Ядовитая боярыня

Глава 12 Мореплаватсль Стэнли Кроуфилд

Когда лондонские купцы снаряжали корабль для мореплавателя Ричарда Ченслера, другой моряк, Стэнли Кроуфилд, наблюдал за этим не без интереса. Ченслер намеревался открыть дорогу с северо-запада Европы на Дальний Восток, и ему неизбежно предстояло проходить водами, которые Кроуфилд хорошо знал.

Стэнли несколько раз бывал в Новгороде, у него остались там друзья — в том числе штурман Бражников и корабельщик Флор Олсуфьич, старый соперник и приятель. Экспедиция Ченслера, если она увенчается успехом, принесет немалые барыши.

Кроуфилд решил, в свою очередь, добраться до Новгорода — накопились дела и новости, но главное, был товар: табак и чай.

В Англии между тем происходили важные события. Король Генрих VIII, натура широкая, властная, скончался. Как это нередко случается, король, долго сидевший на троне, многократно женатый, мощный политик, практически не оставил после себя наследников. (Спустя много лет точно такая же участь ожидает и наследие Иоанна Грозного!).

После Генриха страной правил Эдуард — почти ребенок, к тому же неизлечимо больной туберкулезом.

Король-дитя полностью находился в руках герцога Нортумберленда, лорда-управляющего двора и маршала Англии.

Нортумберленд был ревностным протестантом. В период его регентства при юном Эдуарде реформа церкви в Англии наконец была завершена. Если покойный король Генрих VIII провозгласил себя главной Церкви, то его слабосильный сын утвердил новый «Символ веры» и «Книгу общих молитв».

Отныне эти произведения определяли основы англиканской веры и легли в основание англиканской церковной службы. Вообще, чувствуя, что дни его сочтены, больной ребенок с головой погрузился в религиозную жизнь и дела церкви. Туберкулез пожирал его легкие, его кости начинали гнить, а ногти отслаивались с больных пальцев…

Несчастный подросток, умирая, все волновался: не окажется ли реформированная религия Англии в опасности после его смерти? Ведь на престол претендовала старшая из оставшихся в живых дочерей покойного Генриха — Мария. А Мария была ревностной католичкой…

Нортумберленд также был озабочен проблемой престолонаследия. Он не сомневался в том, что Мария Тюдор, сделавшись королевой, немедленно лишит его самого головы.

Шестого июля 1553 года, в разгар небывалой бури, погрузившей Лондон во тьму, молодой король умер. Стэнли Кроуфилд, естественно, не знал об этом, когда вместе с матросами находился в порту, спасая свой корабль — «Екатерину». Ураганный ветер носился среди судов, заставляя их биться бортами о причальную стенку и угрожая переломать их «ребра». Ветер свистел и завывал среди снастей и мачт. Несколько человек упали в воду, и их раздавило беспокойными бортами. Один корабль сорвался с якоря. Канаты натягивались и грозили лопнуть или перетереться.

Вокруг царила тьма, люди не слышали голосов друг друга. Кроуфилд орал, но не разбирал собственных слов. Кто-то сунул ему в руки бутыль с ромом; Кроуфилд глотнул, чтобы не замерзнуть, и передал бутыль другому — невидимому в темноте, за хлещущими струями ливня.

Последствия урагана были страшны, и работы по расчистке гавани и починке кораблей хватило на несколько недель. На сердце лежала тяжесть, и только спустя три дня протектор объявил о смерти молодого короля. Тогда лишь Кроуфилд понял, что предчувствие этой безвременной смерти охватило всех, кто видел жуткую бурю.

Нортумберленд вызвал в столицу обеих принцесс, старшую дочь Генриха католичку Марию и младшую — протестантку Елизавету. Но обе они были достойными отпрысками своего дальновидного родителя и не без оснований предположили, что Нортумберленд собирается взять их под стражу и тем самым обезопасить себя. Мария бежала на север, в Норфолк, где у нее было много сторонников среди католиков. Елизавета предусмотрительно осталась там, где была, — в Хэтфилде.

Девятого июля Нортумберленд пригласил в Лондон своего сына, Гилдфорда Дадли, и его жену, леди Джейн Грей. Тогда открылась еще одна успешная интрига, затеянная герцогом Нортумберлендом. Умирающий король Эдуард оставил завещание. И, согласно этому завещанию, королевская корона Англии переходила не его сестрам, но его кузине леди Джейн и ее супругу, Гилдфорду Дадли. Великодушный герцог Нортумберленд согласился довольствоваться ролью отца принца-консорта.

Ни Джейн Грей, ни ее муж, молодой повеса и кутила, не желали трона и власти. Да и сам этот брак был устроен против их воли.

Но герцог Нортумберленд воспринимал этих детей как свои пешки. Вокруг английского трона находилось тогда несколько совсем юных людей: Эдуард, Джейн, Гилдфорд… и рыжеволосая дочь Анны Болейн, принцесса Елизавета. Лорд-протектор вообразил себя самым хитрым и самым умным. Он решал судьбы девушек и юношей в соответствии с собственными замыслами.

И просчитался!

Гилдфорд и Джейн взошли на трон через несколько дней после смерти Эдуарда. Джейн плакала и боялась.

Боялась она не без оснований. Католичка Мария подняла королевские штандарты над замком Фрэмлингем. Она не намеревалась отдавать корону, принадлежащую ей по праву. Нортумберленд покинул Лондон и двинулся с войсками на север, чтобы захватить Марию. Тем временем совет уже провозгласил старшую дочь Генриха законной королевой, и герцог понял, что проиграл.

Честолюбивый лорд-протектор был казнен.

Свою ни в чем не повинную кузину, шестнадцатилетнюю Джейн Грэй, царствовавшую всего двенадцать дней, Мария Тюдор пощадила, понимая, что та была марионеткой в руках протектора.

Кроуфилд поднял паруса и вышел в море вскоре после отбытия Ченслера. На троне Англии сидела Мария Тюдор, которую назовут Марией Католичкой и Марией Кровавой. Коронационные торжества еще не состоялись — они были намечены на октябрь.

Рыжеволосый и белокожий, Стэнли Кроуфилд прятался от ярких лучей солнца, многократно усиленных гладью вод, под широкополой шляпой. И все равно нос у него обгорел и выделялся на лице, как обрубок моркови.

Впрочем, Кроуфилд относился к этому с похвальным безразличием. Он невозмутимо пыхал трубкой и размышлял о разных важных вещах, которые прохаживались у него в голове, точно лорды на прогулке, время от времени останавливаясь и приветствуя друг друга церемонными поклонами.

Думал он, например, о Марии Тюдор. Эта женщина, уже не очень молодая, заняла трон Англии, конечно, по праву. Но она католичка. Все нововведения в строй английской церкви будут ею уничтожены. Вместе с нововведениями погибнут люди. Много людей — Мария не потерпит протестантов ни в своем окружении, ни на сколько-нибудь значительных должностях. Естественно, это вызовет недовольство…

Нет уж. Лучше спокойно себе выйти в море и заниматься торговыми делами. Русские, конечно, тоже недолюбливают «лютеров», как у них именуются протестанты, но, по крайней мере, не сажают их на кол и не вешают. Они слишком заняты тем, чтобы вешать друг друга — причем, из-за религиозных и экономических разногласий куда менее болезненных.

Такова загадочная русская натура, попыхивая трубкой, делал вывод Стэнли Кроуфилд.

Как всякий моряк, он был немного философом и тяготел к обобщениям. Когда же речь заходила о чем-нибудь более конкретном, Кроуфилд тотчас из скептика превращался в романтика.

Конкретным был, например, его друг Флор из Новгорода. О, с Флором никогда не бывает скучно! Флор — как говорят русские — затейник. Кроуфилд собирался рассказать ему о затее Ченслера — пробраться на Дальний Восток. Торговля оживится еще больше, в чем нет сомнения. Вопрос в том, насколько русские это потерпят и насколько они сочтут выгоду обоюдной.

Да, странный народ, снова перешел к абстрактным обобщениям Кроуфилд, иногда отказывается от собственной выгоды, если усматривает в этом нечто «непотребное», а иногда, напротив, очертя голову бросается в рискованные авантюры — и прогорает. Но, в конце концов, Россия все равно остается богатой державой. Парадокс больших пространств. У людей, которые не видят из окна дома на окраине столицы границу собственного королевства, совершенно по-другому устроена голова. Для них «три дня пути» — это близко.

Размышления Кроуфилда прервал громкий крик: «Человек за бортом!»

Кроуфилд повернулся в ту сторону, куда указывал дозорный. Действительно, в волнах, среди ослепительных вспышек раздробленных солнечных лучей, покачивался предмет странных очертаний. Каким образом в нем был опознан человек, Кроуфилд не понял, однако допытываться не стал.

На воду спустили шлюпку, несколько человек во главе с самим Кроуфилдом направились к потерпевшему крушение. Глазам их предстало довольно странное зрелище: на старой просмоленной бочке, в которой еще что-то звонко плескало, распростерся человек лет сорока. Он был без сознания и, когда его перевернули и ухватили, чтобы втащить на борт, хрипло застонал, но в себя не пришел.

Его уложили и поднесли к губам флягу с водой. Несколько мгновений незнакомец оставался неподвижным, затем его губы распознали флягу, ожили и энергично зачмокали. Из горла вырвалось странное булькание. Кроуфилд рассматривал лицо выловленного из воды человека с некоторым сомнением.

Судя по одежде, это был простой матрос. Остроносый, с маленькими глазками, с редкими прямыми волосами, беспорядочно начавшими седеть, чужак производил впечатление довольно неприятное. Впрочем, Кроуфилд решил не судить о спасенном, пока тот сам как-нибудь не проявит себя. Предварительное мнение капитан оставил при себе.

Оказавшись на палубе, незнакомец некоторое время просто лежал, распростертый на досках. Потом он вдруг очнулся, подобрал под себя костлявые руки и ноги и быстро, как жук, пополз на четвереньках. Возле мачты он уселся, прижавшись к ней спиной, задрал голову и увидел Кроуфилда.

— Вижу, вы очнулись, — невозмутимо молвил Стэнли Кроуфилд. — Буду очень признателен вам, если вы назовете свое имя и расскажете обстоятельства вашего падения за борт. Возможно, остались еще потерпевшие крушение, которые нуждаются в помощи.

Незнакомец несколько раз резко тряхнул головой.

— Клянусь бочкой, никого! За борт упал я один, и они еще ответят за это!

— Имя, — деликатно напомнил Кроуфилд и вытряхнул трубку.

— Что? А? — Незнакомец дернулся, как на шарнирах, потом поскреб голову. — А, имя… — Он вдруг успокоился. — Питер ван Хехст, но это вам ничего не скажет…

— Кроме вашего имени, — в третий раз сказал Кроуфилд.

— Ну да, — согласился чужак. — Ну так я его назвал. Питер ван Хехст. Я голландец. И добрый протестант. Надеюсь, вы тоже, потому что в Англии сейчас такая чертовщина творится… Вы ведь англичанин, а? — Он растянул рот от уха до уха и громко, но невесело рассмеялся. — Теперь Англия заодно с Испанией. Ну, будет нам, протестантам! Клянусь китом, эта Католичка нам еще покажет!

— Не вполне понимаю, чему вы радуетесь, — заметил Кроуфилд.

— А я вовсе не радуюсь, — сказал Питер ван Хехст. — Я был матросом, как вы уже сами изволили заметить. — Он провел рукой по своей одежде и вдруг помрачнел: — А нельзя ли мне выпить и поесть, господин англичанин? Я вам все расскажу, все как было, и вы уж решите, какую выгоду из этого всего извлечь… А выгода есть! — Он опять невесело расхохотался.

Кроуфилд позвал боцмана, чтобы тот помог ему подняться и распорядился накормить. «Когда он будет готов, проводите его ко мне», — велел англичанин, И удалился, на ходу копаясь в кисете, чтобы заново набить свою трубку.

Питер ван Хехст появился на пороге капитанской каюты гораздо более бодрый, чем был прежде. Он топотал босыми ногами так, словно на них красовались сапоги, а рубаха в потеках соли высохла и топорщилась на плечах.

Но волосы Питера были приглажены, нос порозовел и глазки поблескивали.

— Прошу, — сказал капитан, откидываясь на спинку большого кресла.

Питер вошел и притворил за собой дверь.

— Сперва историю вашего падения за борт, — распорядился Кроуфилд.

— Я скажу чистую правду, хотя прозвучит она до крайности нелепо, — предупредил Питер.

— Обещаю выслушать вас с полным доверием, — сказал Кроуфилд.

История, поведанная Питером, выглядела действительно более чем странной. Точнее, это была одна из тех историй, что случаются на море, если экипаж недисциплинирован, плавание скучное, а выгода неочевидна.

Корабль, на который нанялся матросом Питер, вышел из Брюгге за полмесяца до того, как Кроуфилд покинул лондонскую гавань. Он назывался «Горация», если это кого-то интересует, и был под завязку нагружен интересным грузом. Матросам не сообщали, что именно находится в больших бочках. Строились разные предположения.

Поначалу плавание проходило относительно спокойно. Капитан, англичанин по происхождению, Генри Финч, держал своих людей в узе. Погода благоприятствовала путешествию, работы на судне было немного. У моряков, к несчастью, появилось свободное время…

Команда, собранная, как говорят русские, с бору по сосенке, из самого разномастного народа, не отличалась единством. То и дело между людьми вспыхивали ссоры. Заводилой во всех этих делах был некий голландец Гейдегер. «Клянусь задницей акулы, — уверял Питер ван Хехст, — если бы не этот висельник Гейдегер, ничего дурного на корабле бы не случилось!»

Этот голландец представлял собой полную противоположность земляку и то и дело задирал его. Говорили об Испании и протестантизме, о борьбе Голландии за независимость.

Питер ван Хехст в простоте высказывался за то, чтобы избавиться наконец от испанского владычества. «Положим, Испания владеет колониями за океаном. Какими-то маврами или кто они, — говорил Питер, — но мы-то тут при чем?»

Гейдегер ярился и утверждал, что протестантизм непременно погубит Голландию и сделает ее нудным монастырем, где все только и будут, что работать да молиться, одна радость останется у народа — читать Библию на голландском языке. «Если у них, — подчеркивал Гейдегер, напирая на слово „них“, под которым подразумевал протестантов, — нет святых изображений, то искусство скоро захиреет… Будут везде висеть одни кресты. А Божий мир останется без поклонения!»

Питер ван Хехст именовал его «папистом» и лез драться.

Кое-кто из экипажа был на стороне Гейдегера — преимущественно убежденные католики, а также просто любители выпить, закусить и завести у себя в сундучке изображение обнаженной красавицы, сработанное на постоялом дворе мастером вывесок.

Закончились эти стычки и перепалки самым плачевным для Питера ван Хехста образом.

— Как я уже говорил, — излагал Питер, спокойно буравя капитана глазами, — у меня на корабле имелись завистники. Кое-кто из них, полагаю, даже клеветал на меня капитану Финчу. Что ж, такое случается! Особенно если ветер попутный, работы немного и никаких трудностей не предвидится. Равно и выгоды, господин капитан, прошу это также учесть.

О том, какой груз везет «Горация», спорили, поскольку команда подозревала, что ее обманывают. Капитан Финч объявил, что везет вино в бочках.

Отлично. Вино. Но вот какой странный обычай он завел на корабле: сразу после того, как темнело, объявлялся отбой, причем морякам запрещалось играть в карты при зажженных светильниках. Никакого огня в каютах и кубрике! Только дневной свет. Если случится капитану по надобности сверить курс по карте в темное время суток, он выходил с картой и лампой на палубу.

Что на это сказать? Разве вино требует таких предосторожностей, а?

— Порох, — выговорил Стэнли Кроуфилд и внимательно посмотрел на своего собеседника.

— Точно! Вы — истинный кашалот, господин капитан, ежели сразу это угадали! — восхитился Питер ван Хехст.

Кроуфилд видел, что голландец безбожно льстит ему, и усмехнулся. Ничуть не смущаясь, разоблаченный льстец продолжал:

— Итак, я высказал предположение, что капитан везет порох. Спрашивается, не перепутал ли он что-нибудь насчет порта назначения? По поводу содержимого бочек он уже ввел нас в заблуждение — так не стоит ли уточнить, куда именно мы идем? — Так я рассуждал.

Видите ли, на этом корабле, битком набитом католиками и испанскими прихвостнями, мне совершенно не нравилось. Положим, объявлено, что едем в Новгород, а на полпути окажется, что истинная цель назначения — какой-нибудь рабский берег Нового Света… Разве можно доверять подобным людям?

Слово за слово — вышла ссора, господин капитан. Мы подрались, и Гейдегер выбросил меня за борт…

— А бочка, на которой вы плыли? — напомнил Кроуфилд. — Откуда взялась бочка? Она ведь спасла вам жизнь!

— Я отвечу на все эти вопросы в их последовательности и никак иначе! — объявил Питер ван Хехст и поклонился в полном соответствии со своими представлениями об изяществе. — Итак, бочка! Она стояла на палубе, и там была питьевая вода. Откуда она взялась в море? Неужели для того, чтобы спасти мне жизнь?

Нет и еще раз нет! Когда я упал за борт и стал кричать и звать на помощь, проклятые паписты хохотали… Я говорил, что там было несколько дружков Гейдегера и все они подзуживали его убить меня? Ну так они там были! Они закричали: «Добьем глупого лютера!» и схватили эту бочку…

Клянусь матерью кита, они подняли ее, не думая о запасах питьевой воды, что в ней еще оставались, и швырнули с палубы с таким расчетом, чтобы размозжить мне голову! Только милость Божья меня и спасла — они промахнулись, и тогда Господь, к которому я воззвал, подобно Ионе, превратил орудие моего убийства в орудие моего спасения.

Я доплыл до бочки, забрался на нее и стал ждать, когда Господу будет угодно продлить свои милости и послать мне ваш корабль…

— Звучит достаточно нелепо, чтобы оказаться правдой, — решил англичанин и выпустил несколько колечек дыма из своей трубки. — Удобно ли тебя устроили, Питер?

— Вполне! — горячо объявил Питер ван Хехст.

— Теперь уточни кое-какие вещи, — продолжал Стэнли Кроуфилд. — Твой корабль назывался «Горация», порт приписки Брюгге?

— Именно! — ответил Питер и ударил себя в грудь костлявым кулаком.

— Капитан Финч — он одновременно и владелец корабля?

— Нет, господин капитан, Финч — просто капитан, а владеет кораблем…

Питер задумался, повращал глазами и покачал головой.

— Забыл его имя. Или даже не знал никогда. Но он — торговец из Брюгге, и это ясно, как Божий день.

— Куда идет «Горация»?

Ван Хехст скроил физиономию, выражавшую крайнее отвращение.

— Капитан Финч уверял, что в Новгород, но я поостерегся ему верить…

— И оказался за бортом! — напомнил Кроуфилд. — Предположим, «Горация» действительно везет в Новгород груз пороха. Теперь спрашивается, для каких целей? Если порох предназначается для русского государя, то какую войну начинает царь Иоанн? — Кроуфилд сморщился, задумавшись.

Затем он вспомнил, что Питер ван Хехст, персона совершенно ему не знакомая и, честно признать, весьма и весьма подозрительная, все еще топчется в капитанской каюте и упражняется в легких полупоклонах. Стэнли Кроуфилд махнул рукой спасенному из вод матросу:

— Ступай, братец. Останешься пока здесь. Только не затевай религиозных споров и не трогай католиков и Испанию. У Англии сейчас будут весьма и весьма дружественные отношения с Испанией, и мне бы не хотелось проявлять свой патриотизм и верность трону, возвращая тебя той стихии, откуда тебя только что извлекли.