Ядовитая боярыня

Глава 15 Пороховая мина

Назар Колупаев глядел на Флора мутно, как будто приказной дьяк несколько дней кряду непрерывно пил. Не прибавляло приветливости и общество, в котором явился к нему «медвежонок»: длинный ливонец да рыжий англичанин.

Флор в отчаянии сказал:

— Назар, я на колени встану и буду прилюдно рожу себе царапать, как опозоренный баскак, если не скажешь: кто устраивает охоту для царя и где…

Назар молчал, тяжело ворочались в его голове сразу несколько громоздких мыслей. Сказать? Не сказать? Уж не участвует ли Флор в заговоре? А о существовании некоего заговора против Иоанна Васильевича Назар чуял тем особым обостренным чутьем, коим должны обладать государственные мужи средней и мелкой руки…

Наконец Колупаев выговорил:

— Знаешь что, Флор, я тебе скажу, но с того мгновения глаз с тебя не спущу.

— Согласен, — быстро просветлел Флор.

И Назар Колупаев, приказной дьяк, произнес:

— Авдотья, вдова Туренина — вот кто! У нее остались хорошие охотничьи угодья после мужа и домик отличный. Там и будет отдыхать Иоанн Васильевич после того, как загонят для него кабана, и потешится его русское сердце охотой!

И глянул на иноземных спутников Флора. Те отреагировали по-разному: ливонец осклабился, показал свои лошадиные зубы и чуть сморщил длинный нос, а англичанин вынул изо рта трубку и молвил:

— О, это роскошно!

Флор метнулся к Колупаеву, схватил его за руки.

— Глаз с меня, говоришь, спускать не будешь? Вот и хорошо! И еще стрельцов мне дай, Назар!

— На что тебе стрельцы? Вот полоумный! Что ты затеваешь, Флор Олсуфьич? — Колупаев отбивался, как мог, но получалось у него плохо, Флор так и впился, точно клещ.

— Я затеваю? — Флор обернулся к своим спутникам за помощью. — Да скажите ему! Покажите ему этого… Роба! Хотя он еще один иностранец…

— Дело в том, — заговорил Кроуфилд, — что нам стали известны некоторые обстоятельства. Мы лично… О, это очень ужасно!

И он замолчал, обдумывая, что сказать дальше.

— Порох, Назар, — прямо вымолвил Флор. — Туренина купила несколько бочек контрабандного пороха, а всю команду корабля, который доставил ей товар, отравила.

— Этого не может быть! — выпалил Назар и покраснел так, словно его застали голым с непотребной девкой. Багровая краска залила всю его широкую мясистую физиономию, а глаза странно потемнели. — Как это — отравила всю команду? Где?

— Под Новгородом, — пояснил Кроуфилд и сделал неопределенный жест рукой, в которой держал трубку. Дым описал причудливую кривую, задрожал и растворился в воздухе. — О, это очень кошмарно! Мы там побывали. У нас есть живой матрос. Он видел.

— Какой живой матрос? — застонал Колупаев. — Что он видел? Глупый басурман! Зачем ты путаешь меня?

Стало тихо. Было слышно, как Назар скрежещет зубами. Даже на ливонца это произвело некоторое впечатление. Но только не на Кроуфилда. Совершенно невозмутимо он проговорил:

— О, тут нет никакой путаницы! Товар привезли контрабандой. Туренина прислала отравителя и забрала товар. Из всей команды один жив. Он — здесь. Он может, возможно, если сумеет, давать показания.

И, чрезвычайно довольный столь логичной речью, англичанин сунул трубку в рот и затянулся.

Колупаев посмотрел на него с ненавистью.

— Звать матроса? — осведомился Флор. И умоляюще сложил руки: — Поверь мне на слово, Назар! Поверь, и я помогу тебе выкрутиться из истории с Глебовым.

Назар напрягся всем своим могучим телом.

— Что ты хочешь сказать?

— То, что ты и сам знаешь. Туренина оболгала Глебова, ты казнил невиновного.

— Убью! — заревел Колупаев и вскочил, размахивая кулаками. — Убью!

— Это нелогично, — подал голос англичанин, но тут же странно пискнул и выскочил вон, ибо Колупаев явно вознамерился свернуть дерзкому басурману шею.

Ливонец принял холодный вид и удалился сам, отчаянно изображая, что делает это по собственной воле и в тот самый момент, когда счел нужным.

— Поверь! — крикнул Флор, выскакивая из приказа. Кружка, пущенная ему в голову, разбилась о вовремя захлопнутую дверь.

— Тяжелый человек, — фыркнул Флор, когда они оказались в относительной безопасности от колупаевского гнева.

Матрос, ожидавший их в некотором отдалении, уныло поглядывал на своих спасителей. Он слышал, как в приказе ревели и топали ногами, донесся до его ушей и гром разбитой кружки, так что Роб вполне справедливо предположил наличие начальственной грозы. Он ожидал, что это не улучшит настроения его новым знакомцам, однако, к его удивлению, все происходило ровно наоборот.

Флор даже улыбался и потирал руки.

— Теперь — домой, — объявил он. — Я хочу собрать наших и отправиться в охотничий домик Турениной. Уверен, там мы найдем все доказательства заговора и уничтожим пороховую мину.

— А стрельцы? — спросил ливонец.

— Ха! — Флор фыркнул. — Назар мне поверил. Он явится туда сам, вот увидишь, с подкреплением. Но пускать дело на самотек я тоже не хочу, так что и сам приду… Если Бог даст, встретимся с Назаром на месте. А если не даст — избавим государя от опасности и без Назара.

— Лично я направляюсь в гостиницу, — сказал ливонец. — Я только что вспомнил о том, что мне необходимо составить несколько писем и прочитать мой молитвенник. Я совершенно пренебрег делами и правилами моего ордена. Честь имею!

И он, вежливо поклонившись, зашагал прочь по улице. Флор проводил его глазами и покачал головой.

— Хитрый гусь! Пошел строчить донесения своему магистру…

— Может быть, это не вполне благоприятно? — осведомился Кроуфилд.

— Да нет, — Флор вздохнул. — Он по-своему честный человек. Идем, Стэнли. Очень много дел. Я бы не стал доверять спасение царя одному только Колупаеву. Он рассержен, испуган и может изрядно наломать дров.

— О, наломать дров! — почему-то развеселился Кроуфилд. — Дрова чрезвычайно важны во время пикника!

Связанный Пафнутий лежал на постели и глядел в потолок. Сиделец рядом с ним был теперь другой — Харузин ушел отдыхать, измученный близким присутствием безумия и какой-то особенно тяжкой атмосферой, которую распространяют скорбящие наркоманы, и у ложа Пафнутия остался Лавр. Он тянул четки и негромко пел:

Неожиданно Лавру показалось, что он слышит второй голос, повторявший не в лад, но очень тихо и скорбно:

— Мною грешным, недостойным не возгнушайся…

Лавр остановился, замолчал. Голос тоже смолк.

— Пафнутий, — позвал Лавр.

Безумец шевельнул глазами, двинул губами.

— Ты меня слышишь? — спросил Лавр.

— Развяжи меня… — пробормотал Пафнутий.

— Опасаюсь я, — ответил Лавр. — Как бы не пришлось снова с тобой драться… Еле совладали, такой ты бык здоровенный оказался…

— Это зелье проклятое так действует… — шепнул Пафнутий. — Сейчас прошло. Я как новорожденный телок — еле лежу, а уж рукой и вовсе пошевелить не могу. Развяжи меня, Лавр.

— Ты помнишь, стало быть, кто я такой? — удивился Лавр. — И имя свое помнишь?

— Да…

— В прошлые разы ты ничего не помнил, Пафнутий. Или ты притворялся?

— Я не притворялся… — Слезы потекли по бледным щекам Пафнутия, слабенькие и жиденькие. Лавр глядел на них и не верил им.

— Твоя хозяйка — госпожа Туренина, не так ли? — спросил Лавр.

Пафнутий кивнул, глотая слезы. И добавил:

— Она всех подле себя держит, не так, так эдак… И полюбовников, и прислужниц, и работных людей… Ее все боятся, а иные жить без ее зелья не могут.

— Так и Харузин говорил, — задумчиво молвил Лавр. — Видать, расплодились впоследствии эти Туренины… Надо бы это зловредное племя под корень извести. Согласен ты со мной?

— Я, Лаврушка, сейчас на все согласен, — пробормотал Пафнутий. — Развяжи меня… Больно.

— Терпи, — сказал Лавр. — Я здесь один. Развяжу тебя — после не поймаю, а ты человек опасный. Что у тебя на сердце?

— Ничего…

Но Лаврентий недаром был «медвежонком», выросшим среди разбойников, — он хорошо видел, когда у человека на сердце прячется какая-то тайна.

— Лучше скажи мне сейчас, — пригрозил Лавр, — иначе тебе будет очень больно, Пафнутий. Ты предать нас хочешь.

— Нет! — вскрикнул Пафнутий тоненько и зарыдал, как женщина, в голос.

Лаврентий отвернулся от него и снова начал петь. Тогда Пафнутий прошептал еле слышно:

— Туренина хочет, чтобы я отравил царя.

Лавр сделал вид, что не слышит. Он продолжал выводить слова своей молитвенной песни:

Пафнутий повторил, чуть громче:

— Авдотья дала мне яд, чтобы я отравил царя!

Лавр замолчал и быстро повернулся к связанному, взял его за руки, нежно и одновременно сильно стиснул:

— Ты уверен?

— Да, Лаврентий, в этом я уверен…

— Фиал при тебе?

— На груди. Вы не нашли его, когда меня хватали.

— Это потому, что мы тебя не обыскивали, — сердито пояснил Лавр. — Вот единственная причина. Поверь мне, Пафнутий, если бы я решил тебя обыскать, то нашел бы что угодно, даже маковое зерно у тебя за щекой!

Пафнутий тяжело вздохнул, полотенца, туго стягивающие его грудь, впились в тело, и под рубахой обрисовались очертания крохотного пузатого сосудика.

Лавр осторожно извлек в прореху ладанку с зашитым в нее фиалом. Разрезал шнурок и завладел сосудом. Там действительно плескалась какая-то жидкость — всего несколько капель.

— Осторожней, — шепнул Пафнутий, — это страшный яд, клянусь тебе!

— Он убивает? — спросил Лавр. — Или вызывает безумие?

— Безумие… Спаси меня, брат Лаврентий! — Пафнутий забился, пренебрегая болью, которую доставляли ему путы при их натяжении, зарыдал, затрясся. Глядеть на него было страшно и жалко.

— Лежи! — сказал Лавр. — Я к тебе опять Харузина пришлю. Он будет читать Псалтирь, а ты лежи да слушай, понял? Ни слова ему не говори, иначе я отрежу тебе язык!

— Ты? — Пафнутий так удивился, что даже плакать перестал.

— Мой отец — разбойник! — напомнил Лавр. — Если понадобится, я забуду о жалости. И не жди, что Харузин снимет твои путы прежде, чем придет Флор и позволит освободить тебя. Харузин — человек боязливый. Он тебя опасается, потому что еще прежде ему доводилось видеть таких, как ты.

И с этим Лаврентий вышел, а вскоре явился Харузин, кислый и недовольный, уселся подальше от постели и принялся монотонно читать Псалтирь. «Сделали из меня какого-то Хому Брута, — думал он, бормоча церковнославянские слова. — Неровен час этот дурак со своей постелью поднимется над полом и летать начнет… Круг надо было очертить, что ли…» Но затем ему в голову пришла спасительная мысль: кровать-то тяжелая, в пол врощена, вряд ли она поднимется. Да и летать тут негде, зацепится углами.

И вот такое простое, даже примитивное соображение совершенно успокоило Харузина. Он продолжал читать, а бес в душе Пафнутия присмирел и не давал о себе знать.

Пафнутий слушал, моргал, вздыхал, но молчал. И минуты текли медленно, чинно — в ожидании Флора Олсуфьича.

Флор ворвался в дом вместе с англичанином и каким-то несчастным оборванным иностранцем, к тому же заляпанным грязью и кровищей. Иностранца, не говоря худого слова, отправили мыться в лохани на дворе и переодеваться в пристойное платье. Флор плюхнулся на скамью под образа и принялся стонать и охать на все лады.

— Устал! — объяснил он Вершкову. — Однако дело не ждет — сейчас едем в имение Турениной. Помнишь, Недельку заманили туда? Там охотничий домик имеется, и Авдотье поручили устроить охоту для царя. По пути объясню. Собирайся! Где Лавр?

Брат пришел, сел рядом. Флор сразу углядел, что у того озабоченный вид.

— Что еще? — спросил он и вдруг подскочил: — С Натальей?..

— При чем тут Наталья? — удивился Лавр и вдруг засмеялся. — Все о зазнобе беспокоишься? Нет, она сейчас вышиванием увлекается. Ей Настасьюшка показывает, как жемчугом шить. Сидят рядком, молча, точно две голубицы, и трудятся.

Кроткая, отзывчивая, смиренная Настасья вызывала у Гвэрлум самые нежные чувства. Настасье можно было покровительствовать, а кроме того, она оказалась настоящей «Марьей-искусницей». Как всякий «неформал», Гвэрлум была чуть-чуть хиппи и очень уважала различные феньки и украшения. Рукоделие в ролевой среде весьма почиталось и даже иногда приносило доход.

Поэтому девушки почти подружились — насколько это было возможно.

— Рассказывай, брат, что случилось, — устало попросил Флор. — Нам еще ехать полдня верхом, пока доберемся до места…

— Пафнутий очнулся, — проговорил Лавр. — Он человек Турениной. Это она его опоила, лишила памяти и выгнала.

— Почему?

— Надоел ей или еще по какой причине… — Лавр пожал плечами. — Авдотья лишилась рассудка, бесы завладели ее душой. Разве ты не видишь?

— Я это видел! — сказал Флор с сердцем. — Ох, поверь мне, брат, я такое видел! Не самого дьявола, но самые мерзкие его козни… И они еще не закончены.

— Туренина обладает неслыханной властью над душой Пафнутия и над его телом, — продолжал Лавр. — Он не может долго жить без ее зелья, а она приказывает ему совершать самые страшные поступки, и он все делает. И даже не помнит об этом.

— Я устал, — сказал Флор. — Давай попросту повесим его в лесу на первой же сосне, а?

— Погубим невинного человека, — возразил Лавр. — Наш отец тяжело расплатился за подобный грех.

— Невинного! — вздохнул Флор. — Все они невинные… кроме нас с тобой.

— Туренина дала ему фиал с ядом, чтобы на пиру Пафнутий отравил царя.

— Час от часу не легче! — воскликнул Флор. — А я узнал, что она заложила порох в охотничий домик, где останавливается царская свита!

— Похоже, Авдотья очень не хочет, чтобы государь остался жив. Если не яд, так взрыв его убьет… — проговорил Лавр. — Она безумна, брат, я это понял. Она еще безумнее, чем Пафнутий. Она вся во власти своего господина дьявола — бедная, погибшая душа!

— Чем по Авдотье скорбеть, подумал бы лучше, как уберечь царя, — сказал Флор, шевеля пальцами правой руки и разглядывая их так, словно видел впервые. — У меня ум за разум заходит — ничего в голову не идет.

— Пороховую мину уберешь ты. Возьми англичанина и Вершкова, — посоветовал Лавр.

— И я поеду! — раздался юношеский голос.

Оба брата повернулись в ту сторону одновременно и с одинаковым выражением лица уставились на подошедшего Севастьяна.

— Нет, Глебов, ты останешься дома, — приказал Флор. — Ты последний в роду, я не позволю тебе рисковать и жертвовать жизнью… Довольно и нас.

— Я… — запальчиво начал было Севастьян, но Флор встал и рассердился:

— Я велел тебе остаться дома! Если тебя заметят на улице, то схватят, а следом за тобой возьмут под стражу и Настасью. А если ты погибнешь, Севастьян, твоя сестра останется без защиты. Нет, ты будешь здесь. В этом доме тоже могут понадобиться мужские руки…

Севастьян сник и присел в уголке. Бездействие измучило его, но Флор был прав. Кроме того, Севастьян обещал во всем слушаться братьев — хозяев приютившего его дома.

Пафнутий лежал, как бревно, неподвижный, но не спал — таращился в потолок. Еле заметно поднималась и опадала грудь. Только по этой примете и видно было, что он еще жив. Харузин с Лавром проводили друзей в опасный поход на болота, в туренинские владения, и вернулись к одержимому. Свободно разговаривать при нем они не стеснялись. Если Пафнутий исцелится, то ему во всем можно будет доверять — в те минуты, когда туренинское зелье не было властно над его душой, Пафнутий являл себя человеком добросердечным и преданным. А ежели бесы возьмут верх — Пафнутий умрет… Правда, оба друга надеялись, что такого не случится.

— Скажи мне вот что, Лавр, — спросил Харузин, — разве человек, одержимый бесом, не пропал? Разве он уже не посвящен дьяволу?

— Разумеется, нет! — ответил Лавр. — Вот тебе пример. Какие-нибудь дьяволопоклонники крадут у родителей-христиан невинного младенца и приносят его в жертву своему повелителю на черном алтаре… Куда попадает душа этого младенца, как по-твоему?

— Не знаю… — смутился Харузин. — Никогда не думал об этом.

— Младенец сей рассматривается как мученик. Неужели Христос не возьмет эту душу в объятия, не утешит ее?

— Ты прав, — пробормотал Харузин, смущенный мыслью о невинноубиенном младенце.

— Это не я прав, — улыбнулся Лавр. — Это Церковь права… Одержимость бесом не есть полное препятствие ко спасению. Это — своего рода болезнь, испытание или искушение, попускаемое человеку для его же блага.

— Ничего себе — благо! — не удержался Харузин.

— Если победит искушение — благо, — твердо ответил Лавр. — А беса одолеть можно только… Ну?

И он посмотрел на Харузина, как учитель на прилежного ученика в ожидании правильного ответа.

— Смирением, — сказал Пафнутий.

Лавр быстро повернулся к нему.

— Ты это знаешь! — сказал он уверенно. — Вот что, Пафнутий, от этого спасение твоей души зависит — обещаешь меня слушаться, не спрашивая и не рассуждая?

— Обещаю…

— Сделаешь то, что я прикажу?

— Сделаю…

— Ладно.

И Лавр хладнокровно развязал полотенца, освобождая беспамятного Пафнутия от уз.

— Погоди, не двигайся, я тебе руки и ноги разотру, — сказал Лавр и действительно принялся растирать руки Пафнутия. Тот стонал и покряхтывал, а затем попытался сесть, но снова бессильно упал на подушки.

— Ты ведь не ел давно, — сказал Лавр. — Ослабел?

— Когда зелье… есть не хочется, — ответил Пафнутий. — Забываешь, что вообще какая-то еда существует. Я и сейчас не голоден. Только слабость.

— Тебе женщины бульон сделают, — обещал Лавр. И повернулся к Харузину: — Сходи, Сванильдо, попроси их… Чтоб покрепче, хорошо?

Харузин молча подчинился. Беспокоить Гвэрлум он не стал — это было в иных случаях небезопасно. Как теперь, когда она увлеклась новой забавой. Поэтому Харузин сам спустился в кухню. К своему удивлению, он обнаружил там Севастьяна с Ионой — они о чем-то увлеченно говорили.

«Вот кстати, — подумал Харузин. — Не буду нарушать их уединение».

А вслух произнес:

— Лавр просит сварить мясной бульон. Не откажи, Иона, — сделай.

Иона проворчал:

— Ну, если Лавр просит…

Харузин поскорее ушел. Ему не терпелось узнать, о чем договариваются Лавр с Пафнутием, но когда он вернулся в комнату, разговор был уже окончен. Пафнутий лежал и улыбался, а Лавр стоял рядом, готовый уйти.

— Бульон скоро будет, — сообщил Харузин, не слишком успешно скрывая свою досаду. — Иона принесет. Ты уверен, что Пафнутий теперь безопасен? Если он свернет мальчишке шею…

Пафнутий закрыл лицо руками, но не издал ни звука.

До охотничьего домика дорога была известной, и путники гнали лошадей, как только могли. Вадим чувствовал себя в седле гораздо более уверенно — все-таки тренировки и конные переходы не прошли для него без последствий. К удивлению Вадима, английский моряк гораздо хуже держался на лошади, чем он сам. Это странным образом подбадривало Вадима. Всегда приятно, когда кто-то менее опытен, чем ты сам. Непонятно почему, но подобное обстоятельство как будто прибавляет тебе опытности и уверенности в себе.

Когда друзья свернули в лес и углубились в чащу, день над их головами померк. Здесь водилось много дичи. Лес производил впечатление заколдованного места, как будто, кроме дичи, обитали там и лешие, и кикиморы, и русалки, и разные страшилища, оставшиеся человечеству в наследство от темных языческих времен.

И если великий Пан не умер, то нашел себе пристанище именно в таком месте, среди причудливо изогнутых древесных стволов, как бы кривляющихся в темноте, оставивших бесплодные попытки пробиться к дневному свету.

Лошади ступали тихо. Наконец между деревьями показалось строение. Никаких следов запустения здесь больше не было — охотничий домик был чисто прибран, и еще издалека было заметно, как постарались слуги Турениной: на подходе были разложены ковры, приготовлено место для костра, огромный чан уже ждал своего часа, чтобы вместить в себя тушу кабана, которому предстояло быть затравленным и убитым. Коновязь для лошадей под навесом с обновленной кровлей, рогатины, пики — все было исправным и ждало хозяйской руки.

Несколько человек бродило поблизости. Флор заметил у них алебарды. Однако это были не стрельцы, а слуги Турениной. Она не хотела, чтобы кто-нибудь, даже случайно, оказался в ее имении. И у нее, если верить всему, что слышали друзья, имелись для этого желания чрезвычайно веские основания.

Друзья спешились и привязали лошадей. Дальше им предстояло подбираться к охотничьему домику пешком, до последнего скрывая свое присутствие. «Я насчитал четверых», — прошептал Флор. Англичанин покачало головой: «Семеро, Флор». Вершков поневоле замедлил шаг — не слишком ли много врагов против них троих? Зная Авдотью, можно было предположить, что и этих она опоила чем-нибудь, что придало им нечеловеческих сил.

Однако колебаться было нельзя. Допустить покушение на царя в Новгороде означало обречь город на страшные репрессии. И неважно, останется ли Иоанн жив после этого покушения или погибнет — в любом случае, новый государь покарает Новгород за гибель своего предшественника.

Вадим, конечно, знал, что Иоанн проживет еще долго. Но, с другой стороны, знал он и о существовании так называемых «тоннелей времени». Естественно, это знание происходило из чтения фантастической литературы, но… а вдруг фантасты не врут? А вдруг им что-то такое открыто? Писатель имеет дело с материей тонкой, со словесами да фантазиями, а тонкая материя обладает совершенно особенными, неизученными свойствами. Как говорил Ленин, «идеи, овладевшие массами, становятся материальной силой».

Так что не исключено, что Вадим со товарищи оказался в другом временном тоннеле. В таком, где Иван Грозный погибает от порохового заговора, а Новгород тонет в крови…

Нет уж. Лучше вмешаться и вернуть матушку-историю на проторенную дорогу. А там, глядишь, и опричнины можно будет избежать… Возможно.

Отвлекая себя подобными рассуждениями от страха, Вершков крался по лесу вслед за Флором. Англичанин, вынужденный не курить, не знал, чем занять руки, и потому все время сжимал и разжимал кулаки.

Первого стража они убили со спины — бедняга не успел даже вскрикнуть. Второй повернулся, уловив краем уха шорох, но Флор метнул в него кинжал и пробил ему горло. Третий уже бежал, видя неладное, и звал на помощь.

Друзья ринулись в бой. Вершков призвал на помощь свое ролевое фехтование. Оно мало чем отличалось от боевого, нужно только не следить за тем, чтобы не наносить тяжелых увечий. Напротив, надлежит наносить их как можно больше.

Англичанин фехтовал с поразительной ловкостью. Флор убил еще одного противника, а Кроуфилд ранил двоих. Он старался наносить удары в правое плечо, желательно в сустав, чтобы человек не мог больше активно сопротивляться. Это удавалось ему изумительно. «Как на фортепьяно играет», — с завистью подумал Вадим. Он ощущал в левом боку неприятный холод, который затем сменился жаром и жжением. В следующий миг Вадим обнаружил, что сидит на земле и рядом с ним топчутся сапоги англичанина.

— Что за… — хотел было вскрикнуть Вершков, но язык его не послушался. Он тихо ахнул и повалился лицом в траву. Весь мир и битва перестали для него существовать. В голове плясали какие-то глупые, рваные обрывки мыслей. «Лежу тут, как Андрей Болконский… Отчего я прежде никогда не видел этой густой зеленой травы? Этих жучков? О, как важно, как осмысленно они ползут!.. Какая прекрасная смерть!»

Он сразу ослабел и не вполне понимал, насколько сильно ранен. Было не слишком больно. Наверное, когда поднимут и потащат, станет больнее.

И тут послышался резкий, каркающий голос:

— Я так и знал!

И новое лицо ввязалось в битву.

Это был ливонец.

— Глупые дураки! — выговорил Кроуфилд и сплюнул. — Семь человек! Для чего они погибли? Для отвратительной женщины? О, это очень ужасно!

Если бы не ливонец, им пришлось бы туго. Однако у Иордана из Рацебурга имелись собственные причины действовать в одиночку.

— Конечно, я знал, где встречусь с вами, — самодовольно объявил он и подбоченился. Выглядел Иордан чрезвычайно живописно: в орденском плаще, при полном параде и при этом забрызганный кровью. — Но у меня имелись свои счеты. Я не мог допустить… А это кто? — прервал он себя и быстро наклонился над Вадимом. В его руке мгновенно блеснул кинжал.

— Это наш! — бросился Флор. — Остановись, Иордан!

Иордан задержал руку с кинжалом возле самого вадимовского горла.

— Ну, и что с ним делать? — осведомился он с таким видом, будто Вадим задолжал ему денег и теперь вот умирал, не расплатившись. — Он тяжело ранен!

— Увезем на волокушах, — сказал Флор. — Ничего.

— Ничего! — фыркнул Иордан. — Изумительное русское слово! Обозначает абсолютно все!

— И ничего — тоже, — добавил англичанин. — Я размышлял над этой проблемой. В ней, возможно, ключ к русскому характеру. О, это изумительно!

— Ты нашел порох? — спросил Флор Иордана.

— Я был занят более важным делом, — объявил Иордан и сделал широкий жест, приглашая своих спутников последовать за ним.

Оставив Вадима, друзья завернули за угол дома и остановились, пораженные ужасом и отвращением.

Мокей Мошкин, еще живой, был прибит к стене: его ладони и плечи пронзали кинжалы, одно бедро пригвоздил к доскам длинный меч, второе бессильно болталось. Кровь вытекала из множества ран. Мошкин глядел на своего мучителя и шевелил губами.

— Это невозможно! — возмутился Флор. — Сними его!

— Какая разница! — махнул рукой Иордан. — Вы хоть знаете, какая это гадина? Это полюбовник Турениной. Он погубил нескольких человек, а кроме того… — Иордан оскалился. — Кроме того, эта мошка пыталась укусить меня! Я подстерег его здесь и одолел…

— Надо его снять, — повторил Флор. — Нельзя, чтобы государь его увидел.

— А государь его здесь и не увидит, — сообщил Иордан. — Не станет он заходить за эту стену. Его примут на коврах, а затем отведут ночевать в дом. Я хочу, чтобы Авдотья увидела…

И сын разбойника сказал немцу:

— Ты прав, Иордан.

Больше они об этом не говорили.

Убитых людей Турениной отнесли на край болота и там оставили, заложив дерном. Если будет время, вернутся за ними — в болотной воде мертвец долго сохраняется нетленным — и похоронят по-человечески. А если времени такого не случится, что ж, сама мать-природа о них позаботится, вберет их в свои недра и превратит в питательный гумус для других своих детей — возможно, не менее важных, нежели эти грешные и несчастные люди.

Иордан взялся перевязать Вадима. Марать руки о мертвецов ливонец не желал. Это было противно его орденской гордости.

С другой стороны, он лучше всех разбирался в ранах и их лечении.

Рана оказалась довольно глубокой и болезненной, но важные внутренние органы задеты не были.

— Тебе повезло, глупый парень, — сказал ливонец Вадиму и легонько похлопал его по щекам. — Эй, не спи! Не нужно!

Он нарвал болотного мха, который убивает лихорадку и прочую заразу, проникающую в раны и убивающую человека, приложил к порезу и туго замотал полотном, украденным из дома Турениной.

Вадим стонал и пытался дергаться, но ливонец не обращал на это никакого внимания. Обычно раненые орденские рыцари жалеют себя гораздо меньше. И с этим русским, который так страдал из-за боли, ливонец церемониться не собирался.

— Я уезжаю, — объявил он, когда Флор с Кроуфилдом вернулись. — Времени у вас мало. Постарайтесь уйти до темноты. Кто знает — проклятая баба может прислать сюда дополнительных стражей. Она очень хитра, мне кажется. Она хитра и глупа, как ее хозяин — дьявол. А уж мы, ливонцы, знаем, каков он из себя! Не раз я видел его рожу и всегда успевал плюнуть в нее первым!

И, засмеявшись, Иордан размашисто зашагал прочь — с виду нескладный и нелепый, но на самом деле умный и опасный. И Флор подумал: «Хорошо, что пока он на нашей стороне».

Пока Кроуфилд возился с волокушами, обламывая с елей длинные ветви и являя чудеса в области вязания узлов, Флор торопливо осматривал поляну. Теперь он жалел о том, что не взял с собой еще и Сванильдо. «Лесной эльф», возможно, потому и именует себя «лесным», что умеет различать следы в лесу. А может, это только наименование. Все-таки эти «питерцы» — странные ребята, хотя и неплохие.

Флор зашел в лес и принялся осматривать поляну со стороны. Люди Турениной наверняка все уже подготовили и заложили пороховые мины. И коврами все прикрыли…

Прежде чем мысль о коврах, которыми все прикрыто, утвердилась в голове Флора, постороннее обстоятельство отвлекло его внимание: через лес, не смущаясь шумом, ломился какой-то крупный зверь… Или то не зверь вовсе? Флор прислушался повнимательнее. Вот «зверь» споткнулся о ствол упавшего дерева, не приметив его за ворохом палой листвы и высокой травой, и выбранился.

Флор не сдержал улыбки: приказной дьяк все-таки явился уяснить — а вдруг, неровен час, правы «медвежата», и Туренина действительно утратила рассудок, затевая покушение на жизнь государя? Может, оно и не так, но проверить следовало.

Колупаев выскочил на Флора, как лось, и уставился на него бешеными зелеными глазами.

— Что?! — гаркнул Колупаев.

Флор помолчал, а затем выпучился не хуже Назара и заорал в ответ:

— А ничто!!

Оба засмеялись.

— Плохо дело, Назар, — сказал Флор, отсмеявшись, — здесь уже все подготовлено. И коврами покрыто. Клянусь тебе, это правда! Когда мы пришли, на нас набросились и пытались убить, даже не спрашивая, кто мы такие и для чего здесь находимся…

Колупаев сверкнул зубами.

— Царь уже на подходах к Новгороду, — сказал он. — Времени почти не осталось. Уходите. Я уберу ковры.

— Идем, глянем, что там, — согласился Флор.

Когда они приблизились к охотничьему домику, там уже готовы были волокуши. Кроуфилд степенно курил, созерцая свое произведение.

При виде Назара, выломившегося из леса, англичанин вынул изо рта трубку и сотворил жирное кольцо дыма.

— О, — молвил он, — вот и господин Колупаев! Это отлично!

— А ты что здесь делаешь? — хмуро осведомился Колупаев. — Что здесь?..

— Этот господин получил ранение, — сообщил Кроуфилд. И обратился к Флору: — Я верно формулирую? В сражении с врагами государя. Надлежит транспортировать его до места, где найдется телега…

— Долгонько тащить придется, — буркнул Колупаев. — Как бы не помер.

— Не помру, — подал голос Вершков с земли. — Мне уже лучше.

С этим он закатил глаза, вздохнул и отключился.

— Вот и хорошо, — подытожил Колупаев, взглянув в его сторону только мельком. — Убирайтесь все отсюда. Времени в обрез, я займусь бочками. Где они, говоришь?

— Полагаю, под коврами, — сказал Флор.

Колупаев широким шагом приблизился, сдернул ковры — и действительно открылись вкопанные в земли бочки с порохом. Фитили тянулись по земле в домик.

— Ловко! — пробормотал Колупаев. — Ну вот что, разбирать все это некогда и мне не под силу, а объявлять царю, что его здесь собираются поднять на воздух вкупе со двором и иноками, я не намерен. Сие будет пятно позора на град Новгород, так что… Убирайтесь отсюда!

Возражений он не услышал. Флор помог Кроуфилду водрузить Вершкова на волокуши, оба впряглись в лямки и потащили раненого прочь. Несколько раз они останавливались передохнуть. В лесу все было тихо.

Затем неожиданно прогремел взрыв. Оба вздрогнули. Флор снял шапку и перекрестился.

— Ты полагаешь, Олсуфьич, что он взорвал сам себя до смерти? — спросил англичанин.

— Да, — сказал Флор.

— Это неразумно! — возмутился англичанин.

— Назар же объяснил: разминировать некогда, объяснять царю, в чем дело, — нельзя…

А Флор подумал о том, что скоро выяснится: семейство Глебовых погибло по ошибке… Колупаев не перенес бы стыда. Он уже сейчас понимал, что обрек на мучительную и позорную смерть неповинных людей, пусть даже выполняя свой долг. И решил выполнить свой долг и далее — и уйти с поверхности земли прямо сейчас, пока не стали явлены многие подробности.

Хотя смерть, конечно, ни от чего не спасает.

— Отмаливать колупаевскую душу — трудное будет занятие, — пробормотал Флор.

— Он был человек действия, — согласился Кроуфилд. — Действие всегда опаснее для спасения души, нежели бездействие.

— Не согласен, — возразил Флор. — Хотя в данном случае ты, конечно, прав.

— Это потому, что мы, англичане, — народ конкретный, — сообщил Кроуфилд, подумав.

Оба вздохнули и потащились по лесу дальше. Вершков молчал, как будто уже умер, хотя всякий раз, когда друзья проверяли его состояние, оказывалось, что он вполне жив, дышит, и даже кровотечение как будто остановилось — во всяком случае, повязки больше, чем уже есть, не намокали.