Я знаю, что вы сделали прошлым летом

Глава 13

Женщина в туго накрахмаленном белом халате поставила на подоконник вазу с гвоздиками и взглянула на прикрепленную к цветам записку.

— Это от Дебби, — сообщила она. — Она пишет: «Выздоравливай поскорее, без тебя здесь очень скучно». — Она оторвала взгляд от записки и обвела широким жестом многочисленные вазы с цветами, расставленные на подоконнике, на столике у кровати, а также выстроившиеся вдоль противоположной стены палаты.

— Пряма как в оранжерее. Интересно, сколько же у тебя подружек?

— Достаточно, — отрезал Барри.

Изо всех приходивших к нему медсестер он больше всех возненавидел именно эту. Она была совсем молоденькой, лишь ненамного старше его самого, и к тому же весьма симпатичной. За такой девушкой он мог бы и приударить, если бы им довелось встретиться где-нибудь в другом месте и при иных обстоятельствах. Вот тогда он предстал бы перед ней во всей красе, сразив ее наповал, ловко используя свой имидж прославленного футболиста. И то, что теперь он оказался полностью в ее власти, беспомощно лежащий бревном на кровати, злило его еще больше.

Он отвернулся и закрыл глаза, делая вид, что засыпает, и мгновение спустя, услышал, как она тихо вышла из палаты.

Была уже среда. Ему сказали об этом утром. Сначала он никак не мог поверить в это — а куда же, в таком случае, девался вторник? Но затем постепенно разрозненные фрагменты вторника начали постепенно всплывать в его памяти — вот его везут на каталке по длинному коридору, перекладывают на кровать, на которой он лежит и до сих пор, склонившееся над ним морщинистое лицо отца. Вечер вторника запомнился ему уже куда более отчетливо. Плачущая мать. Игла в руке. Игла в бедре. Седой врач. Врач с темными волосами.

И странное дело, он почти не помнил боли.

— Его накачали обезболивающими, — сказал темноволосый доктор, когда отец наклонился к нему, пытаясь задавать какие-то вопросы, однако, его рассудок был не настолько замутнен лекарствами, чтобы он не понимал, о чем его расспрашивают.

— Это была Хелен, — сказал он, и судя по всему, отец остался вполне удовлетворен этим ответом.

— Он говорит, что тот звонок был от Хелен, — сказал он, обращаясь к кому-то, стоявшему у него за спиной, и Барри услышал голос матери: — Ну, разумеется. Я знала, что от этой девчонки нам будут одни неприятности, с того самого момента, когда впервые увидела ее.

Этим утром сознание его заметно прояснилось, и он уже мог воспринимать окружающую его действительность — стопку открыток на столике у кровати, цветы на подоконнике и сменяющих друг друга на дежурстве медсестер. А еще он был очень слаб; он сделал это открытие, потянувшись за открыткой, лежавшей самой верхней в стоке: дрожь в руках была такой сильной, что он даже не сумел открыть конверт.

И все же боль оказалась куда меньше, чем он того ожидал, принимая во внимание, что пуля прошила его практически насквозь.

— Я совсем не чувствую ног, — сказал он как-то седому доктору, зашедшему к нему, чтобы сменить повязку.

— Они на месте, — сухо ответил врач. — Обе, как и полагается. Или, может, ты ожидал, что их у тебя станет три?

Хелен прислала букет роскошных роз. «С любовью», — было написано на карточке, а ниже подпись: «Хелли», — так он ее обычно называл. Эта надпись в точности повторяла ту, что красовалась на ее школьной фотокарточке, той самой, что теперь валялась перевернутой на его письменном столе в общежитии.

Он жалел только о том, что Хелен никак не может узнать о том, что он так обошелся с ее портретом. Ему очень хотелось, чтобы она узнала, что он бросил ее еще до того, как прогремел этот роковой выстрел.

Но одно дело самому принять решение порвать с надоевшей тебе девушкой. И совсем другое дело вдруг узнать, что такое решение принято за тебя кем-то другим, что девушка, вешавшаяся к тебе на шею и клявшаяся в любви и верности, на самом деле у тебя за спиной крутила роман на стороне.

— Хелен уже несколько раз звонила и спрашивала о тебе, — утром сказал ему отец.

— Она вместе с другом заходила в больницу в понедельник вечером, — добавила мать. — Потрясающая бесцеремонность. Они узнали о случившемся из теленовостей.

— Она была не одна? — переспросил Барри. — С Джулией?

— Нет, это был молодой человек. Темные волосы, невысокого роста. Она называла его Колли. Похоже, они очень близко знакомы.

Мать тронула его за руку.

— Я знаю, что сейчас не самое подходящее время для того, чтобы сообщать тебе об этом, дорогой, но, с другой стороны, но, с другой стороны, разве любой другой для такого разговора может быть «подходящим»? Я просто не хочу, чтобы ты эмоционально полагался на столь нестабильные отношения.

— А никаких «отношений» и нет, — хмуро ответил ей тогда Барри. — Нас с Хелен ничто не связывает, и она вольна встречаться, с кем только пожелает.

Однако это откровение добило его окончательно.

Вот ведь гадина, мысленно негодовал он. Целых два года делала из меня дурака, клялась в верности и вечной любви, а сама все это время крутила любовь на стороне с каким-то козлом. Лживая сучка! А потом еще набралась наглости и заявилась вместе с ним к нему в больницу!

Эх, если бы он только мог первым проучить ее. Самому разорвать с ней всякие отношения, гордо стоя перед ней в обнимку с какой-нибудь девчонкой, в то время как Хелен ползала бы перед ним на коленях, заливаясь слезами и умоляя простить ее и дать ей еще один шанс. Но нет, ему так хотелось посильнее обидеть ее, что он и сам не заметил, как упустил свой шанс. И вот теперь оказался на больничной койке, будучи не в силах дать сдачи обидчице, а его мать с явным удовольствием смаковала подробности.

— Возьмите эти розы и вышвырните их вон отсюда, — велел он полной, краснолицей медсестре, во время дежурства которой был принесен букет, но она не спешила выполнить его приказание. Вместо этого, она просто задвинула их подальше, за другие вазы, и теперь он видел их невинно розовеющие лепестки, выглядывающие из-за больших зеленых листьев какого-то цветка. Если бы он только мог встать с кровати и добраться до этого проклятого букета, то уж тогда от них не осталось бы ничего, кроме жалких клочков.

Но он не мог сделать даже этого. И единственное, что ему оставалось, это лежать, кипя от злости и всех ненавидеть — Хелен, и ее дружка, и врачей, и вообще весь этот проклятый мир. И мать в том числе. В конце концов она его все-таки достала, и ему было некуда деваться от ее нотаций. Когда они приходили у нему вместе с отцом, то это было еще ничего, но сегодня утром отец лишь на минутку заглянул к нему в палату — «Ну как дела, сынок?» — после чего отправился на работу, оставив жену в больнице. Она уселась в кресло, стоявшее у кровати Барри, и устроилась в нем поудобнее с той обстоятельностью, с какой наседка забирается на свой насест, и после добрых двух часов ее успокаивающей болтовни ему уже хотелось застрелиться, отравиться, повеситься, лишь бы только не слышать больше ее голоса.

— Мы уже готовим твою комнату для того, чтобы ты мог вернуться домой, — не унималась она. — Я подумала, что нужно будет покрасить стены в салатовый цвет. Спокойный, хороший цвет, и глаз отдыхает, правда? А еще мы поставим туда переносной телевизор, радио и твой столик с пишущей машинкой. Завтра папа собирается съездить в университет за твоими вещами. Твой друг Лу пообещал все собрать и упаковать, так что когда ты вернешься домой, они уже будут ждать тебя там.

— Ты говоришь это так, как будто бы я возвращаюсь домой, чтобы поселиться там на веки вечные. — Барри попытался скрыть отчаяние, охватившее его при одной лишь мысли об этом. — Ничего подобного. Как только рана на животе заживет, я снова смогу есть твердую пищу и наберусь сил, я съеду от вас. К тому же я все еще надеюсь успеть побывать этим летом в Европе, хотя, полагаю, если эта поездка и состоится, то это будет уже в самом конце лета.

— Да, конечно, дорогой, — согласилась мать с какой-то странной ноткой в голосе. — И все же, пока ты будешь жить с нами, приятно все-таки будет находиться в уютной комнате среди привычных вещей, не так ли?

Она не стала протестовать против самой идеи предполагаемого путешествия в Европу и даже не вспомнила о своем предложении отправиться всей семьей на Восточное побережье. Подобное упущение казалось довольно странным и даже, более того, пугающими.

Кроме родителей к Барри не пускали других посетителей, и это его вполне устраивало. Визиты матери и без того отнимали у него много сил, так что у него не было никакого желания видеть у себя в палате толпы приятелей по общежитию и рыдающих девиц. Как однажды заметила противная маленькая медсестра, они и так завалили его цветами, что в больнице было уже в пору открывать цветочный магазин. Он живо представлял себе, как все его подружки — Дебби, Пам, двуличная Хелен и все остальные — ходят туда-сюда одним нескончаемым потоком, горестно заламывают руки, приносят ему книги и знакомятся друг с другом, стоя по разные стороны его кровати.

Даже Джулия прислала ему цветы с незатейливой запиской: «Поскорее выздоравливай. Мы все думаем о тебе». Кого она имела в виду под этим самым «мы» так и осталось для него загадкой — себя и Хелен, наверное, или Рея, или еще кого-нибудь. Ну и ладно. Плевать на них на всех.

— Эй, Барри? — Этот голос отозвался эхом его последней мысли, знакомый, но из тех, которые он не слышал уже очень давно. — Ты спишь?

От неожиданности Барри открыл глаза.

— Как ты сюда попал?

— По лестнице черного хода, — ответил Рей. — А потом просто прошел по коридору и вошел в дверь. На пути мне попалось несколько медсестер, но никто меня не остановил.

— Этого не может быть. Разве ты не знаешь, что ко мне не пускают посетителей?

— Знаю, конечно, и не исключено, что через минуту меня вышвырнут отсюда. Ну так как у тебя дела?

Поддавшись невольному любопытству, Барри всматривался в лицо молодого человека, стоявшего у его кровати. За те несколько месяцев, прошедших с момента их последней встречи, Рей сильно изменился. Теперь он казался выше ростом, шире в плечах и старше. Его кожу покрывал темный загар, а борода придавала волевое выражение его лицу, которое прежде казалось каким-то не вполне законченным, словно художник, писавший портрет никак не мог решить, что ему делать с ртом и подбородком. Зато теперь все встало на свои места, и это было лицо уже не мальчика, а молодого мужчины.

Знакомые глаза смотрели на него пристально и с состраданием.

— Просто замечательно, — саркастически ответил Барри. — Как видишь, каникулы у меня получились очень содержательные. А сам-то ты как?

Рей подошел поближе, продолжая глядеть на него с высоты своего роста. Чушь какая, подумал Барри. Раньше Рей никогда не смотрел на него вот так, сверху вниз. Это было исключительно его привилегией и макушку Рея он знал как свои пять пальцев.

— Правда, приятель, мне очень жаль, — сказал Рей. — Ужасно жаль, что такое случилось с тобой. Тебе, наверное, очень больно?

— Да уж, удовольствие ниже среднего, — отозвался Барри. — А ты чего пришел-то?

— Ну, просто хотел проведать. Все твои друзья регулярно названивают в больницу, но по телефону они ничего не говорят. Вчера я позвонил твоему отцу, хоть мне было очень неудобно докучать ему своими расспросами.

— И что же он тебе сказал? — спросил Барри.

— Что ты выкарабкался, что кризис миновал. Ты поправляешься, тебя навещают родственники. Ну и все такое.

— А про ноги мои он тебе ничего не говорил?

Барри заметил, что этот вопрос как будто смутил собеседника. Рей словно смутился.

— Нет.

— Врешь, — заявил Барри.

— И вовсе нет. Просто говорили мы с ним недолго. Он сказал, что ты поправишься, и все будет хорошо.

— Еще бы.

Ненавижу его, подумал Барри. Как же я его ненавижу — врет мне, опекает, словно дитя малое, стоит здесь на своих здоровых ногах и может в любой момент повернуться и выйти отсюда. Вот бы ему так, вот бы ему кто-нибудь прострелил брюхо, чтобы он тоже узнал на собственной шкуре, каково это валяться на земле в темноте и кричать, а тебя никто не слышит.

Вслух же он сказал:

— Ну и как тебе Калифорния?

— Да по-всякому. — Похоже, Рей был рад сменить тему разговора. — Там об этом как-то не думается. Конечно, хорошо когда ты просто живешь один, сам по себе, и никто тебя не донимает. Так привыкаешь сам о себе заботиться. Живешь в ладу с самим собой и никакие мысли в голову не лезут. Ты понимаешь, что я имею в виду?

— Какие еще мысли? — настороженно спросил Барри.

— Ну, например, о том, что такое хорошо и что такое плохо, о том, что такое ответственность, и что важнее. И тому подобное. Вообще-то, я хочу сказать…

— Я знаю, что ты хочешь сказать, — перебил его Барри. — Ты хочешь списать то, что случилось, целиком на меня. Угадал.

— Ничего я не собираюсь ни на кого списывать, — покачал головой Рей. — Просто мне кажется, что мы слишком поспешили. Для всех нас то происшествие оказалось очень сильным потрясением, и мы приняли решение, которого не стоило принимать, и я считаю, что теперь нам необходимо снова все хорошенько взвесить.

— Ну да, давай, взвешивай, — зло огрызнулся Барри. — Флаг тебе в руки. Но при этом все-таки не забывай, что ты не можешь нарушить клятву.

— Мы могли бы ее отменить.

— Только с общего согласия, а я, лично, возражаю.

— Послушай, Барри. — Рей подошел еще ближе к кровати и понизил голос. — Тут дело не только в моральной стороне вопроса; речь идет о нашей же собственной безопасности. Нас кто-то вычислил — уж не знаю, как, но это ему удалось — и вот теперь кто-то всадил тебе пулю в живот. Тебе повезло. Ты выжил. Но кто может поручиться, что он снова не попытается проделать тот же номер после того, как ты выйдешь отсюда?

— Когда я выйду отсюда, — сказал Барри, — то мне не будет страшен никакой придурок с пистолетом. Потому что я буду лежать бревном у себя дома, в своей «прелестной, уютной» комнатке с выкрашенными в зеленый цвет стенами, все подступы к дверям которой будет надежно охранять моя мать.

— Тогда подумай о нас. Подумай о Хелен.

— Сам думай о Хелен, если тебе так хочется; а с меня довольно. Кстати, если ты ее увидишь, то передай ей, чтобы перестала доставать моих предков своими дурацкими звонками. Таким, как ей грош цена в базарный день, а я по мелочам не размениваюсь.

— Барри, послушай…

— Нет, это ты послушай, — зловеще прошипел Барри. — Да, кто-то в меня стрелял, но это вовсе не означает, что это каким-то образом связано с тем случаем. Что было, то прошло. А это совсем другое.

— Откуда ты знаешь? — спросил Рей. — Ты что, видел того, кто это сделал?

— Нет, но я знаю, зачем он это сделал. Когда тем вечером я выходил из общежития, у меня в бумажнике лежало пятьдесят баксов. А когда меня привезли сюда, то при мне не нашли ничего, кроме горстки мелочи.

— Хочешь сказать, что это было ограбление? — недоверчиво воскликнул Рей.

— Конечно, а что же еще?

— А как же телефонный звонок? В газетах писали, что тем вечером, прежде, чем ты ушел из общежития, тебе кто-то позвонил по телефону. Кое-кто из ребят слышал, как ты с кем-то разговаривал и назначал встречу. Твой отец сказал, что это была Хелен. А Хелен говорит, что не звонила тебе.

— Это была не она, — ответил Барри. — А отцу я это сказал, чтобы просто отвязаться от него. Я не хотел усложнять все еще больше. Та девушка, с которой я разговаривал — ты бы ее видел, это же просто ураган! Вообще-то, мы с ней встречаемся уже довольно давно, просто я не хотел обижать Хелен, и поэтому ничего об этом не рассказывал.

— И эта девушка позвонила тебе и назначила встречу на спортплощадке? Но почему?

— Она не назначала мне встречи там, — возразил Барри. — Я пошел через спортплощадку, потому что это был кратчайший путь к стадиону. Мы должны были с ней встретиться там, чтобы посмотреть фейерверк, а потом поехать к ней домой. Но увы… я так и не дошел. Не повезло, понимаешь ли.

— Это правда? — спросил Рей. — Ты можешь поклясться, что это была именно эта твоя знакомая?

— Разумеется, и, если хочешь, можешь Хелен так и передать. Пусть привыкает смотреть правде в глаза. У меня полно девок. А Хелен всего лишь одна из них.

— Значит, это не имеет никакого отношения к убийству мальчишки Греггов?

— О чем я тебе и толкую. Ни малейшего. Ты хочешь заложить меня из-за мальчишки Греггов, но на самом деле ты лишь хочешь добить меня, пользуясь тем, что я не могу дать тебе сдачи. Запомни, Рей, если ты сделаешь это, я никогда тебя не прощу. Мы дали клятву.

— Ладно, — примирительно сказал Рей. — Ладно, приятель, не кипятись. Я вовсе не хотел тебя расстраивать.

— А чего ты ожидал, когда пришел сюда и начал доставать меня своими намеками? — Барри не на шутку разозлился. У него болела голова, а перед глазами все поплыло. — Слушай, ради Бога, уйди, а? Мне нельзя ни с кем видеться, и я… я очень плохо себя чувствую.

— Конечно. Извини. — Рей тронул его за плечо. — Мне действительно очень жаль. Поправляйся, ладно?

— Ага. Обязательно.

Барри устало закрыл глаза, и в темноте его опущенных век комната закружилась, словно карусель.

Проваливай отсюда, мысленно кричал он. Уходи, уходи, уходи! Топай своими здоровыми ногами и проваливай, Брут, Иуда, самый верный и преданный друг вместе со всеми своими новыми «разумными» идеями и предложениями отменить уговор. Проваливай отсюда и оставь меня, наконец, одного!

Ему очень хотелось увидеть, как вытянется лицо Хелен, когда Рей расскажет ей про телефонный звонок. «Это была девушка, — скажет он. — Оказывается, они встречаются уже довольно давно». Это будет ей хорошим уроком. Пусть знает, что ей не удалось его одурачить. Может, она и ходила на сторону, но и он тоже времени зря не терял.

А что, это вполне могло сойти за правду. Ведь ему иногда действительно звонили другие девушки. Например, Пам, Дебби, да и другие тоже… Так что одна из них вполне могла позвонить ему тем вечером и предложить встретиться у стадиона.

Или это могла быть Хелен. Ведь ее-то звонка он как раз и ожидал. Вот почему незнакомый голос совершенно сбил его с толку.

— Алло, Кокс слушает, — сказал он, и голос на другом конце провода — низкий, приглушенный, словно звонивший говорил сквозь носовой платок, спросил: — Барри?

— Алло? Кто это?

— Друг, — ответил голос. — Друг, которому кое-что известно, и который хочет поговорить с тобой об этом.

— О чем? — Барри знал, что он ведет себя, как идиот, но ничего другого ему просто не приходило в голову. — Вы о чем?

— Думаю, ты сам знаешь. Ведь прошлым летом кое-что случилось. — Настала пауза. — Кстати, я могу показать тебе одну картинку.

— Какую еще картинку? — спросил Барри, чувствуя, как у него внутри холодеет.

— Одну очень занятную картинку, на которой изображена машина. И велосипед. Вернее, лишь часть от велосипеда. Не желаешь взглянуть?

— Нет, — ответил Барри. — Не желаю.

— Что ж, тогда придется показать ее еще кому-нибудь, — невозмутимо продолжал голос в трубке. — Например, родителям того мальчика. Думаю, они не откажутся взглянуть.

— Ночью снимать нельзя. — Барри осекся, но было уже поздно. Он тут же понял, что выдал себя с потрохами и проклинал себя за подобную глупость. — Черт возьми, да кто вы такой?

— Тот, кто пользуется особой пленкой, — отвечал голос. — Это специальная пленка с высокой светочувствительностью, снимать на которую можно даже при свете фонарей. Хочу предложить тебе сделку. Я продам тебе фотографию и негатив, с которой она была отпечатана. А чтобы ты не сомневался, то можешь сам взглянуть. Я звоню из телефона-автомата, что неподалеку от твоего общежития. Так что я могу тебе ее показать.

— А как же. Таких пленок не бывает. — Однако, на деле он совершенно не был уверен в этом. Сам он никогда не интересовался фотографией и плохо разбирался в подобных вещах. — Поверю только когда сам увижу.

— Тогда давай встретимся через пять минут на спортплощадке. Под трибунами.

— Идет, — согласился Барри. — И лучше тебе не опаздывать. — Он положил трубку на рычаг и обернулся к дожидавшимся приятелям. — Все, можете звонить.

— Ну, ты даешь, — сказал один из них. — Если бы я разговаривал со своей телкой таким тоном, он бы меня застрелила!

Странно, думал Барри теперь, что он сказал тогда именно эту фразу, оказавшуюся пророческой. Крепко зажмурившись, он думал о том месте на кровати, где находились его ноги. «Они на месте», — сказал ему врач, и они действительно были там, где им и надлежало быть, ибо он видел их очертания под одеялом.

Вот ты, значит, какой, Рей Бронсон! Ему хотелось закричать во все горло. Ворвался сюда — пытался запугать меня — угрожал! Ведь ты пришел сюда лишь для того, чтобы поглазеть на меня, не так ли? Еще бы! Ты пришел получить информацию, нужную тебе для того, чтобы спасти свою собственную шкуру. И ты ее получил, но это оказалось совсем не то, что ты ожидал, не так ли? Что ж, может быть со временем ты и дойдешь до всего своим умом. Но только на меня не рассчитывай. Я не собираюсь тебе помогать. Я тебе ничем не обязан.

Так что сами шевелите мозгами — ты, Джулия и Хелен. Я дам вам достаточно пищи для размышлений, будет чем занять себя долгими вечерами. Что ж до меня, то я буду болтать в свое удовольствие с хорошенькими медсестрами, которые будут выносить из-под меня горшки и терпеть аудиенции собственной мамаши. И этих занятий мне хватит до конца жизни!

Мысли в голове перепутались, превращаясь в один огромный ком, рвавшийся наружу безмолвным криком, и в конце концов горячие слезы побежали по его щекам.