Я смотрю хоккей

День одиннадцатый STOCKHOLM

С утра отправился на пароход. После такой победы, как вчера, приятно увидеть всех и поговорить о хоккее. Здесь несколько наших ведущих тренеров. Все хвалят команду так же горячо, как ругали ее накануне матча с американцами. Потом разговор перекинулся на наш внутренний чемпионат. Так уж, видно, устроены хоккейные тренеры — ни о чем, кроме своего дела, ни думать, ни говорить долго не могут. Недавно я перечитывал «Одноэтажную Америку» и наткнулся на один абзац, который даже подчеркнул карандашом. Ильф и Петров приехали в Ныо-Йорк и собирались в путешествие по стране. Но им нужен был спутник-американец. Они искали и никак не могли найти подходящего. И вот они пишут:

«Таким образом, нам требовалось идеальное существо, роза без шипов, ангел без крыльев, нам нужен был какой-то сложный гибрид: гидо-шоферо-переводчико-бессребреник. Тут бы сам Мичурин опустил руки».

Когда я думаю о том, что это за профессия — хоккейный тренер, и какими качествами должен обладать человек, взваливший на себя груз работы в команде мастеров, мне только остается развести руками. Если бы надо было придумать слово вроде того, которым Ильф и Петров охарактеризовали своего будущего спутника, то это слово заняло бы целую страницу. И то, уверен, какая-то необходимая составная часть оказалась бы забыта. Мы, хоккеисты, ведь рассуждаем как: «Вот бы к уравновешенности Чернышева, да горячность Тарасова, да талант возиться с мальчишками Эпштейна, да железную волю Пучкова, да умение проникать в человеческие характеры Богинова, да понимание игры Боброва, да…» Тут уж действительно никакой Мичурин не поможет.

Тренер должен обладать качествами, порой взаимоисключающими друг друга. Он должен быть:

педагогом, что понятно само собой, и администратором, поскольку без хороших полей, без базы для тренировок, без полноценного инвентаря, без создания бытовых условий для игроков весь его педагогический талант пойдет насмарку;

человеком твердого характера, чтобы навести порядок в команде, где собралось два десятка разных людей, и в то же время мягкого характера, чтобы, если надо, сделать исключение для каждого из этих людей, а еще и гибкого характера, чтобы не оттолкнуть от команды меценатов с их добрыми делами, и оградить команду от их вредного вмешательства в ее жизнь;

семьянином, чтобы понимать нужды игроков, многие из которых имеют жен и детей, и уметь забывать о своей семье, поскольку для тренера такие понятия, как выходной день, нормированное рабочее время, отпуск и еще многое, что необходимо для нормальной семейной жизни, носят очень условный характер;

оратором, обладающим достаточной эрудицией и красноречием, чтобы донести свои идеи и до тех, кто сам много читал, видел, знает, и до тех, кто учился давно и мало, а книгу и вовсе не брал в руки никогда;

человеком азартным и увлекающимся, чтобы увлечь своим пылом других, и бесстрастным, чтобы трезво оценивать обстановку на поле в самых головоломных и головокружительных ситуациях;

фантазером и прожектером, иначе его команда обречена на застой, и скептиком, чтобы не переоценивать свои возможности…

Осенью 1967 года я несколько недель исполнял обязанности тренера «Спартака». Потом меня сменил брат. Мы даже не представляли себе, до чего тяжела шапка хоккейного Мономаха. Поработав, мы поняли не только то, насколько сложна эта профессия, но и то, что тренировать людей, с которыми ты вместе играешь или играл еще недавно, вообще невозможно. Тут нужны совсем иные отношения.

Во время сборов в Алуште один из хоккеистов, человек взрослый и заслуженный, опоздал к отбою, да еще пришел, мягко выражаясь, в нетрезвом виде. Все следующее утро я готовился к разговору с ним, мысленно произносил суровые и обидные слова, которые скажу ему, обдумывал меру наказания, которую определю за этот серьезный проступок. А он явился и, не дожидаясь моей тирады, сам сказал всего два слова:

— Извини, Боб… — Помолчал немного и добавил: — Больше не буду.

На этом наш разговор закончился. Тогда я понял, что мне не создать той грани, которой не было и не могло быть между нами все эти годы. И я вынужден был признать свою капитуляцию.

Потом в 1969 году меня назначили старшим тренером «Спартака», и все же пройдут, наверное, годы, когда я наконец получу право называть себя настоящим тренером.

Большой тренер — обязательно личность, человек яркий и самобытный. Он строит команду как бы по своему образу и подобию. Серый, неяркий человек и команду такую же создаст. А если придет в яркую, интересную команду, то следа в ней не оставит.

Я уже не раз в этой книге говорил о Чернышеве и Тарасове. Вам знакомы команды ЦСКА и «Динамо». И на ту и на другую наложила огромный отпечаток личность их тренеров.

ЦСКА — это команда-лаборатория. В ней вечно что-то ищут, что-то пробуют. В ней родился поточный метод тренировок, тактика «пять в обороне — пять в наступлении», система с шестью защитниками, в ней прошла испытание новая для хоккея фигура хавбека.

У меня много друзей в ЦСКА. В большинстве своем это люди спокойные и уравновешенные. Но на играх и тренировках они так же неистовы, как их тренер.

«Динамо» сильно своей организованностью и аккуратностью. Они могут сыграть плохо или хорошо, но от намеченного перед матчем плана не отойдут. И еще. Лучшие из нынешних звеньев «Динамо» по манере игры больше похожи на своих одноклубников 50-х годов, чем на сверстников из других команд. И тут личность тренера и лицо команды — как два родных брата.

Николай Семенович Эпштейн работает в маленьком подмосковном городке Воскресенске. Его «Химику» трудно тягаться с московскими командами — 80 тысяч жителей, выбор не тот, Но он оптимист. Он верит, что его игроки — самые талантливые, самые перспективные, самые понятливые, короче, самые лучшие па свете. О каждой своей новой находке — каком-нибудь 16-летнем шкете, в котором и росту, как говорится, «метр с кепкой», — он рассказывает как о будущем Боброве:

— Игрочище! Все умеет! А голова какая! Посильнее Сашки Раі улина будет защитник (Рагулин — тоже его воспитанник).

И он заражает этих мальчишек своей верой в их силы и возможности. И они никогда не робеют на площадке ни перед какими авторитетами. И они нередко отнимают очки и у нас, и у ЦСКА, и у «Динамо». И они почти никогда не опускаются в итоговой таблице ниже четвертого места, оставляя за собой команды миллионных городов, и уже дважды занимали третью ступень пьедестала почета, оттеснив с нее московское «Динамо».

Ленинградскую команду СКА тренирует Николай Георгиевич Пучков. Для меня он идеал спортсмена, да и человека тоже. Мы с ним дружим, мы на «ты», мы вместе играли в сборной, он был моим противником, как вратарь ЦСКА, и вместе с тем он для меня легенда. Его фанатизм, его самоотреченность, его бескорыстная, поистине рыцарская страсть к хоккею, его неутолимая жажда к самосовершенствованию — все это вместе взятое делает в моих глазах Пучкова человеком, которому и подражать-то невозможно, настолько он выше всех нас, грешных.

…Однажды мы с ним случайно встретились перед матчем на Кубок СССР. «Спартак» принимал ленинградцев в Серебряном бору. Мы оба спешили. Предматчевых забот, как всегда, полно. На улице вовсю лил щедрый апрельский дождь. Он что-то сказал мне по поводу предстоящей игры, я ответил. И… мы распрощались только через два часа, промокшие до нитки. Мы и не заметили за разговором, как эти часы промчались. Мы так увлеклись, что забыли о дожде. За эти два часа мы даже не тронулись с того места, где повстречались, и только подняли воротники пальто. Когда мы расстались, я подумал, что такое может случиться лишь с самим Пучковым и тем человеком, который оказался его — именно его, не кого-нибудь другого — собеседником.

Я ни у кого не видал такого отношения к своей игре и тренировкам, как у него. Он считал, что не бывает таких бросков, которые вратарь не мог бы парировать. В каждой пропущенной шайбе он винил только себя и, пропустив гол, мучился, анализировал свои действия, анатомировал ошибку. А потом на тренировках изводил себя и партнеров поисками решения задачи, которую не мог решить во время матча В тренировках время «от и до» для него не существовало. Да и летом, когда все прощались с хоккеем до нового сезона и разъезжались отдыхать, он оставался в Москве, чтобы тренироваться на асфальте.

Я был у него дома и видел его записи. Там досье едва ли не на всех известных нападающих, их любимые точки обстрела ворот, уязвимые места, достоинства. Там же описание игры лучших канадских вратарей, которых довелось видеть Пучкову. Он показывал мне канадские книги о хоккее вообще и об игре вратаря в частности. О/казывается, за границей, пока мы носились по магазинам в поисках красивых рубашек для себя и кофт для жен, он искал эти самые книги, тратя на них все деньги. А чтобы читать их, он изучил английский.

Он стал тренером СКА, учась на дневном отделении Ленинградского института физкультуры. Причем его спортивная и общая эрудиция оказались настолько значительны, что четырехлетний курс наук он прошел года за полтора и получил диплом с отличием.

Прежде мне казалось, что призвание Пучкова — место в хоккейных воротах. Теперь я думаю, что у этого человека два призвания. Второе, не менее яркое, — быть тренером. А может, дело вовсе и не в призвании? Если человек умеет трудиться с такой страстью, если способен отдать тому, за что взялся, всю душу, он найдет призвание во всем.

Наверное, интересно играть в команде, которую тренирует Николай Пучков. Но, уверен, и очень трудно. Ведь те требования, которые некогда вратарь Пучков предъявлял только к себе, теперь он предъявляет к каждому из своих питомцев. Конечно, невозможно собрать в одной команде одного, даже очень большого, города два с половиной десятка Пучковых. Но когда мы встречаемся со СКА, я явственно различаю в этой команде черты характера ее тренера: железную внутреннюю дисциплину, умение независимо от счета бороться до последнего свистка, суровую требовательность каждого игрока к себе и друг к другу, стойкость перед неудачами. СКА — команда, не уважать которую нельзя.

«Спартаку» везло с тренерами меньше, чем ЦСКА, «Динамо», ленинградскому СКА или «Химику». У нас тоже, правда, были очень интересные и яркие тренеры, много сделавшие для команды, но по разным причинам, порою от них не зависящим, они уходили от нас после двух-трех лет работы.

Первым моим тренером в команде мастеров был А. Сеглин. Ему, так сказать, с рук на руки передал меня В. А. Степанов, много лет проработавший с детскими командами «Спартака». Собственно, я застал уже конец тренерской деятельности Сеглина. Я, как вы уже знаете, был совсем еще мальчишка, в хоккее с шайбой совсем новичок. Узнав, что я не просто на «вы» с шайбой, а вообще видел ее только издали, он велел мне познакомиться с ней поближе, учиться водить и бросать. В этом и заключалась его работа со мной. Как я овладеваю новой игрой, он, по-моему, и не знал. Вообще, его эпоха — эпоха спокойной и малоинтересной жизни команды. Играла она ни шатко ни валко, да иного от нее и не требовали. В ней тихо заканчивали свою не очень бурную хоккейную карьеру полтора десятка стареющих игроков. Они были достаточно опытны, чтобы не дать команде скатиться на дно турнирной таблицы, но недостаточно сильны и честолюбивы, чтобы вытащить ее хотя бы в первую десятку. А когда спартаковскому руководству надоело мириться с этим серым существованием и оно решило вывести свою команду в число лидеров хоккея, Сеглина сменили.

На его место пришел Александр Иванович Игумнов, спартаковец с довоенным стажем, один из родоначальников хоккея у нас в стране. По существу, лишь при нем я почувствовал как следует, что игра в команде мастеров — дело серьезное. Он навел в команде порядок. Он строго спрашивал за опоздания на тренировки и нерадивость. Он немилосердно наказывал нарушителей режима. Он отчислил наиболее «пожилых» (я беру эти слова в кавычки потому, что в спорте понятия о молодости и старости очень условны и своеобразны) и бесперспективных, взяв большую группу молодых и способных хоккеистов, которых тренировал еще недавно в молодежной команде. Среди них был и Вячеслав Старшинов. Помню, в ответ на недовольное наше ворчание по поводу нового партнера, который поначалу нам активно не понравился, Игумнов уверенно сказал:

— Поверьте моему слову, этот парень через несколько лет станет центральным нападающим сборной.

Как видите, он знал толк в хоккее и хоккеистах. Кстати, в те времена Игумнов был одним из редких в нашем молодом по возрасту хоккее тренеров, кто имел уже солидный стаж практической работы. Еще в 1948 году он входил в состав тренерского совета той самой сборной команды Москвы, которая встречалась с первой приехавшей к нам из-за рубежа командой — чехословацкой командой ЛТЦ.

У Игумнова были свои недостатки. В последние годы он работал с детьми и перенес те методы на нас. Он покрикивал на нас, как на мальчишек, и говорил обычно тоном, не допускающим возражений, и не очень-то выбирая слова для своих разносов. А у нас ведь полкоманды были студентами. И тем не менее именно Игумнов начал закладывать основы той команды, которая спустя два года стала чемпионом страны. Он создал нашу тройку, перевел на места ветеранов Валерия Кузьмина, Владимира Испольнова, Александра Кузнецова.

Все это, однако, не помешало спартаковским руководителям довольно быстро освободить Игумнова от работы. Случилось то, что случалось, да, наверное, случится еще не раз в нашем спорте. Возник конфликт между тренером и той группой ветеранов, чей час уже пробил, но которая никак не хотела уходить из команды. Они-то и использовали какие-то чисто человеческие слабости нашего тренера в борьбе с ним. И руководство, как случается тоже достаточно часто, встало на сторону ветеранов. Игумнов вернулся к своим юношеским командам.

Не думаю, что он очень горевал. Будущее команды мастеров было еще покрыто мраком неизвестности, высокие места в ту пору нам и не светили, а работать в «Спартаке» с детьми — одно удовольствие. Мальчишки ведь в наш клуб валом валят, от желающих отбоя нет. Значит, и выбор богатый. Недаром ведь «Спартак» дал советскому хоккею и Локтева, и Фирсова, и Старшинова, и А. Якушева, и Шадрина, и еще множество хоть и не таких знаменитых, но тоже очень известных игроков. А что может быть приятнее, чем сознание, что ты дал им путевку в большой спорт?

Но так или иначе, а мы остались без тренера. И тоже не в последний раз. Лишь в середине зимы мы узнали, что к нам в команду назначен Александр Никифорович Новокрещенов, работник Федерации хоккея, человек, побывавший в Канаде, видевший лучшие любительские и профессиональные команды этой страны. Мы были очень рады этой вести. Мы с нетерпением ждали встречи со своим новым тренером. И мы не ошиблись в своих надеждах. Правда, Новокрещенов оказался совсем не тем человеком, каким мы его себе рисовали до личного знакомства.

Нет, пришелец из кабинетов хоккейной федерации не отличался склонностью к теоретизированию и обстоятельным разборам игр, а посещение Канады, этой Мекки мирового хоккея, не придало ему самомнения к самоуверенности всезнайки. Он не открыл нам чудес новой невиданной доселе тренерской методики. В нашем новом тренере оказались два качества, определяющие его человеческую индивидуальность: доброта и горячность. А это, вероятно, были как раз те качества наставника, в которых тогда особенно нуждалась наша молодая команда. Мы, игроки, с одной стороны, и тренер — с другой, как-то очень подошли друг другу по духу и темпераменту. В год прихода Новокрещенова «Спартак» занял шестнадцатое место в чемпионате страны, в следующем сезоне стал шестым, и затем завоевал первенство Союза.

Мы стали чемпионами страны в 1962 году, когда общий уровень мастерства команды не давал нам права на столь высокий титул. Но и победили мы не случайно. То была победа молодого задора, когда нехватка мастерства компенсируется огромным желанием, верой в свои силы, стремлением к самоутверждению, неуемной волей к победе и полным отсутствием робости перед сильными мира хоккейного. На каждый матч мы выходили как на последний и решительный бой и одновременно как на праздник. И наше настроение подогревал тренер, полностью разделявший отношение своих питомцев к игре, к самим себе, к противникам.

Я назвал Новокрещенова человеком горячим. Это, пожалуй, не совсем точно. Он даже не горячий, а кипящий, огнедышащий, что ли. Вот он стоит во время матча впереди нашей скамьи, вцепившись руками в деревянный бортик и устремив взгляд туда, где идет борьба за шайбу. Кажется, разреши он себе разжать руки, и никакая сила уже не способна будет удержать его на месте: он перемахнет через борт и вот как есть, без коньков и в пальто, ринется на лед помогать своим. Он то бледнеет, то розовеет, то шепчет что-то, то переходит на крик, хотя там, на поле, его все равно никто не слышит, начинает какую-то фразу и тут же о ней забывает. А когда судья штрафует кого-нибудь из наших, Новокрещенова опять выручает привычка стискивать борт пальцами: будь они свободны, наш тренер, я думаю, запустил бы их в рот и огласил бы стадион свистом, которому могли бы позавидовать виртуозы этого дела с Восточной трибуны стадиона «Динамо». В такие моменты неясно было, кто кого должен успокаивать — тренер игроков или игроки тренера…

Возможно, с точки зрения «чистой» педагогики поведение нашего тренера и заслуживало самых суровых упреков. Но его неистовость заражала нас и настраивала в трудных матчах так, что нам не страшен был никакой противник. И я смело могу сказать, что в каждой победе «Спартака» очень большая доля принадлежала Новокрещенову, а каждая неудача команды отнимала у него немало здоровья и, быть может даже, какой-то кусочек жизни.

И добр наш тренер тоже был неумеренно. Ни одна команда не избавлена от своих больших или мелких ЧП. Новокрещенов же просто не умел строго наказывать игроков. Узнав о чьем-то проступке, он распалялся, настраивал себя на самый суровый разговор, готовился быть бесстрастным и непримиримым. Но в последний момент ему становилось жаль нарушителя, и взыскание откладывалось до другого раза. Не то чтобы в «Спартаке» было очень много таких ЧП, скорее наоборот, — мы были дисциплинированней других. Но команда-чемпион всегда на виду, и каждый наш проступок становился предметом всеобщего обсуждения и осуждения, А доставалось в первую очередь тренеру. Влетало ему и из-за меня и моих партнеров по тройке. Наше поведение за пределами поля не вызывало нареканий — мы были известны спартанским отношением к режиму. Но на площадке мы то и дело вступали в перепалку с судьями, обязательно норовили дать сдачи обидчику, словом, едва ли не в каждом матче давали повод для разговора о том, что воспитательная работа поставлена в «Спартаке» плохо.

Доброта нашего тренера обернулась против него. Она послужила одной из причин его ухода. К тому же ему предъявили претензии в том, что он не пользуется наиболее современными методами тренировки. Верно, он не хотел заимствовать у других входивший тогда в моду так называемый поточный метод. Но он вывел команду в чемпионы, и уже одно это давало ему право отстаивать свои взгляды на методы подготовки команды. Никто, однако, не хотел с этим считаться. В следующем сезоне «Спартак» занял лишь третье место в чемпионате. Многочисленным руководителям и меценатам, которых появилось у нас великое множество, как только команда завоевала золотые медали, этого показалось мало, хотя уровень класса не позволял нам в ту пору рассчитывать на стабильные результаты, и судьба Новокрещенова была решена.

Я думаю, что право руководителей клубов в любую минуту уволить тренера — одно из самых странных и печальных явлений в нашем спорте. Судьба тренера, квалифицированного, серьезного, уважаемого специалиста, находится в руках людей, измеряющих качество работы тренера лишь местом, которое заняла его команда в чемпионате. Получается парадоксальная ситуация. Тренер приходит в команду, которая плетется где-то в хвосте или в середине турнирной таблицы. Поднимет ее новый наставник на одно-два места выше, он может быть доволен жизнью. Но не дай ему бог вывести своих питомцев в призеры или, того хуже, в чемпионы. С этой минуты от него будут требовать только побед и медалей. Всякое место за пределами призовой тройки будет расценено как катастрофа команды и творческий крах тренера. Никто не станет вспоминать, что именно он и вывел еще недавно команду наверх, никто не захочет принять во внимание, что в спорте сезон на сезон не приходится, что кризисы, связанные со сменой поколений, вещь неизбежная.

Вот и выходит, что, борясь за серьезные и стабильные успехи своих питомцев, тренер одновременно копает себе яму.

Тренеры отлично сознают двойственность своего положения. И это нередко останавливает их от серьезных преобразований в командах, от преобразований, которые могут дать плоды через несколько лет. Всякая реконструкция связана со временным отступлением. Но временным оно будет лишь для игроков. Для тренера оно будет постоянным — подъема он не увидит, его к тому времени уже уволят, плодами его начинаний воспользуется кто-то другой. И тренер не идет на революционные шаги, он думает только об одном: как бы залатать дыры, чтобы сохранить команду на ближайший сезон в нынешнем ее виде.

…В начале 50-х годов молодой ленинградский тренер Дмитрий Николаевич Богинов приехал в Горький и начал работать с командой «Торпедо», выступавшей по классу Б. Начинал он, по существу, почти на голом месте. Все будущие горьковские знаменитые хоккеисты во главе с Виктором Коноваленко ходили еще в коротких штанишках. Их-то, в ту пору 16—17-летних мальчишек, и собрал из разных клубов города в свою команду Богинов, с ними отправился в долгий и трудный путь за хоккейной славой.

«Торпедо» поднималось вверх по иерархической лестнице нашего хоккея медленно, но верно, ни разу не отступив на этом пути. Наконец в 1956 году горьковчане пробились в класс А. И тут начался стремительный взлет команды, завершившийся в 1961 году небывалым в истории нашего хоккея успехом. «Торпедо» — первая из немосковских команд, которой удалось подняться на всесоюзный пьедестал почета. Горьковчане заняли тогда второе место на чемпионате страны. С тех пор минуло почти десятилетие, но к своеобразному рекорду «Торпедо» лишь однажды вплотную подошел воскресенский «Химик», завоевавший в 1966 году бронзовые медали.

Удержаться на пьедестале почета еще на год горьковская команда практически не могла. Надо было подтянуть тылы для новой атаки на этот самый пьедестал. Но руководители горьковского спорта не хотели ждать. «Торпедо» продолжало сохранять репутацию сильной, хорошей команды, но это их не устраивало. Богинову пришлось уехать из города. С тех пор команда снова медленно, но верно движется по турнирной лестнице, но уже в обратном направлении. В сезоне 1969 года она и вообще едва не скатилась по наклонной плоскости за пределы высшей лиги.

А что же Богинов? Он переехал в Киев. В украинской столице была впервые создана хоккейная команда второй группы. Положение нового тренера было более чем незавидное: своего хоккея на Украине нет и где искать игроков для команды мастеров, неизвестно. Богинов кликнул клич по стране, и под его знамена собрались два десятка хоккеистов из тех, кто либо уже, либо еще не нужны были командам своих родных городов.

На первый раз киевскому «Динамо» удалось закрепиться во второй группе, в следующем сезоне — перебраться в первую. Через три года с этой командой вынужден был считаться уже любой противник — на ее счету появились победы над ЦСКА, «Спартаком», московским «Динамо». К титулу Богинова «заслуженный тренер РСФСР» прибавился другой — «заслуженный тренер УССР». Что же, переоценки тренерских заслуг тут не было. Все свои скромные, но очевидные достижения киевское «Динамо» завоевало в тяжких условиях: оно вело борьбу, не имея тылов в массовом хоккее Украины, поскольку его не существует и по сей день, значит не имея собственного резерва, а живя подачками от других команд.

Первенство СССР 1969 года проходило по новой системе. После трети турнирной дистанции шесть лучших команд отбирались в высшую лигу, остальные оставались за ее пределами. Разумеется, не нашлось места в шестерке и киевскому «Динамо», как не нашлось куда более опытным и мощным командам — московскому «Локомотиву», ленинградскому СКА, горьковскому «Торпедо». И тут же все сделанное Богиновым было забыто. В киевском «Динамо» появился новый тренер.

Я хорошо знаком с Дмитрием Николаевичем Богиновым и потому не сомневаюсь, что, придя в новую команду, он вновь возьмется за дело засучив рукава. Но и не стоило бы удивляться и осуждать тренера, если бы после всего этого он стал бы работать «от сих до сих», работать так, чтобы, с одной стороны, команда не упала в слишком глубокую пропасть, а с другой стороны — не оказалась бы слишком на виду.

Примерно то же, что у нас, происходит в футболе. И бродят из конца в конец страны десятки, а то и сотни вечных странников — футбольные и хоккейные тренеры, люди, не имеющие постоянного жилья, общающиеся со своими семьями в основном посредством писем и телефонных звонков, неуверенные в своем завтрашнем дне, не знающие, застанет ли их следующий сезон и не придется ли им «переквалифицироваться в управдомы».

Я был бы несправедлив, если бы сказал, что такова судьба всех без исключения хоккейных тренеров. Скажем, заслуги А. И. Чернышева и А. В. Тарасова настолько общеизвестны и общепризнаны, что никакие временные неудачи — а они изредка посещают и их команды — не могут поколебать положение этих авторитетнейших специалистов. А в Воскресенске спортивные руководители настолько разумны и дальновидны, что целиком и полностью доверили свою команду Н. С. Эпштейну, который трудится здесь уже полтора десятка лет. Но чаще бывает иначе. И главное даже не в том, что бывает, а что может быть. Тренер практически беззащитен, его не охраняет закон, с ним можно поступить так, как заблагорассудится администратору, и никакой управы на него тренер найти не может. Я совсем не компетентен в вопросах юриспруденции, но думаю, что профессия тренера — единственная «беззащитная» профессия в нашей стране, где закон стоит на страже интересов трудящегося человека.

Вот и бывший наш тренер А. Н. Новокрещенов, выведший «Спартак» в чемпионы, сменил потом (не по своей, конечно, воле) не одну команду, а теперь обосновался на скромной должности второго тренера московского «Локомотива», должности, которая хоть и не сулит славы и лавров, но зато и не угрожает ее владельцу крупными потрясениями.

Некоторое время после ухода Новокрещенова в «Спартаке» не было старшего тренера, а потом в разгар сезона он наконец появился. К счастью, судьба и на этот раз не отвернулась от нас, хотя могла бы: к нам ведь пришел новичок, человек, впервые решивший испытать свои силы в амплуа хоккейного тренера, хотя как спортсмен он снискал себе всемирную славу. Короче, пост старшего тренера «Спартака» занял Всеволод Бобров.

На меня, как, уверен, на любого из нас, весть о том, что нас будет тренировать Всеволод Бобров, произвела потрясающее впечатление. Он успел стать легендарной личностью, еще будучи действующим спортсменом. Ну, а когда оставил и футбол и хоккей, его имя, как водится, обросло новыми легендами.

Встречи с ним я ждал с большим волнением. А состоялась она в более чем будничной обстановке, в коридоре сокольнического катка, и несколько разочаровала меня. «Спартак» вместе со своим новым тренером уезжал на матчи в Ленинград, а наша тройка задерживалась на день в Москве: нас, как прочих победителей Инсбрукской олимпиады, ждал правительственный прием.

— Смотри, не очень там празднуйте, — вот первые слова, с которыми обратился ко мне Бобров.

Я тогда ничего ему не ответил, но обиделся. О том, как серьезно относимся мы к спортивному режиму, знали все. «Что же он, не мог, прежде чем принимать команду, навести справки?» — подумал я. Только позже я понял, насколько прав был в данном случае тренер. Пока он сам не узнал каждого из нас, не познакомился со всеми как следует, все мы для него были равны, независимо от спортивного звания, прошлых заслуг и репутации.

В Ленинграде, где состоялись наши первые занятия и матчи при новом тренере, мы с удивлением увидели, что и на тренировках и на играх он стоит в стороне, не давая указаний, не делая замечаний, ни во что не вмешиваясь. Л он исподволь присматривался к нам и составлял предварительное мнение о каждом.

И потом, приступив к исполнению своих обязанностей, Бобров не стал, по примеру многих своих коллег, ничего крушить и ломать сразу, меняя все, что было установлено его предшественниками. Он вводил свои порядки спокойно, незаметно и постепенно. Он терпеливо и неназойливо занимался нашим тактическим и техническим образованием, ликвидируя весьма значительные пробелы и в том и в другом.

Точно так же присматривал и подбирал он для своей команды игроков, которые могли бы вместе с ветеранами вступить в равноправный спор с ЦСКА и московским «Динамо» за первенство. Он не гонялся за именами, его не интересовали звезды сегодняшние. Он безошибочным взглядом оценивал, на что способен никому не известный мальчишка, и приглашал подходящего в команду. При этом он ни разу не промахнулся. Чутье на таланты у него поразительное. Он взял в «Спартак» восемнадцатилетних Евгения Зимина, Владимира Мигунько и двадцатилетнего Александра Мартынюка. Если о первых двух много говорили как об интересных хоккеистах и тогда, когда они играли в «Локомотиве», то на нападающего «Крыльев Советов» Мартынюка никто не обращал внимания. Это настоящая находка Боброва. Любопытно, что его талант расцвел по-настоящему уже после того, как Всеволод Михайлович перестал работать в «Спартаке».

Но далеко не всегда Бобров действовал исподволь. Когда требовала жизнь, он был смел, решителен и готов к риску.

Вернулся в Москву из Куйбышева после службы в армии молодой вратарь Виктор Зингер. Когда-то он занимался у нашего второго тренера Бориса Ивановича Афанасьева. Тот порекомендовал его Боброву.

— Способный парень? — спросил Бобров.

— Был способный, — ответил Афанасьев, сам некогда известный вратарь. — Надо попробовать.

До конца сезона оставался месяц, и «Спартак» претендовал на медали. Но молодой вратарь не мог ждать ответа до осени. И в очередном матче он занял место в спартаковских воротах. Так появился у нас в команде нынешний знаменитый хоккейный голкипер Виктор Зингер.

По доброте Бобров не уступал своему предшественнику. Он мог расшибиться в лепешку, обить пороги всех учреждений, всех инстанций, если надо помочь игроку — обеспечить его ребенка детским садом, или самого — путевкой в дом отдыха, или квартирой, если тот нуждается в улучшении жилищных условий. Попроси у него взаймы любую сумму денег, и можешь не сомневаться — отказа не будет. Он и не напомнит никогда о долге. Однако в доброте своей он отличался от Новокрещенова. Интересы команды в целом были для него превыше всего, и тут он готов встать на горло своей доброте. Он безжалостно отчислил двух неплохих ребят и сильных защитников, двух старых спартаковцев, когда убедился, что иным способом не вернешь их на путь истинный: они не раз подводили команду после тайных попоек. Мы попали в критическое положение: у нас осталось всего четыре защитника, но и это не остановило Боброва.

Так, рукой уверенной и неторопливой, создавал тренер команду, которая так же уверенно и неторопливо, но неотступно шла вперед, ко все более трудным вершинам. 1964 год — третье место, 1965-й — второе, 1966-й — снова второе, наконец, 1967-й — первое. Причем это первое место — самый яркий успех «Спартака» за всю его историю: мы обеспечили себе золотые медали задолго до окончания чемпионата. Но, наверное, даже не это главный итог работы тренера и команды. Важнее, видимо, то, что отныне и надолго, быть может навсегда, мы встали в один ряд с ЦСКА, открыв таким образом новую эпоху в истории советского хоккея, эпоху двоевластия, которое пришло на смену безраздельной гегемонии одной команды.

Нет, не простая удача или стечение обстоятельств стали причиной наших успехов. И их нельзя отнести только за счет вдохновения или клубного патриотизма. Мы стали серьезной командой, в которой опыт и традиции ветераны передают талантливым новобранцам. Многие спартаковцы, представители разных поколений, либо входили в сборные команды, либо серьезно претендовали на место в них.

В те годы мы трудились изо всех сил и на летних предсезонных сборах, и зимой на льду. И никто не мог пожаловаться на усталость или сфилонить — стыдно было: Бобров везде был с нами — и во время кроссов, и па гимнастических снарядах, и на льду. Играть с ним на тренировках было необычайно интересно. Тут он был во всех отношениях наравне с нами. И, бывало, кто-нибудь, я, например, кричал ему точно как в матче Женьке Зимину:

— Куда ж вы пас отдаете?! Не видите, что ли? Смотреть надо. А то портите только…

— Ну ничего, ничего, исправлюсь, — отвечал он и продолжал играть, стараясь вовсю.

Вот тогда, на тренировках, я понял, откуда бралась его феноменальная результативность. Он обладал каким-то сверхъестественным чувством гола. После его удара шайба или футбольный мяч вроде и летят-то не очень шибко, но обязательно попадают в незащищенный угол ворот. Всякий раз кажется, что ему просто везет.

Его уход был для нас трагедией. И, главное, винить-то нам было некого, кроме самого своего кумира. Его не уволили, он ушел сам, по собственному желанию без всяких кавычек. И мы были обижены страшно. Но когда страсти улеглись, я понял, что поступил он так, как должен был поступить. Его пригласили в ЦСКА, в тот клуб и ту футбольную команду, где прошла вся его спортивная жизнь. А разве я не возвратился бы в «Спартак» откуда угодно?

И все же, я думаю, Всеволод Михайлович одновременно с удовольствием и сожалением возвращается мыслями к тем годам, что провел вместе с нами. Хорошее время вспоминать приятно, грустно только, что оно прошло… Я никогда не забуду, как прощался Бобров с командой, как дрожал его голос и как стояли слезы в глазах этого отнюдь не сентиментального человека. Да и многие из нас вслед за своим тренером подозрительно зашмыгали носами.

…Вот сколько интересных, непохожих друг на друга людей, взявшихся за беспредельно трудную и неблагодарную тренерскую работу, встретилось на моем спортивном пути. Эти совсем разные и по характеру, и по темпераменту, и по степени талантливости, и по культурному своему уровню люди похожи, как близнецы, в одном: все они, как один, настоящие фанатики, до мозга костей преданные хоккею.