Ядерные материалы

СЕНЧУК

Домашний телефон Севастьянова был плотно, без пауз занят — видимо, произошла неполадка на линии.

Связавшись с Крохиным и взяв у него командировочные, вечером Сенчук уже привычно покатил в Питер, где вновь остановился у родственника жены.

Позвонив в порт, выяснил, что таможенный чиновник пребывает дома, отдыхая после суточного дежурства.

Купив бутылку водки, плоскую стеклянную фляжку с коньяком, огурцы и колбасу, Сенчук направился по адресу, каким снабдил его Крохин, получивший необходимые данные наверняка неправедными усилиями мафии, опекавшей аферу.

Лифт в старом доме не работал, и Сенчуку, чертыхаясь, пришлось подниматься пешком по длиннющей лестнице на шестой этаж.

Позвонил в квартиру.

Дверь, удерживаемая цепочкой, приоткрылась.

— Здравствуйте, — выдохнул он в образовавшуюся щель, различая в темной прихожей дородное женское лицо, химическую завивку и старомодные, с позолоченной перекладинкой-оправой очки, придававшие устремленному на него взору настороженную строгость.

Сквозь щелку дама подозрительно оглядела визитера, который отступил на шаг и снял шляпу, чтобы показать ей свою лысину. Этому фокусу его научил один знакомый комитетский опер, уверявший, что, отступая на шаг, внушаешь людям доверие, а Сенчуку думалось, что вид его лысины внушит доверия еще больше.

— Я к Севастьянову, — доложил Сенчук.

— А…

Дверь закрылась, цепочка звякнула, а затем дверь раскрылась вновь.

— Идите за мной, — сказала дама, направляясь в глубь квартиры каким-то длинным коридором с многочисленными дверьми — жилище, судя по всему, было коммунальным.

Стукнув в одну из дверей — двухстворчатую, в потеках облупившегося мебельного лака, крикнула:

— Лида, к вам!

На ее зов выглянула одетая в застиранный халат женщина — молодая, но уже непоправимо расплывшаяся. Темные волосы в беспорядке свисали вокруг ее бледного лица — усталого, но удивительно красивого, с тонкими, как на старинной камее, чертами.

— Я к Севастьянову, — повторно доложил Сенчук.

— Папа спит…

— Вот как? Тогда, может, я зайду попозже?

— Нет-нет, входите, я его разбужу…

Они прошли в просторную комнату, где на диване и в креслах валялось множество детской одежды — явно только после стирки и сушки. Дети, по всей видимости, ныне пребывали кто в школе, кто в яслях.

— Присаживайтесь. — Она кивнула ему на стул, стоящий возле круглого обеденного стола, покрытого клеенкой, где, среди кофейных луж и крошек, стояла не убранная с утра посуда; крошки попали даже в масло, лежавшее на чайном блюдце, и облепили его, как мухи. — Простите, здесь такой беспорядок, произнесла она смущенно.

— Я знаю, что значит вести хозяйство, когда в доме много детей, — сказал Сенчук. — По-моему, матери семейства все простительно. — Он засмеялся, и она ответила ему вымученной, но благодарной улыбкой.

— Мама в больнице, — пояснила виновато, — и отец пока переселился к нам.

— Кого там еще принесло? — раздался заспанный голос, и в комнату, одетый в драную майку и шелковые пижамные брюки, вошел, выставив вперед тугое пузо, мордастый всклокоченный Севастьянов. Брылья его небритых щек свисали бульдожьими складками. — О! — изумленно уставился на Сенчука. — Жора! Надо ж…

— И незваный гость хорош, когда он с гостинцем, — сказал Сенчук, выгружая из пакета снедь. — А ты чего-то заспался, старая перечница! Кто рано встает, тому бог дает, не забывай!

— Кто рано встает, тот рано помрет! — ответил хозяин, осматриваясь по сторонам. — Лидка, что за бардак в доме, неряха! Правильно от тебя муженек свинтил! Со стола хотя бы прибери, пока я умоюсь!

Он исчез в коммунальном коридоре, а Сенчук, вглядываясь в фото хозяйки дома — школьной, видимо, поры, где стройная миленькая девушка обнимала огромный букет ромашек, — недоумевал, как от такого индюка могла родиться прелестная колибри. Ныне, правда, потраченная житейскими неразберихами.

Вернувшись после умывания и бросив на спинку стула влажное полотенце, Севастьянов уселся за стол, куда молчаливая и покорная дочка уже ставила тарелки и рюмки.

— А вот теперь мы можем приняться за работу, — сказал он, потирая руки и воодушевленно глядя на бутылку «Столичной».

— Чего будешь на закуску? — спросил его Сенчук.

— Еда отнимает время у выпивки, — кратко ответил он.

— Но может быть, хотя бы сыру кусок?

— Тогда уж лучше коньяк, — сказал он, — им очень хорошо запивать водку.

— Папа! — укоризненно произнесла дочь.

— Молчи, неряха! Он знает мои шутки! Мы с ним уже двадцать лет как. Ну, давай, опер Жора!..

Выпили.

Тактичная дочь ушла на кухню, и, воспользовавшись отсутствием свидетеля, Сенчук вкратце объяснил приятелю суть дела.

— А чего в контейнере? — спросил тот, мигом посерьезнев. — Если наркота или изотопы, сразу говорю: на хрен! И не уговаривай! Я знаю, что ты можешь заморочить мозги даже и самому дьяволу!

— Это мне еще предстоит, — сказал Сенчук. — А с тобой я сейчас как на исповеди: неужто не знаю, что жить за счет государства куда как лучше, чем на государственный счет? И кой хрен всякую дрянь переправлять, если на ней так и так засыпешься? В ящике — цветные металлы. И от тебя одно требуется: поверхностный взор и закорючка в документе. За что и платят. Деньгами. Имеющими много степеней защиты от населения.

— Сколько?

— Пять тысяч.

— Десять!

— Тогда — пьем, закусываем и — разбежались, — снисходительно улыбнулся Сенчук. — Ты со своим аппетитом всю прибыль откусываешь!

— Ну шесть, ладно, — сказал Севастьянов. От выпитой водки широкое рябоватое лицо его зажглось смуглым румянцем.

— Грабь, — вздохнул Сенчук.

— Да деньги нужны — видишь, от дочери муж ушел, бабка моя в больнице, вздохнул собеседник. — А времена — ох лихие! За все золотом платим!

— И куратору отстегнуть надо… — поддакнул Сенчук.

— А?.. Ну и это имеет место, Жора, с тобой крутить не стану, да, стучу, как без того? По лезвию хожу, не тебе объяснять! Я с тобой почему дело имею? Потому что верю, что ты — честный человек! Если бы ты был нечестный и предложил бы сейчас мне хотя бы и миллион, я бы рассмеялся тебе в лицо! Поверь мне, старой черепахе!

— Старому змию, — поправил его Сенчук.

— Да, — горестно сказал собеседник, — так или иначе, но я пресмыкаюсь перед тобой, поскольку все-таки, когда опустеет бутылка, надеюсь, ты набросишь еще жалкую тысчонку, войдешь в положение моей несчастной семьи!.. Я никогда не был жаден, но даже такому тупому, честному, доброму идиоту вроде меня понятно, что со своими дружками ты заработаешь на этом ящике — ого-го!.. Прости, конечно, меня за мою откровенность, которая мне всегда так вредила…

— Ее у тебя не отнимешь! — крякнул Сенчук. — Чего нет, того нет!

Прибыв из Питера следующим днем в Москву, Сенчук незамедлительно позвонил Крохину.

— Ну?! — нетерпеливо вопросил тот.

— В двадцать пять тысяч уложимся! — поведал Сенчук радостным голосом — и обмер в ожидании ответа.

— Меня эта цифра не пугает, — последовал надменный ответ никчемного прихвостня. — Но пусть она будет, во-первых, окончательной, а во-вторых… задний ход обойдется уже куда как дороже… Вы понимаете, кому именно обойдется?

— Маневр на заднем ходу — штука тонкая, — подтвердил Сенчук. — Но за себя я могу поручиться, что, как канатоходец, с намеченного пути не сверну!

«А сталь в голос не добавляй, милок, — прибавил мысленное напутствие собеседнику. — Поперхнешься не своей арией! Вот так, Вова! Глупый мавр, делающий свое дело и, похоже, не представляющий, какая среди таких мавров наблюдается стремительная текучесть кадров…»