Я помню тот Ванинский порт: История великих лагерных песен

Куда погнали этап весёлых зэков

Эта послевоенная лагерная песня представляет собой большую загадку. Чтобы распутать клубок нелепостей, связанных со странным «этапом на Джанкой», нам придётся изрядно попотеть. Но оно того стоит.

Первый вопрос, и один из самых простых: куда именно везли зэков? О каких Печорских лагерях идёт речь? Ответить несложно, поскольку начинается песня с упоминания «начальника Барабанова». А такой начальник на всю Печору был один.

Но — всё по порядку. Упоминание Печоры в блатной песне связано с попыткой осуществления грандиозного проекта: так называемой «трансполярной магистрали» — железнодорожного пути гигантской протяжённости от Мурманска и Архангельска до Чукотки. Прокладка дороги началась ещё до Великой Отечественной войны на территории Печорского угольного бассейна. После закрытия Ухтинско-Печорского исправительно-трудового лагеря НКВД СССР (Ухтпечлаг) 10 мая 1938 года на его базе было создано несколько ИТЛ, одним из которых стал Северный железнодорожный ИТЛ (Севжелдорлаг, Севжелдорстрой). Именно его заключённые (Печоржелдорлаг) занимались строительством Печорской железной дороги. А с началом войны Печорский угольный бассейн приобрёл особое стратегическое значение для снабжения углем Ленинграда, Москвы, Северного флота, так что строительство велось в авральном режиме. Инженеры Печоржелдорлага и Лентранспроекта создали временную схему дороги, обходя естественные преграды и труднопроходимые места, допуская критические подъёмы и повороты, минимальные выемки и насыпи. Порою рельсы укладывались прямо на землю. Экономили на шпалах, используя их вдвое-втрое ниже нормы. Авраам Боровицкий (в то время замначальника лагеря) вспоминал: «Были случаи, когда отсыпанное днём полотно на следующее утро исчезало в бездонном болоте. Из-за сжатых сроков мы вынуждены были проходить отдельные выемки узкими траншеями, в которых только-только проходил поезд. Однажды в такой траншее произошёл оползень и засыпало паровоз с несколькими платформами. Пришлось состав так и оставить под землёй, а рядом сделать обход». Чтобы ускорить работы, на трассе создали 21 строительное отделение — на каждые 20 километров пути. К концу декабря 1941 года был сдан первый отрезок — Котлас — Воркута.

До 1942 года положение заключённых, работавших на строительстве дороги, было крайне тяжёлым. После организации в мае 1940-го Печорского желдорлагеря смертность заметно превышала средние показатели по ГУЛАГу. Если по всем ИТЛ она составляла примерно 0,3 % от общего числа заключённых, то в Печоржелдорлаге — от 2 до 3,5 % в месяц. Всего за 1940 год умерло 3680 человек — 14 % от общей численности Печлага. 25 декабря 1940 года Лаврентий Берия подписал приказ № 001606 «О проверке состояния Печорского железнодорожного лагеря НКВД», где отмечалось, что в результате преступного пренебрежения руководства к организации быта и труда заключённых имеют место высокая заболеваемость и смертность. Начальник лагеря Г. Большаков был отстранён от должности и отдан под суд. Однако в мае 1941-го начальник ГУЛАГа В. Наседкин докладывал наркому внутренних дел о продолжающихся безобразиях. Заключённые целыми днями простаивали в холодной воде и грязи в валенках и старых брезентовых ботинках, что приводило к тяжёлым формам простуды. Только по Южному участку на больничные койки слёг 1361 человек. Жестоко свирепствовала цинга. Бараки и палатки содержались в антисанитарном состоянии, катастрофически не хватало постельных принадлежностей и нательного белья, вшивость среди заключенных достигала 70 %, почти отсутствовали сушилки, бани, дезокамеры.

Положение резко изменилось в 1942 году с назначением на должность начальника Управления Северо-Печорского железнодорожного строительства и ИТЛ старшего лейтенанта НКВД (соответствовало общевойсковому званию майора) Василия Арсентьевича Барабанова. Барабанов сразу послал в ГКО СССР письмо с просьбой приравнять строителей Печорской магистрали по снабжению к полярникам. Просьбу удовлетворили, и заключённые стали получать мясные консервы из Бразилии, американский бекон в банках, канадскую муку, яичный порошок, сахар. В мемуарах «Увиденное и пережитое» профессор Владимир Зубчанинов, отбывавший срок в печорских лагерях, вспоминал: «Жить в нашем лагере к концу 1942 года стало легче… как только начали поступать продукты по американскому ленд-лизу, они потекли на Воркуту. Бывали периоды, когда из-за отсутствия чёрного хлеба весь лагерь кормили пышным американским белым хлебом». Сливочное масло доставляли вагонами. Тоннами завозили аскорбиновую кислоту и почти покончили с цингой. За неимением казённой одежды зэков стали одевать в спортивные американские костюмы и жёлтые башмаки с подошвами толщиной в два пальца.

После войны планы создания трансполярной магистрали получили дальнейшее развитие. Идея принадлежала лично Сталину, который заявил: «Надо браться за Север, с Севера Сибирь ничем не прикрыта, а политическая ситуация очень опасная». Сначала в секретном постановлении № 1255-331сс «О строительстве ж.д. линии к морскому порту в Обской губе» Совет министров СССР принял решение проложить линию от станции Чум Печорской железной дороги до порта, который планировалось возвести в районе Мыса Каменный. С экономической точки зрения это способствовало бы освоению северных территорий, богатых полезными ископаемыми, с военно-стратегической — защите Арктического побережья.

28 апреля 1946 года было организовано Северное управление желдорстроительства МВД с условным наименованием «строительство № 501» (лагерники окрестили его «стройка Пятьсот весёлая» — одна из станций на отрезке пути к юго-востоку от Салехарда действительно называлась Весёлая). Начальником и здесь назначили Василия Барабанова — к тому времени он уже дослужился до полковника. К концу 1948 года ударный зэковский народ протянул «железку» длиной 196 километров от посёлка Чум до посёлка Лабытнанги в устье Оби. Правда, выяснилось, что место для морского порта выбрано крайне неудачное. Тогда Великий Вождь взял карандаш и продолжил по карте линию дороги до Игарки, которая расположена на севере Красноярского края. От Игарки в сторону Лабытнанги тоже принялись тянуть железнодорожное полотно — навстречу «печорцам». Красноярское строительство получило секретный номер 503. Правда, линиям так и не суждено было соединиться, хотя к началу 1953 года было проложено почти 800 километров из запроектированных 1482. Однако в марте Иосиф Виссарионович испустил дух, а его соратники принялись строить грандиозные планы совершенно иного свойства. На трансполярный проект махнули рукой, правительство сначала законсервировало, а затем и вовсе ликвидировало стройку. На прокладку дороги было затрачено несколько миллиардов рублей, а на её ликвидацию только в 1953 году — 78 миллионов (в ценах того времени). Из-за удалённости от населённых пунктов и отсутствия транспорта многое так и не удалось вывезти. Пришлось уничтожать на месте оборудование, мебель, одежду и т. д. Остались брошенные паровозы, бараки, десятки километров колючей проволоки…

До сих пор идут споры о том, нужна была или нет эта сталинская дорога. Защитники проекта указывают на возможные выгоды, противники — на то, что после тяжёлой войны миллиарды следовало вкладывать в восстановление хозяйства, а не в мифические прожекты. К тому же значительная часть магистрали была, что называется, «склеена соплями» и не годилась для длительной эксплуатации. Сейчас эту дорогу называют «мёртвой».

Но в то время она была живее всех живых и считалась одной из самых важных строек Страны Советов. Именно о ней, о «Пятьсот весёлой», и рассказывает песня.

«Дядя Вася»

Вернёмся, однако, к Василию Барабанову. Нет ни одного другого лагерного начальника, который был бы запечатлён в блатном фольклоре. Можно вспомнить только одну фамилию, увековеченную в зэковской поговорке: «Ничтенка![33] — сказал Петренко». По странному совпадению, выходец из семьи железнодорожника Иван Григорьевич Петренко тоже всю жизнь возглавлял прокладку стальных магистралей — амурских, забайкальских, знаменитого «строительства № 500» Комсомольск-на-Амуре — Совгавань… Именно во время создания «500-й линии», прошедшей через порт Ванино, и появилась блатная поговорка. Затем в 1947 году Петренко становится начальником Главного управления лагерей железнодорожного строительства МВД СССР (ГУЛЖДС) — то есть прямым начальником Барабанова. Умер генерал-майор Петренко в 1951 году полновластным хозяином колымской «планеты Дальстрой». Увы, поговорка о нём почти забыта.

Барабанову повезло больше: песня о нём до сих пор входит в «обязательную программу» классического блатного репертуара. Впрочем, и здесь без казусов не обходится. Так, в одном из вариантов 1990 года некий Лёха исполняет зачин в следующем виде: «Начальник барабаном дал приказ». Разумеется, никаких барабанов в сталинском ГУЛАГе не существовало. Но эта путаница неожиданно оказывается созвучной истории каторжанской России! Дело в том, что на царской каторге общие команды для каторжан действительно сопровождались громкой барабанной дробью. «Не слушался отца-матери, послушайся теперь барабанной шкуры» — гласила поговорка каторжан XIX века. Она заимствована (с лёгкой переделкой) из русского военного пособия 1647 года «Учение и хитрость ратного строения пехотных людей», где приведена в следующей форме: «Мирская молва живёт: кто отца и матери не слушает, тот послушает телячьей кожи». В данном случае имеется в виду военный барабан, позже переделанный в каторжанский. А в своих «Записках из Мёртвого дома» Фёдор Достоевский приводит даже отрывок известной каторжной песни:

Вот такая перекличка эпох.

Однако мы опять отвлеклись от незаурядной личности Барабанова. Начнём с того, что отрезок сталинской полярной магистрали, названный Печорской железной дорогой, за строительство которого отвечал Барабанов, был проложен вполне качественно, вошёл в состав Северной железной дороги и действует до сих пор. Так что дело своё Василий Арсентьевич знал крепко. Но главное даже не это. Барабанов был человеком, образ которого совершенно выламывается из привычного представления о «лагерном монстре», которые часто рисуются в мемуарах лагерников и в правозащитно-либеральных опусах. Начальник строительства № 501 предстаёт в памяти арестантов как великолепный организатор, энциклопедически образованный человек. Когда Барабанов выступал на совещаниях, его сбегались послушать все управленцы. Говорил полковник красиво, ясно и исключительно по делу, мгновенно находя простые выходы в самых сложных ситуациях.

Вот что вспоминает бывший политзэк актёр Леонид Оболенский: «Какой человек! Совершенно фантастический по тем временам. Инженер по образованию, строитель. Не было на Урале ни одного каторжника, который плохо бы его помянул. До него был начальник строительства, который говорил: “Мне не нужно, чтобы вы работали, мне нужно, чтобы вы мучились!” А Барабанов делал дело: строил дороги… Барабановская стройка была отлажена как часы: никаких гибелей… Мы кричали “Ур-р-ра!”… и шли думая: дай тебе бог здоровья, Василий Арсентьевич…»

Столь же восторженно-хвалебные отклики встречаются практически во всех мемуарах зэков, работавших под руководством Барабанова. Вот слова другого «политика» со стройки № 501 — Лазаря Шерешевского: «Полковника Василия Арсентьевича Барабанова называли “дядя Вася”. Это был незаурядный человек… в глубине души понимавший, как много среди его подопечных безвинно страдающих людей. Исполняя все требования своей службы, он сумел всё же сохранить человеческий облик, заботился о культуре и медицинском обслуживании заключённых, старался, насколько это было в его власти, облегчить участь тех или иных попавших в беду людей».

По воспоминаниям лагерников, отбывать срок в лагерях 501-й стройки было намного лучше, чем на других командировках ГУЛАГа. Особенно это касалось питания. В то время как в стране свирепствовал голод, зэков кормили намного лучше, чем свободных граждан. Чтобы поддержать людей, Барабанов вводит дополнительный паёк, который тут же получил название — «барабановский». «Те, кто работали на мосту, на болоте (а это были самые трудные участки), — вспоминал политссыльный Павел Хачатурян, — получали “барабановский” паёк: хлеб, колбасу, сыр. В цистерне завозился спирт, каждому давали по 50 граммов. Прибывал вагон с махоркой, его называли “барабановским вагоном”». Лагерник Владимир Басовский описывает паёк: 900 граммов хлеба на день, большая чашка каши (чаще всего — перловой), при выполнении нормы на 150 % добавляли свинину, колбасу.

Полковник требовал от МВД присылать на строительство дороги преимущественно «политиков» (58-ю статью УК) и бытовиков. Он исходил из того, что именно среди «контриков» больше всего представителей интеллигенции, особенно технической, а среди бытовиков — ответственных работяг. Тщательно отбирал Василий Арсентьевич из числа «врагов народа» также врачей, понимая важность здоровья строителей, старался выбить медикаменты, средства гигиены, должности медперсонала… Смертность на «стройке № 501» была самой низкой по всем лагерям СССР — от 0,02 до 0,08 %…

Дело не только в прагматизме начальника железнодорожного строительства. Барабанов относился ко всем заключённым так же, как к вольнонаёмным. Того же он требовал от всех своих подчинённых. Так, в посёлке Ермакове зоны для «малосрочников» располагались рядом с постоянными гражданскими строениями (ПГС) и заключённым разрешалось общаться с вольными.

Отношение полковника к заключённым характеризуют и другие, казалось бы, совершенно невероятные факты, изложенные в отчётах по содержанию лагерей. Например, начальник военизированной охраны (ВОХР) майор Рузин ударил по лицу заключённого из числа самоохраны (она состояла из зэков). От должности отстранён, наказан в дисциплинарном и партийном порядке. Старший надзиратель 1-го отдела Павел Фунтиков систематически избивал заключённых. С должности надзирателя снят и отдан под суд. Стрелок 1-го отряда ВОХР Георгий Соловьёв на вахте тоже постоянно избивал рабочих-лагерников. Привлечён к уголовной ответственности и осуждён к полутора годам лишения свободы.

Кто знает, возможно, причины такого либерализма объясняются и особенностями биографии самого начальника строительства? Василий Арсентьевич Барабанов родился 21 апреля 1900 года в селе Алтуфьево Ленинского района Московской области. С декабря 1920-го по июнь 1924 года являлся слушателем административно-хозяйственного факультета Военно-хозяйственной академии в Москве. Получил специальности администратора, хозяйственника, военного инженера и экономиста. Затем — служба в ОГПУ-НКВД, дорос до заместителя начальника Управления войск ОГПУ СССР по Московской области. С апреля 1934-го по апрель 1935 года — заместитель начальника Дмитровского исправительно-трудового лагеря НКВД, заключённые которого рыли канал Москва — Волга…

И тут карьера Барабанова внезапно даёт крен. Надо сказать, Василий Арсентьевич в то время любил, что называется, «заложить за воротник». И это пагубное пристрастие, с одной стороны, на некоторое время приостановило его продвижение вверх по служебной лестнице, с другой стороны — спасло его от неминуемой гибели.

Но обратимся к документам. 10 апреля 1935 года на свет появляется приказ НКВД № 82 «Об отстранении от должности и аресте зам. нач. ДМИТЛАГа НКВД Барабанова В. А. и нач. Культурно-воспитательного отдела того же лагеря Филимонова М. В. и о назначении т. Горшкова А. А. заместителем начальника ДМИТЛАГа НКВД». Документ этот заслуживает того, чтобы быть приведённым полностью:

Барабанов был также исключён из партии за «пьянство и сокрытие кулацкого происхождения» (восстановлен только в 1940 году).

Но на сей раз кровавый нарком сослужил Василию Арсентьевичу добрую службу. Сразу после выхода приказа Барабанова отправляют в Коми АССР руководить промыслом в Ухто-Печорском ИТЛ. Здесь его карьера снова идёт вверх: с конца 1937 года — помощник начальника Управления железнодорожного строительства НКВД на Дальнем Востоке, с начала 1940 года — начальник Нижне-Амурского УИТЛ НКВД, с апреля 1942 года — начальник Саратовского ИТЛ НКВД, с сентября 1942 года — начальник Северо-Печорского УИТЛ НКВД, «хозяин» Печорской железной дороги… А вот его коллегам, оставшимся в Дмитровлаге, крупно не повезло: 28 апреля 1937 года начались массовые аресты, а затем почти всё руководство лагеря было расстреляно как «враги народа»… Некоторые исследователи до сих пор утверждают, что и сам Барабанов в 1937 году полгода провёл в одиночной камере. Однако на самом деле чаша сия его миновала. Но это, скорее, счастливая случайность. Даже позднее, когда Барабанов получал очередное повышение, в довесок к характеристике пошла тайная аттестация от всеведущих служб НКВД:

В те времена расстреливали и за меньшее… Но уж больно хорошим спецом зарекомендовал себя товарищ Барабанов. И, возможно, всю жизнь помнил о том, как коса смерти чиркнула над его головой — да, слава богу, не задела. Может, потому и благоволил к «политикам».

А ещё полковник слыл заядлым театралом. И труппа, созданная в Северном управлении лагерей железнодорожного строительства на станции Абезь, собралась отменная! В «барабановском театре» служили более 200 человек: драматическая и опереточная труппы, симфонический оркестр, джаз. Подбором кадров занимался бывший редактор газеты «Известия» «контрик» Алексей Моров (как он рекомендовал себя сам — «старый абезьянин»), попавший в воркутинские лагеря в 1945 году и назначенный заведующим художественной и постановочной частью театра. Барабанов разрешил Морову свободное передвижение в пределах лагпунктов Воркуты и дал право отбирать из контингента артистов, музыкантов, художников.

Режиссёром стал Леонид Оболенский, который до ареста дружил с Сергеем Эйзенштейном (его воспоминания мы цитировали выше). В лагерной оперетте пела Дора Петрова, бывшая солистка императорского театра в Петербурге, балетмейстером был Федор Редин, педагог балетной труппы Большого театра. Симфонический оркестр возглавил бывший дирижёр одесского театра Николай Чернятинский. Эстрадными музыкантами руководил известный в Советском Союзе джазмен Зиновий Бинкин. Основу драматической труппы составляли артисты Театра Ленсовета под руководством Эрнеста Радлова, осуждённые за то, что работали на оккупированной территории. На сцене блистали Михаил Названов — будущий король Клавдий из «Гамлета» Георгия Козинцева, балерина Валентина Ратушенко, которая (по слухам) загремела в лагеря за то, что отказалась стать любовницей приёмного сына Ворошилова…

Специально для печорского театра зэков из Большого театра прислали осветительные приборы и несколько ящиков со сценическими костюмами, на которых сохранились нашивки с именами прежних владельцев: «Лемешев», «Козловский». Бывший лагерник Леонид Юхин вспоминал, что Барабанов приказал пошить ведущим актёрам костюмы вместо зэковской униформы, и «театральные люди» ходили, как вольные.

Театр много гастролировал. Концерты и спектакли шли не только для вольнонаёмных, но и для заключённых. Сам Василий Арсентьевич не пропускал ни одного премьерного спектакля. Он делал всё, чтобы облегчить жизнь актёрам за колючей проволокой. Режиссёр Юсуф Аскаров, игравший в «барабановском театре», вспоминал, что артистов селили в спецбараки. Семейным парам предоставляли отдельную комнату. Кормили овощами и мясом. Дирижёрам, режиссёрам и певцам-солистам выдавали дополнительный паёк — молоко. Не было команд «подъём» и «отбой». Театральный спецконвой не зверствовал. Многие конвоиры сами участвовали в представлениях как статисты.

Барабанов руководил строительством печорских железных дорог до весны 1950 года. Затем служил начальником Цимлянского ИТЛ, который строил Цимлянский гидроузел, где «за особо выдающиеся заслуги и самоотверженную работу» ему было присвоено звание Героя Социалистического труда и звание генерал-майора. В июле 1952 года его назначили начальником Главного управления лагерей по строительству нефтеперерабатывающих заводов и предприятий искусственного жидкого топлива, потом под руководством Барабанова возводился комплекс зданий МГУ на Ленинских Горах в Москве. Затем Василий Арсентьевич вышел на пенсию и три года возглавлял совет общественной приёмной редакции газеты «Известия». Умер генерал-майор Барабанов в 1964 году. Говорят, на его похороны съехались бывшие лагерники со всех концов Советского Союза…

Загадка «Джанкойского этапа»

А теперь хотелось бы подробнее разобраться со станцией Джанкой, которая упоминается в первом куплете. Тем более многие нынешние шансонные исполнители по примеру Александра Дюмина именуют песню не иначе как «Джанкойский этап».

Но прежде проясним одно немаловажное обстоятельство. Песня о «начальнике Барабанове», несомненно, отражает реальную ситуацию, связанную с подавлением внутрилагерных волнений:

Всё совершенно очевидно. Лагерная администрация не имела права входить в зону с оружием. Тем более — с автоматами. А уж вооружённых солдат на внутреннюю территорию лагеря допускали лишь в случае чрезвычайной ситуации. Таким ЧП могло быть или массовое неподчинение лагерников — например, общий невыход на работу, забастовка, — или бунт. Далее следуют типичные действия руководства: начальник отдаёт приказ о подавлении волнений, солдаты под командованием офицеров дают предупредительные очереди (в случае неповиновения применяют оружие на поражение), а затем загоняют зэков в БУРы — бараки усиленного режима.

На сайте «Песни анархиста-подпольщика» (a-pesni.org) в комментарии к песне «Начальник Барабанов дал приказ» высказывается следующее предположение: «Может быть, этот вариант появился в связи с массовой отправкой зэков в “новые лагеря”, появившиеся в 1950–1951 гг. В последние годы сталинизма (1950–1953) лагеря стали тюремного типа, точная копия фашистских концлагерей, только без крематориев и газовых камер. В этих лагерях были БУРы. Введены номера вместо фамилий, запрещены книги, газеты, кино, самодеятельность, настольные игры». Предположение неосновательно. Речь идёт о так называемых «спецлагерях», или «особлагах», где содержались в основном осуждённые за политические преступления. Но возникли эти лагеря не в 1950 году, а в 1948-м. К тому же даже в них не существовало части запретов, которые перечислены в комментарии. Что касается бараков усиленного режима, они появились ещё раньше фактически с образованием системы ГУЛАГ в начале 1930-х годов. Кроме них, существовали РУРы (роты усиленного режима для отказчиков от работы), а позднее даже ЗУРы — зоны усиленного режима. БУР представлял собой особый барак на территории общей зоны, в который изолировались злостные нарушители режима. Обитатели БУРа содержались под замком, окна были зарешечены, заключённых выводили под конвоем на работу и в баню. Фактически БУР представлял собой внутрилагерную тюрьму. То же самое и с номерами: номера для заключённых появились ещё в 1943 году.

К тому же особлаги предназначались почти исключительно для изоляции политзаключённых. А в песне речь идёт явно не о них, а именно об отпетых уголовниках, отказчиках от работы, бузотёрах! Из текста следует: их отправляют на более строгий режим потому, что урки устроили в лагере волнения. За что и получат солидный довесок к сроку, о чём они сами замечают: «Всё равно по десять лет дадут!» Но ведь речь идёт об этапе людей, уже осуждённых! Стало быть, имеются в виду дополнительные сроки. А их давали в подобных ситуациях только за внутрилагерные преступления.

Эти обстоятельства для нас чрезвычайно важны. Потому что сейчас мы, наконец, переходим к станции Джанкой. Джанкой — город в степной зоне на севере Крымского полуострова, железнодорожный узел на пересечении линий Харьков — Севастополь и Херсон — Керчь, «ворота Крыма». Вспомним текст песни:

То есть выходит, что заключённых гнали из Крыма через Джанкой на Печору? Вернее, гнали до Джанкоя, а оттуда, видимо, везли в «столыпинских» вагонах или теплушках (путь-то неблизкий…). Вроде логично — на первый взгляд. А на второй взгляд — ерунда. Потому что НИКАКИХ ЛАГЕРЕЙ в Крыму не было! Стало быть, и гнать этапы зэков оттуда никак не могли.

Вернее, если уж быть педантичными, лагеря в Советском Крыму, конечно, существовали. Их стали создавать в первые недели после того, как Красная Армия выбила с полуострова белогвардейцев — то есть осенью 1920 года. За колючку попадали как офицеры и солдаты армии Врангеля, поверившие обещаниям большевиков об амнистии, так и «политически неблагонадёжные» священники, инженеры, преподаватели, чиновники… Часть задержанных угоняли на север страны, остальных расстреливали на месте. Под лагеря приспосабливались монастыри, казармы, а то и целые городские кварталы. Так, в Севастополе Особый отдел 51-й армии занял «три четверти городского квартала, ограниченного Екатерининской и Пушкинской улицами, между Вокзальным и Трамвайным спусками».

В Ялте схваченных людей содержали в подвалах нескольких зданий. Узники одной из таких тюрем стояли по колено в холодной воде, отчего подвал прозвали «аквариумом». Конвоиры насиловали женщин, людей убивали целыми семьями, перед расстрелом избивали и грабили, снимая даже исподнее и нательные крестики. В 1920–1921 годах действовали полевые лагеря под Керчью, Бахчисараем и Джанкоем. Длилось это недолго — несколько месяцев. Затем Крым развивался как всесоюзная здравница — никаких лагерей, кроме пионерских. Исключение — гитлеровская оккупация, когда в одном только Джанкое действовали три фашистских концлагеря и одно еврейское гетто.

И всё же после войны один лагерь в Крыму появился. Это — секретный Гагаринский ИТЛ, он же Гагарлаг в урочище Кизилташ (примерно сто километров от Симферополя). Именно здесь создавался советский ядерный арсенал. Работы на «строительстве 712» начались в январе 1951 года на месте старинной монашеской православной обители, которая, разумеется, была взорвана. В разгар строительства лагерь насчитывал более двух тысяч заключённых. По окончании строительства в декабре 1955 года лагерь расформировали, а на объекте «Феодосия-13» стали собирать ядерные боеголовки для ракет. Гагаринский ИТЛ был единственным на полуострове.

Так, может быть, именно отсюда через Джанкой осуждённых и отправляли на Печору? Маршрут, в принципе, вполне реальный… Однако такое допущение — совершенно нелепо. В самом деле: почему вдруг начальник Барабанов из далёких северных краёв даёт приказ офицерам… в Крыму?! Не царское это дело — самому формировать этапы на местах! Кроме того, Гагарлаг имел первую категорию секретности, контингент туда направлялся отборный, только с разрешения МГБ СССР. Ни о каких уголовниках не могло быть и речи, тем более о проявлении неповиновения. Ветеран подразделений особого риска капитан первого ранга Михаил Изюмов, один из строителей Гагаринского ИТЛ, вспоминал, что «руководящие должности занимали опытные землепроходчики Ленинградского Метростроя. Действительно, многие работы выполнялись силами заключённых, но это были специально отобранные рабочие, имевшие опыт горнопроходческих, шахтных работ. По окончании строительства некоторые из них, отбывшие сроки заключения, оставались на территории нашего объекта и работали вольнонаёмными рабочими в обслуживающих подразделениях нашей организации».

Зэки, специально отобранные на объект, работали не за страх, а за совесть: к тому времени им уже начислялась зарплата, а тем, кто выполнял полторы нормы, шёл зачёт лагерного срока — день за три. К тому же никто бы не стал отправлять этап на Печору с особо секретного объекта! Это совершенно исключено. За сохранением тайны следили строго. Порою после освобождения бывшие заключённые, опьянённые волей, начинали болтать лишнее. Таких снимали прямо с поезда, возвращали в зону и «раскручивали» на новый срок.

Но внимательный читатель сам может привести «железный» аргумент, который отметает всякую возможность участия начальника Барабанова в формировании сомнительных «крымских этапов». Выше уже упоминалось, что в 1951 году Василия Арсентьевича… год как не было в Печорлаге! С 14 июля 1950 года он возглавлял строительство Цимлянского гидроузла. Так что приказа офицерам Гагарлага о подавлении мифической лагерной «бузы» Барабанов отдать при всём желании не мог…

Выходит, никакого «Джанкойского этапа» из Крыма не было. Всё это — абсолютный бред.

«Джанкой-на-Печоре»

Откуда же, в таком случае, гонят этап заключённых до Печоры? И каким образом в песню попало упоминание о далёкой крымской станции?

Начнём с того, что Джанкой фигурирует не во всех версиях песенного текста. Например, в записи того же Лёхи, которая начинается словами «Начальник барабаном дал приказ», сообщается, что зэки «побрели на станцию Шанхой». Правда, означенной станции в природе не существует, хотя мне удалось выяснить, что на Вологодчине есть глухая деревенька с таким названием. Так что вариант Лёхи отвергаем — памятуя к тому же, что он уже содержит по меньшей мере одну явную «барабанную» нелепость.

Есть ещё одна версия (сайт blatata.com), где заключительные строки второго куплета предстают в виде — «И этапом до Печоры побрели на станцию толпой». Станция вообще не называется. Возможно, исполнитель почувствовал, что Крым к Печоре совершенно не лепится. А может, были другие причины. Не исключено, что именно так и выглядел первоначальный текст. В любом случае, эта редакция тоже не даёт нам разгадки маршрута.

Подсказку мне дал интернет-пользователь Анатолий Попов. Он написал: «Возражаю против трактовки варианта песни “Гоп со смыком”, который начинается словами “Начальник Барабанов дал приказ…” Есть там географические строчки: “И этапом до Печоры побрели до станции Джанкой…” Скорее всего, в тексте опечатка: надо “от Печоры…”. Так вот, изначально в песне не могло и быть никакого Крыма, никакого “Джанкойского этапа”, ибо название станции — ДЖИНТУЙ. Возникла она во время строительства железной дороги, строительство которой вёл, в том числе, и Севжелдорлаг, во главе которого стоял Барабанов. Он-то мог себе позволить отправить этап “от Печоры” на расстояние в двести километров до станции ДЖИНТУЙ. Кто-то из слушателей не так услышал начальных авторов текста… и пошло-поехало».

Версия заслуживает внимания. Для начала уточним: топоним «Печора» в данном конкретном случае обозначает не реку, протекающую по территории Республики Коми и Ненецкого национального округа. И даже не в целом Печорлаг как систему лагерей в Коми АССР (типа «погнали нас на Печору», то есть вообще в северные лагеря). Печора в песне — конкретный населённый пункт. Вот только трудно определить, являлся ли он ко времени создания блатного шедевра городом или рабочим посёлком. Дело в том, что ещё в 1935 году на месте будущего города торчала всего одна охотничья избушка, которая принадлежала промысловику Николаю Денисову из деревни Красный Яг. Затем появилась бакенская будка братьев Ивана и Ильи Головиных, а в 1938 году — первый лагерь, заключённые которого занимались лесозаготовками. В 1940–1941 годах здесь возникают рабочие посёлки при строительстве станции Печора и речного порта Канин Нос. В июне 1946 года для ускорения строительства посёлков Печора и Канин из Абези сюда переводят управление Северо-Печорского железнодорожного строительства и ИТЛ (Печоржелдорлаг) — то самое, которым руководил Барабанов. Тогда же Печора получила статус рабочего посёлка. А вот город появился только в 1949 году путём объединения рабочих посёлков Печора и Канин.

Песня, таким образом, могла возникнуть и с 1947 по 1949 год, и с 1949 по 1950-й (в 50-м, как мы помним, Барабанов отбыл на строительство Цимлянской ГЭС). Точнее трудно сказать. А вот с географией проще. Большинство заключённых из лагерей и спецпосёлков, расположенных в Коми, были заняты на лесозаготовках и на угольных шахтах. Лишь «барабановцы» вкалывали на прокладке путей. Причём первое отделение Печлага располагалось от реки Печоры до разъезда Джинтуй. Отделение имело 38 подразделений (колонн), расстояние между которыми составляло от 2 до 10 километров. Узнаёте направление песенного этапа?

Вообще-то лагерных зон хватало и в самой Печоре, и вокруг неё. Как сообщают источники, город построен буквально на костях заключённых. Но, по версии Анатолия Попова, блатных бузотёров погнали под стволами автоматов к разъезду Джинтуй. И не случайно. «Джинтуй» в переводе с коми означает «середина пути». Места здесь неописуемой красоты, рай для рыбаков и альпинистов (вокруг возвышаются грозные скалы). Правда, с обилием комаров, мошкары, слепней и оводов…

Посёлок возник в 1939 году — вместе с так называемой «штрафной колонной», куда свозили самых отпетых уголовников. Бывший зэк Георгий Черников вспоминал: «Между Печорой и Интой — Джинтуй — знаменитый, союзного значения штрафняк. Все сливки — по три-четыре побега, по три-четыре судимости. У всех на формуляре — надпись РООП: рецидив, особо опасный преступник. Все уголовники. И чисто случайно попадали такие, как я, — со статьёй 58-Б. Ну я туда и загремел. Там каменоломни, пережигали камни, получали известь».

Джинтуй считался самой страшной зоной Печорлага. Упоминаний об этом жутком месте в лагерной мемуарной литературе достаточно. Так, сын известного революционера и партийного деятеля Антон Владимирович Антонов-Овсеенко, прошедший Печору и Воркуту, в книге «Враги народа» отмечает: «В Печорском ИТЛ самым гибельным местом считался каменный карьер близ станции Джинтуй. Добываемый там штрафниками материал не всегда отвечал техническим условиям строительства, зато Джинтуй успешно решал задачу истребления неугодных элементов».

Благодаря Черникову мы точно знаем, о каких именно «неугодных элементах» идёт речь. Это были почти исключительно профессиональные уркаганы — убийцы, грабители, разбойники, законченные мошенники… Поэтому сомнительными представляются нынешние постоянные поездки деятелей культуры (прежде всего музейных работников) в Джинтуй в рамках республиканской программы «Покаяние». Вспоминается известная русская поговорка про неумеренные молитвы и разбитый лоб…

Станция Джинтуй существует и сегодня. Правда, находится она в двух километрах от прежней. А вот посёлка уже нет: сначала в 1957 году был закрыт лагерь, а затем в начале 1960-х — и завод. Поселяне разъехались, а по приказу руководства Северной железной дороги гулаговские постройки спалили, чтобы они не уродовали проплывающий за окнами поездов пейзаж. Однако репортёру газеты «Печорское время» Татьяне Плосковой и сотруднику печорского музея Татьяне Афанасьевой в 2010 году удалось разыскать останки прежнего Джинтуя в двух километрах к северу от нынешней станции. Вот как журналистка описала увиденное в материале «К развалинам ГУЛАГа»:

«Спустившись с насыпи, обследуем то, что осталось от бывшего Джинтуя. Фундаменты зданий из удивительно легкого косьинского кирпича сохранились, как сохранился сделанный из шпал мосток. А вот и то, что некогда являлось изолятором — тюрьмой в тюрьме… Изолятор находился в центре посёлка и был самым большим зданием с прочными кирпичными стенами. Но мы идентифицировали его ещё и по сохранившимся оконным рамам — они тройные, близ которых лежали деревянные щиты, прозванные заключёнными намордниками.

Кроме фундаментов, время оставило нам металлические части крупных предметов вроде полозьев саней и, что удивило, изобилие вёдер, тазов и корыт. Одно ведро, с дырами в днище, видимо, служило душем. Из найденного мы взяли в фонд музея алюминиевую миску, железнодорожный фонарь и подвесной электрический фонарь, типичный для лагерей времен ГУЛАГа».

Вот такое печальное зрелище.

Но как случилось, что мрачный Джинтуй превратился в солнечный Джанкой? Не могу согласиться с Анатолием Поповым — вряд ли можно говорить о том, что последующие певцы (слушатели) исказили начальный вариант песни. Всё-таки тройная рифма «гурьбой — строй — Джанкой» свидетельствует о том, что именно при сочинении оригинальной версии песни появилось указание на крымский город. Скорее всего, Джинтуй в Джанкой превратили весёлые жулики из одесситов или других жителей Малороссии. Хотя инициатива могла исходить и от вертухаев. Типа ответа на вопрос — «Куда вы нас гоните?» — «Не боись — почти что в Джанкой!» Тем более учитывая то, что в системе ГУЛАГа на территории Коми АССР служило немало украинцев. Среди зэков даже был популярен издевательский каламбур: Коми УССР, Хохло-Мансийский национальный округ…

Мифы и легенды о «печорском бунте»

Есть и другое возражение по поводу версии Попова. На мой взгляд, песенный этап гнали не от Печоры на Джинтуй, а именно песенным маршрутом: этапом на Печору до станции Джинтуй. То есть «на Печору» — указание направления, а Джинтуй — конечная точка. Есть косвенные аргументы в пользу этой версии. Нередко побудительным мотивом для создания фольклорного произведения служит реальное событие, обросшее слухами, домыслами, мифами. То есть если описаны лагерные волнения, возможно, они имели место в реальности. Вот и надо разобраться: было в печорских лагерях на «строительстве 501» нечто подобное тому, о чём рассказано в песне о начальнике Барабанове? Задача непростая: многие архивы до сих пор закрыты, а сведения — засекречены. Остаётся уповать на мемуары, отрывки документов и т. д.

Существует достаточно упоминаний о том, что «строительство 501» сотрясали лагерные волнения. Одним из первых затронул эту тему Александр Солженицын в десятой главе пятой части «Архипелага ГУЛАГ» — «Когда в зоне пылает земля». Правда, автор сразу оговаривается: «Может быть… узнаем мы — нет, уже не мы — о легендарном восстании 1948 года на 501-й стройке — на строительстве железной дороги Сивая Маска — Салехард. Легендарно оно потому, что все в лагерях о нём шепчут и никто толком не знает. Легендарно потому, что вспыхнуло не в Особых лагерях, где к этому сложилось настроение и почва, — а в ИТЛовских, где люди разъединены стукачами, раздавлены блатными, где оплёвано даже право их быть политическими и где даже в голову не могло поместиться, что возможен мятеж заключённых». По Солженицыну, восстание подняли бывшие офицеры и солдаты Красной Армии, осуждённые и брошенные за «колючку». К ним якобы примкнули заключённые власовцы, казаки Петра Краснова, а также бойцы «национальных отрядов» (бандеровцы, прибалтийские «лесные братья», фашистские пособники из числа калмыков, крымских татар, кавказцев).

Солженицын красочно описывает вооружённый бунт: «Всё задумано было и началось в какой-то бригаде. Говорят, что во главе был бывший полковник Воронин (или Воронов), одноглазый. Ещё называют старшего лейтенанта бронетанковых войск Сакуренко. Бригада убила своих конвоиров… Затем пошли освободили другую бригаду, третью. Напали на посёлок охраны и на свой лагерь извне — сняли часовых с вышек и раскрыли зону… Вооружившись теперь за счёт охраны… повстанцы пошли и взяли соседний лагпункт. Соединёнными силами решили идти на город Воркуту! — до него оставалось 60 километров. Но не тут-то было! Парашютисты высадились десантом и отгородили от них Воркуту. А расстреливали и разгоняли восставших штурмовики на бреющем полёте. Потом судили, ещё расстреливали, давали сроки по 25 и по 10».

Другие источники расписывают события ещё более красочно. На одном из Интернет-форумов, посвящённых восстаниям в СССР, подтверждается, что летом 1948 года действительно произошло крупное восстание заключённых Обского лагеря. Далее идёт «творческий пересказ» Солженицына — правда, без фамилий руководителей бунта, зато рассказывается, что эвакуировали семьи работников лагерной администрации, жгли архивы; к авиации и парашютистам добавлены ещё и танки. В завершение — штрих к судьбе восставших зэков: «120 человек уцелевших отправили на штрафной лагпункт цементного завода, где они погибли от голода, холода и непосильного труда».

В эмигрантском журнале «Посев» (№ 6, 2004) Александр Штамм уточняет: по некоторым данным, против повстанцев применили химическое оружие, погибло несколько тысяч человек. Он же повествует и о другом вооружённом выступлении печорских политзэков на станции Абезь, которое возглавил осуждённый подполковник Б. Мехтеев: восставшие «перебили охрану и освободили тысячи собратьев по несчастью. Освобождая лагеря один за другим, повстанцы пытались дойти до Воркуты, чтобы освободить каторжников-шахтёров. Всего восставшим удалось освободить до 70 тыс. человек. Повстанцы прошли с боями около 80 км. Чтобы предотвратить взятие Воркуты, власти выбросили воздушный десант. В двухнедельных боях с восставшими применялись авиация и артиллерия. В результате повстанцы были разбиты. Уцелевшие ушли на северо-запад Урала, где несколько лет партизанили. Мехтеев был захвачен и приговорён к 25 годам заключения».

Ну, тут товарищ явно переборщил. Освободить 70 тысяч зэков во время 80-километрового «крестового похода» от Абези на Воркуту было невозможно — за неимением на этом отрезке такого количества спецконтингента. Все лагеря Обского Севера насчитывали чуть более 100 тысяч человек. Выходит, лихие бойцы освободили три четверти зэков? К тому же разбросанных на тысячах квадратных километров… Это слишком круто. Кроме того, такую силу невозможно было вооружить даже кирками и лопатами. Ставить же цель «захвата Воркуты» голыми руками — полный маразм, и это ясно для любого не то что подполковника, но даже ефрейтора. А уж «двухнедельные бои» с практически безоружной массой лагерников — картина за гранью фантастики.

Правда, в книге «Забыть нельзя: Страна “Лимония” — страна лагерей» бывший узник Игарских лагерей Александр Сновский уточняет о восстании в Абези: «Восставшие, перебив охрану, прошли с боями (бывшие фронтовики!) и освободили 7000 человек». В остальном Сновский повторяет Штамма, публикация которого вышла пятью годами ранее. Лагерник лишь откорректировал явно нелепый порядок цифр.

Авторы хроники политических репрессий, вышедшей в третьем томе мартиролога «Покаяние» (Сыктывкар, 2000), датируют «восстание заключённых Северо-Печорского ИТЛ на строительстве железной дороги Чум — Лабытнанги» августом 1948 года. По их версии, количество арестантов на этом участке к тому времени достигло 40 тысяч, и когда рабочие колонны восточного участка соединились в районе лагпункта «Красный Камень» с колоннами западного участка, произошло «массовое самоосвобождение заключённых», как обозначили этот процесс в официальных документах. Основное ядро восстания состояло из бывших солдат и офицеров Красной Армии, входивших в состав 37-й штрафной колонны при известковом карьере, расположенном в 30 км от станции Чум. Повторяется та же история с «походом на Воркуту», но при этом уточняется: часть восставших откололась и направилась на восток, к Обской губе, чтобы захватить корабли и уйти в море. Власть задействовала заградотряды МВД, авиацию и танки. Около сотни оставшихся в живых повстанцев были отправлены в штрафные зоны Воркуты, где они погибли от голода и болезней.

В сентябре 1995 года газета «Аргументы и факты» публикует статью А. Добровольского «Маленькая война на Северном Урале», которая почти идентична сыктывкарской хронике. Скорее всего, в обоих случаях авторы ориентировались на одни источники (мартиролог называет, в частности, воспоминания Роберта Штильмарка). По словам Добровольского, в условный час в песчаном карьере группа заговорщиков напала на конвой и разоружила солдат, затем на грузовиках ворвалась в свой лагерь и освободила остальных узников, а также заключённых из близлежащих лагпунктов. Всего на свободе оказалось несколько тысяч лагерников.

Все эти свидетельства объединяет одно: никто из исследователей не называет источников информации — ни реальных участников событий, ни документов. Неувязки и с датами: «вспоминают» 1947, 1948, 1950, даже 1952 год. Так, «Строительная газета» опубликовала в июле 1989 года письма бывших узников Печорлага В. Чернышёва и В. Ермакова, которые откликнулись на просьбу сообщить подробности восстания на «строительстве 501». Чернышёв вспомнил, что в конце 1950 года на правом берегу реки Воркуты, напротив лагпункта шахтоуправления № 2 комбината «Воркутауголь», срочно установили пять или шесть бараков, обнесли колючей проволокой и поставили вышки охраны. Затем по «лагерному телефону» узнали, что зона предназначена для зэков, восставших на 501-й стройке. Далее повторяется история с разделением: одни — на штурм Воркуты, другие — в уральские леса. Правда, по Чернышёву, бунтарей было несколько сотен человек. А рассказ Ермакова относится к 1952 году и фактически повторяет подробности «мехтеевского» вооружённого выступления.

В одном из источников утверждается, что танки против восставших не использовались: с Большой Земли прислали эшелон с танковым батальоном, но оказалось, что в условиях полярного Урала танки применить невозможно. А в книге Эдвардаса Бурокаса «История, писаная кровью» приводится рассказ некоего вольнонаемного К. из Воркуты: «Перед восстанием в одну из зон прибыло пополнение — около тысячи заключенных. Органами МВД они были отобраны специально — спровоцировать восстание. Возможно, это были уголовные, может, политические, после исполнения замысла им было обещано освобождение. На спине бушлатов возле воротника у многих из них были вшиты пистолеты (обычно, проходя через постового, охрана спину не прощупывала, а “оглаживала” бока). Вот эти провокаторы и подняли мятеж. Много смелых голов пошло за ними. Были уничтожены все провокаторы и все поверившие им. Говорят, что погибли четыре генерала Красной Армии». Это, конечно, явный бред. «Злобные чекисты», которые отвечали за успех строительства собственными головами, просто спали и видели, как бы замутить бунт зэков и уничтожить побольше строителей… История с пистолетами на загривках вообще потрясает воображение.

А паразиты — никогда!

Но мы так и не ответили на вопрос: были волнения заключённых на «строительстве 501» или это — всего лишь мифы?

Волнения, безусловно, были. И речь идёт даже не об отдельном случае. В уже упомянутой книге Бурокаса приводится отрывок из выступления начальника «барабановского» политотдела Панфилова на конференции 28–29 мая 1949 года: «Мы в 1948 году не сумели предотвратить вооружённый побег большой группы особо опасных преступников. Совершено 64 побега, сбежали 129 заключённых… 66 бандитов смогли совершенно разоружить отряд охраны, взять всё оружие, открыть ворота колонны, где находилось 500 заключённых, осуждённых на большие сроки». О Панфилове вспоминает целый ряд бывших лагерников, фигура это реальная. О подлинности документа судить трудно, но его содержание вызывает доверие. Хотя А. Шеренас, по книге которого Бурокас цитирует Панфилова, присовокупляет комментарий: «Осенью 1948 года с 501-й стройки бежало не 500 заключённых, а гораздо больше. Восставшие хотели идти в Воркуту, по дороге освобождая заключённых… и по радио обратиться к мировой общественности с заявлением о нарушении прав человека в Советском Союзе… Среди восставших было много литовцев». Из выступления начальника политотдела, однако, можно понять, что речь идёт не о политзаключённых, а об уголовниках, бандитах — особо опасных рецидивистах.

Эту проблему затрагивает и работа Александра Макарова «Восстания в ГУЛАГе в годы Великой Отечественной войны». Приводя данные Солженицына о печорском восстании и «походе на Воркуту», автор пишет: «Александру Исаевичу оппонирует И. М. Елисеев, который сообщает, что восстание имело место, но только не на 501-й стройке, а в “одном из режимных каторжных лагерей”. Елисеев приводит следующие данные: “Восставшие обезоружили на работе… конвой, с помощью отобранного оружия они напали на несколько лагерей и освободили заключённых. Восставших собралось порядка 1500 человек. Для ликвидации этого восстания прибыл эшелон войск с пулемётами. Стали направо и налево расстреливать восставших. Уцелевшие, около 600 человек, ушли с оружием в лес”». Как мы видим, данные близки к тому, что сообщил на конференции Панфилов. Непонятно, правда, что подразумевается под «режимным каторжным лагерем» — зона для «политиков» или для уголовников. «Режимным каторжным лагерем» можно назвать и Джинтуйский штрафняк, и спецлаг для политзэков (особлаги стали создаваться как раз в 1948 году).

Говоря о «строительстве 501» (равно как и 503), следует заметить, что «штрафняки» здесь предусматривались прежде всего для уркаганов. Основной контингент работяг (бытовиков и «политиков») пытались склонить к работе более методом пряника, нежели кнута. В этом мы могли убедиться в предыдущих главах. Если же говорить о событиях 1948 года, ряд исследователей предпочитает называть их не «восстаниями», а «вооружёнными побегами». Историки отмечают, что количество подобных ЧП в ГУЛАГе резко подскочило даже не в 1948 году, а годом раньше. Ужесточение борьбы с преступностью после войны привело к тому, что за «колючкой» пошёл процесс «паразитического перенаселения» (термин историка В. А. Козлова). По амнистии 1945 года освободилась часть «мужиков», зато лагеря стали наполняться профессиональными уголовниками. На блатных, не работавших согласно воровскому закону, не стало хватать «рабов». А тут ещё в криминальный мир стали вливаться «вояки», затем полыхнула «сучья война» внутри воровского мира — и именно за место у кормушки. Появление «вояк» (как блатарей, воевавших в рядах Красной Армии, так и молодого уголовного пополнения из обычных фронтовиков) серьёзно осложнило обстановку в местах лишения свободы. Уже 16 июня 1947 года заместитель начальника ГУЛАГа по оперативной работе Г. П. Добрынин тревожно отмечал значительный рост побегов — особенно групповых и даже вооружённых. А указ «четыре шестых», подняв планку сроков наказания до 20–25 лет лишения свободы, подлил масла в огонь. Он буквально провоцировал на вооружённые побеги и уголовников, и наиболее радикально настроенных «политиков» — прежде всего «вояк». Расстрел отменили, а четверть века в лагерях — всё равно что пожизненное заключение. Так чего бояться?

Поводов для беспокойства у власти появилось достаточно. В 1948 году волна групповых вооружённых побегов захлестнула ГУЛАГ. Собственно, граница между такими побегами и бунтами была очень зыбкой. Особенно на Печоре и в Воркуте, где за один год произошло несколько серьёзных ЧП подобного рода. Дошло до того, что сам Генеральный прокурор СССР Григорий Сафонов заявил: «Групповые вооружённые побеги, имевшие место в Воркутинском, Печорском и Обском лагерях, были организованным выступлением особо опасных преступников, которые ставили перед собою задачу освобождения других заключённых и уничтожения работников охраны и лагеря». Как пишет историк В. Козлов в исследовании «Неизвестный СССР. Противостояние народа и власти»: «Фактически прокуратура рассматривала эти выступления заключённых как возможную предпосылку широкомасштабных восстаний в ряде окраинных районов СССР».

И всё же повторимся: в 1948 году такие выступления ещё не получили достаточного размаха, оставаясь на уровне «вооружённых побегов», но не вырастая до «восстаний». Главные события пришлись на последующие годы, когда власть жестоко поплатилась за своё непродуманное решение изолировать политических заключённых (в том числе военных) в особые лагеря — чтобы «контрики» не разлагали общую массу зэков. В результате именно особлаги скопили взрывную массу, которая доставила серьёзные неприятности руководству ГУЛАГа. Пока же на Печоре и Оби проявились лишь первые симптомы. Да, скорее всего, действительно движущей силой этих массовых вооружённых побегов стали «вояки». Но прежде всего именно уголовная их часть — с незначительной примесью 58-й статьи. Всё остальное вокруг «побегушников» обросло слухами, дикими преувеличениями и героическими мифами.

Что за люди участвовали в «бунтах», можно судить хотя бы по такому факту. Во время побега из Обского лагеря от общей массы заключённых отделилась группа в 33 человека, каждый из которых был осуждён за измену Родине на 25 лет. 15 из них (по другим сведениям — 19) через трое суток вышли в расположение оленеводческого колхоза — три ненецких чума. В чумах проживало 42 человека (7 мужчин, 15 женщин и 20 детей, начиная с 5-месячного возраста). Все жильцы, включая младенцев, были зарублены топорами и застрелены из винтовок.

Создавшееся к 1948 году положение очень точно сформулировал В. Козлов: «В ГУЛАГе обозначились… признаки жестокой борьбы за ресурсы выживания, что многократно увеличивало предрасположенность Архипелага к волнениям, бунтам и беспорядкам. Напряжение в среде профессиональных преступников и бандитов болезненно отразилось как на положении всех остальных заключённых, так и на состоянии режима и в конечном счете на выполнении ГУЛАГом его производственных функций». Именно уголовники, а не «политики» представляли основную опасность для жизнедеятельности ГУЛАГа. Как отмечает тот же Козлов, уже в августе 1947 года начальник 6-го отдела 1-го управления ГУЛАГа Александров представляет на имя заместителя начальника ГУЛАГа Б. П. Трофимова докладную записку с анализом оперативной обстановки в лагерях и колониях. Согласно этому документу, главной угрозой стабильности Александров считал не 567 тысяч «контрреволюционеров», а 93 тысячи уголовников, осуждённых за бандитизм, убийства, разбой и т. п. По оценке автора докладной записки, это было «громадное количество» уркаганов. А в 1948 году оно резко возросло — когда уголовный элемент эшелонами попёр в лагеря в результате действия указа «четыре шестых». И крышку котла сорвало…

Но ведь мы упоминали, что полковник Барабанов старался отбирать на свою стройку только «контриков» и «бытовиков». Всё верно. Однако одно дело — желание, другое — суровая реальность. Оградить «строительство 501» от наплыва блатарей было невозможно, особенно после упомянутого выше указа от 4 июня 1947 года об усилении охраны государственной, кооперативной, колхозной и личной собственности. Да и с самого начала Печоржелдорлаг кишел профессиональными преступниками. Так, дочь Василия Барабанова Елена Силадий вспоминала о первых годах, проведённых вместе с отцом на строительстве северных дорог:

«Мне было 7 лет, сестра Надежда на 5 лет старше меня… Приехали в Воркуту. Там, где мы жили, стояло, по-моему, бараков 5 свежесрубленных. Тут мы жили. Рядом — барак заключённых. Почему-то их называли “урками”. Запомнила двух: “Москву” (его звали только по кличке) и Колю Тимошенко. Они оба были молодыми и имели по 6 судимостей. Папа сразу предупредил маму: “Шура, двери не закрывай! Никаких замков. Всё должно быть открыто! Доверие полное к заключённым!” Когда они получали посылки, то приходили к нам и кормили нас, детей. Нас было трое. Третий ребёнок был из семьи вольнонаёмных. “Александра Ивановна, дай девочек, погулять пойдём”, — часто обращались заключённые к маме. А мама вспоминала, что у неё волосы на голове шевелились, но она ничего не могла поделать, помня о приказе мужа. И они с нами подолгу возились, ракушки искали, просто гуляли.

Вскоре в зону привезли троцкистов. Сын Троцкого был, его секретарь, в общем, всё окружение его было выслано туда. Они приехали туда с такими громоздкими чемоданами — очень много было у них вещей. На следующий день их обворовали. Папа вызывает к себе “Москву”: “Ребята, что же вы делаете? Меня позорите! Вы представляете, что мне может быть? Вы их обворовали!” На следующий день у нас в коридоре стоял огромный куль с приложенной запиской: “Вернули всё! Консервы съели”.

Этот “Москва” с Колей повсюду ходили за папой, охраняя его. “Что же ты без пистолета ходишь? Ведь они тебя могут убить”. Они думали, что троцкисты опасны».

Вот такое трогательное единение начальника и урок. Однако это — 1942 год, когда о «паразитическом перенаселении» ГУЛАГа блатными не было и речи. В послевоенные годы, особенно начиная с 1947-1948-го, обстановка сложилась совершенно другая. Так что Барабанову пришлось отказаться от блатных телохранителей и вспомнить опыт Дмитровлага. Тогда, на строительстве канала Москва — Волга, с «законниками» и прочей уголовной шушерой долго не церемонились: не поддающихся «перековке» бросали в штрафные изоляторы, откуда выводили на тяжёлые работы в роты усиленного режима. Особо упрямых отправляли в северные лагеря, а несгибаемых воров просто расстреливали на месте.

И вот когда количество уркаганов, их агрессивность и наглость стали переходить все границы и поставили под угрозу интересы производства — «начальник Барабанов» стал отдавать приказы…

«На пеньки нас становили…»

Песня как раз и отражает процесс расправы с лагерниками, поднимавшими бучу из-за «паразитического перенаселения» и нехватки «ресурсов выживания». И касалось это в основном блатных! Вспомним обычных работяг: они как раз отмечали, что на «стройке 501» было легче, чем в других лагерях ГУЛАГа! Но «барабановские» пайки и прочие льготы распространялись только на тех, кто вкалывал! Отказчикам от работы ничего не перепадало. Попытки грабить «пахарей» на стройке пресекались жестоко: «паразиты» в этой системе не были предусмотрены. Необходимость соблюдения напряжённого графика работ исключала систему нахлебников. Этим печорское строительство отличалось от множества других ударных строек ГУЛАГа, где царствовали «туфта» и беспредел блатарей.

Естественно, такое положение вещей не могло устроить уркаганов. И они реагировали единственно возможным способом — «бузой». За что и получали по полной программе. А лагерная мифология превращала таких бузотёров в героических борцов против режима.

Наверняка к блатарям примыкали и «политики». После указа «четыре шестых» и тех, и других объединяли немыслимо большие сроки наказания. Смысл бунтовать был лишь у зэков, чьи сроки составляли от 15 до 25 лет. А это, как правило, — уркаганы и «контрики». Но не просто «контрики», а преимущественно из числа «вояк» — людей с бойцовской психологией. Такой народ и в целом по ГУЛАГу, и тем более в Печоржелдорлаге составлял явное меньшинство. Основная часть лагерников представляла собой инертную массу и не горела желанием выступать против власти. Напротив, в условиях системы зачётов «день за три» люди стремились заработать сокращение срока.

Итак, песня о «начальнике Барабанове» начинается рассказом о внутрилагерном выступлении недовольных. Подавлено оно было «враз»: несколько очередей поверх голов, затем — БУР и этап под конвоем в сторону Печоры до Джинтуя (который находится от Печоры не в 200, а в 80 километрах). Правда, сочинители слегка приукрасили действительность, сообщив, что на станции Джинтуй они устроили большой «кипиш»:

В данном случае под «козлятником» подразумеваются добропорядочные граждане. «Взять на хомут» — ограбить, поставить в беспомощное положение (вообще выражение означает — схватить сзади рукой за горло и перекрыть кислород или спереди наклонить противника и, взяв его голову под мышку, опять же сдавить горло). Однако всё это не более чем дешёвая похвальба. Кто бы позволил подконвойным уркаганам, которых этапируют после лагерной «бузы» в штрафную колонну, разбойничать на станции?! Да там бы и положили всех, не задумываясь. В таких случаях конвой обязан применять оружие на поражение. Но что за блатная песня без красивого понта?

Далее рассказ посвящён «героическому» отказу от работы на «штрафняке». Эта часть фольклорного повествования далеко не оригинальна. Однако для нас она не менее интересна, нежели «исторический зачин». Начнём с того, что у этого отрывка нашёлся «автор» — бывший лагерник Андрей Евстюничев. В своей книге «Наказание без преступления» он сообщает:

«Во второй половине декабря 1941 года из Архангельской пересылки Бакарицы нас погрузили в вагоны-телятники и опять в неведомые пути-дорожки… Пришли к лагпункту рядом с деревней Синега. Здесь нам предстояло жить и работать… В целом лагерь назывался Севдвинлаг. Штаб его располагался в городе Вельске Архангельской области.

Наблюдая за жизнью в лагере, я написал такие строки, которые устно пошли по всей зоне лагеря. Полностью не помню, но вот кусочек:

Увы, Андрей Петрович лукавит, если не сказать — здорово привирает. Никакого отношения к созданию этой песни он не имеет. Если бы имел, то прекрасно осознавал бы, что она поётся на мотив «Гоп со смыком», сохраняет ритмику и строфику блатной баллады. Евстюничев же её грубо нарушает. Уже по цитированию видно, что автор имеет весьма отдалённое представление о сочинении стихов; он просто с трудом вспомнил «отрывки из обрывков» и неумело соединил их воедино. К тому же Евстюничев совершенно не знаком с блатным фольклором, отражённым в песне. Поэтому строками

псевдоавтор заменяет знаменитые —

Между тем эта поговорка была у гулаговских блатарей притчей во языцех! Вернее, лагерная поговорка, которая слегка переиначена в песне, звучит так: «По субботам не работам, а суббота — каждый день!» Происхождение её очень любопытно. С одной стороны, бросается в глаза связь с русской поговоркой про семь пятниц на неделе. Нынешнее значение этого выражения (о том, кто часто меняет свои решения, мнения) не является первоначальным. Ранний смысл народной поговорки — негативная характеристика бездельника, не желающего работать ни при каких обстоятельствах. Пятница — один из важнейших дней христианской религии: в этот день недели был распят Иисус Христос. Существовал запрет работать в этот день, что отразил и «Толковый словарь» В. И. Даля: «Семь пятниц (семь праздников) на неделе». Запрет на труд в пятницу встречается и в других пословицах: «Кто в пятницу дело начинает, у того оно будет пятиться», «Кто в пятницу прядёт, святым родителям кострыкой глаза запорашивает». Кстати, современного значения поговорки про семь пятниц Даль ещё не знал.

С другой стороны, пятница была заменена субботой в блатном фольклоре не случайно. Скорее всего, это произошло под влиянием уголовников из еврейской среды. В российском и советском преступном сообществе с конца XIX века существовали две почти равнозначные ветви — славянская и еврейская, равно как и две уголовные столицы — славянский Ростов-папа и еврейская Одесса-мама. Как известно, у евреев Шаббат (суббота) является днём, когда работать запрещено: «Помни день субботний, чтобы святить его; шесть дней работай и делай всякие дела твои, а день седьмой суббота Господу, Богу твоему: не делай в оный никакого дела ни ты, ни сын твой, ни дочь твоя, ни раб твой, ни рабыня твоя, ни скот твой, ни пришлец, который в жилищах твоих; ибо в шесть дней создал Господь небо и землю, море и всё, что в них, а в день седьмой почил; посему благословил Господь день субботний и освятил его». Славянские урки с удовольствием восприняли эту четвёртую иудейскую заповедь и даже включили её в уголовный фольклор. Впрочем, и у русского чиновничества суббота наряду с воскресеньем была неприсутственным (нерабочим) днём. У остального народа выходным было только воскресенье.

То, что Евстюничев не вспомнил ключевые слова блатной песни, уже исключает возможность его авторства. Это как из «Интернационала» выкинуть слова «Вставай, проклятьем заклеймённый, весь мир голодных и рабов!». К тому же самопальный «автор» не принадлежал к блатным, а исполнял обязанности врача в медпункте. То есть был «придурком» (человеком, занимающим тёплое местечко). С чего же он вдруг взялся сочинять песню, в каждой строке которой угадывается законченный блатарь?

Но самое главное — приведённый в мемуарах вариант «Гопа»… уже давно существовал к тому времени! Евгения Гинзбург в «Крутом маршруте» вспоминает его, рассказывая о лагерях 30-х годов:

«Больше часа стояли мы у вахты возле ворот, коченея, ожидая исхода начальственной дискуссии и слушая пение блатных. Пританцовывая, они вопили:

Добавление «ха-ха» ещё раз свидетельствует о том, что мы имеем дело с переделкой баллады «Гоп со смыком», каждый куплет которой заканчивался именно этим восклицанием.

Но вернёмся всё же к Евстюничеву. В его версии есть куплет о «пенёчках», раздевании и избиениях. Он отсылает нас к ранним вариантам песни, сложенной на мотив «Гопа» и послужившей позже источником вдохновения блатарей, сочинивших куплеты о своём стойком сопротивлении принудительному труду. Наиболее ранней можно считать «соловецкую» песню, в которой ещё нет и следа блатной «куражности»:

Соловки — группа островов в Белом море у входа в Онежскую губу. Здесь был расположен один из первых крупнейших советских концлагерей — СЛОН (Соловецкие Лагеря Особого Назначения). С XV века и до 1922 года на островах стоял православный Соловецкий монастырь. В 1922 году советское правительство передало острова вместе с монастырём в ведение ГПУ. Соловецкие лагеря действовали с 1923 по 1939 год (до 1929 года больше лагерей в СССР не было). Режим отличался особой жестокостью — о зверствах чекистов в Соловках ходили жуткие легенды. В песне перечисляется несколько традиционных для Соловков пыток арестантов. Особо упоминается Секир-гора (другое название среди соловчан — Секирка). Это холм на Соловецком острове высотой около 85 метров, на вершине которого располагался бывший монастырский скит, переделанный в 1928 году в штрафной изолятор для арестантов (прослужил в этом качестве до 1939 года). На вершину Секирки вели 300 ступеней. Персонал ШИЗО подбирался из уголовников, которых не выпускали за пределы скита. Одной из любимых забав палачей было связать арестанта и спустить с 300-ступенчатой лестницы. Внизу от человека оставался только мешок переломанных костей. Что касается «пенёчков», эта пытка называлась «на комарики»: человека связанным ставили на пень, и его пожирали комары. Практиковались также избиения до смерти увесистыми палками — дрынами (есть версия о том, что само слово «дрын» появилось именно на Соловках). В 1929 году на Запад попало письмо бывших соловчан об ужасах лагеря. Советское правительство было вынуждено послать для расследования спецкомиссию Шанина. Сведения о пытках подтвердились. Выяснилось, что ими занимались в том числе помощники администрации из числа самих арестантов: их набирали преимущественно из числа бывших чекистов и военных, осуждённых за совершение уголовных преступлений. Часть этих людей расстреляли, некоторые лагерные начальники получили сроки наказания. В дальнейшем, когда шум утих, беспредел продолжился.

Авторство этой песни традиционно приписывается соловецкому поэту Борису Емельянову (и снова мы возвращаемся к нему!). Однако сохранившиеся собственные стихи Емельянова (опубликованные в соловецких изданиях), пожалуй, лучше всего опровергают это предположение, поскольку их сравнение с незамысловатой песенкой о Секир-горе явно показывает, что песню эту писал не профессиональный сочинитель, коим Емельянов, несомненно, являлся.

Существует также «беломорский» вариант этой песни — «Станция Медвежия Гора». Это — железнодорожная станция и посёлок на берегу Повенецкого залива Онежского озера. Здесь размещался одноименный лагерь и Управление строительством Беломорканала. Лагерь «Медвежья гора» существовал и после завершения канала. Вот что пели заключённые каналоармейцы:

Легко убедиться, что песня сохраняет связь с соловецким первоисточником. Понятно, что Евстюничев, приводя куплет о «пенёчках», пишет заведомую неправду о своём «авторстве».

Но уркаганов совершенно не устраивал текст, в котором арестанты представали как безропотные жертвы лагерной администрации. Нужен был как раз иной поворот: любование «блатным сопротивлением», осмеяние любых попыток понуждения к труду. И такая песня появилась. Она была очень популярна в среде профессиональных уголовников:

Узнаёте? Именно несколько куплетов из этой переделки «Гопа» блатные сочинители «пристрочили» к «Начальнику Барабанову». Таким образом, песня состоит фактически из двух частей: оригинальной и заимствованной. Причём такая разнородность бросается в глаза. По большому счёту, частей даже три. Потому что куплеты с «колокольчиками» взяты уже из другого источника — песни «Плыви ты, наша лодка блатовская», которую уголовные барды создали на основе «Песни урок» из кинофильма «Заключённые» поэта Сергея Алымова. Первая строка заимствована из популярного дореволюционного романса на слова Скитальца (настоящее имя — Степан Петров, 1869–1941):

То есть и куплеты о нарах, костре, «дне субботнем», и куплеты о стареньком медведе, железной пиле и железном паровозе — бродячие, кочевавшие из одной песни в другую.

«Стройка Хальмер-Ю не для меня»

Скорее всего, подобные куплеты содержались и в ещё одной песне блатарей, мотавших срок на «строительстве 501–503». Я имею в виду песню «Стройка Хальмер-Ю не для меня». Правда, это произведение в полном виде до нас не дошло. Его цитирует Андрей Синявский (Абрам Терц) в своей замечательной статье «Отечество. Блатная песня», где приводит лишь несколько строк. Более полную версию сообщил Н. Л. Бощановский, однако и он не вспомнил завершения песни:

Исследователи приводят текст с пометкой — «конец песни утрачен». Однако нетрудно предположить с большой долей вероятности, что речь идёт о тех же вариантах с парами, которые прячутся под нары, с костром, где будут жечь валенки, и с матерными эпитетами в сторону нарядчика. Тем более посёлок Хальмер-Ю находился совсем недалеко от Джинтуя и тоже был непосредственно связан с прокладкой трансполярной магистрали. Что же это за стройка такая — Хальмер-Ю? Небольшой посёлок с таким названием был расположен в Коми АССР, куда он, вместе с угленосной Воркутой, указом Президиума ВС РСФСР от 25 октября 1940 года был передан из Ненецкого национального округа Архангельской области. Хальмер-Ю переводится как «кладбищенская река» (на ненецком «хальмер» — мертвец, на коми «ю» — река). Но обычно название переводят как «долина мертвецов». Кочевые оленеводы-ненцы считали Хальмер-Ю священным местом. Здесь хоронили умерших, поэтому никто никогда рядом не селился. В 30-е годы рядом с Хальмер-Ю нашли залежи угля. Тогда и началась лагерная колонизация «долины мертвецов».

Поскольку посёлок был расположен в 60 километрах к северо-востоку от Воркуты, с 1941 по 1955 год велось строительство участка железной дороги Воркута — Хальмер-Ю, а также строительство в Хальмер-Ю шахты. Ветку прокладывали от станции Хановей. Вдоль пути открыли несколько зон. Узники разравнивали насыпь, укладывали шпалы и рельсы, забивали костыли. Выходной давали только на 1 мая и на 7 ноября. Слово «хановей» в гулаговском жаргоне означало резкий, колючий ветер со снегом. Зэковская этимология утверждает, что слово составлено из двух частей — «хана» и «веять». Об условиях работы можно составить представление уже по этому…

Но вспомнили мы о Хальмер-Ю не только из-за текста песни. Дело ещё и в том, что осталось любопытнейшее свидетельство одного из лагерников, который строил ветку от посёлка к Воркуте — Георгия Черникова. Журналист Н. Антуфьева посвятила ему в еженедельнике «Центр Азии» большой очерк «Он же Гоша, он же Гога, он же Жора…». Вот отрывок из него:

«“Потом началась стройка на железной дороге Воркута — Хальмер-Ю, зэки тянули ветку, чтобы уголь возить с шахт. Пока я был там, дотянули примерно до 47 километра. Из лагеря на работу — все на одиннадцатом номере (стучит себя по ногам), ни машин, ничего. А там вечный ветер.

Мне предложили бугром стать — бригадиром, значит. Бригада — 59 рыл, “не беги — догоним”. Пришёл я в барак: холодно, грязно, где-то висит лампочка, мухами загаженная… В этой бригаде было шесть воров в законе”.

До сих пор Георгий Захарович гордится теми своими первыми организационно-производственными успехами. У них ведь там, в лагере, тоже социалистическое соревнование среди зэков было: такой большой стенд, а на нём внизу — черепаха, а на самом верху — самолёт. “Когда я пришёл, бригада на черепахе была, а через полгода перебралась на коня!”

Правда, до самолёта не взлетели, но на автомобиле прочно задержались.

От этих черепах-самолётов жизнь человеческая зависела, потому что связаны они были с главным — пайкой (или, как её называли, костылём) хлеба. Пайка-костыль от 400 до 600 граммов в день, от нормы зависела. Пайка и баланда — на сутки. Все эти граммы-пайки Георгий Захарович наизусть и по сей день помнит:

“А если норму перевыполняешь, дают целый килограмм. И премблюдо — премиальное блюдо, выдаваемое за хорошую работу: овсяная крупа, чуть помазанная и поджаренная, по размеру на человека — как два сырка плавленых. Это сверх баланды! Так вот, через два месяца наши уже возле барака баланду доходягам отдавали. А мы принесём два листа премблюды — и на стол!”

Правда, бугру-бригадиру для всего этого тоже покрутиться надо было. Чтоб 59 человек нормально жили и с голодухи не загнулись, всем надо было дать в лапу — и пом. по труду, и коменданту, и повару, и нарядчику, если до нормы бригада чуть не дотягивала. От выигранного в карты отстёгивали на эти взятки, от общей пайки, по кругу собирали — у кого что было. А иначе кто же эту норму немеряную всю выполнить сможет.

“Но мы и работали. Как-то ночью будят: “Гора, поднимешь бригаду? Надо срочно два вагона муки выгрузить”. А война — вагоны были на вес золота. Поднялись ребята. Разгрузили”.

В общем, стала Горкина бригада “не беги — догоним” образцово-показательной».

Так что бравурные куплеты о гордом отказе уголовников от труда зачастую не имели ничего общего с действительностью «барабановской стройки». Когда маячила реальная перспектива сдохнуть с голоду — даже «законные воры» вкалывали за пайку. Это характерно не только для трансполярной магистрали, но и для Колымы, и для Норильлага, и для других регионов ГУЛАГа. Выходит, относиться к песне как к историческому источнику следует с большой осторожностью.

Сегодня Хальмер-Ю не существует на карте. В конце 1993 года правительство России приняло постановление о ликвидации бесперспективной шахты и расселении посёлка. Причём с жителями (свыше четырёх тысяч человек) обращались немногим лучше, чем с лагерниками. В книге В. Ильина «Власть и уголь: шахтёрское движение Воркуты» читаем: «Окончательная ликвидация Хальмер-Ю проходила с помощью ОМОНа. Вышибались двери, людей насильно загоняли в вагоны и вывозили в Воркуту. Отсутствие энтузиазма у части последних жителей посёлка вполне понятно: новое жильё им еще не предоставили, некоторые получили недостроенные квартиры. Переселение же их в общежития и гостиницы Воркуты делало их заложниками обещаний властей, которым мало кто верил. Очевидцы называли это “убийством города”».

С тех пор Хальмер-Ю забыли, зато на его месте появился военный полигон под условным названием «Пембой». Высокие здания посреди тундры — удобные цели. Последний раз бывший посёлок попал в поле зрения общественности в августе 2005 года. Тогда в ходе учений стратегической авиации были проведены испытания новой крылатой ракеты дальнего радиуса действия. Бомбардировщик Ту-160 нанёс удар по бывшему дому культуры посёлка. Первая ракета прошла чуть выше, две остальные прошили здание насквозь.

Под этот далеко не барабанный гром мы и завершаем рассказ о начальнике Барабанове и его знаменитой стройке.

А с ним — и эту книгу.