Я смотрю хоккей

День шестой STOCKHOLM

С нами здесь кинорежиссер Станислав Ростоцкий и киноактер Георгий Жженов.

Сегодня мы ездили на встречу с сотрудниками нашего торгпредства.

…Думал, что берут меня просто так, за компанию. Но пришлось выступать перед работниками торгпредства.

Спрашивали о том, о сем всюду: почему не участвую в чемпионате, что делает сейчас мой брат, почему так рано сошел Саша Лльметов, как распределяют между собою обязанности Чернышев и Тарасов, собираюсь ли защищать диссертацию?..

Оказалось, что наши слушатели очень смутно представляют себе, что это такое — спортсмен. Для них спортсмен — это тот, кто сделал утром зарядку перед раскрытой форточкой, провел два вечера в неделю в бассейне, походил в воскресенье на лыжах.

Я рассказал о том, что представляет собой наш сезон, как много тренируемся, сколько проводим за год игр. Начался обычный в таких случаях разговор на тему «Спорт и учеба», тему неисчерпаемую и запутанную, которую можно обсуждать хоть сутки. Продолжалась она и за столом, где пришлось «нарушить режим» — очень уж приятные люди в торгпредстве…СПОРТ И УЧЕБА. В самом деле, тема и сложная, и неисчерпаемая, и деликатная. И каждый из нас ее решает по-своему.

Вот Саша Рагулин подумывает об аспирантуре. Впрочем, если он и изберет научную деятельность, то все равно будет связан с хоккеем. Он закончил факультет физвоспитания МОПИ, значит должен в аспирантуре заниматься спортивной темой. А раз спортивной, то почему бы и не хоккейной? Он ведь в этом деле уже профессор.

Кстати, прошлым летом состоялся у меня любопытный разговор со старым моим приятелем Костей Денщиковым. Мы с ним учились в одной группе, вместе закончили институт. Он теперь солидный человек, кандидат технических наук. Позвонил он мне как-то и попросил выступить у них на предприятии. Вот едем мы с ним туда, и он мне рассказывает:

— Меня о тебе на работе спрашивают: правда ли, что Борис Майоров собирается бросить хоккей и серьезно браться за научную деятельность, за кандидатскую диссертацию? А я им отвечаю, что не знаю, но если собирается — дурак. Я бы на его месте ни за что это не стал делать. Зачем, говорю, ему эта кандидатская диссертация, если он в хоккее уже давно доктор наук, профессор?

В общем-то, я и сам давно оставил мысль о том, чтобы уйти из спорта. За годы жизни в спорте так втягиваешься в круг его интересов, так обрастаешь друзьями, делами, мыслями, связанными с ним, что разорвать этот круг уже невозможно. Спорт поглощает человека целиком и не хочет выпустить его. Я сказал «человека» не случайно. Если б такое случилось только со мной, я бы не стал обобщать. Но люди, отдавшие большому спорту значительную часть жизни и все-таки расставшиеся с ним, получив какое-то специальное образование, — редкость. Скажем, Шатков, ставший кандидатом юридических наук, или Попенченко, кандидат технических наук, — лишь исключения, которые только подтверждают правило. Да и то «расстались» — понятие относительное. Вечно я встречаю их имена в связи с боксом. То они комментируют по телевидению одни соревнования, то едут за границу на другие, то пишут в газетах о третьих, то выступают где-то с рассказами о боксе. Выходит, и у них спорт занимает полжизни.

Вот возьмем хотя бы ветеранов, приехавших в Стокгольм. Ну, предположим, с Сашей Рагулиным все ясно: будет он учиться дальше или нет, а хоккей он не бросит никогда. А какое будущее ждет Старшинова, который сдал аспирантские экзамены в МАТИ, или Володю Юрзинова, закончившего факультет журналистики МГУ? Спроси их об этом сейчас, и они ответят: «Пока не знаю, не решил». Правильно, пока не знают, потому что есть еще время подумать, над ними еще не каплет. Женька, мой брат, тоже в их положении так рассуждал. Бросив играть, устроился даже в проектный институт по специальности, старшим инженером. А сейчас руководит хоккейной школой «Спартака». Или Всеволод Бобров. Он ведь окончил Военно-воздушную академию когда-то, а работает все же тренером.

Нет, от спорта никуда далеко не уйдешь. Мне, видно, тоже не судьба. Но вот вопрос: раз ты все равно остаешься в спорте, так стоило ли тратить столько времени, сил, нервов на все эти бесконечные лекции, семинары, зачеты, экзамены, лабораторные работы, стоило ли недосыпать ночей и тратить свободные дни на зубрежку английских глаголов, химических формул и математических теорем? Ведь разве что десятая доля всего этого может пригодиться в спортивной жизни.

Я много думал об этом. И пришел к выводу: ни часа, отданного учебе, я не потерял понапрасну. Конечно, вы вправе усомниться в моей искренности. Знаете, есть такая категория людей: посмотрит неважный фильм, а потом нахваливает его своим знакомым, при этом про себя усмехается, дескать, я потерял попусту полдня, так и вы потеряйте. Обо мне ведь то же самое можно подумать.

Знаете ли вы, какая великая вещь свобода? Свобода выбора, свобода самому решать свою судьбу и определять свое будущее. Кто сказал, что я обязан остаться в спорте? Простите, никому и ничем я не обязан. Я имею право остаться в спорте — это другое дело. Но я могу выбирать, все зависит только от меня самого.

Если бы институт дал мне только это и больше ничего, все равно, окажись я теперь снова у порога своего МАТ И, засел бы за подготовку к вступительным экзаменам и проделал бы весь этот длинный путь с самого начала.

Вы думаете, решение остаться далось мне легко, без мучительных раздумий и колебаний? Это только так кажется, что в спорте все чисто, все честно, все совершенно, что у нас всегда и везде во главе угла стоит один принцип: «Пусть победит сильнейший». В спорте тоже есть своя кухня, и, как на всякой кухне, здесь хватает всего. И когда столкнешься иной раз со спрятанным где-нибудь за выставленными напоказ накрахмаленными занавесями помойным ведром, очень хочется бросить все и уйти. Наверное, и в мире науки и в актерской среде тоже есть свои кухни с такими вот ведрами, но ты-то этого не знаешь…

Что ж, я могу уйти. А может ли уйти мой старый товарищ по сборной, человек, с которым нас связывает давняя дружба, Саша Альметов? Лучшего хоккеиста, чем он, я не знаю. Более доброго, мягкого и порядочного человека — тоже. Но он пришел в хоккей после десятилетки, а дальнейшую учебу все откладывал на потом. А годы бегут, их не остановишь. И бегут они, главное, незаметно. И нет уже Альметова ни в составе сборной, ни в ЦСКА. Пусть он ушел слишком рано, но и еще два-три года ничего бы не решили. Он остался без выбора. Да, он был профессором на площадке. А станет ли он профессором в тренерском деле — это еще очень большой вопрос. Что там ни говорите, а нелегко представить себе профессора без образования. Между тем Альметов, с его врожденной интеллигентностью, с его способностью все воспринимать на лету, мог бы сейчас быть сам хозяином своей судьбы.

У другого моего старого товарища, тоже выдающегося спортсмена и тоже человека серьезного, умного и глубоко порядочного, Виктора Якушева, нет за плечами и десятилетки. Ему уже за тридцать, и у него, как говорится, «незаконченное среднее». Он, правда, еще имеет, кажется, диплом помощника машиниста электровоза. Не уверен, что он мечтает совершенствоваться в этой профессии. Что же ему делать? Теперь садиться за учебники? Но в тридцать лет это в сто раз трудней, чем в двадцать. Не те мысли, не те заботы, не та восприимчивость — не тем голова занята…

Но дело не только в возможности выбирать себе дорогу. Чем бы человек ни занимался, он обязан тренировать свою мысль, развивать в себе способность думать. Нам, спортсменам, особенно понятно, что значит отсутствие тренированности. Но ум ведь чахнет так же, как и мышцы, если его не тренировать. Я знаю, как страшит многих людей необходимость работать над книгой, необходимость решать какие-то задачи. Меня это не пугает. Пусть жизнь более не столкнет меня с механикой или высшей математикой, однако я знаю, как подойти к книге, как за нее взяться, с чего начать. Я не засну над методической брошюрой и не завязну в дебрях самого толстого учебника.

И потом, будем откровенны, спорт не обязывает человека иметь какой-то минимальный уровень общего развития. Здесь твоя человеческая ценность определяется тем, что ты умеешь делать в спорте. В студенческой среде ты не имеешь права отстать в общем развитии от других. В лучшем случае твоя наивность, неосведомленность, неумение выразить свою мысль достаточно ясно вызовут снисходительную, в худшем — презрительную усмешку твоих однокашников. То и другое одинаково оскорбительно. И волей-неволей ты вынужден тянуться за остальными.

Я уже не говорю о том, что при теперешнем уровне развития спорта мало быть самородком, чтобы добиваться выдающихся результатов. Надо еще очень многое знать и понимать. Но об этом сказано и написано столько, что повторяться не стоит.

Однако не ломлюсь ли я в открытые двери, доказывая, что «ученье — свет, а неученье — тьма»? Ведь это всякий и без меня знает. Правильно, теоретически знает. А практически, придя в большой спорт, многие пусть и не говорят об этом вслух, но мысленно решают: или — или, одно из двух.

Впрочем, для меня, так же как и для брата, никогда не существовала такая дилемма: либо учеба, либо спорт. Должно быть, это потому, что мы выросли в семье, где высшее образование для каждого из детей было чем-то само собою разумеющимся. Это вовсе не значит, что мы росли маменькиными сынками. В семье, где пятеро детей, маменькиных сынков не бывает. Две старшие сестры закончили институты, когда стали уже взрослыми: их юность совпала с годами войны, и высшее образование пришлось отложить до лучших времен. Мы же с Женькой, младшие в нашей большой семье, братья-близнецы (по свидетельству мамы, я родился на 20 минут раньше), закончили школу в 1955 году и, получив свои аттестаты зрелости, тут же отнесли их в институты: Женька — в менделеевский, я — в авиационный технологический.

Мы тогда занимались уже спортом вовсю. Весной 1955 года меня приняли даже в команду мастеров.

Собственно, спорт и в школьные годы отнимал у нас уйму времени. Мы пропадали на стадионе и во дворе целыми днями. Зимой играли в русский хоккей, как только таял лед — начинали гонять футбольный мяч. А когда не играли сами, шли на «Ширяевку» — спартаковский стадион в Сокольниках — смотреть тренировки или матчи «Спартака» по хоккею, хоккею с мячом, футболу. Мы прибегали с «Ширяевки» домой, кидали в угол, подальше от глаз родителей, свои спортивные доспехи, хватали школьные портфели и едва-едва поспевали к звонку, возвещавшему о начале второй смены.

Став игроками детских команд, мы никогда не пропускали ни одной тренировки. И нередко на какой-нибудь там психологии два брата Майоровы, а вместе с ними и ближайший их приятель Димка Китаев делали тайком домашние задания по математике: надо было выкраивать время для хоккея.

Отец, хоть прямо и не наложил вето на наше увлечение, был все же противником спорта. Он боялся, как бы спорт не помешал учебе сыновей. Но со временем смирился и он. Мы поняли это, увидав его однажды на «Ширяевке», на нашей игре. Он стоял среди зрителей и явно стремился остаться незамеченным. Мы не стали признаваться ему в том, что его инкогнито раскрыто, но в душе радовались своей моральной победе.

Думаю, что отца успокоила вполне приличная успеваемость его сыновей. Учителя на нас не жаловались, в наших дневниках редко появлялись плохие оценки, а мне даже удалось закончить школу с серебряной медалью. Никакого героизма в этом, сами понимаете, не было: футбол и хоккей — страсть многих тысяч мальчишек, тем более если живут они по соседству со стадионом, школу же бросают единицы. Да и только ли те, кого «совратил с пути истинного» спорт?

Вуз и команда мастеров — это уже совсем другое дело. И то и другое требуют очень много времени и большой самоотдачи. Конфликт между тем и другим неизбежен. Бывает, он приобретает столь антагонистический характер, что человек решает с одним из двух распрощаться. Чаще в жертву приносится вуз. Тому, кто сделал хоть первый маленький шаг в большом спорте, популярность, слава, заграничные поездки, портреты в газетах — все это кажется совсем близким, стоит только руку протянуть. А институт… Кем-то еще станешь после шести долгих лет корпения над книгами?..

В общем-то, мне в этом смысле повезло. Но то ли от укоренившегося сознания, что у меня иного пути нет, то ли оттого, что «Спартак» не был тогда заметной командой и не требовал от меня того, что требует от молодых сейчас, то ли оттого, что тогдашний тренировочный режим был куда мягче нынешнего, то ли от всего этого, вместе взятого, мне не пришлось решать гамлетовских вопросов. Я сдавал вступительные экзамены летом, когда команда не тренировалась, ходил на занятия, а оттуда на матчи, я готовился к зачетам, и меня отпускали со сборов. Возвращался из недолгой поездки в Ленинград или Горький и тут же сдавал пропущенную лабораторную работу. И вообще, в тот же Ленинград или Горький мы, студенты, приезжали отдельно от остальных, прямо в день матча. Ну, а если поездка предстояла достаточно долгая, я и вовсе оставался дома. Это было, правда, очень обидно: в 18 лет, когда нигде еще не бывал и ничего толком не видел, поездка, скажем, в такие города, как Новосибирск, Челябинск, Свердловск, — целое событие, о котором можно только мечтать. Но ничего не попишешь — экскурсии приходилось откладывать до лучших времен.

Не думайте, что положение игрока команды мастеров давало мне в ту пору хоть какие-то привилегии как студенту. О том, чем я занимаюсь вне института, в деканате понятия не имели. Единственное, на что я мог рассчитывать, так это на кое-какие поблажки, как игрок институтской команды. Однако весь объем работы, который положен любому студенту дневного отделения, был положен и мне. Никаких «хвостов» мне не простили бы. Поступивший вместе со мной и в институт и в команду мастеров Дима Китаев не сдал один экзамен зимней сессии (не успел подготовиться из-за хоккея), и его не допустили к летней, а осенью отчислили из института совсем. Словом, наши спортивные увлечения преподавателей не интересовали.

Но мои первые студенческие шаги относятся к той еще поре, когда спорт, хоть и отнимал у меня много часов, не претендовал все же на первое место в моей жизни. Я и в команду мастеров попал как бы «зайцем» (из юношеского возраста я вышел, а русского хоккея в «Спартаке» не было, вот меня и зачислили в «шайбу», чтобы сохранить клубу подающего надежды футболиста), и серьезного значения я своему успеху не придавал. Я находился в глубоком запасе, никто не замечал моего отсутствия на тренировках, даже если я не появлялся месяц, и вообще меня больше волновали дела институтского футбола и хоккея, где я считался человеком незаменимым.

Переломным в этом смысле можно считать ноябрь 1956 года. «Спартак» влачил тогда жалкое существование в первенстве страны по хоккею, и начальство, как часто бывает в таких случаях, решило прибегнуть к экстраординарным мерам — резко омолодить команду. Нас с Димкой Китаевым вызвали в клуб и сказали, что мы теперь будем постоянно играть в основном составе. Помню, первый свой матч от звонка до звонка я провел против «Крылышек», в те времена одной из сильнейших команд страны. Сыграли мы, в общем, удачно, вели 3:1 и проиграли с минимальным счетом — 3: 4. Вот когда я почувствовал, что становлюсь серьезным спортсменом, что в спорте меня может ожидать какое-то будущее. Да и просто приятно было сознавать себя полноправным игроком команды мастеров, приятно было ощущать уважительное отношение ребят, с которыми недавно еще вместе играл в юношах.

Теперь мне стало по-настоящему трудно. Теперь не могло быть и речи о том, чтобы пропустить игру или тренировку, а отказ от участия в поездке вызывал неминуемые трения с Анатолием Владимировичем Сеглиным, который тренировал нашу команду и с которого спрашивали за каждое не добранное «Спартаком» очко. И все же приходилось пропускать долгие поездки. Я ведь учился в техническом вузе, где никакие учебники, никакие конспекты лекций, одолженные у товарища, не спасут. Ты обязан выполнить и сдать определенное количество лабораторных работ. И никто за тебя этого не сделает. Вот и приходилось крутиться как белка в колесе. И не то чтобы я или Женька уставали, мы тогда не знали еще, что это такое — уставать. Нам просто не хватало суток, чтобы управиться со своими учебными и спортивными хлопотами.

Женьку позже меня приняли и в команду мастеров, и в институт (не попал в менделеевский, а в наш прошел по конкурсу лишь со второго захода). И однажды наша недельная поездка в Ленинград совпала у него с экзаменационной сессией. Вот как провел он эту неделю. Команда приехала в Ленинград, как и положено, накануне первого матча, ему же пришлось выходить на поле после ночи в поезде, где как следует не выспишься. Прямо со стадиона он отправился на вокзал, а утром был уже в Москве, в институте. С экзамена заглянул домой — и снова на поезд, снова матч после полубессонной ночи…

А ведь нам было полегче, чем ну, скажем, Саше Якушеву или Володе Шадрину, нашим же спартаковцам, которым сейчас примерно столько лет, сколько нам было тогда. Мы не играли в сборной, не ездили в ее составе в месячные зарубежные турне, у нас не было таких нагрузок и таких напряженных сезонов. Впрочем, Славка и Женька, правда, не в такой мере, но все это застали. Я же миновал самое трудное — первые три курса, пока мы не были еще в сборной.

И хоть мне было легче, чем им, я однажды вступил на ту грань, за которой очень часто следует отчисление из института. Воспользовавшись первой же представившейся возможностью, я взял академический отпуск на год. Это было на третьем курсе. Уговорить себя взять отпуск нетрудно: тяжелый сезон… устал… потом наверстаю… подумаешь, год… Одним словом, месяцев на девять я забросил мысли об институте и вовсю наслаждался хоккеем, не отягощаемый и не отвлекаемый никакими заботами о «хвостах» и лабораторных работах. Вы даже не представляете себе, ценой какого труда, какого напряжения воли досталось мне возвращение в институт. Хорошо еще, что я попал в замечательную группу, где оказалось много моих настоящих друзей, и это очень помогло мне, особенно на первых порах. А то, может, я так и не уцепился бы за «подножку науки».

Я не зря стал вспоминать о своих злоключениях более чем десятилетней давности. Не все ли в конце концов равно, пропустил я учебный год или нет, трудно мне было догонять своих товарищей или легко. Но мне кажется мой опыт кое в чем поучительным. Человеку, с головой ушедшему в большой спорт, если он не хочет остаться без образования, важно не упустить момент, не допустить паузы. Когда после школы ты, не мешкая, поступаешь учиться дальше, а потом не переносишь сессий, не откладываешь зачетов, ты привыкаешь к специфике такого режима жизни, и он не видится тебе ни чрезмерно утомительным, ни противоестественным. Ты живешь этой жизнью, она для тебя нормальна. Ты, как локомотив, набравший со станции постепенно нужную скорость, не испытываешь особой тяжести на подъемах, ты преодолеваешь их с ходу. А остановился, и надо подавать назад, чтобы разогнаться. И ноша вдруг начинает казаться непосильной. Ты ведь от нее отвык, расправил плечи, а надо подставлять их снова.

Понимаете, хорош тот путь, который естествен. Тогда ко всему вырабатывается естественное отношение. Помню, летом 1959 года нас включили в число кандидатов в олимпийскую сборную. Все остальные кандидаты поехали на Кавказ проходить акклиматизацию в условиях высокогорья — игры назначены были в Скво-Вэлли, в горах, а мы, все трое, остались. Нас особенно и не тащили — понимали, что у нас экзаменационный период. Да если бы и звали, мы бы все равно отпросились. Теперь такого не бывает. Вот, представьте, отпустили бы меня или другого игрока со сборов. Я бы задумался: а может, я не нужен больше? Потому что, если ты нужен, никто и никогда тебя не отпустит. У нас, во всяком случае, в хоккее считается, что вне сборов ты и режим соблюдать не будешь, и форму растеряешь, и еще кучу всяких грехов обязательно совершишь.

А на сборах к экзаменам не подготовишься. Это только в очерках пишут о людях, которые на сборах сидят над учебниками и успешно осваивают математику или там язык. Чтобы заставить себя в окружении людей, живущих определенными, одними и теми же интересами, отключиться от этих интересов, самому никого не замечать и сделать так, чтобы все тебя не замечали, для этого надо обладать сверхъестественной волей либо особой страстью к науке. Но мы же спортсмены, мы обыкновенные люди, и ничто человеческое нам не чуждо.

Еще раз повторю — мне повезло. Я закрепился в сборной, будучи студентом пятого курса. Лекций и курсовых работ уже почти не стало, центр тяжести к этому времени был перенесен на самостоятельные занятия. На пропуски и переносы экзаменов смотрели сквозь пальцы. Кое-какими привилегиями пользуются уже не только избранные, а многие студенты. Тогда и я в связи со множеством поездок «Спартака» и сборной дважды сдвигал сроки сессий.

Женьке и Славке приходилось хуже — они учились еще на младших курсах. Но тоже как-то выходили из положения. Славка как раз из числа людей, которые наделены необыкновенной волей и целеустремленностью. Женька попал в одну группу со своей будущей женой, которая училась блестяще и занималась с Женькой, как только у него выдавалась свободная минута.

По-моему, никогда в жизни я не испытывал такого чувства, как тогда, когда защитил дипломную работу. У меня словно гигантская гора свалилась с плеч. Было лето, прекрасная погода, я был свободен, мог заниматься чем хочу и не думать ни о каких долгах. А как вы думаете, что делал я первые три дня после защиты? Не поверите — чертил. Честное слово, чертил. Чертил диплом своему товарищу. Он должен был защищать его в конце месяца, но не успевал, ему было трудно — жена, дети. И мы с ним сидели три дня с утра до ночи и все успели. В другое время мне, пожалуй, и в голову не пришла бы такая мысль — делать кому-то чертежи: мне бы со своими делами управиться, мне и для себя суток не хватает. А тут подумаешь — три дня! Их, этих дней, у меня теперь впереди вон сколько!

Настроение у меня было превосходное, чувствовал я себя прекрасно, хотелось двигаться, что-то делать, как-то тратить освободившийся запас энергии, который казался мне беспредельным. Я защитил диплом 5 июня, три дня помогал чертить Жоре Корнишину, а 19 июня уже играл в футбол против «Пахтакора», впервые в жизни играл в футбол за команду мастеров. (Между прочим, я могу считать себя соавтором знаменитого клича «Шай-бу! Шай-бу!», который теперь знают, по-моему, на всех стадионах мира. Это тогда, 19 июня 1961 года, спартаковские болельщики, увидав на футбольном поле хоккеиста, стали подбадривать нас таким оригинальным способом: «Шайбу! Шай-бу!»)

Диплом я защищал уже после распределения. Меня оставили при институте. Где бы вы думали? На кафедре физкультуры. «Налаживай, — говорят, — спортивную жизнь МАТИ и одновременно готовься в аспирантуру». Я был рад: уж с этой кафедрой я свои хоккейные дела как-нибудь улажу, а с аспирантурой видно будет: заканчивая институт, я ни о какой научной деятельности и не помышлял. Но аспирантура тем не менее вошла в мою жизнь, вошла раньше, чем я того ожидал.

…Наступил сентябрь, пора было выходить на работу. И тут выяснилось, что место, на которое меня прочили, занято. Что делать? Я грустный бродил по институту и вдруг встретил профессора Николая Ивановича Полякова, заведующего кафедрой, отличного человека, который очень мне симпатизировал. Ему, видно, приятно было, что у него на кафедре занимается довольно известный спортсмен, член сборной СССР, и он всегда интересовался моими делами, расспрашивал о жизни, о хоккее. Я рассказал ему о своей беде.

— Брось ты переживать, — махнул рукой Николай Иванович. — Пустяки все это. У нас на кафедре есть место старшего лаборанта. Давай к нам. Будешь работать и диссертацию потихоньку готовить.

Выбирать мне особенно не приходилось, да и предложение профессора льстило. Недолго думая, я согласился.

Моя работа заключалась в том, чтобы помогать преподавателям проводить со студентами лабораторные работы. Снова пришлось засесть за учебники (к работам-то надо готовиться, особенно поначалу), снова началась трудная жизнь. Мы уже прочно вошли в состав сборной, хоккей требовал от каждого из нас всего времени и сил без остатка. А играли мы, как назло, неровно, со срывами. И ужасно переживали свои неудачи. Положение игрока сборной обязывает. Надо всегда быть «на уровне», иначе еще обвинят в зазнайстве, или скажут, что попал в сборную случайно, или что наш швейцарский успех — просто удача. В общем, это было нервное, суматошное, нелегкое время. Мне было 23 года — еще играть и играть, — но меня тогда уже раздирали противоречия: не пора ли бросить хоккей и целиком переключиться на дело, которое я еще считал для себя — если не сейчас, то в будущем — основным?

— Сколько лет ты будешь еще гонять по полю шайбу? — говорил мне профессор Поляков. — Ну три, ну четыре года. Только время потеряешь. А способности к научной работе у тебя явные. Сдавай в аспирантуру, года через три станешь кандидатом наук, будешь преподавать. Работа интересная. Всегда с людьми. Ну и материальная сторона… Сам понимаешь…

Я вообще легко поддаюсь уговорам, особенно если уговаривает меня человек, которого я уважаю. Я поступил на курсы соискателей, сдал на «отлично» кандидатский минимум по философии и на четверку экзамены по английскому и спецпредмету.

Так началась моя аспирантская жизнь. Я увлекся своей новой работой и делал ее охотно и с интересом, хотя чувствовал уже, правда не признаваясь в этом даже самому себе, что от спорта мне никуда не уйти, что я не сумею уже жить вне его интересов, вне его страстей, радостей и огорчений. Я трудился много и с удовольствием, любыми путями выкраивая время для занятий, то отставая, то наверстывая упущенное. Так, например, после Инсбрукской олимпиады и трудного сезона 1964 года у меня образовалась задолженность по языку: миллион печатных знаков технического текста и двести тысяч знаков — газетного. И за два с половиной месяца от этого «хвоста» ничего не осталось. Сейчас даже самому не верится, что я мог совершать такие подвиги во славу науки.

И вот летом 1966 года четырехкратный чемпион мира и диссертант Борис Майоров — в который уже раз в жизни — принимает решение, как всегда «окончательное и бесповоротное»: с хоккеем прощаюсь навсегда, принимаюсь за диссертацию. Ребята уехали отдыхать, а я провел все лето на одном заводе: точил образцы, рассчитывал, изучал литературу, начал писать вступление к диссертации и был чрезвычайно доволен собой и своей новой жизнью. Но все мои благие намерения пошли прахом, как только в Москве появился первый искусственный лед и по бортам хоккейных полей застучали шайбы. Я сыграл за свою команду матч, другой, третий, а потом…

Потом была победа в Вене, одна из самых прекрасных и ярких наших побед, были данные друг другу обещания «дожить до Гренобля»… Да и как было бросить все это, когда предстояла Олимпиада — самое заманчивое, самое желанное соревнование для любого спортсмена! Мы снова победили, и я искренне считал, что все мечты мои сбылись и я могу поставить точку. Я сообщил свое очередное «окончательное» решение ребятам и тренерам. Мне никто не сказал «нет», меня никто не отговаривал. Просто, отпуская меня домой со сборов, тренер «Спартака» Николай Иванович Карпов сказал мне на прощание:

— Мы, конечно, во всех матчах на тебя не рассчитываем, но в трудную минуту ты нам помоги. Я тебе, если что, позвоню.

Они уехали в Ленинград, а я остался в Москве. Занимался, отдыхал. Когда команда вернулась, я пошел на тренировку. «Просто так, для себя». Играл на тренировке в четвертой тройке. Потом наступило это самое «если что» — полуфинальный матч на приз газеты «Советский спорт» с «Локомотивом». Я сыграл здорово: забил два гола сам, дал Женьке пас, и он забросил шайбу в пустые ворота. Я чувствовал себя счастливым. Затем был финальный матч с ЦСКА — на приз «Советского спорта», за ним другой — на первенство страны, затем каждое очко стало для «Спартака» на вес золота…

Что там притворяться, уходя, я и сам втайне отлично сознавал, что это попытка с негодными средствами. Я знал, что никуда от хоккея и от «Спартака» мне уже не деться.

Я пишу эти строки летом, когда у хоккеистов каникулы. Сейчас самая пора принимать очередное решение. Но я уже сдался. Я спокойно жду первой тренировки. Вот-вот начнется мой четырнадцатый сезон в команде мастеров «Спартака». Моя научная карьера не начнется уже никогда. И честное слово, мысль эта не вызывает во мне ни тени грусти.

Мне осталось играть недолго: я один из самых взрослых (не хочется говорить — старых) игроков в классе А. Но из хоккея я, уверен, не уйду. Буду тренировать, может быть, судить, обязательно — играть. Не во Дворце спорта, так на «Ширяевке», не за «вторую клубную», так за ветеранов.

Свой четырнадцатый сезон я закончил досрочно. Теперь я тренер «Спартака». Но играть, как и предполагал, продолжаю. Пока за первую клубную. Наверное, будут и вторая, и ветераны.

Я часто слышу сострадательные речи о том, что вот, мол, бедняги хоккеисты, поскольку нет у них условий для учебы, что надо придумать для них какие-то специальные летние вузы, обеспечить возможность получать образование каким-то иным путем, чем получают его все прочие молодые люди.

Я не верю в искусственные пути. О своем будущем человек должен думать сам. Никто не сделает это вместо него. Конечно, быть большим спортсменом и одновременно учиться нелегко. Но разве в жизни что-нибудь дается легко? Разве легко поднимать на вытянутые руки двухсоткилограммовую штангу, или пробегать за десять секунд стометровку, или забивать голы Мартину, или не давать забивать голы Фирсову, или обводить Давыдова? Мы же мужественные и сильные люди на площадке. Что же мешает нам быть такими же и за ее пределами?