Я у мамы инженер

Глава 3 Локация: "Бордель"

Из запоя я вышел также быстро, как и вошел.

И с удивлением огляделся – будучи, выражаясь образным языком, несколько «подшофе», я успел одеться, собраться и дойти до станции метро. Что тут еще сказать, кроме: дурная голова ногам покоя не дает. Точнее, не дурная голова – а выпитые натощак 300 грамм коньяка. Сейчас алкоголь частично выветрился – не настолько, чтоб я пошел домой, но достаточно, чтоб очнувшееся сознание спросило у мозжечка: «А куда это ты намылился?».

«А то ты сам не знаешь? – с ехидцей ответил мозжечок, – можно подумать, у тебя много вариантов?».

Вздохнув, я продолжил спускаться по лестнице. Вариантов действительно было немного.

Внизу, на перроне станции, меня ждал очередной персонаж городского паноптикума – безумный проповедник с парой картонок, на которую были приклеены десяток пожелтевших и исчерканных вырезок из газет. Обычно безвольно стоящий или шатающийся по залу, сегодня он впырил в меня взгляд, расставив приветственно руки.

В ответ я показал ему фак, дружелюбно оскалившись. И попытался удрать, заскочив в вагон метропоезда. Точнее, попытаться удрать – координация движений всё же была ни к черту, так что я просто ударился грудью о закрывшиеся передо мной двери, отскочив, как мячик, назад.

Очумело потряся головой, я увидел, как проповедник, маша картонками, словно собираясь взлететь, ковыляет в мою сторону. И смирился, закатив глаза – судя по всему душеспасительной беседы было не избежать. Подбежавший проповедник схватил меня за пуговицу, проорав «Апокалипсис грядёт» и энергично потряс пластиковой копилкой.

– Простите, – сказал я, аккуратно стряхивая старческие персты, – что означает «грядёт» в этом контексте? Вы хотите сказать, что вот это вот всё, – с этими словами я обвел рукой заполненный москвичами перрон, – не апокалипсис?

– Это не апокалипсис, – бодро ответил проповедник. – Это станция метро «Калужская». Приобрети брошюру, там всё понятно расписано.

– Сколько? – только и смог сказать я, закрывая лицо рукой, признавая поражение. Этого деятеля не прошибешь и пушкой.

– Пятьсот рублей за одну брошюру, – отбарабанил проповедник.

– Держи, – вздохнул я, и вытащив кошелек выдал ему завалявшуюся купюру, – будет что в вагоне почитать.

– Премного благодарен, – театрально поклонился проповедник.

После чего развернулся и бросился, шаркая ногами, к очередной жертве.

– Эй, а где брошюра? – крикнул я ему вслед.

– Тебе нужна брошюра? – искренне удивился проповедник, – ты что, собираешься её читать?

– Ну да, – в свою очередь удивился я.

– Никто брошюры не берет, только деньги суют, – растрогался проповедник, – там на последней странице телефон для контактов.

– Хорошая бумага, мягкая, – сказал я, получив мятую и теплую, от долгого ношения в кармане брошюру.

После чего не выдержал и сделал характерное движение руками – словно мял ткань. Узнавший жест проповедник отшатнулся, делая отвращающей зло жест. Я, в свою очередь, довольно ухмыльнулся.

Но, не успел даже прислониться к колонне, как до меня докопались бездельничающее на станции трио полицаев.

– Добрый вечер, сержант Бр-р-р-р-буев, – нарочито неразборчиво представился самый толстый из них, – что у вас в рюкзаке?

– А вы угадайте, – сказал я, – я дам вам три попытки.

Слоняющихся по метро полицаев, которых, вместо ловли бандитов, заставляют охранять воздух, я откровенно недолюбливал. Как и любых бездельников.

– Вы должны показать, что у вас в рюкзаке, – пробасил толстяк.

– Ты просишь у меня разрешение на досмотр ручной клади, но делаешь это без уважения, – сказал я, – не имея законного основания, не собрав понятых.

– Вот зачем ты в бутылку лезешь? – доверительным тоном, как давнему знакомому сказал мне сержант Бр-р-р-р-буев, – Сейчас мы тебя задержим и все твои вещи осмотрим.

– А я потом, всю следующую неделю буду на вас жалобы в прокуратуру писать. Оно вам надо?

По скривившемуся лицу Бр-р-р-р-буева было видно, что нет – жизнь без разбирательств в прокуратуре нравилась ему заметно больше. Но и так просто отпустить нахамившего ему прохожего он не мог.

– Ты что, проблем ищешь? Ты что, не понимаешь, какое сейчас время? Враги кругом. А ты нашей работе мешаешь. Вот зачем ты это делаешь?

– Свои права уважаю, вот почему. Вам дай волю, вы мне в жопу с фонариком залезете.

– И залезем, если надо будет, – с вызовом сказал Бр-р-р-р-буев. В голосе его слышалась гордость за свою работу.

В следующую секунду, я провернул старый, известный по кинокомедиям трюк: вытаращив глаза, я уставился в точку за спинами полицаев, бормоча «Вы только поглядите, что делается-то!». И пока полицаи глядели, синхронно, словно имея общее сознание, развернувшись в сторону, куда я напряженно вглядывался, я заскочил в подошедший поезд, успев за доли секунды до закрытия дверей.

«Интересно, – подумал я, – во мне что-то изменилось, сделав видимым для попрошаек? Ах, ну да, ну да, я же пьяный. Надо срочно трезветь, а то я привлекаю гиен, как слабое и больное животное!». И, откинувшись на спинку кресла, постарался на секунду уснуть.

Я уже рассказывал, что считаю оплаченный секс неспортивным? Мерзостью, на уровне стрельбы с дерева по идущим по привычной тропинке зверям в заповеднике – любимого развлечения советских бонз. Довольно странные мысли, скажем прямо, для переминающегося на коврике перед входом в бордель человека, не находите?

Впрочем, всё как всегда – я сначала делаю фигню, а потом сожалею и раскаиваюсь. Я человек великой русской культуры, а не хухры-мухры. И то, что на вывеске заведения гордо написано «Массажный салон», а не «Бордель», вовсе меня не оправдывает. Мы люди взрослые, так что я буду называть вещи своими именами.

Дверь наконец отрылась, и я зашел внутрь, окунувшись в атмосферу порока и разврата. То есть, конечно, внутри пахло массажным маслом с легкими нотками дезинфекции, но мне запах щекотал ноздри, заставляя сердце биться быстрее.

– Кого на этот раз? – деловито спросила бандерша, оторвавшись от просмотра сериала, – может быть, тебе всех показать?

– Ты же помнишь, – пробурчал я, надевая тапки, – что я этого не люблю.

Действительно, заставлять мужчину выбирать между хорошенькими женщинами, также безнравственно, как спрашивать ребенка: «А кого ты больше любишь – папу или маму?» – как не отвечай, а всё равно кого-то придется обидеть.

– Тогда пусть будет новенькая, – щелкнула пальцами бандерша, – приняли тут на днях.

– Может пусть лучше старенькую? – взмолился я, – Алису, скажем, или Рейчел?

– Новенькую, – с нажимом сказала бандерша, – зеленая она совсем. Пусть на тебе потренируется, ты клиент смирный и без заскоков.

– Этого-то я и оп-пасался, – протянул на эстонский лад я, но взяв ключи, поперся, шаркая тапками, по коридору. На смирных да на безропотных вечно воду возят – так учит нас теория игр.

Войдя в полутемный номер, заполненный кроватью и душевой кабинкой, я машинально разделся, складывая одежду на стул. И залез в душ, справедливо предполагая, что горячая вода поможет разогнать отступающий хмель. Вскоре, ко мне присоединилась девушка.

Я слышал, как она вошла, но специально не стал оборачиваться – девушка может быть кем угодно, пока я не увижу на самом деле. Просто нежился, и получал удовольствие, пока тонкие, но сильные пальцы скользили по телу с мочалкой.

– Спину еще потри, – прервал молчание я, – между лопатками. Самому мне до туда не дотянуться.

– Как скажешь, милый, – нейтральным тоном, каким обычно просят передать хлеб, сказала девушка.

И потёрла. С грацией и точностью автомата. И примерно, с такой-же чувственностью. Не выдержав, я обернулся, оглядев незнакомку. Как я и ожидал – девушка была полностью голой. Единственной её одеждой был крестик, на волосяной веревочке, который она тут же, видимо заметив мой взгляд, сняла, положив на сложенный на стуле кружевной пеньюар.

В остальном, девушка была как девушка – не очень высокая, не очень фигуристая, но милая и какая-то… аккуратная. С русыми волосами, которыми она закрыла высокую, твердую грудь. Больше всего она напоминала раздетую догола школьную отличницу, которая, даже будучи голой, выглядит так, словно проглотила линейку.

Тут я впервые заметил в ней некоторую странность. По тому как она отстраненно смотрела в сторону, когда говорила дежурные фразы: «ООО, какой у тебя большой», «ООО, да ты, для своих лет, кстати, сколько тебе? Сорок? Для сорока лет хорошо выглядишь», по тому, как она двигалась, выйдя, наконец из душевой кабинки… Но, не обратил особого внимания. Просто отметил в сознании, ложась на кровать лицом вниз.

Массаж, в её исполнении, был откровенно хорош – она не стеснялась надавить спину коленом, если чувствовала что силы рук ей не хватает, чтоб промять мне мышцы спины. Да и вообще, если на спине у тебя лежит голая двадцатилетняя девушка, жизнь кажется гораздо лучше, чем пару часов назад.

При этом, естественно, мы болтали. Я молчу только в кабинете у стоматолога, и это раздражает меня больше, чем бормашина. А сейчас, начавшийся с пары фраз разговор, сначала дополнявший удовольствие от массажа, пусть и не сразу, опередил массаж, полностью завладев моим вниманием.

Мы разговаривали. Легко и непринужденно. О королях. Капусте. Стругацких. Ахмадулиной. Её бывших одноклассниках. Политике. Живость ума и начитанность девушки поражали. Я даже забыл, что мы лежим голые в постели, и что у меня оплачен секс – такой она оказалось интересной собеседницей.

Единственное, что меня смущало, это некоторые легкие странности в её рассказах. Что-то, мелькающее на периферии сознания. Она не ездит на велосипеде. Она не смотрит телесериалы и фильмы. Она не выходит в город одна. Над ней издевались одноклассники. Зло издевались.

Момент истины наступил, когда она слезла с меня, чтоб ответить на полученную СМСку. Предварительно попросив меня не смотреть. Я, правда, посмотрел – мне было чертовски интересно, чего стесняется девушка, только, что делавшая голой массаж.

Она стеснялась очков. Не простых очков, а чудовищных микроскопов, с несколькими линзами, которые ей, очевидно, не сильно помогали – для того чтоб прочитать крупный текст с экрана она подносила телефон практически к самому лицу. Увидев, что я смотрю, она зло отшвырнула очки и залезла обратно в постель.

Было заметно, что она крайне раздражена. Буквально на взводе.

Тут массаж пришлось делать мне. Я же все-таки учился. Постепенно, мы опять разговорились. Оказалось, что она практически слепа. Набравшись смелости, я посмотрел ей в глаза – увидев, мутные зрачки неправильной формы. На них было просто физически жутко смотреть – сплошной привет Бюнюэлю. Если вы понимаете, о чем я.

В этот момент всё стало на свои места – и отношение одноклассников, которые травили полуслепую девушку, и пренебрежение мужчин, про которых она со злобой говорила, что они любят издеваться над её физическим недостатком.

Живущий на небесах! Ну почему ты не послал мне какую-нибудь идиотку, которую я бы забыл быстрее, чем трахнул? Что я тебе такого сделал?

Все всё поняли? Да, я начал испытывать чувства к проститутке, которая годится мне в дочери. Одно могу сказать, в свое оправдание: я оказался в хорошей компании. Все мужчины делают это. По крайней мере, так следует из классической литературы.

Весело до упаду. Просто животики надорвешь. Впрочем, если бы мне было двадцать – все было бы еще смешнее. Я бы начал спасать девушку из борделя. Предлагать руку и сердце. Или заложил квартиру, чтоб сделать ей операцию на глазах.

Но, увы, мне сорок два года. Спасения рядовой проститутки не будет – просто потому, что из подобной ситуации нет красивого выхода. Чтобы я не сделал, девушке будет только хуже. Мне нечего предложить ей, кроме старого и не нужного себя. А этот тот подарок, который не пожелаешь и врагу.

Конечно, я попытался. Заговорил, о том, что могу найти ей работу, не связанную с массажем людей промежностью. Кончилось все предсказуемо – одевался я уже в коридоре, куда меня вышвырнули даже не дав одеться.

– И хватит меня жалеть! – крикнула она мне, вышвыривая мою одежду, – ты даже не представляешь, что может получиться из обыкновенной массажистки!

– Двадцать килограмм фарша и прикольная пепельница, – вздохнул я, надевая ботинки.

Опустим завесу жалости над финалом этой сцены…