсем недолго — за это время можно было разве что налить кружку вина из пифоса, — и тем не менее почти половина деревни превратилась в развалины.

— Нужно скорее принести жертву Зевсу и Талосу! — кричали женщины пронзительными голосами.

— Только невинная девушка умилостивит богов!

Какой-то пастух сказал:

— Нет, мы должны принести две жертвы: одну — Зевсу и одну — Талосу.

— Двоих детей — они ещё невинны, — промолвил мужчина, который часто помогал жрецам во время празднеств, устраиваемых в честь богов.

— Двоих детей? — повторил Энос, и у него сжалось сердце.

— Надо спешить, — сказал какой-то крестьянин. — Может быть, уже сегодня настанет конец света. Нужно принести жертвы сейчас, иначе будет слишком поздно...

Пятеро старейших мужчин деревни перечислили семьи, в которых были дети. Таких набралось двадцать пять. Потом сорвали двадцать пять листьев фигового дерева и разложили на земле. Под двумя из них спрятали по палочке — одну длинную и одну короткую. Маленькая палочка означала, что отец должен пожертвовать самым младшим из детей, длинная — что жребий пал на самого старшего ребёнка в семье.

Выбрав свой листок, Энос обнаружил под ним короткую палочку...

— Тебе придётся пожертвовать Энумой, — сказал сосед и участливо приложился щекой к щеке Эноса.

В тот самый час, когда крестьяне деревни Маллия приносили в жертву богам девочку и мальчика, жрец, жрица и храмовый служка тоже пытались умилостивить богов, принеся им в жертву в Святом доме, культовом святилище дворца Ахарна, человеческое существо. Жребий пал на юношу восемнадцати лет, который теперь лежал связанный на алтаре. Остро отточенным ножом жрец перерезал ему горло, как того требовал ритуал и в случае принесения в жертву животных. Потекла кровь, которая стала священной, божественной кровью. Жрица принялась собирать её, чтобы наполнить ритон — жертвенный сосуд из золота и серебра в форме головы быка. Потом она передала сосуд храмовому служке. Когда тот двинулся через притвор к культовой статуе, сильнейший подземный толчок разрушил сперва крышу, а затем и стены дома. Обрушившиеся балки и камни погребли жреца рядом с трупом жертвы. Смерть нашли и жрица, и храмовый служка.

Землетрясение продолжалось четыре дня. Из моря вырывались огромные языки пламени, волны высоко вздымались и пенились. На воде плясала какая-то раскалённая докрасна масса.

Однажды день неожиданно сменился ночью. Из тёмных туч, которые одна за другой надвигались с моря на сушу, на протяжении нескольких часов падали белые хлопья, опускавшиеся на землю, словно пепел. Прошли считанные дни, а поля во многих местах покрылись этими хлопьями слоем толщиной в руку. Цветы и плоды, посевы и урожай погибли. Деревья лишились из-за падающего пепла листвы, а ветви были обломаны крупными камнями. В течение долгих часов в воздухе клубились облака пара, который опускался на головы людей, издавая едкий и удушливый запах.

К Эносу, прихрамывая, приблизился Ануто и устало опёрся на свою суковатую палку.

— Поля и деревья долго не будут плодоносить, — посетовал он. — Кажется, будто всякая жизнь умирает. Мне только что попались на глаза деревья... они торчат из пепла, будто обгоревшие пни. Можно подумать, что небо извергает огонь.

Запыхавшись, прибежала какая-то женщина. Она была просто в восторге.

— Скорее на берег! Скорее на берег! — кричала она ещё издали. Отдышавшись, она объяснила: — Море далеко ушло от берега. На отмели осталась рыба и крупные лангусты. Остаётся только подобрать их. Боги помогли нам, они сжалились над нами!

Вооружившись сумками и корзинами, люди со всех сторон бросились на берег. Они отыскивали и собирали добычу. Внезапно волны повернули вспять и, словно стая голодных собак, набросились на людей, жадно подбиравших рыбу: они так радовались своим находкам, что не заметили надвигающуюся опасность.

Раздался крик, затем ещё и ещё... Когда настал вечер, стало известно, что волны унесли в море или разбили о камни более тридцати жителей деревни.

Ночь миновала, и забрезжило утро. Энос поднялся. Его одолевало беспокойство. Он медленно направился к берегу, и Алко последовала за ним.

— Можно я с тобой? — попросила она. — Мне страшно одной.

Взявшись за руки, они пошли вдвоём, прислушиваясь к необычному шуму и грохоту моря. Немного постояли на небольшом холме, глядя на море, где вздымались бесчисленные волны. Они были огромные и шумели всё громче и громче.

С неба опять посыпался пепел, воздух сделался горячим и удушливым. Запахло серой и расплавленной лавой. Вдруг волны с бешеной скоростью начали расти. Вскоре на севере образовалась гигантская стена воды. Если измерять её высотой деревьев, то их понадобилось бы сорок или пятьдесят, а может, и того больше...

Энос и Алко поспешили укрыться за большим домом, который, правда, лежал в руинах: несколько десятков лет назад он пострадал от сильного пожара и больше уже не восстанавливался.

— Скорей! — крикнул Энос и увлёк девушку в небольшое углубление среди тёсаных камней фундамента. — Держись крепче! — Сам он изо всех сил запустил пальцы в землю, нащупал корень дерева, вцепился в него и попробовал спрятать голову в спасительное углубление рядом с Алко.

— Скажи, — с ужасом спросила Алко, — эта огромная волна, что набегает на нас, и есть наша смерть?

— Это наводнение, — ответил он, прислушиваясь к нарастающему с каждой минутой шуму и грохоту.

Потом он увидел её, эту накатывающую стену воды, за которой следовала вторая, ещё более опасная и пугающая. Под натиском огромных волн стены дома шатались.

Многочисленные подземные толчки серьёзно повредили фундамент, но эти руины и так уже почти не давали шансов на спасение. Огромное строение с уцелевшими кое-где высоко вздымающимися стенами напоминало жертвенного быка, который покорно склонил голову, чтобы принять от жреца смертельный удар. Тёсаные камни двигались, словно игрушечные. Одна стена рухнула. Деревянные части трескались и раскалывались, длинная балка несколько секунд ещё держалась в вертикальном положении, будто сопротивлялась чудовищной силе, но потом тоже упала в воду.

— Держись крепче! — в отчаянии простонал Энос и снова попытался протиснуться в небольшое углубление рядом с Алко.

Он чувствовал, как вода окружает его, и жадно глотал воздух. Рёв и грохот стихии напоминали дракона, который уверен, что добыча от него не уйдёт, поэтому не отказывает себе в удовольствии поиграть с ней.

Повинуясь какому-то инстинкту, Энос развязал верёвку, которой был подпоясан. Он собирался закрепить ею ворота загона, чтобы не дать разбежаться испуганным животным. Но теперь уже не до этого, теперь главное — выжить. Ухватившись левой рукой за корень смоковницы, он барахтался в бурлящей воде, ловил ртом воздух и всё старался защитить голову от ревущих волн, кружившихся вокруг него, грозя утопить. Были среди них такие, которые могли раздробить и расплющить всё, что встречалось на их пути. Камни плавали на них так, словно это были пробки. Сталкиваясь друг с другом, плыли вырванные с корнем деревья. Где-то поблизости плакал и стонал человек.

Хотя правая рука Эноса была повреждена и два пальца почти не действовали, он пытался продеть верёвку между корнями, за которые держался так судорожно, словно в них было его единственное спасение. Высокая волна подняла его и швырнула к скалам. Окровавленными пальцами, которые почти отказывались его слушаться, Эносу всё же удалось привязать себя к корням. Торопливо — дорога была каждая секунда, ибо приближалась новая гигантская волна — он обмотал верёвку вокруг пояса Алко.

Клокочущая волна перехлестнула через стену и набросилась на них. Энос прижался к земле, стараясь упереться ногами в стену, чтобы не быть разбитым о неё. Ему опять не хватало воздуха. Он почувствовал боль в сердце, но не сразу понял, что это из-за камня, о который он ударился, отброшенный сильной волной.

Волны накатывались теперь с почти одинаковым интервалом и набрасывались на них, напоминая гигантских чудовищ, а пенистые гребни волн походили на брызжущие слюной пасти этих чудовищ.

Эносу казалось, будто он лежит в реке, вышедшей из берегов во время небывалого половодья. Мимо проплыло дерево, а на нём висела какая-то женщина. Она что-то пронзительно кричала.

Волны сделались немного меньше, но это продолжалось считанные минуты. На горизонте опять показалась тень, превратившаяся в новую, уничтожавшую всё на своём пути водяную стену.

Энос увидел в нескольких футах от себя обломки парусника. Похоже, он свалился прямо с неба, ибо до наступления водной стихии Энос не замечал ни одного судна. Мачты корабля свисали в сторону берега, в корпусе зияла пробоина, а в волнах плавали несколько амфор.

Потом Энос заметил на руинах фундамента того самого дома, позади которого лежали они с Алко, повисшее дерево с вцепившимся в него человеком. У него были совершенно безумные глаза.

— Я не могу, не могу больше! — простонал он.

Энос отвязал от корней верёвку и хотел было снять незнакомца, однако тот так крепко вцепился в сучья, что помочь ему, казалось, невозможно. Эносу не оставалось ничего другого, как отыскать подходящий камень и ударить несчастного по рукам. От сильной боли тот разжал пальцы. Стены воды приближались, счёт пошёл уже на секунды. Быстро, как только мог, Энос за ноги потащил бедолагу к спасительным скалам, бросил возле фундамента, где спасался вместе с Алко, и попытался снова привязать себя, спасённого незнакомца и Алко к твёрдым, как камень, корням.

Опять закружились вокруг них с дикими криками тысячи духов преисподней. Когда чудовищная волна с клокотанием опоясала скалы, Энос обеими руками упёрся в них, чтобы волны не разбили его о камень.

Кто знает, сколько продолжалась эта борьба со стихией — то ли дни, то ли часы?

Наконец вода схлынула, однако небо было ещё тёмным, где-то далеко почти непрерывно сверкали молнии и слышались раскаты грома. Энос медленно поднялся, помог Алко и незнакомцу. Обессиленные и мокрые до нитки, они заковыляли туда, где находилась их деревня. Она исчезла. Лишь небольшие холмики из камней, черепицы и деревянных балок свидетельствовали о том, что некогда здесь стояли дома. Не было больше ни деревенской площади, ни больших платанов, под сенью которых проходило не одно торжество. Волны уничтожили всё.

Энос и Алко были настолько слабы, что, пройдя несколько шагов, падали и продолжали путь на четвереньках. Их мучил голод, и они искали коренья, насекомых, жуков и ягоды, которые уцелели под натиском водной стихии. Вскоре они заметили человека, карабкавшегося вверх по склону; с пеной на губах он кричал как сумасшедший.

В отчаянии Энос держал Алко за руку и тащил девушку за собой, словно мешок. Ему казалось, что он не в состоянии больше думать: когда он собирался что-то сказать, изо рта у него вырывались какие-то непонятные слова. Он чувствовал в груди болезненную тяжесть, словно в лёгких были тяжёлые камни, и эти камни тянули их в желудок. Руки дрожали, а пальцы ног ничего не чувствовали, будто омертвели. Он мог пройти лишь несколько шагов выпрямившись, после чего непременно спотыкался. Из последних сил он подхватил Алко, падавшую на него. Они лежали на скользкой земле, вцепившись друг в друга, словно тонущие, жадно глотали воздух и смотрели друг другу в глаза, полные слёз. Поднявшись наконец, они взялись за руки и поцеловались. Потом стали бродить по тому месту, где остались руины деревни. Как ни искал Энос, всё было напрасно: ни его дома, ни Лато, его жены, ни сына, Аспу, больше не существовало.

Опустившись на землю, Алко скулила от голода. Энос знал, что им необходимо что-то съесть. Среди покрытых трещинами стен он углядел старую кожаную сумку, из тех, в которых пастухи и крестьяне берут с собой в поле еду.

Соображал он с трудом. Сперва он надеялся, что в сумке ещё остались оливки или кусок лепёшки. Потом появилось желание, чтобы кожа оказалась пропитанной оливковым маслом — это тоже сулило спасение от голода. И Энос принялся собирать всякую кожу. В одном месте он подобрал ремень, настолько пропитавшийся жиром, что всё ещё оставался мягким, в другом ему попался кожаный стаканчик, в котором сохранилось немного мёда.

Алко удалось обнаружить котелок, и она стала искать дерево для костра. Понадобилось немало времени, прежде чем нашёлся сухой кусок твёрдой древесины, с помощью которого Энос мог развести огонь. Он взялся за дело.

Алко закричала от радости. Ей повезло найти горшок, который стоял под защитой стены и благодаря этому уцелел. Мало того, в нём даже было немного воды.

— Я сварю суп, — пробормотала она, бросив в закипевшую воду несколько кусков кожи, и стала помешивать варево. Энос отправился на поиски какой-нибудь съедобной зелени, чтобы заправить суп.

У подножия скалы он заметил змею, которая была готова скрыться в расщелине. Он поймал её, камнем отделил голову от туловища и целиком бросил обезглавленное пресмыкающееся в котелок.

— Как-никак мясо! — вздохнул Энос.

Потом ему попался небольшой ёж. Наскоро ободрав с него шкуру, он и эту добычу отправил в кипящий бульон.

Спустя много дней из Маллии явился какой-то человек. Незнакомец рассказывал, что лишился своего судна, которое огромной волной швырнуло прямо в здание дворца.

— Всё море покрыто плавучими островками из кусочков пенистой лавы. Они медленно движутся в нашу сторону. Эти островки плывут с севера на юг. — Он кивнул, словно чувствуя необходимость подтвердить свои слова. — В это время года ветры дуют с севера. При южном ветре их гнало бы к материку — туда, к микенцам.

— Что, собственно, произошло? — спросил рассказчика крестьянин из погибшей деревни — один из немногих, кто уцелел.

— Мы держали курс сюда и видели, как гигантский огонь поглотил остров Каллисто. Мне рассказывали, что уже много дней остров сотрясали подземные толчки, предшественники извержения вулкана. Когда вулкан уничтожил остров, в воздух выбросило огромные массы мельчайшего пепла. А во время извержения летели даже крупные камни. Всё это мы видели собственными глазами. От Каллисто наверняка остались только небольшие островки. У нас в Маллии разрушен дворец, в Закросе тоже. Вчера я узнал, что Кносс ещё стоит, он пострадал лишь частично. Мой брат живёт поблизости от него. Он сказал, что Ида покрыта толстым слоем пепла и что волны, порождённые подводным землетрясением, унесли жизни тысяч и тысяч людей.

— Мне говорил один очевидец, — добавил какой-то человек, — что где бы Талос ни коснулся суши, она тут же тает. А когда нахлынут огромные волны, многие города и деревни уходят под воду.

— Умей я писать, я бы всё это записал, — вставил Энос.

Капитан рассказывал:

— После первого извержения наступило затишье. Затем начались небольшие взрывы, они становились всё сильнее, и в конце концов высоко в воздух стали взлетать огромные обломки скал.

— У меня на пашне пепел лежит слоем толщиной в пять ладоней, — пожаловался один человек. Кто он такой, никто не знал, но он искал у них убежища, поскольку у него тоже не осталось ни дома, ни семьи.

— Нам в самом деле следует всё это записать, — вполголоса заметил один старик, — чтобы потомки знали, что у нас произошло. Нужно было бы ещё отметить, что летом вулкан разорвал Каллисто.

Капитан поднялся и принялся возбуждённо расхаживать взад и вперёд.

— Да, мы должны всё записать и собрать эти записи вместе. В первый же день я стал свидетелем того, как с неба, не прекращаясь, падала мелкая пыль. На другой день всё моё судно оказалось засыпано словно белым песком. А потом сделалось темно.

Другой капитан сказал:

— Я шёл на своём судне из Библа на Крит. Последние два дня я почти всё время видел в больших количествах плывущую пенистую лаву. Ещё раньше, когда мы пристали к одному острову пополнить запасы пресной воды, я обратил внимание, что его поверхность покрыта слоем пепла в ширину ладони. И, — он задумчиво посмотрел в пространство, — я обнаружил рыбачью лодку очень далеко от берега, а это значит, что её швырнула туда волна высотой, должно быть, около тридцати древесных стволов. — Он снова сделал паузу и беспомощно опустил глаза. — Волны развеяли стены дворцов Запроса и Маллии, словно увядшую листву. Говорят, разрушен даже Фест.

Пожилая женщина грустно поведала:

— Волны пощадили мой дом, но он рухнул под тяжестью толстого слоя пепла.

— Повсюду мертвецы, — жаловался один ремесленник. — Похоронить их у меня не хватает сил. С гор почти каждый день приходят голодные люди. Одни просят подаяние, другие готовы убить за пригоршню зерна.

Рыбак с острова Анафи говорил так тихо, что его было едва слышно. У них толщина слоя пепла превышает высоту кипариса. Всё живое погибло. Он судорожно глотнул и добавил:

— Даже деревья не вынесли такого.

— В Амнисе волны просто-напросто смыли один дом начисто, будто его никогда не было на этом месте. Подумайте только, — вмешался другой рыбак, — волны оказались настолько сильными, что увлекали за собой огромные тёсаные камни и относили их далеко на сушу.

Энос покачал головой и серьёзно, с трудом выдавливая слова, сказал:

— Моя семья погибла, от дома остался только небольшой холмик, ни камней, ни балок даже не видно — всё покрыто пеплом и илом. Должно быть, волны, которые разрушили моё жилище и всю деревню, были высотой не меньше тридцати — сорока стволов. Говорят, будто многие видели волны высотой более пятидесяти деревьев.

— Мне встречались суда, — рассказал капитан судна, выброшенного на здание дворца в Маллии, — которые оказались на суше вдали от побережья. Возможно, весь критский флот погиб.

— А вдруг все жители Каллисто погибли? — спросил Энос, обводя взглядом мужчин, которые стояли кругом или, обессиленные, сидели на корточках.

— Говорят, — осторожно ответил капитан, — что вулкан давал знать о приближающемся извержении, и люди оставили города. Но суда с беглецами, слишком поздно покинувшими остров, потопило огромными камнями, которые выбрасывал вулкан, или они погибли из-за взрывных волн и штормов.

— Южный Крит тоже пострадал?

— От волн — нет, только от мелкого пепла, который покрыл всё живое. Землетрясение причинило, разумеется, колоссальный ущерб всей стране. Волны дошли до самых гор. Ландшафт на Крите, — добавил капитан, — стал совершенно непривычным. Деревья, поля и источники, дающие жизнь, почти полностью погублены.

— А сейчас вулкан на Каллисто снова утих?

— И да, и нет. Он всё ещё довольно часто извергается, однако не приносит больше никакого ущерба. Там теперь есть горячие источники, которые бьют из одного из кратеров перед островом, одновременно выбрасывая газы, содержащие серу. Нет худа без...

— Без чего? — спросил Энос.

— Без добра.

— Как так? Не понимаю.

— А вот как. Теперь туда отправляются рыбаки. Они швартуют свои суда у скал и ждут, когда ядовитая вода источников очистит днища кораблей от водорослей и древоточцев. Затем вновь принимаются за свою привычную работу. — По лицу капитана нетрудно было догадаться, что потеря корабля глубоко потрясла его. Его губы продолжали дрожать от пережитого шока, руки не находили покоя.

— Жизнь подобна ветру, — сказал Энос. — Она приходит и уходит, в ней чередуется светлое и тёмное, радости и страдания. Похоже, она подчиняется некоему ритму, как природа, сменяющая времена года. Сначала человек младенец, потом становится ребёнком, затем взрослеет, а как только по-настоящему начинает понимать жизнь, умирает. Ничего нет неизменного, сплошные взлёты и падения, метания из стороны в сторону, от одной крайности к другой. Солнце встаёт на востоке и перемещается на запад. А если допустить, что всё, происходящее с нами, всего-навсего сон? Действительно ли у меня был когда-то прекрасный дом с несколькими комнатами, или всё это мне приснилось? Неужели наши помыслы всего лишь иллюзия? Верно ли, что у меня когда-то была жена и двое сыновей? — Он обнял Алко, сидевшую рядом.

— Ты, по крайней мере, у меня ещё есть, — тихо произнёс он. Потом продолжил: — Но землетрясение и гигантские волны, которые многое разрушили на Крите, извержение вулкана на Каллисто — всё это есть на самом деле. Куда ни глянь, нигде не осталось ни дерева, ни кустика. Даже источники иссякли. Верно и то, что люди в горах умирают с голоду, и у нас запасов пищи осталось всего на несколько дней: это жалкие крохи, которые нам с трудом удалось наскрести по погребам и закромам.

— Вы все говорите и говорите, — упрекнула их одна из женщин. — Этим сыт не будешь. Что толку болтать — сделайте же что-нибудь, иначе мы все умрём с голоду.

Она устало поднялась, взяла небольшой нож и принялась срезать траву, уцелевшую после разгула стихии под поваленными деревьями и у подножия скал. Затем сложила её, словно бесценное сокровище, в фартук, отнесла к развалинам своего жилища и разложила на земле, чтобы до захода солнца трава успела высохнуть.

Подъехал человек на осле. Они посмотрели на него как на чудо.

— Тебе удалось спасти животное? — спросили они его почти одновременно.

— Я получил его на южном побережье, отдав взамен свою дочь! Вы уже были во дворце? Как он выглядит?

Капитан подошёл к нему:

— Сохранились только жалкие остатки дворца. Кое-где возвышаются огромные тёсаные камни, сохранилась лестница, которая никуда не ведёт. Уцелели основания колонн, а сами колонны, сплошь покрытые трещинами, разбросаны по всей территории. Местами можно различить ещё жилые комнаты, залы, коридоры и лестницы. Средний двор голый и пустынный. Я помню здания, где размещались мастерские резчиков по слоновой кости и золотых дел мастеров; их больше не существует. Позади, близ кладбища, я наткнулся на целую гору трупов, наполовину занесённых илом и засыпанных обломками. Тут из неё высовывается чья-то рука, там торчит нога...

— А где же царь, его свита, чиновники, слуги и рабы?

— Этого я не знаю, вероятно, все они погибли...

— Нам нужен новый царь, — сказал какой-то пастух, — сами мы слишком слабы, слишком измучены, чтобы восстановить страну.

— Зевс даровал нам цикл, состоящий из трёх периодов по восемь лет — Великий год, и этот цикл является продолжительностью правления царя. Придёт время, и Зевс снова пошлёт нам царя, — серьёзно ответил Энос.

— А будет ли восстанавливаться Маллия? — спросил кто-то.

— Кто это сделает? — закричали все почти в один голос. — К чему, если у нас нет царя? Где найти ремесленников? Мы сами не в состоянии, пожалуй, даже убрать пепел с полей, отыскать в ущельях и на склонах участки, на которых можно было бы возделывать ячмень. Оливковые деревья засохли. Пройдёт много, очень много лет, прежде чем у нас опять будет масло. Погибли не только деревья и поля, погибли и животные. Вам приходилось в последние дни видеть мышей или крыс? Да и птицы все вымерли.

Алко прижалась к Эносу и схватила его обеими руками за правую руку.

— Знаешь, — шепнула она ему, — меня мучает голод и жажда. Разве негде достать немного воды? Иначе я умру.

Один из мужчин взялся за лопату.

— Нужно что-то делать, хватит обсуждать. Кто мне поможет? Я знаю один источник, — сказал он. — Вероятно, он, как и остальные, засыпан. Если мы уберём пепел и расчистим его, у нас опять будет вода. Он на той стороне, в долине. Конечно, таскать воду сюда мы не сможем. — Он повернулся к человеку, пришедшему со своим ослом. — Ты останешься у нас? — спросил он.

Тот помедлил с ответом, и к нему приблизились несколько человек.

— Оставайся, пусть твой осёл поможет нам. Когда источник даст воду, мы могли бы подыскать для тебя неплохую работу. Даже если пашню нельзя будет обрабатывать несколько лет, мы, по крайней мере, заложим небольшие сады, но им требуется вода.

Энос и ещё один гончар, помогавший ему, взялись налаживать жизнь выживших обитателей деревни. Четверо мужчин отправились к источнику, восьмерым предстояло соорудить из обломков временные жилища. Женщинам поручили отыскать места, где стена дома или скала ослабили ветер, приносивший пепел, и где он лежал небольшим слоем.

— Мы должны возделать небольшие участки земли и выращивать там все растения, семена которых найдём, — распорядился Энос.

После утомительной работы к нему подошла Алко и радостно известила:

— Пойдём, я кое-что нашла!

Энос последовал за нею. Под стеной одного дома, которая была опрокинута волнами и очень мало засыпана пеплом, она обнаружила участок плодородной земли. На ней уже были самым примитивным орудием проведены борозды, и если засеять их и поливать водой, земля обещала дать урожай.

Он обрадовался уже подготовленной земле и возблагодарил богов за то, что они снова помогали Криту.

— Что толку от всех этих молитв, если у нас нет воды, — сказал какой-то человек, который, обессилев, присел на корточки и, наверное, видел, как Алко убирала пепел и разбивала глиняную стену, чтобы по кускам оттащить её в сторону. — Боги против нас, — пробормотал он вполголоса.

— Они в самом деле против? — спросил Энос.

— Ты же сам видишь, — последовал лаконичный ответ. — На улице опять лежат двое покойников. Они упали от голода и умерли.

— Я принёс в жертву сына, — сказал Энос.

— И чего ты этим добился?

— Не знаю, — прошептал Энос. Он взглянул на Алко, рыхлившую землю, и порадовался её энергии.

— Алко! — тихо позвал он.

Она подняла на него глаза и улыбнулась.

— Теперь у меня осталась только ты, — проговорил он и задумался.

Ена, сестра его жены и мать Алко, погибла, когда деревню, где она жила, захватили пираты. Её мужа они увели в рабство. Когда Лато взяла Алко к себе, девочке было всего четыре года. Повлияло ли на то, что Энос принял её так, словно она была плоть от плоти и кровь от крови его, то обстоятельство, что у него были только сыновья и ни одной дочери? Как ни сильно любил он сыновей, Алко всегда была для него чем-то особенным, и их связывали друг с другом какие-то таинственные узы.

— Да, — сказал он, вздохнув, — теперь у меня осталась только ты. Тебе придётся нелегко, ведь ты ещё девушка и в то же время должна стать женой. Хватит ли у нас сил уважать друг друга и многие годы помогать друг другу?

— Я всегда буду с тобой, — ответила она, засияв от счастья.

— Всегда? А когда появится мужчина, которому ты будешь нужна и который станет домогаться тебя?

— Никому я не нужна так, как тебе. Я буду любить тебя, пока жива.

— Много ли нам ещё осталось? Говорят, многие уже умерли от голода..

— С этим мы справимся, — уверенно произнесла она. Потом тихо добавила: — Я справлюсь, потому что очень люблю тебя.

— Ты? — спросил Энос и нежно погладил её по голове.

— Да! — ответила она и, припав к нему, спрятала лицо у него на груди.

— Когда-то я принёс в жертву сына. Ты не боишься меня?

— Почему я должна бояться? Ведь ты отдал его богам.

— Но они не приняли этой жертвы: выходит, он умер напрасно.

— Ты думаешь? — спросила она.

Энос кивнул.

— Да! — ответил он, целуя её в висок.

— Ты отдал богам Энуму. Есть отцы, которые не смогли принести такую жертву. Значит, они менее достойны? Неужели боги слышат нас, только когда получают богатые дары? Если это так, то они продажны, и покупать богов при помощи жертвоприношений непорядочно.

Энос смущённо глядел на Алко. Она выпрямилась, поправила волосы и сейчас стояла перед ним словно его жена, Лато.

— Использовать богов в своих интересах нельзя, — сказала она, убирая со лба упавшую прядь. — Безумие думать, что ими можно пользоваться как сундуком с одеждой: выбирать из него то, что нам необходимо. В общении с богами нужно лучше понимать их и постоянно помнить, что они не продаются.

Эноса охватило ощущение огромного счастья. Он крепко взял Алко за руки, он искал её глаза и губы, покрывал их поцелуями, а когда они отпрянули друг от друга, сердца их колотились так сильно, что им было трудно дышать.

— Мы будем очень счастливы, — торжественно прошептала Алко и снова поправила причёску.

— Что значит счастливы? — в замешательстве спросил он.

— Когда снова будем досыта есть, когда сможем насладиться домашним уютом и когда...

— Что?

—...когда я смогу навсегда остаться с тобой.

— Поверь мне, Алко, — серьёзно ответил Энос, — твоё счастье в том, чтобы встретить однажды мужчину, который подойдёт тебе, который будет любить тебя и которому ты — поскольку твоё древо жизни должно приносить плоды — подаришь детей.

— Этот мужчина — ты, — произнесла она едва слышно и опустила голову, будто бы решив проверить, достаточно ли глубоки борозды в земле, чтобы принять зерно.

— Когда-нибудь ты станешь матерью...

Она кивнула и нежно улыбнулась.

— У меня будут дети, я знаю, и я буду очень их любить, — прошептала она.

Энос снова задумался, а потом сказал:

— Ты ещё очень молода. А я скоро состарюсь. У меня впереди немало трудов и забот, и я сделаю всё, чтобы мы опять были счастливы.

— Мне бы навсегда остаться с тобой! Я нужна тебе!..

— Есть мужчины, которые больше подходят тебе по возрасту, которым ты тоже нужна и которые могут дать тебе больше счастья.

— Я хочу всегда быть с тобой, — повторила она. — Ты дал мне представление о жизненных ценностях, воспитал меня.

Вечером обессиленный Энос рассказал Алко, что им удалось расчистить источник, и если он раздобудет на часок осла, то у них будет теперь вода. Алко радостно кивнула.

На ночь они, как всегда, улеглись за стеной, защищавшей их от холодного северного ветра. Прежде чем оба заснули, Алко поднялась.

— Ещё так жарко, — едва слышно прошептала она, словно извиняясь, — я хочу немного остыть.

Энос видел, как она встала, походила взад и вперёд, словно хмельная, а затем стянула с себя одежду и обмотала бёдра полотенцем. При свете звёзд её тело блестело.

Снова укладываясь рядом с ним, она была взволнованна, и дыхание выдавало её.

— Тебе тоже жарко? — спросила она и сбросила с бёдер кусок ткани. — Хорошо, — вздохнула она, обнимая Эноса, — что с тобой я чувствую себя такой защищённой. Что бы я без тебя делала?

Энос погрузился в сон. Его мысли унеслись к Тигру и Евфрату. Разбудил его какой-то голос:

— Жены становятся там матерями, и они означают бесконечную плодовитость. Такая мать одновременно может быть дочерью, сестрой и возлюбленной.

Другой голос окончательно прогнал его сон:

— Как дочь она принадлежит небесному богу, как жена отдаётся отцу. Поскольку так есть и будет всегда, дочь в своей материнской ипостаси низводит небо на землю.

Энос не спал, пристально глядя на звёзды. Рядом лежала Алко, во сне она так крепко ухватилась за него, что он едва мог шевельнуться.

— Ты? — неожиданно спросила она, вставая.

— Я, — ответил он, осторожно вытягивая руки и ноги, однако так повернуть голову, чтобы не коснуться её грудей, ему не удалось.

— Есть религии, которые толкуют о Священном браке, видя в нём наивысшую форму слияния мужчины и женщины. Что есть такая наивысшая форма слияния, что есть блаженство, которое она дарит? — спросила Алко.

Прежде чем он успел ответить, она добавила:

— Может быть, это слияние и есть последнее счастье в любви, а любовь — всегда блаженство?

Он опять попытался ответить, но не успел.

— Однажды я слышала, что во время заключения Священного брака бог Инанна и богиня Энки сами в Уруке не присутствовали, а повелели представлять там свои персоны. За богиню явилась верховная жрица храма. Знаешь, — увлечённо продолжала она, — каждый город имеет собственного бога — это правитель, — и он олицетворяет бога Инанну. Если он... — Она запнулась, играя засушенным цветком, который нашла и хранила словно бесценное сокровище, хотела рассказывать дальше, однако Энос прервал её мысли, нежно сказав:

— Ты!

Алко странно улыбнулась, опустилась рядом с ним на колени, кончиками пальцев отыскала его губы и прижалась к ним своими губами.

— В Священном браке людская любовь принадлежит небу, а значит, высшему блаженству.

Они замолчали. Алко положила голову на правое плечо Эноса и не переставая гладила его лицо.

— Ты меня любишь? — спросил Энос, покрывая её шею и плечи поцелуями.

— Любила всегда и люблю, — прошептала она, прижимаясь к нему всем телом. — Но нам необходимо ежедневно искать и отыскивать источники, ежедневно засевать землю. Любовь — это... — она запнулась, после чего, помедлив, продолжила: — ...непрестанный посев. Если мы справимся, — сказала она почти грубовато, — посев должен дать всходы. Да, — громко воскликнула она и выпрямилась, — нам постоянно придётся сеять и поливать, потому что и любовь требует покорности и жертв!

— Кто научил тебя этому?

— Жизнь, — рассудительно ответила она. — А может быть, и любовь.

— Что такое любовь?

— Исполнение мечты.

Потом она в свою очередь спросила его:

— Что такое желание?

Энос молчал, размышляя над ответом.

— Что труднее, скажи, — наконец спросил он, — отвечать молодой девушке, которую очень любишь, или возлюбленной?

— Отвечай девушке, которую очень любишь.

Он снова задумался.

— Мы живём в крестьянской стране, в стране, где обрабатывают землю и ухаживают за скотом. Почти каждый день — ребёнком тебе, вероятно, приходилось видеть это — мы становились свидетелями спаривания домашних животных. Когда быки покрывали коров, мы, мальчишки, стояли рядом и отпускали шуточки. — Он снова не мог подобрать подходящих слов. — Непросто говорить с тобой о подобных вещах.

— Почему? Ведь я уже женщина и всё знаю...

Энос удивлённо взглянул на неё.

Некоторое время они не сводили друг с друга глаз и молчали. Каждый упивался дыханием другого. Потом Алко легла на землю. Её тело покрылось потом, губы вздрагивали от боли, и Эносу казалось, что по её телу пробежали судороги. Неожиданно Алко вскочила на ноги, схватила доску и ударила ею по остаткам небольшой стены, словно перед нею был враг. На неё посыпались штукатурка и щебень и окутали девушку облаком известковой пыли. Она вновь ударила доской по стене, сражаясь с незримым врагом, и снова её, будто таинственную богиню, облёк известковый туман.

В полном изнеможении, бурно дыша, она опять бросилась на землю. Глаза у неё блестели, как у безумной.

Энос попытался успокоить её, положив одну руку ей на живот, по которому ещё пробегали судороги, а другой лаская её груди.

— Да, — чуть не плача, сказала она, — да, да!..

Он тотчас убрал руку — ему показалось, что он коснулся пламени и получил ожог.

— Алко! — простонал он. — Ал... — Голос его прервался. Он положил голову ей на грудь. Листья и солома под ними шуршали. Почему это волновало его? Разве не сверкала где-то зелёная трава, разве не означала она жизнь? Ведь посев и урожай — это родина, это мир и счастье...

— Да, — повторила шёпотом Алко, обеими руками лаская его лицо на своём теле.

— Да? — тоже шёпотом спросил он, целуя её пальцы, скользнувшие по его губам.

Так они лежали некоторое время и были счастливы.

— Когда-то, — рассказывала Алко, и её голос доносился словно издалека, — мы ходили к источнику стирать наши простыни. Все мы сидели там полуголые, потому что мять и колотить бельё было не так-то просто. Когда нам становилось слишком жарко, мы поднимали юбки, а мужчины считали, что этим жестом мы предлагаем им себя! Это было забавно! — усмехнулась она. — Многие из нас, девушек, были не прочь принять мужчину. Что это — закон природы или судьба, когда мужчины и женщины приползают друг к другу, и это всё продолжается и продолжается? В душные вечера многие спят под открытым небом или укладываются на крышах домов. Разве это закон, — в отчаянии спросила она, — когда мужчины и женщины снова и снова женятся? Как можно, чтобы женщина нашёптывала мужчине про любовь к нему, а не пройдёт и часу, признавалась теми же словами другому? Как может человек в течение считанных часов любить различных партнёров? Ведь мы не животные!

Энос промолчал, ища ответа, и Алко сказала:

— Я видела мужчин и женщин, которые ни о чём не спрашивали друг друга, не произносили ни слова, однако сжимали друг друга в объятиях, а потом отдавались друг другу, словно были знакомы уже долгие годы. Разве это любовь?

Он снова не нашёлся, что ответить.

— Может ли наслаждение, продиктованное темпераментом, быть причиной встречи, которая, в сущности, возможна лишь по праву любви?

— Ты уже испытывала подобное наслаждение? — спросил Энос, со страхом ожидая ответа.

— Нет, в сущности нет.

— Что ты имеешь в виду, говоря «в сущности»? — спросил он с подозрением.

— Существует ли «высшее наслаждение»? — ответила она вопросом на вопрос.

— Разумеется, — промолвил он. — Это растворение друг в друге без остатка, полное единение двух тел. — Он удивлённо поднял на неё глаза: — Ты задаёшь такие странные вопросы. Почему они тебя интересуют, откуда ты всё это знаешь?

— Я это слышала и наблюдала, — тихо ответила она. — Знаю и о контактах, которые никогда не были любовью. Бессмысленно, — заметила она, — если два человека уверяют друг друга в своих чувствах, а сердца их остаются глухи. Бессмысленно, если два человека вступают в плотскую связь и не растворяются без следа в любви а лишь подчиняются инстинкту.

Дни шли за днями, проходила неделя за неделей. Чтобы выжить, люди объединялись в группы и холодными ночами искали за развалинами домов защиты от ветра, набивались под навесы, защищавшие от дождя.

Энос нашёл временное пристанище в подвале: на него упала крыша другого дома, предохраняя это убежище от осадков.

С наступлением утра люди разбредались кто куда в поисках земель, которые можно было немного расчистить от пепла и засеять. Женщины непрерывно таскали воду и поливали посевы. Мужчины строили новые дома. От стариков требовалось собирать зёрна из чудом уцелевших колосьев.

Ежедневно приходилось решать трудную задачу: сколько зёрен можно употребить в пищу, а какую часть, не мешкая, использовать в качестве посевного материала.

На ночь все они, обессиленные, укладывались прямо на землю, и, наверное, не было среди них ни одного, кто не мечтал бы о жареном мясе, медовой лепёшке и ячменной каше.

— Ты, — только и произносил Энос с наступлением ночи, ложась на землю рядом с Алко.

— Ты, — отвечала она, хватаясь за него, словно без памяти влюблённая. Этот ритуал повторялся со всеми подробностями уже очень давно.

Но Энос допустил оплошность. Однажды дождь привёл в их подвал незнакомца. Он улёгся рядом с Алко и мгновенно заснул. Ночью Энос почувствовал, что Алко дрожит всем телом: рядом с ней стояла чья-то коленопреклонённая тень, протягивая к ней руки.

— Нет, нет, — шептала она, однако казалось, что, несмотря на отказ, тело Алко придвигалось к этому незнакомцу.

Энос слишком устал, чтобы вмешиваться. Единственное, что он сделал — привлёк Алко к себе и закрыл её тело обеими руками. Как бы она ни ложилась — на спину, на правый или левый бок, он неизменно обхватывал её руками, крепко прижимаясь к ней.

Потом это ежевечернее обхватывание Алко руками превратилось в своеобразный ритуал, совершая который оба чувствовали себя счастливыми. Затем Алко стала требовать большего, а он только отвечал:

— Этого нельзя!

— Почему нельзя? — слышал он традиционный вопрос. — Боги позволяют это.

— Я не бог, — шептал Энос.

— Не возражай, — страстно говорила она. — Ты для меня — всё!

— Любовь требует порядка, — защищался он. — Любовь подчиняется законам, — устало говорил он.

— Каким?

— Этого я не знаю, но чувствую, что та привязанность, которой суждено продлиться до конца наших дней, требует порядка.

— До конца наших дней... — задумчиво повторила она. — А что, если мы умрём с голоду? Люди умирают повсюду. Мы лишаем себя счастья, которое, возможно, могло бы спасти нас.

— Что ты хочешь этим сказать? — в замешательстве спросил он.

— Мы в бедственном положении, находимся на грани, за которой нас ждёт конец. Речь идёт о жизни и смерти... Любящие обнаруживают скрытые силы. Они, правда, не заменяют пищи, однако становятся приправой, облегчающей многое. Страстно влюблённые не воспринимают голод как бесконечную муку. Страдание перестаёт быть изнурительным бременем. — Она задумалась, затем продолжила: — Легко любить, когда молод, здоров и полон оптимизма. Трудно не разлюбить другого, если он болен или силы покинули его. Это — настоящее испытание.

— И ты по-прежнему будешь любить меня, когда я стану стариком? — спросил Энос.

— А ты сохранишь любовь ко мне, когда я увяну? — поинтересовалась она.

— Я буду любить тебя всегда, — серьёзно промолвил он, — молодая ты или старая, здоровая или больная!

— Почему? — допытывалась она. — Только потому, что я — родственница твоей жены?

— Пожалуйста, — заметил он, — никогда так больше не говори. Даже в словах нельзя быть неразборчивыми.

Всякий раз, когда опускалась темнота, Алко подползала к Эносу и принималась обеими руками ласкать ему щёки, плечи и бёдра, порой приникая к ним губами.

Утреннее солнце спозаранок ярко освещало их подвал, и они отправлялись на берег искать рыбу, раковины и выброшенные приливом предметы. Раздеваясь, чтобы сберечь свою одежду, Энос отворачивался. Алко стояла совсем рядом, нежно поглядывала на него и принималась беззаботно и небрежно стаскивать через голову свой наряд.

— Смотри! — кричала она, входила в море и бросалась в пену набегающих волн. — Смотри! — требовала она и извивалась, словно змея, раскинув руки и радуясь, как ребёнок. — Иди, иди ко мне! — приглашала она.

Они бегали по волнам, боролись, и победитель, которому удавалось припечатать соперника к мокрому песку, удостаивался нежного поцелуя.

Почему Энос охотно позволял побеждать себя? Не потому ли, что хотел лишний раз полюбоваться Алко, когда она в позе победителя наступала ему на грудь ногой, после чего опускалась рядом с ним на колени?

— Ты? — спрашивал он счастливым голосом.

Алко вначале кивала, а потом торжественным тоном заявляла:

— Я.

— Этого не может быть, это уже не любовь, — воскликнул он, заставляя её тем не менее улечься рядом.

— Именно теперь нужно было бы доказать её, — вздыхала она.

— Пойдём! — напоминал он, вставая и увлекая Алко за собой. — Нужно раздобыть поесть. Пригоршни дикого ячменя, которую мы находим в иные дни, слишком мало, чтобы жить. Но как нам запастись рыбой без сети и остроги!

Они бродили по набегающим волнам и держались за руки.

— Расскажи о твоей первой любви, — ревниво попросил Энос.

— По сути, она была единственной, — тихо ответила она и боязливо прижалась к нему.

— Кто же он был? — задумчиво спросил он.

— Все остальные были не более чем второстепенные, ничтожные встречи.

— Кто же он был? — сурово повторил он, остановившись и крепко взяв её за плечи обеими руками.

— Ты, — гордо ответила она.

— Я?

Алко кивнула. Нежная ласка её рук подтвердила сказанное.

Энос замолчал и задумался.

— Пожалуйста, не лукавь, — потребовал он, нежно прижимая к себе её голову.

— Вообще-то я всегда была неравнодушна к тебе, но когда мы прятались за стенами сгоревшего дома, увидела тебя в каком-то новом свете. Волны бушевали вокруг нас, несколько раз мы едва не утонули. Спасая меня, ты постоянно затискивал меня между скалами. Водная стихия не раз разлучала нас, но мы всегда находили друг друга. Когда мы выдержали натиск огромных волн, мы поцеловались, как не целовались никогда прежде. Ты — моя первая, моя большая любовь, — сердечно сказала она.

Энос смущённо гладил её по голове.

— Что со мной? — недоумевал он. — До тебя я знал Лато, мою жену, имел от неё двух сыновей. Почему у меня такое ощущение, словно я родил и тебя, и ты — моя дочь?

— Но я тебе не дочь, — торжественно произнесла она. — Что я такое? — Она смолкла и погрузилась в раздумья. — Я — ничто. Впрочем, — поправилась она, — я кое-что представляю собой. Я — это ты.

Она опять нежно поцеловала его.

— Если мужчина не любит душу женщины, он ничего о ней не знает, — едва слышно сказала она. — Ищи меня, постигай меня, — соблазняла она его теперь во весь голос. — Если ты ищешь небо, я хочу быть твоим небом, если землю, твоя земля — я. Если ты ищешь родину — это я. Может быть, мне сделаться родником? Сделай так, чтобы я иссякла. — Она с трудом перевела дыхание. Отдышавшись, грубовато сказала: — Выпей меня до дна, опустоши меня, я хотела бы без остатка раствориться в тебе.

— Нам нужно искать пропитание... — напомнил он.

Когда через несколько часов, которые они провели наполовину во сне, наполовину в игре, они вернулись, единственной их добычей оказалась пригоршня раковин.

Какая сила гнала их с наступлением ночи в тот угол их пристанища, где ложем им служили листва и солома?

— Я хочу есть, — призналась она и заплакала.

Он сказал «Пойдём!», привлёк её к себе и положил её голову себе на колени. Его руки ласкали её, даря радость и счастье.

— Ты? — cпросила она.

— Да, любимая!

— Если бы ты был царём города, а значит, и его богом, любил бы ты меня?

Он кивнул.

— Если бы я очутилась в храме жриц луны, если бы я пришла в него в тот день, когда там происходит священное совокупление, ты и тогда бы продолжал любить меня?

Он снова кивнул.

— Если существуют боги и цари, я стану священной гетерой. Говорю тебе об этом заранее... Ты придёшь?

— Мне очень сложно ответить, Алко. Я не царь, а ты — не жрица луны...

— Но в тот день, когда происходят большие торжества, я могу стать священной гетерой?

Он молчал, целуя её в глаза, щёки, губы. Алко вцепилась в него обеими руками, почти легла на него, шепча:

— Я жду ответа.

Он снова промолчал, но она прочла ответ в его глазах, глядя на него с любовью.

— Ты придёшь, если я стану служить богине луны, богине плодородия? Тебе придётся, конечно, заплатить за это. Если всё снова станет так, как должно быть, у тебя найдётся столько денег, чтобы ты всегда мог купить меня?

— Да, — прошептал он, страстно целуя её.

— Разве нет никакой возможности для меня уже теперь служить богине луны, чтобы ты сделал меня священной гетерой?

— Нет, — серьёзно ответил он.

— Если бы ты очень сильно любил меня, ты бы нашёл, — упрямствовала она.

— Именно из-за любви к тебе мне приходится считаться с тем, что ты ещё очень молода.

— Разве это любовь, если ты смотришь на меня только как на храмовую гетеру?

Вместо ответа он снова нежно поцеловал её.

— Как забавно устроен мир, — охнула она. — Гетерой ты бы любил меня...

— Но таковы законы.

— Законы, — горько усмехнулась она, — Я хочу есть. Любая работа, даже самая лёгкая, даётся мне с трудом. На день у нас всего два ведра воды. А для полива требуется больше — я едва осмеливаюсь немного попить. Я знаю... — заплакала она, — Ты больше не любишь меня, потому что я почти не моюсь. Может быть, раньше и любил, а теперь!..

— Алко, я всё равно любил бы тебя, будь ты старой, увядшей, больной и грязной.

— Поклянись!

— Даю тебе слово, этого достаточно, — торжественно отчеканил он.

— Предания говорят, — сказала она, — что в Вавилоне влюблённые вели себя очень свободно. Партнёров нередко определял жребий.

Энос удивился:

— Скажи, откуда тебе всё это известно?

— От отца одной подруги. Он прожил там в рабстве больше десяти лет, но ему удалось бежать. Апау участвовал в храмовой службе и даже знал, какие слова предписываются ритуалом Священного брака. — Она приподнялась, подумала немного и сказала: — В день возлежания, а это новый год, в день пророчества, для повелительницы устанавливают ложе. Ей поправляют подушку, чтобы обеспечить комфорт. Затем её моют для общения с царём.

— И всё это было доподлинно известно отцу твоей подруга? — скептически спросил он.

— Да, он мог даже наизусть слово в слово воспроизвести законы. Апау был очень мудр и многому меня научил. Постой, — сказала она, — существует одно чудесное изречение: «Она всходит на его ложе подобно верной жене. Она осталась возле его уха и в избытке одарила его подобно Тигру во время разлива».

— Глубинный смысл такого брака заключается, по-видимому, в том, чтобы зачать ребёнка?

Она кивнула.

— В Египте это Исида и Осирис, кто празднует свадьбу на Ниле. А в Двуречье всё живое берёт начало от материнского духа вечной любви.

Они снова прижались друг к другу, и Алко отдалась во власть ласкающих её рук.

— Апау рассказывал, — продолжала она, — что храмовые ворота в Двуречье являются вратами неба и в то же время входом в лоно матери. За дверным проёмом расстелена циновка из тростника. С обеих сторон любовного ложа стоит по пучку из четырёх стеблей тростника; верхние концы стеблей связаны в кольцо. Четыре стебля символизируют четыре стороны света и становятся таким образом единым целым. Богиня является в одно и то же время возлюбленной, дочерью и супругой. В украшенной рогами короне, которая свидетельствует о том, что её обладательница — повелительница луны и всего живого, она спускается в преисподнюю, откуда ещё никто никогда не возвращался. Эта Священная возлюбленная так преисполнена своим долгом вернуть свободу и вечную жизнь, что при этом едва не умирает, — тихо вздохнула она, ложась на землю. Продолжить рассказ она смогла лишь после того, как Энос улёгся рядом.

— Существует несколько мифов о любовных отношениях матери с сыном, отца — с дочерью. Во многих богиня вынуждена уступать какому-нибудь мужскому богу, который мог бы быть её братом. Он имеет преимущество. В отношениях между матерью и сыном, между отцом и дочерью всегда есть трудности. Может быть, эти символические высказывания содержат намёк на то, что все проблемы можно решить только с помощью любви?

— Но под ней они подразумевают постель, — твёрдо заявил он.

— Каждый претендует на власть, — как бы размышляя вслух, промолвила Алко. — И отец, и мать. Я смотрю дальше тебя. В этих историях отцу говорят, что дочь хочет стать матерью. Чувство материнства, чувство зачатия — вот что существенно. В споре за собственное «я» дочери приходится использовать свою женственность.

— Но это опять означает постель, — упрекнул он.

— Культ луны — вспомни хотя бы о деяниях наших жриц луны, — напомнила она, — это культ плодородия, а значит, культ матери. Если я зачинаю от тебя во время церемонии Священного брака, во время культового соития, наша чувственность поднимается на более высокую ступень.

— Более глубокий смысл, по-видимому, в том, что после такого события женщина уже никогда больше не сможет сочетаться браком с мужчиной под влиянием одного только влечения.

— Серп луны напоминает о коровьих рогах богини, тем самым она напоминает Диктинну. Богиня превращается в священную корову, которая заключает брак со священным быком.

Алко неожиданно вцепилась в него, и её стала бить дрожь. Долгие минуты они находились в объятиях друг друга, нашёптывая нежные слова и обмениваясь поцелуями.

Когда они отпрянули один от другого, Алко привела в порядок свои волосы, хотя оба лежали в темноте. Потом она поднялась и тихо заплакала.

Энос снова привлёк её к себе и принялся осыпать её ласками и поцелуями.

— Тебе известно, что я очень люблю тебя. Да только забудь об этом. Как люди рассудительные, мы не должны забывать: когда я состарюсь, ты будешь ещё очень молодой. Возможно, и ты станешь тогда искать смерти, потому что один мужчина тебя уже не устроит.

— На это есть только один ответ.

— Какой же?

— Подари мне много детей. Они до такой степени заполнят мою жизнь хлопотами, что у меня не возникнет даже мысли о каком-то другом мужчине. А почему бы и нет? Я так люблю и уважаю тебя, что с моей стороны было бы предательством, если бы... Какое обаяние исходит от женщины, когда она становится матерью по воле мужчины, которого страстно любит! — прошептала она, обращаясь, кажется, скорее к себе самой. — В некоторых храмах, — продолжала она едва слышно, — существует культ фаллоса. Я бы никогда не рискнула на такую близость к богу. Кроме того, этот лингам был бы святотатством. Я целиком и полностью, до последнего вздоха принадлежу тебе. В тебе для меня все начала и все концы, поэтому желание моё возвышенно. Любая ласка, которую дарят мне твои губы, твои руки, — это праздник... Он навсегда останется для меня прекрасным и светлым.

В ответ он принялся робко ласкать её тело.

— Существуют такие культы, когда во время определённых празднеств мужчина надевает женскую одежду, а женщина щеголяет в мужской. Что есть отцовство, что есть зачатие? — спросил он, помолчав. — Что такое дочь или сестра, отец или сын? В далёком прошлом, много тысячелетий тому назад, люди не знали таких понятий. Знали они только одно — чтобы выжить, нужно производить на свет детей...

— Это так, — согласилась она. — Нам неизвестно, выживем ли мы. Подари мне детей, тогда у нас появится долг — сделать всё возможное, чтобы они были счастливы.

Изо дня в день Алко продолжала поиски клочка земли, который можно было бы использовать под пашню. Она прокладывала борозды и молилась за каждое зёрнышко, которое потом, несмотря на голод, осторожно опускала в землю.

Когда обессиленная Алко садилась на землю рядом с ним, достаточно было проявить к ней хоть чуть-чуть нежности, и это снова возвращало её к жизни. Спустя несколько секунд она опять опускалась на колени возле борозд, принявших в себя зёрна, и страстно восклицала:

— Я — мать, я — прародительница. — И поглаживала землю. — Я — жизнь, я стану матерью, — торжественно произносила она. Затем вновь бережно проводила руками по засыпанным бороздам, скрывавшим зёрна, и истово шептала: — Урожай собирает только посеявший, рожает только зачавший!

— Ты для меня — богиня земли, луны и плодородия. Когда я произношу «ты-ы-ы», меня переполняет нежность, которую я готов отдать тебе.

— В таком случае я тоже могу сказать тебе «ты-ы-ы», когда меня переполняет желание?

— Сейчас ты произнесла это «ты-ы-ы» так, что оно прозвучало словно зов, словно вздох; точно так же ты вздохнула, когда мы едва не погибли в волнах.

— Тогда я очень испугалась — ведь вокруг бушевала стихия, грозившая нам смертью. Но ты поддержал меня, и, несмотря на окружавший нас ужас, страх у меня вдруг исчез. Я почувствовала себя счастливой... Я почувствовала себя под твоей защитой, и эта твоя забота обо мне была просто чудесной, — с благоговением призналась она.

Алко снова опустилась на колени, одежда, соскользнув, обнажила её плечи, спину и груди. Эносу вдруг показалось, что он ещё никогда не видел Алко такой прекрасной. Он приблизился к ней, поднял с земли и принялся целовать её лицо, шею и плечи.

Алко обернулась, целиком отдавшись во власть его ласк. У них захватило дыхание, и Энос не сразу заметил приближавшуюся к ним пожилую женщину, которая принялась хныкать:

— Я больше не могу, я умираю от голода, подайте мне что-нибудь съестное!

Они поделились с ней небольшой рыбёшкой, которую Эносу случайно удалось поймать.

— Завтра с утра я с Алко отправляюсь к морю. Может быть, прибой выбросил на берег немного рыбы, — успокаивающе сказал он.

Снова спустился вечер, потом наступила ночь. Обнажённая Алко легла рядом с Эносом. Собравшись приласкать её, он обнаружил, что она заснула. Близость её тела так взволновала его, что у него снова перехватило дух. Он пролежал несколько часов, не в силах оторвать глаз от очертаний её тела. Мало-помалу и его одолел сон, но как только Алко осторожно, чтобы не разбудить его, поднялась, тут же проснулся. Её тело казалось воплощением красоты. Первые солнечные лучи осветили его, и Энос вновь залюбовался её женственностью. Ему представлялось, что он созерцает замечательное произведение искусства. Её упругое тело двигалось настолько естественно, как будто нагота была для него само собой разумеющимся состоянием.

На завтрак им пришлось довольствоваться горстью дикого ячменя.

— Надеюсь, сегодня нам повезёт, — сказала Алко надтреснутым голосом. — Скоро я уже больше не смогу...

— Вчера сильно штормило. За скалами определённо осталась рыба, — утешал её Энос.

— Не сходить ли мне к Лоскасу?

— Этому торговцу маслом? — спросил он. — О нём идёт дурная слава. Он по-прежнему толстый, жирный — тут и слепому ясно, кто он и что он.

— Я попрошу у него мешочек ячменя.

— За что?

— За то, что на одну ночь разделю с ним его ложе.

— И ты могла бы решиться на такое? — ошеломлённо спросил он.

— Ради тебя я пойду на всё. Я согласилась бы даже провести у него несколько недель, если он пообещает помочь тебе построить дом.

— А как же я без тебя?

— Да ведь я вернусь. — Она насмешливо скривила губы. — Скорее всего, он будет разочарован во мне — ему не нужна такая любовница. Это значит, что мне придётся уйти, и я снова буду с тобой.

Он замолчал, глядя на неё с несчастным видом. Она задумчиво сказала:

— Если ты не против, мне хотелось бы провести с тобой больше тысячи недель. Разве на этом фоне стоит говорить о каких-то двух или трёх неделях, когда меня не будет? Решай сам: нужен нам с тобой мешочек ячменя, нужна тебе помощь в постройке дома? Оплату я беру на себя...

— Это должна решать ты, — тихо ответил он. — Ты мне не жена.

— Разве я не больше чем жена? — спросила она.

На его удивлённый взгляд она ответила прямо:

— Я для тебя больше чем жена. Я это знаю!

— Захвати корзину, — в замешательстве попросил он и сам взял сумку, сплетённую из тростника.

Прибой и в самом деле выбросил на берег, за камни, немало рыбы. Она ещё продолжала барахтаться в отступающей воде, но та, что оказалась на суше, успела уснуть. Она выглядела жирной, упитанной.

Они сидели на песке и радовались богатой добыче.

— Этого хватит на несколько дней, — ликовала Алко.

— А эта вздулась, — показал Энос, — ею можно отравиться, — и отложил рыбу в сторону.

— Нет! — воскликнула Алко, бросаясь к рыбе, словно желая закрыть её собственным телом.

— Поверь, в ней таится смерть.

Когда они возвращались, он рассказывал ей о празднествах во дворце, о голубе — символе плодородия.

— Знаешь, — продолжал он, — топор — священное орудие, а обоюдоострый топор ещё более свят.

— Почему?

— В культовых обрядах ромб символизирует половой орган женщины.

Он говорил и говорил, не решаясь повернуть голову, потому что рядом шла возбуждающая его Алко, гордая своей наготой, осознающая, что её нагота — власть, с помощью которой она многого могла бы добиться.

— Ты думаешь о Лоскасе? — спросил он.

— А кто это?

— Торговец, — ответил он, — которому ты собиралась отдаться за мешочек ячменя.

— Зачем ты говоришь об этом? — серьёзно спросила она и остановилась. — Могу я попросить тебя кое о чём?

— Разумеется.

— Никогда не обижай меня, потому что я очень чувствительна к таким вещам. Ты можешь презирать меня как женщину, ты можешь сделать меня уличной девкой, ты можешь поколотить меня, но... — она запнулась и задумчиво опустила глаза, но потом снова подняла их и внимательно посмотрела на него, —...но никогда не обижай меня.

— Разве я сделал это?

— Неужели ты так мало знаешь нас, женщин? Твоя ревность меня радует, но не занимает мои мысли. Я прямодушна, будь и ты таким же. Если ты правдив, тебе нет нужды беспокоиться обо мне.

Он вопросительно взглянул на неё, и она тихо, сама себе, сказала:

— Возможно... — она пыталась собраться с мыслями и найти подходящие слова, — когда-нибудь я стану принадлежать богам. Может быть, мне придётся пойти на это, чтобы доказать тебе свою любовь. Знаешь, — она снова запнулась в поисках слов, — мне хочется облагородить зов своей плоти, возведя его на высший уровень. Мне хочется возвысить себя этим поступком и тем самым освятить своё лоно.

Они сидели во дворе перед подвалом, служившим им домом. Алко перебирала рыбу, а Энос потрошил её.

— Эта испортилась, — заметил он, отбрасывая одну в сторону.

Алко подняла глаза.

— Если сегодня мы съедим её, остальную можно будет сохранить до завтра. Для этого придётся, правда, положить её в яму — там холодно.

— Она мне не нравится, — повторил он.

— А я на что? — не задумываясь, сказала она, взяла вздувшуюся рыбу и сунула её в золу костра. — Эту съешь ты — она не ядовитая, — пошутила она, — а ядовитую возьму я. Я молодая, переживу.

Уже светила луна, когда у Алко началась рвота и она стала корчиться от боли. Энос клал её на спину и на живот, придавая её телу такие положения, которые могли помочь ей облегчить желудок.

С восходом солнца Энос обмыл Алко и уложил её в постель.

Теперь они оба знали, что рыба действительно была испорчена.

Больше десяти дней Энос боролся за жизнь Алко, делал всё, что было в его силах. Он кормил её изо рта, разжёвывал зёрна ячменя и языком проталкивал образовавшуюся кашицу между её губами.

Дышала Алко тяжело, словно находилась на пороге смерти.

Жизнь медленно возвращалась к ней. Она уже могла сидеть в тени, но была очень слаба.

В первый же день, когда она вновь была в состоянии ходить, она обеими руками оперлась на его руку.

— Теперь я много чего могла бы сказать, — с трудом выговаривала она, — но достаточно и нескольких слов. Я люблю тебя. Люблю не только потому, что обязана тебе жизнью, но потому, что окончательно стала ТОБОЙ! — Спустя несколько мгновений она торжественно произнесла: — Я — это ты!

Энос подвёл её к скале, освещённой лучами заходящего солнца.

— Сядь, — сказал он нежно, — и оглянись кругом — мир снова принадлежит тебе.

— А я целиком и полностью принадлежу тебе, и это замечательно.

Она медленно, словно во сне, стянула с плеч одежду и подставила солнцу груди и спину. Помолчав, она негромко, даже робко, спросила:

— Скажи мне, что я должна делать, чтобы всегда нравиться тебе?

— Хватит того, что ты есть, больше мне ничего не нужно, — ответил он и, примостившись у неё за спиной, принялся ласкать её шею и плечи.

— Помнишь, — сказала она, — я рассказывала тебе об одном пожилом человеке, отце моей подруги, который мне многое показал и растолковал. Он немало знал о Священном браке и священной проституции и сумел тактично объяснить мне всё это. Нередко он говорил — при этом я не вполне его поняла, и тебе придётся как-нибудь растолковать мне всё это, — о культовом целомудрии и культовом разврате. Говоря о законе Хаммурапи, который действовал в Вавилоне около двухсот лет назад, он сказал, что женщины, которые отдавались, как то предписывал культ, — священные женщины. Может быть, он видел и то, что происходило с Утной?

— Кто такая Утна?

— Его дочь. Я рассказывала тебе об этой подруге.

— Что же произошло с Утной? — обеспокоенно спросил он.

— Она была обещана одному мужчине. Когда он пришёл в гости и вручил отцу свадебный подарок, тот благословил свою дочь. Меня поразило, что гость стал любить Утну на наших глазах. Мы всё видели. Мне пришлось стать свидетелем этой сцены, — сказала она задумчиво. — Неужели любви нужно учить? — спросила она. — Ты научишь меня ей?

— Что поделаешь, мы в крестьянской стране! Мы все живём бок о бок. Нередко вся семья размещается в одном помещении. Так что все всё видят, слышат, ощущают. Ребёнком я не раз навещал дядю, спал с ним на циновке, на которой он любил свою жену.

— Да, да, — ответила Алко, хотя её мысли были далеко. — А ты смог бы смотреть, как меня любит кто-то другой?

Энос усмехнулся:

— Мой ответ ты знаешь. Даже мой самый близкий друг не посмел бы и пальцем тронуть тебя. Пойдём, — позвал он её, — мне нужно поискать дрова в развалинах домов. Садись рядом, смотри на меня и отдыхай.

На краю покрытого руинами поля, которое он пересёк в поисках дров, ему попалась на глаза убогая лачуга, где жили люди. Войдя в жалкую хижину, он заметил в глубине двух женщин, от страха поднявших крик.

На шум прибежал крестьянин.

— Это мои дочери, — словно извиняясь, пояснил он. — Они давно не видели посторонних мужчин.

Вскоре крестьянин уже беседовал у края пашни, состоящей не столько из гумуса, сколько из пепла, с двумя мужчинами помоложе.

— Это мои сыновья, — представил он.

— А почему они не живут с тобой? — спросил Энос.

— Так лучше. Так меня больше устраивает. Трое мужчин и две женщины... хлопот не оберёшься.

Когда Энос вдвоём с крестьянином вернулись в бедную лачугу, младшая дочь, Нопина, хозяйничала по дому. Эноса удивило, что она не имела ни малейшего представления о чистоте. Пол был усеян объедками: костями, луковой шелухой и подгнившими стеблями растений. На столе лежали заплесневевшие грибы и ягоды.

— Что вы делаете с кедровыми орехами? — поинтересовался Энос, заметив разбросанную повсюду скорлупу.

— Жмём из них жир.

Энос поразился множеству берёзовых лучин, сложенных в углу.

— Мы втыкаем их в стену, и какое-то время они дают нам свет, — пояснил крестьянин.

Нопина подошла к отцу и по-детски прижалась к нему. Он заботливо расчесал ей волосы и привёл в порядок её одежду. Немного погодя она спросила, отправляться ли ей на поиски дров, и при этом покосилась на Эноса, словно предлагала ему помочь ей в этом деле.

— Подожди, — приказал крестьянин, — пока не уйдут твои братья.

Девушка покорно отошла в глубь помещения и уселась на пол, вульгарно раздвинув колени.

— Подожди, — ещё раз сказал отец.

— Нет, — заупрямилась она.

Была уже почти ночь, когда Энос и Алко добрались до своего подвала и в изнеможении улеглись на пол. Алко чувствовала такую слабость, что все её попытки снять платье через голову окончились неудачей. Она подползла к Эносу, и он помог ей освободиться от одежды. Когда он случайно задел при этом её груди, по всему её телу пробежала дрожь.

— Да, да! — прошептала она, легла на спину и протянула к нему обе руки, будто ища помощи.

Энос бережно отнёс её на постель, которую вскоре залила своим светом яркая луна.

— Помнишь, — спросила она, — как ты обхватывал меня руками, защищая от незнакомца, который оставался у нас на ночлег?

Он кивнул, погруженный в свои мысли: в одно и то же время он находился и в Египте и в Вавилоне. Его мысли уносились к Хатор и Исиде. Один жрец однажды описал их ему как прекрасно сложенных молодых женщин. Обеих венчала божественная корона в виде двух больших коровьих рогов, обрамляющих диск. Были ли они богинями луны, знали ли там и богинь мака? Он вновь углубился в размышления: один жрец рассказывал ему, что обе зачали детей, оставаясь девственницами. Потом его мыслями завладела церемония Священного брака, который справляли во дворцах царь и верховная жрица. Он ещё прекрасно помнил, как жрец торжественно заявил, что дети, появившиеся на свет спустя девять месяцев, — дети бога.

— О чём ты думаешь? — внезапно спросила Алко и вернула его к действительности.

Он поделился с ней своими размышлениями, которые наполовину относились к области фантазии.

— Разве не всякий мужчина, который влюблён, бог? — спросила она. — Разве его подруга не всегда богиня или верховная жрица?

— Боги требуют соблюдения обрядов, — сказал он. — Всему своё время, всё подчиняется своим законам, — промолвил Энос.

Они обнялись, как дети, которые ищут друг у друга защиты, и заснули.

Словно из бесконечной дали Энос услышал голос, прозвучавший в его душе:

«Будь благоразумен, сравни, сколько лет тебе и сколько — Алко! Ты годишься ей в отцы! Если вы свяжете свои судьбы, ничего хорошего из этого не выйдет».

«Всё будет хорошо», — упрямо ответил он, встал и осторожно накрыл спящую Алко циновкой.

Не от этого ли она проснулась?

— Ты подошёл ко мне, потому что стало холодно? — спросила она, ещё не вполне отойдя ото сна.

— Когда мы проснёмся, дорогая, нас ожидает трудный день. Ведь ты ещё не совсем поправилась.

Вместо ответа она обняла его жаркими руками и увлекла к себе под циновку.

Когда взошло солнце, они пробудились почти одновременно.

— Что тебе снилось? — спросила Алко.

— Запомнил только какие-то Обрывки сновидений, — ответил он. — В Маллии, во дворце, проходило большое празднество. Во главе Священной процессии по улицам ходил царь, а следом за ним — жрицы луны. Одни были облачены в тонкие покрывала, другие совершенно обнажены. Ты была самой прекрасной среди них...

— А мне снилось, будто я — жрица в каком-то храме в Вавилоне и должна прислуживать Великой богине, богине Земли. Весь ритуал мне как-то не понравился...

— Отчего?

Алко запнулась, медля с ответом. Потом сказала уклончиво:

— Вокруг меня разыгрывался культ лингама, я воспротивилась этому и убежала.

Вечерело. Они как раз волокли большую балку в развалины, которым в будущем предстояло стать их домом, когда заметили, что по дороге из Амниса скачет всадник, за которым следовал раб-нубиец с тяжёлым тюком на спине.

— Далеко ещё до дворца? — спросил всадник, поравнявшись с ними и придерживая лошадь. — Я направляюсь из Мемфиса, из Египта. Я — верховный жрец и ищу царя.

Египтянин высокомерно поглядывал на обоих путников в рваной, грязной одежде и на убогий подвал за их спинами.

— Дворец разрушен, — нерешительно заметил Энос.

— Где же царь, где же его свита? У меня важное поручение, — сказал тот.

— Не знаю. Говорят, что там свирепствовало наводнение и было много сильных толчков.

Египтянин вновь бросил презрительный взгляд на Эноса и на подвал.

— Я устал. Могу я до завтра остаться у вас? Мой фараон ждёт вестей. Для нас Маллия — важный перевалочный пункт в торговле с северными странами. Мы хотим помочь вам, но, разумеется, на определённых условиях. Я уполномочен фараоном предложить верховному жрецу Священного дома десять девственниц, если он даст взамен десять девушек для наших храмов.

Энос положил на тлеющие древесные угли рыбину, и вскоре Алко протянула угощение пришельцу, предложив ему присесть на пододвинутую балку. Тот поблагодарил, а раб принёс им мясо и ячменные лепёшки. Они говорили об извержении вулкана на острове Каллисто, спорили о причинённых разрушениях, и Энос поведал незнакомцу, что для умиротворения богов ему пришлось даже принести им в жертву собственного сына.

Египтянин испытующе посмотрел на него, открыл было рот, чтобы что-то сказать, но тут же опять закрыл его. Критически оглядываясь кругом, он, казалось, сомневался, достоин ли вообще этот бедно одетый критянин, сидящий перед ним, чтобы к нему обращались. Помедлив, он всё же сказал:

— До землетрясения и извержения вулкана к нам часто приезжали греки позаимствовать наши знания. Пирамиды в символической и аллегорической форме воспроизводят тайные знания посвящённых и законы, которым подчиняется наш мир вплоть до солнца и луны. Можешь мне поверить: мы, люди, способны осознать наше бытие лишь при помощи философии.

Он поднялся и принялся взволнованно расхаживать взад и вперёд, затем остановился перед Алко, спустил с её плеч одежду и залюбовался её грудями. Затем снова продолжил хождение, разглагольствуя при этом:

— Если меня спросят, под каким небом человеческий дух достиг наивысшего расцвета, осмыслил проблемы жизни до самых основ и при этом нашёл их решение, я не могу не назвать небо Египта. Если меня спросят, в какой стране мыслят самым масштабным и универсальным образом, делают жизнь человека достойной, не ограничиваясь только земным существованием, я опять могу назвать только Египет. Укажи мне страну, где бы искусство, архитектура, филология и религия были в таком почёте?

Он наклонился, притянул к себе голову Алко и проверил её глаза, уши и губы.

— Хорошо, хорошо, — деловито заметил он и продолжил свою речь: — Египет — это источник, из которого все народы и страны черпают свои знания и свою религию. Наша страна... — он сделал паузу, снова испытующе взглянул на Алко, словно обращался только к ней, и горделиво закончил: — ...колыбель любой цивилизации и культуры.

Он оглянулся, ища своего раба, потом присел рядом с Эносом и принялся ласкать Алко.

— Я заберу её с собой, а тебе оставлю взамен свою лошадь, — сказал он непререкаемым тоном.

Алко испуганно вздрогнула, взглянула на Эноса и протянула к нему руку. Успокоилась она только после того, как Энос ободряюще кивнул ей.

А верховный жрец продолжал говорить, словно находился в храмовой школе и учил жриц.

— Совершенно невозможно представить себе, чтобы в сочетании тела и духа, которое представляет собой важную предпосылку всех форм жизни, только тело подчинялось закономерностям, определяющим развитие или деградацию различных органов, то есть здоровье или болезнь организма. Дух тоже живёт по особым законам. Если же согласовать друг с другом дух и тело не удаётся, в нас возникает хаос.

— Человеческий дух всегда останется для нас загадкой, — возразил Энос.

— Верно, — согласился египтянин. — Но если мы не начнём задумываться над этим, если не станем исследовать себя, то никогда не обретём мир и счастье. Нам следует обращать внимание не только на состояние собственного тела, но и на здоровье своего духа.

Знаком он подозвал к себе раба и указал на угол двора. Нубиец поклонился и принялся раскладывать там соломенный матрац.

— У нас в Египте самый почтительный дар гостю состоит в том, чтобы предложить ему на ночь свою жену или дочь. Ведь ты окажешь мне честь переспать с твоей дочерью?

Энос попытался перевести разговор на другую тему. Он сказал, что Алко ему не дочь, и спросил о размерах Египта и о его богах.

— Наша страна простирается от Критского моря до Нубийской пустыни. Верблюд преодолевает это расстояние более чем за двенадцать или четырнадцать дней пути. Жизнь нам даёт Нил, орошая поля и пастбища, тем самым обеспечивая пропитание людям и животным. В каждой из множества провинций правит свой царь. Раньше города враждовали друг с другом. С тех пор как образовалась северная и южная страны[10], в которых господствуют свои города и правящие династии, кичащиеся правами своих божеств, наступило примирение. Великая богиня у нас — Хатор. Сын Исиды получил в Дендере прозвище «Бык своей матери», что означает, что он был её возлюбленным и супругом.

— Исида — повелительница луны? — спросила Алко. — Поэтому её корону украшает лунный серп?

— Да, — подтвердил египтянин и приказал ей спустить свою одежду до бёдер.

Она не рискнула перечить, и когда Энос заметил, как почти кокетливо она обнажала своё тело, на сердце у него стало тяжело. Он попробовал помешать диалогу между Алко и жрецом и рассказал, как однажды у него в гостях оказался некий капитан из Египта.

— Ты оказал ему честь и предложил свою дочь? — спросил верховный жрец, любуясь молодыми грудями Алко.

Энос не стал повторять египтянину, что она — ему не дочь, надеясь, что так ему удастся лучше защитить её, и продолжал:

— Этот капитан знал стихи о любви между братом и сестрой.

Египтянин энергично кивнул.

— В религиозном и общественном сознании сестра — признанная возлюбленная и единственная законная супруга. Поэтому Исида и Осирис представляют для нас Святое семейство, поэтому они служат образцом для бесчисленных браков между братьями и сёстрами в семьях властителей.

— Всегда ли такими счастливыми были подобные браки? — поинтересовалась Алко. Однако по ней было заметно, что это только предлог, и она не жаждет ответа на свой вопрос.

— Я убеждён, что в браке между братом и сестрой возникает меньше ссор, чем в любом другом. — Жрец мельком взглянул на Эноса оценивающим взглядом. — Вы попали в бедственное положение и стремитесь выжить. Если теперь брат возьмёт в жёны сестру, это обеспечит супругам наилучшие отношения и особое взаимопонимание, потому что оба хотят одного и того же. Речь идёт об обеспечении быта, о внутреннем мире и о регулировании основных потребностей. Они единодушны почти во всех делах, вплоть до необходимости иметь детей. Дети — это счастье, они становятся помощниками, какой бы профессией ни занимался их родитель, «отец». — Он вновь окинул Эноса испытующим взглядом. — Вы спите на одной циновке? — спросил он, особенно выделив слово «одной».

— Да, — откровенно сказала Алко. — Сегодня у нас праздник, день нашей свадьбы. Всякий раз с наступлением полнолуния мы вступаем в брак. Мы узнали друг друга в то время, когда Крит едва не погиб от землетрясения и наводнения; нас выбросило волнами на скалы, несколько раз мы тонули. Сегодня как раз двадцать пятая луна. — Она смиренно склонилась перед жрецом, мастерски играя свою роль. — Прошу тебя, окажи нам честь и благослови эту ночь.

Жрец только кивнул, словно одобряя этот союз.

Он вновь призывно взглянул на Алко, потом сделал знак рабу, который принёс небольшую амфору с каким-то напитком. Затем нубиец налил из амфоры доверху небольшой бокал и почтительно подал его Алко.

— Не знаю, как у вас, — помолчав, начал египтянин, — а у нас публично признают свою причастность к совокуплению мужчины и женщины. Есть города и деревни, где женщины устраивают шествия в честь полового органа мужчины. Впереди они как святыню несут гигантских размеров фаллос. Говорят, созидательницей этого культа фаллоса была богиня Исида. Это свидетельствует о том, что некогда она сама была женщиной. С достаточной уверенностью можно сказать, что раньше наши боги были людьми и жили среди нас.

После недолгого молчания Энос ответил:

— У нас богами стали силы природы, проявляются ли они землетрясениями или извержениями вулканов, сезонами засухи или дождей, эпидемиями или ужасными болезнями. Даже контакт с нашими жёнами зависит от благосклонности богов. Разве и для зачатия не требуется их помощь?

Жрец оставил этот вопрос без ответа.

— Так Алко — твоя дочь? — спросил он Эноса. — Говори правду.

— Нет, она — дочь сестры моей жены, но мне она как дочь, впрочем, нет, — больше чем дочь.

— Мы обменяемся, — повторил своё предложение египтянин. — Ты получишь мою лошадь, а я получу её. Алко мне очень нравится. Как только я побываю в Маллии и Закросе и переговорю там с царями и жрецами, я отдам тебе свою лошадь. Видишь ли, — сказал он, — мы хотим помочь вам, подсказать, как преодолеть беду с помощью богов. — Он опять с вожделением взглянул на Алко и тут же снова обратился к Эносу: — Я отдам тебе свою лошадь, ты окажешься в выигрыше, потому что у вас тут знают только ослов[11]. Имея лошадь, ты быстро сделаешься влиятельным человеком. Правда, тебе нужна жена, но теперь заиметь её не составит труда, особенно если у тебя будет лошадь.

— Мы ещё поговорим об этом! — уклончиво ответил Энос.

Алко тоже попыталась изменить ход мыслей египтянина и спросила его:

— Исида была замужем за Осирисом. Они что же, приходились друг другу братом и сестрой?

— Мало того, отцом и дочерью, как гласит предание.

— Гор тоже был сыном Хатор-Исиды?

— Подобный случай кровосмешения не был, пожалуй, единичным, — заметил жрец. — В тяжёлые времена, на грани жизни и смерти, никакой морали не существовало. Да и что такое мораль?

— Когда всё происходит по правилам, — ответил, не задумываясь, Энос.

— А что такое правило? Потерпевшим кораблекрушение, если они попали на необитаемый остров, приходится забыть о правилах. Там женщина — просто женщина, а мужчина — просто мужчина. Так распорядилась природа. Наш культ, — продолжал жрец, — вкупе со всеми преданиями — это нечто особое. У нас заходящее солнце каждый вечер опускается в лоно матери, а каждое утро вновь рождается, покидая его. Хатор становится богиней солнечного диска, а с парой рогов — богиней судьбы. Коровьи рога, обрамляющие золотой диск солнца, изогнуты наружу, словно серпы нарождающейся и убывающей луны. Ты? — спросил он Алко, глядя на неё гипнотизирующим взглядом.

— Да, — страстно ответила она, словно искала какой-то новый, более интересный для неё мир.

— Я устал, не пора ли укладываться спать? — спросил египтянин. — Когда я получу Алко — перед тобой или же после тебя?

— У нас с ней сегодня святой день, — ушёл от ответа Энос.

— А потом? Алко ведь ещё молода...

Энос кивнул:

— Я и говорю. Ведь она ещё почти ребёнок...

— Ну и что с того?

Энос ничего не ответил, и жрец добавил:

— Я долгое время делил ложе с двенадцатилетней.

— Это же совсем ребёнок! — негодующе воскликнул Энос.

— В таком возрасте у нас многие девушки уже выходят замуж.

— Но ведь они ещё совсем дети, — сказал Энос. — Не следует ли нам, если нами движет не одна только похоть... не следует ли нам, тем, кто старше и более зрелый, соблюдать меру? Мы пробуждаем в молодых девушках такую страсть, которая способна превратиться во всепобеждающую силу. Она до такой степени овладевает ими, что они полагают, будто всё на свете сводится к плотским наслаждениям. Однако в жизни есть много чего другого.

Жрец сдержанно улыбнулся.

— Юная девушка способна испытывать точно такое же удовольствие, что и зрелая женщина.

— Но этого не может, нет, нет, — поправился он, — не должно быть. — Он вспомнил деревню, где до наводнения жили его родители, деревню, которая теперь превратилась в безлюдную пустыню. Там тоже были девушки, жаждавшие плотских утех, словно величайшего чуда.

— Нам нужно смотреть на желания нашего тела как на закон природы и считаться с ними, — осторожно заметил египтянин. — Это относится к людям любого возраста, будь то мужчина или женщина. Важно, особенно при ранних любовных отношениях, чтобы молодой человек встретил партнёра, способного помочь ему в раскрытии личных достоинств, способствовать его социальному развитию. Исходя из этого, я пожелал бы всякой молодой девушке, чтобы её первым партнёром оказался не похотливый малый, не бездушный школяр, а мужчина с опытом и тактом. Именно зрелый мужчина способен стать мудрым наставником девушки и создать ей условия для эмоционального развития. Важно, — вещал он, — чтобы этот партнёр опекал девушку после столь сильного переживания и заботился в дальнейшем о её здоровье. Молодыми парнями движет только похоть, чаще всего они ведут себя, словно сластолюбивые козлы. Такие партнёры могут испортить девушке всю последующую жизнь. Трагедия девушек, — при этом жрец посмотрел на Эноса так, будто у того был кривой нос или уродливый рот, — трагедия девушек, — повторил он, — состоит в том, что их совращают юноши одного с ними возраста, не способные ничего дать им ни в духовном, ни в каком-либо ином смысле, и в результате они испытывают скорее страдания, нежели радость. У нас почти все девушки в возрасте от тринадцати до четырнадцати лет вступают в первые сношения со своими сверстниками. Многие девушки начинают жить с юношей, который скорее ребёнок, чем мужчина. Но в таком возрасте женщина для него — второстепенное дело, ему важен половой акт как самоцель. Ему безразлично, кто его партнёрша: какая-нибудь старуха или девственница четырнадцати лет от роду. Однако для девушки такого возраста не нужна случайная встреча, ей требуется истинная, глубокая привязанность.

Алко слушала его словно загипнотизированная. Когда он умолк, она поднялась и прошла в угол, где стояли кувшины с водой. Энос проводил её глазами, спрашивая себя, нашла ли она в словах египтянина подтверждение собственным воззрениям.

Жрец хотел продолжить разговор о силе влечения у молодых девушек. Но Энос попробовал отвлечь его и попросил Алко принести воды. Она протянула кувшин, и все припадали к нему, словно в нём был какой-то священный напиток.

Некоторое время собеседники молчали, потом снова отхлебнули из кувшина.

— Вода, — задумчиво произнёс жрец. — Нил мы считаем священным. Подъём и снижение воды обусловливают рост и гибель растений, а значит, жизнь и смерть, зарождение и увядание. Семьдесят два дня у нас свирепствует засуха. В начале июля уровень воды начинает расти, вода затопляет пахотные земли и луга, покрывает растения. Это сулит им смерть. В конце октября уровень воды в Ниле снова начинает снижаться, а в мае достигает минимума. Затем снова начинается подъём уровня и расцвет всего живого. Мой Египет... — вздохнул он. — Приблизительно двести семьдесят лет назад его завоевали гиксосы. С ними не только пришли новые цари, но и установился новый общественный строй, новое распределение земельной собственности и новое право. Около ста десяти лет назад удалось изгнать их, и с тех пор опять правят египетские властители.

— Мир ваших богов переменчив ничуть не меньше, чем мир наших, — заметил Энос. — Боги носят у вас самые разные имена, и описать их подчас труднее, чем очертания гонимых ветром облаков.

— Так сегодня у вас святой день? — спросил жрец.

Энос только кивнул в ответ.

— Она хороша?

— Что ты хочешь этим сказать?

Египтянин иронически скривил губы.

— Да, очень, — ответил Энос.

— Используй свой шанс.

— Ты опять говоришь загадками! — сказал Энос.

— Подобный брак может вознести на вершину блаженства или низвергнуть в бездну. Если вы воспарите, то в эти минуты преодолеете три временных измерения.

— Три временных измерения? — недоверчиво переспросил Энос.

Египтянин кивнул:

— Настоящее, прошлое и будущее. В состоянии высшего экстаза, который подобен упоению, человек способен подняться над самим собой. В нашем храме есть жрица-предсказательница. Один жрец во время богослужения впадал в такой экстаз, что нередко поднимался над землёй на высоту двух ладоней. Во время одного очень пышного празднества другой человек прошёл сквозь огонь, не получив ни малейших ожогов. Это как раз то, что я собираюсь поведать вашим жрецам в Закросе и Маллии: в преданности богам, граничащей с экстазом, можно победить жизнь со всеми её страданиями. Тогда ты уже не ведаешь слабости, ты больше не глуп и можешь строить дома по наитию, даже если тебя этому искусству не учили. Мы искренне хотим помочь вам, чтобы вы вновь обрели жизнь и радость.

Он сочувственно глядел на Алко, раскачиваясь, будто находился в состоянии транса, взад и вперёд.

— Да благословит вас Исида, чтобы твоё тело принесло плод.

Энос сгорбился, словно нёс непосильный груз.

— Таков закон природы, — заметил египтянин, — подумай об этом, богам это угодно.

Энос поднял на него глаза, поблагодарил.

— Мы, критяне, верим, что высшая божественная власть — женского происхождения и олицетворяется женщиной, которую мы вправе представлять себе обычной смертной. Хотя у нас Великая богиня принимает много образов, в том числе и образ Пресвятой Девы, мы, восхваляя её, вносим в её образ и сексуальный элемент. — Он мельком взглянул на Алко и нежно кивнул ей. — Для нас многое свято: посвящённые, отдельно стоящие колонны, деревья, символы рогов, которыми украшены алтари, шкафы и здания, рога живых быков, вершины гор, сталагмиты, которым приносят жертвы в пещерных святынях. Все они для нас олицетворяют власть фаллоса. Я уже говорил, — обратился Энос к жрецу, — что ромб священного топора повсеместно считается символом женщины, а топорище, загнанное в отверстие обоюдоострого топора, имеет сексуальный смысл. Во время своей поездки ты вряд ли сможешь удостовериться в этом, поскольку Крит погиб, однако во дворцах и святынях можно увидеть, что обоюдоострый топор очень часто находится между символической парой рогов. Везде и всегда обоюдоострый топор ассоциируется с богиней и никогда — с божеством мужского рода.

Энос отправился спать на свою циновку, где его ожидала Алко. Глаза её сверкали, а всё тело горело.

— Будь мужчиной! — крикнул вслед ему египтянин и побрёл в угол, где раб приготовил для него спальное ложе. Всё стихло.

Спустя примерно три недели жрец возвратился из своей поездки в Маллию и Закрое.

— Ну как дворцы? — почти в один голос спросили его Энос и Алко.

Египтянин опустил голову.

— Повсюду хаос и запустение. Кое-где на полях всё ещё можно видеть не преданных земле мертвецов. Это ужасно, — пожаловался он. — Я видел развалины имений и загородных вилл и дорожных постов. От многих деревень остались только кучи глины, зарастающие сорняками и превращающиеся в небольшие холмы, под которыми иной раз ещё угадываются контуры погребённых домов. Они служили для меня опознавательными знаками, что под илом и пеплом погребены поселения. Мне попадались вырванные из земли какой-то чудовищной силой осколки глиняных урн — мы называем их ларнаксами — больших погребальных сосудов, напоминающих ваши пифосы. Землетрясение и водотрясение уничтожили всё, вывернули наизнанку всю землю. Я собирался осмотреть гробницы ваших царей, однако обнаружить их оказалось нелегко, хотя я щедро заплатил проводникам. В одной деревне близ Закроса я обнаружил детей, которые развлекались тем, что швыряли в пламя костра изделия из бронзы. Пламя тотчас же окрашивалось в зелёный цвет. — Он задумался. — Всё должно светиться, иначе это не имеет никакого смысла, — тихо проговорил он про себя. — Ощущали ли вы внутренний свет, переживая счастливые моменты? — спросил он. Не дожидаясь ответа, он продолжал рассказывать: — Удивительно, что многие достижения мы рассматриваем почти как второстепенные и само собой разумеющиеся вещи. Плуг — одно из величайших изобретений человека, может быть, именно с него началось истинно человеческое бытие. Вы, критяне, в некоторых отношениях обогнали нас, и доказательством тому может служить ваш плуг. Египетский плуг имеет две рукоятки, следовательно, его нужно направлять обеими руками, а это значит, что запряжённых в него животных должен вести второй человек. Ваш плуг снабжён единственной рукояткой, значит, свободной рукой можно направлять и погонять запряжённых в него волов. Ваш культ быка, вероятно, тоже был заимствован у нас. Мы рассказывали, что первобытный бык повсюду считался самым внушительным, самым сильным, а потому и стал символом силы и мужественности. Саму Великую Мать изображают укрощающей быка. Мы чтим бога в образе быка, а вы во время празднеств прыгаете через быков.

— Дворец в Закросе ещё стоит? — озабоченно спросил Энос.

— Сохранились только занесённые илом руины. Что бросилось мне в глаза в отличие от Маллии...

— Что же это? — спросила Алко, прижавшись к Эносу, словно ища у него защиты.

— Маллию разграбили. Во многих местах я замечал, как копают лазы. Иногда удаётся проникнуть в подвальные помещения.

— Это голодающие, — высказал предположение Энос. — Многие умирают, ибо поля больше не дают урожая; они надеются, что в складах ещё уцелели продукты: ячмень, горох, чечевица, бобы, дикорастущая пшеница и просо. У нас дворцы служили одновременно центрами торговли, производства и создания запасов продовольствия.

— Маллия разграблена, а Закрое — нет. Меня это удивляет, ведь там возле дворца был порт, через который вы вели торговлю с нами и Малой Азией. Почему в Маллии искали пифосы с продуктами, а в Закросе никто на них не обратил внимания? Те, кто остались живы, окажутся там в ещё худшем положении, потому что в восточной части Крита земли не слишком плодородные. Хуни, мой раб, случайно наткнулся на запасы продовольствия в Закросе. Склад конечно же оказался разрушенным и покрытым толстым слоем ила. Когда он тыкал в развалины палкой, то обнаружил пифос, почти до краёв наполненный бобами.

Энос и Алко молча посмотрели друг на друга, пытаясь догадаться, что там произошло.

— Не может быть, чтобы все погибли, — сказала Алко.

— Вероятно, те немногие, кто уцелел, сочли, что эти разрушения произвели разгневанные боги, и теперь думают, что там бесчинствуют духи преисподней?

— Нет, — возразил египтянин. — Голод, как и чувственность, способен побороть любые опасения. Есть только один ответ, — мрачно заметил он, — все погибли, а те немногие, кто остался в живых, предались горю и умерли от голода.

— Однажды эти дворцы уже разрушали, — едва слышно промолвил Энос. — Было это очень давно — с тех пор сменилось более десяти поколений. Их заново отстроили, и они стали ещё грандиознее и прекраснее. Однако верховная власть отошла с тех пор к царю Кносса.

— При фараоне Тутмосе я был там. Что мне тогда бросилось в глаза в Маллии, так это множество алтарей на равнине, окружавшей дворец. К ним приносили благодарственные жертвы несчётным богам. А сегодня я уже не обнаружил керноса, который находился на юго-западной стороне центрального двора. Вероятно, он оказался погребённым под слоем ила.

Энос горделиво кивнул.

— Кернос — это небольшой круглый алтарь, похожий на увеличенный мельничный жёрнов. В центре его находится углубление круглой формы, а по окружности предусмотрены двадцать четыре круглые выемки поменьше. Во время празднеств в честь богини земли мы укладывали в них плоды первого в году урожая со всех деревьев, кустов и полей. Мы предлагали их богине, чтобы она даровала нам хороший урожай. Разумеется, мы не жалели для неё ни оливкового масла, ни вина.

— Так вы приносили символическую жертву со своего первого урожая?

Энос утвердительно кивнул и серьёзно добавил:

— А когда жрец благословлял эти дары, мы обращали взоры к горам Дикти, к Священной пещере.

— Дворец в Закросе не похож на дворец в Маллии. Когда по приказу Тутмоса мне довелось побывать у здешних царей, я посетил также и Фест, Кносс и Ахарну. Всем тамошним дворцам свойственно нечто общее, но тем не менее они отличаются друг от друга. В Маллии меня сразу же поразило то, что, в отличие от Кносса, дворец не защищён и открыт со всех сторон, выходя прямо на равнину. Из его внутреннего двора открывается вид на горы, возвышающиеся на юге. Там вели роскошную придворную жизнь, все сооружения отличались какой-то величественностью. А теперь, — вздохнул он, — повсюду разбросаны лишь холмы, из которых кое-где торчат остатки былых сооружений, словно предостерегающе поднятые пальцы. На каждом шагу завалы из камней, через которые просачивается вода. Песок и пепел покрывают их слоем толщиной в несколько ладоней. А некогда с трёх сторон дворца располагались жилые покои, залы, лестницы и коридоры.

Египтянин грустно улыбнулся и рассказал, что встретил старую женщину, которая бродила в этом хаосе в поисках пищи и неожиданно наткнулась на большой арбуз...

— Она заплакала от радости и поспешила прочь, прижимая к груди свою находку, словно это было бесценное сокровище.

Они увидели Алко, спускавшуюся с двумя амфорами по узкой тропинке, ведущей от источника к их жалкому жилищу. Раб Хуни порывался помочь ей нести тяжёлые кувшины, но она, не церемонясь, отказалась от его услуг, презрительно оттолкнув от себя нубийца.

— В чём дело? — крикнул Энос.

— Он плохой, он очень плохой, — пожаловалась она, заливаясь слезами.

Жрец поднялся со своего места и подошёл к ней:

— Он что-нибудь сделал тебе?

— Нет. Но...

— Что ты натворил? — обратился он к рабу.

— Я только... — начал было тот, но закончить не успел, потому что был избит своим господином. Раб бросился наземь и униженно пополз на четвереньках к египтянину. Может быть, он намеревался, подобно собаке, лизать ему ноги, лишь бы заслужить прощение? Жрец дал ему несколько сильных пинков и едва не затоптал насмерть.

— Что он тебе сделал? — возбуждённо спросил он Алко.

— Ничего, только...

— Что? Говори же, что ты мнёшься! Что там у вас случилось? — воскликнул он.

— Он приставал ко мне. Стоило мне оказаться с ним наедине, как он начал домогаться меня, — тихо созналась она.

— Пойдём! — приказал египтянин тоном, не предвещавшим ничего хорошего, и пинками погнал раба вперёд. Потом нашёл палку и обрушил на Хуни град ударов, направляя к берегу. Там он заставил раба взобраться на вершину скалы. Внизу шумел и клокотал прибой, из пены выступали острые скалы, походившие на острия мечей и кинжалов...

— Прыгай! — сурово повелел он.

— Господин! — Раб обернулся в надежде вымолить прощение.

— Прыгай, или я задушу тебя как шелудивого пса!

— Боже, Боже... — вознёс молитву Хуни, зажмурился и прыгнул.

Его тело ударилось о скалу, послышался крик несчастного. Он лежал, корчась от непереносимой боли. Затем волна смыла его и увлекла в ревущую пучину.

— Стоило ли так сурово наказывать его? — спросила со слезами Алко.

— Он был рабом, — безапелляционно заявил египтянин. — Если сегодня мы будем снисходительны к их проступкам, завтра они убьют нас. Мой брат служит управляющим при царском дворе. В подчинении у семи египтян около двух сотен рабов. Малейшее снисхождение, проявленное египтянами, может быть истолковано как слабость и закончится смертью. Кроме того, нельзя допустить, чтобы раб посягал на свободную женщину. У нас это сурово карается. Ворам отрубают кисти рук, мошенников лишают зрения, тяжкие преступления мы караем, бросая преступников крокодилам или отдавая священным змеям.

Когда они снова оказались в своём подвале, жрец обратился к Эносу:

— Сегодняшнюю ночь я буду спать с ней. Завтра ты доставишь меня к моему судну в Амнис, передашь её мне, а за это возьмёшь мою лошадь.

Энос попытался перевести его мысли на другое и спросил:

— Почему бы тебе не съездить в Фест и Кносс? Ты мог бы узнать там немало нового для себя, особенно в Кноссе.

— Я прибыл вместе с двумя старшими жрецами нашего храма, и мы распределили свои обязанности. Я посетил Маллию и Закрое, пытаясь наладить там контакты. — Он наклонил голову, вертя в руках небольшие кусочки застывшей лавы. — Наша страна тоже прошла через нелёгкие испытания. Мы знали, чего хотели, и нам удалось снова создать свободный Египет. Тутмос I повелел воздвигнуть на берегу Евфрата памятник победы и вернулся после битвы с телом поверженного вражеского принца, который был подвешен вниз головой на носу его корабля. Тутмосу III удалось снова превратить Египет в великую державу, и многие враждебные властелины склонились перед ним. Я мог бы рассказывать вам о славных деяниях этого фараона много дней и ночей. — Произнося эти слова, жрец чуть не задыхался от волнения. — Так мы и стали завоевателями и колонизаторами. Эти победы способствовали тому, что нашей стране удалось расширить торговые связи. В некоторых фиванских гробницах есть изображения посланцев далёких стран, даже вашего острова, которые привозили свои изделия для обмена на египетские товары. В гарем фараона попадали принцессы многих других народов. Среди них были даже принцессы Митанни, которые некоторое время были фаворитками. Лекари однажды не смогли помочь фараону избавиться от какой-то болезни, и тогда он попросил у царя Митанни статую Иштар, богини любви из Ниневии, в надежде, что её прославленная исцеляющая сила вернёт здоровье и ему.

— Иштар? — переспросил Энос. — Эго имя я уже слышал.

— Её называют также Истар. Оба эти имени — ассирийское название богини Астарты.

Когда на остров опустилась ночь, египтянин увидел, как Алко укладывалась на циновку рядом с Эносом. Она заботливо укутала его и себя одеялом.

Эноса разбудил свет луны, заливавший пол, словно он был охвачен огнём. Он почувствовал, что Алко нет рядом. Окончательно очнувшись от сна, он увидел её — она лежала с жрецом, тесно прижавшись к нему.

Когда Энос поднялся, был уже день. Он наполнил чашки свежей водой и высыпал на середину обеденной циновки горсть дикого ячменя вместо завтрака.

Первой пришла Алко. Она поправила свою одежду и вместо приветствия робко обняла Эноса. Затем рядом с ней очутился египтянин. Он отхлебнул воды из чашки. Заметив ячмень, он покачал головой, отправился к своему багажу и вернулся с сухой лепёшкой в руках, которую разделил на всех.

— Алко проводит меня в Амнис, — сказал он, помолчав.

Энос только кивнул.

Навьючив свою лошадь, жрец посадил Алко в седло впереди себя, ещё раз проверил поводья и надёжно ли приторочена с обеих сторон поклажа.

— Я буду поминать твой Крит в своих молитвах, — сказал он по-деловому просто и пустил лошадь рысью.

Сидевшая впереди египтянина Алко подалась вперёд, скорчившись, словно от боли.

Энос хотел спросить, вернётся ли она к нему, но ржание лошади заглушило его голос.

С трудом, словно сгибаясь под тяжестью непомерной ноши, он добрался до укромного уголка обжитых ими руин. Он уселся на то самое место, где недавно была расстелена циновка египтянина, на которой с ним рядом лежала Алко.

Вздыхая и плача, в глубокой печали он гладил рукой пол.

— Алко! — повторял он. — Алко! — взывал он в бесконечной тоске.

Близился вечер, когда Энос вернулся с берега моря. Он положил на деревянную колоду, служившую столом, несколько рыб, которых подобрал за скалами, куда их забросил прибой. Затем тщательно выбрал из сумки собранные зёрна дикого ячменя, осторожно ссыпал их в кувшин и отправился к источнику за свежей водой.

Когда он, расстроенный, возвращался назад, отыскивая дорогу среди заиленных холмов, он снова плакал как ребёнок, спрашивал себя, имеет ли смысл продолжать жить в этом мучительном одиночестве.

Словно лунатик, свернул он к тому холму, из которого вдвоём с Алко отрыл остатки дома, уже на протяжении более двадцати лун служившего им временным жилищем.

К действительности его вернуло лошадиное ржание. Потом он увидел и саму лошадь. Животное было привязано к балке, торчавшей из земли наподобие коновязи.

— Я уже заждалась тебя! — услышал он знакомый голос, и в тот же момент к нему как ни в чём не бывало бросилась Алко.

— Я всё устроила, — радостно сообщила она.

— Что именно? — спросил он, уклоняясь от её поцелуев.

— Что мы приобрели лошадь, и я вернулась к тебе.

Они опустились на землю и молча стали глядеть друг на друга. Спустя некоторое время она негромко сказала:

— Я боялась, что ты уступишь меня в обмен на столь нужное животное. Наверное, я лишила бы себя жизни, если бы ты потребовал от меня дать согласие, хотя я на твоём месте совершила бы такой обмен. Имея лошадь, ты уже богат, ты становишься влиятельным человеком. С ней ты сможешь преодолеть невзгоды и, — она скривила губы и несколько раз провела по ним кончиком пальца, — помочь спасти Крит.

Восемьдесят лун после этого страшного наводнения, в котором погиб Крит, занимали своё жилище Энос и Алко.

С лошадью они могли помогать там, где людям приходилось труднее всего. Им тоже помогали. Иногда все вместе отмечали праздники, и тогда к радости примешивалось горе. Не было такого человека, который не потерял бы своих близких. Многие снова и снова заводили речь о неумолимом голоде, косившем и больных и здоровых.

— Когда начинаются ветры, — сказала пожилая женщина, — мне становится страшно, что они снова принесут беду.

— Ветры посылают боги, — благоговейно произнёс какой-то крестьянин. — Боги дают, боги отбирают.

Среди гостей оказался один капитан, покупавший товары у Эноса для перепродажи. Крит пока ещё мало что мог предложить на продажу, однако сбор камней и раковин оправдывал себя. Агат и яшма пользовались большим спросом у резчиков печатей и изготовителей фетишей. Пемза, которую море выбрасывало на побережье, служила строительным материалом, очищающим средством и обезжиривателем в гончарном производстве, средством для исцеления от нарывов и избавления от опьянения. Знатоки различают мужской, более серый, и женский, более белый, виды пемзы. Дети помогали собирать раковины. Почти повсюду встречались самые разнообразные раковины. Обитавшие в них моллюски шли в пищу, а пустые раковины — на продажу. Раковины Тритона жертвовали храмам, где их использовали в качестве сосудов для питья и трубили в них. Пастухи созывали с их помощью людей или животных. Очень ценились пурпурные раковины. В каждом экземпляре содержалась капелька этого редкого красителя. Аметистовые раковины тоже давали краску, которой очень дорожили красильщики.

Энос с гордостью поглядывал на своих гостей, ибо мог предложить каждому даже по бокалу вина. Вино? Гости уже давно успели забыть его вкус.

Энос вновь отыскал капитана.

— Судоходство возобновляется, Адесо? — поинтересовался он.

— Это нелёгкое дело. На четыре корабля, погибших во время морских сражений, приходится минимум один, пропавший из-за шторма. Среди моряков известна странная поговорка. Они утверждают, что для флота существует четыре гавани. Первая гавань — июнь, вторая — август. Третья гавань — море, и четвёртая, — он скривил рот в горькой усмешке, — скалы. — Необходимо как следует изучить особенности района мореплавания и знать собственное судно вдоль и поперёк. Самому забитому крестьянину известно, что осла можно навьючивать только до определённых пределов и что любая балка и конструкция дома способна выдерживать определённую нагрузку. Всякий капитан должен знать, на что способно его судно. Бессмысленная храбрость может привести к смертельному исходу. Тщеславие у нас не в почёте. Однако что толку от всех этих знаний, от накопленного опыта, если налетает штормовой ветер, который может, если поднять не те паруса, быстро опрокинуть судно? Едва возникнув, такие ветры порой очень быстро достигают ураганной силы. Особенно страдает от них южное побережье Крита и некоторые группы островов к северу от него.

Ещё кто-то рассказал, что очень опасен ветер, дующий со стороны Африки: о нём говорят, будто он разносит в щепки мебель, выворачивает душу и гонит моряков к северу, то есть на скалы южнее Крита.

— Только и слышишь: ветры, ветры! — насмешливо произнёс человек средних лет, служивший раньше при дворе гончаром, обводя глазами присутствующих. — Мы, люди, если захотим, умеем побеждать природу. Мы обрезаем деревья, разводим животных, облагораживаем виноградные лозы, смешиваем медь с цинком для получения бронзы, из которой изготавливаем оружие, украшения и другие прекрасные предметы. Должна же быть какая-то возможность использовать и эти ветры?

— А что толку? — отозвалась какая-то женщина. — Разве с их помощью мы сможем победить смерть, предотвратить землетрясение и извержение вулкана? Мы не в силах даже справиться с засухой и наводнениями! Да и что мы вообще можем? Разве мы не беспомощная щепка, которую река несёт по течению?

— Правильно, — согласился капитан, — победить ветры мы не в состоянии, зато можем прекрасно использовать их на море. Мы знаем, когда можно пересекать под парусами Критское и Ливийское моря во всех направлениях. Мы можем маневрировать, можем ходить на вёслах, бросать якорь и дожидаться попутного ветра. Но дело в том, что торговля морским путём в октябре практически замирает и до следующего мая судам приходится стоять в портах. В Ритимоне, Ираклионе, Ситии и во многих других местах для этого созданы все условия. И только весной снова начинают дуть ветры, позволяющие плыть на Восток и на Север.

— После всего услышанного я ни за что бы не стал капитаном, — улыбнулся гончар.

— Просто нужно знать всякое дело до тонкостей. Это касается всего — разводишь ли ты виноград или оливки, торгуешь ли пряностями, керамикой, солью или рабами.

— Рабами? — испуганно спросила Алко.

— Это ходовой товар, их почти повсюду дают в обмен. Если мне удалось выгодно продать их в Библе, Афинах или Кноссе, сделка удачная. Если же мне достанутся рабы — а такое случалось со мной несколько раз, — с которыми во время захвата обошлись так жестоко, что на борт они попали искалеченными телом и душой, то может случиться так, что в пути они перемрут как мухи. Если я плыву под африканским солнцем, в трюме такая жара, что там задохнётся и здоровый. Те, кто захватывает людей в рабство, часто поступают неразумно.

— Как это? — спросил Энос, прижимая к себе оробевшую Алко.

— Если, например, я куплю на Ниле быка... белого, а значит, священного, чтобы продать его в Кноссе или Маллии, было бы глупо лишать его воды и пищи или же подвергать ещё каким-нибудь мучениям. А люди ещё более уязвимы. Почему так много желающих унижать и мучить пленных и рабов? Глупее трудно что-нибудь придумать: сперва с трудом захватывать людей в рабство, а потом истязать их. Зачем тогда нужно было их захватывать? Мне часто приходилось видеть, как вполне здоровые люди бессмысленно мучили рабов. Одну молодую девушку заставили танцевать, она была настолько истощена, что, сделав несколько шагов, рухнула наземь. Её чуть ли не забили насмерть бичом, хотя у неё и в самом деле не было сил двигаться. Я был свидетелем того, как скуки ради насиловали старых женщин, унижали мужчин, принуждая их совершать отвратительнейшие вещи. Я мог бы часами перечислять вам безобразные выходки, которыми случайно дорвавшийся до власти — чаще всего надсмотрщик, чиновник или моряк — беспрерывно унижал слабого. Я говорю только о том, с чем мне приходилось сталкиваться по роду своей профессии, но подобные жестокости сплошь и рядом встречаются во время войн. Вы не поверите, на что способен опьянённый кровью или вином «победитель», чтобы показать свою власть! На всё! Странно, но каждый такой победитель знает плеть и умеет ею пользоваться. А что делает алкоголь, особенно в жаркие дни! Люди, обычно мягкие и добрые, превращаются в зверей, гоняются за женщинами и девушками, ловят их и мучают, а на следующий день рассчитывают продать как своих рабов и недоумевают, когда торговец не проявляет ни малейшего интереса к тому, что осталось от этих человеческих существ.

— В таком случае те, кто захватывает рабов, — неважные коммерсанты, — заявил гончар. — Я всегда обращаю внимание на качество глины, на температуру в печи, где обжигаются изделия. Весь день я слежу за тем, чтобы правильно сделать то одно, то другое. Так и рабов следует хорошо кормить и хорошо обращаться с ними, поскольку за жизнерадостных и здоровых рабов дороже платят.

— В одном порту на севере Африки, — рассказал капитан, — рабы, которых я собирался приобрести, двинулись ко мне с песнями и танцами. Их напоили каким-то наркотическим зельем, чтобы сделать «жизнерадостными». Должно быть, это было очень сильное средство, потому что долгие часы они пребывали почти в диком экстазе. Мужчины умоляли дать им нож — они жаждали отрезать себе палец на руке или ноге, чтобы доказать таким образом свою храбрость. Женщины превратились в потаскух. Они преследовали матросов и хотели, чтобы их то и дело любили. Дети не отставали от них: они тоже были готовы на любое безрассудство, лишь бы доказать, какие они уже взрослые. А когда рабов пытались утихомирить, они уверяли, что испытывают наивысшее блаженство, говорили о большом счастье, переполнявшем их, и утверждали, будто боль, которую они себе желали, доказывает их покорность.

— Действительно ли существуют средства, — спросил кто-то, — с помощью которых можно побороть страдания, угнетающие душу, или даже обратить боль в радость?

— В Кноссе я видел жриц — служительниц луны и, следовательно, плодородия. Перед своими танцами все они употребляли мак. Есть даже богиня мака, и наверняка есть бог мака.

— Богиня мака, — задумчиво повторил какой-то старик. — Странно, что этот культ чаще всего исповедуют женщины.

— Они — сама жизнь, они производят нас на свет.

— Но ведь семя порождаем мы, женщины только принимают его, — вставил гончар. — Почему у них, собственно говоря, так много прав по сравнению с нами?

— Что значит семя без почвы, которая его принимает?

— Первым человеком, как говорят предания, был мужчина.

— Действительно ли он был мужчиной? — серьёзно спросил капитан. — Есть мифы, утверждающие, что он был одновременно и мужчиной и женщиной. А разделение произошло позже. Не в этом ли изначальная идея, изначальное бытие, начало начал человека?

— Мужчина и женщина одновременно? — усомнился Энос. — Не отрывайтесь от земли...

— Но ты не можешь не согласиться, что существуют бесполые боги. Вот, например, сирены и нимфы. Какого они пола: мужского или женского? Если опустить второстепенные детали, расцвечивающие предания, можем убедиться, что боги чаще всего не имеют пола. Почему же культ в руках женщин? Ведь служат богам преимущественно жрицы.

— Вероятно, женщины ближе богу?

— Может быть, — сказал капитан. — Правда то, что в силу своей эмоциональности они лучше познают и принимают богов. Говорят, что женщины тесно связаны с Луной и с Солнцем, лучше чувствуют день и ночь, раньше различают добрых и злых духов. Мы, мужчины, слишком грубы, черствы, нередко не замечаем даже соседа. У меня была наложница, она заболела...

— По твоей вине? — пошутил кто-то.

— Нет, нет, — ответил капитан, — по вине окружения.

— Но ты ведь тоже был «окружением»?

— Я был слишком большим эгоистом. Чтобы человек после сна бодрствовал, его прежде необходимо разбудить. Свет начинают узнавать, только познав прежде полный мрак. Счастье ощущают, испытав сначала несчастье.

— Может быть, женщина более восприимчива к скрытому от законов природы? Может быть, она более чутко реагирует в силу иного душевного склада?

— Должен существовать мужской и женский душевный склад, — возразил гончар. — Именно мы, критяне, несколько столетий назад стали создавать культуру, ставшую предметом всеобщей зависти. Мы возводили города и дворцы, мы пришли к выводу, что нам не нужно никаких оборонительных стен и валов, потому что наши корабли в состоянии защитить нас от любого врага.

Капитан поднялся первым.

— Завтра утром мне нужно в Афины, — сказал он, — хочу воспользоваться попутным ветром. Нужно успеть поспать несколько часов.

Вскоре за ним последовали и все остальные гости. Они поблагодарили Эноса и ушли в ночь, на смену которой придёт новый день со своими трудами и заботами.

— Благодарю тебя за всё, — сказала Алко, когда они остались вдвоём, — за этот прекрасный дом, за мир, который ты даёшь мне, за радость и... — Она сделала небольшую паузу и закончила: — ...за счастье.

Энос взял её голову в свои руки.

— Нет, любовь моя! Это я должен быть благодарен тебе. Ты дала мне силы. Не будь тебя, я никогда бы ничего этого не сделал.

— Нам всё по плечу, — гордо произнесла Алко.