Януш Корчак

Приложение

В своей известной книжке «Как любить ребенка» Корчак написал:

Теперь Берлин был другой. Отягощенный виной за вторую мировую войну и бойню народов, разрушенный, плохо отстроенный, он не производил уже того впечатления, что в начале века. По обеим сторонам Эльбы происходили процессы, склонявшие Германию к поискам путей развития, а не к той скрупулезной аккуратности и систематичности, которая лежит в основе немецкого «порядка вещей». И Париж был уже не тот, который знал Корчак. Париж утратил силу былых духовных устремлений, но хранил еще надежду на сохранность доброго материального положения.

Мир изменился. Немцы думали о будущем как о неизведанном. Французы судорожно цеплялись за современность и тоже мечтали о неведомом будущем. А мир познавался, как обычно, опытом прошлого. Суть такого соотношения состояла в том, чтобы глубже изучать то, что уже открыто, и открывать то, что еще не познано. Это направляло поступки и действия Януша Корчака. Помирить ведомое с неведомым, тонко и тщательно проводить исследования, обогащаться познаниями, чтобы дальше делать открытия, чувствовать радость приближения к открытию и счастье нового поиска — такова была своеобразная диалектика Корчака. В какой-то степени он пользовался польским наследием социалистического мышления — работами Налковского, Кшивицкого, Давида, Абрамовского. Корчак в прямом смысле применял диалектику в польской педагогике и в детской медицине. Нас убеждает в этом общественная направленность его деятельности. Не всегда обращалось у нас на это внимание, а потому создавались разнородные мифы о Корчаке — национальные, религиозные, идеологические, а мы проходили мимо главного — к чему стремился Корчак, кого и как хотел он воспитать.

Много говорилось о том, что Корчак воспитывал «доброго человека», но никто конкретно не знал, что это означало. У каждого свое понимание доброты. Поэтому каждый иначе представляет воспитательные цели Корчака. Это не упрек, а скорее похвала, так как говорит о богатом содержании идей Корчака, о том, какую большую ценность представляет все его наследие. В этом немалая заслуга его исследователей. Если все они находят в Корчаке так много разного, то спор между ними развивает знание о воспитании вообще, а не только о наследии Корчака.

Для одних Корчак был «масоном», подрывавшим авторитет церкви, «искусителем детских душ», как писала национал-демократическая пресса. Для революционно настроенной молодежи, в том числе и для некоторых его воспитанников, он был консерватором, воздвигавшим барьеры на пути к революционному социалистическому воспитанию, холодным лабораторным исследователем, лишенным каких-либо общественных интересов или создававшим искусственные условия, которые изолировали детей от внешнего мира и тем самым от общественной борьбы, обрекая их на беспомощное состояние при столкновении с жестокой реальной действительностью.

Интересно в этом отношении сообщение Стеллы Элиасберг[46]:

«Когда в начале 30-х годов возник кружок бывших воспитанников, начался разлад. Некоторые критически относились к воспитательным методам Корчака. Я помню одно кружковское заседание. Его вел cын бывшей интендантки «Дома сирот». После многих выступлений слово взял подросток, исключенный в свое время из интерната. Он обрушил на Корчака целый поток обвинений. Потом выступил другой подросток, когда-то любимец интерната. Он упрямо спрашивал Корчака: «Зачем вы нас измеряли да взвешивали, если потом оставили без помощи, обреченных на бессмысленную борьбу за существование?»

Последним взял слово Корчак. Он говорил как наставник, без горечи, без обиды. К сожалению, я не могу точно передать все, что он говорил, но содержание речи запомнила хорошо:

Стелла Элиасберг дописала:

В Народной Польше Корчака критиковали за отход от идеологической борьбы и — что уж там говорить — осуждали за «буржуазную мягкотелость». До войны подобные нападки появлялись иногда в завуалированной форме в газете интерната. Корчак отвечал на них со свойственной ему самоиронией.

С одной стороны, его считали поборником «жидокоммуны», «масоном», врагом государства, воспитывавшим детей в «коммунистическом духе», а с другой — тем, кто упорно ограждал детей от реальной действительности, занимал их умы разными играми, сказками, не учил бороться с эксплуататорской системой. Не все понимали, зачем Корчак измерял и взвешивал детей, исследовал их сны. А он провидчески чувствовал общевоспитательное значение своих наблюдений, учил никогда не пренебрегать повседневными малыми дела и — незначительными усилиями воли и ума.

Эти прекрасные слова из «Послания Корчака к ученикам» можно дополнить рядом его высказываний, отразивших влияние польской социалистической мысли. Здесь тоже не обошлось без упрощений. Известно, например, такое высказывание Корчака:

На основе этого и других его высказываний можно сказать, что Корчак был марксистом, и национал-демократы были правы, видя в нем своего противника, нападали на него за «коллективизацию» воспитанников и насаждение тех методов воспитания, с которыми они боролись.

В художественных произведениях Корчака мы находим совершенно противоположные взгляды. «Король Матиуш Первый», прочитанный глазами взрослого, неожиданно теряет свой сказочный характер и становится горьким памфлетом на деформацию революции, на ее незрелость и несвоевременность, на несправедливость революционной власти. Человечествo не созрело для коренных реформ.Ему нужно пройти для этого долгий путь развития, обрести духовную зрелость. Корчак не признавал революцию без духовной зрелости народа. В «Послании к ученикам» он, говоря о «лучшей жизни, которой нет, а когда-нибудь будет», не только видел лучший общественный строй, но также и путь к нему. Три стадии духовного развития отмечал он на этом пути: обретение веры, осознание родины и воспитание любви к человеку.

Корчак прожил долгую и сложную жизнь. Писать о нем трудно. Эта трудность обусловлена еще и тем, что сам он слишком мало оставил сведений о себе. Биографы не шли дальше известных фактов о мученической его смерти. Отсюда живучесть мифа о Корчаке. Народ, который дал ему жизнь, создал миф о его трагической смерти. Мало кто понимал, что поступок Корчака — это продуманное завершение жизни сознательной смертью, которой он решил заслонить детские жизни. На самом деле не заслонил, но это не меняет логики фактов, смысла необыкновенной жизни Януша Корчака.

Не без основания Марек Яворский писал в своей книжке о Корчаке:

Немецкий профессор Гюнтер Шульце прямо утверждает, что Корчак не признавал никаких «безоговорочных отрицаний и безотносительных утверждений».

Можно спорить, а можно и согласиться, что в работах Корчака имеются положения, близкие к марксистским в их чистой форме. Однако его глубокая заинтересованность Библией заставляет думать о другом: «Кажется, Корчак пришел к мысли, что воспитателям можно обойтись без религии, но нельзя воспитывать детей без Бога».

Вот еще один взгляд на Корчака, дополненный мыслью о признании им Бога как опоры в воспитательной практике. Итальянский ученый Бруно Беллерате находит много общего у Корчака и Руссо, совершенно произвольно сравнивая их между собой, в том числе и отношение этих мыслителей к природе, к религии, ее воспитательной роли. Отношение к природе входит в систему всеcтороннeгo развития личности, но Корчак помогает решать прежде всего современные проблемы, возникающие в процессе воспитания детей как граждан будущего общества.

Болгарский педагог Найден Чакыров выразил свои сомнения:

Эти утверждения можно оспаривать в свете того, что мы знаем о Корчаке. Если Чакыров усомнился в марксизме Корчака, то был абсолютно прав, но здесь он противоречит самому себе, утверждая, что у Корчака много общего с Макаренко, противоречит корчаковской системе воспитания.

Известный педагог и психолог Станислав Томкевич сказал по этому поводу:

Многие польские педагоги тогда сравнивали Корчака с Макаренко. Одни из них, как Корчак, были врачами, а воспитательной работой занимались из любви к детям. Их вдохновлял пример Корчака. Не только врачи, но и писатели и ученые становились воспитателями. Корчак произвел переворот в их сознании, указывая на возрастные кризисы в развитии личности. Важно было знать, что только ребенок поддается воздействию взрослых, а подросток всего лишь подражает взрослым, чтобы заслужить их одобрение и поддержку, а вскоре начинает противопоставлять себя взрослым.

На корчаковской сессии в Варшаве в 1978 году Мария Шабаева из СССР глубоко осветила вопрос об отношении к работам Корчака Надежды Крупской, которая стремилась к тому, чтобы идеи Корчака распространялись среди советских учителей, а прежде всего среди воспитателей детских домов и колоний, для того чтобы глубже познавать ребенка, его психологию, потенциальные возможности детского коллектива и обогащать педагогическую деятельность воспитателей новыми средствами и методами, проверенными опытом замечательного польского педагога.

Но любовь и уважение к Корчаку не должны мешать исследователям в их критической оценке. Корчак сам настаивал быть по отношению к нему критическим.

В этом отношении Макаренко был ближе всех Корчаку. Макаренко делал важное дело, воспитывая по-социалистически преступную молодежь, совсем не руководствуясь генетической психологией, а только диалектическим материализмом. Среди других современных Корчаку педагогов можно назвать Айхорна, ученика Фрейда, который в голодной Вене 20-х годов занимался преступниками и сиротами, пробуя применить в своей практике теорию Фрейда, считавшуюся в то время революционной.

Сравнивая Корчака с этими воспитателями, мы видим, как далеко он ушел от педагогики культа авторитета и иерархии, от немецкой и советской школ.

Томкевич писал:

Я пытаюсь развеять миф о родстве воспитательных систем Корчака и Макаренко. В этот миф верят многие педагоги из разных стран. А между тем Корчака и Макаренко разделяло все, кроме главного — отношения к ребенку и признания воспитательной роли коллектива. Разделяло их мировоззрение, разделяли социально-политические системы, интересы, бытовые условия и, наконец, общество, в котором работали и которое сами же и создавали. Они по-разному понимали роль коллектива как воспитательного фактора. Оба верили в его созидательную силу, правильно указывали на основные ее компоненты — состав, организацию и самодисциплину. Но коллектив у Макаренко напоминал военную казарму. А разве был другой выход? По-моему, не было. Нельзя приписывать Корчаку родство с Макаренко, работавшим в условиях гражданской войны, голода и разрухи! Для Макаренко коллектив был решающим фактором в процессе перевоспитания преступника в здорового члена общества. Коллектив был фундаментом возрождения человека, движущей и направляющей силой всей системы воспитания. А когда переменились условия, породившие систему, пропала и потребность ее применения. Система оказалась ненужной. Ее нельзя уже было применять в условиях нормальной жизни. Макаренко создал единственно возможную для того времени воспитательную систему, приспособленную для специальной педагогики, занимавшейся несовершеннолетними преступниками.

А Корчак действовал в плане осуществления своих воспитательных идеалов, раскрывая и утверждая в детях возможности саморазвития, заложенные в них природой. Он также высоко ценил коллектив, но как результат самодеятельного творчества личностей. Личности создают коллектив, а коллектив в свою очередь воспитывает личности, которые преображают облик коллектива. Происходит процесс обратного сопряжения: личность воздействует на коллектив, а коллектив воспитывает личность.

Корчак не создал системы. Он оставил записки педагога о методах воспитания, требовавших испытания временем, начертал схемы и границы, в которых воспитатель может свободно искать решения проблем. Он создавал идеи, не признававшие догм. Основной смысл его учения состоял в том, что воспитание без красоты, без любви к ребенку является холодным, мертвым и при всей своей научности лишено перспектив. Как же Корчак воспитывал? Чтобы ответить на этот вопрос, надо знать, к чему он стремился.

Корчак считал, что предубеждение у детей не возникает только интуитивно. У них происходит вполне сознательный выбор, кого любить, а кого ненавидеть. Януш Корчак отказался искусственно делить детей по категориям, видел, что это ничего не даст, так как возникает стена между воспитателями и воспитанниками, которая мешает общению и взаимопознанию.

Это обычно происходит всегда, когда учитель не считается с учениками, не интересуется ими, ограничиваясь в своей практике тестами, анкетами с поверхностными вопросами, на которые получает такие же поверхностные ответы. В 1982 году после очередной корчаковской колонии в Варшаве прошел симпозиум, посвященный вопросам общения между воспитателями и воспитанниками, и взрослые — педагоги — не приняли участия в дискуссии. Спорила молодежь. А воспитатели, считавшие себя «корчаковцами», писавшие научные доклады, статьи, магистерские и докторские работы на эту тему боялись уронить свое достоинство и молчали.

Корчак своими методами опередил эпоху, в которую жил. Почему мы испытываем трудности с применением его методов? Они так современны, а нам все не хватает хороших воспитателей. Это можно объяснить теми высокими требованиями, которые предъявляет Януш Корчак к педагогу и человеку вообще. Общество потребителей не может отвечать требованиям корчаковской педагогики. А социализм — строй «in statu nascendi»[47], родившийся и рождающийся в условиях экономической, общественно-социальной и культурной отсталости, преодолеть которую в короткое время между постоянными войнами и кризисами невозможно. Социализм требует слишком быстрого преобразования общества. Отсюда его постоянная тенденция к массовой культуре, к массовым кадрам учителей и воспитателей. А количество в этом случае не переходит в качество. Массовость не приносит пользы.

Исследование педагогом сообщения или исповеди ребенка все еще оставалось исключением в литературе о воспитании после того, как Зигмунд Фрейд описал так называемое «обратное перенесение»[48]. Заимствовал ли Корчак этот принцип соотношения «ребенок — взрослый» от Фрейда или это была его находка? Думаю, что работы венского психоаналитика были ему известны. От новой теории Корчак брал то, что отвечало его воспитательным методам. Соотношение «ребенок — воспитатель» функционировало в мышлении Корчака давно, с самого начала его сознательной деятельности, может, еще со студенческих времен, когда он только еще вступил во владения Гиппократа как адепт медицины. Знал ли он тогда Фрейда? Сомневаюсь. Я не отрицаю полностью влияния Фрейда на Корчака и на его понимание «обратного перенесения», но абсолютно не согласен с мнением о фрейдистских началах корчаковской педагогики. То, что характерно для Фрейда, а именно эротическая мотивация человеческой деятельности и сексуальная сфера нашего подсознания не были близки Корчаку. Абсолютно никакого решающего значения не придавал он этой теории.

Корчак не был фрейдистом. Однако правы ли те, которые совсем не признают того, что он мог интересоваться этим учением? Думаю, что Фрейда отрицали у нас из-за гитлеровской оккупации. Однако многие воспитательные методы Корчака свидетельствуют о той направленности его поисков, которая была близка психоаналитикам. Комплекс неполноценности, описанный Фрейдом как комплекс силы (Machtkomplex) Адлера, был частично использован в педагогике Корчака. Может, товарищеские суды в «Доме сирот» тоже были средством разрядки детских комплексов? В методах Корчака нет прямого влияния психоаналитиков, но это не значит, что он не мог использовать некоторые из их предпосылок, чтобы проверить их на практике.

Методы Корчака прежде всего исходили из любви воспитателя к ребенку. Проще всего любить детей добрых и вежливых. А как любить капризных и непослушных? Больных и грязных? И несмотря на это, Корчак прекрасно знал, что среди них, как и среди взрослых, есть всякие. Встречались «неисправимые». Причину всему этому он видел в наследственных факторах — в генетике. В генетической психологии сомневался, но всю жизнь задумывался о влиянии наследственности.

Независимо от того, как другие объясняли существование «неисправимых», он относил их к группе, которая составляла минимальный процент человеческого общества, и ко всем подходил со своей педагогикой любви и чуткости. Воспитывает детей тот, кто их любит, а не тот, кто к ним безразличен. Только любовь способна понять любого ребенка и быть терпелива к нему. Никакая наука без любви к детям не поможет учителю.

Миф о жертвенной любви Корчака педагогически вреден. Он превозносит Корчака-мученика, заслоняя Корчака-воспитателя. О какой тут жертвенности может идти речь, если он и так беззаветно любил детей и всю жизнь их лечил, учил и воспитывал? Работа с детьми была его призванием, его любовью. Она давала ему радость и смысл жизни. Те, которые жертвуют, не знают такой силы любви.

У Корчака была одна цель — любовь ребенка к родной земле и родному языку, любовь к деревне и труду. Условием корчаковского социализма является освобождение «пролетария пролетариев» — ребенка от режима взрослых. Недаром Корчака называли «Песталоцци из Варшавы» — именем основателя швейцарской народной школы, которая вообще отрицала педагогику режима, авторитета и наказания, превосходство взрослых над детьми.

В своих «Воспоминаниях» Корчак писал:

Корчак часто вспоминал этот чистый ветер, который бывает только над морем. Не знаю, о чем он рассказывал другому врачу на том самом корабле. На снимке Корчак весело смеется и чертит в воздухе руками, изображая ветер. Я не раз видел Корчака, как он рассказывал смешные истории, но что-то не помню его радостно смеющимся. Может, его развеселил вид этой девочки, стоявшей под чистым морским ветром? Для Корчака было важно, чтоб ребенок смеялся и не мешал ему ветер. А жизнь — это ветер. Даже в гетто Корчак вспомнит слова той девочки: «Есть ветер грязный. Я не знала, что есть на свете чистый воздух. А теперь знаю».

Корчак имел в виду чистую атмосферу обычных человеческих отношений. Жить — это дышать чистым ветром. Он нужен детям и всем людям. Такое завещание оставил нам Корчак. Можно назвать его духовно-нравственным и политическим завещанием. Корчак не требовал много — только дышать чистым ветром. Он знал что условия рождают такие чувства, которыми будет проникнута вся жизнь. Они выражаются в поведении и поступках, определяются нашим характером. Условия позволяют слабому стать сильным. Без xopoшиx условий нет прочности и не может существовать человек: доброта, ум, правда, счастье, любовь рушатся и оставляют нас среди праха, пораженных собственным отчаянием. Условия опять ставят нас на ноги, а воля поддерживает жизнь. В поисках новых методов воспитания и самовоспитания Корчак надеялся на честность и справедливость, а также на смелость. Понятно само собой, что человек большой гражданской смелости воспитываетв другом человеке те же самые качества. Корчак не только воспитывал наши чувства — он иx освобождал. Смелость — это не только врожденное бесстрашие. Отсутствие страха иногда свидетельствует об ограниченности воображения. Настоящая смелость — это борьба со своим страхом, когда приходится сталкиваться с несправедливостью. Смелости нужно учиться, а для этого надо освобождать себя от страха, перестраиваться. Смелый человек великодушен и добр. Он не избегает опасности и не ищет ее. Но в условиях гетто все было не так просто. Люди умирали на улицах от голода. Дети безразлично обходили посиневшие трупы других, коченевшие на морозе или распухшие от жары. Корчак это видел. Он писал о том, что делать, какие принимать меры, чтобы дети не умирали от голода. Он испытывал чувства постоянного недовольства не потому, что богатые скупились, а потому, что у него самого были малые возможности. Помню, как он жаловался, смеясь и плача: «Я чувствую себя, как воздушный шар: будто я лечу, унося корзину с людьми, а на самом деле — это меня несет поток воздуха и вот-вот бросит на землю, и я лопну».

Корчак хотел этим сказать, что сначала нужно создать условия, чтоб осуществить замыслы. Дать возможность им осуществиться. Иначе лопнешь, как этот воздушный шар при сближении с землею.

Мы говорили с ним о смелости, честности, правдивости и справедливости и приходили к выводу, что осуществление воспитательных целей зависит от внутренних условий — от политики, системы, государственного строя. Так мы подходили к вопросу, о котором я уже упомянул, а именно — к идейным устремлениям Корчака.

Мне запомнилось одно японское двустишие Иро Кондо, посвященное Корчаку:

Тот ли самый это ветер, который так удивил когда-то девочку на палубе корабля? Без пылинки и песчинки. Чистый, свежий, веявший над морем. По-моему, это тот ветер, который метафорически выражал тоску Корчака по лучшей жизни в условиях несправедливости и бесправия.

Какие условия имел он в виду, когда говорил о плохих результатах своего воспитательного воздействия на детей?

— Видишь, как это страшно, это поражение воспитателя. Мои ребята, которых я учил быть честными и правдивыми, быть собой, теперь должны обманывать, обходить все законы, пусть жестокие, но, однако, законы. Это делается на моих глазах, с моего ведома. Ба, по моей просьбе. Нужно же этот «Дом» содержать. Дать ребятам есть. Одеть девчонок. Помочь и старикам, которых мы здесь приютили. И мои бывшие воспитанники хотят мне в этот помочь. А я им говорю: хорошо. Благодарен. Называю их братьями. Не только они в конфронтации с жестокой действительностью учатся тому, чего не могли предвидеть, но и я в этом принимаю деятельное участие. Гитлеровцы нас к этому склоняют.

Записав эти слова Корчака, я трактовал их как противопоставление народа — системе, немцев — гитлеровцам. И, пожалуй, здесь я не ошибся. Относительно других корчаковских оценок я ошибался. Не понимал его отношения к войне. А в его решении оставаться в гетто я видел нечто мистическое. Его шествие с детьми на Умшлагплац считал подвигом героя, идущего на смерть, а не борьбой до последнего конца, чтоб защитить детей. Я делал ошибку, считая, что Корчак с самого начала предвидел судьбу гетто. Потому я обходил некоторые непонятные мне в таком контексте вопросы, в том числе и главный из них: цель педагогики Януша Корчака как возможность передать нравственные ценности и добродетели современному и последующему поколениям. Занятые перестройкой нашего жизненного уклада, мы по-другому примеряемся сейчас и к воспитательному опыту Януша Корчака: может ли он быть для нас полезным? Под таким углом зрения педагог прочтет эту книжку. Что можно взять у Корчака? Все, но только не для того, чтоб слепо подражать. Корчака нужно осмысливать заново.

Дембницкий Казимеж. Близкий нам Корчак. — Варшава, 1988 (на польск. яз.).